Страница:
И на самые-самые острые, едкие вопросы В.А. Брынцалов отвечает с напористой, почти обескураживающей энергией:
— Известно, чтобы стать зарегистрированным Центризбиркомом в качестве кандидата в президенты, необходимо собрать и предъявить в комиссию минимум один миллион подписей в поддержку той или иной кандидатуры. Не будет ли у вас проблем с этим миллионом?
— Уверен, не будет. По всем 89 регионам России сейчас работают наши люди, с которыми мы заключили соответствующие контракты, собирают подписи в мою поддержку. Не скажу, что все быстро и хорошо идет. Но миллион подписей как минимум мы соберем. А после этого начнем мощную пропагандистскую кампанию, направленную на то, чтобы народ привыкал к моему образу. Соперники у меня, повторюсь люди уважаемые, бороться с ними будет трудно. Но я все ж верю в себя. Верю, что буду первым.
— Ну, положим, «Ферейн» за вас дружно проголосует. Но ведь этого не достаточно. На кого вы еще рассчитываете?
— Прежде всего на молодежь. Надеюсь на людей среднего возраста, которые понимают, что назад хода нет. Да и старшее поколение не исключаю. Смог же я уговорить своих стариков уйти на пенсию. Мы, кстати, с ними связи не теряем, всячески их поддерживаем.
Вообще мне кажется, россиянам импонируют люди, которые сами всего добиваются. А я сам себя сделал, сам создал свое богатство. И хотя мне мешали, запрещали, не разрешали, я шел к своей цели, не воровал, бандитам не подчинялся. Хочу свой опыт распространить по стране, сказать: «Делай, как я!»
Могут ли так сказать, например, Зюганов, Жириновский, Лебедь или Явлинский?
У меня есть еще одно преимущество. Мне не нужны президентские дачи, лимузины, оклады — у меня все это есть.
— Командовать предприятием, согласитесь, — это одно. А руководить целой страной, да еще такой огромной, как наша, — это совсем другое. Масштабы и ответственность несравнимые.
— Я думаю, что работа президента не очень трудна. Самое трудное, для меня по крайней мере, — это подчиняться и выполнять нудную работу. Поэтому я всегда стремился к свободе, чтобы не было надо мной начальников. Потому и рвусь в президенты, чтобы по собственному усмотрению претворять в жизнь свои идеи. Кому-то это покажется самомнением. Пусть. Но я хочу, чтобы мой народ был весел, смеялся, размножался и чтобы ему завидовал весь мир. Иначе я сам не смогу здесь жить. Несмотря на свое богатство, сегодня я чувствую себя ущемленным.
— Известно, куда выстлана дорога благими намерениями. Помните: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…»?
— Вот я и хочу, чтобы он вольно дышал, но не только на словах, а на деле. Я воспитывался в социалистической стране, и по-другому, не по-социалистически, уже не могу смотреть на мир. Но я в отличие от ортодоксов увидел и иные стороны жизни на Западе. Я считаю, что все хорошее, что у них есть, надо соединить с нашим хорошим, и тогда будет еще лучше. А мы на это способны. Я в том числе. У меня один недостаток — я неподкупен. И все же я с удовольствием сейчас бы отказался от своего будущего поста президента, если бы нынешнее правительство и нынешний президент признали приоритет внутренней политики над внешней, занялись бы внутренним устройством, а не поучали мир, как нужно жить. Давайте сейчас, до выборов, уже займемся делом — примем, например, закон о минимальной зарплате, хотя бы на уровне средней по стране. Чего мы позоримся?..
— Ну что ж, Владимир Алексеевич, семь футов под килем, — пожелали Владимиру Алексеевичу».
И я бы наверняка пожелала ему того же. Ведь сколько толковых мыслей, превосходных обещаний… О «чеченских» позициях претендента на высокий пост ничего не говорю… Там столько крови, грязи, долларов в этом мятущемся клубке «Чечня», столько бед народных, нераспутанных… Но словечко «неподкупный» пленило меня, как выражается В.В. Жириновский, «однозначно».
И тем удивительнее было узнать, что после выборов, после того, как Владимир Алексеевич не набрал даже процента своих сторонников, он… говорят… подал заявление, чтобы его приняла в свою семью… «неумеха» НДР.
