Белошников Сергей. Палач

   — Дед меня брал на охоту с десяти лет, — помолчав, сказала она. — Сначала на вальдшнепов, на перепелов… Потом на боровую дичь. В пятнадцать лет я завалила своего первого лося.
   — А кто ваш дед? Егерь?
   — Ученый. Академик.
   — Хорошая, видать, по-прежнему жизнь у академиков, — сказал я, поглядев на резные панели холла.
   — А это уж не вам судить, — резко сказала она.
   Я умолк. Отвернулся и уставился на огонь. Потом осторожно встал с дивана, пошуровал в камине кочергой. Сунул в него пару сухих березовых поленьев.
   — Я не хотела вас обидеть, — сказала она за моей спиной.
   — А я и не обиделся.
   Я повернулся к ней. Она сидела в кресле, забравшись в него с ногами, обхватив под платком руками плечи. Любимая ее поза, насколько я успел заметить за дни нашего с ней более близкого знакомства.
   — Дед очень хотел внука, — сказала она, когда я снова прилег на диван. — Даже зовет меня иногда Олег, а не Ольга. Помешан на продлении нашей фамилии.
   Полено в камине оглушительно треснуло, сыпанул сноп искр. Она вздрогнула и я заметил, что ее правая рука непроизвольно дернулась к карабину. Она убрала руку на место, покосилась на меня. Я сделал вид, что ничего не заметил. Она встала. Подошла к шкафу, достала оттуда похрустывающий комплект белья. Положила его рядом со мной.
   — Застелить?
   — Нет, спасибо, я сам справлюсь.
   Она подхватила карабин, пошла к лестнице, ведущей на второй этаж. По дороге отключила телефон. Заметив мой недоуменный взгляд, сказала:
   — Наверху — параллельный аппарат. Если он позвонит, — я вас разбужу. Спите. Вам надо отдохнуть. И градусник поставьте, он на этажерке. В ванной уже есть горячая вода. Чистая зубная щетка и полотенце. Спокойной ночи.
   — Спокойной ночи.
   Я провожал ее взглядом, пока ноги не исчезли под обрезом потолка. Градусник лежал на этажерке рядом с книгами. Возле градусника валялась картонная коробка с патронами калибра 7,62. Я взял ее в руки, повертел. Коробка была открыта. Я вытащил из нее пару патронов. Латунные гильзы, оболочечные пули. В каждой по двенадцать граммов, включая свинец. В этом я тоже кое-что понимал.
   Я покачал их на ладони и сунул обратно. Да, серьезные дела могут развернуться на тихой академической даче.
   Я сходил в ванную, умылся, лениво прошелся щеткой по зубам. В холле кое-как разостлал белье на диване. Разделся донага и выключил торшер. Натянув до подбородка плед, я лежал на боку и смотрел на огонь, постепенно угасающий в камине. Я ни о чем не думал. Мне было хорошо и бездумно.

* * *

   Я не знал, как это можно было назвать — то ли сон, то ли забытье. Но в любом случае я из этого вырвался, пришел в себя отчасти из-за того, что услышал еле различимый звук — мне показалось даже, что внезапно поднялся ветер и стал завывать в щелях ставен. Я открыл глаза. Было темно, угли дотлевали, окрашивая мебель в багровый цвет и бросая красноватые отсветы на большой лист железа, прибитый перед камином.
   Я внимательно прислушался. Звук не затихал. Он только прерывался время от времени и снова слышался — похожий на тоненький голосок неведомого мне зверька.
   Я приподнялся, закряхтев от боли в спине. Завернулся в простынку и неслышно переступая босыми ногами по ковру, подошел к двери в прихожую. В ней было тихо и совсем темно. Рядом поблескивали металлические пластинки на ребрах ступенек лестницы, ведущей на второй этаж. Звук шел именно оттуда.
   Держась за холодные перил, я поднялся по лестнице наверх. На площадке второго этажа тоже был небольшой холл. Я разглядел даже кабинетный билльярд, стоящий посреди него — это потому, что ставни здесь были приоткрыты и свет луны свободным ледяным потоком вливался в окна. В холл выходили три двери. Я чуть толкнул первую дверь. Она была закрыта. Я шагнул к другой двери.
   Она легко и бесшумно подалась.
   Это была спальня, и звук шел отсюда.
   В углу комнаты приплясывал на сквозняке огонек лампадки под темной небольшой иконой. А на широкой двуспальной кровати, сжавшись в комок, подтянув ноги, скорчилась под одеялом, натянутым на голову, Ольга. Она лежала и всхлипывала, и постанывала, и тянула нескончаемую тоскливую ноту горести и страха.
   Я подошел к кровати, наклонился и медленно потащил одеяло с ее головы. Она, сдавленно вскрикнув, вскочила на колени и, замерев, уставилась на меня. Ее обнаженное тело сумрачно белело в полутьме комнаты. Мы смотрели в глаза друг другу — нас разделяло расстояние вытянутой ладони. В ее глазах полукруглыми озерками стояли слезы.
   Она резко нырнула ко мне, обхватила тонкими сильным руками, прижалась, не говоря ни слова. Я тоже ничего не говорил. Она, стягивая простыню, исступленно обнимала меня, гладила по затылку, спине, обходя нежными пальцами то место, куда она — когда-то давным-давно — воткнула глупый бронзовый нож. Я почувствовал у себя на губах ее мокрые от слез, соленые губы. Она притиснула их к моим губам и ее язык вертляво скользнул ко мне в рот. Она потянула меня на постель, простыня слетела с меня, мы уже лежали рядом друг с другом, влипая друг в друга, освещенные чуть теплящимся пламенем лампады; наши срывающиеся дыхания стали едины, я чувствовал всем телом ее долгое, упругое тело. Она по-прежнему молчала, но ее руки и губы говорили больше, чем пустые звуки, называемые словами, она скользнула под меня, я почувствовал прикосновение ее плоского живота и пушистой щеточки лона, ноги ее легли на мои бедра, словно на бока коня — она стиснула меня своими ногами, и я вошел в нее. Она задвигалась, заколыхалась упруго и я почувствовал до конца, до предела ее горячее влажное нутро, почувствовал ее всю: теплота, потом огонь, жизнь, сладостная судорога и растворение.
   Она отчаянно, хрипло и радостно закричала, крик ее заметался по комнате и утонул во мне.

Глава 32. ПАЛАЧ.

