Страница:
– Полагаю, это связано с моим положением.
– Не думаю. – Он прикоснулся тыльной стороной ладони к ее щеке. Щека была неестественно холодна. – Послезавтра я приглашу этого врача – его зовут Райдер, не так ли? – в Данбертон, чтобы он осмотрел вас. Кажется, до переезда сюда он был приличным практикующим врачом в Лондоне. Если от него не будет толку, я отвезу вас в Лондон и там покажу врачам. Так не годится, Майра. Вам давно пора обратиться за помощью. – «Не брани ее», – напомнил он себе.
– Мне не нужна помощь. – Она подняла голову, хотя глаза ее были устремлены скорее на их руки, чем на его лицо. – У меня будет ребенок. С этим я должна справиться сама.
– Без помощи вашей матери, врача или отца вашего ребенка это невозможно, – сказал он, пытаясь побороть нарастающий гнев. – Независимость духа – вещь похвальная, даже в женщине. В отличие от упрямства. Завтра вы потеряете большую часть независимости. И хорошо сделаете, если смирите к тому же и ваше упрямство, коль скоро хотите согласия в нашей семейной жизни.
– У меня нет выбора, как только выйти за вас, Кеннет, – сказала она, наконец подняв на него глаза. – Разумеется, это так. Но давайте проясним одну вещь. Я выхожу за вас потому, что должна это сделать, Я не надеюсь на согласие в нашей жизни. Я и пытаться не стану подлаживаться под вас. Я презираю вас и все ваши замашки.
Он подавил злость и с удивлением отметил, что испытал боль. Отчего? Перед ними стоит все та же проблема: неужели она ненавидит его так сильно, что предпочтет всю жизнь быть несчастной, даже не пытаясь изменить ситуацию?
– Вы не знаете ни меня, ни моих замашек, Майра. Мы встречались раз десять, когда были совсем юными. Более восьми лет мы не поддерживали отношений.
Мы даже жили в разных странах! За четыре месяца после моего возвращения у нас было несколько коротких встреч и, к несчастью, одна более долгая – в хижине отшельника. Мы совершенно не знаем друг друга. И все же завтра станем мужем и женой. Разве нельзя договориться и начать завтра совсем новую жизнь? Разве нельзя попытаться относиться друг к другу с уважением и терпимостью?
Казалось, она обдумывает его вопрос.
– Нет, – ответила она наконец. – Я не могу так просто забыть прошлое.
Он отпустил ее руки и встал.
– Возможно, вы честнее меня. Я тоже не могу забыть так просто, что в одну прекрасную ночь вы стояли в ложбинке на утесе и направляли пистолет мне в сердце, приказывая при этом убираться домой и не лезть в чужие дела, в то время как только накануне в этой самой ложбинке вы поцеловали меня и улыбнулись, когда я сказал, что люблю вас.
– Нужно было смеяться, а не улыбаться, – сказала она, – услышав такую ложь…
Кеннет подошел к двери и отворил ее. В коридоре никого не было. Он прошел через холл и постучат в дверь гостиной, где его принимали незадолго до этого. Он услышал голос леди Хейз, которая предложила ему войти.
– Не будете ли вы так добры, сударыня, пройти в читальню? – сказал он.
Вид у нее стал опять таким же удивленным, но она, не мешкая, пошла следом за ним через холл.
– Майра, – воскликнула леди Хейз, торопливо входя в читальню, – что случилось? Тебе стало хуже? Она почти всю зиму недомогала, сэр, – объяснила она, повернув голову к двери, где стоял граф, заложив руки за спину. – Я все же надеюсь…
– Мисс Хейз только что дала согласие стать моей женой завтра утром, сударыня… – сказал он.
Она смотрела на него, не скрывая изумления.
– Я на четвертом месяце, мама, – проговорила Майра, глядя в расширившиеся глаза матери.
– Ночь после рождественского бала я провела не в Данбертон-Холле. Я глупо понадеялась добраться до дома в буран. Лорд Хэверфорд обнаружил меня, когда я укрылась в баптистерии. Нам пришлось провести там ночь вдвоем.
К счастью, леди Хейз стояла рядом со стулом, на который она медленно опустилась. Она взглянула на Кеннета, и губы ее сжались.
– На следующее же утро лорд Хэверфорд предложил мне выйти за него замуж, – быстро проговорила Майра. Конечно, это была не совсем правда. Она не позволила ему сделать предложение. – После этого он несколько раз повторял свое предложение. Он даже пытался настаивать. Я не хотела выходить за него. Я написала ему в то же утро, что и сэру Эдвину. Но, придя в Данбертон с письмом, я узнала, что за несколько часов до того он уехал в Кент. Он приехал сразу, как только получил мое письмо. Он не виноват ни в чем.
Кеннет улыбнулся уголками губ: неужели Майра его защищает?
– Мне должно было, сударыня, – заговорил он, – поговорить с вами в то утро, когда я проводил домой мисс Хейз. В то же самое утро мне самому должно было написать сэру Эдвину Бейли. Если бы я не наделал столько ошибок, все мы могли бы избежать страданий. Я виноват. Но что толку обвинять себя за то, что я сделал или не сделал в прошлом? У меня есть особое разрешение, и мы с мисс Хейз обвенчаемся завтра же утром. После чего я постараюсь показать ее врачу.
Леди Хейз поднесла руки к лицу.
– Я могу только благодарить небо за то, милорд, что ни ваш отец, ни мой муж не дожили до этого дня. – Она повернулась и взглянула на дочь; – Майра, почему же ты мне не сказала? Ах, почему ты мне не сказала?
– Наверное, потому, что я надеялась – вот не буду говорить и даже думать об этом кошмаре, и он сам собой развеется. Кажется, с Рождества я вела себя очень глупо. – Она взглянула на Кеннета. – Разумеется, кошмар этот не развеется. Он останется со мной на всю жизнь.
Кеннет направился к звонку.
– С вашего разрешения, сударыня, – сказал он, – я вызову горничную. Судя по всему, и вам, и Майре нужно подкрепиться чаем.
«Майре?» – повторила про себя леди Хейз, нахмурившись.
От нее не укрылось, как фамильярно он говорит о ее дочери. Впрочем, теперь это уже не имеет значения. На следующий день мисс Майра Хейз станет его женой. Завтра она станет Майрой Вудфолл, графиней Хэверфорд, для которой кошмар настоящего будет длиться всю жизнь.
Граф резко дернул за шнурок звонка.
Когда граф Хэверфорд венчался с мисс Майрой Хейз, тамаутская церковь была почти пуста. Если не считать главных участников церемонии и его преподобия Финли-Ивенса, присутствовали только леди Хейз, миссис Финли-Ивенс, второпях приглашенные Хэрриет Линкольн с мистером Линкольном и управляющий его сиятельства.
Майра думала о том, как все это не похоже на свадьбу, о которой она мечтала в далекие дни юности. И дело не только в отсутствии приглашенных. Не было жениха, на которого она могла бы смотреть с обожанием. Был только Кеннет. Конечно, он так красив, что коленки подгибаются; одет так безупречно, словно направляется ко двору – поклониться королю или принцу-регенту. Костюм его был выдержан в бледно-голубых и белых тонах, что великолепно сочеталось с белокурыми волосами. Он казался принцем из волшебной сказки. А Майра хотя и надела свое любимое белое платье, которое чуть было не выбрала для данбертонского бала, все же выглядела отвратительно и знала об этом. И его красота заставляла ее чувствовать себя еще более уродливой.
И к тому же ей было так нехорошо, что, встав поутру с постели, она подумала, не послать ли ему записку с просьбой отложить бракосочетание. Но, поразмыслив, решила, что это, конечно, невозможно. Как заметил Кеннет и как понимала сама Майра, она и без того уже слишком все затянула. Но она чувствовала себя больной во всех отношениях: болела голова, мучили слабость, тошнота, ее постоянно знобило. И навалилась апатия. Она презирала себя за это, а жалость к себе всегда вызывала у нее отвращение. Ей хотелось вырваться на волю и бежать, бежать, бежать. Но это, увы, невозможно. Уж не лелеет ли она в себе желание умереть, подумала Майра с мрачным юмором.
Нет, не о такой свадьбе мечтает каждая женщина. В конце концов, ведь это не отбывание неприятной повинности, чтобы ее могли считать порядочной женщиной. Это свадьба. То, что на всю жизнь соединит ее судьбу с судьбой Кеннета. Может быть, потому что обряд был для нее физически труден, в нем заключалось нечто пугающее. Она вслушивалась в каждое слово, произносимое его преподобием Финли-Ивенсом, и каждое слово казалось ей незнакомым, исполненным особого смысла, словно она никогда раньше не присутствовала на брачных церемониях. Она слышала голос Кеннета – низкий, красивый, влекущий, – слышала произносимые им слова. Он сказал ей, что обещает любить и защищать ее. Она слышала свой собственный голос, слышала, что говорит этот голос, – обещает любить мужа и покоряться ему. Золотое кольцо, которое он легко надел ей на палец, оказалось удивительно теплым. Она слышала, как у нее за спиной кто-то подавил короткое всхлипывание. Мама? Хэрриет? Она ощутила его поцелуй – горячий, крепкий. Губы его были приоткрыты, дыхание коснулось се щеки теплом.
Кеннет. Он поднял голову, и она заглянула ему в глаза. Он тоже посмотрел на нее. Взгляд его был тверд и ничего не сказал ей. Глаза без выражения. Кеннет! Я так любила тебя. Я мечтала только о тебе. Я дышала одним тобой!
– Прошу вас, – прошептал он, наклоняясь к ней, в то время как его преподобие Финли-Ивенс заговорил снова, – перестаньте плакать. Не прибавляйте ко всему еще и это.
Он неверно понял. Он решил, что плачет она от отвращения к нему, А она оплакивала мечты и идеалы юности. Когда-то она верила в рыцарство, в романтическую любовь… И воплощением всего этого был он, Кеннет. Когда она оказалась в реальной взрослой жизни, все пошло прахом. Если бы она не любила его, подумала Майра, то, наверное, и не возненавидела бы.
Но ей и в голову не могло прийти относиться к Кеннету равнодушно.
Мать обняла ее, поцеловала. Хэрриет и миссис Финли-Ивенс – вид у обеих был заинтересованно-любопытствующий – поцеловали ее в щеку; его преподобие Финли-Ивенс, мистер Линкольн и данбертонский управляющий мистер Уоткинс поклонились и поцеловали руку. Неожиданной странно все окончилось, и напряжение спало. Майра вышла из церкви с мужем. Он подсадил ее в карету. Все остальные должны были приехать в Данбсртон к завтраку в двух других экипажах.
Они остались наедине, сидя рядом, по не касаясь друг друга и глядя каждый в свое окно.
– Если вы чувствуете себя нехорошо и не в силах присутствовать на свадебном завтраке, – сказал он, когда карета поднималась по крутому холму, – можете удалиться к себе. Если же окажетесь в состоянии побыть с нашими гостями, буду вам крайне признателен, если вы сможете выдавить из себя улыбку.
– Да, – сказала она. – Я непременно буду улыбаться.
– По крайней мере, попытайтесь не плакать.
– Я буду улыбаться. Это ваше первое приказание, милорд, и я ему подчинюсь.
– Сарказм вовсе необязателен.
Она тихонько засмеялась и зажмурила глаза, отвернув голову. Он больше никогда не увидит ее слез. Он больше никогда не увидит, что ее можно ранить. Кеннет. Ее охватила отчаянная тоска по тому человеку, которого она любила когда-то, – другому человеку, совсем не тому, кто сидит теперь подле нее, почти касаясь ее плечом. Ее муж. Отец ребенка, которого она носит во чреве.
Глава 15
– Не думаю. – Он прикоснулся тыльной стороной ладони к ее щеке. Щека была неестественно холодна. – Послезавтра я приглашу этого врача – его зовут Райдер, не так ли? – в Данбертон, чтобы он осмотрел вас. Кажется, до переезда сюда он был приличным практикующим врачом в Лондоне. Если от него не будет толку, я отвезу вас в Лондон и там покажу врачам. Так не годится, Майра. Вам давно пора обратиться за помощью. – «Не брани ее», – напомнил он себе.
– Мне не нужна помощь. – Она подняла голову, хотя глаза ее были устремлены скорее на их руки, чем на его лицо. – У меня будет ребенок. С этим я должна справиться сама.
– Без помощи вашей матери, врача или отца вашего ребенка это невозможно, – сказал он, пытаясь побороть нарастающий гнев. – Независимость духа – вещь похвальная, даже в женщине. В отличие от упрямства. Завтра вы потеряете большую часть независимости. И хорошо сделаете, если смирите к тому же и ваше упрямство, коль скоро хотите согласия в нашей семейной жизни.
– У меня нет выбора, как только выйти за вас, Кеннет, – сказала она, наконец подняв на него глаза. – Разумеется, это так. Но давайте проясним одну вещь. Я выхожу за вас потому, что должна это сделать, Я не надеюсь на согласие в нашей жизни. Я и пытаться не стану подлаживаться под вас. Я презираю вас и все ваши замашки.
Он подавил злость и с удивлением отметил, что испытал боль. Отчего? Перед ними стоит все та же проблема: неужели она ненавидит его так сильно, что предпочтет всю жизнь быть несчастной, даже не пытаясь изменить ситуацию?
– Вы не знаете ни меня, ни моих замашек, Майра. Мы встречались раз десять, когда были совсем юными. Более восьми лет мы не поддерживали отношений.
Мы даже жили в разных странах! За четыре месяца после моего возвращения у нас было несколько коротких встреч и, к несчастью, одна более долгая – в хижине отшельника. Мы совершенно не знаем друг друга. И все же завтра станем мужем и женой. Разве нельзя договориться и начать завтра совсем новую жизнь? Разве нельзя попытаться относиться друг к другу с уважением и терпимостью?
Казалось, она обдумывает его вопрос.
– Нет, – ответила она наконец. – Я не могу так просто забыть прошлое.
Он отпустил ее руки и встал.
– Возможно, вы честнее меня. Я тоже не могу забыть так просто, что в одну прекрасную ночь вы стояли в ложбинке на утесе и направляли пистолет мне в сердце, приказывая при этом убираться домой и не лезть в чужие дела, в то время как только накануне в этой самой ложбинке вы поцеловали меня и улыбнулись, когда я сказал, что люблю вас.
– Нужно было смеяться, а не улыбаться, – сказала она, – услышав такую ложь…
Кеннет подошел к двери и отворил ее. В коридоре никого не было. Он прошел через холл и постучат в дверь гостиной, где его принимали незадолго до этого. Он услышал голос леди Хейз, которая предложила ему войти.
– Не будете ли вы так добры, сударыня, пройти в читальню? – сказал он.
Вид у нее стал опять таким же удивленным, но она, не мешкая, пошла следом за ним через холл.
– Майра, – воскликнула леди Хейз, торопливо входя в читальню, – что случилось? Тебе стало хуже? Она почти всю зиму недомогала, сэр, – объяснила она, повернув голову к двери, где стоял граф, заложив руки за спину. – Я все же надеюсь…
– Мисс Хейз только что дала согласие стать моей женой завтра утром, сударыня… – сказал он.
Она смотрела на него, не скрывая изумления.
– Я на четвертом месяце, мама, – проговорила Майра, глядя в расширившиеся глаза матери.
– Ночь после рождественского бала я провела не в Данбертон-Холле. Я глупо понадеялась добраться до дома в буран. Лорд Хэверфорд обнаружил меня, когда я укрылась в баптистерии. Нам пришлось провести там ночь вдвоем.
К счастью, леди Хейз стояла рядом со стулом, на который она медленно опустилась. Она взглянула на Кеннета, и губы ее сжались.
– На следующее же утро лорд Хэверфорд предложил мне выйти за него замуж, – быстро проговорила Майра. Конечно, это была не совсем правда. Она не позволила ему сделать предложение. – После этого он несколько раз повторял свое предложение. Он даже пытался настаивать. Я не хотела выходить за него. Я написала ему в то же утро, что и сэру Эдвину. Но, придя в Данбертон с письмом, я узнала, что за несколько часов до того он уехал в Кент. Он приехал сразу, как только получил мое письмо. Он не виноват ни в чем.
Кеннет улыбнулся уголками губ: неужели Майра его защищает?
– Мне должно было, сударыня, – заговорил он, – поговорить с вами в то утро, когда я проводил домой мисс Хейз. В то же самое утро мне самому должно было написать сэру Эдвину Бейли. Если бы я не наделал столько ошибок, все мы могли бы избежать страданий. Я виноват. Но что толку обвинять себя за то, что я сделал или не сделал в прошлом? У меня есть особое разрешение, и мы с мисс Хейз обвенчаемся завтра же утром. После чего я постараюсь показать ее врачу.
Леди Хейз поднесла руки к лицу.
– Я могу только благодарить небо за то, милорд, что ни ваш отец, ни мой муж не дожили до этого дня. – Она повернулась и взглянула на дочь; – Майра, почему же ты мне не сказала? Ах, почему ты мне не сказала?
– Наверное, потому, что я надеялась – вот не буду говорить и даже думать об этом кошмаре, и он сам собой развеется. Кажется, с Рождества я вела себя очень глупо. – Она взглянула на Кеннета. – Разумеется, кошмар этот не развеется. Он останется со мной на всю жизнь.
Кеннет направился к звонку.
– С вашего разрешения, сударыня, – сказал он, – я вызову горничную. Судя по всему, и вам, и Майре нужно подкрепиться чаем.
«Майре?» – повторила про себя леди Хейз, нахмурившись.
От нее не укрылось, как фамильярно он говорит о ее дочери. Впрочем, теперь это уже не имеет значения. На следующий день мисс Майра Хейз станет его женой. Завтра она станет Майрой Вудфолл, графиней Хэверфорд, для которой кошмар настоящего будет длиться всю жизнь.
Граф резко дернул за шнурок звонка.
Когда граф Хэверфорд венчался с мисс Майрой Хейз, тамаутская церковь была почти пуста. Если не считать главных участников церемонии и его преподобия Финли-Ивенса, присутствовали только леди Хейз, миссис Финли-Ивенс, второпях приглашенные Хэрриет Линкольн с мистером Линкольном и управляющий его сиятельства.
Майра думала о том, как все это не похоже на свадьбу, о которой она мечтала в далекие дни юности. И дело не только в отсутствии приглашенных. Не было жениха, на которого она могла бы смотреть с обожанием. Был только Кеннет. Конечно, он так красив, что коленки подгибаются; одет так безупречно, словно направляется ко двору – поклониться королю или принцу-регенту. Костюм его был выдержан в бледно-голубых и белых тонах, что великолепно сочеталось с белокурыми волосами. Он казался принцем из волшебной сказки. А Майра хотя и надела свое любимое белое платье, которое чуть было не выбрала для данбертонского бала, все же выглядела отвратительно и знала об этом. И его красота заставляла ее чувствовать себя еще более уродливой.
И к тому же ей было так нехорошо, что, встав поутру с постели, она подумала, не послать ли ему записку с просьбой отложить бракосочетание. Но, поразмыслив, решила, что это, конечно, невозможно. Как заметил Кеннет и как понимала сама Майра, она и без того уже слишком все затянула. Но она чувствовала себя больной во всех отношениях: болела голова, мучили слабость, тошнота, ее постоянно знобило. И навалилась апатия. Она презирала себя за это, а жалость к себе всегда вызывала у нее отвращение. Ей хотелось вырваться на волю и бежать, бежать, бежать. Но это, увы, невозможно. Уж не лелеет ли она в себе желание умереть, подумала Майра с мрачным юмором.
Нет, не о такой свадьбе мечтает каждая женщина. В конце концов, ведь это не отбывание неприятной повинности, чтобы ее могли считать порядочной женщиной. Это свадьба. То, что на всю жизнь соединит ее судьбу с судьбой Кеннета. Может быть, потому что обряд был для нее физически труден, в нем заключалось нечто пугающее. Она вслушивалась в каждое слово, произносимое его преподобием Финли-Ивенсом, и каждое слово казалось ей незнакомым, исполненным особого смысла, словно она никогда раньше не присутствовала на брачных церемониях. Она слышала голос Кеннета – низкий, красивый, влекущий, – слышала произносимые им слова. Он сказал ей, что обещает любить и защищать ее. Она слышала свой собственный голос, слышала, что говорит этот голос, – обещает любить мужа и покоряться ему. Золотое кольцо, которое он легко надел ей на палец, оказалось удивительно теплым. Она слышала, как у нее за спиной кто-то подавил короткое всхлипывание. Мама? Хэрриет? Она ощутила его поцелуй – горячий, крепкий. Губы его были приоткрыты, дыхание коснулось се щеки теплом.
Кеннет. Он поднял голову, и она заглянула ему в глаза. Он тоже посмотрел на нее. Взгляд его был тверд и ничего не сказал ей. Глаза без выражения. Кеннет! Я так любила тебя. Я мечтала только о тебе. Я дышала одним тобой!
– Прошу вас, – прошептал он, наклоняясь к ней, в то время как его преподобие Финли-Ивенс заговорил снова, – перестаньте плакать. Не прибавляйте ко всему еще и это.
Он неверно понял. Он решил, что плачет она от отвращения к нему, А она оплакивала мечты и идеалы юности. Когда-то она верила в рыцарство, в романтическую любовь… И воплощением всего этого был он, Кеннет. Когда она оказалась в реальной взрослой жизни, все пошло прахом. Если бы она не любила его, подумала Майра, то, наверное, и не возненавидела бы.
Но ей и в голову не могло прийти относиться к Кеннету равнодушно.
Мать обняла ее, поцеловала. Хэрриет и миссис Финли-Ивенс – вид у обеих был заинтересованно-любопытствующий – поцеловали ее в щеку; его преподобие Финли-Ивенс, мистер Линкольн и данбертонский управляющий мистер Уоткинс поклонились и поцеловали руку. Неожиданной странно все окончилось, и напряжение спало. Майра вышла из церкви с мужем. Он подсадил ее в карету. Все остальные должны были приехать в Данбсртон к завтраку в двух других экипажах.
Они остались наедине, сидя рядом, по не касаясь друг друга и глядя каждый в свое окно.
– Если вы чувствуете себя нехорошо и не в силах присутствовать на свадебном завтраке, – сказал он, когда карета поднималась по крутому холму, – можете удалиться к себе. Если же окажетесь в состоянии побыть с нашими гостями, буду вам крайне признателен, если вы сможете выдавить из себя улыбку.
– Да, – сказала она. – Я непременно буду улыбаться.
– По крайней мере, попытайтесь не плакать.
– Я буду улыбаться. Это ваше первое приказание, милорд, и я ему подчинюсь.
– Сарказм вовсе необязателен.
Она тихонько засмеялась и зажмурила глаза, отвернув голову. Он больше никогда не увидит ее слез. Он больше никогда не увидит, что ее можно ранить. Кеннет. Ее охватила отчаянная тоска по тому человеку, которого она любила когда-то, – другому человеку, совсем не тому, кто сидит теперь подле нее, почти касаясь ее плечом. Ее муж. Отец ребенка, которого она носит во чреве.
Глава 15
«Эта гостиная слишком велика для двух человек», – подумал Кеннет. В будущем они найдут какую-нибудь другую комнату, поменьше, где будут проводить вечера, когда у них нет приема. Сводчатый, расписной и позолоченный потолок, тяжелые дверные рамы, мраморный камин, огромные картины – от всего этого его жена, сидевшая со склоненной головой над вышивкой, словно съежилась.
Его жена! Только сейчас, вечером того дня, когда состоялось бракосочетание, после ухода гостей, у него нашлось время, чтобы осознать все, что произошло на прошлой неделе. Несмотря на принятое ранее решение поселиться в Данбертоне, он в конце концов решил изменить его и на весь сезон остаться в Лондоне, чтобы славно провести время в обществе Нэта и Идема. Он был готов безоглядно пуститься во все тяжкие – развлечения, излишества и дебоши, которые может предложить Лондон.
Оставаться в Данбертоне рядом с Пенвитом, рядом с ней было просто невыносимо. Он ненавидел ее – и любил. Он возмущался ею – и желал ее. Он презирал ее – и восхищался ею. В то же время он не осознавал двойственности своих чувств. Ощущал только свою беспомощность. Она его отвергла. Теперь он знает, что она не остановилась даже перед ложью, лишь бы избавиться от него.
Она подняла голову, склоненную над вышивкой, и встретилась с ним взглядом, хотя он находился на другом конце комнаты. Рука ее с иглой и шелковой ниткой замерла над работой. Как ни была она бледна, как ни плохо выглядела, в ее позе была природная грация. Как она исхудала! Щеки ввалились. Вечернее платье, в которое она переоделась к обеду, висело на ней как на вешалке. Разве на четвертом месяце не должно быть наоборот? Они долго молчали, глядя друг на друга.
– Вы устали, – сказал он. – Проводить вас в вашу комнату?
– Пока нет, – ответила она.
Когда уехала последняя гостья, ее мать, Майра была на грани полного изнеможения. Но все же она отказалась пропустить обед, хотя вряд ли проглотила хотя бы ложку, а после обеда настояла на том, чтобы перейти в гостиную, ведь в обоих случаях он предложил бы ей уйти к себе. Так решил Кеннет! Если бы он в приказном тоне объявил ей, что надеется пообедать в ее обществе, она наверняка осталась бы наверху и никакими силами не удалось бы спровадить ее вниз.
– Чем вы заняты? – спросила она.
Он посмотрел на лист бумаги, лежащий перед ним на письменном столе, и на гусиное перо, которое держал в руке:
– Пишу письмо своей матери. И сестре.
Она опустила иглу, но за работу не принялась.
– Они будут потрясены, – прошептала она.
– Их эмоции в данном случае несущественны, – отозвался он. – Вы моя жена. Меньше чем через полгода у нас будет ребенок. У них нет иного выбора – только радостно принять свершившееся.
– Радостно! – Майра улыбнулась. – С ними едва не случился удар, когда они узнали, что я проведу в Данбертоне одну ночь после рождественского бала.
– Вы преувеличиваете, – возразил он. – Если бы с ними посоветовались, они с радостью настояли бы на том, чтобы вы остались и не подвергали себя опасности, отправившись домой.
Она все еще улыбалась.
– Я решила подвергнуть себя опасности, Кеннет, – сказала она, – после того, как невольно подслушала ваш разговор, ведь они выразили вам свое несогласие с моим пребыванием в Данбертоне, посчитав его затянувшимся.
Так ли это? Но наверное, так, хотя он и не помнит. В конце концов, обе тогда были вне себя. Так вот почему Майра столь безрассудно покинула их дом в буран!
– Простите меня, – сказал он. – Они, конечно, не предполагали, что вы их услышите.
– Тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе не услышит. Так говорит пословица. Когда ваши близкие прочтут эти письма и кое-что подсчитают, они, вероятно, еще пожалеют, что не уговорили меня остаться. Одна ночь в Данбертоне – и они избавились бы от меня навсегда.
– Их запоздалые сожаления не имеют теперь никакого значения, – сказал он. – А вы можете быть уверены, что моя мать, и сестра будут держаться с вами так, как положено хорошо воспитанным леди.
Она еще раз улыбнулась, прежде чем снова взяться за иголку. Какое-то время он смотрел; на нее, а потом опять погрузился в свое сложное занятие. Конечно, мать и сестра придут в ужас – и от того, на ком именно он женился, и, от того, как прошло бракосочетание, и от обстоятельств, вынудивших его к такой поспешности. Но они примут ее. Ей-богу, примут, если хотят в дальнейшем поддерживать с ним отношения.
Окончив первое письмо, он принялся за второе. Майра все так же сидела, положив работу на колени, и закрыв глаза.
– Что с вами? – Он вскочил и подошел к: ней.
– Ничего… – Она взяла в руки вышивание.
– Отложите работу, – сказал он. – Я помогу вам лечь.
– Еще один приказ?
Он стиснул зубы.
– Если вам угодно… если вам угодно сделать нашу семейную жизнь невыносимой и для себя, и для меня, заставляя меня прибегать к приказам и демонстративно подчиняться им, – пусть будет так. Если вам угодно сделать из нашей семейной жизни некую игру, в которой мне отводится роль тирана, а вам – жертвы, то я не могу вам помешать. Но сейчас вы устали и плохо себя чувствуете, вам нужно лечь. Я отведу вас наверх. Если желаете, обопритесь на мою руку. В противном случае я возьму вас на руки и отнесу в спальню. Как видите, я предоставляю вам право выбора.
Она помедлила, воткнула иголку с ниткой в ткань и отложила работу в сторону. Потом встала. Она так тяжело налегала на его руку, пока он медленно вел ее наверх, что ему стало ясно, как она измучена.
– Завтра утром я пошлю за Райдером, – сказал он. – Посмотрим, чем он сумеет помочь вам. Так продолжаться больше не может.
Она даже не стала возражать против его последнего довода. Голова ее бессильно моталась из стороны в сторону у его плеча. Это его встревожило. Войдя в ее туалетную комнату, он усадил ее в кресло и дернул за сонетку, чтобы вызвать горничную. Потом присел на корточки рядом с ее креслом.
– Это сделал с вами я. Мужчина в таких случаях отделывается легко, не правда ли? Но я готов снять с ваших плеч любое бремя, кроме этого. Я постараюсь быть хорошим мужем. Может быть, нам удастся притереться друг к другу, если мы постараемся.
– Может быть… – Она смотрела ему в глаза. Впервые Майра не стала с ним спорить.
Он по очереди поднес ее руки к губам, а потом отпустил их и встал, потому что пришла горничная.
– Доброй ночи, – пожелал он жене.
Он спустился вниз, чтобы докончить письмо к Хелен, но не сумел сделать этого и вскоре отправился спать. Раздевшись в своей туалетной комнате, он накинул халат поверх ночной рубашки и встал у окна полутемной спальни, глядя в ночную тьму.
Не о такой ночи после свадьбы мечтают мужчины. И не о таком супружестве. И, тем не мкнее, все случилось именно так. А во время брачной церемонии ему стало ясно: произнося свою часть брачных обетов, он говорил совершенно искренне. Он слышал, что церковный обряд – жалкий фарс, что жениха и невесту заставляют произносить торжественные и смешные обеты, соблюдать которые никто из них не собирается. Он понял, что должен будет соблюдать их.
Мысль эта его не обрадовала. Он почувствовал, что в этот день обрек себя на безрадостную жизнь.
А ведь когда-то счастье и Майра казались синонимами. Она словно была создана для счастья: гибкая и красивая, пусть по общепринятым меркам даже и не слишком хорошенькая, пышущая здоровьем, энергией и бодростью. Она с презрением отнеслась к старинной вражде, которая не позволяла им сблизиться, и к светским приличиям, которые вынуждали ее постоянно оставаться в поле зрения приставленной к ней женщины. Она пренебрегала правилами поведения, приличествующими леди, согласно которым ее волосы должны быть подобраны и заколоты, ноги – обуты в чулки и высокие башмаки, а ходить следует только чинно. Он так и видел ее бегущей по холму над водопадом, в ее руках его шляпа, а сам он догоняет ее, чтобы отобрать шляпу; видел затем, как она кружится босиком на песке пляжа, раскинув руки, обратив лицо к солнцу, или сидит в ложбинке наверху утеса, обняв колени, глядя на море и размышляя, как живут люди в других краях и странах. И она часто смеется. И с жаром целует его и улыбается в ответ на его слишком торжественные заверения в любви.
Трудно, почти невозможно поверить; что это та же самая женщина, которую он оставил сидящей в кресле в туалетной комнате рядом с его туалетной. И только ноющая боль в сердце подтверждала: да, это она. А виноват в этой перемене он.
– Майра… – прошептал он, но звук собственного голоса испугал и как-то смутил его. И, закрыв глаза, он прижался лбом к оконному стеклу.
Интересно, а где же он, где его комнаты? Рядом? Или он предпочел расположиться как можно дальше от нее?
Целый день она вела себя просто отвратительно. И сама себя не понимала. Он пытался держаться вежливо, даже дружелюбно. А она все переворачивала, то и дело перечила ему. Она вела себя как испорченный ребенок. И не могла остановиться. Но ведь они женаты. И не может же она продолжать в том же духе всю жизнь.
Она потрогала гладкое золотое кольцо у себя на пальце. Они действительно женаты – она и Кеннет. Осуществилась ее самая заветная девическая мечта. Он, конечно же, самый красивый человек в целом мире! Так думала она когда-то, так думает и теперь.
Завтра она постарается вести себя лучше, вежливее. Не существует настолько безнадежного супружества, чтобы его нельзя было сделать приемлемым, попытавшись быть хотя бы вежливой. Если, конечно, мужчина не отъявленный грубиян либо тип с порочными наклонностями. Ни то, ни другое сюда не относится. Завтра она постарается.
Она никак не могла уснуть. Комната словно наклонялась под опущенными веками, вызывая хорошо знакомую тошноту, в голове стучало, а живот сводило, причиняя ощущение неудобства и даже боли. Интересно, думала она, может быть, теперь, когда все волнения, неопределенность, тайны и признания позади, может быть, теперь ее беременность будет протекать легче? Интересно, сможет ли мистер Райдер как-то помочь ей? Ах, как это будет стыдно – признаться ему во всем, позволить ему осмотреть себя. Заподозрили ли истину Хэрриет и миссис Финли-Ивенс? Странно, если это не так. Она чувствовала страшную усталость. Ей казалось, что она могла бы проспать неделю – если бы только удалось задремать.
Потом она проснулась, с трудом выбираясь из кошмара, от которого ее кинуло в жар и в пот, освобождаясь из когтей, вцепившихся в нее и рвущих ее тело. Она лежала, уставившись на полог, висящий над кроватью, и громко дышала ртом. Значит, не все из случившегося ей приснилось. Она лежала не шевелясь, закрыв глаза, пытаясь успокоиться. И это ей почти удалось сделать, а потом все началось сначала.
Рядом с кроватью был шнурок звонка. Еще один был в ее туалетной. Она забыла и том, и о другом. Босиком она дотащилась до двери спальни и распахнула ее. Но где Кеннет? Дом ей совершенно незнаком. Все здесь ей незнакомо.
– Кеннет, – позвала она, наполнив легкие воздухом.
Кеннет!
Она прислонилась к косяку; где-то рядом отворилась дверь – и вот уже ей на плечи легли чьи-то руки и притянули ее к теплому шелку халата. Она спрятала лицо у него на груди, пытаясь проникнуться его спокойствием.
– Что? – спрашивал он. – Что случилось?
– Не знаю, – отвечала она. Но все началось снова, и она уцепилась за него и застонала:
– Кеннет…
– Боже мой! – Он поднял ее на руки и отнес на кровать. Но она в страхе обхватила его шею.
– Не оставляйте меня, – умоляла она, – прошу вас!
Прошу вас!
Он обнял ее, склонил к ней голову.
– Майра, – снова и снова повторял он. – Майра, любимая моя!..
Наверное, он потянул за шнурок сонетки. В комнате оказался кто-то еще, со свечой в руке. Кому-то Кеннет приказал немедленно послать за врачом и велел передать, что дело не терпит отлагательства. Кеннет говорил тем же голосом, каким, наверное, отдавал приказы на войне, подумала она. А потом ее снова скрутила боль.
Она не знала, сколько прошло времени до того, как приехал мистер Райдер. Но задолго до его приезда она поняла, что происходит. Снова кошмар, снова рвущие боли, но все эти страдания не облегчало предвкушение радости впереди. В ее комнате находилась горничная. И домоправительница. И он сам – он говорил с ней, гладил по голове, обтирал ей лицо влажной салфеткой. Наконец она услышала еще один мужской голос – голос мистера Райдера, велевший Кеннету уйти, но он не ушел.
Он не ушел до тех пор, пока все не было кончено. И она услышала, как мистер Райдер говорит ему – вряд ли это предназначалось для ее ушей, – он, дескать, не считает, что жизнь ее сиятельства в опасности, но все равно он приедет еще – рано утром.
– Майра, – позвал ее Кеннет. Она открыла глаза. – С вами останется горничная. Если я вам понадоблюсь, она придет ко мне и скажет. Зовите меня без всяких колебаний. А теперь спите. Райдер дал вам лекарство, оно вам поможет. – Лицо его походило на застывшую, бесстрастную маску.
Майра опять закрыла глаза. Она услышала, как кто-то тихо рассмеялся:
– Какая ирония судьбы! – сказал кто-то. – Может, она сама? Опоздать на один день…
– Спите, – сказал он. Теперь голос у него тоже был холодный.
Особенно об ее утрате. И он все еще опасался за ее жизнь. Когда он, одевшись, рано утром пришел в ее спальню, она тихо и спокойно лежала в постели, повернувшись к нему спиной. Но, подойдя ближе, он увидел, что глаза у нее открыты. Она смотрела прямо перед собой. Он бросил взгляд на горничную, поднял брови, и та, присев, вышла.
– Вам удалось поспать? – спросил он, заложив руки за спину. Сегодня утром он не мог заставить себя прикоснуться к ней.
Его жена! Только сейчас, вечером того дня, когда состоялось бракосочетание, после ухода гостей, у него нашлось время, чтобы осознать все, что произошло на прошлой неделе. Несмотря на принятое ранее решение поселиться в Данбертоне, он в конце концов решил изменить его и на весь сезон остаться в Лондоне, чтобы славно провести время в обществе Нэта и Идема. Он был готов безоглядно пуститься во все тяжкие – развлечения, излишества и дебоши, которые может предложить Лондон.
Оставаться в Данбертоне рядом с Пенвитом, рядом с ней было просто невыносимо. Он ненавидел ее – и любил. Он возмущался ею – и желал ее. Он презирал ее – и восхищался ею. В то же время он не осознавал двойственности своих чувств. Ощущал только свою беспомощность. Она его отвергла. Теперь он знает, что она не остановилась даже перед ложью, лишь бы избавиться от него.
Она подняла голову, склоненную над вышивкой, и встретилась с ним взглядом, хотя он находился на другом конце комнаты. Рука ее с иглой и шелковой ниткой замерла над работой. Как ни была она бледна, как ни плохо выглядела, в ее позе была природная грация. Как она исхудала! Щеки ввалились. Вечернее платье, в которое она переоделась к обеду, висело на ней как на вешалке. Разве на четвертом месяце не должно быть наоборот? Они долго молчали, глядя друг на друга.
– Вы устали, – сказал он. – Проводить вас в вашу комнату?
– Пока нет, – ответила она.
Когда уехала последняя гостья, ее мать, Майра была на грани полного изнеможения. Но все же она отказалась пропустить обед, хотя вряд ли проглотила хотя бы ложку, а после обеда настояла на том, чтобы перейти в гостиную, ведь в обоих случаях он предложил бы ей уйти к себе. Так решил Кеннет! Если бы он в приказном тоне объявил ей, что надеется пообедать в ее обществе, она наверняка осталась бы наверху и никакими силами не удалось бы спровадить ее вниз.
– Чем вы заняты? – спросила она.
Он посмотрел на лист бумаги, лежащий перед ним на письменном столе, и на гусиное перо, которое держал в руке:
– Пишу письмо своей матери. И сестре.
Она опустила иглу, но за работу не принялась.
– Они будут потрясены, – прошептала она.
– Их эмоции в данном случае несущественны, – отозвался он. – Вы моя жена. Меньше чем через полгода у нас будет ребенок. У них нет иного выбора – только радостно принять свершившееся.
– Радостно! – Майра улыбнулась. – С ними едва не случился удар, когда они узнали, что я проведу в Данбертоне одну ночь после рождественского бала.
– Вы преувеличиваете, – возразил он. – Если бы с ними посоветовались, они с радостью настояли бы на том, чтобы вы остались и не подвергали себя опасности, отправившись домой.
Она все еще улыбалась.
– Я решила подвергнуть себя опасности, Кеннет, – сказала она, – после того, как невольно подслушала ваш разговор, ведь они выразили вам свое несогласие с моим пребыванием в Данбертоне, посчитав его затянувшимся.
Так ли это? Но наверное, так, хотя он и не помнит. В конце концов, обе тогда были вне себя. Так вот почему Майра столь безрассудно покинула их дом в буран!
– Простите меня, – сказал он. – Они, конечно, не предполагали, что вы их услышите.
– Тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе не услышит. Так говорит пословица. Когда ваши близкие прочтут эти письма и кое-что подсчитают, они, вероятно, еще пожалеют, что не уговорили меня остаться. Одна ночь в Данбертоне – и они избавились бы от меня навсегда.
– Их запоздалые сожаления не имеют теперь никакого значения, – сказал он. – А вы можете быть уверены, что моя мать, и сестра будут держаться с вами так, как положено хорошо воспитанным леди.
Она еще раз улыбнулась, прежде чем снова взяться за иголку. Какое-то время он смотрел; на нее, а потом опять погрузился в свое сложное занятие. Конечно, мать и сестра придут в ужас – и от того, на ком именно он женился, и, от того, как прошло бракосочетание, и от обстоятельств, вынудивших его к такой поспешности. Но они примут ее. Ей-богу, примут, если хотят в дальнейшем поддерживать с ним отношения.
Окончив первое письмо, он принялся за второе. Майра все так же сидела, положив работу на колени, и закрыв глаза.
– Что с вами? – Он вскочил и подошел к: ней.
– Ничего… – Она взяла в руки вышивание.
– Отложите работу, – сказал он. – Я помогу вам лечь.
– Еще один приказ?
Он стиснул зубы.
– Если вам угодно… если вам угодно сделать нашу семейную жизнь невыносимой и для себя, и для меня, заставляя меня прибегать к приказам и демонстративно подчиняться им, – пусть будет так. Если вам угодно сделать из нашей семейной жизни некую игру, в которой мне отводится роль тирана, а вам – жертвы, то я не могу вам помешать. Но сейчас вы устали и плохо себя чувствуете, вам нужно лечь. Я отведу вас наверх. Если желаете, обопритесь на мою руку. В противном случае я возьму вас на руки и отнесу в спальню. Как видите, я предоставляю вам право выбора.
Она помедлила, воткнула иголку с ниткой в ткань и отложила работу в сторону. Потом встала. Она так тяжело налегала на его руку, пока он медленно вел ее наверх, что ему стало ясно, как она измучена.
– Завтра утром я пошлю за Райдером, – сказал он. – Посмотрим, чем он сумеет помочь вам. Так продолжаться больше не может.
Она даже не стала возражать против его последнего довода. Голова ее бессильно моталась из стороны в сторону у его плеча. Это его встревожило. Войдя в ее туалетную комнату, он усадил ее в кресло и дернул за сонетку, чтобы вызвать горничную. Потом присел на корточки рядом с ее креслом.
– Это сделал с вами я. Мужчина в таких случаях отделывается легко, не правда ли? Но я готов снять с ваших плеч любое бремя, кроме этого. Я постараюсь быть хорошим мужем. Может быть, нам удастся притереться друг к другу, если мы постараемся.
– Может быть… – Она смотрела ему в глаза. Впервые Майра не стала с ним спорить.
Он по очереди поднес ее руки к губам, а потом отпустил их и встал, потому что пришла горничная.
– Доброй ночи, – пожелал он жене.
Он спустился вниз, чтобы докончить письмо к Хелен, но не сумел сделать этого и вскоре отправился спать. Раздевшись в своей туалетной комнате, он накинул халат поверх ночной рубашки и встал у окна полутемной спальни, глядя в ночную тьму.
Не о такой ночи после свадьбы мечтают мужчины. И не о таком супружестве. И, тем не мкнее, все случилось именно так. А во время брачной церемонии ему стало ясно: произнося свою часть брачных обетов, он говорил совершенно искренне. Он слышал, что церковный обряд – жалкий фарс, что жениха и невесту заставляют произносить торжественные и смешные обеты, соблюдать которые никто из них не собирается. Он понял, что должен будет соблюдать их.
Мысль эта его не обрадовала. Он почувствовал, что в этот день обрек себя на безрадостную жизнь.
А ведь когда-то счастье и Майра казались синонимами. Она словно была создана для счастья: гибкая и красивая, пусть по общепринятым меркам даже и не слишком хорошенькая, пышущая здоровьем, энергией и бодростью. Она с презрением отнеслась к старинной вражде, которая не позволяла им сблизиться, и к светским приличиям, которые вынуждали ее постоянно оставаться в поле зрения приставленной к ней женщины. Она пренебрегала правилами поведения, приличествующими леди, согласно которым ее волосы должны быть подобраны и заколоты, ноги – обуты в чулки и высокие башмаки, а ходить следует только чинно. Он так и видел ее бегущей по холму над водопадом, в ее руках его шляпа, а сам он догоняет ее, чтобы отобрать шляпу; видел затем, как она кружится босиком на песке пляжа, раскинув руки, обратив лицо к солнцу, или сидит в ложбинке наверху утеса, обняв колени, глядя на море и размышляя, как живут люди в других краях и странах. И она часто смеется. И с жаром целует его и улыбается в ответ на его слишком торжественные заверения в любви.
Трудно, почти невозможно поверить; что это та же самая женщина, которую он оставил сидящей в кресле в туалетной комнате рядом с его туалетной. И только ноющая боль в сердце подтверждала: да, это она. А виноват в этой перемене он.
– Майра… – прошептал он, но звук собственного голоса испугал и как-то смутил его. И, закрыв глаза, он прижался лбом к оконному стеклу.
* * *
То была незнакомая комната в незнакомом доме – большая, с высоким потолком, теплая. Кровать была широкая и удобная. Все было гораздо пышнее, чем у нее дома, то есть там, где прежде был ее дом. Но уснуть она не могла.Интересно, а где же он, где его комнаты? Рядом? Или он предпочел расположиться как можно дальше от нее?
Целый день она вела себя просто отвратительно. И сама себя не понимала. Он пытался держаться вежливо, даже дружелюбно. А она все переворачивала, то и дело перечила ему. Она вела себя как испорченный ребенок. И не могла остановиться. Но ведь они женаты. И не может же она продолжать в том же духе всю жизнь.
Она потрогала гладкое золотое кольцо у себя на пальце. Они действительно женаты – она и Кеннет. Осуществилась ее самая заветная девическая мечта. Он, конечно же, самый красивый человек в целом мире! Так думала она когда-то, так думает и теперь.
Завтра она постарается вести себя лучше, вежливее. Не существует настолько безнадежного супружества, чтобы его нельзя было сделать приемлемым, попытавшись быть хотя бы вежливой. Если, конечно, мужчина не отъявленный грубиян либо тип с порочными наклонностями. Ни то, ни другое сюда не относится. Завтра она постарается.
Она никак не могла уснуть. Комната словно наклонялась под опущенными веками, вызывая хорошо знакомую тошноту, в голове стучало, а живот сводило, причиняя ощущение неудобства и даже боли. Интересно, думала она, может быть, теперь, когда все волнения, неопределенность, тайны и признания позади, может быть, теперь ее беременность будет протекать легче? Интересно, сможет ли мистер Райдер как-то помочь ей? Ах, как это будет стыдно – признаться ему во всем, позволить ему осмотреть себя. Заподозрили ли истину Хэрриет и миссис Финли-Ивенс? Странно, если это не так. Она чувствовала страшную усталость. Ей казалось, что она могла бы проспать неделю – если бы только удалось задремать.
Потом она проснулась, с трудом выбираясь из кошмара, от которого ее кинуло в жар и в пот, освобождаясь из когтей, вцепившихся в нее и рвущих ее тело. Она лежала, уставившись на полог, висящий над кроватью, и громко дышала ртом. Значит, не все из случившегося ей приснилось. Она лежала не шевелясь, закрыв глаза, пытаясь успокоиться. И это ей почти удалось сделать, а потом все началось сначала.
Рядом с кроватью был шнурок звонка. Еще один был в ее туалетной. Она забыла и том, и о другом. Босиком она дотащилась до двери спальни и распахнула ее. Но где Кеннет? Дом ей совершенно незнаком. Все здесь ей незнакомо.
– Кеннет, – позвала она, наполнив легкие воздухом.
Кеннет!
Она прислонилась к косяку; где-то рядом отворилась дверь – и вот уже ей на плечи легли чьи-то руки и притянули ее к теплому шелку халата. Она спрятала лицо у него на груди, пытаясь проникнуться его спокойствием.
– Что? – спрашивал он. – Что случилось?
– Не знаю, – отвечала она. Но все началось снова, и она уцепилась за него и застонала:
– Кеннет…
– Боже мой! – Он поднял ее на руки и отнес на кровать. Но она в страхе обхватила его шею.
– Не оставляйте меня, – умоляла она, – прошу вас!
Прошу вас!
Он обнял ее, склонил к ней голову.
– Майра, – снова и снова повторял он. – Майра, любимая моя!..
Наверное, он потянул за шнурок сонетки. В комнате оказался кто-то еще, со свечой в руке. Кому-то Кеннет приказал немедленно послать за врачом и велел передать, что дело не терпит отлагательства. Кеннет говорил тем же голосом, каким, наверное, отдавал приказы на войне, подумала она. А потом ее снова скрутила боль.
Она не знала, сколько прошло времени до того, как приехал мистер Райдер. Но задолго до его приезда она поняла, что происходит. Снова кошмар, снова рвущие боли, но все эти страдания не облегчало предвкушение радости впереди. В ее комнате находилась горничная. И домоправительница. И он сам – он говорил с ней, гладил по голове, обтирал ей лицо влажной салфеткой. Наконец она услышала еще один мужской голос – голос мистера Райдера, велевший Кеннету уйти, но он не ушел.
Он не ушел до тех пор, пока все не было кончено. И она услышала, как мистер Райдер говорит ему – вряд ли это предназначалось для ее ушей, – он, дескать, не считает, что жизнь ее сиятельства в опасности, но все равно он приедет еще – рано утром.
– Майра, – позвал ее Кеннет. Она открыла глаза. – С вами останется горничная. Если я вам понадоблюсь, она придет ко мне и скажет. Зовите меня без всяких колебаний. А теперь спите. Райдер дал вам лекарство, оно вам поможет. – Лицо его походило на застывшую, бесстрастную маску.
Майра опять закрыла глаза. Она услышала, как кто-то тихо рассмеялся:
– Какая ирония судьбы! – сказал кто-то. – Может, она сама? Опоздать на один день…
– Спите, – сказал он. Теперь голос у него тоже был холодный.
* * *
Ощущение утраты не покидало его, как ни странно. Несмотря на то, что беременность Майры вынудила его жениться и что болезнь, связанная с ее положением, вызывала тревогу, у него до сих пор не было возможности по-настоящему подумать о ребенке, которому предстояло родиться, – его ребенке. О человеке. Частице его самого – и ее. О сыне или дочери. Теперь, значит, ребенка не будет, и он горевал о своей утрате – и об утрате Майры.Особенно об ее утрате. И он все еще опасался за ее жизнь. Когда он, одевшись, рано утром пришел в ее спальню, она тихо и спокойно лежала в постели, повернувшись к нему спиной. Но, подойдя ближе, он увидел, что глаза у нее открыты. Она смотрела прямо перед собой. Он бросил взгляд на горничную, поднял брови, и та, присев, вышла.
– Вам удалось поспать? – спросил он, заложив руки за спину. Сегодня утром он не мог заставить себя прикоснуться к ней.