Почему? Отчего? Опять же как представитель рядового строя обывателей честно признаюсь — и этого не могу схватить своим, видно, закостенелым умком. Не могу и все…
Что случилось? Почувствовал ли слабость позиции «волка-одиночки»? задумался в один прекрасный час заката о возможных удовольствиях, которые грядут от «супружества» со всесильным Газпромом? Или что?
Но возвращаюсь в «предреволюционные» дни, когда Владимир Алексеевич шел в бой под собственным флагом.
Еще одно письмецо из тех времен, но по-своему злободневное и вечное:
ПУТЕШЕСТВИЕ В КРАСИВУЮ ЖИЗНЬ
— Известно, чтобы стать зарегистрированным Центризбиркомом в качестве кандидата в президенты, необходимо собрать и предъявить в комиссию минимум один миллион подписей в поддержку той или иной кандидатуры. Не будет ли у вас проблем с этим миллионом?
— Уверен, не будет. По всем 89 регионам России сейчас работают наши люди, с которыми мы заключили соответствующие контракты, собирают подписи в мою поддержку. Не скажу, что все быстро и хорошо идет. Но миллион подписей как минимум мы соберем. А после этого начнем мощную пропагандистскую кампанию, направленную на то, чтобы народ привыкал к моему образу. Соперники у меня, повторюсь люди уважаемые, бороться с ними будет трудно. Но я все ж верю в себя. Верю, что буду первым.
— Ну, положим, «Ферейн» за вас дружно проголосует. Но ведь этого не достаточно. На кого вы еще рассчитываете?
— Прежде всего на молодежь. Надеюсь на людей среднего возраста, которые понимают, что назад хода нет. Да и старшее поколение не исключаю. Смог же я уговорить своих стариков уйти на пенсию. Мы, кстати, с ними связи не теряем, всячески их поддерживаем.
Вообще мне кажется, россиянам импонируют люди, которые сами всего добиваются. А я сам себя сделал, сам создал свое богатство. И хотя мне мешали, запрещали, не разрешали, я шел к своей цели, не воровал, бандитам не подчинялся. Хочу свой опыт распространить по стране, сказать: «Делай, как я!»
Могут ли так сказать, например, Зюганов, Жириновский, Лебедь или Явлинский?
У меня есть еще одно преимущество. Мне не нужны президентские дачи, лимузины, оклады — у меня все это есть.
— Командовать предприятием, согласитесь, — это одно. А руководить целой страной, да еще такой огромной, как наша, — это совсем другое. Масштабы и ответственность несравнимые.
— Я думаю, что работа президента не очень трудна. Самое трудное, для меня по крайней мере, — это подчиняться и выполнять нудную работу. Поэтому я всегда стремился к свободе, чтобы не было надо мной начальников. Потому и рвусь в президенты, чтобы по собственному усмотрению претворять в жизнь свои идеи. Кому-то это покажется самомнением. Пусть. Но я хочу, чтобы мой народ был весел, смеялся, размножался и чтобы ему завидовал весь мир. Иначе я сам не смогу здесь жить. Несмотря на свое богатство, сегодня я чувствую себя ущемленным.
— Известно, куда выстлана дорога благими намерениями. Помните: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…»?
— Вот я и хочу, чтобы он вольно дышал, но не только на словах, а на деле. Я воспитывался в социалистической стране, и по-другому, не по-социалистически, уже не могу смотреть на мир. Но я в отличие от ортодоксов увидел и иные стороны жизни на Западе. Я считаю, что все хорошее, что у них есть, надо соединить с нашим хорошим, и тогда будет еще лучше. А мы на это способны. Я в том числе. У меня один недостаток — я неподкупен. И все же я с удовольствием сейчас бы отказался от своего будущего поста президента, если бы нынешнее правительство и нынешний президент признали приоритет внутренней политики над внешней, занялись бы внутренним устройством, а не поучали мир, как нужно жить. Давайте сейчас, до выборов, уже займемся делом — примем, например, закон о минимальной зарплате, хотя бы на уровне средней по стране. Чего мы позоримся?..
— Ну что ж, Владимир Алексеевич, семь футов под килем, — пожелали Владимиру Алексеевичу».