   Он ровно и спокойно дышал. Он спал. Я сидела на краю кровати, смотрела на его мускулистое поджарое тело, угадываемое в предрассветных сумерках. Белела наклейка на спине. Он лежал на животе. Мужчина, которого я хотела убить.
   Я голышом пошла к двери. Кровать скрипнула, но он не проснулся. Прошептал что-то, почмокал во сне губами. Повернулся и уткнулся в подушку носом, обнял ее, задышал ровно. Я спустилась в холл. Включила торшер. Налила себе рюмку коньяка, сделала глоток. Больше не хотелось — всего лишь один глоток. Я закурила, глядя на подернутые пеплом угасшие угли в камине.
   На душе у меня было спокойно — впервые за все эти жуткие дни. И так же спокойно (сама удивилась) я думала о том, что если я, не дай Бог, залетела, то никогда уже не узнаю — от кого. От них тогда или от него сегодня ночью. Вранье это, что женщина всегда знает, от кого забеременела. Так, женские придумки.
   И еще я знала, что никогда не скажу ему правды, даже если ребенок, по моему мнению — будет похож на кого-то из них.
   На журнальном столике лежал листок с записанным рукой Андрея номером телефона. Я подключила телефон. Сверяясь с листком, набрала номер мастерской. Долгие гудки. Настенные часы показывали четверть шестого утра. Я положила трубку на рычаг.
   И в этот момент телефон зазвонил. Я вздрогнула, быстро сняла трубку.
   — Алло, я слушаю…
   — Здравствуйте, Оля, — послышался сквозь треск помех далекий мужской голос.
   — Это вы, Саша? — осторожно спросила я.
   В трубке коротко хохотнули.
   — Нет, Оля. Это не Саша, это — я. Станислав Андреевич.
   Я оцепенела от страха.
   — Что же вы молчите, Ольга Матвеевна?
   — А…а где Саша?.. — почему-то спросила я у него.
   — Номер третий?
   — Да…
   — Увы, — он вздохнул. — Видите ли, Ольга Матвеевна, с ним произошла маленькая неприятность. Он в больнице. Ничего такого страшного, отделался, можно сказать, легким испугом. Но полежать пару недель все же придется.
   Он замолчал. Молчала и я.
   — Вы меня слышите, Ольга Матвеевна?
   — Да, — пискнула я.
   — Ваш…ваш недруг Саша неаккуратно вел машину и… Словом, авария. Тормоза, что ли, отказали. Я и сам-то, честно говоря, толком не знаю подробностей, Ольга Матвеевна.
   Трясущейся рукой я попыталась вытащить из пачки сигарету. Удалось мне это сделать только с третьей попытки. Я щелкнула зажигалкой. В моей голове билась одна мысль — как, когда, от кого он мог узнать, что я на даче? И знает ли он, что здесь Андрей?..
   — Что же вы молчите, Ольга Матвеевна?
   — Я же… Я же просила вашего человека, там, в Гавани, не делать больше ничего. Ни с кем. Ни с кем, вы понимаете? Он вам это передал?
   Я старалась говорить спокойно, уверенно, но не убеждена, что это у меня получалось. А он молчал.
   — Я же отдала все деньги, какие должна была отдать и сказала — хватит! Все! Хватит двоих. А вы… Вы!..
   — Ольга Матвеевна, а я-то при чем? Вы что — забыли? Мы же заключили с вами сделку, которая обратного хода не имеет. И вы были с самого начала прекрасно об этом осведомлены, более того — вас это, как я понял, вполне устраивало.
   Вот он-то как раз говорил абсолютно спокойным тоном.
   — И потом я — только промежуточное звено. Так же впрочем, как и вы. Да, я действительно некиим образом завязан в этом деле, имею определенные обязательства, но… А вы твердо уверены, что сей печальный случай с номером третьим — это моих рук дело?
   Он снова явственно хохотнул.
   — Вы не смеете, — прошептала я. — Я…я вам еще заплачу.
   — Заплачу — это звучит приятно, — засмеялся он. — Но вот за что, Ольга Матвеевна?
   — За то, что вы больше никого никогда не тронете.
   — Никого! Ха! Один-то и остался. Всего один номер. Прячется, правда, скрывается наш приятель…где-то… Не без вашей ли помощи, любезная Ольга Матвеевна, а?
   — Нет! — отрезала я. — Хватит, хватит всего этого ужаса. И не морочьте мне голову, не юродствуйте! Вы слышите меня?
   — Мне нравится ваш императив, Ольга Матвеевна. И вообще вы мне нравитесь, учитывая то, что в этой жизни женщины меня мало интересуют. Но такие волевые, решительные женщины, как вы — ба-альшая редкость в наше слюнявое время. Вы, можно сказать, — раритет, уникум. И вы мне нужны, Ольга Матвеевна. Но об этом — чуть позже. А ваша несколько странная забота о номере четвертом…
   Он замолчал. Сигарета незаметно дотлела, обожгла мне пальцы. Я зашипела от боли, швырнула окурок в камин.
   — Что вы сказали? — услышала я его голос.
   — Ничего.
   — Вы меня слушаете?
   — Да.
   — Вообще-то мы конечно можем поговорить на эту тему…о досрочном прекращении нашего договора. Которую вы так близко принимаете к сердцу. Коль вы так настаиваете…
   Я затаила дыхание.
   — Ну, что ж, — я услышала, как он вздохнул. — Давайте встретимся, обсудим возникшую проблему. Как говорится, кто рано встает, тому Бог подает. Вы уже на ногах, а я вообще человек на подъем легкий. Я сейчас подъеду к вам на дачу и…
   — Нет-нет! — воскликнула я. — Нет… Пожалуйста, не здесь, кругом соседи, знакомые… Здесь неудобно.
   Он не ответил. А я, вцепившись потными пальцами в трубку, смотрела на свитер, висевший на спинке дивана. Свитер моего отца, который я заставила надеть Андрея во время нашего стремительного бегства в укромное место. Укромное!.. Боже, какая наивность!
   — Тогда мы встретимся в другом месте. Вы сейчас приедете в больницу, — уже другим тоном, приказным, сказал он. — Адрес я скажу. Там вас встретят возле третьей хирургии.
   — Почему это я должна ехать в какую-то больницу? — растерялась я.
   — А вдруг вы решите, что я вас обманываю… Насчет номера третьего? Занимаюсь бессовестным вымогательством, придумываю предлоги… — Он тихо засмеялся. — Вот вы приедете, поговорите с ним, убедитесь, что я не лгун и не злодей, каковыми вы наверное, в глубине души меня считаете. Мы побеседуем и вполне возможно, — в зависимости от того, конечно, как сложится наш разговор, — я попробую что-нибудь сообразить… В отношении вашего четвертого номера. Ну, так как, Ольга Матвеевна?
   Я раздумывала недолго.
   — Хорошо, — сказала я. — Я выезжаю. Говорите адрес.
   Он продиктовал. Я мысленно повторила его и, не прощаясь, бросила трубку.
   Я зажмурилась. Обхватила голову руками, со всех сил стиснула ее. Я нутром чуяла, что не надо ехать, надо бежать. Но куда?.. И кто гарантирует, что его ублюдки не засели уже где-нибудь поблизости, не ждут меня и — главное, — Андрея?..
   Я открыла сумку. Вытащила и пересчитала все наличные деньги. Не считая рублей, чуть больше полутора тысяч долларов. Я положила их в отдельный кармашек. Для этого дьявола.
   — Я все слышал, — раздался голос Андрея.
   От неожиданности я вздрогнула.
   Он стоял на ступенях лестницы, завернувшись по пояс в простыню.
   — Что ты слышал, Андрюша? — пролепетала я.
   — Ну, почти все… Как эта гнида признавалась тебе в любви… Параллельный телефон.
   Он говорил безо всякой обиды, скорее даже весело. Я встала, не обращая внимания на свою наготу. Он подошел ко мне, обнял, простыня свалилась на пол и я прильнула к нему — теплому, живому, уже родному.
   — Я поеду с тобой, — дохнул он мне в ухо.
   Я молчала.
   — Ты меня слышишь? Я еду с тобой.
   Я отстранилась. Посмотрела ему в глаза и отрицательно качнула головой.
   — Но почему? Это мужское дело.
   — Нет, милый. Здесь даже Терминатор не поможет — ни первый, ни второй. Это — как раз женское дело. И не говори мне больше ничего, ладно?
   Я поднялась наверх, быстро натянула шмотки. Когда я вернулась обратно, он по-прежнему стоял посреди холла, правда, накинув простыню — стоял, похожий на грустного римского сенатора.
   — Ты умеешь обращаться с этим? — спросила я.
   В руках я держала принесенный сверху карабин.
   — Конечно, — с обидой в голосе сказал он.
   — Замечательно. К окнам не подходи, закройся после моего отъезда на все замки и засов. Никому не открывай. Я, когда вернусь, постучу и произнесу условную фразу, — я вымученно улыбнулась. — Ну, скажем: «Милый, пора вставать!» Это будет означать, что я одна…без нежеланных гостей. А если вдруг кто-то в мое отсутствие начнет… Сразу стреляй, без разговоров.
   — Они не придут, — сказал он.
   Я не стала его разубеждать.
   Он проводил меня до входной двери. Когда я распахнула ее, в глаза мне ударила белизна.
   За ночь выпал снег. Первый снег в этом году.
   — Это — к счастью, — сказал он, наклоняясь ко мне. — К счастью и удаче.
   — К черту, — сказала я и поцеловала его, что было сил.

* * *

   «Третья хирургия» — трафаретом было напечатано возле неприметной двери, ведущей внутрь корпуса. Я вышла из машины, прихватив сумочку. Огляделась. И тут же из двери вышел высокий мужчина в белом врачебном халате. Лицо его скрывала марлевая хирургическая маска. В руке он нес что-то тоже белое.
   Он подошел ко мне и молча протянул это белое — точно такой же, как на нем, халат.
   — Надевайте, — сказал он.
   — А где Станислав Андреевич? — спросила я.
   Он не ответил. Махнул повелительно рукой и я вошла следом за ним в здание корпуса.
   Мы поднимались пешком по длинным маршам широкой пустынной лестницы. Никто не попался навстречу. Мы дошли до третьего этажа, свернули в полутемный коридор. Потом почему-то опять пошли вниз. Долго. Несколько поворотов по узкой лестнице. Еще несколько поворотов. И наконец он, шагнув вперед, открыл обшарпанную дверь без надписи. Остановился, пропуская меня вперед. Я посмотрела ему в лицо: глаза у него ничего не выражали. Я шагнула в дверной проем, дверь за мной закрылась. Мужчина остался снаружи.
   Комната — или палата? — была очень большой, без окон и в ней находился всего один предмет: больничная каталка, стоявшая под беспощадным светом бестеневой лампы. На каталке лежало что-то длинное, укрытое желтоватой нечистой простыней.
   Я уже догадывалась, что там лежит. Меня колотило. Но я все же подошла к каталке и двумя пальцами потянула за простыню.
   Номер третий. Завалишин Александр Андреевич.
   Я сразу же узнала его, не смотря на то, что практически вся нижняя половина лица у него была снесена и вместо нее темнело кровавое месиво, из которого торчали зазубрины костей. Он смотрел в низкий потолок широко открытыми тусклыми глазами. А я смотрела на него. И не испытывала по отношению к нему ничего, никаких чувств. Ни ненависти, ни жалости, ни раскаяния. Ничего. Хотя, наверное, именно я была его убийцей.
   Он был мертв и этим было все сказано.
   — Упокой, Господи, душу новопреставленного раба твоего Александра, — прошептала.
   Опустила простыню и твердо ступая, вышла из комнаты. Мужчины в халате с повязкой на лице нигде не было видно. Вообще никого не было. Холодно горели вдоль стен люминесцентные трубки.
   И тут я поняла — зачем меня вызывали.
   Андрей. На даче. Один.
   Я наобум кинулась бежать по коридору. Я натыкалась на запертые двери, нигде не было окон, — судя по всему, цокольный или подвальный этаж. Наконец, забежав за очередной угол, я увидела лестницу, идущую наверх. По ней я вылетела в большой зал с колоннами. Старушка в синей хламиде возила шваброй по мокрому кафелю.
   — Бабушка, где здесь выход?! — заорала я.
   — А вона, вона, — перепуганная моим воплем, старушка закивала на стеклянные двери, которые я сразу и не заметила.
   Я вылетела на улицу. Моя красная «хонда» стояла, как ни в чем ни бывало — метрах в тридцати, у торца больничного корпуса. Возле нее никого не было и в ней тоже. Я содрала халат, швырнула его на подтаявший снег и, оскальзываясь, побежала к машине.
   И первое, что я сделала, подбежав к ней — это открыла капот. Быстро все осмотрела — теперь я могла ожидать от него всего, чего угодно. На первый взгляд вроде бы все было на своих местах, вроде бы ничего не тронуто. Я быстро умнела, но не поздновато ли?..
   Надеюсь, что не слишком.
   Я захлопнула капот и через три минуты уже гнала машину по утреннему пустынному проспекту. Для пробы я нажала на газ, а потом резко дала по тормозам. Они сработали идеально — машину занесло, повело юзом, но я успела выровнять ее, при этом чуть не налетев на фонарный столб. И помчалась дальше. Скоро я была уже на Петергофском шоссе. Мимо мелькали голые деревья, унылые пустыри и со стороны залива — заросли высохшего тростника с метелками, покрытыми свежевыпавшим снегом. По фарватеру осторожно пробирался толстобрюхий паром с эмблемой финской компании на двух скошенных назад трубах.
   Стрелка спидометра, как сумасшедшая, плясала между отметками девяносто и сто десять.

* * *

   Машину подбрасывало на выбоинах дорожки, что вела к нашей даче. На дорожке проглядывали только характерные отпечатки протекторов моей машины: это я уезжала, и на снегу они были видны очень четко.
   Ворота я в спешке отъезда оставила открытыми, поэтому я загнала машину на участок поближе к гаражу и на всякий случай развернула в сторону выезда. Посмотрела на тропинку, убегающую к входной двери. На ней тоже были отпечатки только моих ботинок. Я облегченно вздохнула. Я вылезла из машины и еще раз огляделась. Вокруг, в туманном воздухе, не было ни малейшего движения. Мертво стояли покинутые на зиму дачи. Скукожились вороны на старой березе. От недалекой станции донесся гудок электрички. А вот и она. Я увидела за силуэтами домиков и деревьев ее проскользнувшее в сторону Питера грязно-зеленое суставчатое тело.
   Я подошла к двери и нажала кнопку звонка. Прислушалась. За дверью послышался шорох.
   — Андрей, это я! — крикнула я.
   — Ты одна? — послышалось из-за двери.
   — Да, Андрюша, одна, одна…
   — Предупреди их, если они там, с тобой: попробуют войти — уложу на месте!
   — Да одна я, черт возьми, открывай!..
   С перепугу я забыла про наш импровизированный пароль и только сейчас с опозданием заорала:
   — Милый, пора вставать!
   Дверь толчком распахнулась и прямо мне в грудь уставился ствол карабина. Андрей, уже в джинсах и свитере, стоял в прихожей и лицо у него было…
   — Что ты сказала? — недоумевающе спросил он, глядя за мою спину. — Я уже встал.
   — Ничего, ничего, — я бросилась ему на шею.
   Мы замолчали. Обнимала — одна я, потому что в одной руке, здоровой, он держал уже ненужную железяку, а вторую из-за раны просто еще не мог поднять до конца.
   Я с трудом оторвалась от него, втянула в прихожую и захлопнула дверь.
   — Почему ты сидишь без света? — спросила я, нажимая кнопку выключателя.
   — Чтобы целиться было удобнее, — в голосе его я не услышала иронии.
   Мы прошли в холл.
   — Одевайся, милый, — сказала я.
   — Зачем, Оля?
   — Я тебе по дороге все расскажу. Нам опять надо ехать.
   Он вздохнул, посмотрел на меня, но больше ни о чем не стал расспрашивать. Я помогла ему натянуть куртку и поверх куртки повязала свой длинный ярко-желтый шарф.
   — Никого не было? — на всякий случай спросила я.
   — Вроде нет… Хотя… Нет.
   — Звонки?
   — Тоже нет.
   — Пошли.
   — А это? — он кивнул на карабин.
   Я взяла карабин, разрядила его и вытащила магазин. Сунула карабин в чехол и туда же побросала снаряженные магазины. И опустила карабин в чехле за спинку дивана.
   — Лучше сейчас без этого, — сказала я.

