Страница:
Мне это нравилось?
Да. Я испытывал удовольствие. С ними на плечах я был представительнее. Они были ближе. Мне нравилось делать их высокими. Поднимая детей к небу, я сам приближался к нему.
А с Любой все по-другому. Катая ее, я уже знал, почему детям нравится ездить на плечах. Езда на плечах возбуждает определенные эрогенные зоны.
Но почему я делал это? Почему катал, катал с удовольствием? Толкала диалектическая борьба и тяготение противоречий? Между моим резко обособившееся в детстве "Я" и понятиями "они" = "жена", "дети", друг" "прекрасная дама", "все люди". Я резко обособился от "они", и чем больше становилось расстояние, тем больше было притяжение. Как в микромире. Потому я носил детей на плечах, чтобы стать больше и выше, пытался бесконечно слиться с любимыми женщинами, и с друзьями.
Нет, это не диалектика.
Это что-то (Бог Дух?) сидит во мне, это пронизывает меня взглядом-связью (Око?), что-то позывает меня к великому единению моего "Я" со всеми людьми. Я ведь хочу обнять всех. Женщин, мужчин, детей. Обнять и прижать к сердцу. Стать ими. Женщиной, мужчиной, стариком. Я хочу быть смертельно больным и цветуще здоровым, каторжником и конвоиром. Я хочу походить в колготках с лайкрой и каторжных цепях. Я хочу знать, что думал Сократ об иронии и почему Кьеркегор не женился на Регине. Я хочу увериться в том, что Гитлер – один из нас. Если мы все сольемся – будет счастье. Не будет "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", а будем "Мы", и весь мир впитается этим "Мы" и станет его кровью.
Все это путано и не научно, но ведь я сумасшедший? И у меня должно получиться обнять всех и сделаться всеми.
«Я бы сказал, что современное положение вещей, это состояние после оргии. Оргия – это момент освобождения. Освобождения социального и сексуального, освобождения сил созидательных и разрушительных, освобождения искусства. Сегодня игра окончена – все освобождено. И все мы задаем себе главный вопрос: что делать теперь, после оргии?»
«Мы находимся в состоянии лицедейства и не способны ни на что, кроме как заново разыграть спектакль по старому сценарию. Это состояние, когда все утопии обрели реальные очертания, и парадокс состоит в том, что мы должны продолжать жить так, как будто ничего не случилось. Все, что нам остается – тщетно-притворные попытки породить какую-то жизнь помимо той, которая существует. Мы живем в постоянном воспроизведении идеалов, фантазмов, образов, мечтаний, которые уже присутствуют рядом с нами, и которые нам, в нашей роковой безучастности, необходимо возрождать снова и снова».
Понятно, пережарили, и божественность, великолепие увяли в жратву. Господи, как они это будут есть?!
28
17
А может быть, нет? Не был я лучше? Ни в детстве, ни вообще? Просто я, живя, все более и более проявлялся?
Да. Именно проявлялся... С молодых ногтей раз за разом не пролезал ни в одни ворота. Раз за разом отовсюду выставлялся. Переменил пять школ, со всех работ уходил со скандалом, либо просто выгонялся. Был оставлен дюжиной женщин. Сын и дочь знать не хотят. В чем дело?
Может, дело не в левом полушарии, ав наследственности? Мы все – буйные, безудержные казачьи потомки. Полина в утробе так размахивала руками и ногами, что мать теряла сознание. В год могла больно хватить кулачком. В Хургаде Света накрасилась и принарядилась к Новогоднему празднику, трехлетней Полине это не понравилось, и она расцарапала матери лицо. Мама Лена точно такая же, и Александр тоже.
Нет, все же наследственность тут второе дело (об этом ниже), первое дело в морали, в нравственности. Но что такое нравственность? Это то, в чем все люди равны и справедливы, как были мы равны и справедливы в тупике моего детства. Когда является неравенство (хотя бы в виде кремового костюма, или моих слов, не понравившихся Полине в Хургаде: "Света, на вечере ты будешь самой красивой!"), нравственность (она же справедливость) отступает.
Сначала меня заставили оплевать человека, потом отвернуться от отчима, впервые в жизни протянувшего ко мне руки.
Заставили, вынудили...
Раб говорит: "Они виноваты, в том, что я..."
Свободный говорит: – "Я виноват, в том, что я..."
Это – фраза. Я не считаю себя виновным. Я не мог себя нравственно искалечить.
Нет, надо покопаться в Интернете.
18
Я вошел в Интернет, автоматически, не думая, набрал в окошечке "Типы характеров" и в первой же статье, написанной Владимиром Жикаренцевым, прочитал:
"Характер – тоннель, по которому несется поезд – вы. Вам не свернуть.
Гм...
...Шизоидный тип характера возникает у ребенка в утробе матери, когда его появлением либо недовольны, и ему угрожает аборт (смерть), либо мать и окружающие неуверенны в положительном исходе беременности...
Замечательно! Я еще и шизик. Поздравляю! И с Александром все ясно – не мог родиться два дня.
...Повзрослев, шизоид питает антагонистические чувства к матери, сторонится тех, кто не хотел его появления, сторонится всего мира.
...Ребенок постоянно испытывает беспочвенную и безотчетную тревогу.
...Он чувствует, что родился по случайности, что в мире нет для него места. Он подозрителен, плохо сходится с людьми, ощущает себя изолированным и чужим. Все это порождает гнев, который изливается в приступах ярости.
Да! Мать приходит ко мне, и я подсознательно жду от нее боли, непонимания, и, не выдерживая напряжения, срываюсь в истерику. Так же срывался, когда Света, мама-Света – я ведь называл ее мамочкой! – не хотела войти в мое "Мы".
...Секс для шизоида – средство почувствовать силу жизни. И это понятно, ведь оргазм, пожалуй, самое мощное средство всколыхнуть организм, пробудить его хоть ненадолго. Поэтому шизоиды нередко занимаются онанизмом. Сексуальные фантазии – неотъемлемая часть его внутренней жизни.
