Бэлоу Мэри. Настоящая любовь

   Возможно, после беседы они совершат поход к заставе и разрушат ее. Возможно, Фостер пойдет вместе с ними, если захочет увидеть все собственными глазами и потом поместить в газете отчет о том, что в действительности произошло.
   Во время беседы у камина Фостер рассказал ему, будто в Лондоне поговаривают об учреждении специальной комиссии, которая должна будет приехать в Уэльс, чтобы опросить как можно больше людей и выяснить, в чем же истинная причина всех жалоб и беспорядков. Если Фостеру удастся собрать интересный материал для публикации в самой читаемой лондонской газете, тогда, вероятно, появится больше шансов привлечь внимание общественности к проблеме.
   «Остается только надеяться на это, – подумал Герейнт, – ставя под письмом размашистую подпись. Надеяться и продолжать свое дело, хотя с каждым днем оно становилось все опаснее».
   Сирис с матерью были на кухне, когда появился Алед. Бледный как тень. Не успели он и Сирис обменяться хотя бы словом, как в дом вошел Ниниан Вильямс. Вид у него был грозный.
   – Ну, Алед Рослин, – сказал он, – вчера моя дочь была обручена с Мэтью Харли. Сегодня я хочу услышать, что она твоя невеста, иначе выйдем отсюда и я поговорю с тобой по-другому, при помощи кулаков.
   – Хорошо, Ниниан, – ответил Алед, не сводя глаз с Сирис. Она, потупившись, мешала суп в котле, подвешенном над огнем. – Но чтобы сделать такое объявление, нужны двое. Можно нам с глазу на глаз поговорить с Сирис?
   – Вчера вечером наша дочь солгала нам, – сказал Ниниан. – А потом она опозорила нас, себя, свою церковь, войдя в блуд с тобой, будучи невестой другого мужчины. Я не уверен, что такое поведение можно простить. Придется поговорить с преподобным Ллуидом. Брак между людьми, совершившими блуд, это уже шаг в правильную сторону. В данном случае согласие моей дочери вовсе не нужно.
   Его дорогая, нежная Сирис. Видимо, после тяжкого испытания, что выпало ей утром, она во всем призналась своим родителям. И Ниниан теперь повел себя так, как повел бы любой отец на его месте. Он, наверное, испугался до смерти, когда его дочь поволокли в Тегфан.
   – Ниниан, – миссис Вильямс закрыла лицо фартуком, – как ты жесток с собственной дочерью. Если бы не твои ноги, ты бы сам пошел за Ребеккой.
   – Я вовсе не против походов с Ребеккой, – сказал он. – Я против лжи и блуда.
   – Сирис, – обратился к ней Алед, – давай выйдем и поговорим об этом, хорошо?
   Рука, мешавшая в котле, замерла, но глаз Сирис не подняла.
   – Ладно, – сказала она, отложила в сторону ложку, вытерла руки о фартук и направилась к двери.
   Алед последовал за ней.
   – Далеко не уходите, чтобы вас было видно, – велел Ниниан.
   Алед кивнул.
   Сирис прошла по двору и остановилась у калитки. Она не открыла ее, а повернулась, прислонилась к ней спиной и только тогда посмотрела ему в глаза.
   – Алед, – произнесла она, – я не кривила душой, когда сказала, что сегодня мне не будет стыдно. Мне следовало бы устыдиться, но этого не произошло. И ты ничего мне не должен. Я сделала это по доброй воле.
   – Любимая, – сказал он, подходя к ней, хотя чувствовал спиной испепеляющий взгляд ее отца, – Герейнт рассказал мне, что ты держалась очень храбро. Я горжусь тобой.
   – Герейнт? – Сирис нахмурилась.
   – Он был моим другом, – сказал кузнец. – Он все еще мой друг.
   – И твой враг, – печально добавила она. – Мы живем в нелегкое время.
   – Они с тобой дурно обращались? – спросил он. – Жаль, меня не было рядом, чтобы помочь тебе.
   – Констебли были грубоваты, – сказала она, – хотя, мне кажется, они не пытались причинить мне боль. Граф остановил сэра Гектора Уэбба, когда тот собирался ударить меня. Я не верю, что граф плохой человек, Алед. Мне кажется, он в чем-то тоже жертва обстоятельств, как и мы.
   – Харли солгал, чтобы освободить тебя, – сказал кузнец. Это был не вопрос. Он сказал то, о чем не хотел знать, о чем боялся услышать из ее уст, несмотря на те слова, с которых она начала их разговор.
   – Да. – Взгляд ее стал совсем печальным. – Вчера мы с ним предали друг друга, Алед, и, конечно, наша помолвка расторгнута. Но наверное, он все-таки еще немного думает обо мне, раз поступил так сегодня утром. Я не могу ненавидеть его. Но я не люблю его и никогда не любила. Просто… мне хотелось замуж, и я подумала, что с ним у меня что-нибудь получится. Это было глупо.
   – Значит, мы поженимся, любимая? – спросил он. Сердце его забилось быстрее, дыхание участилось. – Твой отец требует этого, да и преподобный Ллуид тоже потребует, когда узнает. И в самом деле, так будет правильнее всего после вчерашнего. Если скажешь, если так тебе будет спокойнее, я перестану ходить в походы с Ребеккой. Ну так что, мне можно поговорить с преподобным Ллуидом и назначить день свадьбы?
   Она улыбалась, хотя взгляд ее был по-прежнему печальным.
   – Это самые чудесные слова из всех, какие я когда-либо от тебя слышала, – сказала она. – Драгоценный дар. Позволь и мне в ответ преподнести тебе такой же. Я выйду за тебя, Алед, и сделаю твой дом уютным, и рожу тебе детей, и буду любить тебя до конца своей жизни. И если иногда ты будешь совершать то, что велит тебе совесть, то я буду уважать твои поступки, даже если не смогу с ними согласиться. И я верю, что ты тоже будешь уважать то, что дорого мне. Если ты чувствуешь, что должен поддержать Ребекку, то, значит, сделай это, а я буду сидеть дома и молиться о твоем благополучном возвращении.
   Улыбнувшись, они бросились друг другу в объятия – Алед только слегка поморщился, но Сирис постаралась не тронуть раненое плечо. Они простояли, молча обнявшись, несколько минут, пока их внимание не привлек громкий и настойчивый кашель, донесшийся от дома.
   В дверях бок о бок стояли Ниниан Вильямс и его жена. У обоих был довольный вид, хотя Ниниан старался напустить на себя свирепость, а миссис Вильямс снова закрыла лицо фартуком.
 
   Они карабкались по холмам, а потом снова спускались в долины. Прошли, должно быть, уже несколько миль. Стояла необычная жара. Трава под ногами была сухой и пыльной.
   Алед сказал, что сегодня состоится собрание, а потом, возможно, они пойдут разрушать заставу. Сейчас, чтобы покинуть дом и отправиться на собрание, требовалось больше смелости. Констебли до сих пор не покинули Тегфан. Никто не знал, где они бродят, за кем наблюдают. В прошлый раз они выследили Сирис, хотя она никогда не принимала участия в походах Ребекки. Марджед подумала, что, если они прошли за Сирис весь путь от отцовского дома, значит, немного раньше они должны заметить двоих людей, которые тоже спускались с холма, – Уолдо Парри и ее.
   Она была склонна остаться сегодня дома. Но вовсе не из-за страха. Марджед не была уверена, что готова вновь встретиться с Ребеккой. Она тосковала по нему, по его близости, по его любви. Не просто физической любви, хотя с ним это было опьяняюще чудесно, она даже не представляла, что так бывает. Ей казалось, между ними возникла и духовная близость, чувство, что они принадлежат друг другу, что они лучшие друзья, хотя она не знала имени своего возлюбленного и никогда не видела его лица. Ей казалось, что она Ребекке почти как жена. Но только почти.
   Марджед до сих пор было не по себе, когда она вспоминала о последней встрече с Герейнтом в Тегфане. Она стыдилась того, что предложила ему в обмен на свободу Сирис, но знала, что выполнила бы свое обещание и сейчас готова выполнить, если это единственный способ оставить Сирис на свободе. Но как вообще она посмела предложить такое, если принадлежит Ребекке? Смогла бы она вернуться к Ребекке сегодня ночью, если бы действительно отдалась Герейнту? Глупо было задаваться этим вопросом, потому что в действительности никто не потребовал от нее такой жертвы. Но разве намерение менее позорно самого поступка? Она переспала бы с ним, если бы он попросил.
   Марджед споткнулась о камень, выругалась, но Дилан Оуэн успел поддержать ее.
   – Одно хорошо, Марджед, – сказал он усмехаясь, – если ты растянула ногу, то в отличие от нас вернешься домой с шиком, на коне.
   Они все знают, что она женщина Ребекки, подумала Марджед. Возможно, даже подозревают, что он ее любовник. Правда, никто с ней об этом не заговаривал. Хорошие люди ее соседи и друзья. Но помоги ей Господь, если ее отец что-нибудь услышит хотя бы краем уха.
   – Если я вернусь домой верхом, – в ответ рассмеялась она, – то, так и быть, вспомню о твоих мозолях, Дилан. На одну секунду.
   Если. У нее теплилась слабая надежда, что сегодня он не разглядит ее в толпе и позволит вернуться домой с друзьями. Она даже не представляла, как посмотрит ему в глаза. Она любила его нежно и страстно, но ее тяготило чувство вины, словно она изменила ему. Потому что она не только была готова отдаться Герейнту, она хотела отдаться.
   Ну вот она и призналась сама себе. Подумала то, о чем старалась не думать целых два дня, чувствуя себя виноватой. Когда она дотронулась до Герейнта и предложила ему себя, то ее как ножом пронзило острое желание. Ей захотелось, чтобы он избавил ее от этой боли, заставил ее испытать восторг. Ей захотелось пережить с ним то, что она пережила с Юрвином, а потом с Ребеккой.
   Вот так. Пусть мысленно, но она все-таки назвала вещи своими именами – и от этого почувствовала себя еще несчастнее. Ее тяготила не только вина, она была в смятении. Как можно любить одного мужчину и в то же время желать другого? Неужели внебрачная связь делает из некогда порядочной женщины неразборчивую развратницу? Она знала, как бы ответил на этот вопрос ее отец. И наверное, был бы прав.
   Тут ее мысли прервались. Они соединились с другим отрядом в низине между двумя холмами. В самой гуще людей, на небольшом возвышении, стоял Ребекка. Он был без коня, но выглядел таким же высоким, великолепным и властным, как всегда.
   Бросив на него лишь один взгляд, она немного успокоилась, потому что почувствовала прилив любви, и не только плотской. Глядя на него, она теперь убедилась, что любит его одного. Как она могла даже на секунду усомниться в своих чувствах к нему?
   Рядом с ним стоял незнакомец. Большинство собравшихся тоже были ей незнакомы, но этот мужчина не прятал лица и был одет дорого и модно. Он озирался с неподдельным интересом.
   Алед спешился и присоединился к остальным «дочерям», стоявшим с Ребеккой на холме. Там же находился незнакомец, а с ним еще один человек, замаскированный, как и все остальные, но не в костюме «дочери». Его роль стала ясна, когда собрание началось. Это был переводчик, переводивший на английский все, что говорил Ребекка, хотя, как отметила Марджед, английскую речь он не переводил на валлийский для Ребекки.
   Марджед удивило, почему Ребекка не захотел говорить по-английски. Почти все ее знакомые говорили на этом языке, кто лучше, кто хуже, а Ребекка, как ей казалось, был умным, образованным человеком. И он явно отлично понимал все, что ему говорили, но по какой-то причине предпочел общаться через переводчика.
   Незнакомец был англичанином из Лондона. Он работал в газете и собирал сведения о мятежах Ребекки и причинах, повлекших беспорядки. Он уже успел переговорить со всеми местными землевладельцами и теперь пожелал услышать, что скажут сам Ребекка и его последователи. Если им удастся убедить его, что у них есть все основания к мятежу, и если он сможет привлечь внимание англичан к их бедам, то, возможно, сослужит им хорошую службу. В правительстве уже шли разговоры, чтобы послать комиссию в Западный Уэльс, которой предстояло выполнить то, чем он сейчас занимался, но уже на официальном уровне.
   Как это здорово, что они уже добились своей цели – привлечь к себе внимание – и что приехал этот человек, пожелавший выслушать и их доводы, а не только одних господ. Вполне вероятно, что скептики окажутся не правы. Вполне вероятно, что зло, которое они причинили по необходимости, выльется в добро. Вполне вероятно, что Ребекка станет национальным героем. Кажется, именно письмо от Ребекки привело в Уэльс этого журналиста из «Тайме».
   Значит, это все-таки он написал письмо, всколыхнувшее людей? Марджед не отрываясь смотрела на него. Она уже так привыкла к длинному балахону, парику и маске, что его вид начал ей казаться почти естественным. Но на секунду ее снова охватило острое любопытство: кто же скрывается под маской? Как он выглядит? Какую жизнь ведет? Ей казалось странным, что она не может ответить на эти вопросы, хотя как мужчину знала его гораздо лучше, чем Юрвина за все пять лет супружества.
   Собрание длилось целый час и могло бы затянуться надолго, если бы Ребекка не положил ему конец в тот момент, когда жалобы, высказанные мистеру Фостеру из «Тайме», начали повторяться. Говорили многие. Она сама говорила – кратко рассказала о несправедливости, которую попытался исправить Юрвин, и какая его за это постигла участь.
   Мистер Фостер переговорил со всеми землевладельцами, каких она помнила. Наверняка говорил и с Герейнтом. Интересно, упомянул ли Герейнт о лососевой запруде и о том, что разрушил ее вскоре после своего приезда в Тегфан? Удалось ли ему убедить мистера Фостера, что крестьяне страдают не по его вине, что такой порядок заведен давным-давно? В ней закипела злость при мысли о том, что англичанин ведь мог и поверить этой лжи.
   Хотя, конечно, Герейнт разрушил запруду. И приказал убрать все ловушки. Почему? Ей не хотелось опять задавать себе этот вопрос. Во всяком случае, с тех пор больше никаких изменений не последовало.
   Правда, еще он помешал сэру Гектору Уэббу ударить Сирис и отказался задержать ее для дальнейшего допроса после того, как мистер Харли выгородил свою невесту. А кроме того, притворился, что поверил, будто признание, которое она, Марджед, сделала ему, лживо, и отпустил на все четыре стороны.
   Почему он ее отпустил? Сначала она думала, что он оказал ей это благодеяние для того, чтобы беспрепятственно преследовать ее – ведь не сможет же она теперь попросить оставить ее в покое. Но прошло два дня, а он не показывался ей на глаза.
   Ее раздражало, что поведение Герейнта Пендерина, графа Уиверна, совершенно необъяснимо, что к нему не подходил ни один ярлык, а ей так хотелось считать его закоренелым негодяем.
   Снова заговорил Ребекка и снова поглотил все внимание Марджед. Он воздел руки к небу – явный знак того, что поведет их на новое дело. Так и оказалось: им предстояло разрушить заставу и временный домик, которые восстановили возле Пенфро, куда они ходили в самый первый раз. Мистер Фостер собирался идти вместе с ними.
   Во время разрушения заставы она то и дело бросала взгляды на мистера Фостера. Разрушение – всегда большое зло. Ей хотелось знать, возмущен ли он или все-таки на него произвели впечатление слаженность и дисциплинированность их действий, вежливое обращение с новым смотрителем заставы, хотя тот ругался на чем свет стоит. Как всегда, смотрителю дали время, чтобы вынести вещи из дома и отойти на безопасное расстояние. Как всегда, они получили приказ ни словом, ни делом не обидеть его. В ответ на гневную брань сторожа никто не отреагировал даже ворчанием. Ей было интересно, отметил ли мистер Фостер, какого безоговорочного подчинения добился Ребекка, даже не повышая голоса.
   Не мог же мистер Фостер ничего этого не заметить и не понять, что они вовсе не оголтелая толпа черни, которая стремится только к разрушению. Наверняка он может помочь и поможет.
   Внезапно Марджед поняла, что устала от мятежей Ребекки. Она устала от опасности. Она устала от беспокойства за Ребекку. Ей хотелось покоя. Но если мятежи прекратятся, то она потеряет Ребекку. Увидит ли она когда-нибудь его снова? И если увидит, то узнает ли? Обязательно узнает, решила она. Если когда-нибудь пройдет мимо него на улице или окажется в одном доме с ним, она обязательно его узнает.
   Хотя может случиться и так, что она потеряет его, когда этим ночным походам придет конец.
   Но пока это время не настало. Ребекка распустил свое войско, и все разошлись в разные стороны, мистер Фостер тоже исчез. И тогда Ребекка оказался рядом с ней и, как всегда, наклонившись с седла, протянул ей руку. Она улыбнулась, дала ему руку и поставила ногу в стремя.
   Она не будет думать о том, что ждет ее впереди, решила Марджед, прижавшись к нему и закрыв глаза, когда они тронулись в путь к ее дому. Пока не будет.

Глава 25

   Герейнт был полон воодушевления. Несмотря на многочисленные опасности, все вышло так, как он и предполагал. Выступая от имени графа Уиверна, он просветил Фостера и пробудил в нем сочувствие к мятежникам. Когда же он превратился в Ребекку, то его сторонники вместе с ним изложили свою позицию четко и ясно. Фостер имел возможность убедиться этой ночью, что они вовсе не жестокая истеричная толпа, настроенная лишь на бессмысленное разрушение. Возможно, он даже понял, что они воюют с несправедливой системой, угнетающей народ.
   Он верил, что Фостер разберется в сути дела и опишет все в меру красноречиво, чтобы возбудить интерес и сочувствие читающей публики Лондона. Если все это произойдет достаточно быстро и если в Западный Уэльс действительно пришлют комиссию, куда войдут умные, непредвзято настроенные люди, тогда, безусловно, мятежам вскоре придет конец. Отпадет необходимость в протесте ради привлечения внимания.
   Больше он не будет Ребеккой. Предводитель мятежников растает как дым, и только два-три человека будут знать, кто когда-то скрывался под этой маской. Марджед никогда не узнает. От этой мысли он невольно крепче обнял ее, а она, что-то неразборчиво пробормотав, глубже зарылась ему в плечо. Оказывается, она дремлет, подумал он с улыбкой. Какая все-таки поразительная женщина. И как он любит ее. Неужели он навсегда потеряет ее, когда Ребекка исчезнет? Существует ли вообще хоть какой-нибудь способ для Герейнта Пендерина завоевать ее любовь? Он думал, что нет.
   Он снова выбрал дорогу, которая должна была привести их на вересковую пустошь выше Тегфана и Тайгуина. Направил лошадь прямо к полуразрушенной лачуге, служившей когда-то домом. Да, домом. Здесь он узнал материнскую любовь, а совсем недавно познал любовь этой женщины. Странно, что такое холодное, жалкое жилище вместило в себя так много любви. Он вспомнил о великолепном Тегфане, дышащем холодом и одиночеством.
