Страница:
Белов Павел Алексеевич
За нами Москва
В. Успенский.Генерал Белов (вместо предисловия)
Конец декабря 1941 года. Лютые морозы, пурга. По заметенным дорогам откатывались на запад войска 2-й немецкой танковой армии, разбитые под Каширой и Тулой. Танкисты Гудериана, потеряв в боях технику, отступали пешком, ехали в крестьянских санях. Через маленький городок Одоево поспешно прошли остатки нескольких дивизий.
Обмороженные, злые, солдаты забегали в дома, забирали теплые вещи: пиджаки, пальто, бабьи платки, старые валенки. Напяливали на себя и уходили. Они не останавливались на ночлег. Они спешили, со страхом повторяя одно и то же слово: «Козакен, козакен!»
Меня, четырнадцатилетнего, немцы схватили на улице, определили в рабочую команду. Приказали кормить лошадь и готовить повозку.
Потом, уже при выезде из города, меня разыскала мать. Она просила немецкого офицера отпустить меня. Офицер ударил ее ногой. Мать упала в снег...
Колонна медленно ползла по обледеневшей дороге. Тяжелые трехосные грузовики буксовали. Их сталкивали с шоссе и взрывали. Справа и слева от дороги валялись сотни велосипедов, брошенных какой-то самокатной частью.
Я вел под уздцы здорового рыжего гунтера. Не вел, а тянул. Он еле передвигал свои огромные, покрытые шерстью ноги, косил на меня выпуклые глаза. Гунтер тащил за собой зеленую фуру, в ней сидели на ящиках трое немцев, толстых и неповоротливых от множества всякой одежды, сверх которой были напялены тонкие, покоробившиеся на морозе шинели. Немцы то дремали, то покрикивали на меня и на лошадь.
В какой-то деревне устроили привал. Солдаты ушли греться. Мы, русские, топтались возле повозок и грызли твердый, заледеневший хлеб. Я спросил своего соседа, откуда он. «Из-за Тулы. Уже четвертый день гонят». — «А убежать нельзя?» — «Попробуй. Вон часовой ходит...»
Немцы торопились, отдых был коротким. Двинулись дальше. Моя повозка оказалась последней в колонну. Через шоссе с шорохом перекатывалась поземка. Низко висели темные снеговые тучи.
Впереди — мост через узкую речушку с крутыми высокими берегами. Недалеко от моста речушка делала резкий поворот. Дальше начинался кустарник. Я посмотрел на немцев — они дремали.
Как только повозка въехала на мост, я бросил лошадь и прыгнул вниз. Упал удачно. Сразу вскочил и побежал, утопая по колено в снегу. Сзади раздался крик, потом гулко ударили выстрелы. Еще рывок — и я за спасительным поворотом. Теперь немцы не видят меня. Постреляли еще несколько минут и, не теряя времени, поехали дальше...
До города добрался глубокой ночью. Шел по садам, по глухим переулкам. Над соседними деревнями стояло зарево. На окраине гремел бой. Сухо трещали выстрелы. Ухали пушки.
Дома, свалившись на пол, я сразу заснул. Утром разбудили близкие взрывы. В окно светило яркое солнце. По улице скакали всадники на низкорослых мохнатых лошадках: в город ворвались сабельные эскадроны 131-го Таманского кавалерийского полка 1-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал-майора Белова.
У нас в доме разместился штаб. Подполковник Князев, стройный, подвижный, веселый, громко отдавал распоряжения, шутил, улыбался. И люди с ним были как на подбор: энергичные, жизнерадостные. Во дворе пожилой повар в белом колпаке черпал из походной кухни густой ароматный борщ, кормил всех без меры — и бойцов, и изголодавшихся жителей.
У меня сразу появилось среди кавалеристов несколько хороших друзей. Вместе ездили за сеном, попадали под бомбежки. Гвардейцы с восторгом рассказывали о своем командире корпуса, о том, как еще осенью били немецких танкистов под Штеповкой, как громили их под Каширой и под Веневом. Слушая кавалеристов, я представлял себе Белова легендарным богатырем.
Он приехал в штаб полка вскоре после освобождения города. Среднего роста, худощавый, рыжеусый. Быстро прошел через двор, за руку поздоровался с подполковником Князевым, выбежавшим на крыльцо. На генерале — обыкновенная, далеко не новая, стянутая ремнем шинель, шапка-кубанка и белые валенки, редкие для военного времени.
— Генерал пообедал с Князевым. После обеда остался в комнате один. Я несколько раз заходил к нему. Он снимал с этажерки книги и перелистывал их. Потом долго сидел у стола над большой картой и сосредоточенно что-то обдумывал.
Уехал он вечером. Ему подвели широкогрудого, с точеными ногами коня. Генерал легко вскочил в седло, поправил на плечах бурку и тронул коня шпорами...
Второй раз увидел я Павла Алексеевича через пятнадцать лет, уже будучи журналистом. Меня послали к нему по работе. Он мало изменился за прошедшие годы. Только пополнел, да голова и усы стали седыми.
Когда закончился деловой разговор, я спросил, помнит ли он бой за Одоево? Генерал оживился. Еще бы не помнить! Павел Алексеевич достал из ящика стола тетрадь в черном переплете — дневник военных лет — и прочитал вслух несколько страниц. Я узнал некоторые подробности освобождения моего родного города.
— А где вы останавливались отдохнуть? Забыли, наверно?
Генерал помолчал, произнес негромко:
— Кажется, я заезжал к Князеву... Да, да, помню. Большой деревянный дом, интеллигентная, как показалось, семья...
Так состоялось наше знакомство. Потом мы довольно часто виделись на протяжении шести лет, иногда по нескольку раз в неделю. Он знал, что я работаю над книгой о войне с гитлеровцами, и всегда находил время ответить на интересовавшие меня вопросы. Чем ближе узнавал я Павла Алексеевича, тем большим уважением проникался к нему.
Родился Павел Алексеевич в 1897 году в маленьком городке Шуе. Окончил высшее начальное училище. Хотел учиться дальше, но семья к этому времени лишилась отца — пришлось идти работать сначала весовщиком, потом служащим в конторе железнодорожного телеграфа. Летом 1916 года его призвали в армию, в гусарский полк.
После Октябрьской революции Павел Алексеевич возвратился в родные края и вскоре был назначен инструктором всевобуча. На разные фронты отправлялись из Иваново-Вознесенска рабочие полки и отряды, умело и самоотверженно сражались с белогвардейцами. Среди тех, кто обучал ивановских ткачей военному делу, был и молодой коммунист Павел Белов.
По партийной мобилизации его направили в Красную Армию. Гражданскую войну закончил он командиром эскадрона. Потом командовал полком в 1-й Конной армии. Был требователен к подчиненным, а еще больше — к себе самому, делил с бойцами и командирами все тяготы боев и походов.
В 1929–1934 годах Павел Алексеевич служит в Москве, одновременно учится на вечернем отделении Военной академии имени Фрунзе.
Большую пользу принесла П. А. Белову служба под непосредственным руководством выдающихся военачальников И. П. Уборевича, А. И. Корка, В. К. Триандафилова. С интересом изучал он тактику новых в то время бронетанковых и парашютных войск. Не только изучал, но и помогал известному советскому теоретику К. Б. Калиновскому разрабатывать первую в наших Вооруженных Силах инструкцию об использовании в бою танков совместно с пехотой.
Начиная с 1934 года он служит помощником командира дивизии, командиром дивизии, начальником штаба корпуса.
Кавалерийский корпус, которым командовал генерал Белов в Великую Отечественную войну, отходил от реки Прут до Белгорода, сдерживая наступающего врага и нанося ему чувствительные удары. Особенно отличились конники Белова под Москвой. Здесь в ноябре — декабре 1941 года кавалеристы били и гнали на запад танковые дивизии Гудериана. Преследуя отступающих фашистов, оперативная группа войск генерала Белова прорвалась в тыл противника и пять месяцев сражалась там, нарушая коммуникации, отвлекая на себя значительные силы врага.
Во второй половине 1942 года Павел Алексеевич был назначен командующим 61-й армией. От Орла до Берлина провел он свои полки. Воины 61-й армии отличились при форсировании Днепра, в боях за освобождение Варшавы. С любовью и гордостью отзывались солдаты и офицеры о своем командующем. Смелость замыслов, решительность и настойчивость в их выполнении — вот что было характерно для тех операций, которые проводил командарм-61. Он стремился беречь людей, учил своих подчиненных воевать расчетливо, избегая шаблонов.
После войны генерал-полковник Белов командовал войсками ряда военных округов, а в 1955–1960 годах возглавлял Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту. Лишь на седьмом десятке лет, когда начало сдавать здоровье, Павел Алексеевич вынужден был уйти в отставку.
Мужество и героизм генерала Белова, проявленные при форсировании Днепра, были отмечены званием Героя Советского Союза. Четыре ордена Ленина, три ордена Красного Знамени, три ордена Суворова I степени, орден Кутузова I степени, медали — вот памятные вехи на большом и трудном его пути.
Советские люди несколько раз выбирали Павла Алексеевича депутатом Верховного Совета СССР. Он был делегатом XIX съезда Коммунистической партии.
Последние два года жизни Павел Алексеевич работал над этой книгой, и я охотно помогал ему. Не полагаясь только на свою память и на записи военных лет, он много рылся в документах, стремясь избежать каких-либо неточностей.
Павел Алексеевич не увидел этой книги. Он скоропостижно скончался 3 декабря 1962 года, уже после того как рукопись была сдана в издательство.
Маршалы и генералы, ветераны гражданской и Великой Отечественной войн стояли в почетном карауле у его гроба. Слушатели военных академий и молодые солдаты, наследники боевой славы, провожали его в последний путь. Склонив головы, молча прощались с Павлом Алексеевичем его соратники. У меня не выходила из головы наша последняя встреча.
Он был бодр и жизнерадостен, как всегда. Мы говорили о следующей книге, в которой Павел Алексеевич хотел рассказать о славных делах воинов 61-й армии. Я спросил, когда он думает начинать работу над ней.
— Успею, — ответил он весело.
Не успел...
Владимир Успенский
Обмороженные, злые, солдаты забегали в дома, забирали теплые вещи: пиджаки, пальто, бабьи платки, старые валенки. Напяливали на себя и уходили. Они не останавливались на ночлег. Они спешили, со страхом повторяя одно и то же слово: «Козакен, козакен!»
Меня, четырнадцатилетнего, немцы схватили на улице, определили в рабочую команду. Приказали кормить лошадь и готовить повозку.
Потом, уже при выезде из города, меня разыскала мать. Она просила немецкого офицера отпустить меня. Офицер ударил ее ногой. Мать упала в снег...
Колонна медленно ползла по обледеневшей дороге. Тяжелые трехосные грузовики буксовали. Их сталкивали с шоссе и взрывали. Справа и слева от дороги валялись сотни велосипедов, брошенных какой-то самокатной частью.
Я вел под уздцы здорового рыжего гунтера. Не вел, а тянул. Он еле передвигал свои огромные, покрытые шерстью ноги, косил на меня выпуклые глаза. Гунтер тащил за собой зеленую фуру, в ней сидели на ящиках трое немцев, толстых и неповоротливых от множества всякой одежды, сверх которой были напялены тонкие, покоробившиеся на морозе шинели. Немцы то дремали, то покрикивали на меня и на лошадь.
В какой-то деревне устроили привал. Солдаты ушли греться. Мы, русские, топтались возле повозок и грызли твердый, заледеневший хлеб. Я спросил своего соседа, откуда он. «Из-за Тулы. Уже четвертый день гонят». — «А убежать нельзя?» — «Попробуй. Вон часовой ходит...»
Немцы торопились, отдых был коротким. Двинулись дальше. Моя повозка оказалась последней в колонну. Через шоссе с шорохом перекатывалась поземка. Низко висели темные снеговые тучи.
Впереди — мост через узкую речушку с крутыми высокими берегами. Недалеко от моста речушка делала резкий поворот. Дальше начинался кустарник. Я посмотрел на немцев — они дремали.
Как только повозка въехала на мост, я бросил лошадь и прыгнул вниз. Упал удачно. Сразу вскочил и побежал, утопая по колено в снегу. Сзади раздался крик, потом гулко ударили выстрелы. Еще рывок — и я за спасительным поворотом. Теперь немцы не видят меня. Постреляли еще несколько минут и, не теряя времени, поехали дальше...
До города добрался глубокой ночью. Шел по садам, по глухим переулкам. Над соседними деревнями стояло зарево. На окраине гремел бой. Сухо трещали выстрелы. Ухали пушки.
Дома, свалившись на пол, я сразу заснул. Утром разбудили близкие взрывы. В окно светило яркое солнце. По улице скакали всадники на низкорослых мохнатых лошадках: в город ворвались сабельные эскадроны 131-го Таманского кавалерийского полка 1-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал-майора Белова.
У нас в доме разместился штаб. Подполковник Князев, стройный, подвижный, веселый, громко отдавал распоряжения, шутил, улыбался. И люди с ним были как на подбор: энергичные, жизнерадостные. Во дворе пожилой повар в белом колпаке черпал из походной кухни густой ароматный борщ, кормил всех без меры — и бойцов, и изголодавшихся жителей.
У меня сразу появилось среди кавалеристов несколько хороших друзей. Вместе ездили за сеном, попадали под бомбежки. Гвардейцы с восторгом рассказывали о своем командире корпуса, о том, как еще осенью били немецких танкистов под Штеповкой, как громили их под Каширой и под Веневом. Слушая кавалеристов, я представлял себе Белова легендарным богатырем.
Он приехал в штаб полка вскоре после освобождения города. Среднего роста, худощавый, рыжеусый. Быстро прошел через двор, за руку поздоровался с подполковником Князевым, выбежавшим на крыльцо. На генерале — обыкновенная, далеко не новая, стянутая ремнем шинель, шапка-кубанка и белые валенки, редкие для военного времени.
— Генерал пообедал с Князевым. После обеда остался в комнате один. Я несколько раз заходил к нему. Он снимал с этажерки книги и перелистывал их. Потом долго сидел у стола над большой картой и сосредоточенно что-то обдумывал.
Уехал он вечером. Ему подвели широкогрудого, с точеными ногами коня. Генерал легко вскочил в седло, поправил на плечах бурку и тронул коня шпорами...
Второй раз увидел я Павла Алексеевича через пятнадцать лет, уже будучи журналистом. Меня послали к нему по работе. Он мало изменился за прошедшие годы. Только пополнел, да голова и усы стали седыми.
Когда закончился деловой разговор, я спросил, помнит ли он бой за Одоево? Генерал оживился. Еще бы не помнить! Павел Алексеевич достал из ящика стола тетрадь в черном переплете — дневник военных лет — и прочитал вслух несколько страниц. Я узнал некоторые подробности освобождения моего родного города.
— А где вы останавливались отдохнуть? Забыли, наверно?
Генерал помолчал, произнес негромко:
— Кажется, я заезжал к Князеву... Да, да, помню. Большой деревянный дом, интеллигентная, как показалось, семья...
Так состоялось наше знакомство. Потом мы довольно часто виделись на протяжении шести лет, иногда по нескольку раз в неделю. Он знал, что я работаю над книгой о войне с гитлеровцами, и всегда находил время ответить на интересовавшие меня вопросы. Чем ближе узнавал я Павла Алексеевича, тем большим уважением проникался к нему.
Родился Павел Алексеевич в 1897 году в маленьком городке Шуе. Окончил высшее начальное училище. Хотел учиться дальше, но семья к этому времени лишилась отца — пришлось идти работать сначала весовщиком, потом служащим в конторе железнодорожного телеграфа. Летом 1916 года его призвали в армию, в гусарский полк.
После Октябрьской революции Павел Алексеевич возвратился в родные края и вскоре был назначен инструктором всевобуча. На разные фронты отправлялись из Иваново-Вознесенска рабочие полки и отряды, умело и самоотверженно сражались с белогвардейцами. Среди тех, кто обучал ивановских ткачей военному делу, был и молодой коммунист Павел Белов.
По партийной мобилизации его направили в Красную Армию. Гражданскую войну закончил он командиром эскадрона. Потом командовал полком в 1-й Конной армии. Был требователен к подчиненным, а еще больше — к себе самому, делил с бойцами и командирами все тяготы боев и походов.
В 1929–1934 годах Павел Алексеевич служит в Москве, одновременно учится на вечернем отделении Военной академии имени Фрунзе.
Большую пользу принесла П. А. Белову служба под непосредственным руководством выдающихся военачальников И. П. Уборевича, А. И. Корка, В. К. Триандафилова. С интересом изучал он тактику новых в то время бронетанковых и парашютных войск. Не только изучал, но и помогал известному советскому теоретику К. Б. Калиновскому разрабатывать первую в наших Вооруженных Силах инструкцию об использовании в бою танков совместно с пехотой.
Начиная с 1934 года он служит помощником командира дивизии, командиром дивизии, начальником штаба корпуса.
Кавалерийский корпус, которым командовал генерал Белов в Великую Отечественную войну, отходил от реки Прут до Белгорода, сдерживая наступающего врага и нанося ему чувствительные удары. Особенно отличились конники Белова под Москвой. Здесь в ноябре — декабре 1941 года кавалеристы били и гнали на запад танковые дивизии Гудериана. Преследуя отступающих фашистов, оперативная группа войск генерала Белова прорвалась в тыл противника и пять месяцев сражалась там, нарушая коммуникации, отвлекая на себя значительные силы врага.
Во второй половине 1942 года Павел Алексеевич был назначен командующим 61-й армией. От Орла до Берлина провел он свои полки. Воины 61-й армии отличились при форсировании Днепра, в боях за освобождение Варшавы. С любовью и гордостью отзывались солдаты и офицеры о своем командующем. Смелость замыслов, решительность и настойчивость в их выполнении — вот что было характерно для тех операций, которые проводил командарм-61. Он стремился беречь людей, учил своих подчиненных воевать расчетливо, избегая шаблонов.
После войны генерал-полковник Белов командовал войсками ряда военных округов, а в 1955–1960 годах возглавлял Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту. Лишь на седьмом десятке лет, когда начало сдавать здоровье, Павел Алексеевич вынужден был уйти в отставку.
Мужество и героизм генерала Белова, проявленные при форсировании Днепра, были отмечены званием Героя Советского Союза. Четыре ордена Ленина, три ордена Красного Знамени, три ордена Суворова I степени, орден Кутузова I степени, медали — вот памятные вехи на большом и трудном его пути.
Советские люди несколько раз выбирали Павла Алексеевича депутатом Верховного Совета СССР. Он был делегатом XIX съезда Коммунистической партии.
Последние два года жизни Павел Алексеевич работал над этой книгой, и я охотно помогал ему. Не полагаясь только на свою память и на записи военных лет, он много рылся в документах, стремясь избежать каких-либо неточностей.
Павел Алексеевич не увидел этой книги. Он скоропостижно скончался 3 декабря 1962 года, уже после того как рукопись была сдана в издательство.
Маршалы и генералы, ветераны гражданской и Великой Отечественной войн стояли в почетном карауле у его гроба. Слушатели военных академий и молодые солдаты, наследники боевой славы, провожали его в последний путь. Склонив головы, молча прощались с Павлом Алексеевичем его соратники. У меня не выходила из головы наша последняя встреча.
Он был бодр и жизнерадостен, как всегда. Мы говорили о следующей книге, в которой Павел Алексеевич хотел рассказать о славных делах воинов 61-й армии. Я спросил, когда он думает начинать работу над ней.
— Успею, — ответил он весело.
Не успел...
Владимир Успенский
Часть первая
От Тирасполя до Нового Оскола
Свой отпуск я проводил вместе с семьей в Одессе, в окружном санатории. Стояли чудесные солнечные дни. Мы загорали, купались, ходили на прогулки. Мои маленькие дочки заметно окрепли. Однажды утром я посадил их в лодку. Как сейчас помню ласковое теплое море, плеск воды, веселое, беззаботное настроение.
Пора было возвращаться. Пришлось подналечь на весла.
- Папа, смотри! - окликнула меня дочь.
К берегу по крутой лестнице быстро спускалась жена, призывно махая рукой. Следом за ней бежал мой шофер. Радостное настроение сразу угасло. «Отзывают из отпуска», - решил я.
Лодка ткнулась носом в песок пляжа.
- Война! Немцы напали! - крикнула мне жена. Шофер добавил, что о нападении немцев только что передали по радио.
Я выслушал сбивчивый рассказ и понял: случилось самое страшное.
На пляже загорало много отдыхающих командиров из разных дивизий. Я коротко сообщил им о нападении фашистов и по праву старшего начальника приказал немедленно подготовиться к выезду в свои части.
Получив в штабе округа информацию о событиях на границе, простился с семьей и отправился в свой корпус. Вместе со мной ехали в автомобиле попутчики - военный врач и комендант Тирасполя. Машина была новая, необкатанная, пришлось делать остановки для охлаждения мотора. Эти вынужденные задержки действовали на нервы.
На дорогах уже чувствовалось дыхание войны. Встречалось много военных грузовиков. Мы обогнали тылы 150-й стрелковой дивизии, которая шла из Одессы через Аккерман.
Попутчики мои возмущались вероломством Гитлера, негодовали по поводу внезапного разбойничьего нападения фашистов. Я испытывал такие же чувства. И в то же время думал, что война началась не так уж «внезапно», как это казалось некоторым товарищам. Сообщения о подготовке вражеского вторжения давно уже поступали по различным каналам. А в последнее время сообщений этих стало так много, что просто невозможно было не прислушаться к ним.
Мне, например, было известно, что у нашей границы с Румынией сосредоточено очень большое количество немецких и румынских войск. Обстановка на границе была тревожной. Корпус, которым я командовал, стоял в Бессарабии. В случае войны он одним из первых принял бы на себя удар вражеских войск. Понимая это, мы требовали от подчиненных постоянной бдительности, стремились как можно выше поднять боеспособность частей.
Меня, как, вероятно, и других военачальников, удивляло то спокойствие и благодушие, с которым в высших инстанциях относились к тревожным сообщениям. Мы не получали никаких указаний о подготовке к военным действиям. Оставалось надеяться только на то, что в Генеральном штабе знают больше нашего и своевременно примут необходимые меры. Надежда эта не оправдалась.
Покачиваясь в машине, я думал о том, что навсегда прошли те патриархальные времена, когда противники сначала проводили мобилизацию, отзывали послов, а потом по всем правилам объявляли о начале военных действий. Для империалистов закономерной стала другая последовательность событий: тайная подготовка и внезапный бандитский удар.
Вспомнилась мне книга Эрнста Генри «Гитлер против СССР», изданная в 1938 году. В ней автор подробно изложил экономические, политические и военные планы германского фашизма. Э. Генри указывал даже направление главных ударов войск возможных антисоветских коалиций. Я выписал тогда для себя несколько выдержек:
«Конечной целью обеих операций на севере и на юге остается, естественно, Москва. Если занят Ленинград, то дальнейший прямой путь в Москву будет, как это предполагается по плану, пролегать вдоль Октябрьской (бывшей Николаевской) железной дороги, на расстоянии примерно в 640 километров не прерываемый ни большой рекой, ни каким-либо другим естественным препятствием...»
«Наступление на Ленинград и Киев - самостоятельные и во всяком случае уже совершенно назревшие проблемы. Практическая подготовка к этим двум операциям уже далеко зашла и не прекращается ни на минуту...»
В книге Генри излагались, по сути дела, довольно точные данные и предположения, которые можно было уточнить, сравнить с данными нашей разведки, а потом внести коррективы в собственный план стратегического развертывания. Кстати сказать, план «Барбаросса», широко известный теперь мировой общественности, в основных положениях не расходится с тем, о чем писал Э. Генри.
По непонятным причинам книгу Генри вскоре после выхода в свет изъяли из библиотек, она стала недоступной. Ни эта книга, ни многочисленные данные, поступавшие из-за рубежа, не были должным образом оценены и использованы нашим Генеральным штабом. Сталин считал, что Германия не рискнет в ближайшее время напасть на Советский Союз. Тогда, в 1941 году, мне, как и многим другим, не давал покоя тревожный вопрос: почему нападение гитлеровцев оказалось для нас внезапным, почему мы вступили в войну неподготовленными, не успев провести мобилизацию и сосредоточение войск?
...Машина быстро неслась вперед. Вот наконец Тирасполь.
Здесь я распростился со своими попутчиками, а сам направился в штаб 9-й армии, которой командовал генерал-полковник Я. Т. Черевиченко. Там меня познакомили с обстановкой. С утра на всем протяжении границы румынские войска предприняли попытки переправиться через Прут на наш берег. Все атаки были отбиты. Из подчиненных мне дивизий 9-я Крымская уже вступила в бой, 5-я кавалерийская, дислоцировавшаяся в ста пятидесяти километрах от границы, выступила в поход.