Не в бровь, а в глаз.
...Шизоиды – чувствительные и восприимчивые натуры Людей они побуждают к интеллектуальным отношениям.
Всю жизнь побуждаю к интеллектуальным отношениям. То есть мечу бисер...
...Младенец, не пользовавшийся вниманием матери, чувствовавший себя лишенным ласки, внимания, часто голодавший, приобретает оральный характер.
...Он, страшась одиночества, мучимый голодом, плачет; мать приходит, не может успокоить, раздражается, и ребенку становится еще хуже.
...Оральный характер также формируется, когда ребенка отдают в ясли или оставляют на родственников, например, на бабушку.
Представляю маму-Марию с годовалым Андреем и мною, трехмесячным... Мама-Лена сдает экзамены, потом уезжает в горы на производственную практику. А я, презираемый, постылый, лежу в своем дерьме и хочу есть, хочу тепла, хочу слышать биение материнского сердца, хочу видеть лучащиеся любовью глаза.
...Поскольку оралу недодали внимания, ласки и любви, он постоянно цепляется за кого-нибудь или что-нибудь. Иначе говоря, он развивает в себе сильные привязанности к людям или предметам.
Всегда привязывался к женщинам. Любил друзей. Готов был на все... А недавно Николай – тридцать лет я считал его близким другом – звоня от меня по телефону, сказал кому-то: "Да вот, сижу у приятеля". А ведь он плакал, провожая меня в Карелию.
По той же причины у орала развивается чувство пустоты, недостачи чего-то важного. Вовне эти чувства прорываются в виде скупости, иногда чрезмерной. Если он чувствует ее, то на пиках переживаний она может менять знак и превращаться в щедрость.
...Он упрям, как ребенок, и способен выжать из камня воду.
...Постоянно ожидая помощи, он не способен принять ее, ибо уверен – ему невозможно помочь.
Да. Мне хочется, чтобы замечали и помогали. Но, когда протягивают руку, я говорю себе. "Ты должен сделать все сам. Ведь за помощь тебе придется чувствовать себя обязанным".
...Он склонен к дегрессиям. Он не дает другим заботиться о себе. Он старается быть сильным. У него преувеличенное чувство независимости, которое при стрессах исчезает. Он имеет потребность проверять себя в трудных ситуациях и без всякого труда их находит. Ему нравится думать, что другие не могут этого сделать, а он может.
Это так.
...Орал хочет уйти от людей, ставших чужими, но не может, и потому делает все, чтобы его изгнали.
...С людьми он общается лишь затем, чтобы рядом кто-то был. И это понятно – ведь в детстве ему не хватало матери. Никто не знает так хорошо, что такое вода, как жаждавший в пустыне. Никто не знает так хорошо, как забытый ребенок, что такое счастье чувственного контакта. Близость и контакт с человеком, для него почти то же самое, что и секс.
...Орал ревнив. Ревность порождается жадностью, чувством собственности и страхом быть покинутым.
...Орал открыт и говорлив, как ребенок, и, не умея лгать, он не может ничего утаить.
Однажды я сказал сыну, что врачи долго не решались на кесарево сечение, поэтому он родился почти задохнувшимся. Почему я это сказал? Мстил за то, что он плохо учился, и я не мог им гордиться?
...Язвительная пассивность орала есть следствие того, что, будучи взрослым, он психологически остается ребенком. Он инертен. Но, получая "грудь" (возможность), высасывает ее до капли.
...Поскольку орал застрял в детстве, он пытается создать себе опору из людей и предметов.
...В мире взрослых он терпит неудачи.
Вот почему я люблю детей и предпочитаю их общество! Взрослые мне неприятны. Они обработаны, отшлифованы, обрублены, нафаршированы, черствы и неотзывчивы. Мне, ребенку, ближе открытые, доверчивые сердца и лица детей. Я благоговею, чувствуя их возможности, и огорчаюсь, осознавая, что они превратятся во взрослых. Мне нравится играть с ними в песке, строя из него замки. Мне нравится сочинять сказки, которых не слышал сам. И дети тянутся ко мне. Они чувствуют, что я такой же, как и они.
...Орал не бывает довольным.
...Орал интересуется людьми, легко завязывает отношения. С ним легко разговаривать. Он умеет любить и легко выражает чувства.
...Они стремятся стать учителями и проповедниками. Их неодолимо тянет к распространению знаний. Они – миссионеры, учителя от Бога, способны любить и дарить любовь.
Не интересуются, так как знают: знания умножают печали. Если мать будет знать, что сын ее на всю жизнь останется ребенком, из-за того, что кормила его не она, а молодящаяся бабушка, кормила остывшим сцеженным молоком, то печали ее умножаться, и на танцах или лекциях по маркетингу на чело ей ляжет тень печали.
– Будем отчислять, – сказал он. – А что делать? Дисциплина в горах превыше всего. Да и вел он себя со мной как гений-Лермонтов с засранцем Мартыновым, так что выстрел за мной.
– Это понятно, что дисциплина превыше, но, согласитесь, наказывать таким образом будущую интеллигенцию непедагогично.
– Совершенно с вами согласен, но, согласитесь, что отхожие места должны время от времени очищаться, а уборщиков в нашем штате не предусмотрено.
– Тогда надо установить очередность.
– Хорошо, – прищурился он. – Я согласен, но лишь в том случае, если вы будете первым!
Лазариди не отчислили. Меня над мужским очком едва не вырвало. Однокашники сказали, определив предварительно дураком, что никакой очередности не потерпят.
Тогда я был другим. Тогда я верил в дружбу и был способен на поступки.
В плановом отделе познакомился с Наташей. Прелестнейшее создание с изрядно почерневшим верхним резцом. Навешал лапши. Много. Однако большая ее часть прилипла к ушам присутствовавших в комнате женщин. Наутро глава отдела сообщила мне, что у Наташи есть жених, но это не страшно, так как лично у нее в Бресте есть дочь, на которой «вам, молодой человек» надо срочно жениться", и дала ее номер телефона и баночку вишневого варенья. Меня это повеселило. О, этот испорченный зуб, обрамленный трепещущими алыми губками!! Это истинная жизнь, это откровение!! Можно его скрыть и казаться божественной и загадочной. А можно показать, и стать земной дальше некуда.
Сочинилась фраза: «Красота должна быть с изъяном».
Кстати, о вишневом варении. Жители Пласта и его окрестностей заметили, что на землях, сильно зараженных мышьяком – долгие годы он выбрасывался в атмосферу соответствующим заводом – вишня урождается крупной и обильно. Узнав об этом от начальницы отдела, я сказал, что догадываюсь, чем удобряют вишневые деревья на незараженных участках. «Да, мышьяком, – покивала начальница. – Я сама это делаю».
Пуст и одинок, как потерянная варежка.
19
Да. Я испытывал удовольствие. С ними на плечах я был представительнее. Они были ближе. Мне нравилось делать их высокими. Поднимая детей к небу, я сам приближался к нему.
А с Любой все по-другому. Катая ее, я уже знал, почему детям нравится ездить на плечах. Езда на плечах возбуждает определенные эрогенные зоны.
Но почему я делал это? Почему катал, катал с удовольствием? Толкала диалектическая борьба и тяготение противоречий? Между моим резко обособившееся в детстве "Я" и понятиями "они" = "жена", "дети", друг" "прекрасная дама", "все люди". Я резко обособился от "они", и чем больше становилось расстояние, тем больше было притяжение. Как в микромире. Потому я носил детей на плечах, чтобы стать больше и выше, пытался бесконечно слиться с любимыми женщинами, и с друзьями.
Нет, это не диалектика.
Это что-то (Бог Дух?) сидит во мне, это пронизывает меня взглядом-связью (Око?), что-то позывает меня к великому единению моего "Я" со всеми людьми. Я ведь хочу обнять всех. Женщин, мужчин, детей. Обнять и прижать к сердцу. Стать ими. Женщиной, мужчиной, стариком. Я хочу быть смертельно больным и цветуще здоровым, каторжником и конвоиром. Я хочу походить в колготках с лайкрой и каторжных цепях. Я хочу знать, что думал Сократ об иронии и почему Кьеркегор не женился на Регине. Я хочу увериться в том, что Гитлер – один из нас. Если мы все сольемся – будет счастье. Не будет "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", "Я", а будем "Мы", и весь мир впитается этим "Мы" и станет его кровью.
Все это путано и не научно, но ведь я сумасшедший? И у меня должно получиться обнять всех и сделаться всеми.
* * *
Жан Бодрийяр.«Я бы сказал, что современное положение вещей, это состояние после оргии. Оргия – это момент освобождения. Освобождения социального и сексуального, освобождения сил созидательных и разрушительных, освобождения искусства. Сегодня игра окончена – все освобождено. И все мы задаем себе главный вопрос: что делать теперь, после оргии?»
«Мы находимся в состоянии лицедейства и не способны ни на что, кроме как заново разыграть спектакль по старому сценарию. Это состояние, когда все утопии обрели реальные очертания, и парадокс состоит в том, что мы должны продолжать жить так, как будто ничего не случилось. Все, что нам остается – тщетно-притворные попытки породить какую-то жизнь помимо той, которая существует. Мы живем в постоянном воспроизведении идеалов, фантазмов, образов, мечтаний, которые уже присутствуют рядом с нами, и которые нам, в нашей роковой безучастности, необходимо возрождать снова и снова».
* * *
Единственно чего я не хочу определенно – это секса с детьми и мужчинами. Может быть, именно из-за этого, я катал своих детей на плечах и любил друзей.* * *
Из вентиляционного отверстия потянуло чудесным запахом. Прекрасной симфонией запахов. Картошка, жаренная с луком под крышкой... Запах божественным великолепием, природностью, скульптурной законченностью кружит голову. Но что это? Что прибавляется к нему?..Понятно, пережарили, и божественность, великолепие увяли в жратву. Господи, как они это будут есть?!
28
Решив написать приключенческую книгу (свою первую книгу), я, конечно же, испытал острый соблазн рассказать, как искал и нашел золото Александра, золото согдов. Мне жгуче хотелось описать ощущения, срывы, взлеты, отчаяние, описать, как чувствовал, что поиски опутали всю мою жизнь, как золото стало чем-то вроде впившегося в мозг идеала, стало великой целью, как ради него я пренебрег радостями простой жизни от зарплаты до зарплаты (о, господи, как радовались мои злободневные коллеги дню зарплаты, как ждали ее, и каким вещественным светом светились их глаза, когда руки принимали пачечку таких многообещающих трешек, трешек, сотворенных, лишь затем чтобы их тратить, тратить, тратить! Я никогда не был так целомудренно счастлив... Я всегда жил завтрашним днем, что завтрашним днем – будущим десятилетием, я жил тем, что могло не случится).
Еще мне хотелось описать, как имярек встал на моем пути за несколько шагов до триумфа, как победно он смотрел на меня, с какой жалостью! Он был наивен, он не знал, что имеет дело с пулей, со снарядом, выпущенным десять лет назад и десять лет набиравшим скорость. Разве были у него шансы?
А Надя со студентом Мишей? Они тайно, по одному, ушли в дальнее ущелье, чтобы предаться любви, а я все видел, все, с первого поцелуя, и первого касания, видел всю прелюдию, видел все, и не дал о себе знать, потому что у них могли появиться ненужные вопросы, да и было со мной то, что никто не должен был видеть, и что ни при каких обстоятельствах я не мог оставить ни на минуту...
Со мной был хорошо сохранившийся меч-акинак. Увидь его кто-нибудь, на Ягноб сбежались бы все археологи всего полушария.
А история с Женей Губиным? Я мог, я обязан был брать Надежду, лаборантку-Надежду в маршруты, но оставлял ее в лагере, чтобы она не знала, где я был и что делал, и ходил пешком, чтобы Губин не знал, где я был и что делал. Нет, это золото – этот идеал, эта утопия – уничтожило не только меня. Оно уничтожило Надежду, Губина, оно искорежило моего сына.
Я назвал первую книгу ностальгически: "Я смотрю на костер догорающий", известное название ей дали в редакции. Решив писать о других местах и событиях, начал ее в Белуджистане, И оттуда, наперекор моей воле, главные герои притащились, куда вы думаете? Конечно же, в Ягнобскую долину, притащились в поисках золота, которое я с большим трудом превратил в самородное, то бишь естественное. В "Тенях, исчезающих в полночь" я вернулся в долину, и многое в этой книге мне пришлось перед изданием вымарать. А "Сердце Дьявола"? В нем я выболтал, наконец, что Александр не уничтожил своих сокровищ, а спрятал их в пещерах реально существующей горы под названием Кырк-Шайтан, что по-тюркски означает "Сорок чертей". Баламут, герой этого произведения, узнав о них, мучился так же, как мучился я, решая, открыть друзьям свою тайну, или оставить ее втуне.
Это золото уничтожило и мое последнее счастье – последнюю семью. Я любил Свету, обожал дочь Полину. Я мог бы устроить их будущее, устроить свое будущее. Но мысль, навязчивая мысль, что это будущее устрою не я, не лично я, а презренное золото, терзала меня непрерывно. Когда родилась Полина, я решился, наконец, явить на свет плоды невроза Македонского, плоды своих пятидесятимесячных трудов.
Но мир мой рухнул вновь, и золото осталось в земле.
Он рухнул, когда я уже подготовился к отъезду, полностью подготовился – созвонился с людьми, готовыми на любое предприятие, уволился из института и сказал Свете (после славной поездки на море), что устроился в известную западную фирму, производящую геологические исследования в Средней Азии и на Среднем Востоке. В теплый летний вечер – до отъезда оставалось всего ничего – Света кошечкой устроилась у меня на коленях и, трясь шелковой щечкой о мою щеку, сказала...
Света сказала, что я уезжаю в проблемную страну и могу не вернуться живым, и потому они не опустят меня незастрахованным. И, выслушав соответствующий вопрос, назвала мою примерную цену.
Она была так себе, эта цена. Три с половиной тысячи долларов. "Ну, скажем, три с половиной тысячи долларов", – ответила супруга, помедлив. Кусок золота, который просто так дал мне Согд, стоил чуть меньше. Я хотел сунуть ей этот эквивалент мой жизни – он был зарыт на чердаке в шлаковой засыпке, но сдержался – иногда мне удается поступать разумно.
Понимаю, я действительно мог не вернуться. Но страховка никак не повысила бы уровня жизни осиротевшей Полины – у меня были деньги на черный день, у Светы были. Просто я имел цену, и они не хотели ее терять.
Я знаю, в цивилизованном мире страховка за мужа, за отца собственного ребенка – это нормально. Нормально для кого угодно, но только не для меня. Я органически не мог сосуществовать с человеком, который знал мне точную цену в долларах. Это сейчас я знаю, что стою меньше того, чем обладаю. И в стократ меньше того, что мне было дано.
Но кошмар проходит, и оно видит себя браслетом, украшенным чудесно блистающими бриллиантами, видит браслетом, украшающим белоснежную тонкую руку светской красавицы, видит, как она отдается за него, искренне отдается мужчине, умеющему покупать женщин.
Иногда оно просыпается и видит себя.
Оно такое разное.
Оно, расплющенное молотами и даже камнями – их острые осколки сидят глубоко, и жгут, как язвы.
Оно – невообразимо чудесное украшение, обивка сосуда. На ней орел несет зайца. Смерть длинноухого зримо вливается в тело птицы вечной жизнью.
Оно – кубок, украшенный изумрудами и чеканкой, поражающей законченностью – его, как и многое другое, рабы не смогли превратить в лом. Рабы не смогли поднять на них рук...
Оно – корона. Внешне незатейливая, но несущая в себе силу человеческого единения...
Оно – "вместилище метастазов, субстанция, в которой реализуется программирование в бесконечность без какой-либо организации или возвышенной цели".
Еще мне хотелось описать, как имярек встал на моем пути за несколько шагов до триумфа, как победно он смотрел на меня, с какой жалостью! Он был наивен, он не знал, что имеет дело с пулей, со снарядом, выпущенным десять лет назад и десять лет набиравшим скорость. Разве были у него шансы?
А Надя со студентом Мишей? Они тайно, по одному, ушли в дальнее ущелье, чтобы предаться любви, а я все видел, все, с первого поцелуя, и первого касания, видел всю прелюдию, видел все, и не дал о себе знать, потому что у них могли появиться ненужные вопросы, да и было со мной то, что никто не должен был видеть, и что ни при каких обстоятельствах я не мог оставить ни на минуту...
Со мной был хорошо сохранившийся меч-акинак. Увидь его кто-нибудь, на Ягноб сбежались бы все археологи всего полушария.
А история с Женей Губиным? Я мог, я обязан был брать Надежду, лаборантку-Надежду в маршруты, но оставлял ее в лагере, чтобы она не знала, где я был и что делал, и ходил пешком, чтобы Губин не знал, где я был и что делал. Нет, это золото – этот идеал, эта утопия – уничтожило не только меня. Оно уничтожило Надежду, Губина, оно искорежило моего сына.
Я назвал первую книгу ностальгически: "Я смотрю на костер догорающий", известное название ей дали в редакции. Решив писать о других местах и событиях, начал ее в Белуджистане, И оттуда, наперекор моей воле, главные герои притащились, куда вы думаете? Конечно же, в Ягнобскую долину, притащились в поисках золота, которое я с большим трудом превратил в самородное, то бишь естественное. В "Тенях, исчезающих в полночь" я вернулся в долину, и многое в этой книге мне пришлось перед изданием вымарать. А "Сердце Дьявола"? В нем я выболтал, наконец, что Александр не уничтожил своих сокровищ, а спрятал их в пещерах реально существующей горы под названием Кырк-Шайтан, что по-тюркски означает "Сорок чертей". Баламут, герой этого произведения, узнав о них, мучился так же, как мучился я, решая, открыть друзьям свою тайну, или оставить ее втуне.
Это золото уничтожило и мое последнее счастье – последнюю семью. Я любил Свету, обожал дочь Полину. Я мог бы устроить их будущее, устроить свое будущее. Но мысль, навязчивая мысль, что это будущее устрою не я, не лично я, а презренное золото, терзала меня непрерывно. Когда родилась Полина, я решился, наконец, явить на свет плоды невроза Македонского, плоды своих пятидесятимесячных трудов.
Но мир мой рухнул вновь, и золото осталось в земле.
Он рухнул, когда я уже подготовился к отъезду, полностью подготовился – созвонился с людьми, готовыми на любое предприятие, уволился из института и сказал Свете (после славной поездки на море), что устроился в известную западную фирму, производящую геологические исследования в Средней Азии и на Среднем Востоке. В теплый летний вечер – до отъезда оставалось всего ничего – Света кошечкой устроилась у меня на коленях и, трясь шелковой щечкой о мою щеку, сказала...
Света сказала, что я уезжаю в проблемную страну и могу не вернуться живым, и потому они не опустят меня незастрахованным. И, выслушав соответствующий вопрос, назвала мою примерную цену.
Она была так себе, эта цена. Три с половиной тысячи долларов. "Ну, скажем, три с половиной тысячи долларов", – ответила супруга, помедлив. Кусок золота, который просто так дал мне Согд, стоил чуть меньше. Я хотел сунуть ей этот эквивалент мой жизни – он был зарыт на чердаке в шлаковой засыпке, но сдержался – иногда мне удается поступать разумно.
Понимаю, я действительно мог не вернуться. Но страховка никак не повысила бы уровня жизни осиротевшей Полины – у меня были деньги на черный день, у Светы были. Просто я имел цену, и они не хотели ее терять.
Я знаю, в цивилизованном мире страховка за мужа, за отца собственного ребенка – это нормально. Нормально для кого угодно, но только не для меня. Я органически не мог сосуществовать с человеком, который знал мне точную цену в долларах. Это сейчас я знаю, что стою меньше того, чем обладаю. И в стократ меньше того, что мне было дано.
* * *
Чтобы как-то это пережить, я уехал. В Иран, в застрахованную командировку. Но, вернувшись через полгода, продолжал видеть в посеревших глазах супруги не любовь, но себе цену. И она падала, падала, и золото могло спать спокойно.* * *
Представляю, как оно спит. Ему тепло, сон его глубок и покоен. Лишь время от времени оно вздрагивает, вдруг вообразив, как его плавят в раскаленной печи, волочат сквозь тончайшие отверстия, прокатывают до исчезающей тонкости меж стальных валков, чтобы наделать рублевых украшений, оно вздрагивает, видя на себе человеческую кровь, застывшую рубином.Но кошмар проходит, и оно видит себя браслетом, украшенным чудесно блистающими бриллиантами, видит браслетом, украшающим белоснежную тонкую руку светской красавицы, видит, как она отдается за него, искренне отдается мужчине, умеющему покупать женщин.
Иногда оно просыпается и видит себя.
Оно такое разное.
Оно, расплющенное молотами и даже камнями – их острые осколки сидят глубоко, и жгут, как язвы.
Оно – невообразимо чудесное украшение, обивка сосуда. На ней орел несет зайца. Смерть длинноухого зримо вливается в тело птицы вечной жизнью.
Оно – кубок, украшенный изумрудами и чеканкой, поражающей законченностью – его, как и многое другое, рабы не смогли превратить в лом. Рабы не смогли поднять на них рук...
Оно – корона. Внешне незатейливая, но несущая в себе силу человеческого единения...
Оно – "вместилище метастазов, субстанция, в которой реализуется программирование в бесконечность без какой-либо организации или возвышенной цели".
17
Мораль отрицает жизнь.
Фридрих Ницше.
А может быть, нет? Не был я лучше? Ни в детстве, ни вообще? Просто я, живя, все более и более проявлялся?
Да. Именно проявлялся... С молодых ногтей раз за разом не пролезал ни в одни ворота. Раз за разом отовсюду выставлялся. Переменил пять школ, со всех работ уходил со скандалом, либо просто выгонялся. Был оставлен дюжиной женщин. Сын и дочь знать не хотят. В чем дело?
Может, дело не в левом полушарии, ав наследственности? Мы все – буйные, безудержные казачьи потомки. Полина в утробе так размахивала руками и ногами, что мать теряла сознание. В год могла больно хватить кулачком. В Хургаде Света накрасилась и принарядилась к Новогоднему празднику, трехлетней Полине это не понравилось, и она расцарапала матери лицо. Мама Лена точно такая же, и Александр тоже.
Нет, все же наследственность тут второе дело (об этом ниже), первое дело в морали, в нравственности. Но что такое нравственность? Это то, в чем все люди равны и справедливы, как были мы равны и справедливы в тупике моего детства. Когда является неравенство (хотя бы в виде кремового костюма, или моих слов, не понравившихся Полине в Хургаде: "Света, на вечере ты будешь самой красивой!"), нравственность (она же справедливость) отступает.
Сначала меня заставили оплевать человека, потом отвернуться от отчима, впервые в жизни протянувшего ко мне руки.
Заставили, вынудили...
Раб говорит: "Они виноваты, в том, что я..."
Свободный говорит: – "Я виноват, в том, что я..."
Это – фраза. Я не считаю себя виновным. Я не мог себя нравственно искалечить.
Нет, надо покопаться в Интернете.
18
Во мне все пороки: и зависть, и корысть, и скупость, и сладострастие, и честолюбие, и гордость... Я знаю это и борюсь, всю жизнь борюсь.
Л.Н. Толстой.
Я вошел в Интернет, автоматически, не думая, набрал в окошечке "Типы характеров" и в первой же статье, написанной Владимиром Жикаренцевым, прочитал:
"Характер – тоннель, по которому несется поезд – вы. Вам не свернуть.
Гм...
...Шизоидный тип характера возникает у ребенка в утробе матери, когда его появлением либо недовольны, и ему угрожает аборт (смерть), либо мать и окружающие неуверенны в положительном исходе беременности...
Замечательно! Я еще и шизик. Поздравляю! И с Александром все ясно – не мог родиться два дня.
...Повзрослев, шизоид питает антагонистические чувства к матери, сторонится тех, кто не хотел его появления, сторонится всего мира.
...Ребенок постоянно испытывает беспочвенную и безотчетную тревогу.
...Он чувствует, что родился по случайности, что в мире нет для него места. Он подозрителен, плохо сходится с людьми, ощущает себя изолированным и чужим. Все это порождает гнев, который изливается в приступах ярости.
Да! Мать приходит ко мне, и я подсознательно жду от нее боли, непонимания, и, не выдерживая напряжения, срываюсь в истерику. Так же срывался, когда Света, мама-Света – я ведь называл ее мамочкой! – не хотела войти в мое "Мы".
...Секс для шизоида – средство почувствовать силу жизни. И это понятно, ведь оргазм, пожалуй, самое мощное средство всколыхнуть организм, пробудить его хоть ненадолго. Поэтому шизоиды нередко занимаются онанизмом. Сексуальные фантазии – неотъемлемая часть его внутренней жизни.
Не в бровь, а в глаз.
...Шизоиды – чувствительные и восприимчивые натуры Людей они побуждают к интеллектуальным отношениям.
Всю жизнь побуждаю к интеллектуальным отношениям. То есть мечу бисер...
...Младенец, не пользовавшийся вниманием матери, чувствовавший себя лишенным ласки, внимания, часто голодавший, приобретает оральный характер.
...Он, страшась одиночества, мучимый голодом, плачет; мать приходит, не может успокоить, раздражается, и ребенку становится еще хуже.
...Оральный характер также формируется, когда ребенка отдают в ясли или оставляют на родственников, например, на бабушку.
Представляю маму-Марию с годовалым Андреем и мною, трехмесячным... Мама-Лена сдает экзамены, потом уезжает в горы на производственную практику. А я, презираемый, постылый, лежу в своем дерьме и хочу есть, хочу тепла, хочу слышать биение материнского сердца, хочу видеть лучащиеся любовью глаза.
...Поскольку оралу недодали внимания, ласки и любви, он постоянно цепляется за кого-нибудь или что-нибудь. Иначе говоря, он развивает в себе сильные привязанности к людям или предметам.
Всегда привязывался к женщинам. Любил друзей. Готов был на все... А недавно Николай – тридцать лет я считал его близким другом – звоня от меня по телефону, сказал кому-то: "Да вот, сижу у приятеля". А ведь он плакал, провожая меня в Карелию.
По той же причины у орала развивается чувство пустоты, недостачи чего-то важного. Вовне эти чувства прорываются в виде скупости, иногда чрезмерной. Если он чувствует ее, то на пиках переживаний она может менять знак и превращаться в щедрость.
...Он упрям, как ребенок, и способен выжать из камня воду.
...Постоянно ожидая помощи, он не способен принять ее, ибо уверен – ему невозможно помочь.
Да. Мне хочется, чтобы замечали и помогали. Но, когда протягивают руку, я говорю себе. "Ты должен сделать все сам. Ведь за помощь тебе придется чувствовать себя обязанным".
...Он склонен к дегрессиям. Он не дает другим заботиться о себе. Он старается быть сильным. У него преувеличенное чувство независимости, которое при стрессах исчезает. Он имеет потребность проверять себя в трудных ситуациях и без всякого труда их находит. Ему нравится думать, что другие не могут этого сделать, а он может.
Это так.
...Орал хочет уйти от людей, ставших чужими, но не может, и потому делает все, чтобы его изгнали.
...С людьми он общается лишь затем, чтобы рядом кто-то был. И это понятно – ведь в детстве ему не хватало матери. Никто не знает так хорошо, что такое вода, как жаждавший в пустыне. Никто не знает так хорошо, как забытый ребенок, что такое счастье чувственного контакта. Близость и контакт с человеком, для него почти то же самое, что и секс.
...Орал ревнив. Ревность порождается жадностью, чувством собственности и страхом быть покинутым.
...Орал открыт и говорлив, как ребенок, и, не умея лгать, он не может ничего утаить.
Однажды я сказал сыну, что врачи долго не решались на кесарево сечение, поэтому он родился почти задохнувшимся. Почему я это сказал? Мстил за то, что он плохо учился, и я не мог им гордиться?
...Язвительная пассивность орала есть следствие того, что, будучи взрослым, он психологически остается ребенком. Он инертен. Но, получая "грудь" (возможность), высасывает ее до капли.
...Поскольку орал застрял в детстве, он пытается создать себе опору из людей и предметов.
...В мире взрослых он терпит неудачи.
Вот почему я люблю детей и предпочитаю их общество! Взрослые мне неприятны. Они обработаны, отшлифованы, обрублены, нафаршированы, черствы и неотзывчивы. Мне, ребенку, ближе открытые, доверчивые сердца и лица детей. Я благоговею, чувствуя их возможности, и огорчаюсь, осознавая, что они превратятся во взрослых. Мне нравится играть с ними в песке, строя из него замки. Мне нравится сочинять сказки, которых не слышал сам. И дети тянутся ко мне. Они чувствуют, что я такой же, как и они.
...Орал не бывает довольным.
...Орал интересуется людьми, легко завязывает отношения. С ним легко разговаривать. Он умеет любить и легко выражает чувства.
...Они стремятся стать учителями и проповедниками. Их неодолимо тянет к распространению знаний. Они – миссионеры, учителя от Бога, способны любить и дарить любовь.
* * *
Вот так. Все ясно. Вопрос "Как я таким стал?" решен. И решен давно. Я – инфантильный, я – ребенок. Стресс повлиял на надпочечники, надпочечники повлияли на мозг. И все этим объясняется. И то, что я паясничаю и выпендриваюсь перед людьми, перед собой, в своих книгах. И в ключевых ситуациях всегда веду себя как ребенок. С Кларой было так хорошо, в рот смотрела, женой стала бы хорошей, а какая сестра красавица! Надя же пришла, поманила пальчиком, и я пошел за ней, как мальчишка в штанишках идет за маменькой. Сопливый мальчишка, которому не нужна душа матери, но лишь ее внимание, ее власть. Но если достаточно нажать несколько клавиш и набрать в окошечке "Типы характеров", почему никто почти ничего про себя не знает? Почему никто не интересуется характерами своих детей? Почему никто не интересуется, что из них получится, из-за чего получится?Не интересуются, так как знают: знания умножают печали. Если мать будет знать, что сын ее на всю жизнь останется ребенком, из-за того, что кормила его не она, а молодящаяся бабушка, кормила остывшим сцеженным молоком, то печали ее умножаться, и на танцах или лекциях по маркетингу на чело ей ляжет тень печали.
* * *
15.07.71. Учебная практика. Утром Сергей Лазариди уехал в город. Был в самоволке, его накрыли и возмездием определили мытье сортира на два очка. Он, гордый грек, отказался. Я пошел к начальнику лагеря Шакурову за него просить.– Будем отчислять, – сказал он. – А что делать? Дисциплина в горах превыше всего. Да и вел он себя со мной как гений-Лермонтов с засранцем Мартыновым, так что выстрел за мной.
– Это понятно, что дисциплина превыше, но, согласитесь, наказывать таким образом будущую интеллигенцию непедагогично.
– Совершенно с вами согласен, но, согласитесь, что отхожие места должны время от времени очищаться, а уборщиков в нашем штате не предусмотрено.
– Тогда надо установить очередность.
– Хорошо, – прищурился он. – Я согласен, но лишь в том случае, если вы будете первым!
Лазариди не отчислили. Меня над мужским очком едва не вырвало. Однокашники сказали, определив предварительно дураком, что никакой очередности не потерпят.
* * *
Сергея Лазариди не отчислили бы и без моего "гражданского подвига" – у него, известного в городе мастера спорта по сабле, были покровители. Лет через десять на дружеской пирушке выяснилось, что этот случай в его памяти никак не отложился. Прочувствовав факт, я сам себе удивился: "Почему его забывчивость меня не обидела?" И тут же нашел ответ: "Я не огорчился, потому что делал это для себя".Тогда я был другим. Тогда я верил в дружбу и был способен на поступки.
* * *
Из-за одного такого поступка Тамара топилась.* * *
05.02.92. Город Пласт. Кочкарское месторождение золота.В плановом отделе познакомился с Наташей. Прелестнейшее создание с изрядно почерневшим верхним резцом. Навешал лапши. Много. Однако большая ее часть прилипла к ушам присутствовавших в комнате женщин. Наутро глава отдела сообщила мне, что у Наташи есть жених, но это не страшно, так как лично у нее в Бресте есть дочь, на которой «вам, молодой человек» надо срочно жениться", и дала ее номер телефона и баночку вишневого варенья. Меня это повеселило. О, этот испорченный зуб, обрамленный трепещущими алыми губками!! Это истинная жизнь, это откровение!! Можно его скрыть и казаться божественной и загадочной. А можно показать, и стать земной дальше некуда.
Сочинилась фраза: «Красота должна быть с изъяном».
Кстати, о вишневом варении. Жители Пласта и его окрестностей заметили, что на землях, сильно зараженных мышьяком – долгие годы он выбрасывался в атмосферу соответствующим заводом – вишня урождается крупной и обильно. Узнав об этом от начальницы отдела, я сказал, что догадываюсь, чем удобряют вишневые деревья на незараженных участках. «Да, мышьяком, – покивала начальница. – Я сама это делаю».
Пуст и одинок, как потерянная варежка.
19
На следующий день я – они загостились – ознакомился с другими типами характеров. Улыбнулся, узнав, что заносчивыми, как правило, становятся люди, в дошкольном возрасте мочившиеся в штанишки (вот уж Голдинг! Кажется, мочеиспускание уже в десятый раз склоняется мною). Испугался, что ко всему я еще и "анальник". Но скоро себя в этом разубедил. Да, я ковыряю заусеницы на пальцах, выжигаю каленым железом келоиды, да, я стараюсь быть пунктуальным и жесток – будучи студентом, по просьбе Николая Матвеева пытался кирпичом сломать ему руку, с тем, чтобы он мог уехать с сельскохозяйственных работ, – но в болезненной чистоплотности и аккуратности меня никак не обвинишь.
Дочитав труд до конца, я посетовал – "уретральниками" и "анальниками" становятся по объективным причинам, из-за чего-то: из-за недержания мочи или повышенной чувствительности прямой кишки. А оралами – по субъективным, то есть из-за кого-то.
Как-то все просто получается. Надо все передумать и привести к общему знаменателю. Как? Проанализировать жизнь со Светой! Чтобы не осталось сомнений, что со мной случилось то, что должно было случится с мальчиком, которого сначала хотели выскрести, а потом отказали в возможности сосать грудь, когда хотелось, сосать, прижимаясь маленьким тельцем к улыбающейся маме.
Итак, Света. Вот что я писал о ней несколько лет назад:
Еще он говорил.
Он говорил, что в жизни много дорог.
Он говорил о мигах счастья, которые согревают годы одиночества.
Он говорил о любви, без которой жизнь становится тлением.
Он говорил о женщинах, которых любил, и которых полюбит.
Он говорил, что большинство людей, расписываясь, думают, что соединяются на всю жизнь, хотя продолжительность среднестатистического брака не превышает шести лет.
Она привела его к себе. Вера Зелековна была категорически против связи (а затем и брака) дочери с лицом, не имевшим за душой ничего материального, и к тому же на девятнадцать лет старше.
– Так это ж на время, мама, – успокоила ее дочь.
И рассказала, как он говорил, что люди, вступающие в брак, должны знать, что, скорее всего, они проживут в нем около шести лет. Должны знать, потому что это знание поможет любящим сохранить семью, а расчетливым – подготовиться к "следующей" жизни.
После двух месяцев знакомства Смирнов заявил, что не прочь родить от нее девочку.
Она согласилась. Предыдущая ее беременность завершилась трагически, и врачи сказали, что детей она иметь не сможет.
Он убедил ее: ребенок, его ребенок родится, он не может не родиться.
Три послеродовых года они жили душа в душу.
Затем все изменилось.
Он оказался невыносимым. Он не желал подстраиваться, не мог жить беззаботно, не умел просто ходить по гостям, просто смотреть телевизор и просто наслаждаться в уютном ресторанчике дорогим импортным пивом, он вечно что-нибудь придумывал, переделывал, спорил, предлагал, постоянно раздражая всем этим как ее, так и родственников.
Так долго продолжаться не могло, к тому же, к исходу шестого года брака Света стала исполнительным директором коммерческой экономической школы и оказалась в гуще приезжей "мотивированной" молодежи.
Она – милая кошечка с внимательными голубыми глазами, характерные еврейские носик и губы – пришла в лабораторию из банка, в котором зарабатывала раз в пять больше. "Видимо, с женихами там напряженка", – узнав это, решил я. В обеденный перерыв мы выпили с Сашей Свитневым по полстакана спирта, выпили, закусили и, ублаготворено откинувшись на спинки стульев, взяли новенькую сотрудницу под перекрестный огонь оживших глаза. Света, естественно не знавшая, что в бутылке из-под популярного тогда “Рояля” булькала вода, озадачилась. А Свитнев, в двух словах рассказав ей о достоинствах многоканальной космической съемки, поинтересовался, не желает ли она чаю. Сотрудница желала. Я пошел к шкафчику, покопавшись в нем, вернулся к столу огорченным:
Дочитав труд до конца, я посетовал – "уретральниками" и "анальниками" становятся по объективным причинам, из-за чего-то: из-за недержания мочи или повышенной чувствительности прямой кишки. А оралами – по субъективным, то есть из-за кого-то.
Как-то все просто получается. Надо все передумать и привести к общему знаменателю. Как? Проанализировать жизнь со Светой! Чтобы не осталось сомнений, что со мной случилось то, что должно было случится с мальчиком, которого сначала хотели выскрести, а потом отказали в возможности сосать грудь, когда хотелось, сосать, прижимаясь маленьким тельцем к улыбающейся маме.
Итак, Света. Вот что я писал о ней несколько лет назад:
* * *
...Хрупкая, она неуклонно идет к цели, идет от человека к человеку, от должности к должности. И он был ступенькой. Лишь увидев его, она почувствовала в нем отца, не родного, который был равнодушен, а папочку, способного защитить и научить защищаться.Еще он говорил.
Он говорил, что в жизни много дорог.
Он говорил о мигах счастья, которые согревают годы одиночества.
Он говорил о любви, без которой жизнь становится тлением.
Он говорил о женщинах, которых любил, и которых полюбит.
Он говорил, что большинство людей, расписываясь, думают, что соединяются на всю жизнь, хотя продолжительность среднестатистического брака не превышает шести лет.
Она привела его к себе. Вера Зелековна была категорически против связи (а затем и брака) дочери с лицом, не имевшим за душой ничего материального, и к тому же на девятнадцать лет старше.
– Так это ж на время, мама, – успокоила ее дочь.
И рассказала, как он говорил, что люди, вступающие в брак, должны знать, что, скорее всего, они проживут в нем около шести лет. Должны знать, потому что это знание поможет любящим сохранить семью, а расчетливым – подготовиться к "следующей" жизни.
После двух месяцев знакомства Смирнов заявил, что не прочь родить от нее девочку.
Она согласилась. Предыдущая ее беременность завершилась трагически, и врачи сказали, что детей она иметь не сможет.
Он убедил ее: ребенок, его ребенок родится, он не может не родиться.
Три послеродовых года они жили душа в душу.
Затем все изменилось.
Он оказался невыносимым. Он не желал подстраиваться, не мог жить беззаботно, не умел просто ходить по гостям, просто смотреть телевизор и просто наслаждаться в уютном ресторанчике дорогим импортным пивом, он вечно что-нибудь придумывал, переделывал, спорил, предлагал, постоянно раздражая всем этим как ее, так и родственников.
Так долго продолжаться не могло, к тому же, к исходу шестого года брака Света стала исполнительным директором коммерческой экономической школы и оказалась в гуще приезжей "мотивированной" молодежи.
* * *
А как было на самом деле?Она – милая кошечка с внимательными голубыми глазами, характерные еврейские носик и губы – пришла в лабораторию из банка, в котором зарабатывала раз в пять больше. "Видимо, с женихами там напряженка", – узнав это, решил я. В обеденный перерыв мы выпили с Сашей Свитневым по полстакана спирта, выпили, закусили и, ублаготворено откинувшись на спинки стульев, взяли новенькую сотрудницу под перекрестный огонь оживших глаза. Света, естественно не знавшая, что в бутылке из-под популярного тогда “Рояля” булькала вода, озадачилась. А Свитнев, в двух словах рассказав ей о достоинствах многоканальной космической съемки, поинтересовался, не желает ли она чаю. Сотрудница желала. Я пошел к шкафчику, покопавшись в нем, вернулся к столу огорченным: