Майра сразу же поняла: он знает, что она ушла одна. И еще она поняла, что он вышел из дому не для того, чтобы встретить ее, а чтобы выбранить. Он был очень сердит, Если бы она захотела, они могли бы бурно поссориться. Если бы она захотела. Упустить такую возможность!
Но она продолжала улыбаться.
– Не сердись, – сказала она. – Я смиренно и искренне прошу прошения. Я больше никогда не ослушаюсь тебя.
Ноздри у него напряглись, а глаза похолодели еще на несколько градусов.
– Вы решили посмеяться надо мной, сударыня? – спросил он так спокойно, что Майра даже вздрогнула.
Она склонила голову набок и оценила грозящую ей опасность. Улыбка ее стала мягче, и она сделала три шага, чтобы можно было дотянуться до него. Положила руки ему на грудь.
– Не сердись, – повторила она. – Не сердись же… Но он не намеревался легко сдаваться:
– Вы можете, сударыня, предоставить мне хотя бы одно веское объяснение, почему я не должен этого делать?
Она покачала головой:
– Ни одного! Я не могу придумать ни одного веского объяснения. Даже слабого – и то не могу. Но Кеннет, не сердись, пожалуйста…
Она заметила, что он сбит с толку. Она и сама была сбита с толку. До этого она никогда не упускала возможности раздуть назревающую ссору. Но она ведь недавно решила, что сердце охранять все равно не стоит. И сердце ее пело – и плакало.
– Я приказываю не для того, чтобы показать свою власть над тобой, – сказал он. – Я отвечаю за тебя. Я беспокоился.
– Вот как? – Она снова улыбнулась.
– У тебя какое-то странное настроение, – заметил он, нахмурившись. – Бывало, когда в сражении замолкали большие пушки, у нас по всему телу бежали мурашки от страха, потому что мы знали: сейчас начнется настоящая атака!
– А сейчас у тебя бегут мурашки от страха?
Но он, не отвечая, так же хмуро смотрел на нее. Внезапно она что-то вспомнила и усмехнулась:
– Ах, Кеннет, я должна непременно тебе рассказать! Это тебя ужасно позабавит. – И она рассмеялась при одной мысли об этом. – Мама получила письмо от сэра Эдвина. Когда он был в Лондоне, он познакомился с одной благородной и благовоспитанной наследницей – это его слова, – которая ищет джентльмена, обладающего мудростью и опытом, человека твердых принципов и скромного достатка… Ах, жаль, я не могу вспомнить его слова в точности! Ведь просто пересказать – этого недостаточно. Как бы то ни было, ей нужен такой джентльмен в мужья, когда окончится годовой траур, который она носит по отцу, – это совпадает почти точно с тем временем, когда у сэра Эдвина кончится траур по матери. Кажется, Кеннет, – вот ты удивишься, – сэр Эдвин считает себя именно таким человеком, и он убедил благородную и благовоспитанную наследницу в счастливом совпадении, сообщив ей, между прочим, что граф Хэверфорд, владелец Данбертона, одного из лучших имений в Корнуолле, является его свойственником со стороны жены и к тому же его лучшим другом и что его мать происходит из семьи Грэфтонов из Хаглесбери, – именно в таком порядке, Кеннет. Ты ощущаешь огромную гордость?
– Ощущаю, – ответил он. – Если бы сэр Эдвин привел эти факты в другом порядке, я бы бросился вниз с моста.
– Из всего этого следует, – продолжала Майра, – что сэр Эдвин вряд ли захочет сделать Пенвит своим постоянным местом жительства в обозримом будущем. Он сочтет за великую честь, если моя мама останется жить там в качестве – ах, слушай же, Кеннет! – вдовы оплакиваемого сэра Бэзила Хейза, а также тещи графа Хэверфорда, владельца… Стоит доканчивать фразу?
– Значит, в конце концов мы не заимеем его в качестве соседа? – Кеннет ухмыльнулся.
– Ты переживешь такое разочарование?
– С трудом. – Кеннет рассмеялся, закинув голову. – Жизнь – это сплошные разочарования, которые мы должны переживать. Но я очень постараюсь.
Они еще посмеялись, потом смущенно посмотрели друг на друга.
– Ну как, мой рассказ развеял твою хандру? – спросила наконец Майра.
– Это не хандра, – ответил он. – Что за мысль! У меня есть основания сердиться. Тебе удалось отвлечь меня. Это очень умно с твоей стороны.
– Зачем ты пришел сюда? – спросила Майра.
– Чтобы хорошенько выбранить тебя. И высказать тебе свое неудовольствие.
Она покачала головой.
– Нет, – мягко возразила она. – Зачем ты пришел?
В Лондоне, в Воксхолле, она обнаружила, что обладает умением, о котором раньше не подозревала. Она умеет флиртовать – самым отчаянным образом. И еще: флирт может волновать, если ты видишь, что он дает результаты, и прекрасно возбуждать к тому же. Она посмотрела ему прямо в глаза и прошептала:
– Скажите мне, зачем вы пришли?
– Кокетка, – отозвался он. – Или ты думаешь, я не понимаю, куда ты клонишь? Я не стану тебя бранить. Ты довольна? Мой гнев прошел. – Он глубоко вздохнул. – Лучше, сударыня, не начинать того, что вы не собираетесь заканчивать.
Она нашла местечко у него на шее, не закрытое галстуком и шейным платком, и прижалась к этому местечку губами. Она сама не поверила, что способна на такой дерзкий поступок – средь бела дня, за пределами дома… Но уж если он сам не проявляет инициативы…
– Я всегда заканчиваю то, что начала… – И она поцеловала его в чувствительное местечко под ухом. – Надо хорошенько потрудиться над каждой стадией между началом и концом. Видишь ли, все, что стоит делать, нужно делать хорошо. Разве это не замечательный образчик мудрости?
– Майра, – сказал он, понизив голос под стать ей, – ты меня соблазняешь?
– Неужели у меня получается так плохо, что нужно еще спрашивать? – Она прикоснулась кончиком языка к мочке его уха, и он вздрогнул.
– Кокетка! – сказал он еще раз. – Полагаю, в ваши намерения не входит довести дело до естественного конца прямо посередине моста? Могу ли я предложить крестильню?
– Можете. – Она слегка отвела в сторону голову и улыбнулась:
– Для этого-то вы и вышли мне навстречу, не так ли?
– Ты сама все начала.
– Нет. – Она покачала головой. – Если бы ты не стоял на мосту, мне и начинать было бы нечего, верно? Скажи же, что ты пришел именно для этого.
– То есть не для того, чтобы побранить тебя, а для того, чтобы любить тебя… Не так ли? Тогда поступай как знаешь.
– Так я и сделаю. И всегда буду делать, до самой смерти.
Именно это, вероятно, подразумевают, когда говорят «сжечь за собой мосты». Она раскрывает себя навстречу опасности, возможности быть отвергнутой. Ну и пусть! Все равно у нее нет способов защитить себя.
– Значит, вы вознамерились сражаться всю жизнь? – сказал он. – Но сегодня сражения не будет. Сегодня я с вами согласен. Идем.
И он так крепко обнял ее за талию, что ей ничего не оставалось, как поступить точно так же. Она сняла шляпку и держала ее за ленты, а голову склонила ему на плечо. Так они шли по затененной деревьями дороге, круто поднимающейся вверх по склону, а на самой вершине свернули в сторону и направились к хижине отшельника.
Кеннет остановился у дверей, не отпуская Майру. Притянув ее к себе, он поцеловал ее долгим поцелуем. Она отметила, что впервые за все девять лет они целуются не в ее постели – если не считать поцелуев под омелой и во время венчания. Она чувствовала, как солнце пригревает голову.
– Да, – сказал он, подняв голову и глядя на жену. – Я пришел для этого. Чтобы любить тебя там, где любил впервые. Чтобы исправить все, что из-за этого было испорчено. И чтобы сказать тебе, что я не жалею о том, что произошло. Более того: я рад тому, что произошло. Пойдем же. Люби меня.
– Да, – сказала она. И еще она сказала ему глазами и одним-единственным словом, что все сказанное им относится и к ней тоже. – Да, дорогой.
– А потом, – добавил он, на ощупь найдя у себя за спиной дверную ручку, – потом мы поговорим. Обо всем. Обязательно поговорим!..
– Да, – сказала она, входя вместе с ним в хижину.
Глава 24
Но она продолжала улыбаться.
– Не сердись, – сказала она. – Я смиренно и искренне прошу прошения. Я больше никогда не ослушаюсь тебя.
Ноздри у него напряглись, а глаза похолодели еще на несколько градусов.
– Вы решили посмеяться надо мной, сударыня? – спросил он так спокойно, что Майра даже вздрогнула.
Она склонила голову набок и оценила грозящую ей опасность. Улыбка ее стала мягче, и она сделала три шага, чтобы можно было дотянуться до него. Положила руки ему на грудь.
– Не сердись, – повторила она. – Не сердись же… Но он не намеревался легко сдаваться:
– Вы можете, сударыня, предоставить мне хотя бы одно веское объяснение, почему я не должен этого делать?
Она покачала головой:
– Ни одного! Я не могу придумать ни одного веского объяснения. Даже слабого – и то не могу. Но Кеннет, не сердись, пожалуйста…
Она заметила, что он сбит с толку. Она и сама была сбита с толку. До этого она никогда не упускала возможности раздуть назревающую ссору. Но она ведь недавно решила, что сердце охранять все равно не стоит. И сердце ее пело – и плакало.
– Я приказываю не для того, чтобы показать свою власть над тобой, – сказал он. – Я отвечаю за тебя. Я беспокоился.
– Вот как? – Она снова улыбнулась.
– У тебя какое-то странное настроение, – заметил он, нахмурившись. – Бывало, когда в сражении замолкали большие пушки, у нас по всему телу бежали мурашки от страха, потому что мы знали: сейчас начнется настоящая атака!
– А сейчас у тебя бегут мурашки от страха?
Но он, не отвечая, так же хмуро смотрел на нее. Внезапно она что-то вспомнила и усмехнулась:
– Ах, Кеннет, я должна непременно тебе рассказать! Это тебя ужасно позабавит. – И она рассмеялась при одной мысли об этом. – Мама получила письмо от сэра Эдвина. Когда он был в Лондоне, он познакомился с одной благородной и благовоспитанной наследницей – это его слова, – которая ищет джентльмена, обладающего мудростью и опытом, человека твердых принципов и скромного достатка… Ах, жаль, я не могу вспомнить его слова в точности! Ведь просто пересказать – этого недостаточно. Как бы то ни было, ей нужен такой джентльмен в мужья, когда окончится годовой траур, который она носит по отцу, – это совпадает почти точно с тем временем, когда у сэра Эдвина кончится траур по матери. Кажется, Кеннет, – вот ты удивишься, – сэр Эдвин считает себя именно таким человеком, и он убедил благородную и благовоспитанную наследницу в счастливом совпадении, сообщив ей, между прочим, что граф Хэверфорд, владелец Данбертона, одного из лучших имений в Корнуолле, является его свойственником со стороны жены и к тому же его лучшим другом и что его мать происходит из семьи Грэфтонов из Хаглесбери, – именно в таком порядке, Кеннет. Ты ощущаешь огромную гордость?
– Ощущаю, – ответил он. – Если бы сэр Эдвин привел эти факты в другом порядке, я бы бросился вниз с моста.
– Из всего этого следует, – продолжала Майра, – что сэр Эдвин вряд ли захочет сделать Пенвит своим постоянным местом жительства в обозримом будущем. Он сочтет за великую честь, если моя мама останется жить там в качестве – ах, слушай же, Кеннет! – вдовы оплакиваемого сэра Бэзила Хейза, а также тещи графа Хэверфорда, владельца… Стоит доканчивать фразу?
– Значит, в конце концов мы не заимеем его в качестве соседа? – Кеннет ухмыльнулся.
– Ты переживешь такое разочарование?
– С трудом. – Кеннет рассмеялся, закинув голову. – Жизнь – это сплошные разочарования, которые мы должны переживать. Но я очень постараюсь.
Они еще посмеялись, потом смущенно посмотрели друг на друга.
– Ну как, мой рассказ развеял твою хандру? – спросила наконец Майра.
– Это не хандра, – ответил он. – Что за мысль! У меня есть основания сердиться. Тебе удалось отвлечь меня. Это очень умно с твоей стороны.
– Зачем ты пришел сюда? – спросила Майра.
– Чтобы хорошенько выбранить тебя. И высказать тебе свое неудовольствие.
Она покачала головой.
– Нет, – мягко возразила она. – Зачем ты пришел?
В Лондоне, в Воксхолле, она обнаружила, что обладает умением, о котором раньше не подозревала. Она умеет флиртовать – самым отчаянным образом. И еще: флирт может волновать, если ты видишь, что он дает результаты, и прекрасно возбуждать к тому же. Она посмотрела ему прямо в глаза и прошептала:
– Скажите мне, зачем вы пришли?
– Кокетка, – отозвался он. – Или ты думаешь, я не понимаю, куда ты клонишь? Я не стану тебя бранить. Ты довольна? Мой гнев прошел. – Он глубоко вздохнул. – Лучше, сударыня, не начинать того, что вы не собираетесь заканчивать.
Она нашла местечко у него на шее, не закрытое галстуком и шейным платком, и прижалась к этому местечку губами. Она сама не поверила, что способна на такой дерзкий поступок – средь бела дня, за пределами дома… Но уж если он сам не проявляет инициативы…
– Я всегда заканчиваю то, что начала… – И она поцеловала его в чувствительное местечко под ухом. – Надо хорошенько потрудиться над каждой стадией между началом и концом. Видишь ли, все, что стоит делать, нужно делать хорошо. Разве это не замечательный образчик мудрости?
– Майра, – сказал он, понизив голос под стать ей, – ты меня соблазняешь?
– Неужели у меня получается так плохо, что нужно еще спрашивать? – Она прикоснулась кончиком языка к мочке его уха, и он вздрогнул.
– Кокетка! – сказал он еще раз. – Полагаю, в ваши намерения не входит довести дело до естественного конца прямо посередине моста? Могу ли я предложить крестильню?
– Можете. – Она слегка отвела в сторону голову и улыбнулась:
– Для этого-то вы и вышли мне навстречу, не так ли?
– Ты сама все начала.
– Нет. – Она покачала головой. – Если бы ты не стоял на мосту, мне и начинать было бы нечего, верно? Скажи же, что ты пришел именно для этого.
– То есть не для того, чтобы побранить тебя, а для того, чтобы любить тебя… Не так ли? Тогда поступай как знаешь.
– Так я и сделаю. И всегда буду делать, до самой смерти.
Именно это, вероятно, подразумевают, когда говорят «сжечь за собой мосты». Она раскрывает себя навстречу опасности, возможности быть отвергнутой. Ну и пусть! Все равно у нее нет способов защитить себя.
– Значит, вы вознамерились сражаться всю жизнь? – сказал он. – Но сегодня сражения не будет. Сегодня я с вами согласен. Идем.
И он так крепко обнял ее за талию, что ей ничего не оставалось, как поступить точно так же. Она сняла шляпку и держала ее за ленты, а голову склонила ему на плечо. Так они шли по затененной деревьями дороге, круто поднимающейся вверх по склону, а на самой вершине свернули в сторону и направились к хижине отшельника.
Кеннет остановился у дверей, не отпуская Майру. Притянув ее к себе, он поцеловал ее долгим поцелуем. Она отметила, что впервые за все девять лет они целуются не в ее постели – если не считать поцелуев под омелой и во время венчания. Она чувствовала, как солнце пригревает голову.
– Да, – сказал он, подняв голову и глядя на жену. – Я пришел для этого. Чтобы любить тебя там, где любил впервые. Чтобы исправить все, что из-за этого было испорчено. И чтобы сказать тебе, что я не жалею о том, что произошло. Более того: я рад тому, что произошло. Пойдем же. Люби меня.
– Да, – сказала она. И еще она сказала ему глазами и одним-единственным словом, что все сказанное им относится и к ней тоже. – Да, дорогой.
– А потом, – добавил он, на ощупь найдя у себя за спиной дверную ручку, – потом мы поговорим. Обо всем. Обязательно поговорим!..
– Да, – сказала она, входя вместе с ним в хижину.
Глава 24
Они любили друг друга в теплом потоке солнечного света, проникающего сквозь открытую дверь хижины. Они не боялись, что их застанет случайный прохожий, поскольку в дверях сидел Нельсон, уставившись вниз, на долину. Он предупредит заранее, успокоил Кеннет Майру, ложась на узкую кровать и расстегивая свою одежду. Он притянул Майру к себе, поднимая юбку.
– Вот так, – сказал он, положив руки ей на плечи и усаживая ее на себя. Потом вытащил шпильки из ее волос, и они упали водопадом ей на плечи и ему на лицо. Опустив руку, он положил шпильки на пол. – Ах, моя прекрасная мадонна! Скачи же!
Это было для нее внове и понравилось, как нравилось все, чему научил ее Кеннет. Ей нравилась свобода движений, возможность самой устанавливать ритм и скорость, потешить себя иллюзией мастерства. Но конечно, это была всего лишь иллюзия. Она уже знала – он научил ее, и, быть может, она тоже его кое-чему научила, – что в любовной игре, приносящей удовлетворение, не бывает мастерства, но только обоюдное желание брать и давать.
Он не был пассивен, а двигался вместе с ней, подсунув пальцы под низкий вырез ее платья и теребя ее соски, что доставляло ей сладостную муку.
Любовная игра всегда казалась ей новой, хотя теперь многое она уже знала – например, что волнение будет расти, покуда не достигнет точки бездумного наслаждения и боли, за пределами которых нет ничего и есть все, да еще полное блаженство. Она училась узнавать момент, с которого начинается резкий подъем к наивысшей точке. И, в конце концов, после долгих и бурных усилий для достижения истинного блаженства она научилась заранее ощущать приближение этой точки. Вот теперь скоро начнется напряжение и неистовство. Но еще не сейчас. И он тоже это знает, хотя, конечно, с ним все это происходит немного иначе. Он улавливал отклики ее тела, так же как она – его. Как раз перед этим самым моментом он заговорил с ней, обхватив ее лицо ладонями.
– Я люблю тебя! – сказал он. – Я так люблю тебя, что мне больно.
Она помедлила между мыслью и физическим ощущением. Он улыбнулся.
– Я тоже люблю тебя! – сказала она. – Я всегда тебя любила…
И она улыбнулась ему в ответ.
Но он не хотел прерывать ласки, только подхлестнуть их, сделать неистовыми. Подъем, наивысшая точка и падение происходили одновременно с оглушительным, ужасающим, прекрасным всплеском света, тепла, телесного освобождения и любви. Майра слышала свои крики, но слышала она и его крик, смешавшийся с ее возгласом. Лоно ее ощутило жаркий поток. Краешком сознания она отметила, что Нельсон залаял рядом с койкой, а потом опять вернулся к двери и лег.
Спустя некоторое время она повернула голову, чтобы устроиться поудобнее на плече Кеннета. Она любила, что они не сразу разъединялись. Ей нравилось ощущение соединенности. Она вздохнула и ощутила расслабление во всем теле – до самых кончиков пальцев.
Майра не уснула. Ощущение полного блаженства слишком ценно для того, чтобы менять его на сон. Кеннет немного поспал. Она упивалась его расслабленной теплотой, его ровным, спокойным дыханием и думала, что сказанное им не относится только к постели. Кеннет говорил это не только потому, что приближался к концу чудесной любовной игры. Во время ласк он часто заговаривал с ней – иногда о чем-то спрашивал, иногда просил, иногда оценивал то, что она делает, иногда шептал сладкие слова, которые составляли часть постепенно растущего возбуждения. О любви он не говорил никогда. До этого дня. А сегодня эти слова были произнесены сознательно и обдуманы заранее. Он выбрал самый последний момент перед тем, как все растворится в одном ощущении. Он выбрал именно этот момент, ибо то, что они оба должны почувствовать после него, было не только сексуальным удовлетворением, но любовью! И то и другое сплелось в совершенном супружеском единении.
Только теперь Майра смогла произнести в ответ те же самые слова. Раньше она боялась последнего признания, полного обнажения души. Она и сейчас этого боится, но нельзя позволять страху править жизнью. Кто-то недавно сказал ей об этом.
– Ты поспала? – Он поцеловал ее в лоб.
– Нет.
Они помолчали. Он помассировал ей голову.
– На этот раз ты чувствуешь себя хорошо? – спросил он наконец.
– О да! – ответила она. – Я полна здоровья и блаженства! Все совсем не так, как в прошлый раз.
Впервые и он, и она заговорили о ее беременности.
– Ты боишься? – Его губы были у самого ее лба.
– Да.
– Жаль, что я не могу предложить тебе никакого утешения. Жаль, что я не могу убедить тебя, что все будет хорошо. Не могу. Я ведь тоже боюсь…
– Но я не поддамся страху, – сказала она. – Я хочу жить смело. Если у меня будет ребенок, я буду считать себя самой счастливой из женщин. Если у меня будут дети, я буду удивляться, чем я заслужила такое счастье. Если у меня их не будет вообще, я буду помнить, что в моей жизни есть и другие радости – и горести, конечно. Но страху я не поддамся!
Он хмыкнул.
– Знакомая фраза, – сказал он, – Это было чем-то вроде девиза у нас – Рекса, Нэта, Идена и меня. Как тебе известно, мы славились безрассудством и удалью. Кто-то назвал нас четырьмя всадниками Апокалипсиса, и это прозвище к нам прилипло. Но мы были смелы не от безрассудства, не от безудержной храбрости и напористости. Мы были смелы, потому что не желали поддаваться страху. Мы часто повторяли это все вместе.
– Ну тогда, – сказала она, – мы с тобой, Кеннет, не будем бояться того, что я жду ребенка.
– Разве что я не могу броситься в битву вместо тебя, верно? Я должен ждать и смотреть, как ты проходишь через все страдания из-за ребенка, которого зачал в тебе я. Ты заставляешь меня смиряться, Майра, и делаешь меня беспомощным. Это, наверное, приводит тебя в восторг?
Она улыбнулась, но промолчала. Ей не хотелось получать над ним власть большую, чем он имеет над ней.
– Но ты мне нужен, – сказала она. – Когда человеку больно, а в особенности когда он в горе, он чувствует себя ужасно одиноким. Но если рядом есть кто-то еще… Кеннет, когда у меня случился выкидыш, ты оставался со мной, хотя мистер Райдер велел тебе уйти. Ты был бледен, а в глазах стояли слезы. Ты умолял меня не умирать, не покидать тебя. Ты называл меня «моя любовь». Мне ведь это не померещилось, нет?..
– Нет. – Она услышала, что он глубоко вздохнул:
– Я бы умер за тебя, если бы это помогло. С радостью.
Она сглотнула. Значит, ей не померещилось, а она на следующее же утро сказала, что ей хотелось бы никогда больше его не видеть! Он держался так холодно. Может быть, он просто был несчастен, растерян, ждал, что скажет она? Может быть, ей следовало оставить его при себе на ту страшную неделю – на недели, последовавшие за его отъездом? Человеческое общение – ужасная вещь: так часто тебя понимают не правильно, и тогда все рушится.
Майра поднялась, не глядя на него. Как всегда, отделившись от него, она ощутила мгновенное сожаление, но не остановилась. Поправила лиф платья, опустила юбку, сунула ноги в туфли, откинула волосы назад и вышла из хижины на солнечный свет и жар. Закрыв глаза, подняла лицо к солнцу. А потом сошла с едва заметной тропки и села на траву на склоне холма. Обхватив руками колени, Майра смотрела вниз, на долину. Нельсон уселся рядом с ней, довольно вздохнув и положив голову на лапы.
Ей нужно усвоить еще один урок. Нужно научиться быть зависимой. Супружеская жизнь – это взаимозависимость, а не двойная независимость. Она должна научиться принимать его любовь, его заботу, его потребность защищать – даже если это выражается в требовании взять с собой горничную, когда она уходит из дома без него. Она должна научиться чувствовать его страхи и по временам нападающее на него чувство беспомощности. И видеть его слезы. Она должна научиться принимать его любовь. Любовь не только то, что даешь ты. Ее нужно еще и получать, даже поступаясь при этом какой-то долей своей независимости.
Но она любит его. И он любит ее. Ах, Господи, как же она любит его! И она опустила голову на колени.
Не сказал ли он или не сделал ли чего-то такого, что ее обидело? Кеннет вышел за ней из хижины несколько испуганный. Но она сидела на траве неподалеку и, когда он сел рядом, подняла голову и улыбнулась. Улыбка была ласковая, теплая. Он положил руку ей на затылок, ощутив ладонью теплоту и шелковистость ее волос.
– Значит, решение принято? – спросил он. Он больше не боялся ее ответа, не сомневался и в своем. – Мы остаемся вместе, что бы там ни было. Потому что мы этого хотим. Потому что любим друг друга!
– И потому что мы женаты. Потому что брак – это еще один вызов, который бросает нам жизнь. Я не думаю, что вечное счастье действительно существует, ведь так?
– К сожалению, так, – ответил он, – Как это было бы скучно, Майра! Никаких ссор. Наверное, никто из нас не выдержал бы.
Она тихонько засмеялась.
– Да, – сказала она, – звучит прямо-таки чудовищно! «Да, милорд», «нет, милорд», «да, сударыня», «нет, сударыня».
Он хмыкнул в ответ.
– Значит, остаемся вместе и принимаем новый вызов? Только обещай никогда больше не грозиться убить меня.
– Глупый! Ты должен был бы понять, что пистолет не заряжен. Ты же знал, как я обращаюсь с оружием. Я не сумела бы даже зарядить его. Удивительно еще, что я держала его за тот коней. Или не за тот?
– Я скорее имел в виду тех четверых негодяев, которых ты подослала ко мне три дня спустя. Они избили бы меня до полусмерти, не подоспей случайно управляющий отца. Ну да не важно. Без сомнения, ты была в полной ярости. Но все это дело далекого прошлого.
– Кеннет… – Она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза:
– Какие негодяи? Какие побои? О чем вы говорите?
Вдруг его охватили сомнения – до этого момента он их не испытывал, может быть, потому, что ему никогда не хотелось сомневаться.
– Мне удалось уложить одного из них, и когда мы привели его в чувство, вылив на голову ведро воды, он во всем признался. Он сказал, что ты подослала их, чтобы отомстить за то, что я сделал с Шоном.
– Но почему ты решил, что у меня есть над ними власть? – спросила она, не скрывая изумления.
– Это были люди твоего брата. Ваши люди.
– Люди Шона? Мои люди? – Она сдвинула брови. – Я не знала… я даже не знаю, кто они. Вряд ли об этом знал и Шон. Они все были переодеты, с зачерненными лицами. Шон пошел тогда с ними шутки ради: он жаждал приключений. А я узнала об этом от кого-то из прислуги и побежала за братом, чтобы остановить его прежде, чем его поймают. И взяла с собой этот пистолет. Кеннет, у меня не было с этими людьми ничего общего! И у Шона с ними не было почти ничего общего. Он впервые оказался с ними, и это обернулось для него полным крахом. Потому что вы не медлили – не поговорили с нами на следующий же день, когда мы успокоились и смогли говорить разумно.
– Мне они сказали, что ты была членом их шайки. И Шон подтвердил мне это.
– Я тебе не верю! – Но она тут же подняла руку, чтобы остановить его:
– Нет, верю, верю! Но ты, должно быть, не правильно его понял? Он не мог сказать так. Это ведь не правда!
И вдруг он все понял – мгновенно, с поразительной ясностью. И стал к ней спиной, устремив взгляд на водопад.
– То была месть, – спокойно сказал он. – Ей-богу, то была месть. Я выдал его своему отцу и разрушил все его планы убежать с Хелен и заполучить ее состояние. Поэтому он разрушил все, что было самого дорогого у меня. Он разрушил мою любовь к тебе. – Он глубоко вздохнул:
– Наверное, это Шон убедил этих бандитов сказать, что их подослала ты.
– Нет, Кеннет, – возразила Майра. – Это сделал кто-то другой – кто-то, ненавидящий всех нас. Это не Шон. Он, конечно, был необуздан и безрассуден, но зла в нем не было. Он любил меня, он был твоим другом, он был влюблен в Хелен!..
Он обернулся и посмотрел на нее. Ей-богу, она верит в то, что говорит. Хорошо бы оставить прошлое в покое. Они ведь уже как-то преодолели его и научились снова любить друг друга. И пусть бы она сохранила память о брате незапятнанной. Но уже поздно. Если он сейчас промолчит, их возрожденная любовь будет отравлена.
– Майра, – сказал он, – Шон действительно был главарем этой шайки контрабандистов. Он собрал самых отчаянных головорезов со всей округи и создал опасную и жестокую банду. Я должен был все открыть раньше, чем это сделал. Память о дружбе удерживала меня – и страх потерять тебя. – Он невесело рассмеялся. – Шон не любил Хелен. Ему нужны были ее деньги. В этих краях полно детей Шона. И не все их матери пришли к нему по своей воле. Я знаю, что твой отец выделил вам с матерью приличный капитал. Я также знаю, что потрачен он был на уплату долгов вашего брата. Это я узнал от самого Шона, когда между нами еще сохранялось нечто похожее на дружбу. Да, я предал его, Майра. Я этого никогда не отрицал. Но он предал всех нас. И отомстил мне, сделав тебя навсегда несчастной.
Она опять опустила голову на колени. Поверила ли она ему? Или все опять рухнуло? Будь его воля, он никогда бы не коснулся этой темы. Но это было неизбежно.
– Шон был храбрым офицером, – сказал он, – одним из тех воинов, чья слава распространялась за пределы его полка. Он не требовал от своих подчиненных храбрых поступков или готовности пойти на опасное дело, если сам не мог сделать того же. Странно, что я не знал о его смерти, пока ты мне не сказала. Я не сомневаюсь, что когда это произошло, он был в гуще битвы, исполняя свой долг.
Майра все еще не поднимала головы.
– Прости меня, – сказал он. – Мне следовало бы сохранить твою добрую память о брате.
Она покачала головой. Подняла голову. Вид у нее был угнетенный, усталый.
– Нет, – сказала она. – Я не перестану его любить. Это невозможно. Он мой брат. И он действительно погиб смертью храбрых. Он бросился под выстрелы, чтобы вынести с поля боя раненого воина. Ему удалось это сделать ценой собственной жизни. Молодой солдат уцелел. Бывает, что люди и вправду искупают свои грехи.
– А мы? – осторожно спросил он после паузы. – Этот разговор все испортил?
– Нет. – Она покачала головой. – Теперь тебе известно, что я не принадлежала к этой шайке. Неужели все эти годы ты действительно так считал? И ты знаешь, что я никогда не делала ничего такого, что могло бы повредить тебе, разве что угрожала незаряженным пистолетом, что, конечно, не очень-то красиво. Все, что я хотела сказать, я сказала в той короткой громкой ссоре, которая произошла у нас на другой день после ареста Шона.
– А ты, вероятно, понимаешь, что я сделал все, что должно, для множества безвестных людей, для своей сестры и даже для тебя. Я хотел вызволить тебя из этой шайки контрабандистов, прежде чем вас схватят и отправят в ссылку. Я действительно обманул твое доверие, Майра, потому что, не сообщи ты мне о Шопе и Хелен, я не узнал бы, что их планы простираются вплоть до побега. Я так никогда и не смог простить себе то, что предал вас, но я поступил так, как считал должным, хотя и знал, что потеряю вас. Я сделал выбор – и, думаю, доведись мне опять стать перед подобным выбором, я выбрал бы то же самое и так же чувствовал себя потом виноватым.
– Если бы ты раньше рассказал мне… – сказала она.
– Я не испытывал к тебе доверия, Майра. Кроме того, мы не разговаривали во время той единственной встречи, которая у нас была. Мы кричали. Мы оба кричали, не слушая друг друга.
Она встала и подошла к нему. Взяла его за руку, переплела свои пальцы с его, положила голову ему на плечо.
– Какое чудесное чувство – освобождение! – сказала она. – С тех пор как я приехала в Лондон, с тех пор как снова полюбила тебя, я позволила себе мысленно просмотреть все наши встречи, даже те, что были в детстве, когда я преклонялась перед тобой, а ты не замечал моего существования. И мне всегда приходилось заглушать мысль о том, что ты как-то виноват в смерти Шона.
Он потерся подбородком о ее макушку.
– Теперь я могу легче принять эту смерть, – продолжала она. – Он мог бы искупить свои грехи, если бы его отправили в ссылку, – и вполне по заслугам. Ему предоставили такую возможность, и он воспользовался ею. И воспользовался с честью. Это ты предложил своему отцу вместо ссылки зачислить его в армию?
– Да.
Она подняла голову и улыбнулась.
– Спасибо, – сказала она. – Я люблю тебя…
– Как жаждал я услышать эти слова, когда мы были юными! – сказал он, гладя ее по руке. – Лучше этих слов нет ничего на свете.
– И нет ничего страшнее этих слов, – подхватила она. – Когда их произносишь, кажется, будто отдаешь часть себя и раскрываешься навстречу боли и возможности быть отвергнутой.
– И радости, – улыбнулся он. – Я больше никогда не причиню тебе боли сознательно, любовь моя, и я никогда не отвергну тебя. Я буду и спорить с тобой, и бранить тебя, и ссориться – и всю жизнь буду любить тебя!
– Будешь? Обещаешь?
– По всем пунктам? – Он усмехнулся. – Обещаю. Навсегда.
– И я, – сказала она. – Обещаю любить тебя всегда!
– И ссориться со мной?
– И это тоже! – Она засмеялась.
– Ладно. Значит, жизнь обещает быть очень интересной.
Он обнял ее за талию и привлек к себе. Они смотрели вниз, устремив взгляд поверх верхушек деревьев на мост, на реку, на водопад – синий, сверкающий под солнцем. Он и представить себе не мог, что на земле может быть место более красивое, чем то, где ему предстоит долго жить со своей первой и единственной любовью.
Они одновременно повернули друг к другу головы, улыбнулись, и губы их слились. Нельсон, продолжая дремать, умиротворенно вздохнул в знак полного согласия с такой жизнью.
– Вот так, – сказал он, положив руки ей на плечи и усаживая ее на себя. Потом вытащил шпильки из ее волос, и они упали водопадом ей на плечи и ему на лицо. Опустив руку, он положил шпильки на пол. – Ах, моя прекрасная мадонна! Скачи же!
Это было для нее внове и понравилось, как нравилось все, чему научил ее Кеннет. Ей нравилась свобода движений, возможность самой устанавливать ритм и скорость, потешить себя иллюзией мастерства. Но конечно, это была всего лишь иллюзия. Она уже знала – он научил ее, и, быть может, она тоже его кое-чему научила, – что в любовной игре, приносящей удовлетворение, не бывает мастерства, но только обоюдное желание брать и давать.
Он не был пассивен, а двигался вместе с ней, подсунув пальцы под низкий вырез ее платья и теребя ее соски, что доставляло ей сладостную муку.
Любовная игра всегда казалась ей новой, хотя теперь многое она уже знала – например, что волнение будет расти, покуда не достигнет точки бездумного наслаждения и боли, за пределами которых нет ничего и есть все, да еще полное блаженство. Она училась узнавать момент, с которого начинается резкий подъем к наивысшей точке. И, в конце концов, после долгих и бурных усилий для достижения истинного блаженства она научилась заранее ощущать приближение этой точки. Вот теперь скоро начнется напряжение и неистовство. Но еще не сейчас. И он тоже это знает, хотя, конечно, с ним все это происходит немного иначе. Он улавливал отклики ее тела, так же как она – его. Как раз перед этим самым моментом он заговорил с ней, обхватив ее лицо ладонями.
– Я люблю тебя! – сказал он. – Я так люблю тебя, что мне больно.
Она помедлила между мыслью и физическим ощущением. Он улыбнулся.
– Я тоже люблю тебя! – сказала она. – Я всегда тебя любила…
И она улыбнулась ему в ответ.
Но он не хотел прерывать ласки, только подхлестнуть их, сделать неистовыми. Подъем, наивысшая точка и падение происходили одновременно с оглушительным, ужасающим, прекрасным всплеском света, тепла, телесного освобождения и любви. Майра слышала свои крики, но слышала она и его крик, смешавшийся с ее возгласом. Лоно ее ощутило жаркий поток. Краешком сознания она отметила, что Нельсон залаял рядом с койкой, а потом опять вернулся к двери и лег.
Спустя некоторое время она повернула голову, чтобы устроиться поудобнее на плече Кеннета. Она любила, что они не сразу разъединялись. Ей нравилось ощущение соединенности. Она вздохнула и ощутила расслабление во всем теле – до самых кончиков пальцев.
Майра не уснула. Ощущение полного блаженства слишком ценно для того, чтобы менять его на сон. Кеннет немного поспал. Она упивалась его расслабленной теплотой, его ровным, спокойным дыханием и думала, что сказанное им не относится только к постели. Кеннет говорил это не только потому, что приближался к концу чудесной любовной игры. Во время ласк он часто заговаривал с ней – иногда о чем-то спрашивал, иногда просил, иногда оценивал то, что она делает, иногда шептал сладкие слова, которые составляли часть постепенно растущего возбуждения. О любви он не говорил никогда. До этого дня. А сегодня эти слова были произнесены сознательно и обдуманы заранее. Он выбрал самый последний момент перед тем, как все растворится в одном ощущении. Он выбрал именно этот момент, ибо то, что они оба должны почувствовать после него, было не только сексуальным удовлетворением, но любовью! И то и другое сплелось в совершенном супружеском единении.
Только теперь Майра смогла произнести в ответ те же самые слова. Раньше она боялась последнего признания, полного обнажения души. Она и сейчас этого боится, но нельзя позволять страху править жизнью. Кто-то недавно сказал ей об этом.
– Ты поспала? – Он поцеловал ее в лоб.
– Нет.
Они помолчали. Он помассировал ей голову.
– На этот раз ты чувствуешь себя хорошо? – спросил он наконец.
– О да! – ответила она. – Я полна здоровья и блаженства! Все совсем не так, как в прошлый раз.
Впервые и он, и она заговорили о ее беременности.
– Ты боишься? – Его губы были у самого ее лба.
– Да.
– Жаль, что я не могу предложить тебе никакого утешения. Жаль, что я не могу убедить тебя, что все будет хорошо. Не могу. Я ведь тоже боюсь…
– Но я не поддамся страху, – сказала она. – Я хочу жить смело. Если у меня будет ребенок, я буду считать себя самой счастливой из женщин. Если у меня будут дети, я буду удивляться, чем я заслужила такое счастье. Если у меня их не будет вообще, я буду помнить, что в моей жизни есть и другие радости – и горести, конечно. Но страху я не поддамся!
Он хмыкнул.
– Знакомая фраза, – сказал он, – Это было чем-то вроде девиза у нас – Рекса, Нэта, Идена и меня. Как тебе известно, мы славились безрассудством и удалью. Кто-то назвал нас четырьмя всадниками Апокалипсиса, и это прозвище к нам прилипло. Но мы были смелы не от безрассудства, не от безудержной храбрости и напористости. Мы были смелы, потому что не желали поддаваться страху. Мы часто повторяли это все вместе.
– Ну тогда, – сказала она, – мы с тобой, Кеннет, не будем бояться того, что я жду ребенка.
– Разве что я не могу броситься в битву вместо тебя, верно? Я должен ждать и смотреть, как ты проходишь через все страдания из-за ребенка, которого зачал в тебе я. Ты заставляешь меня смиряться, Майра, и делаешь меня беспомощным. Это, наверное, приводит тебя в восторг?
Она улыбнулась, но промолчала. Ей не хотелось получать над ним власть большую, чем он имеет над ней.
– Но ты мне нужен, – сказала она. – Когда человеку больно, а в особенности когда он в горе, он чувствует себя ужасно одиноким. Но если рядом есть кто-то еще… Кеннет, когда у меня случился выкидыш, ты оставался со мной, хотя мистер Райдер велел тебе уйти. Ты был бледен, а в глазах стояли слезы. Ты умолял меня не умирать, не покидать тебя. Ты называл меня «моя любовь». Мне ведь это не померещилось, нет?..
– Нет. – Она услышала, что он глубоко вздохнул:
– Я бы умер за тебя, если бы это помогло. С радостью.
Она сглотнула. Значит, ей не померещилось, а она на следующее же утро сказала, что ей хотелось бы никогда больше его не видеть! Он держался так холодно. Может быть, он просто был несчастен, растерян, ждал, что скажет она? Может быть, ей следовало оставить его при себе на ту страшную неделю – на недели, последовавшие за его отъездом? Человеческое общение – ужасная вещь: так часто тебя понимают не правильно, и тогда все рушится.
Майра поднялась, не глядя на него. Как всегда, отделившись от него, она ощутила мгновенное сожаление, но не остановилась. Поправила лиф платья, опустила юбку, сунула ноги в туфли, откинула волосы назад и вышла из хижины на солнечный свет и жар. Закрыв глаза, подняла лицо к солнцу. А потом сошла с едва заметной тропки и села на траву на склоне холма. Обхватив руками колени, Майра смотрела вниз, на долину. Нельсон уселся рядом с ней, довольно вздохнув и положив голову на лапы.
Ей нужно усвоить еще один урок. Нужно научиться быть зависимой. Супружеская жизнь – это взаимозависимость, а не двойная независимость. Она должна научиться принимать его любовь, его заботу, его потребность защищать – даже если это выражается в требовании взять с собой горничную, когда она уходит из дома без него. Она должна научиться чувствовать его страхи и по временам нападающее на него чувство беспомощности. И видеть его слезы. Она должна научиться принимать его любовь. Любовь не только то, что даешь ты. Ее нужно еще и получать, даже поступаясь при этом какой-то долей своей независимости.
Но она любит его. И он любит ее. Ах, Господи, как же она любит его! И она опустила голову на колени.
Не сказал ли он или не сделал ли чего-то такого, что ее обидело? Кеннет вышел за ней из хижины несколько испуганный. Но она сидела на траве неподалеку и, когда он сел рядом, подняла голову и улыбнулась. Улыбка была ласковая, теплая. Он положил руку ей на затылок, ощутив ладонью теплоту и шелковистость ее волос.
– Значит, решение принято? – спросил он. Он больше не боялся ее ответа, не сомневался и в своем. – Мы остаемся вместе, что бы там ни было. Потому что мы этого хотим. Потому что любим друг друга!
– И потому что мы женаты. Потому что брак – это еще один вызов, который бросает нам жизнь. Я не думаю, что вечное счастье действительно существует, ведь так?
– К сожалению, так, – ответил он, – Как это было бы скучно, Майра! Никаких ссор. Наверное, никто из нас не выдержал бы.
Она тихонько засмеялась.
– Да, – сказала она, – звучит прямо-таки чудовищно! «Да, милорд», «нет, милорд», «да, сударыня», «нет, сударыня».
Он хмыкнул в ответ.
– Значит, остаемся вместе и принимаем новый вызов? Только обещай никогда больше не грозиться убить меня.
– Глупый! Ты должен был бы понять, что пистолет не заряжен. Ты же знал, как я обращаюсь с оружием. Я не сумела бы даже зарядить его. Удивительно еще, что я держала его за тот коней. Или не за тот?
– Я скорее имел в виду тех четверых негодяев, которых ты подослала ко мне три дня спустя. Они избили бы меня до полусмерти, не подоспей случайно управляющий отца. Ну да не важно. Без сомнения, ты была в полной ярости. Но все это дело далекого прошлого.
– Кеннет… – Она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза:
– Какие негодяи? Какие побои? О чем вы говорите?
Вдруг его охватили сомнения – до этого момента он их не испытывал, может быть, потому, что ему никогда не хотелось сомневаться.
– Мне удалось уложить одного из них, и когда мы привели его в чувство, вылив на голову ведро воды, он во всем признался. Он сказал, что ты подослала их, чтобы отомстить за то, что я сделал с Шоном.
– Но почему ты решил, что у меня есть над ними власть? – спросила она, не скрывая изумления.
– Это были люди твоего брата. Ваши люди.
– Люди Шона? Мои люди? – Она сдвинула брови. – Я не знала… я даже не знаю, кто они. Вряд ли об этом знал и Шон. Они все были переодеты, с зачерненными лицами. Шон пошел тогда с ними шутки ради: он жаждал приключений. А я узнала об этом от кого-то из прислуги и побежала за братом, чтобы остановить его прежде, чем его поймают. И взяла с собой этот пистолет. Кеннет, у меня не было с этими людьми ничего общего! И у Шона с ними не было почти ничего общего. Он впервые оказался с ними, и это обернулось для него полным крахом. Потому что вы не медлили – не поговорили с нами на следующий же день, когда мы успокоились и смогли говорить разумно.
– Мне они сказали, что ты была членом их шайки. И Шон подтвердил мне это.
– Я тебе не верю! – Но она тут же подняла руку, чтобы остановить его:
– Нет, верю, верю! Но ты, должно быть, не правильно его понял? Он не мог сказать так. Это ведь не правда!
И вдруг он все понял – мгновенно, с поразительной ясностью. И стал к ней спиной, устремив взгляд на водопад.
– То была месть, – спокойно сказал он. – Ей-богу, то была месть. Я выдал его своему отцу и разрушил все его планы убежать с Хелен и заполучить ее состояние. Поэтому он разрушил все, что было самого дорогого у меня. Он разрушил мою любовь к тебе. – Он глубоко вздохнул:
– Наверное, это Шон убедил этих бандитов сказать, что их подослала ты.
– Нет, Кеннет, – возразила Майра. – Это сделал кто-то другой – кто-то, ненавидящий всех нас. Это не Шон. Он, конечно, был необуздан и безрассуден, но зла в нем не было. Он любил меня, он был твоим другом, он был влюблен в Хелен!..
Он обернулся и посмотрел на нее. Ей-богу, она верит в то, что говорит. Хорошо бы оставить прошлое в покое. Они ведь уже как-то преодолели его и научились снова любить друг друга. И пусть бы она сохранила память о брате незапятнанной. Но уже поздно. Если он сейчас промолчит, их возрожденная любовь будет отравлена.
– Майра, – сказал он, – Шон действительно был главарем этой шайки контрабандистов. Он собрал самых отчаянных головорезов со всей округи и создал опасную и жестокую банду. Я должен был все открыть раньше, чем это сделал. Память о дружбе удерживала меня – и страх потерять тебя. – Он невесело рассмеялся. – Шон не любил Хелен. Ему нужны были ее деньги. В этих краях полно детей Шона. И не все их матери пришли к нему по своей воле. Я знаю, что твой отец выделил вам с матерью приличный капитал. Я также знаю, что потрачен он был на уплату долгов вашего брата. Это я узнал от самого Шона, когда между нами еще сохранялось нечто похожее на дружбу. Да, я предал его, Майра. Я этого никогда не отрицал. Но он предал всех нас. И отомстил мне, сделав тебя навсегда несчастной.
Она опять опустила голову на колени. Поверила ли она ему? Или все опять рухнуло? Будь его воля, он никогда бы не коснулся этой темы. Но это было неизбежно.
– Шон был храбрым офицером, – сказал он, – одним из тех воинов, чья слава распространялась за пределы его полка. Он не требовал от своих подчиненных храбрых поступков или готовности пойти на опасное дело, если сам не мог сделать того же. Странно, что я не знал о его смерти, пока ты мне не сказала. Я не сомневаюсь, что когда это произошло, он был в гуще битвы, исполняя свой долг.
Майра все еще не поднимала головы.
– Прости меня, – сказал он. – Мне следовало бы сохранить твою добрую память о брате.
Она покачала головой. Подняла голову. Вид у нее был угнетенный, усталый.
– Нет, – сказала она. – Я не перестану его любить. Это невозможно. Он мой брат. И он действительно погиб смертью храбрых. Он бросился под выстрелы, чтобы вынести с поля боя раненого воина. Ему удалось это сделать ценой собственной жизни. Молодой солдат уцелел. Бывает, что люди и вправду искупают свои грехи.
– А мы? – осторожно спросил он после паузы. – Этот разговор все испортил?
– Нет. – Она покачала головой. – Теперь тебе известно, что я не принадлежала к этой шайке. Неужели все эти годы ты действительно так считал? И ты знаешь, что я никогда не делала ничего такого, что могло бы повредить тебе, разве что угрожала незаряженным пистолетом, что, конечно, не очень-то красиво. Все, что я хотела сказать, я сказала в той короткой громкой ссоре, которая произошла у нас на другой день после ареста Шона.
– А ты, вероятно, понимаешь, что я сделал все, что должно, для множества безвестных людей, для своей сестры и даже для тебя. Я хотел вызволить тебя из этой шайки контрабандистов, прежде чем вас схватят и отправят в ссылку. Я действительно обманул твое доверие, Майра, потому что, не сообщи ты мне о Шопе и Хелен, я не узнал бы, что их планы простираются вплоть до побега. Я так никогда и не смог простить себе то, что предал вас, но я поступил так, как считал должным, хотя и знал, что потеряю вас. Я сделал выбор – и, думаю, доведись мне опять стать перед подобным выбором, я выбрал бы то же самое и так же чувствовал себя потом виноватым.
– Если бы ты раньше рассказал мне… – сказала она.
– Я не испытывал к тебе доверия, Майра. Кроме того, мы не разговаривали во время той единственной встречи, которая у нас была. Мы кричали. Мы оба кричали, не слушая друг друга.
Она встала и подошла к нему. Взяла его за руку, переплела свои пальцы с его, положила голову ему на плечо.
– Какое чудесное чувство – освобождение! – сказала она. – С тех пор как я приехала в Лондон, с тех пор как снова полюбила тебя, я позволила себе мысленно просмотреть все наши встречи, даже те, что были в детстве, когда я преклонялась перед тобой, а ты не замечал моего существования. И мне всегда приходилось заглушать мысль о том, что ты как-то виноват в смерти Шона.
Он потерся подбородком о ее макушку.
– Теперь я могу легче принять эту смерть, – продолжала она. – Он мог бы искупить свои грехи, если бы его отправили в ссылку, – и вполне по заслугам. Ему предоставили такую возможность, и он воспользовался ею. И воспользовался с честью. Это ты предложил своему отцу вместо ссылки зачислить его в армию?
– Да.
Она подняла голову и улыбнулась.
– Спасибо, – сказала она. – Я люблю тебя…
– Как жаждал я услышать эти слова, когда мы были юными! – сказал он, гладя ее по руке. – Лучше этих слов нет ничего на свете.
– И нет ничего страшнее этих слов, – подхватила она. – Когда их произносишь, кажется, будто отдаешь часть себя и раскрываешься навстречу боли и возможности быть отвергнутой.
– И радости, – улыбнулся он. – Я больше никогда не причиню тебе боли сознательно, любовь моя, и я никогда не отвергну тебя. Я буду и спорить с тобой, и бранить тебя, и ссориться – и всю жизнь буду любить тебя!
– Будешь? Обещаешь?
– По всем пунктам? – Он усмехнулся. – Обещаю. Навсегда.
– И я, – сказала она. – Обещаю любить тебя всегда!
– И ссориться со мной?
– И это тоже! – Она засмеялась.
– Ладно. Значит, жизнь обещает быть очень интересной.
Он обнял ее за талию и привлек к себе. Они смотрели вниз, устремив взгляд поверх верхушек деревьев на мост, на реку, на водопад – синий, сверкающий под солнцем. Он и представить себе не мог, что на земле может быть место более красивое, чем то, где ему предстоит долго жить со своей первой и единственной любовью.
Они одновременно повернули друг к другу головы, улыбнулись, и губы их слились. Нельсон, продолжая дремать, умиротворенно вздохнул в знак полного согласия с такой жизнью.