И я бы наверняка пожелала ему того же. Ведь сколько толковых мыслей, превосходных обещаний… О «чеченских» позициях претендента на высокий пост ничего не говорю… Там столько крови, грязи, долларов в этом мятущемся клубке «Чечня», столько бед народных, нераспутанных… Но словечко «неподкупный» пленило меня, как выражается В.В. Жириновский, «однозначно».
И тем удивительнее было узнать, что после выборов, после того, как Владимир Алексеевич не набрал даже процента своих сторонников, он… говорят… подал заявление, чтобы его приняла в свою семью… «неумеха» НДР.
Почему? Отчего? Опять же как представитель рядового строя обывателей честно признаюсь — и этого не могу схватить своим, видно, закостенелым умком. Не могу и все…
Что случилось? Почувствовал ли слабость позиции «волка-одиночки»? задумался в один прекрасный час заката о возможных удовольствиях, которые грядут от «супружества» со всесильным Газпромом? Или что?
Но возвращаюсь в «предреволюционные» дни, когда Владимир Алексеевич шел в бой под собственным флагом.
Еще одно письмецо из тех времен, но по-своему злободневное и вечное:
«Уважаемый Владимир Алексеевич, здравствуйте!
Я восхищена Вами, мне импонируют все Ваши выступления, Ваша предпринимательская деятельность. Вы очень энергичный, деятельный, всегда приятно видеть Вас в телепередачах. Вы выгодно выделяетесь среди всех кандидатов. У Вас хороший, тонкий вкус, Вы всегда элегантны, со вкусом и модно одеты.
Я Вам от всего сердца желаю ПОБЕДЫ. И она будет обязательно!»
ПУТЕШЕСТВИЕ В КРАСИВУЮ ЖИЗНЬ
Оказалось, еду я не одна, а с голландскими телевизионщиками. Нас рассадили по двум уютным микроавтобусам каких-то там импортных кровей. Голландцев было трое, включая оператора. При них — наша девушка-переводчица. Октябрь 1996 года.
Почти тотчас же мы и тронулись в сторону дачной Салтыковки. Но я-то догадывалась — мчимся на хорошей скорости в красивую жизнь, в заповедный уголок, где ожидают сюрпризы, где будет трудно сдержать восторженные «ах!» и «ох!»
Голландцы едут молчком, лишь изредка бросая какие-то реплики по поводу несущихся мимо в багрец и золото одетых берез и кленов, деревянных домиков с мезонинами и прочих примет российского быта… Если бы кто-то из них отличался красотой — я бы об этом сказала. Но мужчины эти имели настолько заурядную внешность, что даже как-то обидно было… Вообще женщине, сколько б долго ни жила она на земле, как я заметила, то и дело не хватает то мужской красоты, то мужественности… Хотя бы для погляда…
Ну Бог с ними, голландцами. Уж какие есть, такие и есть. Другое дело — интересно же, что они там собираются снимать? Что должно привлечь их телевизионное внимание? Какое задание получили они от начальства?
Александр втолковывал мне:
— Учтите, Брынцалов давным-давно не был маленьким человеком. Он в Черкесске возглавлял трест, где работало пятнадцать тысяч человек. Кстати, — улыбнулся, — эта цифра для него какая-то магическая. И пчелосемей у него было пятнадцать тысяч, и работников на «Ферейне» — столько же.
— Александр, он ведь в Москву приехал совсем недавно, в восемьдесят восьмом? — тяну свое.
— В восемьдесят восьмом.
— И в какие-то считанные годы уже миллиардер?
— Понимаешь, это человек колоссальной энергии и одного-единственного, но точного рывка. Он очень удачно вложил свои деньги, которые заработал на пчелах и зверях… Он в подвале того самого дома, который ему еще государство дало, разводил песцов. Говорит: «Не успевал шкуры обрабатывать, у меня их скупали живьем, песцов».
— Все сам, своими руками? Или все-таки был кто-то?
— Сначала сам, потом, говорит, помогали ему. Ну, рассказывает, что дело это нелегкое — мороженую рыбу приходилось раздирать руками, иногда до крови просто обдирал ногти. Не чурался тяжелого труда, нет. Но вообще, мне кажется, с чего бы он ни начал — довел бы до ума. Все равно стал бы явлением. Понимаешь, это человек, который умеет отдавать приказы, как он говорит, шепотом.
… Что мне мерещилось, когда я воображала это — «дача миллиардера В.А. Брынцалова»? Ну нечто большое, светлое, просторное, ну что-то похожее на виденное в загранфильмах про самых богатых. Ну, естественно, где-то тут должен был сиять нетленной лазурью бассейн.
И каково же было мое удивление! Небольшой, в сущности, коттедж предстал взору, краснокирпичный, в три этажа. У немецких сельчан я видела и побольше, поосанистее…
Голландцы, едва остановились наши машины, тотчас выскочили внимать и попросили посторонних убраться с первого плана. А на первом плане, перед коттеджем зеленел ровнехонько подстриженный газон и высился каменный забор с железными воротами — вход на территорию дачи. Очень хороши, высоки, ярколисты были тополя вокруг, словно бы тоже сотворенные в момент согласно пожеланию Владимира Алексеевича.
Пока голландцы нацеливали объектив туда-сюда, я оглядывала дачу и дом справа, закрытые кирпичным забором от любопытствующих глаз.
— Александр, что это справа?
— Дом для охраны и прислуги. И там же гараж.
— А почему нас не встречает никто?
— Как же никто? — Александр посмотрел на меня с легким недоумением.
Ну да, охранник в темном и еще один у ворот тщательно, придирчиво разглядывают нас. Когда же голландцы закончили съемку подъездных путей к этой невеликой крепости, охранники отворили железные ворота и мы вошли на территорию дачи, появился еще один охранник, там, в двери двухэтажного дома, предназначенного частично для этих ребят.
Вообще ощущение было не из приятных. Ну, наверное, играл свою роль так называемый «советский менталитет». Когда на тебя, не очень-то и стесняясь, глядят холодноватые, без всякого выражения глаза вооруженных парней, делается как-то очень не по себе. Чуешь невидимую, непереходимую черту между собой и некой особой, может высшей, цивилизацией.
А голландцы теперь уже снимали во дворе, и все мы, посторонние, старались не попасть в кадр, ибо им надо было показать своим телезрителям некое безлюдное пространство, строения, так сказать, в чистом виде.
Что мне понравилось с первого взгляда внутри крепостцы? Красивые черные решетки на окнах дачи… И еще зеленый газончик между двумя домами.
Александр мне сказал:
— Посмотрите вон туда. Там шашлыки готовят.
Посмотрела. Что-то вроде грота, белый стол и белые стулья, привалившиеся к нему спинками, видимо, спрятанные от дождя. Отдыхающие вещи, которые пока не у дел.
А на лужайке — детские качельки… И еще яркий предмет — вроде надувного круга… Да! И бассейник невеликий, ну совсем невеликий, и в нем плещется серая осенняя вода… И вообще вдруг от всего этого безлюдья и малости, урезанности, обрамленной кирпичной высокой стеной, на меня вдруг явственно пахнуло какой-то печалью и временностью, какой-то надуманностью и ненастоящностью, да простит меня великодушно «Великий и Ужасный» Владимир Алексеевич!
И еще эти качельки, покачивающиеся под ветром… И еще эти выстроенные в рядок у цоколя дома редкие, осыпающиеся розы. Одним словом — не на чем глазу понежиться и словно бы «кого-то нет, кого-то жаль, и чье-то сердце мчится вдаль».
Я с чисто женской въедливостью допытываюсь у Александра:
— Здесь их дети играют?
— Конечно.
— И к ним ходят другие дети, друзья?
— Редко. Надо понимать, это дети самого Брынцалова. А сейчас и у нас, как известно, детей воруют, чтоб с родителей содрать куш…
Вместе с голландцем идем в дом, где живет прислуга… Ковры, светильники, узкая деревянная лестница на второй этаж. Похоже на декорацию к фильму начала века…
В просторном гараже две машины. Одна из них светлая «Волга», вторая — какая-то импортная.
Я интересуюсь у Александра, когда же мы увидим саму владелицу данных обустроенных пространств…
— Сейчас пойдем в дом — и там, — обещает он.
Голландцы же всерьез заинтересовались машинами. Им хочется узнать, чья из них чья. Им хочется, чтобы импозантный пресс-секретарь постоял возле них в этакой созерцательно-небрежной позе. Дисциплинированный, вежливый Александр стоит как желательно…
— Нет, нет, светлая «Волга» — для прислуги. А вот вторая — это для хозяев.
Гараж большой, в нем уместится, пожалуй, машин шесть, а может, и семь.
В коридоре гудит пламя, открытое, фиолетово-белое, так и рвущееся с горелок, видимо, отсюда идет тепло во все сооружения. Или что? Пламя гудит неистово, пугающе — так и хочется оглянуться на него еще раз.
Теперь пора идти в «покои», к хозяйке, как я полагаю. И вдруг слышу голос Александра, он спрашивает охранника, худого парня с холодными, словно застывшими, какими-то сиротскими глазами:
— А где «мерседес» Натальи Геннадиевны? Где она сама?
— Только что перед вами уехала.
Александр разводит руками:
— Уехала.
Я же чего-то совсем не понимаю и пристаю к нему:
— Но ведь вы с ней договаривались? Как же так? Зачем же я тогда ехала?
Александр резонно отвечает:
— Ну что поделаешь! А разве так уж не интересно посмотреть, как живут миллиардеры? Мы сейчас пойдем в дом. Наталья Геннадиевна разрешила…
Он распахивает входную дверь, и мы все попадаем в холл, или прихожую, кому как нравится. Оператор вскидывает на плечо «Бетакам»…Пухлые кожаные кресла… Огромная, судя по всему, предназначенная для просторного помещения и высоких потолков, хрустальная люстра. На противоположной стороне то, что в просторечии называется «стенкой», но явно штучная работа — красивая резьба и «медальоны», где маслом изображены сцены из жизни грациозных молодых, возможно греческих богов и богинь среди зелени и цветов. Да, забыла, — справа, у входа в соседнюю комнату, — портрет В.А. Брынцалова — голова крупным планом.
Голландцы работают — снимают. Потом одна створка «стенки» открывается и… Как же назвать эту женщину в фартуке, небольшого роста и средних лет? Ну, согласно читаному, в том числе и классике — горничная… Так вот, горничная тихим, приветливым голосом предлагает нам раздеться. Каждый плащ или куртку она старается самолично накинуть на плечики и уже эти плечики зацепить за поперечную круглую палку внутри «стенки». Но вот ведь незадача — палка укреплена высоко, с расчетом, возможно, на рост среднего баскетболиста, и терпеливой женщине приходится привставать на носки и тянуться, чтобы выполнить предписанное правилами здешнего дома…
И со второго, тоже не очень-то высокого этажа, свисала-сверкала большая, тяжелая, роскошная люстра.
А поднимались мы по довольно узкой лестнице, застланной мягким, и держались за поручни из мраморных брусков. Кое-где между тяжелыми брусками темнели щели — пригнали их не ахти…
Кроме тяжелой большой люстры, на втором этаже сиял свежей полировкой коричневый рояль и стоял телевизор, а над ним — иконы. По стенам — картины, антикварные. И мягкие-мягкие диван и кресла розоватого тона.
— Здесь, — объяснил Александр, — собираются родственники и приглашенные на домашние вечера…
Здесь же ковры с изумительным подбором цветов.
А далее — кухня. Ну, разумеется, та, что называется современная… И тут голландцы не очень-то задержались. Здесь мыла что-то в раковине тихая женщина в белом фартуке, с которой никто как-то не поздоровался, а она и не претендовала…
Зато то, что называется «столовая», вывело из себя даже уравновешенных, неторопливых, скупых на слова и жесты голландцев. Да и мы с переводчицей уже на пороге замерли в растерянности и восхищении.
— О! О! — шептали голландцы и наставляли жадный объектив камеры то на то, то на это.
Что уж так поразило всех нас? Ну, во-первых, огромный длинный деревянный стол с наборной столешницей мастерской работы. И деревянные тяжелые даже с виду стулья-престолы с витыми ножками-спинками, сверкающие то ли серебряной, то ли золотой нитью, кажется, парчовых сидений. И стульев этих — много, с расчетом на большую компанию.
Но, конечно, особенно удивительно величавы были два стула, возглавлявшие торцы, с вензелями высоко в изголовье. С вензелями, как положено на царских-графских вещах.
Но и это еще не все! Мастерством неведомого умельца на скошенной стене потолка трапезничали, воплощенные в деревянной мозаике, Христос и двенадцать апостолов. «Тайная вечеря» раскинулась от одной стены до другой, вызывая восторг и оторопь…
— Где нашли таких мастеров? Кто это? — пристала переводчица к пресс-секретарю.
— Да один краснодеревщик. Работает на «Ферейне», — спокойно поведал наш гид, видимо, за месяцы службы привыкший десятки раз отвечать на этот вопрос умиленных созерцателей.
А на полу, прислонившись к стене, здесь же стоял вроде как неприкаянно портрет чиновника царских времен… В мундире. Длинный такой, свежесделанный портрет, на котором чиновник изображен чуть ниже колен…
— А это кто? — спросили мы Александра хором.
— Это — один из родственников Брынцалова. Служил по почтовому ведомству.
Что же, желание воскресить «корни» — достойнейшее… Видимо, почтовый чиновник будет висеть здесь, в зале, поблизости от «Тайной вечери»…
И повел нас Саша дальше… Да, кстати, все это время за нами неслышно (ковры же кругом) ходил охранник… И попали мы, свят, свят, свят, в спальню Владимира Алексеевича и Натальи Геннадиевны. И писать я о ней ничего не буду. Ну кровать, ну широкая, ну гарнитурная… Ну все сияет-блистает… И опять же ковер…
А вот что заметила, потому что уходила самой последней, — горничная… или как ее здесь называют, едва мы за дверь… ну давай распылять какую-то довольно вонючую жидкость из баллончика.
— Что это у вас? — спрашиваю.
— Противобактериальный препарат, — был ответ.
Между тем нас ведут на третий этаж, где располагаются комнаты для гостей. Очень, надо сказать, уютные комнаты: в одной покрывало, белое, воздушное, в другой — розовое, воздушное, в третьей — сиреневое, воздушное… И всюду большие и не очень вазы, которые делает на своем заводе младшая сестра Владимира Алексеевича Татьяна из местной глины в манере старинных мастеров.
Еще нам оставалось осмотреть ванные комнаты хозяев дачи. И мы их осмотрели… ну мрамор, ну а почему бы и нет? Тут же и сауна. И еще побывали в туалете, где в се, разумеется, суперсовершенно, как… Даже не знаю, как сказать… Ну чудо и чудо! Выйдешь оттуда и хочешь не хочешь, почувствуешь себя человеком с большой буквы.
А еще нам показали зальчик, уставленный тренажерами. Замелькали цифры — пять тысяч, десять тысяч долларов… Спортивные эти штуковины тоже сияли-сверкали и лоснились первоклассной кожей и прелестно смотрелись на фоне ярко-синих стен.
Только я вот, опять же как женщина, а значит, существо вредное, лезущее то и дело куда его не просят, спросила всезнающего Александра:
— А где здесь вентиляция?
Добросовестно пошарил глазами, не нашел, пожал плечами.
Мне же подумалось: как же это упустил вездесущий Владимир Алексеевич, каким же нужно обладать сверхздоровьем, чтобы изматывать свое тело в этом помещеньице, где так казенно, невкусно пахнет и ниоткуда не бьет живительная струя свежего воздуха и ни краешка неба не видать!
Ну да какое же мое свинячье дело!
Впрочем, раз я сподобилась сие увидеть — как не покумекать, даже если и не просят…
В последний раз прошли под последней люстрой, свисающей с низковатого потолка так доступно, что, кажется, при желании можно с ней поцеловаться, и опять очутились на улице…
Судя по вопросам переводчицы, я поняла, что голландцы рассчитывали снять уж если не саму Наталью Геннадиевну, то хотя бы ее детишек. Но им Александр объяснил:
— Сейчас дети спят…
Стало быть, таинственные дети и таинственная Наталья Геннадиевна остались для нас где-то там… А мы прошли поблизости, что-то увидев и поняв, а что-то недоглядев и только догадываясь, к чему это и о чем то…
Однако «красивая жизнь» миллиардера В.А. Брынцалова на всем этом, что было нам показано, вовсе не оборвалась.
— Едем смотреть новый дом, который дарит Владимир Алексеевич своей жене, — сказал неутомимый пресс-секретарь.
Сели в машины, поехали. Высадились возле монументального кирпичного строения этажей в пять, похожего то ли на будущее административное здание, то ли на замок. Оно находилось пока в том самом далеком от совершенства состоянии, когда только что воздвигнуты стены, в пустых провалах окон гуляет ветер, кругом лежат стройматериалы и пахнет сыростью. Голландцы тотчас же принялись снимать…
Кстати, забыла упомянуть одну деталь, связанную с посещением той, обжитой дачи. Один из иноземцев, когда мы все вышли из столовой, где над длинным столом чуть внаклон темнело деревянное «полотно» «Тайной вечери», сотворенное безымянным талантливым мастером, — остался там, с Евангелием в руках для одинокой молитвы… И молился довольно долго.
В этой же недостроенной громадине наши голоса гулко отдаются от стен, здесь легко потеряться в обилии будущих комнат и залов.
На последнем, верхнем этаже приятно пахнет деревом и еще борщом. Золотистыми деревянными панелями закрыт потолок и покатые стены. Здесь же за столом обедают рабочие. Горячий, с парком борщ, котлеты горкой. Чувствуется добротная, сытная пища. И лица веселые, довольные.
— Ах, как хорошо у вас тут! Какое красивое дерево! — говорю я.
— Из Италии везли! — бойко и чуть горделиво отвечает один из них.
— А что, у нас в России такого не нашлось?
— Видно, не нашлось, — и беспечально объясняет, — весной все это дерево отдерем и выбросим, надо будет крышу делать.
— Как так?!
— А так…
Между тем Александр стоит с голландцами у окна и через переводчицу объясняет им:
— Владимир Алексеевич называет этот дом Наташиным… Он хочет, чтобы здесь ей было хорошо, удобно, уютно. Вон там, вдали, видите, пруд? Он хочет, чтобы дом стоял не в окружении маленьких частных строений, как сейчас, а в парке, в саду. Поэтому он собирается скупить все дома, что стоят вокруг, очистить, так сказать, дорогу к пруду. Чтобы этот дом занимал не восемь-десять соток, а много места. В пруд собирается рыбу запустить, а предварительно его очистить. Чтобы жить и радоваться жизни.
— А куда денутся люди из домов, которые вон там и вон там? Куда они выселятся? — интересуются голландцы.
— Владимир Алексеевич это продумал, — отвечает Александр. — У него была возможность либо надавит на местных чиновников, которые бы сами выселили это население, или поступить как настоящий капиталист-социалист. Он выбрал второй путь, предложил людям, которые живут поблизости от этого его нового дома, — новые коттеджи, двухэтажные, со всеми удобствами здесь же, в Салтыковке. Вон в то окно видны дома, которые он построил уже и где живут. И электричество провел, и заасфальтировал дорогу… Все за свой счет.
В окно действительно видны новенькие кирпичные дома. Впрочем, я видела их по телевизору. Репортеры просили новоселов сказать что-нибудь о том, как им нравится новое жилье, и те об этом говорили, кто более складно, а кто и не очень.
— Александр, а все переселенцы славят Владимира Алексеевича? Все довольны? — интересуюсь. Потому что это и впрямь интересно — явились внезапные, посторонние люди и в угоду своему капиталистическому капризу сломали пусть старенькое, но родное, родовое, привычное жилище… Это же, крути не крути, а сюжет, близкий к знаменитой распутинской «Матере»…
— Знаешь, — отзывается Александр, — чем больше он, Брынцалов, тут делает, тем меньше довольства. Вообрази — голосовали за Зюганова!
— Эти самые осчастливленные?
— Ну! Дарит дом, говорит: «Вот тебе дом. За кого будешь голосовать?» Тот говорит: «За коммунистов». «Почему?» Отвечает: «Потому». Кстати, здесь, в Салтыковке, Владимир Алексеевич построил для своих родственников, для друзей семь хороших домов. Повторю: это человек общинный. Он хочет, чтобы было хорошо не только ему, но всем близким, всем тем, кто всегда был с ним вместе, помогал, сочувствовал. Он помнит добро.
Далее Александр повел голландцев демонстрировать широкую, в будущем явно парадную лестницу и сообщил как бы между прочим:
— Вообще стоимость этого дома восемнадцать миллионов долларов. Коробку делали югославы, те самые, которые строили цеха на «Ферейне». Очень хорошие строители. А вот по этой лестнице будет нестись водопад…
— