Страница:
— Алло! Говорите же. Я не слышу вас.
Но мне не отвечали. Я напряженно продолжала вслушиваться. В трубке щелкнуло и послышались короткие гудки отбоя. Я продолжала сидеть на ковре и тупо смотреть на трубку у меня в руке. Это все было странно. И очень, очень малоприятно.
За моей спиной раздался тихий скрип. Я почувствовала, как леденею от страха. Тонкая струйка холодного пота заскользила по хребту, потом по боку, а уши напряглись, заледенели. Но я все же заставила себя спокойно, без истерических воплей обернуться.
Это открылась дверца книжного шкафа. Она и раньше вела себя весьма самостоятельно. Но вызывала у меня только легкое раздражение и решимость когда-нибудь собраться с силами и покрепче завинтить пару-другую шурупов.
Но ведь раньше не было того, что совсем недавно со мной случилось.
Я поднялась. Подошла к дверце, закрыла ее и громко сказала сама себе:
— Нервы, милая. Лечиться надо. Электричеством.
7. ПОДРУГА.
Я увидела ее сразу же.
Как только вылезла из американского лимузина прямо у дверей роскошного ночного клуба, где я пою пять вечеров в неделю. В руке у меня была небольшая сумочка, а в сумочке кое-что весьма ценное. А лимузин, похожий на четырехспальный комфортабельный гроб (черный юмор — ха-ха!), недавно подарил мне Ораз в личное пользование. И купил он его, по-моему, прямо в комплекте с шофером-телохранителем.
Я, как ни стараюсь, никак не могу запомнить сложного кавказского имени своего шоферюги (в котором, кажется, присутствуют одни согласные и шипящие), и понятия не имею, откуда он родом. По-русски он почти не говорит и на меня практически не смеет глаз поднять. А вот то, что я знаю о нем абсолютно точно: каждый раз, когда он меня везет, он всю дорогу своей единственной извилиной думает только об одном: эх, осмелеть, наконец, бы! Да по-быстрому избавить ее (меня, то бишь) от трусиков и распялить на широком заднем сиденье автомобиля. А потом хоть трава не расти! Нехай зарежут гады, до смерти! Это желание всегда написано прописными буквами (не знаю уж, арабскими или кириллицей) на его сизой бандитской морде, которую я время от времени вижу в широком зеркале заднего обзора.
Но вот тут-то он как раз жестоко ошибается. Я трусиков практически не ношу. Разве что только тогда, когда моему очумевшему от бизнеса Оразику изредка взбредает в голову поразвлекаться со мной в стиле французского декаданса начала века. Я как-то однажды услышала от него страшную-престрашную историю. Из нее следовало, что он, обмывая очередную удачную сделку во Франции, налакался с компаньонами, как поросенок. И будучи в шибко пьяном виде, с их подачи случайно залетел в какой-то средней руки бордель на Пляс Пигаль или где там еще. Порезвился там в одной постели сразу с парой-тройкой импортных девчушек в кружевном черном белье, и это оставило настолько неизгладимое впечатление на его туземно-девственную душу, что для него теперь извлекание меня из черного белья в постели — это верх разврата.
Бедный, бедный толстый Оразик! Наивная душа, отдыхающая от ужасов дикого русского капитализма с помощью свирепого сдирания с моей круглой попки черных трусишек с кружавчиками за двести двадцать баксов штука…
Остальное время Ораз тратит на зарабатывание немерянного количества денег, а попросту говоря, на обман, грабеж и убийства (разумеется, не своими руками) лохов всех профессий и национальностей. Это не трудно делать, торгуя супертанкерами нефти и имея за пазухой помимо пары банков и десятка пройдох-адвокатов из разных стран мира еще целую когорту отъявленных головорезов, намертво повязанных узами кровного азиатско-кавказского родства.
Шоферюга распахнул передо мной дверцу лимузина. Открывает и закрывает он ее всегда с почтительным поклоном. Но это не потому, что он такой охренительно вежливый, а потому что за то время, пока он меня везет и пялится украдкой на мои прелести в зеркало заднего вида, его пылающий скипетр страсти приходит в состояние неуправляемой цепной реакции. Вот он и пытается таким образом скрыть подозрительный флюс на тщательно выглаженных черных брюках.
Я конечно могу во время очередной поездки якобы случайно продемонстрировать своему автомобильному Хаджи-Мураду полное отсутствие на мне упомянутого выше черного предмета (а"ля симпампулька-актрисулька Шэрон Стоун из «Основного инстинкта»), но боюсь, что тогда я приду в себя лишь в реанимации, загипсованная от макушки до пяток после тяжелейшей автокатастрофы, ибо шоферюга после этой демонстрации забудет не только про руль, но и про само это слово. Навсегда. А потом, даже если я и выживу после аварии, все равно Оразик, узнав о причинах, повлекших сию неприятность, быстренько и абсолютно хладнокровно перережет мне горло. И гипс ему не помешает. Так что лучше не рисковать.
Но это так, невинные мечты любимой пышногрудой наложницы толстого и по сути своей доброго султана-гангстера с Кавказского мелового хребта.
Так вот, я увидела ее сразу, как только вышла из лимузина. Она сидела в своей новехонькой японской машине-игрушке, машине прямо-таки непристойно-алого цвета. Это я, конечно, от зависти так говорю. Ведь в отличие от меня машину она купила на свои собственные деньги. И заработала она их, не голося на сцене перед воющими от восторга пьяными русскими скоробогатеями и не выделывая в постели с тюленеобразным Оразиком акробатические пируэты.
В общем она сидела, ждала меня и спокойно курила. Я приветливо помахала ей рукой. Она неторопливо вытянула из машины свои длинные ноги (у меня, правда, не короче), закрыла дверцу и пошла от стоянки ко мне, щелчком отбросив окурок. Она была в узком коричневом плаще, из под которого виднелось простенькое шерстяное платье бутылочно-зеленого цвета (наверняка от Балансиаги), а в руке, затянутой в тонкую перчатку, она держала элегантный кожаный баульчик. Баксов за семьсот эдакая французская безделушка, у меня на такие вещи глаз ой, какой наметанный.
— Привет, подружка, — весело улыбнулась я и мы поцеловались, словно папуасы: потерлись щеками, чтобы не размазать друг другу губную помаду.
— Привет, — улыбнулась и она.
— Хорошо выглядишь, — сказала я, бесцеремонно ее разглядывая. — Похудела. Тебе это очень идет.
— Похудела, да? Правда? — как-то рассеяно сказала она.
Она нервно оглянулась по сторонам. Даже облизнулась, — быстро, как кошка, розовым язычком. Она у меня вообще часто бывает похожа на кошку, моя старинная подружка.
— Ты чего? Нервничаешь, Ольгуша? — засмеялась я. — У нас, слава Богу, не Чикаго. Никто тебя здесь не обидит, ты ведь со мной. Пойдем.
