Белов Руслан Альбертович. Смерть за хребтом

   Сергею повело меньше всех. На его долю досталось две крупные собаки. Одна из них, прыгнув сзади на спину, опрокинула его на землю и вцепилась в ворот. Когда Кивелиди упал, в дело вступил второй волкодав – глухо рыча он начал раздирать тыльную часть простреленного Сережкиного бедра.
   В это время к полю боя подошли трое охранников с автоматами в руках. По их глазам было видно, что явились они с целью не позволить разъяренным псам заполнить нами свои желудки. Когда волкодав, лежавший подо мной вырвался и, мстительно цапнув за ягодицу, отпрыгнул в сторону, чтобы приготовиться к новой атаке, охранники разогнали собак, тыкая в их головы дулами автоматов.
   Пока мы приходили в себя, один из охранников сходил в лагерь и принес пластмассовую коробку с аптечкой и большую керосиновую лампу.
   Первым делом мы осмотрели Сергея. Бедро его было изжевано: собака не смогла разодрать его крепких брезентовых штанов. Рана на моем запястье оказалась пустячной, но из укушенной ягодицы шла кровь. Появившаяся Лейла, быстро оценила ее состояние и, покопавшись в аптечке, вручила мне перевязочный пакет. Второй пакет Наташа истратила на Сергея.
   «Зализав» раны, мы вернулись в штольню и принялись обсуждать Юркин побег. Придя к мнению, что Житник вряд ли будет рисковать ради нашего освобождения, мы улеглись спать. Потеплее укрыв Лейлу, я попытался заснуть, но не смог смирить своих мыслей...
   “Надо непременно убедить ее уйти в кишлак, – думал я, ворочаясь. – Поживет там немного и с первым караваном уйдет в город. Потом переберется в Париж к папаше, найдет себе мужа. Кругом полно настоящих мужчин. Они зарабатывают деньги, говорят о передних осях и лопнувших картерах, читают от корки до корки “Спорт-Экспресс”, пьют пиво и приносят домой «бабе мороженое, детям цветы»... Почему я так не могу? Кто-то сидит во мне и гонит, гонит вперед, назад, в стороны... Наверное, все же были у меня и другие жизни, ныне спрессованные в моей, нынешней...
   Я забылся. Мне привиделась стая рычащих волкодавов с вымазанными в крови мордами. А когда они растаяли в темени закрытых глаз, я увидел себя в бескрайней степи, среди покосившихся кибиток, загонов, полных блеющих овец и молчаливых лошадей... Привычность окружающего давит мне сердце, рождает негодование, перерастающее в злое недовольство... В неподвижности времени я незначителен, мал и жалок. В неподвижности я пытаюсь понять и проигрываю всем и себе...
   ...И я вливаюсь в стаю таких же, как я. Навсегда взлетев в седло, я оглянулся на мгновение на давший мне жизнь островок бездумного существования и, прочертив вздернутым подбородком небрежную кривую, ускакал прочь. Безразлично куда, как и коню, подстегнутому моей безжалостной плетью. А чья плеть рассекла мою душу, пустив в бешеную скачку вперед?
   ...Стая движется неостановимо. Редкие стоянки, вызванные обстоятельствами, лишь прибавляют бешенства движению. Застывшее пространство гнетет, требует в душе немедленного прекращения...
   ...Привальный костер горит, жадно пожирая сучья... Он торопится к своему концу. Он выгорит дотла и уйдет в себя, уйдет в ветер... Вокруг удивительный мир, и он движется. Растет береза, она жаждет стать как можно выше, жаждет покрыть собой соседние деревья. Звонкий ручей под березой брезгливо стремиться прочь от стоялой воды омута. Омут, стиснутый корнями, каждую секунду отрывает от них песчинку за песчинкой. Упавшая береза освободит омут от неподвижности существования и его воды, растворившись в ручье, умчатся прочь от постылого места.
   И я мчусь... Бешенство скачки влечет возможностью вобрать в себя больше, больше пространства... Впереди, за вечно отступающим горизонтом – тайна грани! Вперед, вперед!
   ...Но вот, наконец, все позади... Сожженные города, истраченные женщины... Мой конь издох... Я один, в моей груди – меч. Я умираю, я пришел...
   – Ты не спишь, милый? – услышал я сонный голос Лейлы. Из-за акцента слово “Милый” у нее не растворилось в вопросе, а получилось по особенному значимым. – Ты обними меня... Мне холодно... без тебя...

5. Кандалы и цепи. – Артель “Кручина”. – Доцент подтягивает гайки. – Строим бутару.

   Наутро под дулами автоматов мы вылезли на промплощадку. Как только глаза привыкли к яркому свету, я приблизился к Лейле, отстранено взиравшей на пенящуюся далеко внизу речку, и поцеловал ее в затылок. Она обернулась и, увидев мои испачканные кровью штаны, вжалась мне в грудь и беззвучно заплакала. Прильнув, мы молча стояли несколько минут. Потом мое внимание привлек ящик, стоявший невдалеке. В нем были цепи.
   Эти цепи для бытовых нужд неизвестно зачем привез на Кумарх снабженец Фернер. Кладовщица Нина Суслановна сменяла их в кишлаке на несколько килограммов молодой баранины. И, вот, они дождались своего часа.
   Рядом с ящиком лежали метровый кусок рельса, которому, видимо, предстояло служить наковальней, и браслеты, сделанные из мягкого железа – наверняка, весь вчерашний вечер и всю ночь, кишлачный кузнец гремел железом в своей допотопной кузне.
   – Смотри, смотри! – закричал вдруг Бабек, указывая пальцем в сторону родника.
   У родника, связанный по рукам и ногам, лежал Юрка. Мы подошли к нему и увидели, что собак хватило и на его долю.
   – Что уставились? Если бы мы все вместе побежали, кто-нибудь и убежал бы... – сказал он нам, пряча покрасневшие глаза.
   – Если бы, да кабы... Положили б нас в гробы, – буркнул Сергей, осматривая раны Житника.
   – Засохло уже все... – пробурчал он. – Догнали они меня, покусали немного, но я вовремя успел на скалу залезть. До утра они меня сторожили, пока Нур не пришел... Давай, развязывай, что смотришь?
   С Сергеем мы развязали Юру, затем уселись подле и принялись осматривать собственные раны.
   – Ничево, ничево! – сказал Нур, подойдя. – Завтра все заживает. Пошли тепер, железо будем вас одевать...
   Начали они с Сергея. Сковали на совесть – намертво заклепали браслеты, ручные и ножные цепи соединили перемычкой. Затем взялись за меня. Когда дело дошло до ножных цепей, я хотел сострить насчет целесообразности прикрепления к ним пушечных ядер, но сдержался, убоявшись гнева товарищей.
   Через полчаса мы, за исключением Лейлы и Наташи, бренчали цепями. Доцент, страстный поборник правосудия, пощадил женщин, но через Нура, исполнявшего, видимо, обязанности начальника каторги, передал нам, что не закованы они условно, и что любое нарушение ими режима скажется на нашем самочувствии и рационе.
   Еще Нур сообщил, что дневная норма руды на шесть человек определена в пятьсот килограммов. Кроме того, в кратчайший срок нам предписано наладить и ввести в действие процесс обогащения золота. При этом любые нарушения каторжного режима и падение производительности труда будет наказываться урезанием пищевого довольствия. Напоследок он сказал, что через час ждет от нас устного перечня материалов, необходимых для организации добычных и обогатительных работ.
   – Предлагаю назвать нашу контору « Артель имени Крушения светлых надежд», – рассмеялся я, когда мы уселись в кружок. – Нет, слишком длинно. Кто предложит короче?