Ночью я догнал 5-ю дивизию на марше. Шел дождь. Дороги размыло. Моя машина завязла. Пришлось запрячь лошадей. Так и проехал часть пути в автомобиле на конной тяге. Потом пересел в броневик. Он тоже завяз. Командир дивизии полковник Баранов прислал мне еще один броневик. На нем я добрался наконец до села Романовна, где находился штаб корпуса. Оттуда сразу же выехал в Комрат, вблизи которого в винограднике был развернут командный пункт.
Полковник Грецов, замещавший меня, доложил обо всем происшедшем в мое отсутствие, о своих распоряжениях. Я одобрил его действия и, немного отдохнув, выехал на передовую, в 9-ю кавалерийскую дивизию, которой командовал полковник Бычковский.
Возле населенного пункта Фэлчиул было два моста через Прут: шоссейный и железнодорожный. Их должны были взорвать пограничники, но не успели. Противник проявил в этом районе особую активность. Усиленный батальон румын переправился через реку и захватил небольшой плацдарм на нашем берегу. Дальнейшее продвижение румын задержали кавалеристы 108-го полка и пограничники.
Я приказал ликвидировать противника на нашем берегу и взорвать мосты. Эту задачу полковник Бычковский поставил находившемуся в резерве 72-му кавалерийскому полку. Командир полка подполковник Баумштейн поднял бойцов по тревоге. Полк поэскадронно выступил к линии фронта. Был теплый солнечный день. Конники ехали по дороге переменным аллюром, поднимая тучи пыли. Это привлекло внимание противника. Над колонной кавалеристов вскоре появились два истребителя, начали пикировать.
Мне довелось ехать по той же самой дороге через полчаса после того, как прошел 72-й полк. Я увидел несколько убитых лошадей. Навстречу попалась повозка с четырьмя ранеными бойцами.
Когда я догнал полк, он уже двигался не по дороге, а в стороне от нее, под крутым обрывом, по траве. Тень от обрыва маскировала всадников. Пыли не было.
Над полем боя появились двенадцать наших бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Самолеты обработали артиллерийские позиции противника. Многие орудийные расчеты противника были выведены из строя. Спешенные кавалеристы пошли в атаку.
Румыны не выдержали стремительного натиска, поднялись и побежали назад. Преследуя вражеских солдат, наши бойцы с ходу заняли оба моста. Один мост вскоре взлетел на воздух. Другой взорвать не удалось. Сказалась наша неопытность: саперы подвезли слишком мало взрывчатки.
Мы одержали первую, хоть и небольшую, победу. Она воодушевила бойцов, придала им чувство уверенности. Мы потеряли в этой контратаке двадцать человек, а противник - около шестидесяти.
Бой за невзорванный мост продолжался еще несколько дней. Румыны обстреливали подступы к нему из орудий, минометов и пулеметов. Напившись для храбрости водки, они не раз поднимались в атаку, но кавалеристы отбрасывали их.
В ночь на 26 июня мы снова нанесли удар по противнику, захватили мост и наконец взорвали его. Наутро ко мне привели двух пленных.
Один из них, немецкий летчик, держался нагло, презрительно кривил губы и не скрывал, что он нацист. Даже пытался убедить нас, что немцы - избранная раса, которая под руководством фюрера завоюет весь мир. А что касается России, то они захватят ее через два или три месяца.
- Вот вы имеете награду за польскую кампанию, воевали во Франции, бомбили Англию, - сказал я ему, - а закончили свою карьеру в России. И Гитлер у нас здесь голову сломит.
- Время покажет, - ответил пленный офицер.
- Вот именно, - подтвердил я. - Считайте, что вам повезло: вы остались живы. А ваши приятели сгниют в нашей земле.
Второй пленный, румынский капрал-пехотинец, немного говоривший по-русски, заявил, что ему не нужна эта война, стрелять его заставили офицеры, и вообще румынские солдаты опасаются, как бы война не кончилась для них плохо.
От капрала мы получили интересные сведения. Оказывается, в районе мостов действовала против нас дивизия румынской гвардии. Сам капрал служил в 6-м пехотном полку, который понес большие потери и, по существу, разгромлен.
Мы продолжали удерживать свои позиции. Но на севере, в районе Львова, обстановка складывалась явно не в пользу советских войск. Начался отход на восток и от реки Прут. Мы отступали медленно, сдерживая противника. Почти целую неделю корпус сражался возле Кишинева. А 10 июля, после незавершенного контрудара наших войск, командование 9-й армии поручило корпусу прикрыть разрыв между 35-м и 48-м стрелковыми корпусами. Разрыв этот достигал ста километров. Двух моих дивизий было явно недостаточно для того, чтобы надежно прикрыть этот участок. Я решил вести маневренную оборону на оргеевско-дубоссарском направлении, чтобы сковать силы противника, угрожающие флангам нашей пехоты.
Командный пункт корпуса разместился под Оргеевом. Немецкая авиация почти беспрерывно бомбила город и мост через реку Реут. Только 12 июля артиллеристы-зенитчики сбили четыре вражеских самолета - в первые дни войны это считалось немалым.
По данным разведки, на мой корпус наступали две дивизии противника: на левый фланг, в гористой местности, 5-я пехотная дивизия румын, правее - 50-я пехотная дивизия немцев.
12 июля я выехал в район Сераштены, где вел бой 72-й кавалерийский полк. По дороге нагнал пешего красноармейца. Я пригласил его в машину. Стройный, смуглый, широкоплечий, он оказался из 72-го кавполка. Лошадь у него взял командир, чтобы заменить свою, убитую при бомбежке. И вот теперь красноармеец догонял эскадрон пешком, торопился - знал, что товарищи отправились в бой.
- Страшно было в первые дни? - спросил я его.
- Нет, ничего, - ответил красноармеец. - А теперь тем более. Привыкать начали.
- Стреляете хорошо?
- Отлично, - с гордостью сказал он.
Под минометным огнем мы проскочили через поле и укрылись в овраге. Я привез бойца прямо в его эскадрон, уже спешившийся для наступления. Красноармеец сразу же занял место в цепи. Я проводил его взглядом. Радостно стало от того, что наши командиры и политработники вырастили, воспитали таких воинов. И в то же время думал: надо бить, уничтожать противника, но так, чтобы сохранить в живых как можно больше этих чудесных крепких парней.
72-й кавалерийский полк, ведя бой со 123-м немецким пехотным полком, захватил несколько пленных. Но гитлеровцы подтянули резервы, их натиск усилился. Я приказал командиру полка продержаться до ночи, а с наступлением темноты отойти к Оргееву.
Через двое суток, 14 июля, под Оргеевом развернулся встречный бой между 50-й пехотной дивизией гитлеровцев и 5-й имени Блинова кавалерийской дивизией. С командного пункта мне далеко было видно вокруг. Впереди, за рекой Реут, - огромное поле, заросшее высокой кукурузой. Оттуда под прикрытием сильного артиллерийского и минометного огня наступали немцы. Наша артиллерия отвечала, но гораздо слабее: орудий у нас было намного меньше.
Цепи немцев и спешенных кавалеристов встретились посреди поля и завязали перестрелку. Однако исход боя решался не здесь, а на открытом фланге. И немцы, и наши командиры понимали это, бросали туда свои резервы, чтобы охватить противника, ударить во фланг и тыл.
С холма я хорошо видел в бинокль, как продвигаются немцы. Недавно прошел большой дождь, и дороги развезло. Машины и мотоциклы застревали в грязи, гитлеровцам приходилось то и дело вытаскивать их.
Наши кавалеристы, обходя левый фланг противника, ехали верхом без дорог, укрываясь за буграми и в оврагах. Уже к ночи почти у самого Днестра конники, опередив фашистов, вышли наконец на их фланг и в тыл. Закипел жестокий бой. Конники атаковали растянувшуюся по дороге механизированную часть. Немцы потеряли ориентировку и связь между собой. Всадники налетали на группы фашистов у машин, стреляли, забрасывали их гранатами, рубили шашками.
По самым скромным подсчетам противник потерял в этой схватке до тысячи солдат и офицеров.
В бою с 50-й пехотной дивизией немцев мы добились успеха. Но полковник Грецов доложил мне, что общая обстановка резко изменилась к худшему. 35-й стрелковый корпус оставил Кишинев. Справа, ведя тяжелые сдерживающие бои, отходил на восток 48-й корпус.
Мне тоже было приказано прекратить бой и начать отход.
В ночь на 19 июля конный корпус в полном порядке переправился на восточный берег Днестра по двум мостам, наведенным саперами. Мне осталось только поблагодарить командира саперного батальона капитана Андреева за отличную работу и смекалку: один мост он навел по всем правилам, на понтонах, другой - на бочках из-под вина.
После переправы 5-я кавалерийская дивизия заняла укрепленный район, подготовленный несколько лет назад у берега Днестра, но имевший слабый гарнизон. Кажется, это был первый в истории конницы случай, когда она использовалась в качестве гарнизона укрепленного района. Конники отдыхали, сидя в окопах, дотах и блиндажах, и без особого труда отбивали попытки противника переправиться через реку. Лошади были отведены далеко в тыл.
Но недолгим был отдых. Фашисты прорвали фронт значительно правее нас, и корпус получил распоряжение форсированным маршем двигаться на север. Через несколько дней я получил приказ перейти в наступление и освободить занятый немцами город Балту. Трое суток без перерыва продолжался бой. Фашисты укрепились в каменных домах, засели в подвалах и на чердаках. Окружив город, спешенные кавалеристы продвигались вперед, брали дом за домом, улицу за улицей. Особенно упорно оборонялись немцы последнюю ночь. В этом кровопролитном бою большую помощь оказала нам местная учительница. Она помогала бойцам незаметно подкрадываться к вражеским укрытиям. Красноармейцы пробирались в подвалы, врывались в дома с черного хода и забрасывали немцев гранатами. К сожалению, я не помню фамилии этой героини.
В корпусе по штату было два танковых полка. Но уже через полмесяца после начала войны они остались без боевых машин. В боях были потеряны лишь единицы, остальные танки, старые БТ, вышли из строя и были отправлены на ремонт в тыл. Но часть личного состава и штабы танковых полков остались в дивизиях корпуса.
Пора было возвращаться. Пришлось подналечь на весла.
- Папа, смотри! - окликнула меня дочь.
К берегу по крутой лестнице быстро спускалась жена, призывно махая рукой. Следом за ней бежал мой шофер. Радостное настроение сразу угасло. «Отзывают из отпуска», - решил я.
Лодка ткнулась носом в песок пляжа.
- Война! Немцы напали! - крикнула мне жена. Шофер добавил, что о нападении немцев только что передали по радио.
Я выслушал сбивчивый рассказ и понял: случилось самое страшное.
На пляже загорало много отдыхающих командиров из разных дивизий. Я коротко сообщил им о нападении фашистов и по праву старшего начальника приказал немедленно подготовиться к выезду в свои части.
Получив в штабе округа информацию о событиях на границе, простился с семьей и отправился в свой корпус. Вместе со мной ехали в автомобиле попутчики - военный врач и комендант Тирасполя. Машина была новая, необкатанная, пришлось делать остановки для охлаждения мотора. Эти вынужденные задержки действовали на нервы.
На дорогах уже чувствовалось дыхание войны. Встречалось много военных грузовиков. Мы обогнали тылы 150-й стрелковой дивизии, которая шла из Одессы через Аккерман.
Попутчики мои возмущались вероломством Гитлера, негодовали по поводу внезапного разбойничьего нападения фашистов. Я испытывал такие же чувства. И в то же время думал, что война началась не так уж «внезапно», как это казалось некоторым товарищам. Сообщения о подготовке вражеского вторжения давно уже поступали по различным каналам. А в последнее время сообщений этих стало так много, что просто невозможно было не прислушаться к ним.
Мне, например, было известно, что у нашей границы с Румынией сосредоточено очень большое количество немецких и румынских войск. Обстановка на границе была тревожной. Корпус, которым я командовал, стоял в Бессарабии. В случае войны он одним из первых принял бы на себя удар вражеских войск. Понимая это, мы требовали от подчиненных постоянной бдительности, стремились как можно выше поднять боеспособность частей.
Меня, как, вероятно, и других военачальников, удивляло то спокойствие и благодушие, с которым в высших инстанциях относились к тревожным сообщениям. Мы не получали никаких указаний о подготовке к военным действиям. Оставалось надеяться только на то, что в Генеральном штабе знают больше нашего и своевременно примут необходимые меры. Надежда эта не оправдалась.
Покачиваясь в машине, я думал о том, что навсегда прошли те патриархальные времена, когда противники сначала проводили мобилизацию, отзывали послов, а потом по всем правилам объявляли о начале военных действий. Для империалистов закономерной стала другая последовательность событий: тайная подготовка и внезапный бандитский удар.
Вспомнилась мне книга Эрнста Генри «Гитлер против СССР», изданная в 1938 году. В ней автор подробно изложил экономические, политические и военные планы германского фашизма. Э. Генри указывал даже направление главных ударов войск возможных антисоветских коалиций. Я выписал тогда для себя несколько выдержек:
«Конечной целью обеих операций на севере и на юге остается, естественно, Москва. Если занят Ленинград, то дальнейший прямой путь в Москву будет, как это предполагается по плану, пролегать вдоль Октябрьской (бывшей Николаевской) железной дороги, на расстоянии примерно в 640 километров не прерываемый ни большой рекой, ни каким-либо другим естественным препятствием...»
«Наступление на Ленинград и Киев - самостоятельные и во всяком случае уже совершенно назревшие проблемы. Практическая подготовка к этим двум операциям уже далеко зашла и не прекращается ни на минуту...»
В книге Генри излагались, по сути дела, довольно точные данные и предположения, которые можно было уточнить, сравнить с данными нашей разведки, а потом внести коррективы в собственный план стратегического развертывания. Кстати сказать, план «Барбаросса», широко известный теперь мировой общественности, в основных положениях не расходится с тем, о чем писал Э. Генри.
По непонятным причинам книгу Генри вскоре после выхода в свет изъяли из библиотек, она стала недоступной. Ни эта книга, ни многочисленные данные, поступавшие из-за рубежа, не были должным образом оценены и использованы нашим Генеральным штабом. Сталин считал, что Германия не рискнет в ближайшее время напасть на Советский Союз. Тогда, в 1941 году, мне, как и многим другим, не давал покоя тревожный вопрос: почему нападение гитлеровцев оказалось для нас внезапным, почему мы вступили в войну неподготовленными, не успев провести мобилизацию и сосредоточение войск?
...Машина быстро неслась вперед. Вот наконец Тирасполь.
Здесь я распростился со своими попутчиками, а сам направился в штаб 9-й армии, которой командовал генерал-полковник Я. Т. Черевиченко. Там меня познакомили с обстановкой. С утра на всем протяжении границы румынские войска предприняли попытки переправиться через Прут на наш берег. Все атаки были отбиты. Из подчиненных мне дивизий 9-я Крымская уже вступила в бой, 5-я кавалерийская, дислоцировавшаяся в ста пятидесяти километрах от границы, выступила в поход.
Ночью я догнал 5-ю дивизию на марше. Шел дождь. Дороги размыло. Моя машина завязла. Пришлось запрячь лошадей. Так и проехал часть пути в автомобиле на конной тяге. Потом пересел в броневик. Он тоже завяз. Командир дивизии полковник Баранов прислал мне еще один броневик. На нем я добрался наконец до села Романовна, где находился штаб корпуса. Оттуда сразу же выехал в Комрат, вблизи которого в винограднике был развернут командный пункт.
Полковник Грецов, замещавший меня, доложил обо всем происшедшем в мое отсутствие, о своих распоряжениях. Я одобрил его действия и, немного отдохнув, выехал на передовую, в 9-ю кавалерийскую дивизию, которой командовал полковник Бычковский.
Возле населенного пункта Фэлчиул было два моста через Прут: шоссейный и железнодорожный. Их должны были взорвать пограничники, но не успели. Противник проявил в этом районе особую активность. Усиленный батальон румын переправился через реку и захватил небольшой плацдарм на нашем берегу. Дальнейшее продвижение румын задержали кавалеристы 108-го полка и пограничники.
Я приказал ликвидировать противника на нашем берегу и взорвать мосты. Эту задачу полковник Бычковский поставил находившемуся в резерве 72-му кавалерийскому полку. Командир полка подполковник Баумштейн поднял бойцов по тревоге. Полк поэскадронно выступил к линии фронта. Был теплый солнечный день. Конники ехали по дороге переменным аллюром, поднимая тучи пыли. Это привлекло внимание противника. Над колонной кавалеристов вскоре появились два истребителя, начали пикировать.
Мне довелось ехать по той же самой дороге через полчаса после того, как прошел 72-й полк. Я увидел несколько убитых лошадей. Навстречу попалась повозка с четырьмя ранеными бойцами.
Когда я догнал полк, он уже двигался не по дороге, а в стороне от нее, под крутым обрывом, по траве. Тень от обрыва маскировала всадников. Пыли не было.
Над полем боя появились двенадцать наших бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Самолеты обработали артиллерийские позиции противника. Многие орудийные расчеты противника были выведены из строя. Спешенные кавалеристы пошли в атаку.
Румыны не выдержали стремительного натиска, поднялись и побежали назад. Преследуя вражеских солдат, наши бойцы с ходу заняли оба моста. Один мост вскоре взлетел на воздух. Другой взорвать не удалось. Сказалась наша неопытность: саперы подвезли слишком мало взрывчатки.
Мы одержали первую, хоть и небольшую, победу. Она воодушевила бойцов, придала им чувство уверенности. Мы потеряли в этой контратаке двадцать человек, а противник - около шестидесяти.
Бой за невзорванный мост продолжался еще несколько дней. Румыны обстреливали подступы к нему из орудий, минометов и пулеметов. Напившись для храбрости водки, они не раз поднимались в атаку, но кавалеристы отбрасывали их.
В ночь на 26 июня мы снова нанесли удар по противнику, захватили мост и наконец взорвали его. Наутро ко мне привели двух пленных.
Один из них, немецкий летчик, держался нагло, презрительно кривил губы и не скрывал, что он нацист. Даже пытался убедить нас, что немцы - избранная раса, которая под руководством фюрера завоюет весь мир. А что касается России, то они захватят ее через два или три месяца.
- Вот вы имеете награду за польскую кампанию, воевали во Франции, бомбили Англию, - сказал я ему, - а закончили свою карьеру в России. И Гитлер у нас здесь голову сломит.
- Время покажет, - ответил пленный офицер.
- Вот именно, - подтвердил я. - Считайте, что вам повезло: вы остались живы. А ваши приятели сгниют в нашей земле.
Второй пленный, румынский капрал-пехотинец, немного говоривший по-русски, заявил, что ему не нужна эта война, стрелять его заставили офицеры, и вообще румынские солдаты опасаются, как бы война не кончилась для них плохо.
От капрала мы получили интересные сведения. Оказывается, в районе мостов действовала против нас дивизия румынской гвардии. Сам капрал служил в 6-м пехотном полку, который понес большие потери и, по существу, разгромлен.
Мы продолжали удерживать свои позиции. Но на севере, в районе Львова, обстановка складывалась явно не в пользу советских войск. Начался отход на восток и от реки Прут. Мы отступали медленно, сдерживая противника. Почти целую неделю корпус сражался возле Кишинева. А 10 июля, после незавершенного контрудара наших войск, командование 9-й армии поручило корпусу прикрыть разрыв между 35-м и 48-м стрелковыми корпусами. Разрыв этот достигал ста километров. Двух моих дивизий было явно недостаточно для того, чтобы надежно прикрыть этот участок. Я решил вести маневренную оборону на оргеевско-дубоссарском направлении, чтобы сковать силы противника, угрожающие флангам нашей пехоты.
Командный пункт корпуса разместился под Оргеевом. Немецкая авиация почти беспрерывно бомбила город и мост через реку Реут. Только 12 июля артиллеристы-зенитчики сбили четыре вражеских самолета - в первые дни войны это считалось немалым.
По данным разведки, на мой корпус наступали две дивизии противника: на левый фланг, в гористой местности, 5-я пехотная дивизия румын, правее - 50-я пехотная дивизия немцев.
12 июля я выехал в район Сераштены, где вел бой 72-й кавалерийский полк. По дороге нагнал пешего красноармейца. Я пригласил его в машину. Стройный, смуглый, широкоплечий, он оказался из 72-го кавполка. Лошадь у него взял командир, чтобы заменить свою, убитую при бомбежке. И вот теперь красноармеец догонял эскадрон пешком, торопился - знал, что товарищи отправились в бой.
- Страшно было в первые дни? - спросил я его.
- Нет, ничего, - ответил красноармеец. - А теперь тем более. Привыкать начали.
- Стреляете хорошо?
- Отлично, - с гордостью сказал он.
Под минометным огнем мы проскочили через поле и укрылись в овраге. Я привез бойца прямо в его эскадрон, уже спешившийся для наступления. Красноармеец сразу же занял место в цепи. Я проводил его взглядом. Радостно стало от того, что наши командиры и политработники вырастили, воспитали таких воинов. И в то же время думал: надо бить, уничтожать противника, но так, чтобы сохранить в живых как можно больше этих чудесных крепких парней.
72-й кавалерийский полк, ведя бой со 123-м немецким пехотным полком, захватил несколько пленных. Но гитлеровцы подтянули резервы, их натиск усилился. Я приказал командиру полка продержаться до ночи, а с наступлением темноты отойти к Оргееву.
Через двое суток, 14 июля, под Оргеевом развернулся встречный бой между 50-й пехотной дивизией гитлеровцев и 5-й имени Блинова кавалерийской дивизией. С командного пункта мне далеко было видно вокруг. Впереди, за рекой Реут, - огромное поле, заросшее высокой кукурузой. Оттуда под прикрытием сильного артиллерийского и минометного огня наступали немцы. Наша артиллерия отвечала, но гораздо слабее: орудий у нас было намного меньше.
Цепи немцев и спешенных кавалеристов встретились посреди поля и завязали перестрелку. Однако исход боя решался не здесь, а на открытом фланге. И немцы, и наши командиры понимали это, бросали туда свои резервы, чтобы охватить противника, ударить во фланг и тыл.
С холма я хорошо видел в бинокль, как продвигаются немцы. Недавно прошел большой дождь, и дороги развезло. Машины и мотоциклы застревали в грязи, гитлеровцам приходилось то и дело вытаскивать их.
Наши кавалеристы, обходя левый фланг противника, ехали верхом без дорог, укрываясь за буграми и в оврагах. Уже к ночи почти у самого Днестра конники, опередив фашистов, вышли наконец на их фланг и в тыл. Закипел жестокий бой. Конники атаковали растянувшуюся по дороге механизированную часть. Немцы потеряли ориентировку и связь между собой. Всадники налетали на группы фашистов у машин, стреляли, забрасывали их гранатами, рубили шашками.
По самым скромным подсчетам противник потерял в этой схватке до тысячи солдат и офицеров.
В бою с 50-й пехотной дивизией немцев мы добились успеха. Но полковник Грецов доложил мне, что общая обстановка резко изменилась к худшему. 35-й стрелковый корпус оставил Кишинев. Справа, ведя тяжелые сдерживающие бои, отходил на восток 48-й корпус.
Мне тоже было приказано прекратить бой и начать отход.
В ночь на 19 июля конный корпус в полном порядке переправился на восточный берег Днестра по двум мостам, наведенным саперами. Мне осталось только поблагодарить командира саперного батальона капитана Андреева за отличную работу и смекалку: один мост он навел по всем правилам, на понтонах, другой - на бочках из-под вина.
После переправы 5-я кавалерийская дивизия заняла укрепленный район, подготовленный несколько лет назад у берега Днестра, но имевший слабый гарнизон. Кажется, это был первый в истории конницы случай, когда она использовалась в качестве гарнизона укрепленного района. Конники отдыхали, сидя в окопах, дотах и блиндажах, и без особого труда отбивали попытки противника переправиться через реку. Лошади были отведены далеко в тыл.
Но недолгим был отдых. Фашисты прорвали фронт значительно правее нас, и корпус получил распоряжение форсированным маршем двигаться на север. Через несколько дней я получил приказ перейти в наступление и освободить занятый немцами город Балту. Трое суток без перерыва продолжался бой. Фашисты укрепились в каменных домах, засели в подвалах и на чердаках. Окружив город, спешенные кавалеристы продвигались вперед, брали дом за домом, улицу за улицей. Особенно упорно оборонялись немцы последнюю ночь. В этом кровопролитном бою большую помощь оказала нам местная учительница. Она помогала бойцам незаметно подкрадываться к вражеским укрытиям. Красноармейцы пробирались в подвалы, врывались в дома с черного хода и забрасывали немцев гранатами. К сожалению, я не помню фамилии этой героини.
В корпусе по штату было два танковых полка. Но уже через полмесяца после начала войны они остались без боевых машин. В боях были потеряны лишь единицы, остальные танки, старые БТ, вышли из строя и были отправлены на ремонт в тыл. Но часть личного состава и штабы танковых полков остались в дивизиях корпуса.