Мы поднялись по мраморным ступеням к тяжелым дубовым дверям, над которыми уже переливались бегущие огни рекламы. Мой шоферюга безмолвно следовал за мной: как обычно — в двух шагах сзади и чуть сбоку.
— Добрый вечер, Елена Аркадьевна, — угодливо поздоровался со мной кобелястого вида широкоплечий хмырь-охранник из клубной секьюрити. — Добрый вечер, мадам, — это относилось уже к Ольге.
Он распахнул дверь и склонился в полупоклоне, не сводя с нас глаз. А глаза у него были, как две ложки липкого вишневого варенья. Я ему даже не кивнула — слишком много чести будет для такого говна. Тем более, что клуб тоже принадлежал (правда, на паях еще с одним человеком) моему Оразику, и следовательно, в ближайшем будущем — отчасти и мне.
Мы прошли извилистым служебным коридором второго этажа. В нем царила тишина, прилипшая к бобрику ковра и мягкой обивке стен. Я на ходу небрежно стаскивала плащ, чтобы продемонстрировать Ольге свое новенькое панбархатное платьице от Карла Лагерфельда. Но она, негодница, и малейшего внимания не обратила на все мои потуги — шла, уставившись себе под ноги с таким недовольным видом, словно я ее насильно сюда заволокла. Мы по короткому коридорчику, устланному метлахской плиткой, подошли к моей персональной гримерной (на двери — стеклянная табличка с моей фамилией крупными буквами, все чин чинарем) и я своим ключом открыла дверь. Когда мы вошли в гримерную, я закрыла дверь изнутри на задвижку. Шоферюга остался недреманно стоять на страже снаружи.
— Садись, — указала я Ольге на мягкое кожаное кресло.
Я включила верхний свет, потом лампы возле трельяжа. Яркий свет залил комнату.
— Привезла? — спросила я.
Она молча кивнула. Щелкнула кнопками и достала из баульчика небольшой овальный футляр, обтянутый слегка потершимся атласом небесно-голубого цвета. Протянула его мне. Я щелкнула замочком и осторожно открыла футляр.
На темном бархате ослепительно засияла Ольгина фамильная драгоценность: платиновые с золотом ажурные серьги с бриллиантами. Я даже зажмурилась — такой сноп разноцветных искр сыпанул мне в глаза. Потрясающая вещь! В каждой бриллиант на полтора карата, чистейшей воды, с подвесками. И подвески тоже усыпаны бриллиантовой пылью, мелкими бриллиантами. А какая тончайшая работа!.. И главное, не сегодняшнее штампованное барахло. Я ведь с детства, когда мы еще учились с Ольгой в одной школе, знала историю этих серег, сделанных по заказу какого-то Ольгиного предка для своей жены знаменитым русским ювелиром почти полтора века тому назад.
— Да-а, — восхищенно протянула я. — Умели же делать в старину, негодники…
Ольга молча вытащила из пачки сигарету. Я щелкнула «ронсоном», дала ей прикурить.
— Спасибо, Ленок, — сказала она тихо, глядя на серьги.
— Ты что, передумала продавать? — забеспокоилась я. — Жалко стало? Так ты чего — сказала бы, и дело с концом. Я ведь не настаиваю…
— Да нет, не передумала. Я ведь сама тебе предложила.
— Сама, — согласилась я, вынимая серьги из футляра.
Я выдернула из ушей свое похабное американское золото и быстро надела Ольгины серьги. Повертела головой сразу перед тремя зеркалами. Серьги тускло переливались на фоне моих длинных золотистых волос.
— Да. Вот это я понимаю. Хай-класс, — констатировала я с удовольствием и повернулась к Ольге. — Ну, как?
— Здорово. Тебе очень идет. — Тон ее голоса был искренен, я это мгновенно отметила.
— Брюлики любой лахудре к лицу, — пробормотала я, придвигаясь ближе к зеркалу.
Впрочем, я и сама видела, что идет.
— Эх, сколько лет я пыталась выцыганить у тебя эти побрякушки, — засмеялась я. — Ура! Сбылась мечта идиота!
Я открыла сумочку. Перевернула ее и высыпала на столик тонкие пачки стодолларовых купюр, перетянутых красными тонкими резинками.
— Двадцать тысяч, как и договаривались. Отработала я их, подружка от и до: Оразик вчера выдал. После незапланированного траха, — улыбнулась я. — В каждой пачке по тысяче баксов. Пересчитай, Ольгуша.
Она даже не притронулась к деньгам. Она внимательно смотрела на меня.
— Ты чего, Ольгуша? — удивилась я. — Ты чего на меня так смотришь, милая? Что-то случилось? Что-то не так?.. Ты все же передумала продавать?
— Ленок, у меня есть к тебе предложение, — наконец сказала она. — Деловое.
— Какое-какое?
Она меня не просто удивила — а даже слегка заинтриговала. Ведь Ольга всегда была в стороне от того, что нынче все, кому не лень называют бизнесом. А ведь это слово — считай, синоним слову «криминал».
— Деловое предложение, — повторила она твердо.
— Ну-ну, — я вытащила из ушей серьги, стала укладывать их в футляр. — Ты — и деловое предложение?.. Это что-то новенькое в нашей с тобой старинной дружбе.
— Да.
— Тогда уж выкладывай, какое, подружка, — пожала я плечами. — Не стесняйся.
— Я отдам тебе серьги не за двадцать, а за восемнадцать, если ты сведешь меня со Славиком.
У меня невольно отвалилась челюсть:
— Что-о-о?..
— Да. Со Славиком, — повторила она негромко.
Я, чтобы придти в себя от этих ее слов, продолжала медленно укладывать серьги в футляр. Потом также медленно я достала из серебряного портсигара сигарету. Прикурила и только потом искоса посмотрела на свою подружку.
Славик ведь и был именно тем человеком, кому принадлежала вторая доля в этом ночном клубе. Причем большая. И еще я со стопроцентной уверенностью знала, что в этой жизни мой безобидный на вид пухлый и улыбчивый убийца Ораз по-настоящему боится одного-единственного человека — это Славика. Станислава Андреича Калеша. Если это его настоящая фамилия — в чем я совсем не уверена.
Я знаю, что говорю, потому что однажды стала случайным свидетелем (слава Богу, что и незамеченным) весьма-весьма серьезного разговора между ними один на один в нашем ночном клубе. О чем был разговор, я не знаю и знать не хочу, но только вот тогда мой бесстрашный Оразик стоял перед Славиком на коленях и плакал. От страха и унижения.
— Зачем? — наконец еле вымолвила я.
— Это мое дело. Я не могу тебе все рассказать. Мне важно, чтобы ты сказала ему, что я — твой человек. Надежный. Мне нужна его помощь и я ему заплачу.
— Какая помощь? — взвилась я. — Ты что, обезумела? Укололась? Это же Славик! Славик! Тебе что — сенсационный репортаж захотелось сделать? Раскрыть страшные тайны питерской мафии? Да знаешь ли ты, что даже мой чумовой Оразик его боится, как огня? А ведь ему, гению моему толстому, точно уж — море по колено!…
Я внезапно вспомнила, что где-то там, снаружи под дверью стоит мой шофер и представила себе на секунду, что он все слышит. А еще, чем черт не шутит — понимает, о чем я говорю и потом все передаст слово в слово Оразику. Или того хуже — Славику. Я сразу вспотела от страха, невольно понизила голос и уже шептала:
— Или тебе что — приспичило перед смертью затащить его в свою постель? Так за смертью дело не станет, ты уж не сомневайся, подружка!.. Славик сам тебе поможет в могилку поудобней улечься. Только могилку сама себе рыть будешь и еще и за счастье посчитаешь, если смерть легкая будет.
— Мне нужна его помощь, — упрямо повторила Ольга. — А ты получишь за свое посредничество две тысячи долларов. Это хорошие комиссионные.
Я отрицательно покачала головой. Ольга молчала, уставившись на меня своими египетскими раскосыми глазюками. Раздался стук в дверь и мужской голос:
— Леночка! К тебе можно?
— Убери! — прошипела я, делая страшные глаза и показывая на разбросанные по столику баксы.
Ольга быстро смахнула пачки в баульчик. Я спрятала футляр с серьгами в свою сумочку. Поднялась и открыла дверь.
На пороге стоял улыбающийся человек под тридцатник в синей тройке и ярком галстуке — мой импрессарио Толя.
— Добрый день, мои милые дамы! — еще шире заулыбался он, увидев Ольгу. Повернулся ко мне. — Леночка, я хотел сказать тебе, что во втором отделении твой выход будет за братьями Киреевыми.
— Хорошо, — мотнула я головой.
— И еще Давид Моисеич просил узнать, как ты будешь сегодня петь: под фанеру?
— Нет, минус один, — ответила я.
— Ты только помни, что левый микрофон немного барахлит. Черт его знает, почему.
— Так немедленно прикажи этим болванам заменить его, и дело с концом! Понял?! — рявкнула я.
— Хорошо, хорошо, сей секунд распоряжусь. Не ругайся, солнце мое ненаглядное.
Толя еще раз ослепительно улыбнулся, поклонился и, мазнув взглядом по Ольгиным коленкам, сказал:
— Исчезаю, исчезаю, милые дамы. Не смею вам мешать.
Я снова закрыла дверь. Плюхнулась обратно в кресло и только тогда посмотрела на Ольгу.
Она держала в руке две пачки баксов. Две тысячи.
Заметив мой взгляд, она положила пачку на пачку на столик возле моей сумочки. Вытянула палец и острым длинным ногтем медленно придвинула пачки к моей руке. Я посмотрела на деньги. Потом на Ольгу.
— А откуда ты узнала, что он сейчас здесь? — подозрительно спросила я.
Она только загадочно улыбнулась в ответ. И тогда я решила для себя — была не была. Деньги мне действительно были нужны. Как всегда, впрочем.
— Черт с тобой, подружка, — сказала я, убирая деньги в сумочку. — Я тебе ничего конкретного не обещаю, учти. Но попробовать поговорить со Славиком и замолвить за тебя словечко — рискну. Пошли.
И мы зашагали по коридору на первый этаж в сопровождении приклеившегося ко мне намертво шоферюги-телохранителя. Я шла и думала о том, что и как сказать Славику. Да так, что бы это вышло поубедительнее. Может быть, я и смогу ей помочь. Но вот если нет… Да еще если Славик рассердится… Если, если! Жадность фрайера сгубила — мелькнула у меня мысль. Но ничего я не могла с собой поделать — такая уж я уродилась, жадная до всего красивая девушка.
Глава 8. ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ.
Глава 9. ИСПОЛНИТЕЛЬ.
Но мне не отвечали. Я напряженно продолжала вслушиваться. В трубке щелкнуло и послышались короткие гудки отбоя. Я продолжала сидеть на ковре и тупо смотреть на трубку у меня в руке. Это все было странно. И очень, очень малоприятно.
За моей спиной раздался тихий скрип. Я почувствовала, как леденею от страха. Тонкая струйка холодного пота заскользила по хребту, потом по боку, а уши напряглись, заледенели. Но я все же заставила себя спокойно, без истерических воплей обернуться.
Это открылась дверца книжного шкафа. Она и раньше вела себя весьма самостоятельно. Но вызывала у меня только легкое раздражение и решимость когда-нибудь собраться с силами и покрепче завинтить пару-другую шурупов.
Но ведь раньше не было того, что совсем недавно со мной случилось.
Я поднялась. Подошла к дверце, закрыла ее и громко сказала сама себе:
— Нервы, милая. Лечиться надо. Электричеством.
7. ПОДРУГА.
Я увидела ее сразу же.
Как только вылезла из американского лимузина прямо у дверей роскошного ночного клуба, где я пою пять вечеров в неделю. В руке у меня была небольшая сумочка, а в сумочке кое-что весьма ценное. А лимузин, похожий на четырехспальный комфортабельный гроб (черный юмор — ха-ха!), недавно подарил мне Ораз в личное пользование. И купил он его, по-моему, прямо в комплекте с шофером-телохранителем.
Я, как ни стараюсь, никак не могу запомнить сложного кавказского имени своего шоферюги (в котором, кажется, присутствуют одни согласные и шипящие), и понятия не имею, откуда он родом. По-русски он почти не говорит и на меня практически не смеет глаз поднять. А вот то, что я знаю о нем абсолютно точно: каждый раз, когда он меня везет, он всю дорогу своей единственной извилиной думает только об одном: эх, осмелеть, наконец, бы! Да по-быстрому избавить ее (меня, то бишь) от трусиков и распялить на широком заднем сиденье автомобиля. А потом хоть трава не расти! Нехай зарежут гады, до смерти! Это желание всегда написано прописными буквами (не знаю уж, арабскими или кириллицей) на его сизой бандитской морде, которую я время от времени вижу в широком зеркале заднего обзора.
Но вот тут-то он как раз жестоко ошибается. Я трусиков практически не ношу. Разве что только тогда, когда моему очумевшему от бизнеса Оразику изредка взбредает в голову поразвлекаться со мной в стиле французского декаданса начала века. Я как-то однажды услышала от него страшную-престрашную историю. Из нее следовало, что он, обмывая очередную удачную сделку во Франции, налакался с компаньонами, как поросенок. И будучи в шибко пьяном виде, с их подачи случайно залетел в какой-то средней руки бордель на Пляс Пигаль или где там еще. Порезвился там в одной постели сразу с парой-тройкой импортных девчушек в кружевном черном белье, и это оставило настолько неизгладимое впечатление на его туземно-девственную душу, что для него теперь извлекание меня из черного белья в постели — это верх разврата.
Бедный, бедный толстый Оразик! Наивная душа, отдыхающая от ужасов дикого русского капитализма с помощью свирепого сдирания с моей круглой попки черных трусишек с кружавчиками за двести двадцать баксов штука…
Остальное время Ораз тратит на зарабатывание немерянного количества денег, а попросту говоря, на обман, грабеж и убийства (разумеется, не своими руками) лохов всех профессий и национальностей. Это не трудно делать, торгуя супертанкерами нефти и имея за пазухой помимо пары банков и десятка пройдох-адвокатов из разных стран мира еще целую когорту отъявленных головорезов, намертво повязанных узами кровного азиатско-кавказского родства.
Шоферюга распахнул передо мной дверцу лимузина. Открывает и закрывает он ее всегда с почтительным поклоном. Но это не потому, что он такой охренительно вежливый, а потому что за то время, пока он меня везет и пялится украдкой на мои прелести в зеркало заднего вида, его пылающий скипетр страсти приходит в состояние неуправляемой цепной реакции. Вот он и пытается таким образом скрыть подозрительный флюс на тщательно выглаженных черных брюках.
Я конечно могу во время очередной поездки якобы случайно продемонстрировать своему автомобильному Хаджи-Мураду полное отсутствие на мне упомянутого выше черного предмета (а"ля симпампулька-актрисулька Шэрон Стоун из «Основного инстинкта»), но боюсь, что тогда я приду в себя лишь в реанимации, загипсованная от макушки до пяток после тяжелейшей автокатастрофы, ибо шоферюга после этой демонстрации забудет не только про руль, но и про само это слово. Навсегда. А потом, даже если я и выживу после аварии, все равно Оразик, узнав о причинах, повлекших сию неприятность, быстренько и абсолютно хладнокровно перережет мне горло. И гипс ему не помешает. Так что лучше не рисковать.
Но это так, невинные мечты любимой пышногрудой наложницы толстого и по сути своей доброго султана-гангстера с Кавказского мелового хребта.
Так вот, я увидела ее сразу, как только вышла из лимузина. Она сидела в своей новехонькой японской машине-игрушке, машине прямо-таки непристойно-алого цвета. Это я, конечно, от зависти так говорю. Ведь в отличие от меня машину она купила на свои собственные деньги. И заработала она их, не голося на сцене перед воющими от восторга пьяными русскими скоробогатеями и не выделывая в постели с тюленеобразным Оразиком акробатические пируэты.
В общем она сидела, ждала меня и спокойно курила. Я приветливо помахала ей рукой. Она неторопливо вытянула из машины свои длинные ноги (у меня, правда, не короче), закрыла дверцу и пошла от стоянки ко мне, щелчком отбросив окурок. Она была в узком коричневом плаще, из под которого виднелось простенькое шерстяное платье бутылочно-зеленого цвета (наверняка от Балансиаги), а в руке, затянутой в тонкую перчатку, она держала элегантный кожаный баульчик. Баксов за семьсот эдакая французская безделушка, у меня на такие вещи глаз ой, какой наметанный.
— Привет, подружка, — весело улыбнулась я и мы поцеловались, словно папуасы: потерлись щеками, чтобы не размазать друг другу губную помаду.
— Привет, — улыбнулась и она.
— Хорошо выглядишь, — сказала я, бесцеремонно ее разглядывая. — Похудела. Тебе это очень идет.
— Похудела, да? Правда? — как-то рассеяно сказала она.
Она нервно оглянулась по сторонам. Даже облизнулась, — быстро, как кошка, розовым язычком. Она у меня вообще часто бывает похожа на кошку, моя старинная подружка.
— Ты чего? Нервничаешь, Ольгуша? — засмеялась я. — У нас, слава Богу, не Чикаго. Никто тебя здесь не обидит, ты ведь со мной. Пойдем.
Мы поднялись по мраморным ступеням к тяжелым дубовым дверям, над которыми уже переливались бегущие огни рекламы. Мой шоферюга безмолвно следовал за мной: как обычно — в двух шагах сзади и чуть сбоку.
— Добрый вечер, Елена Аркадьевна, — угодливо поздоровался со мной кобелястого вида широкоплечий хмырь-охранник из клубной секьюрити. — Добрый вечер, мадам, — это относилось уже к Ольге.
Он распахнул дверь и склонился в полупоклоне, не сводя с нас глаз. А глаза у него были, как две ложки липкого вишневого варенья. Я ему даже не кивнула — слишком много чести будет для такого говна. Тем более, что клуб тоже принадлежал (правда, на паях еще с одним человеком) моему Оразику, и следовательно, в ближайшем будущем — отчасти и мне.
Мы прошли извилистым служебным коридором второго этажа. В нем царила тишина, прилипшая к бобрику ковра и мягкой обивке стен. Я на ходу небрежно стаскивала плащ, чтобы продемонстрировать Ольге свое новенькое панбархатное платьице от Карла Лагерфельда. Но она, негодница, и малейшего внимания не обратила на все мои потуги — шла, уставившись себе под ноги с таким недовольным видом, словно я ее насильно сюда заволокла. Мы по короткому коридорчику, устланному метлахской плиткой, подошли к моей персональной гримерной (на двери — стеклянная табличка с моей фамилией крупными буквами, все чин чинарем) и я своим ключом открыла дверь. Когда мы вошли в гримерную, я закрыла дверь изнутри на задвижку. Шоферюга остался недреманно стоять на страже снаружи.
— Садись, — указала я Ольге на мягкое кожаное кресло.
Я включила верхний свет, потом лампы возле трельяжа. Яркий свет залил комнату.
— Привезла? — спросила я.
Она молча кивнула. Щелкнула кнопками и достала из баульчика небольшой овальный футляр, обтянутый слегка потершимся атласом небесно-голубого цвета. Протянула его мне. Я щелкнула замочком и осторожно открыла футляр.
На темном бархате ослепительно засияла Ольгина фамильная драгоценность: платиновые с золотом ажурные серьги с бриллиантами. Я даже зажмурилась — такой сноп разноцветных искр сыпанул мне в глаза. Потрясающая вещь! В каждой бриллиант на полтора карата, чистейшей воды, с подвесками. И подвески тоже усыпаны бриллиантовой пылью, мелкими бриллиантами. А какая тончайшая работа!.. И главное, не сегодняшнее штампованное барахло. Я ведь с детства, когда мы еще учились с Ольгой в одной школе, знала историю этих серег, сделанных по заказу какого-то Ольгиного предка для своей жены знаменитым русским ювелиром почти полтора века тому назад.
— Да-а, — восхищенно протянула я. — Умели же делать в старину, негодники…
Ольга молча вытащила из пачки сигарету. Я щелкнула «ронсоном», дала ей прикурить.
— Спасибо, Ленок, — сказала она тихо, глядя на серьги.
— Ты что, передумала продавать? — забеспокоилась я. — Жалко стало? Так ты чего — сказала бы, и дело с концом. Я ведь не настаиваю…
— Да нет, не передумала. Я ведь сама тебе предложила.
— Сама, — согласилась я, вынимая серьги из футляра.
Я выдернула из ушей свое похабное американское золото и быстро надела Ольгины серьги. Повертела головой сразу перед тремя зеркалами. Серьги тускло переливались на фоне моих длинных золотистых волос.
— Да. Вот это я понимаю. Хай-класс, — констатировала я с удовольствием и повернулась к Ольге. — Ну, как?
— Здорово. Тебе очень идет. — Тон ее голоса был искренен, я это мгновенно отметила.
— Брюлики любой лахудре к лицу, — пробормотала я, придвигаясь ближе к зеркалу.
Впрочем, я и сама видела, что идет.
— Эх, сколько лет я пыталась выцыганить у тебя эти побрякушки, — засмеялась я. — Ура! Сбылась мечта идиота!
Я открыла сумочку. Перевернула ее и высыпала на столик тонкие пачки стодолларовых купюр, перетянутых красными тонкими резинками.
— Двадцать тысяч, как и договаривались. Отработала я их, подружка от и до: Оразик вчера выдал. После незапланированного траха, — улыбнулась я. — В каждой пачке по тысяче баксов. Пересчитай, Ольгуша.
Она даже не притронулась к деньгам. Она внимательно смотрела на меня.
— Ты чего, Ольгуша? — удивилась я. — Ты чего на меня так смотришь, милая? Что-то случилось? Что-то не так?.. Ты все же передумала продавать?
— Ленок, у меня есть к тебе предложение, — наконец сказала она. — Деловое.
— Какое-какое?
Она меня не просто удивила — а даже слегка заинтриговала. Ведь Ольга всегда была в стороне от того, что нынче все, кому не лень называют бизнесом. А ведь это слово — считай, синоним слову «криминал».
— Деловое предложение, — повторила она твердо.
— Ну-ну, — я вытащила из ушей серьги, стала укладывать их в футляр. — Ты — и деловое предложение?.. Это что-то новенькое в нашей с тобой старинной дружбе.
— Да.
— Тогда уж выкладывай, какое, подружка, — пожала я плечами. — Не стесняйся.
— Я отдам тебе серьги не за двадцать, а за восемнадцать, если ты сведешь меня со Славиком.
У меня невольно отвалилась челюсть:
— Что-о-о?..
— Да. Со Славиком, — повторила она негромко.
Я, чтобы придти в себя от этих ее слов, продолжала медленно укладывать серьги в футляр. Потом также медленно я достала из серебряного портсигара сигарету. Прикурила и только потом искоса посмотрела на свою подружку.
Славик ведь и был именно тем человеком, кому принадлежала вторая доля в этом ночном клубе. Причем большая. И еще я со стопроцентной уверенностью знала, что в этой жизни мой безобидный на вид пухлый и улыбчивый убийца Ораз по-настоящему боится одного-единственного человека — это Славика. Станислава Андреича Калеша. Если это его настоящая фамилия — в чем я совсем не уверена.
Я знаю, что говорю, потому что однажды стала случайным свидетелем (слава Богу, что и незамеченным) весьма-весьма серьезного разговора между ними один на один в нашем ночном клубе. О чем был разговор, я не знаю и знать не хочу, но только вот тогда мой бесстрашный Оразик стоял перед Славиком на коленях и плакал. От страха и унижения.
— Зачем? — наконец еле вымолвила я.
— Это мое дело. Я не могу тебе все рассказать. Мне важно, чтобы ты сказала ему, что я — твой человек. Надежный. Мне нужна его помощь и я ему заплачу.
— Какая помощь? — взвилась я. — Ты что, обезумела? Укололась? Это же Славик! Славик! Тебе что — сенсационный репортаж захотелось сделать? Раскрыть страшные тайны питерской мафии? Да знаешь ли ты, что даже мой чумовой Оразик его боится, как огня? А ведь ему, гению моему толстому, точно уж — море по колено!…
Я внезапно вспомнила, что где-то там, снаружи под дверью стоит мой шофер и представила себе на секунду, что он все слышит. А еще, чем черт не шутит — понимает, о чем я говорю и потом все передаст слово в слово Оразику. Или того хуже — Славику. Я сразу вспотела от страха, невольно понизила голос и уже шептала:
— Или тебе что — приспичило перед смертью затащить его в свою постель? Так за смертью дело не станет, ты уж не сомневайся, подружка!.. Славик сам тебе поможет в могилку поудобней улечься. Только могилку сама себе рыть будешь и еще и за счастье посчитаешь, если смерть легкая будет.
— Мне нужна его помощь, — упрямо повторила Ольга. — А ты получишь за свое посредничество две тысячи долларов. Это хорошие комиссионные.
Я отрицательно покачала головой. Ольга молчала, уставившись на меня своими египетскими раскосыми глазюками. Раздался стук в дверь и мужской голос:
— Леночка! К тебе можно?
— Убери! — прошипела я, делая страшные глаза и показывая на разбросанные по столику баксы.
Ольга быстро смахнула пачки в баульчик. Я спрятала футляр с серьгами в свою сумочку. Поднялась и открыла дверь.
На пороге стоял улыбающийся человек под тридцатник в синей тройке и ярком галстуке — мой импрессарио Толя.
— Добрый день, мои милые дамы! — еще шире заулыбался он, увидев Ольгу. Повернулся ко мне. — Леночка, я хотел сказать тебе, что во втором отделении твой выход будет за братьями Киреевыми.
— Хорошо, — мотнула я головой.
— И еще Давид Моисеич просил узнать, как ты будешь сегодня петь: под фанеру?
— Нет, минус один, — ответила я.
— Ты только помни, что левый микрофон немного барахлит. Черт его знает, почему.
— Так немедленно прикажи этим болванам заменить его, и дело с концом! Понял?! — рявкнула я.
— Хорошо, хорошо, сей секунд распоряжусь. Не ругайся, солнце мое ненаглядное.
Толя еще раз ослепительно улыбнулся, поклонился и, мазнув взглядом по Ольгиным коленкам, сказал:
— Исчезаю, исчезаю, милые дамы. Не смею вам мешать.
Я снова закрыла дверь. Плюхнулась обратно в кресло и только тогда посмотрела на Ольгу.
Она держала в руке две пачки баксов. Две тысячи.
Заметив мой взгляд, она положила пачку на пачку на столик возле моей сумочки. Вытянула палец и острым длинным ногтем медленно придвинула пачки к моей руке. Я посмотрела на деньги. Потом на Ольгу.
— А откуда ты узнала, что он сейчас здесь? — подозрительно спросила я.
Она только загадочно улыбнулась в ответ. И тогда я решила для себя — была не была. Деньги мне действительно были нужны. Как всегда, впрочем.
— Черт с тобой, подружка, — сказала я, убирая деньги в сумочку. — Я тебе ничего конкретного не обещаю, учти. Но попробовать поговорить со Славиком и замолвить за тебя словечко — рискну. Пошли.
И мы зашагали по коридору на первый этаж в сопровождении приклеившегося ко мне намертво шоферюги-телохранителя. Я шла и думала о том, что и как сказать Славику. Да так, что бы это вышло поубедительнее. Может быть, я и смогу ей помочь. Но вот если нет… Да еще если Славик рассердится… Если, если! Жадность фрайера сгубила — мелькнула у меня мысль. Но ничего я не могла с собой поделать — такая уж я уродилась, жадная до всего красивая девушка.
Глава 8. ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ.
В обеденном зале никаких посетителей еще не было. И вообще, кажется, пока что никого в клуб, кроме меня, Ленки и ее бессловесного тяжеловеса, застывшего намертво у входной двери не впустили — ведь до начала вечерне-ночной программы еще было много времени.
Но я-то знала — и не важно откуда и по каким каналам, на то я и репортер, — что Славик именно в это время и именно здесь ежедневно обедает. Один, или с какими-нибудь своими очередными бандюгами. Дай Бог, чтобы он сегодня был один. Мне отнюдь не светило являться день за днем в этот притон. Это я, конечно, от злости и возможно — скрытого страха перед встречей: клуб этот, разумеется, ничуть не походил на притон — вполне респектабельное заведение. Интерьер оформлен со вкусом и дорого: сразу видно, что работали над ним профессионалы и хозяева денег на все это не жалели. По стенам — выше человеческого роста — резные панели из дуба; мебель, грамотный новодел в стиле питерского модерна начала века, неяркие узорчатые лампионы на столиках, живые цветы, наглухо занавешенные окна.
Он немного напомнил мне один небольшой и чудовищно дорогой ресторан в центре Вены, неподалеку от Колонны Чумы. Правда, там не было такого обилия зеркал в простенках и отсутствовала эстрада у дальней стены зала. Но зато там из скрытых в стенах динамиков негромко звучала музыка Штрауса, бесшумно сновали официанты в длинных белых фартуках и активно присутствовал Джек Великолепный, который, собственно говоря, нагло меня и затащил в этот ресторан…
Ну, ладно, сейчас мне было явно не до лирических воспоминаний.
Ленка усадила меня за маленький столик на двоих в дальнем почти темном углу зала, за колоннами. Убрала с накрахмаленной скатерти табличку, на которой в виньетке красовалась двуязычная надпись изломанным декадансным шрифтом, напомнившим мне гравюры Бердслея: «Извините, этот столик зарезервирован». На столике одиноко горела бронзовая небольшая лампа под голубым колпаком, стилизованным под лилию.
— Посиди пока что здесь, подружка, — сказала она и пошла в глубину, зала, слегка покачивая бедрами; пошла, поплыла куда-то за отделанные мореным дубом колонны, где каждый столик был отделен от остальных высокими решетчатыми загородками; чтобы вроде как и никто не видел, кто там сидит — полуиллюзия одиночества и интима.
Я внимательно следила за ней. Увидела, как она зашла за одну из загородок и остановилась возле столика. За столиком в одиночестве обедал какой-то мужчина лет сорока пяти. Я его сразу и не заметила, когда мы с Ленкой вошли в зал.
Он сидел вполоборота ко мне. На нем был неброский, но прекрасно сидящий серый костюм и галстук в тон к костюму, купленный явно не в Гостином дворе. Аккуратно постриженный, нестарый и ничем в общем-то не примечательный мужчина. Но сидел он вольготно, по-барски и было в его посадке нечто неуловимое, что сразу говорило окружающим — это сидит Хозяин. И еще — он совсем не был похож на дебила. Отнюдь.
Сквозь решетку загородки я не могла его как следует рассмотреть, но я сразу поняла-догадалась — это тот, кто мне сейчас нужен.
Славик.
Я видела его в первый раз в жизни — у меня все же хватило ума перед этой встречей не охотиться за ним со своим «никоном». И это еще при условии, что я должна была знать, где в Питере его найти. А его фотографий ни в одном из архивов, к которым у меня был доступ, я просто не нашла. Не было их и все, словно Славика в реальности и не существовало. Только описания внешности, — со слов, со слов.
Потом я увидела еще двоих, сидящих в отдалении от Славика. Мордовороты в обтягивающих мощные плечи пиджаках — низкие лбы, маленькие бегающие глазки. Его телохранители. Они не ели, сидели молча, исподлобья поглядывая время от времени в мою сторону.
Ленка наклонилась к Славику. Он небрежно поцеловал ее в щеку. Сделал приглашающий жест. Она подсела к нему и начала что-то быстро говорить, стреляя по сторонам глазами. Славик невнимательно слушал ее, неторопливо орудуя ножом и вилкой. Потом повернулся и посмотрел в мою сторону. Я поспешно отвела взгляд в сторону.
— А вы, простите, — подруга Леночки? — вдруг услышала я мужской голос.
Я вздрогнула от неожиданности и тут же разозлилась на себя, за то что задумалась и не услышала шагов. Ох, теряю бдительность, да еще в таком нехорошем месте, где без нее шагу сделать нельзя!
Я спокойно подняла глаза. Возле моего столика, улыбаясь до ушей, стоял давешний молодой человек, заглядывавший в Ленкину гримерную. Он, продолжая скалиться, бесцеремонно отодвинул стул и уселся напротив меня.
Я молчала.
Он ловко сцапал с соседнего накрытого столика бутылку «shveppеs»a", неторопливо налил себе. Потянулся с бутылкой к моему бокалу:
— Водички шипучей не хотите ли, прекрасная незнакомка?
Я почувствовала, что сейчас не выдержу и сорвусь. Я глубоко вздохнула, сосчитала в уме до трех и медленно выдохнула воздух.
— Вам, любезный, кажется, надо было заменить микрофон? — с ледяной вежливостью осведомилась я.
Его это ничуть не смутило.
— Уже! — весело отозвался он. — Уже все сделано и заменено. Я человек обязательный и пунктуальный. А вы простите, за бесцеремонность, наверное в гости к Елене Аркадьевне пожаловали?.. Одна, простите, или как?
Я посмотрела ему прямо в прозрачные наглые глаза и отчетливо выговаривая фразы, соврала:
— Нет, любезный. Или как. Отнюдь не одна. Я приехала сюда по приглашению Славика.
Я догадывалась, что эти мои слова произведут на белозубого определенное впечатление. Но такого сильного эффекта я никак не ожидала.
Его буквально подкинуло со стула. Лицо мгновенно побледнело, стало пепельно-серым, вытянулось прямо на глазах. Он нервно оглянулся — в сторону Ленки, которая продолжала разговаривать за столиком со Славиком — и судорожно и бессмысленно забормотал:
— Простите, ради Бога… Что же вы сразу мне не сказали?.. Я, надеюсь, вас ничем не обидел?.. Я вас умоляю, ответьте, ничем? Что же вы молчите, прошу вас!.. Не обидел?
Я мстительно молчала, глядя ему в глаза. Я бы ничуть не удивилась, если бы он сейчас рухнул передо мной на колени и забился головой о навощеный паркет.
— Ну, что же вы молчите?! — он уже чуть ли не плакал.
Я наконец еле заметно отрицательно качнула головой.
— Спасибо, спасибо… — прошептал он.
Руки у него тряслись, когда он суетливо возвращал свой стул на место и убирал бутылку и бокал с недопитой водой. Он снова оглянулся на Славика и прошептал:
— Я вас умоляю, не надо сообщать об этом…об этом моем глупом поступке… Об этом недоразумении Станиславу Андреичу… Я просто не знал, в чем дело, поверьте! Я вас очень прошу, у меня семья, маленький ребенок, девочка, шести лет… Пожалуйста, я прошу вас…
— Хорошо. Ступайте.
Я смилостивилась и отпустила его душу на покаяние отнюдь не по доброте души — она у меня куда-то напрочь подевалась за последнее время, эта толстовская доброта. Просто уж больно противно было смотреть на то, как у тебя на глазах мужик из нахохленного боевого петушка мгновенно превращается в растекшийся овсяный кисель.
— Не смею, не смею вас больше беспокоить, — еле слышно пробормотал он.
И бесшумно исчез — словно его и не было.
Я посмотрела на Ленку. Она по-прежнему тихо разговаривала со Славиком.
Но я-то знала — и не важно откуда и по каким каналам, на то я и репортер, — что Славик именно в это время и именно здесь ежедневно обедает. Один, или с какими-нибудь своими очередными бандюгами. Дай Бог, чтобы он сегодня был один. Мне отнюдь не светило являться день за днем в этот притон. Это я, конечно, от злости и возможно — скрытого страха перед встречей: клуб этот, разумеется, ничуть не походил на притон — вполне респектабельное заведение. Интерьер оформлен со вкусом и дорого: сразу видно, что работали над ним профессионалы и хозяева денег на все это не жалели. По стенам — выше человеческого роста — резные панели из дуба; мебель, грамотный новодел в стиле питерского модерна начала века, неяркие узорчатые лампионы на столиках, живые цветы, наглухо занавешенные окна.
Он немного напомнил мне один небольшой и чудовищно дорогой ресторан в центре Вены, неподалеку от Колонны Чумы. Правда, там не было такого обилия зеркал в простенках и отсутствовала эстрада у дальней стены зала. Но зато там из скрытых в стенах динамиков негромко звучала музыка Штрауса, бесшумно сновали официанты в длинных белых фартуках и активно присутствовал Джек Великолепный, который, собственно говоря, нагло меня и затащил в этот ресторан…
Ну, ладно, сейчас мне было явно не до лирических воспоминаний.
Ленка усадила меня за маленький столик на двоих в дальнем почти темном углу зала, за колоннами. Убрала с накрахмаленной скатерти табличку, на которой в виньетке красовалась двуязычная надпись изломанным декадансным шрифтом, напомнившим мне гравюры Бердслея: «Извините, этот столик зарезервирован». На столике одиноко горела бронзовая небольшая лампа под голубым колпаком, стилизованным под лилию.
— Посиди пока что здесь, подружка, — сказала она и пошла в глубину, зала, слегка покачивая бедрами; пошла, поплыла куда-то за отделанные мореным дубом колонны, где каждый столик был отделен от остальных высокими решетчатыми загородками; чтобы вроде как и никто не видел, кто там сидит — полуиллюзия одиночества и интима.
Я внимательно следила за ней. Увидела, как она зашла за одну из загородок и остановилась возле столика. За столиком в одиночестве обедал какой-то мужчина лет сорока пяти. Я его сразу и не заметила, когда мы с Ленкой вошли в зал.
Он сидел вполоборота ко мне. На нем был неброский, но прекрасно сидящий серый костюм и галстук в тон к костюму, купленный явно не в Гостином дворе. Аккуратно постриженный, нестарый и ничем в общем-то не примечательный мужчина. Но сидел он вольготно, по-барски и было в его посадке нечто неуловимое, что сразу говорило окружающим — это сидит Хозяин. И еще — он совсем не был похож на дебила. Отнюдь.
Сквозь решетку загородки я не могла его как следует рассмотреть, но я сразу поняла-догадалась — это тот, кто мне сейчас нужен.
Славик.
Я видела его в первый раз в жизни — у меня все же хватило ума перед этой встречей не охотиться за ним со своим «никоном». И это еще при условии, что я должна была знать, где в Питере его найти. А его фотографий ни в одном из архивов, к которым у меня был доступ, я просто не нашла. Не было их и все, словно Славика в реальности и не существовало. Только описания внешности, — со слов, со слов.
Потом я увидела еще двоих, сидящих в отдалении от Славика. Мордовороты в обтягивающих мощные плечи пиджаках — низкие лбы, маленькие бегающие глазки. Его телохранители. Они не ели, сидели молча, исподлобья поглядывая время от времени в мою сторону.
Ленка наклонилась к Славику. Он небрежно поцеловал ее в щеку. Сделал приглашающий жест. Она подсела к нему и начала что-то быстро говорить, стреляя по сторонам глазами. Славик невнимательно слушал ее, неторопливо орудуя ножом и вилкой. Потом повернулся и посмотрел в мою сторону. Я поспешно отвела взгляд в сторону.
— А вы, простите, — подруга Леночки? — вдруг услышала я мужской голос.
Я вздрогнула от неожиданности и тут же разозлилась на себя, за то что задумалась и не услышала шагов. Ох, теряю бдительность, да еще в таком нехорошем месте, где без нее шагу сделать нельзя!
Я спокойно подняла глаза. Возле моего столика, улыбаясь до ушей, стоял давешний молодой человек, заглядывавший в Ленкину гримерную. Он, продолжая скалиться, бесцеремонно отодвинул стул и уселся напротив меня.
Я молчала.
Он ловко сцапал с соседнего накрытого столика бутылку «shveppеs»a", неторопливо налил себе. Потянулся с бутылкой к моему бокалу:
— Водички шипучей не хотите ли, прекрасная незнакомка?
Я почувствовала, что сейчас не выдержу и сорвусь. Я глубоко вздохнула, сосчитала в уме до трех и медленно выдохнула воздух.
— Вам, любезный, кажется, надо было заменить микрофон? — с ледяной вежливостью осведомилась я.
Его это ничуть не смутило.
— Уже! — весело отозвался он. — Уже все сделано и заменено. Я человек обязательный и пунктуальный. А вы простите, за бесцеремонность, наверное в гости к Елене Аркадьевне пожаловали?.. Одна, простите, или как?
Я посмотрела ему прямо в прозрачные наглые глаза и отчетливо выговаривая фразы, соврала:
— Нет, любезный. Или как. Отнюдь не одна. Я приехала сюда по приглашению Славика.
Я догадывалась, что эти мои слова произведут на белозубого определенное впечатление. Но такого сильного эффекта я никак не ожидала.
Его буквально подкинуло со стула. Лицо мгновенно побледнело, стало пепельно-серым, вытянулось прямо на глазах. Он нервно оглянулся — в сторону Ленки, которая продолжала разговаривать за столиком со Славиком — и судорожно и бессмысленно забормотал:
— Простите, ради Бога… Что же вы сразу мне не сказали?.. Я, надеюсь, вас ничем не обидел?.. Я вас умоляю, ответьте, ничем? Что же вы молчите, прошу вас!.. Не обидел?
Я мстительно молчала, глядя ему в глаза. Я бы ничуть не удивилась, если бы он сейчас рухнул передо мной на колени и забился головой о навощеный паркет.
— Ну, что же вы молчите?! — он уже чуть ли не плакал.
Я наконец еле заметно отрицательно качнула головой.
— Спасибо, спасибо… — прошептал он.
Руки у него тряслись, когда он суетливо возвращал свой стул на место и убирал бутылку и бокал с недопитой водой. Он снова оглянулся на Славика и прошептал:
— Я вас умоляю, не надо сообщать об этом…об этом моем глупом поступке… Об этом недоразумении Станиславу Андреичу… Я просто не знал, в чем дело, поверьте! Я вас очень прошу, у меня семья, маленький ребенок, девочка, шести лет… Пожалуйста, я прошу вас…
— Хорошо. Ступайте.
Я смилостивилась и отпустила его душу на покаяние отнюдь не по доброте души — она у меня куда-то напрочь подевалась за последнее время, эта толстовская доброта. Просто уж больно противно было смотреть на то, как у тебя на глазах мужик из нахохленного боевого петушка мгновенно превращается в растекшийся овсяный кисель.
— Не смею, не смею вас больше беспокоить, — еле слышно пробормотал он.
И бесшумно исчез — словно его и не было.
Я посмотрела на Ленку. Она по-прежнему тихо разговаривала со Славиком.
Глава 9. ИСПОЛНИТЕЛЬ.
Я понимал, что она не врет — побоится врать. Тем не менее я еще раз спросил:
— Выражайся ясней. Я все же никак не пойму — что ей конкретно от меня нужно? И в чем мой интерес?
— Боже мой, Славик, — приподняла брови Елена. — Я же говорю — не знаю. Честное слово, не знаю. Она говорит — ей требуется от тебя помощь.
Я хмыкнул, отрезая себе кусочек хорошо прожаренного телячьего филе.
— Помощь… Помощь от меня всем нужна… Дальше.
— Какая — понятия не имею. Но за помощь она может заплатить, она не из бедных.
— Как ее зовут?
— Ольга. Ольга Драгомирова.
Я снова хмыкнул.
— Она часом не из Бархатной Книги, а? Столбовая твоя просительница-то?
— Что? — не поняла Елена. — Из какой книги?
Я не ответил на ее вопрос. Да я и не надеялся, что эта шансонетка меня поймет.
— А ты-то что так суетишься, а, лапуля? — вдруг резко спросил я ее.
— Ну, она моя старинная подруга, — внезапно замялась красотка. — Хочу помочь ей…
Помочь!.. Я ясно читал у нее на лице лишь одно чувство — алчность. Мне стало скучно — не умеют женщины лгать. Их пресловутая женская хитрость для меня — сплошные побасенки. Не умеют лгать. И никогда не научатся. Хитрить — да, немного умеют. Но по-настоящему лгать?.. Нет. Это исключительная прерогатива мужчин.
— Ну, что ж, Елена. — сказал я, придвигая к себе соусницу. — Зови сюда свою протеже. Я побеседую с ней. Но учти — пять минут, не более.
— Хорошо, Славик, хорошо, я ее предупрежу. Вот увидишь, она тебе понравится.
Я даже не повернулся, когда Елена, стараясь особенно не цокать каблуками, обрадованно поскакала от моего столика. Плеснул себе минеральной воды, сделал большой глоток. Я на время выкинул эту дуру из головы и задумался о ее хахале-весельчаке. Кажется, пришла пора избавляться от этого пузатого дурака и его тупой банды. Он последнее время что-то начинает делать глупости, пусть даже пока мелкие, но это становится опасным. В деле даже мелочь может оказаться непоправимой. Кому уж, как не мне об этом знать. Достаточно вспомнить ту прошлогоднюю московскую историю с этим, как его, грузином… Бывшим футбольным боссом… Как же его фамилия-то была?.. Я не успел вспомнить, потому что мне помешал звук приближающихся шагов.
— Выражайся ясней. Я все же никак не пойму — что ей конкретно от меня нужно? И в чем мой интерес?
— Боже мой, Славик, — приподняла брови Елена. — Я же говорю — не знаю. Честное слово, не знаю. Она говорит — ей требуется от тебя помощь.
Я хмыкнул, отрезая себе кусочек хорошо прожаренного телячьего филе.
— Помощь… Помощь от меня всем нужна… Дальше.
— Какая — понятия не имею. Но за помощь она может заплатить, она не из бедных.
— Как ее зовут?
— Ольга. Ольга Драгомирова.
Я снова хмыкнул.
— Она часом не из Бархатной Книги, а? Столбовая твоя просительница-то?
— Что? — не поняла Елена. — Из какой книги?
Я не ответил на ее вопрос. Да я и не надеялся, что эта шансонетка меня поймет.
— А ты-то что так суетишься, а, лапуля? — вдруг резко спросил я ее.
— Ну, она моя старинная подруга, — внезапно замялась красотка. — Хочу помочь ей…
Помочь!.. Я ясно читал у нее на лице лишь одно чувство — алчность. Мне стало скучно — не умеют женщины лгать. Их пресловутая женская хитрость для меня — сплошные побасенки. Не умеют лгать. И никогда не научатся. Хитрить — да, немного умеют. Но по-настоящему лгать?.. Нет. Это исключительная прерогатива мужчин.
— Ну, что ж, Елена. — сказал я, придвигая к себе соусницу. — Зови сюда свою протеже. Я побеседую с ней. Но учти — пять минут, не более.
— Хорошо, Славик, хорошо, я ее предупрежу. Вот увидишь, она тебе понравится.
Я даже не повернулся, когда Елена, стараясь особенно не цокать каблуками, обрадованно поскакала от моего столика. Плеснул себе минеральной воды, сделал большой глоток. Я на время выкинул эту дуру из головы и задумался о ее хахале-весельчаке. Кажется, пришла пора избавляться от этого пузатого дурака и его тупой банды. Он последнее время что-то начинает делать глупости, пусть даже пока мелкие, но это становится опасным. В деле даже мелочь может оказаться непоправимой. Кому уж, как не мне об этом знать. Достаточно вспомнить ту прошлогоднюю московскую историю с этим, как его, грузином… Бывшим футбольным боссом… Как же его фамилия-то была?.. Я не успел вспомнить, потому что мне помешал звук приближающихся шагов.