   – Если “светлых” поменять на “чистых”, то в сокращении получится “Кручина”, – откликнулся Сергей. – Артель “Кручина”. Или, как сейчас модно, ЗАО “Кручина”. Закрытое акционерное общество, ха-ха... По-моему, неплохо.
   – Ну вас! И чего только вы резвитесь? – занервничала осунувшаяся за ночь Наташа. – Как в лагере пионерском...
   – Понимаешь, не могу все это всерьез принять, хоть убей, – ответил я, продолжая улыбаться. – Истерический невроз у меня, понимаешь...
   – Я тоже не могу...
   Наташа сидела, бездумно перебирая звенья Юркиной цепи.
   – Как будто кинофильм смотрю... – продолжила она, посмотрев на меня. – Тарковского или Сокурова. Меня один хахаль, студент филфака, водил на них, чтобы груди полапать... Герои в них ходят, бродят, что-то делают, говорят... Омара варят в аквариуме. Или омар их варит за аквариумом... И все непонятно зачем. Так и я варюсь... И мыслей в голове нет...
   – Потерпи, пройдет все! А груди под Сокурова лапать – это мне в голову не приходило... Даже в гениальном студенчестве.
   – Шел бы ты... Лейлу успокаивать... – нехотя повернул ко мне голову Житник.
   Я привлек к себе Лейлу:
   – Смотри, как насупилась! Как туча... И дождик из глаз вот-вот хлынет. Ты что, не знаешь, что согласно твоей религии это волшебное утро снизошло на нас по божественному сценарию? И в Книге жизни описано? И потому не надо кукситься. Ты заметила, что постоянного персонала здесь всего трое? – продолжил я, делая вид, что говорю с ней одной. – Нур и два стражника? И стражники, похоже, штатные, не вчерашние чабаны-совместители. Один сидит на скале, там над штольней. Видит все, как на ладони. У всех автоматы. Но, судя по овечьим глазам, служили в стройбате, и командир настрого приказывал не допускать их к оружию даже в случае атомной войны...
   Я не договорил. Заподозрив неладное (или телепатически почувствовав оскорбление), ко мне подбежал дюжий напарник Нура. Больно ткнув дулом автомата в плечо, он закричал:
   – Работать нада! Давай, говори, что нада с Дехтколон привозить! У нас с Кумархский разведка много запас есть!
   – Отвали, гад! – огрызнулся я и обратился Нуру: Иди сюда!
   Нур подошел и, как обычно, услужливо улыбаясь, взглянул в глаза.
   – Слушай, ты! Женевские соглашения знаешь? По военнопленным?
   – Какой женский соглашения? Учитель ничего не говорила...
   – Короче, если кто будет по-хамски к нам привязываться, я лично тебе голову оторву. Ты меня знаешь. Под пули пойду, но оторву! Понял?
   Нур меня знал. Знал, что в молодые годы, если задевали хоть словом, я, не раздумывая, лез в драку, а потом уже разбирался, и мало было на разведке людей, желавших со мной столкнуться. Да и видел, наверное, как я однажды таскал по промплощадке упитанного блатного студента, таскал палец ему за щеку запустив, таскал, уча уважению к советской интеллигенции. Буром на меня пошел, сопляк, а потом сопли по лицу размазывал...
   Видимо, вспомнив все это, Нур подошел к напарнику и сказал ему пару фраз по-таджикски. Тот затараторил что-то – муаллим, муаллим – но потом махнул рукой и отошел в сторону.
   – Давайте, что ли и в правду работать? – предложил тут благоразумный Сергей. – Начнем, как говориться, вживаться в образ. Тем более за ударный труд кормить обещали. Предлагаю начать с промывочного агрегата. Вода тут есть и много. Надо досок для бутары им заказать, осьмушки куба хватит. Для нее же шкур овечьих пару. Ну, конечно, инструмент всякий, гвоздей. Но бутара – это просто. Вот как породу крошить будем? Пусть, что ли мельницу внизу, на реке, ставят? Вручную много не надробишь... Полтонны в день мало не покажется...
   – Заставят долбить. Никуда не денешься – каторжники мы, не забывай, – покачал головой я.
   – Ну, тогда пусть снимают топливную емкость с компрессора. Там, на Кумархе, наверняка есть. Сталь толстая, если ее разрезать надвое, две ступы получится. И пусть подберут что-нибудь тяжелое для пестов.
   – А как будем порода ломать? Аммонит пол-ящик остался... – начал Бабек. – Вручной трудно будет.
   – И ты забыл, где находишься? На каторге, дорогой, на каторге! – похлопал я его по плечу. – Помнишь фильмы о фашистских концлагерях? Представь, изможденные люди-скелеты в полосатой черно-белой униформе долбят крепчайший камень... Вот один из них, сгибаясь от тяжести и роняя каждый метр, тащит обломок мрамора размером с портсигар... Но силы оставляют его... И он падает в мокрый снег. К нему подходит брезгливый эсэсовец в черном мундире, и, презрительно затушив сигарету о бледный, вспотевший лоб узника, равнодушно стреляет в висок...
   – Хорошо говоришь! Вот бы тебя... – начал говорить Житник, но его прервал Нур.
   – Готово план? Скажи, что надо!
   Мы ему обстоятельно рассказали, что нам потребуется для добычи и обогащения золотой руды. Когда он заверил нас, что все понял, я поинтересовался, почему нет учителя.
   – Он кишлак сидит. У него очень много важный вопрос. Днем придет – важно ответил Нур, явно копируя манеры босса.
   В это время снизу появился четвертый вольный член старательской артели. Он привел с собой трех наших ишаков с поклажей и одного нам незнакомого, тащившего два нетолстых бревна. Мы, спотыкаясь о непривычные еще цепи, быстро разгрузили их. Все наши пожитки были на месте, за исключением, конечно, Юркиных двустволок, канистры со спиртом и мешков с золотом. Ишакогон, попив чаю, погнал подопечных в кишлак за нашими заказами. Проводив его, я попросил девушек приготовить что-нибудь поесть, Бабека отправил в рассечку посмотреть, сколько осталось взрывчатки, и привести в порядок зубила и кувалду, а сам с Сергеем и Юркой позвенел к ручью делать водовод для бутары.
   Девушки приготовили рисовую кашу со свежей бараниной. Поев, мы с Сергеем побрели в штольню выгребать остатки золотоносной руды. Юрка решил расчистить устье штольни – ему надоело ходить на четвереньках.
   До обеда он значительно расширил лаз сквозь устьевой завал, а мы, не спеша, вынесли из рассечки полтонны рудной мелочи.
   Когда я в очередной раз вылез из штольни с обломком, в котором весело сверкали чешуйки золота, передо мной предстал Доцент. Он был строг и непроницаем. Не внимая нашим вопросам, он без сопровождения сходил в штольню. Вернувшись, приказал переделать устье лаза в нечто подобное колодцу, так, чтобы по ночам можно было бы легко накрывать выход прочным деревянным щитом. По его задумчиво-брезгливому виду было ясно, что он побывал и в занавешенном забое штольни.
   Приказ Юрке, конечно же, не понравился и он зло и просто сказал Доценту:
   – Когда коту делать нечего, он яйца лижет.
   Доцент и бровью не повел. Он отошел к Нуру и что-то тихо ему сказал. Тот засуетился. Через полчаса в центре промплощадки были вкопаны рядом два привезенных снизу бревна. Затем к Юрке подошли четверо. Взяв под руки, они повели его к лобному, как мы догадались, месту.
   Почувствовав неладное, Житник забрыкался и замахал цепями. Удар прикладом автомата в голову привел его в кондиционное для стражников состояние, и они поволокли обмякшую жертву к столбу и подвесили головой вниз за ножные цепи.
   Все это время девушки стояли безмолвно, но когда с повисших волос Юрки на камни закапала кровь, Наташа подбежала к Юре и приложила к ране отороченный кружевами платочек. Брезгливо рассмотрев эту сцену, Доцент подошел ко мне и с каменным лицом сказал:
   – Вы также вели себя сегодня неадекватно ситуации и проявили неуважение к охране. Да и за попытку побега кто-то из вас должен ответить. Поэтому, для вашего же блага, вы будете подвергнуты наказанию. Идите к свободному столбу. Его врыли для вас.
   “Во, ублюдок” – сказал я себе вполголоса и, подмигнув насторожившейся Лейле, побрел к лобному месту.
   Меня подвесили так же, как и Юрку, за ножные цепи. Несмотря на непривычное положение в пространстве, все происходящее по-прежнему продолжало казаться мне фарсом, точнее, одним из рядовых действий бесконечного фарса, которое вот-вот закончится – максимум через час привезут доски для бутары, и нас снимут, ибо простоя практичный Доцент, без сомнения, не потерпит.
   – Серый, дай закурить! – крикнул я Кивелиди, решив покуражится над сценаристом.
   Глазами испросив разрешения у последнего, и, получив знак согласия в виде кивка, преисполненного глубоким презрением, Сергей подошел, хромая, опустился на корточки, прикурил сигарету, сунул ее мне в губы и участливо спросил, заглядывая в глаза.
   – Дым из задницы не пойдет?
   – Не должен... Я не затягиваюсь...
   – Идите в штольню, если не хотите повиснуть рядом с ними, – сказал Доцент, обращаясь к Сергею и Бабеку.
   Сергей пожал плечами, Бабек вздохнул. Они ушли.
   Лейла, проводив их глазами, подбежала к Доценту, заговорила. Он, посмотрев, на часы, ответил ей короткой фразой и отвернулся. Девушка постояла со сжатыми кулачками за его спиной и направилась ко мне. Присев, поднесла к моим губам свою розовые пальчики, вынула и выбросила сигарету, утерла выступившие от дыма слезы.
   – Ты не беспокойся за меня. Я люблю тебя. Не нервничай, пожалуйста. I am OK! Он сказал, что через час вас снимут. Я пойду готовить обед. Ты, наверное, есть хочешь...
   – Конечно, хочу... Ты тоже... за меня не беспокойся. После Хушона здесь даже... несколько скучновато...
   Пройдясь ладошкой по моему вспотевшему лбу, она поднялась, подошла к всхлипывающей Наташе, обняла ее за плечи, помогла встать. Вдвоем они направились к очагу, и скоро там загремела посуда.
   Минут через десять Юрка пришел в себя и, напоказ зевая, сказал:
   – А... ты... почему... не спишь? Солдат... спит, а служба идет...
   Услышав его голос, или, скорее, почувствовав его желание видеть ее, Наташа бросилась к нему и, опустившись на колени, поцеловала в губы.
   – Вот... это... другое дело. Так... жить можно. Ты приходи... ко мне почаще... И передачки... приноси. Булочки... послаще... Что... там... у нас на обед?
   – Пока вот только это! – поцеловав, ответила Наташа.
   – Слушай, Юр, хочешь... анекдот на злободневную тему? – завидуя Житнику, встрял я в идиллию. – Классный анекдот... Ухохочешься... Как-то поймал Заяц Лису на кладбище и к кресту потащил. “Ты что, косой, хочешь меня распять? – взволнованно спросила рыжая. “Нет, раз десять!” – ответил Заяц, деловито расстегивая ширинку...
   Но Юрка не слышал, он опять “спал”.
   Глазевшие на эту сцену подручные Доцента вдруг загалдели и побежали вниз. Через несколько минут они вернулись с караваном ишаков, груженных лесом и железом.
   – Во, дают! – придя в себя, восхитился Житник. – За... три часа...туда – обратно. И ведь... все это... надо было собрать по дощечке... навьючить. Стахановцы, вашу мать!
   – Торопятся... Непонятно.
   – Надо делать... ноги, пока... непонятно. Как ты?
   – Нормально...
   – А я ног уже не чувствую. Ступни – как отрезало. И голова сейчас лопнет.
   – Вряд ли... Она же чугунная.
   – Довыпендриваешься...
   – Уже похоже...
   Я не договорил. По знаку Доцента к нам бросились люди, сняли со столбов, бросили на землю.
   – Ну вот, “и как Христа, его сняли с креста”. Давай полежим, отдохнем; обедом, вроде, еще не пахнет, – проговорил я, повернув к Юрке гудящую голову. – Ты не злись на меня... Если бы я не уважал тебя, ну, некоторые твои качества, я бы в сторону твою и не посмотрел ...
   – А мне твое уважение на хрен не нужно. Ты меня по-своему переделать хочешь, а я собой доволен. Понял? – тихо ответил он, отчужденно глядя в небесную синеву.
   – Понял... Что доволен... Только не знаю почему...
   – Слушай, Чернов... Давно хотел тебя спросить, как там твоя Ксения поживает?
   – Да никак... В 91-ом замуж, наконец, вышла и уехала с мужем на родину, на Алтай. В село. “В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов”. Дочку родила. Потом запила на всю катушку. Она ведь, ты знаешь, всегда с нами, мужиками, наравне употребляла. И ушла от мужа, мягко говоря. Сын к ней ездит каждый год и черный от горя приезжает...
   – Радуешься, небось?
   – А чего радоваться? Рядом с ней все горит... Она мне жизнь покурочила, теперь сын с ней мается. Сестренке его семь лет, в школу не ходит...
   – Радуешься... Не любила она тебя. И вышла замуж за твою квартиру, факт. И всегда хотела сама по себе быть. Она ведь тебе... Я-то все знаю... С Мишкой, студентом кучерявым из Львова, на виду у всех крутила. Один ты не замечал... Карандаши грыз, над картами корпел, весь тушью цветной измазанный. А она ему у родника... из голубеньких незабудок веночки плела... А потом с ним в город уехала... Провожать... Ты сам ее отпустил. И три дня они из постели не вылезали. Я к тебе на квартиру тогда приходил. И идиллию ихнюю видел... А потом с дружком твоим закадычным и собутыльником любимым Игорьком Кормушиным... Прямо в маршруте в траве некошеной... Их Федька Муборакшоев видел... В бинокль с другого борта ущелья... Говорил потом... зенками блестя... слюну... сглатывая: “Высший класс! В кино такого трах-трах-тарарах не увидишь... Чуть окулярами себе глаза не выдавил! Жаль она памирских таджиков не любит!”
   – Слушай, Юр! Мне, конечно, больно все это слушать. Не вспоминать, а слушать... Но чуть-чуть больно. И знаешь почему? Ты думаешь, что с нормальным человеком говоришь... А я перегорел. И с рогами своими хоть и сроднился, но давно их не ношу... Храню, как память. Их у меня от Ксении несколько пар осталось. И не все ты, наверное, видел. А ты что, собственно, так неравнодушен? В тюрьму хотел посадить... Развода нашего требовал... Не давала что ли?
   – Давала, не давала... – огрызнулся Юрка. – Кончай болтать, вон Наташка идет.
   – Опять бодаетесь? – улыбнулась Наташа, присев на корточки. Всем своим видом она пыталась показать, что взяла себя в руки.
   – Да так... В меру сил... – ответил я. – Просто вспомнили, как в былые годы Юрик твой проказничал. Понимаешь, дурная привычка у меня была – я в задумчивости карандаши грыз, скрипя мозгами над картами... А он, паразит мелкий, издевался: для смеху обглоданные концы перцем красным натирал... Втихаря... Потом вся камералка ржала, гримасы мои наблюдая... – сказал я, ностальгически улыбаясь.
   Из штольни вылезли Бабек с Сергеем.
   – Как жизнь? Бьет ключом и все по голове? – похлопав меня по плечу, спросил Кивелиди.
   – Ты и не представляешь, как жизнь прекрасна и удивительна, – сказал я, растирая появившиеся на голенях багрово-красные, сочащиеся кровью рубцы.
   – Он еще сможет насладиться жизнью. Если захочет. И, может быть, не раз... Следующие нарушение режима и неуставные отношения будут караться строже. Повешенных за ноги будут сечь плетьми, – произнес Доцент, рассматривая ногти.
   – Мы вам верим! – изрек я, преданно глядя ему в глаза. Глубина и стойкость ваших принципов, ваша неуемная последовательность нас восхищают. Вы настоящий учитель! С большой буквы. В знак благодарности за ваши поучительные уроки, я готов в свободное от каторги время сделать вам учебные пособия для ваших преданных учеников – гильотину и дыбу в натуральную величину! С их помощью куда легче сеять разумное, доброе, вечное...
   – Вы много говорите, а работа стоит. А насчет дыбы я подумаю... Хорошая идея...
   Через некоторое время мы с Юркой смогли встать на одеревеневшие ноги и приступить к приему пищи – супа “А ля Фатима”. Мы не привередничали. Хорошая кулинария требует полета мысли, а какой уж тут полет, особенно у объятых страхом женщин.
   – Ты не говори с ним больше, – тревожно глядя мне в глаза, попросила Лейла, как только мы закончили трапезу. – Он злой на тебя. Он – начальник здесь, а ты хочешь быть умнее.
   – Лейла правда говорит. Если ты его злой делаешь – всем плохо будет, – присоединился к ней Бабек.
   – Ладушки! С этой минуты я его в упор не вижу... – погладил я Лейлу по головке и продолжил, обратившись к Сергею:
   – А ты, может быть, сходишь к нему, поговоришь насчет мельницы? Пусть думает, что мы здесь всерьез и надолго расположились и бежать не собираемся. Да и проживем подольше, если захотят они мельницу строить...
   После обеда по приказу Доцента мы занялись сооружением деревянной крышки для лаза в штольню. Сколотив ее из толстенного горбыля, взялись за бутару. Сделали грохот, лоток, настелили шкур овечьих, приладили планки. Уже в сумерках для пробы промыли рудную мелочь. Ее было килограмм пятьдесят, выход же золота составил грамм пятьсот-шестьсот. Получалось, что содержание золота в хвостах^[71] нашей вчерашней и позавчерашней добычи было огромным. Оно составляло около 10 килограмм на тонну!
   Вечером довольный Доцент осторожно ссыпал сданное ему золото в двойной полиэтиленовый мешочек и поинтересовался нашими дальнейшими планами на каторжное будущее.
   – Водяную мельницу надо строить для мелкого помола руды, – сказал Сергей. – Внизу, на Уч-Кадо. Выход золота будет выше. Процентов на десять-пятнадцать.
   – У нас есть специалист в мельничном деле. Завтра с утра я вам его пришлю.
   – И еще нужны сигареты, – сказал я, закуривая последнюю памирину. – И надо подумать о принудительной вентиляции. Когда кончится аммонит, придется действовать по старинке – огнем и водой. У вас, в кишлаке, полно разрезанных на полотнища прорезиненных вентиляционных рукавов. Все крыши ими крыты. Надо сшить из них рукав длиной метров пятьдесят и диаметром сантиметров сорок. Чтобы легче было везти, шейте по десять метров, здесь соединим...
   – К утру сделаем, – кивнул Доцент, что-то отмечая в записной книжке.
   – Помимо труб нужны мехи для нагнетания воздуха и молодая баранина для нас, – продолжал перечислять я. – Пока все необходимое будет собираться или изготавливаться, мы опробуем бока жилы. В них тоже может быть хорошее золото.
   – Прекрасно. Мы все сделаем быстро. А вместо сигарет пришлю вам сушеный табак, – задумчиво ответил он, видимо, уже обдумывая дальнейшие действия. – А вам пора спать. Даем вам десять минут на ужин и санитарно-гигиенические процедуры.