Страница:
– Да, – сказала она. – Это очень серьезно, не так ли? Он поцеловал ее.
Она не воспринимала поцелуй как проявление сексуальности. Она целовала многих, но это было выражение нежности. Даже когда Кеннет целовал ее, девушку, это было нечто романтическое, а не плотское. Но сейчас она вспомнила, как он целовал ее в хижине отшельника, для того чтобы пробудить в ней огонь. Это не было выражением нежности. И теперь он поступил так же – широко раздвинул ее губы своими губами, кончиком языка прикасаясь к небу, двигая языком ритмично взад-вперед, пока ее не охватил бурный поток ощущений в другом месте, там, где он вскоре будет делать почти то же самое.
Ее охватило отчаяние. Она так беспомощна, так неопытна!.. Все ее внимание было сосредоточено на том, что делает его язык; при этом пуговки на ее рубашке оказались расстегнуты, так что она была теперь обнажена до пояса. Та рука, что не обнимала ее за плечи, легко ласкала ее груди. Пальцем он нажимал на сосок, пока тот не стал твердым и одновременно нежным и очень чувствительным. А потом рука его скользнула вниз. Пальцы его исследовали ее, ей было страшно стыдно. Сейчас он почувствует, что она… Она вздрогнула.
– Нет-нет, – сказал его голос у самого ее уха, – все так и должно быть. Иначе вам было бы неприятно. Ваше тело предупреждено о том, что сейчас произойдет, и оно подготовилось.
Она злилась на свои неопытность и невежество. В его столь очевидно опытных руках она чувствовала себя совершенно беспомощной. «Интересно, сколько женщин было у него за последние два месяца?» – подумала она и отогнала эту мысль с внутренним содроганием.
Как все было по-другому, когда на них лежали слои тяжелой зимней одежды, а холод пронизывал до костей! Тело его уже не ощущалось как только тяжелый груз, дарующий тепло. Это обнаженное тело было замечательно плотным, мускулистым. Она не заметила, когда он снял с себя рубашку. На этот раз им не нужны были покровы, не было узкого, неудобного, комковатого матраса. Когда он почувствовал, что готов, он поднял ее рубашку. Она не помнила, чтобы в прошлый раз так ощущала живость происходящего, как сегодня.
Но она помнила, что было дальше – свое напряжение, мгновенный страх, что она не выдержит. Но сегодня боли не было. И сегодня она могла лечь так, чтобы почувствовать все как следует. Это, конечно, самое примитивное плотское ощущение – соединение мужчины и женщины. Вдруг она поняла, что тяжесть его тела ослабла, и открыла глаза. Он опирался на локти и смотрел ей в глаза.
– Да, это очень серьезно, – сказал он.
Ее веки затрепетали и снова закрылись в предвкушении того, что сейчас произойдет, – это она уже знала в отличие от первой ночи. И он взял ее – медленно и плавно.
– Ах!.. – Она удовлетворенно вздохнула, ощутив наслаждение от того, что будет дальше. Это и в самом деле наслаждение. Вчера вечером и сегодня утром случилось много такого, что могло бы омрачить это наслаждение. Но пока это наслаждение длится, оно удивительно – и не только потому, что она от этого согревается.
Он опустился на нее, хотя она понимала, что он перенес на нее не всю свою тяжесть. И ее охватило наслаждение от того, что он делает, тем более сильное, что теперь она могла отдаться ему более осознанно, потому что ей было тепло и удобно и она ощущала его всем телом, а не только там, где они соединились. И он мог двигаться свободнее на широкой кровати в натопленной комнате.
Однако она недолго занималась сравнениями и размышлениями о чем-то, кроме настоящего. Супружеский акт – это такая плотская вещь, что размышления здесь не нужны и попросту невозможны после нескольких первых мгновений. Она вся сосредоточилась на своих ощущениях. Наслаждение поднималось снизу волнами, охватывая груди, горло, доходило до ноздрей и выходило через кончики пальцев. Она лежала неподвижно, чтобы не упустить один-единственный момент, один-единственный удар боли.
Ей не хотелось, чтобы все кончилось. Она услышала свой голос, тихонько протестующий, когда он начал двигаться в другом ритме и она поняла, что сейчас наступит конец. Если бы дело было только в ней, она могла бы продолжать это хоть всю ночь. Но тут к ней опять вернулись воспоминания: когда он напрягся, еле слышно вздохнул – вздох раздался где-то сбоку от ее головы, – она ощутила в себе знакомый жаркий поток. Он отдал ей свое семя.
Это Кеннет, подумала она, когда тело его обмякло. Она не открывала глаз, но это было и не нужно. И света ей не нужно. Она знала, что это Кеннет. И никого другого просто не существует.
Они должны это сделать, сказала она ему еще в карете, если хотят принять разумное решение. Но может ли она принимать разумные решения теперь? Ведь то, что произошло, только убедило ее, что она должна отгородиться от него, если хочет спокойного будущего. То, что она любит его, и всегда любила, и будет любить, совершенно несущественно. Любовь не слепа, хотя поэты и утверждают обратное. А если слепа, то не должна быть таковой. В реальных отношениях существенны гораздо более важные веши – симпатия, уважение, доверие, например. То, что она любит его, значения не имеет. Однако она опасалась, что после этой ночи она уже не сможет отодвинуть этот факт на задворки сознания. Она вздохнула.
– Прошу прощения. Я, наверное, очень тяжелый. – Он лег рядом с ней, и ей внезапно показалось, что стало холодно и одиноко. Он опустил ее рубашку и укрыл ее одеялом. Потом оперся на локоть. – Мы должны использовать эту сторону нашего супружества так же, как и всякую другую, чтобы создать наше будущее. Со временем вы научитесь – если мы согласимся дать себе достаточно времени – достигать всей полноты наслаждения. Вам предстоит многому научиться – и, без сомнения, многому научить. Однако сейчас уже очень поздно. Наверное, светает. Не утруждайте себя ранним вставанием. Мы приглашены к Эдамсам на обед, вы это знаете? А потом идем в театр. Я приду за вами, когда настанет время отвезти вас на обед.
– Да, – сказала она. – Благодарю вас. – Значит, до вечера она его не увидит? Она ждала, когда же он уляжется. Его тело больше не согревало ее. Ей хотелось касаться его, спать рядом с ним, как спали они в хижине отшельника.
Но он встал с постели, неторопливо надел ночную рубашку и халат, не выказывая ни малейшего смущения. Да и стоит ли смущаться? Они уже миновали пору смущения. Кроме того, он безукоризненно сложен. Его не портят даже многочисленные шрамы, оставшиеся от старых ран.
– Доброй ночи, – сказал он, оборачиваясь, чтобы взглянуть на нее перед уходом. – Я рад, Майра, что вы приехали.
– Доброй ночи, – отозвалась она.
Он подождал немного, но Майра не могла заставить себя сказать, что тоже этому рада. Она не была в этом уверена – или, точнее, не была уверена, должна ли она быть рада.
Она не ожидала, что останется одна. Она озябла, застегнула пуговки на рубашке. Ей было немного больно. Нет, не совсем больно – просто она еще чувствовала пульсирующее желание, которое он пробудил в ней. И ей стало одиноко. Она встревожилась, поняв это. Она вполне могла бы провести всю жизнь одна, но ей не хотелось пускаться в размышления об одиночестве.
«Со временем вы научитесь достигать всей полноты наслаждения». Что он имел в виду? Знает ли он, какое наслаждение она испытала? Кажется, больше уже невозможно. Во всем мире нет ничего, что могло бы с этим сравниться. «Вам многому предстоит научиться». Ей стало стыдно, она почувствовала себя униженной. Он заметил, что она испытывает желание. Конечно, заметил. Она ничего не умеет. Она думала, что это самое восхитительное, что было в ее жизни, а он думает, что ей многому предстоит научиться.
Майра тяжело вздохнула и повернулась на бок, чтобы взбить подушку. Весь этот день – и почти всю ночь – она провела в суете. Всего день и ночь, а кажется, прошел целый месяц. Вряд ли сумеет она выдержать две с лишним недели в таком же духе.
Впрочем, вряд ли она сумеет выдержать спокойную, скучную жизнь в одиночестве там, в Данбертоне, после одного этого дня. Майра подняла голову и еще раз взбила подушку, вложив в это деяние гораздо больше сил и недовольства, чем требовалось.
Ей хотелось бы – о, как хотелось! – не выставлять напоказ свою самую глубокую, самую мрачную тайну. Ей хотелось бы не признаваться даже самой себе, что она его любит. Жаль, что он не лежит сейчас рядом. Ей хотелось бы, чтобы он не уходил, чтобы обнимал ее, укрывал своим телом, как было тогда.
Может быть, она опять забеременела?
Она накрыла голову подушкой с твердой решимостью уснуть.
Лорд Пелем несколько минут виновато извинялся, пребывая в явной растерянности.
– Это мне урок. Вот что значит быть остроумным и оказаться жестоким по отношению к людям, которых я даже не знаю, – сказал он. – Я тогда не понял, Кеннет, что она может что-то значить для тебя. Я думал, это просто соседка. Но даже если бы она действительно была: просто соседкой, с мрей стороны было зло высмеивать ее за глаза.
– Все же лучше, чем делать это прямо в глаза, я полагаю, – сказал мистер Гаскон.
– Не говори мне, Идеи, – лорд Роули состроил гримасу, – что ты упражнялся в остротах насчет леди Хэверфорд. Это случилось до того, как вы узнали о ее отношениях с Кеннетом? Вам страшно повезло, старина, что вас не вызвали на поединок.
– Майра в то время была в положении, она не сказала мне правды и все еще была помолвлена с другим, – сказал Кеннет. – Эти времена позади. Забудем об этом, Иден.
– Помолвлена с другим? – удивился лорд Роули. – Ух! Но как бы ни выглядела она в то время, сейчас она изумительно хороша собой. Сегодня утром, попозже, Кэтрин и Дафна берут се с собой в парк. Могу спорить, что после этого они отправятся по модным лавкам. Вам повезет, Кен, если ваше состояние не будет съедено за ближайшие недели, а вам удастся видеть свою жену – хотя бы для того, чтобы пожелать ей доброго утра и доброй ночи.
– Вы жалуетесь, Рекс? – засмеялся мистер Гаскон.
– Я жалуюсь? – переспросил виконт. – Нет, жена у меня не мотовка. Она слишком привыкла экономить. Но светские развлечения разлучают мужей и жен. Я буду счастлив вернуться на лето в Стреттон, а может быть, и на осень, и на зиму.
– Нельсон! – закричал Кеннет, потому что его собака заметила двух детей, гуляющих с нянькой, и помчалась за ними с веселым лаем. Услышав голос хозяина, пес перешел с галопа на ленивый бег вприпрыжку, а потом внезапно остановился. Но младшая девочка, бросив няньку, подошла к Нельсону, погладила его по голове, назвала славной собачкой. А Нельсон лизнул ее в лицо.
– И это боевая собака! – с насмешкой сказал мистер Гаскон. – Ей-богу, никак не привыкну к его нраву.
– Нрав как и у всех нас, Нэт, – сказал лорд Пелем. – У всех бойцов. Не буду утверждать, что сожалею о том, что эта глава нашей жизни прочитана.
Однако Кеннет думал о последних словах лорда Роули. Это верно: Лондон в период сезона не очень подходящее место, где можно проводить время с женой. Приглашая ее сюда, он этого не понимал. Он тоже был бы счастлив уехать домой на лето, но ведь это не входит в их договор. Этот новый пункт придется еще обсудить с ней. И для него эта идея нова – лето в Данбертоне. С Майрой.
Соблазнительно!
Ему всегда нравилось проводить первую половину дня с друзьями. Он с удовольствием побывал днем па скачках с мистером Гасконом и несколькими новыми знакомыми. Лорд Роули с женой был приглашен на пикник, а лорд Пелем собирался провести вторую половину дня со своей новой любовницей. И все же весь день Кеннета терзала мысль о том, что у него есть только две недели, чтобы убедить Майру сохранить их брак, и вот прошел день, а он ее еще и не видел.
Мысли его постоянно возвращались к прошедшей ночи. Майра очень удивила его. Он никак не предполагал, что она согласится спать с ним, в особенности если учесть, что на протяжении всего дня между ними то и дело возникали трения и день этот никак нельзя было назвать удачным. Однако он получил огромное удовольствие, и это еще слабо сказано. И она тоже. Она вела себя пассивно, высот страсти не достигла, хотя он и пытался дать ей нужное время. Но легла она так, чтобы полностью раскрыться ему навстречу, и была расслаблена и восприимчива. Если бы ей было неприятно, он заметил бы это. Ей понравилось.
Не тогда ли он решил, что хочет прожить с ней всю жизнь? Не было ли это просто результатом постельного удовольствия? Однако ведь с самой удачной любовницей он никогда не думал ни о каком постоянстве. В постели нужно разнообразие, постоянная новизна. Нет, не нужно быть несправедливым к самому себе, воображая, будто весь его интерес к Майре сводится к вожделению. Кроме того, столь неумелой любовницы у него еще не было.
Нет, подумал он не без облегчения. Существует только одна причина, по которой можно желать постоянства в отношениях с женщиной, по которой можно даже расстаться со склонностью к разнообразию. Это не похоть, а нечто другое. Ему страшно не хотелось подыскивать нужное слово. Но ничего не поделаешь. Можно запретить себе произносить это слово, но нельзя не думать о нем.
Потому что он любит ее. Пусть она и несносна, и упряма, и резка на язык, а если вспомнить о событиях девятилетней давности – нечто и похуже. А он ее любит.
Немного погодя он поспешно направился в дом, поручив свою лошадь попечениям конюха. Дома ли она? Он не видел ее с тех пор, как оставил в постели незадолго до рассвета-с величайшим нежеланием. Однако ему не хотелось воспользоваться ее великодушием и остаться спать у нее. Конечно, сейчас она уже дома, ведь довольно поздно.
– Ее сиятельство в гостиной, – доложил дворецкий.
Граф поднялся наверх, перешагивая через две ступеньки, а потом сообразил, что глупо выглядит в глазах слуг, наблюдающих за ним и обменивающихся понимающими ухмылками.
Майра сидела у камина очень прямо, в изящной позе. Когда он открыл дверь, она отложила рукоделие в сторону. Кеннет вдруг оробел. Как глупо! Он дошел до середины комнаты и поклонился.
– Надеюсь, вы хорошо провели день? – спросил он.
– Вы сильно опаздываете, милорд, – сказала она. – Вы, вероятно, забыли, что мы приглашены на обед? Он выгнул брови и взглянул на часы.
– Опаздываю, сударыня? – удивился он. – Вряд ли. И это единственное приветствие, которое меня ждет? Сердитое, с холодным взглядом и поджатыми губами?
Его хорошее настроение мгновенно сменилось раздражением. Какую волшебную сказку для детей придумывал он за последний час? Вот она, подлинная Майра. Вот что она чувствует на самом деле.
– Я полагаю, что опоздать – значит поступить невежливо с мистером и миссис Эдамс, – проговорила она. – А вы весь в пыли, милорд. Вам нужно принять ванну.
– Можете быть уверены, сударыня, – отозвался он, – что слуги это тоже заметили и что уже сейчас в мою туалетную несут горячую воду. Прошу прощения, что оскорбил вашу чувствительность, появившись перед вами в таком виде.
Она ничего не ответила. Взяла было в руки рукоделие, но передумала и положила его снова себе на колени.
– Что случилось? – спросил он. – Ведь дело вовсе не в моем воображаемом опоздании и не во вполне реальной пыли, не так ли?
Она задумчиво посмотрела на него, взгляд ее был враждебен.
– Это вы настроили матушку таким образом? – спросила Майра. – Она говорила согласно вашим указаниям? Я возмущена до глубины души. Вы обманули меня, заманив сюда под ложным предлогом!
Он подошел и стал рядом с ее креслом, заложив руки за спину.
– А я до глубины души возмущен вашим поведением, сударыня. Если бы у меня было что сказать вам, я сказал бы сам. Что же такое сказала моя мать, из-за чего вы так расстроены?
– Она все время делала словесные выпады против меня, когда мы находились в обществе других леди, прекрасно зная, что я не могу ответить ей тем же. Судя по всему, мне придется приложить множество усилий, чтобы преодолеть свои деревенские привычки. А это означает, что по возвращении в Данбертон я должна тщательнее выбирать знакомства. Я не должна приглашать к себе кого попало и сама не должна принимать любое приглашение. Я больше не должна дружить с Хэрриет Линкольн. Я должна пригласить в Данбертон гостей на лето, чтобы общаться с теми, кто больше соответствует моему положению графини Хэверфорд. Я должна отучить свою мать то и дело приезжать ко мне и уезжать из Данбертона. Я должна как можно скорее подарить вам сына. Продолжать?
Он рассердился – и на мать, и на Майру.
– И вы решили, что все это идет от меня?
– Зачем вы все-таки вызвали меня в Лондон?
– Я пригласил вас сюда по той самой причине, о которой сообщил, вам позавчера вечером, – сказал он. – Моя мать говорила по собственной инициативе. Если вы, сударыня, не желаете сносить ее колкости, то я с ней поговорю. Но еще лучше, если бы с ней поговорили вы сами. Напомню, что вы, а не она графиня Хэверфорд и хозяйка Данбертона. С нашими соседями вы можете поддерживать такие отношения, какие вам угодны, Майра, и считать друзьями тех, кого вам хочется. Леди Хейз может жить в Данбертоне, если вы этого хотите. Если же говорить о сыне, то он или она, дочь, без сомнения, появятся и без чьего-то желания, если супружеские отношения между нами будут продолжаться. Вы можете не пускать меня в свою постель, когда не захотите этого. И можете быть уверены, что я никогда не прибегну к силе, чтобы осуществить свои права.
В эту минуту он не испытывал никакого желания продолжать их эксперимент. Он был бы очень рад, если бы она заявила, что хочет вернуться в Корнуолл. Как могла она поверить, будто его мать говорила сегодня от его имени?
– Кажется, я была несправедлива по отношению к вам, – натянуто проговорила она. – Прошу прощения.
Однако настроение у него уже испортилось. И наверное, это к лучшему. Не стоит любить ее.
– Надеюсь, по крайней мере, утро вы провели с удовольствием? – спросил он.
– Да, спасибо, – ответила она. – Общество собралось очень приятное. Погуляв в парке, мы отправились в модные лавки.
Он слегка улыбнулся. Рекс был совершенно прав.
– Я кое-что купила, – продолжила она, отворачиваясь и ища что-то на столике. – И заплатила из своих карманных денег. Вам не пришлют счет.
– Вы можете присылать мне ваши счета в любое время.
– Но это подарок. – Она протянула ему маленький сверток. – Что-то вроде свадебного дара. Вы же вчера сделали мне подарок на свадьбу!
Он взял у нее сверток и, развернув, увидел маленькую лакированную табакерку.
– Я никогда не видела, чтобы вы нюхали табак. Но она такая красивая!
Если он останется с Майрой, подумал Кеннет, спокойной жизни ему не видать. За последние десять минут настроение его головокружительно переходило из одной крайности в другую. Ему захотелось плакать. Подарок не был особенно дорогим. Он видывал табакерки и подороже. И конечно, он не нюхал табак, и, стало быть, табакерка ему вовсе не нужна.
Однако это свадебный подарок от жены.
– Может быть, мне придется начать нюхать табак? – сказал он. – И простите, чихать на вас.
На мгновение глаза ее повеселели, она заулыбалась.
– Благодарю вас, – сказал он. – Она действительно очень красивая.
– Мы опоздаем, милорд, – сказала она, вставая.
– А я весь в пыли. Могу ли я предложить вам руку и проводить вас в вашу туалетную комнату?
И она оперлась на его руку.
Глава 21
Она не воспринимала поцелуй как проявление сексуальности. Она целовала многих, но это было выражение нежности. Даже когда Кеннет целовал ее, девушку, это было нечто романтическое, а не плотское. Но сейчас она вспомнила, как он целовал ее в хижине отшельника, для того чтобы пробудить в ней огонь. Это не было выражением нежности. И теперь он поступил так же – широко раздвинул ее губы своими губами, кончиком языка прикасаясь к небу, двигая языком ритмично взад-вперед, пока ее не охватил бурный поток ощущений в другом месте, там, где он вскоре будет делать почти то же самое.
Ее охватило отчаяние. Она так беспомощна, так неопытна!.. Все ее внимание было сосредоточено на том, что делает его язык; при этом пуговки на ее рубашке оказались расстегнуты, так что она была теперь обнажена до пояса. Та рука, что не обнимала ее за плечи, легко ласкала ее груди. Пальцем он нажимал на сосок, пока тот не стал твердым и одновременно нежным и очень чувствительным. А потом рука его скользнула вниз. Пальцы его исследовали ее, ей было страшно стыдно. Сейчас он почувствует, что она… Она вздрогнула.
– Нет-нет, – сказал его голос у самого ее уха, – все так и должно быть. Иначе вам было бы неприятно. Ваше тело предупреждено о том, что сейчас произойдет, и оно подготовилось.
Она злилась на свои неопытность и невежество. В его столь очевидно опытных руках она чувствовала себя совершенно беспомощной. «Интересно, сколько женщин было у него за последние два месяца?» – подумала она и отогнала эту мысль с внутренним содроганием.
Как все было по-другому, когда на них лежали слои тяжелой зимней одежды, а холод пронизывал до костей! Тело его уже не ощущалось как только тяжелый груз, дарующий тепло. Это обнаженное тело было замечательно плотным, мускулистым. Она не заметила, когда он снял с себя рубашку. На этот раз им не нужны были покровы, не было узкого, неудобного, комковатого матраса. Когда он почувствовал, что готов, он поднял ее рубашку. Она не помнила, чтобы в прошлый раз так ощущала живость происходящего, как сегодня.
Но она помнила, что было дальше – свое напряжение, мгновенный страх, что она не выдержит. Но сегодня боли не было. И сегодня она могла лечь так, чтобы почувствовать все как следует. Это, конечно, самое примитивное плотское ощущение – соединение мужчины и женщины. Вдруг она поняла, что тяжесть его тела ослабла, и открыла глаза. Он опирался на локти и смотрел ей в глаза.
– Да, это очень серьезно, – сказал он.
Ее веки затрепетали и снова закрылись в предвкушении того, что сейчас произойдет, – это она уже знала в отличие от первой ночи. И он взял ее – медленно и плавно.
– Ах!.. – Она удовлетворенно вздохнула, ощутив наслаждение от того, что будет дальше. Это и в самом деле наслаждение. Вчера вечером и сегодня утром случилось много такого, что могло бы омрачить это наслаждение. Но пока это наслаждение длится, оно удивительно – и не только потому, что она от этого согревается.
Он опустился на нее, хотя она понимала, что он перенес на нее не всю свою тяжесть. И ее охватило наслаждение от того, что он делает, тем более сильное, что теперь она могла отдаться ему более осознанно, потому что ей было тепло и удобно и она ощущала его всем телом, а не только там, где они соединились. И он мог двигаться свободнее на широкой кровати в натопленной комнате.
Однако она недолго занималась сравнениями и размышлениями о чем-то, кроме настоящего. Супружеский акт – это такая плотская вещь, что размышления здесь не нужны и попросту невозможны после нескольких первых мгновений. Она вся сосредоточилась на своих ощущениях. Наслаждение поднималось снизу волнами, охватывая груди, горло, доходило до ноздрей и выходило через кончики пальцев. Она лежала неподвижно, чтобы не упустить один-единственный момент, один-единственный удар боли.
Ей не хотелось, чтобы все кончилось. Она услышала свой голос, тихонько протестующий, когда он начал двигаться в другом ритме и она поняла, что сейчас наступит конец. Если бы дело было только в ней, она могла бы продолжать это хоть всю ночь. Но тут к ней опять вернулись воспоминания: когда он напрягся, еле слышно вздохнул – вздох раздался где-то сбоку от ее головы, – она ощутила в себе знакомый жаркий поток. Он отдал ей свое семя.
Это Кеннет, подумала она, когда тело его обмякло. Она не открывала глаз, но это было и не нужно. И света ей не нужно. Она знала, что это Кеннет. И никого другого просто не существует.
Они должны это сделать, сказала она ему еще в карете, если хотят принять разумное решение. Но может ли она принимать разумные решения теперь? Ведь то, что произошло, только убедило ее, что она должна отгородиться от него, если хочет спокойного будущего. То, что она любит его, и всегда любила, и будет любить, совершенно несущественно. Любовь не слепа, хотя поэты и утверждают обратное. А если слепа, то не должна быть таковой. В реальных отношениях существенны гораздо более важные веши – симпатия, уважение, доверие, например. То, что она любит его, значения не имеет. Однако она опасалась, что после этой ночи она уже не сможет отодвинуть этот факт на задворки сознания. Она вздохнула.
– Прошу прощения. Я, наверное, очень тяжелый. – Он лег рядом с ней, и ей внезапно показалось, что стало холодно и одиноко. Он опустил ее рубашку и укрыл ее одеялом. Потом оперся на локоть. – Мы должны использовать эту сторону нашего супружества так же, как и всякую другую, чтобы создать наше будущее. Со временем вы научитесь – если мы согласимся дать себе достаточно времени – достигать всей полноты наслаждения. Вам предстоит многому научиться – и, без сомнения, многому научить. Однако сейчас уже очень поздно. Наверное, светает. Не утруждайте себя ранним вставанием. Мы приглашены к Эдамсам на обед, вы это знаете? А потом идем в театр. Я приду за вами, когда настанет время отвезти вас на обед.
– Да, – сказала она. – Благодарю вас. – Значит, до вечера она его не увидит? Она ждала, когда же он уляжется. Его тело больше не согревало ее. Ей хотелось касаться его, спать рядом с ним, как спали они в хижине отшельника.
Но он встал с постели, неторопливо надел ночную рубашку и халат, не выказывая ни малейшего смущения. Да и стоит ли смущаться? Они уже миновали пору смущения. Кроме того, он безукоризненно сложен. Его не портят даже многочисленные шрамы, оставшиеся от старых ран.
– Доброй ночи, – сказал он, оборачиваясь, чтобы взглянуть на нее перед уходом. – Я рад, Майра, что вы приехали.
– Доброй ночи, – отозвалась она.
Он подождал немного, но Майра не могла заставить себя сказать, что тоже этому рада. Она не была в этом уверена – или, точнее, не была уверена, должна ли она быть рада.
Она не ожидала, что останется одна. Она озябла, застегнула пуговки на рубашке. Ей было немного больно. Нет, не совсем больно – просто она еще чувствовала пульсирующее желание, которое он пробудил в ней. И ей стало одиноко. Она встревожилась, поняв это. Она вполне могла бы провести всю жизнь одна, но ей не хотелось пускаться в размышления об одиночестве.
«Со временем вы научитесь достигать всей полноты наслаждения». Что он имел в виду? Знает ли он, какое наслаждение она испытала? Кажется, больше уже невозможно. Во всем мире нет ничего, что могло бы с этим сравниться. «Вам многому предстоит научиться». Ей стало стыдно, она почувствовала себя униженной. Он заметил, что она испытывает желание. Конечно, заметил. Она ничего не умеет. Она думала, что это самое восхитительное, что было в ее жизни, а он думает, что ей многому предстоит научиться.
Майра тяжело вздохнула и повернулась на бок, чтобы взбить подушку. Весь этот день – и почти всю ночь – она провела в суете. Всего день и ночь, а кажется, прошел целый месяц. Вряд ли сумеет она выдержать две с лишним недели в таком же духе.
Впрочем, вряд ли она сумеет выдержать спокойную, скучную жизнь в одиночестве там, в Данбертоне, после одного этого дня. Майра подняла голову и еще раз взбила подушку, вложив в это деяние гораздо больше сил и недовольства, чем требовалось.
Ей хотелось бы – о, как хотелось! – не выставлять напоказ свою самую глубокую, самую мрачную тайну. Ей хотелось бы не признаваться даже самой себе, что она его любит. Жаль, что он не лежит сейчас рядом. Ей хотелось бы, чтобы он не уходил, чтобы обнимал ее, укрывал своим телом, как было тогда.
Может быть, она опять забеременела?
Она накрыла голову подушкой с твердой решимостью уснуть.
* * *
Кеннет приятно провел утро с друзьями. Хотя спал он всего несколько часов, но был полон сил, когда отправился на верховую прогулку по парку. Он был рад даже ветру, и холоду – дарам сумрачного неба.Лорд Пелем несколько минут виновато извинялся, пребывая в явной растерянности.
– Это мне урок. Вот что значит быть остроумным и оказаться жестоким по отношению к людям, которых я даже не знаю, – сказал он. – Я тогда не понял, Кеннет, что она может что-то значить для тебя. Я думал, это просто соседка. Но даже если бы она действительно была: просто соседкой, с мрей стороны было зло высмеивать ее за глаза.
– Все же лучше, чем делать это прямо в глаза, я полагаю, – сказал мистер Гаскон.
– Не говори мне, Идеи, – лорд Роули состроил гримасу, – что ты упражнялся в остротах насчет леди Хэверфорд. Это случилось до того, как вы узнали о ее отношениях с Кеннетом? Вам страшно повезло, старина, что вас не вызвали на поединок.
– Майра в то время была в положении, она не сказала мне правды и все еще была помолвлена с другим, – сказал Кеннет. – Эти времена позади. Забудем об этом, Иден.
– Помолвлена с другим? – удивился лорд Роули. – Ух! Но как бы ни выглядела она в то время, сейчас она изумительно хороша собой. Сегодня утром, попозже, Кэтрин и Дафна берут се с собой в парк. Могу спорить, что после этого они отправятся по модным лавкам. Вам повезет, Кен, если ваше состояние не будет съедено за ближайшие недели, а вам удастся видеть свою жену – хотя бы для того, чтобы пожелать ей доброго утра и доброй ночи.
– Вы жалуетесь, Рекс? – засмеялся мистер Гаскон.
– Я жалуюсь? – переспросил виконт. – Нет, жена у меня не мотовка. Она слишком привыкла экономить. Но светские развлечения разлучают мужей и жен. Я буду счастлив вернуться на лето в Стреттон, а может быть, и на осень, и на зиму.
– Нельсон! – закричал Кеннет, потому что его собака заметила двух детей, гуляющих с нянькой, и помчалась за ними с веселым лаем. Услышав голос хозяина, пес перешел с галопа на ленивый бег вприпрыжку, а потом внезапно остановился. Но младшая девочка, бросив няньку, подошла к Нельсону, погладила его по голове, назвала славной собачкой. А Нельсон лизнул ее в лицо.
– И это боевая собака! – с насмешкой сказал мистер Гаскон. – Ей-богу, никак не привыкну к его нраву.
– Нрав как и у всех нас, Нэт, – сказал лорд Пелем. – У всех бойцов. Не буду утверждать, что сожалею о том, что эта глава нашей жизни прочитана.
Однако Кеннет думал о последних словах лорда Роули. Это верно: Лондон в период сезона не очень подходящее место, где можно проводить время с женой. Приглашая ее сюда, он этого не понимал. Он тоже был бы счастлив уехать домой на лето, но ведь это не входит в их договор. Этот новый пункт придется еще обсудить с ней. И для него эта идея нова – лето в Данбертоне. С Майрой.
Соблазнительно!
Ему всегда нравилось проводить первую половину дня с друзьями. Он с удовольствием побывал днем па скачках с мистером Гасконом и несколькими новыми знакомыми. Лорд Роули с женой был приглашен на пикник, а лорд Пелем собирался провести вторую половину дня со своей новой любовницей. И все же весь день Кеннета терзала мысль о том, что у него есть только две недели, чтобы убедить Майру сохранить их брак, и вот прошел день, а он ее еще и не видел.
* * *
Возвращаясь к вечеру домой, он вдруг осознал острое желание убедить Майру остаться с ним. Разве эксперимент, которым они заняты, не их общее дело? Разве оба они не решили использовать эти две недели, чтобы определить, могут ли они выносить друг друга, могут ли превратить свой брак из формальности в потребность?Мысли его постоянно возвращались к прошедшей ночи. Майра очень удивила его. Он никак не предполагал, что она согласится спать с ним, в особенности если учесть, что на протяжении всего дня между ними то и дело возникали трения и день этот никак нельзя было назвать удачным. Однако он получил огромное удовольствие, и это еще слабо сказано. И она тоже. Она вела себя пассивно, высот страсти не достигла, хотя он и пытался дать ей нужное время. Но легла она так, чтобы полностью раскрыться ему навстречу, и была расслаблена и восприимчива. Если бы ей было неприятно, он заметил бы это. Ей понравилось.
Не тогда ли он решил, что хочет прожить с ней всю жизнь? Не было ли это просто результатом постельного удовольствия? Однако ведь с самой удачной любовницей он никогда не думал ни о каком постоянстве. В постели нужно разнообразие, постоянная новизна. Нет, не нужно быть несправедливым к самому себе, воображая, будто весь его интерес к Майре сводится к вожделению. Кроме того, столь неумелой любовницы у него еще не было.
Нет, подумал он не без облегчения. Существует только одна причина, по которой можно желать постоянства в отношениях с женщиной, по которой можно даже расстаться со склонностью к разнообразию. Это не похоть, а нечто другое. Ему страшно не хотелось подыскивать нужное слово. Но ничего не поделаешь. Можно запретить себе произносить это слово, но нельзя не думать о нем.
Потому что он любит ее. Пусть она и несносна, и упряма, и резка на язык, а если вспомнить о событиях девятилетней давности – нечто и похуже. А он ее любит.
Немного погодя он поспешно направился в дом, поручив свою лошадь попечениям конюха. Дома ли она? Он не видел ее с тех пор, как оставил в постели незадолго до рассвета-с величайшим нежеланием. Однако ему не хотелось воспользоваться ее великодушием и остаться спать у нее. Конечно, сейчас она уже дома, ведь довольно поздно.
– Ее сиятельство в гостиной, – доложил дворецкий.
Граф поднялся наверх, перешагивая через две ступеньки, а потом сообразил, что глупо выглядит в глазах слуг, наблюдающих за ним и обменивающихся понимающими ухмылками.
Майра сидела у камина очень прямо, в изящной позе. Когда он открыл дверь, она отложила рукоделие в сторону. Кеннет вдруг оробел. Как глупо! Он дошел до середины комнаты и поклонился.
– Надеюсь, вы хорошо провели день? – спросил он.
– Вы сильно опаздываете, милорд, – сказала она. – Вы, вероятно, забыли, что мы приглашены на обед? Он выгнул брови и взглянул на часы.
– Опаздываю, сударыня? – удивился он. – Вряд ли. И это единственное приветствие, которое меня ждет? Сердитое, с холодным взглядом и поджатыми губами?
Его хорошее настроение мгновенно сменилось раздражением. Какую волшебную сказку для детей придумывал он за последний час? Вот она, подлинная Майра. Вот что она чувствует на самом деле.
– Я полагаю, что опоздать – значит поступить невежливо с мистером и миссис Эдамс, – проговорила она. – А вы весь в пыли, милорд. Вам нужно принять ванну.
– Можете быть уверены, сударыня, – отозвался он, – что слуги это тоже заметили и что уже сейчас в мою туалетную несут горячую воду. Прошу прощения, что оскорбил вашу чувствительность, появившись перед вами в таком виде.
Она ничего не ответила. Взяла было в руки рукоделие, но передумала и положила его снова себе на колени.
– Что случилось? – спросил он. – Ведь дело вовсе не в моем воображаемом опоздании и не во вполне реальной пыли, не так ли?
Она задумчиво посмотрела на него, взгляд ее был враждебен.
– Это вы настроили матушку таким образом? – спросила Майра. – Она говорила согласно вашим указаниям? Я возмущена до глубины души. Вы обманули меня, заманив сюда под ложным предлогом!
Он подошел и стал рядом с ее креслом, заложив руки за спину.
– А я до глубины души возмущен вашим поведением, сударыня. Если бы у меня было что сказать вам, я сказал бы сам. Что же такое сказала моя мать, из-за чего вы так расстроены?
– Она все время делала словесные выпады против меня, когда мы находились в обществе других леди, прекрасно зная, что я не могу ответить ей тем же. Судя по всему, мне придется приложить множество усилий, чтобы преодолеть свои деревенские привычки. А это означает, что по возвращении в Данбертон я должна тщательнее выбирать знакомства. Я не должна приглашать к себе кого попало и сама не должна принимать любое приглашение. Я больше не должна дружить с Хэрриет Линкольн. Я должна пригласить в Данбертон гостей на лето, чтобы общаться с теми, кто больше соответствует моему положению графини Хэверфорд. Я должна отучить свою мать то и дело приезжать ко мне и уезжать из Данбертона. Я должна как можно скорее подарить вам сына. Продолжать?
Он рассердился – и на мать, и на Майру.
– И вы решили, что все это идет от меня?
– Зачем вы все-таки вызвали меня в Лондон?
– Я пригласил вас сюда по той самой причине, о которой сообщил, вам позавчера вечером, – сказал он. – Моя мать говорила по собственной инициативе. Если вы, сударыня, не желаете сносить ее колкости, то я с ней поговорю. Но еще лучше, если бы с ней поговорили вы сами. Напомню, что вы, а не она графиня Хэверфорд и хозяйка Данбертона. С нашими соседями вы можете поддерживать такие отношения, какие вам угодны, Майра, и считать друзьями тех, кого вам хочется. Леди Хейз может жить в Данбертоне, если вы этого хотите. Если же говорить о сыне, то он или она, дочь, без сомнения, появятся и без чьего-то желания, если супружеские отношения между нами будут продолжаться. Вы можете не пускать меня в свою постель, когда не захотите этого. И можете быть уверены, что я никогда не прибегну к силе, чтобы осуществить свои права.
В эту минуту он не испытывал никакого желания продолжать их эксперимент. Он был бы очень рад, если бы она заявила, что хочет вернуться в Корнуолл. Как могла она поверить, будто его мать говорила сегодня от его имени?
– Кажется, я была несправедлива по отношению к вам, – натянуто проговорила она. – Прошу прощения.
Однако настроение у него уже испортилось. И наверное, это к лучшему. Не стоит любить ее.
– Надеюсь, по крайней мере, утро вы провели с удовольствием? – спросил он.
– Да, спасибо, – ответила она. – Общество собралось очень приятное. Погуляв в парке, мы отправились в модные лавки.
Он слегка улыбнулся. Рекс был совершенно прав.
– Я кое-что купила, – продолжила она, отворачиваясь и ища что-то на столике. – И заплатила из своих карманных денег. Вам не пришлют счет.
– Вы можете присылать мне ваши счета в любое время.
– Но это подарок. – Она протянула ему маленький сверток. – Что-то вроде свадебного дара. Вы же вчера сделали мне подарок на свадьбу!
Он взял у нее сверток и, развернув, увидел маленькую лакированную табакерку.
– Я никогда не видела, чтобы вы нюхали табак. Но она такая красивая!
Если он останется с Майрой, подумал Кеннет, спокойной жизни ему не видать. За последние десять минут настроение его головокружительно переходило из одной крайности в другую. Ему захотелось плакать. Подарок не был особенно дорогим. Он видывал табакерки и подороже. И конечно, он не нюхал табак, и, стало быть, табакерка ему вовсе не нужна.
Однако это свадебный подарок от жены.
– Может быть, мне придется начать нюхать табак? – сказал он. – И простите, чихать на вас.
На мгновение глаза ее повеселели, она заулыбалась.
– Благодарю вас, – сказал он. – Она действительно очень красивая.
– Мы опоздаем, милорд, – сказала она, вставая.
– А я весь в пыли. Могу ли я предложить вам руку и проводить вас в вашу туалетную комнату?
И она оперлась на его руку.
Глава 21
Эти две недели то ползли, то летели. Майре иногда казалось, что каждый день так переполнен самыми разными делами, что у нее никогда не будет времени отдохнуть. Иногда она скучала по спокойной и размеренной жизни в Корнуолле. В другой раз она вспоминала, что эти недели, возможно, останутся единственными, которые ей суждено провести в Лондоне во время сезона, и что на самом деле здесь столько развлечений, которых нельзя упустить. Иногда ей хотелось оказаться подальше от Кеннета, чтобы иметь возможность поразмышлять спокойно. Не проходило ни дня, чтобы они не перечили друг другу, в особенности, если проводили какое-то время вместе.
Порой ее охватывал страх при мысли о том, что, возможно, ей придется всю оставшуюся жизнь прожить без него. Неужто это возможно? Нередко она расстраивалась из-за требований своих приятельниц и знакомых, а также из-за требований его друзей, которые разлучали их надолго, а зачастую и на целый день. А порой ей казалось, что они сдружатся больше, если будут видеть друг друга реже.
Но существовала часть суток, когда они не ссорились и не перечили друг другу, а пребывали в состоянии полного взаимного расположения. Но как бы то, что происходит ночью, ни было само по себе восхитительно, отношения выстроить только на этом нельзя. Однако если она вернется в Данбертон, как сможет она обходиться без этого? Наверное, так же, как всегда, – жила же она без этого раньше! Но теперь, зная, чего она лишилась, ей будет труднее. Хотя она знала еще не все и даже не большую часть: каждая ночь не походила на другую, и каждая была чудесна.
Изредка днем они отправлялись в парк погулять пешком или покататься в коляске. Посещали галереи, побывали один раз на «венецианском завтраке» и на свадьбе в церкви Святого Георгия. Вечера они проводили в театрах, на концертах, балах, на приемах и литературных собраниях. Их часто приглашали на обеды, и один раз они принимали у себя. Одним словом, они никогда не испытывали недостатка в обществе или развлечениях.
Однажды утром, гуляя в парке, Майра столкнулась со своей невесткой. Та была с кузиной лорда Энсли, а Майра – с леди Роули и леди Бэрд. Дамы остановились, чтобы обменяться приветствиями, а когда все пошли дальше, Майра с удивлением заметила, что ее невестка со своей спутницей идут в одном направлении с ними, при этом Хелен старается сделать так, чтобы оказаться рядом с Майрой и немного отстать от остальных.
– Мама глубоко возмущена, – сказала Хелен после того, как разговор о погоде иссяк. – Вы, вероятно, дали ей очень серьезный отпор?
– Мне жаль, что она восприняла это как отпор, – холодно возразила Майра. – Я просто хотела дать ей понять, что за свое поведение я отвечаю только перед мужем.
– Ах, мама, конечно, оправится, – сказала Хелен, – но ей трудно будет жить с сознанием, что она в немилости у Кеннета, а он дал ей еще более резкий отпор, как вам известно.
Майре это не было известно. И ей это очень понравилось.
– Дело в том, – продолжала Хелен, – что у Майкла нет сестер, только братья. Вы у меня единственная сестра. Как и я у вас. Было бы грустно, если бы мы шли по жизни, оставаясь врагами.
– До прошлого Рождества я и не знала, что мы можем быть врагами, – сказала Майра. – Когда-то вы любили Шона, и я его любила.
– До прошлого Рождества, – возразила Хелен, – до моего приезда в Данбертон, до того как я увидела вас, я и не осознавала, как глубоко меня ранила вся эта история с Шоном. А через год после нее я вышла замуж за Майкла и искренне полюбила его. Но возможно, это вполне естественно, что первая любовь живет в человеческом сердце. Я действительно любила его, Майра, а вы нас предали! Вы рассказали Кеннету, что мы задумали побег, и, конечно, он, с его огромным чувством ответственности, решил, что обязан рассказать об этом папе. А это означало конец всему.
– Я не говорила ему, что вы собираетесь бежать, – нахмурилась Майра. – Я сама этого не знала. Я только сказала, что вы любите друг друга и хотите пожениться. Я думала, он обрадуется. Мы ведь тоже любили друг друга, и я решила – ошибочно, как потом оказалось, – что Кеннет тоже хочет на мне жениться. Решила, что вчетвером мы лучше сумеем уговорить своих отцов.
– Кто теперь может узнать правду? – Хелен грустно улыбнулась. – Но вы были глупышкой, Майра, если думали так. Наш отец никогда не согласился бы на брак кого-то из своих детей с членом семьи Хейз. Даже если оставить в стороне старинную вражду, ваш отец всего-навсего баронет, и к тому же отнюдь не богатый. Кеннету не позволили бы опуститься так низко.
– Благодарю, – коротко бросила Майра.
– Я не знаю, что произошло в этом году. Я не знаю, почему Кеннет внезапно бросился домой, женился на вас и вернулся без вас в Лондон. Я подозреваю, что… Ну да не важно. Суть в том, что плохо ли, хорошо ли это, но мы теперь сестры. Если вы простите меня за грубость, с которой я обращалась с вами во время рождественских праздников, я прощу вас за то, что вы меня предали. Возможно, с Шоном я никогда не была бы счастлива. Видите ли, я прекрасно себя чувствую в том обществе, в котором вращаюсь. Так что вы ответите мне?
– Я прощу вам грубость.
– Вот и славно! – Хелен погладила ее по руке. – Хотелось бы мне услышать, что вы сказали маме. Дело в том, что ей никто никогда не перечил, кроме Кеннета, который всегда делает это спокойным, ледяным голосом. У него это хорошо получается. Я бы и пытаться не стала. Когда я говорю с мамой, я до сих пор ощущаю себя ребенком, которого ведут на помочах.
– Да, когда я это делала, сердце у меня сильно билось, – призналась Майра. – Но Кеннет посоветовал мне не забывать, кто я. Пришлось так и поступить. Если бы он решил, что я трусиха, это был бы такой позор, какого я и представить себе не могу.
Порой ее охватывал страх при мысли о том, что, возможно, ей придется всю оставшуюся жизнь прожить без него. Неужто это возможно? Нередко она расстраивалась из-за требований своих приятельниц и знакомых, а также из-за требований его друзей, которые разлучали их надолго, а зачастую и на целый день. А порой ей казалось, что они сдружатся больше, если будут видеть друг друга реже.
Но существовала часть суток, когда они не ссорились и не перечили друг другу, а пребывали в состоянии полного взаимного расположения. Но как бы то, что происходит ночью, ни было само по себе восхитительно, отношения выстроить только на этом нельзя. Однако если она вернется в Данбертон, как сможет она обходиться без этого? Наверное, так же, как всегда, – жила же она без этого раньше! Но теперь, зная, чего она лишилась, ей будет труднее. Хотя она знала еще не все и даже не большую часть: каждая ночь не походила на другую, и каждая была чудесна.
Изредка днем они отправлялись в парк погулять пешком или покататься в коляске. Посещали галереи, побывали один раз на «венецианском завтраке» и на свадьбе в церкви Святого Георгия. Вечера они проводили в театрах, на концертах, балах, на приемах и литературных собраниях. Их часто приглашали на обеды, и один раз они принимали у себя. Одним словом, они никогда не испытывали недостатка в обществе или развлечениях.
Однажды утром, гуляя в парке, Майра столкнулась со своей невесткой. Та была с кузиной лорда Энсли, а Майра – с леди Роули и леди Бэрд. Дамы остановились, чтобы обменяться приветствиями, а когда все пошли дальше, Майра с удивлением заметила, что ее невестка со своей спутницей идут в одном направлении с ними, при этом Хелен старается сделать так, чтобы оказаться рядом с Майрой и немного отстать от остальных.
– Мама глубоко возмущена, – сказала Хелен после того, как разговор о погоде иссяк. – Вы, вероятно, дали ей очень серьезный отпор?
– Мне жаль, что она восприняла это как отпор, – холодно возразила Майра. – Я просто хотела дать ей понять, что за свое поведение я отвечаю только перед мужем.
– Ах, мама, конечно, оправится, – сказала Хелен, – но ей трудно будет жить с сознанием, что она в немилости у Кеннета, а он дал ей еще более резкий отпор, как вам известно.
Майре это не было известно. И ей это очень понравилось.
– Дело в том, – продолжала Хелен, – что у Майкла нет сестер, только братья. Вы у меня единственная сестра. Как и я у вас. Было бы грустно, если бы мы шли по жизни, оставаясь врагами.
– До прошлого Рождества я и не знала, что мы можем быть врагами, – сказала Майра. – Когда-то вы любили Шона, и я его любила.
– До прошлого Рождества, – возразила Хелен, – до моего приезда в Данбертон, до того как я увидела вас, я и не осознавала, как глубоко меня ранила вся эта история с Шоном. А через год после нее я вышла замуж за Майкла и искренне полюбила его. Но возможно, это вполне естественно, что первая любовь живет в человеческом сердце. Я действительно любила его, Майра, а вы нас предали! Вы рассказали Кеннету, что мы задумали побег, и, конечно, он, с его огромным чувством ответственности, решил, что обязан рассказать об этом папе. А это означало конец всему.
– Я не говорила ему, что вы собираетесь бежать, – нахмурилась Майра. – Я сама этого не знала. Я только сказала, что вы любите друг друга и хотите пожениться. Я думала, он обрадуется. Мы ведь тоже любили друг друга, и я решила – ошибочно, как потом оказалось, – что Кеннет тоже хочет на мне жениться. Решила, что вчетвером мы лучше сумеем уговорить своих отцов.
– Кто теперь может узнать правду? – Хелен грустно улыбнулась. – Но вы были глупышкой, Майра, если думали так. Наш отец никогда не согласился бы на брак кого-то из своих детей с членом семьи Хейз. Даже если оставить в стороне старинную вражду, ваш отец всего-навсего баронет, и к тому же отнюдь не богатый. Кеннету не позволили бы опуститься так низко.
– Благодарю, – коротко бросила Майра.
– Я не знаю, что произошло в этом году. Я не знаю, почему Кеннет внезапно бросился домой, женился на вас и вернулся без вас в Лондон. Я подозреваю, что… Ну да не важно. Суть в том, что плохо ли, хорошо ли это, но мы теперь сестры. Если вы простите меня за грубость, с которой я обращалась с вами во время рождественских праздников, я прощу вас за то, что вы меня предали. Возможно, с Шоном я никогда не была бы счастлива. Видите ли, я прекрасно себя чувствую в том обществе, в котором вращаюсь. Так что вы ответите мне?
– Я прощу вам грубость.
– Вот и славно! – Хелен погладила ее по руке. – Хотелось бы мне услышать, что вы сказали маме. Дело в том, что ей никто никогда не перечил, кроме Кеннета, который всегда делает это спокойным, ледяным голосом. У него это хорошо получается. Я бы и пытаться не стала. Когда я говорю с мамой, я до сих пор ощущаю себя ребенком, которого ведут на помочах.
– Да, когда я это делала, сердце у меня сильно билось, – призналась Майра. – Но Кеннет посоветовал мне не забывать, кто я. Пришлось так и поступить. Если бы он решил, что я трусиха, это был бы такой позор, какого я и представить себе не могу.