   Марджед зашевелилась, как только лошадь замерла. Герейнт спешился, помог ей спуститься на землю, привязал лошадь возле дома, где животное не заметят с дороги, и забрал с седла скатку. Марджед стояла рядом, ожидая его. Он прислонил ее к стене дома и поцеловал. Она была теплой после сна. Удивительно, подумал он, как быстро становишься зависимым от любви другого человека. Не просто физической любви, хотя он уже пылал к ней желанием, но и эмоциональной любви. Он зависел от ее любви, уважения, дружбы. Его пугало, когда он вспоминал, что все эти дары предназначались человеку, который не существовал. И все же он нуждался в этих дарах, как нуждался в воздухе и воде.
   – Давай зайдем в дом, – прошептал он возле ее губ, – и устроимся поудобнее.
   Теплота и расслабленность тут же исчезли. Марджед оттолкнула его и, повернувшись спиной, уставилась в темноту, за угол лачуги.
   – Я должна тебе кое-что сказать, – произнесла она. Внутри у него сжалось. Она носит ребенка. О Господи, она носит ребенка. Он почувствовал и отчаяние, и радость одновременно.
   – Я люблю тебя, – сказала она. – Никогда не верила, что можно полюбить так сильно, как я люблю сейчас. И все же… мне кажется, я предала тебя.
   Он стоял не шевелясь, ждал, что последует дальше.
   – Когда два дня назад арестовали Сирис Вильямс, – продолжила Марджед, – я подумала, что она попадет в тюрьму, где ее будут пытать, чтобы добиться сведений. Ты ведь слышал, что ее арестовали? Я подумала, ее сошлют на каторгу, хотя она ни в чем не виновата, ее можно обвинить лишь в одном – что она думала только о нашей безопасности. Поэтому я отправилась в Тегфан и сказала графу Уиверну, что на дороге возле разрушенной заставы видели меня, а не Сирис. Я сказала ему, что я твоя сторонница. – Марджед помолчала. – Я даже сказала ему, что мы любовники.
   Марджед! Неисправимо честна. Он теперь догадался, что она собирается ему сказать, хотя точно не знал, какие слова подберет.
   – Ты поступила невероятно смело, дорогая моя, – сказал он.
   – Невероятно глупо, – возразила она, невесело усмехнувшись. – До сих пор не пойму, почему он решил сделать вид, что я лгу.
   – Кто бы по доброй воле сделал подобное признание, если бы оно на самом деле было правдивым? – спросил он. – Почему же ты думаешь, что предала меня?
   Он услышал, как она прерывисто вздохнула.
   – Когда я все еще думала, что Сирис держат взаперти, – сказала она, – до того, как узнала, что ее освободили, я сказала Гер… графу, что готова на все, лишь бы он отпустил ее. Нет, пока ничего не говори, – поспешно добавила она, когда он хотел было прервать ее. – Ты ведь понимаешь, что я хочу сказать, не так ли? Я коснулась его, прижалась всем телом. Я предложила ему себя.
   – Но он не принял предложения? – последовал вопрос.
   – Нет, – ответила она.
   – Значит, никакого вреда в этом не было. – Он положил руку ей на плечо, но она сбросила ее.
   – Но я бы сдержала слово, – сказала она. – Я бы отдалась ему столько раз, сколько он захотел. Я сделала предложение. Это он отклонил его, а не я.
   – Ты сделала это, чтобы спасти подругу, – сказал он, вновь дотрагиваясь до ее плеча. На этот раз она не сбросила его руки. – Мы все знаем, что говорит Библия: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Или что-то в этом роде… я не уверен, что процитировал дословно. А ты готова была отдать нечто большее, Марджед. Я могу только уважать тебя за это.