* * *

   Я закрыла дверь дачи на ключ, сунула его в карман куртки. Мы залезли в машину. Андрей уселся рядом со мной, на переднее сиденье.
   — Ремешок накинь, — сказала я.
   Включила зажигание. Завыл стартер, но двигатель не завелся. Я попробовала еще и еще. Двигатель как умер.
   — Ч-черт, — процедила я сквозь зубы.
   — Вон, посмотри, — ткнул Андрей пальцем в приборный щиток. — Бензин-то тю-тю.
   Алым глазком горело маленькое табло.
   — Как это — тю-тю? — растерялась я. — Я же только что ехала… Был бензин, я что, с ума сошла?..
   — А в гараже есть? — спросил Андрей.
   Мы выскочили из машины. Мы перерыли весь гараж, нашли несколько канистр, но все они были пусты. И тогда нервы у меня не выдержали. Я, как истеричная барышня, шлепнулась на старые покрышки и зарыдала в голос.
   Я рыдала и вопила:
   — Боже, какая я дура! Всегда все забываю… Бензин!.. Идиотка непроходимая!.. Баба!.. Андрюша! Я дура, да? Дура?.. — я подняла зареванное лицо:
   — Ну, что ты молчишь? Обругай меня как следует! Матом! Андрюша!..
   А вместо этого он захохотал. Он стоял, опираясь рукой о поскрипывающую створку гаражных ворот и хохотал, как псих. Он буквально сгибался от смеха. Я перестала плакать.
   — Чего это ты? — пробормотала я обиженно.
   — А ты…ты попробуй нормально посмотреть на все это со стороны, — прервав смех, еле выговорил он. — Мы что — в пустыне? На необитаемом острове?.. Только машина — и все? А на электричке тебе после «хонды» зазорно будет поехать?..
   Я шустро вскочила с покрышек и шмыгая носом, уткнулась ему в грудь.
   — Не надо было тебе, Андрюша, связываться с такой дурищей-бабой, — сказала я.
   — Ну, что теперь поделаешь, — улыбнулся он, обнимая меня. — Уже поздно.
   Я тоже улыбнулась и в этот момент через его плечо я увидела нечто, заставившее меня похолодеть.
   Это были следы. Четкие темные следы, много следов: кто-то топтался возле дачи со стороны, обратной входу. Со стороны окон холла, прикрытых ставнями. Цепочка следов уходила через сад и терялась за штакетником.
   Но я ничего не сказала про это Андрею.

* * *

   Мы вышли из подземного перехода под железнодорожными путями и прошли ближе к середине платформы. Платформа под легким металлическим навесом была черна от народа. Люди топтались по превратившемуся в грязную кашицу снежку.
   — Электричка через семь минут, — сказала я Андрею, посмотрев на механическое табло. — Я сбегаю, куплю билеты. Не замерзни тут без меня.
   Я поправила у него на шее свой желтый шарф и припустилась, огибая людей, к высокому псевдоготическому зданию станции с башенками, шпилями и стеклянной угловатой кровлей.
   В огромном пустом зале я подлетела к кассе. Выгребла из кармана смятые деньги и сунула в окошко.
   — До города, два, — сказала я кассирше.
   Она мучительно долго стала отсчитывать мне сдачу. Наконец на блюдечко упали два билета.
   — Ко второй платформе прибывает электропоезд на Санкт-Петербург, — донесся с перрона усиленный динамиками голос. — Будьте осторожны… Ко второй платформе…
   Я сгребла билеты и, забыв про сдачу, выскочила из зала ожидания, с трудом открыв тяжеленную дверь. Побежала по перрону вперед, расталкивая встречных людей. Сзади меня раздался пронзительный свист влетающей на станцию электрички. И в стрельчатую арку вокзала ворвалась, промелькнула мимо, обгоняя меня тупая морда, украшенная малиновыми полосами; поднялась мелкая снежная пыль.
   Я бежала.
   Электричка вопила, не переставая.
   И вдруг впереди, там, впереди, куда уже подлетела морда первого вагона, где стоял Андрей, где чернела плотная масса людей, готовящихся к посадке, что-то произошло.
   Я не поняла только сразу — что.
   Внезапно воздух разорвал истошный скрип тормозов, — они визжали, покрывая все звуки — гудок электрички, чьи-то крики, топот отшатнувшихся от края платформы и суматошно бегущих куда-то людей.
   Только визг, от которого закладывало уши и внизу живота холодело. Визг, визг, визг…
   Электричка замерла, не доехав до конца платформы.
   Я замедлила бег, перешла на шаг, я шла, протискиваясь через суетящуюся, торопящуюся туда же, куда я шла, толпу, но я ничего больше не слышала.
   В ушах у меня стояла ватная тишина.
   И в этой ватной тишине я прошла, как горячий нож сквозь масло, прошла сквозь размахивающих руками людей, сквозь беззвучно орущие, ощеренные рты, сквозь сплетение тел и вытаращенных глаз к тому месту, где крутился водоворот фигур, где заглядывали куда-то вниз, за край платформы.
   Меня ничто не могло остановить; меня хватали за рукава, но я вырывалась без малейшего труда; я шла, зажав в руке два билета на электричку до Санкт-Петербурга.