   Неужели это такая жертва – отдаться Герейнту Пендерину, – что она так мучительно терзается? Ему передались ее страдание и чувство вины. Тогда он повернул Марджед к себе и даже разглядел в темноте огромные глаза, наполненные слезами. Он обнял ее и поцеловал.
   – Зайдем внутрь, – сказал он.
   Но она по-прежнему была напряжена. Откинув голову, она посмотрела ему прямо в лицо.
   – Это не все, – сказала она. – Я должна рассказать тебе остальное.
   – Что, любимая? – спросил он.
   – Я хотела этого, – выпалила она и буквально окаменела у него в руках. – Мне самой трудно во всем разобраться, но я должна сказать тебе правду. Я люблю тебя. Люблю всем сердцем, хотя даже это кажется абсурдным, ведь я так мало о тебе знаю. А его я ненавижу всем сердцем. И все же мне хотелось этого. Я сама в ужасе, но это так. Как видишь, я предала тебя, потому что не только добровольно предложила себя, но и даже хотела, чтобы это случилось. Теперь я вернусь в Тайгуин пешком, а ты спокойно поезжай домой. Я… возможно, я не приму участия в следующем походе. То есть совершенно точно не приду. Прости меня. Я не хотела…
   – Марджед.
   Он крепко прижал ее к себе, не веря, что в одно и то же время можно испытывать такую радость и быть таким несчастным. Значит, в тот раз она хотела его. А у Марджед желание не может быть продиктовано только одним зовом плоти. Если бы не ее ненависть, вполне оправданная, она бы снова его полюбила. Он был уверен, что она неосознанно соединила их вместе – Герейнта и Ребекку, сама не понимая, почему так поступила.
   И все же он чувствовал себя несчастным. Она была удивительно честна с ним, а он, когда выступал в роли Ребекки, все время лгал ей. Герейнт решил, что ему следует сказать ей правду, прямо сейчас. Он должен был сказать ей правду. И какова бы ни была ее реакция, он был уверен, что она никогда не предаст его.
   – Марджед, – сказал он, – у всех нас в жизни есть что-то, чего мы стыдимся. Во всяком случае, в моей такого много.
   – Не рассказывай, – торопливо произнесла она, снова взглянув ему в лицо. – Ничего больше не говори. Если тебе кажется, что ты должен мне в чем-то признаться, чтобы я чувствовала себя лучше, то не стоит. Меня как будто побили. Все, во что я верю сейчас, – это ты и моя любовь к тебе. Больше ничего не говори. Ты меня простишь? Если нет, я пойду домой без лишних слов. Если простишь, тогда давай займемся любовью. Ты мне нужен… если ты согласен простить меня.
   Он пристально вглядывался в ее затуманенные глаза. Ему так хотелось признаться сейчас во всем. Очень хотелось.
   – Прошу тебя, – взмолилась она, – скажи «да» или «нет». Ничего более. Сегодня мне больше не выдержать.
   – Раз так, пойдем в дом, – сказал он. – Я люблю тебя, Марджед.
   Он увидел, что она улыбается.
   – Однажды ты расскажешь мне все, – промолвила она, – все мрачные подробности своей жизни. Но не сегодня. Сейчас впервые я не хочу ни о чем знать. Я хочу любить. Я хочу доказать тебе и самой себе, что ты значишь все для меня.
   – Мы будем любить друг друга, – сказал он, ведя ее в темный угол, уже знакомый им по прежней встрече. – Я весь горю от желания к тебе, любимая.
   Он расстелил одеяло и опустился на него вместе с ней.
   Она лежала в его объятиях, чувствуя покой и негу. Он спал, что редко с ним случалось во время их встреч. Она снова была счастлива. Она знала, что именно здесь ей хотелось быть, что именно здесь ее место. Что бы она ни чувствовала к Герейнту два дня назад, то была не любовь. Она во всем призналась Ребекке, и он принял ее признание, которое никак не повлияло на его чувство. Она подумала, что Ребекка – мужчина невероятно широкой души.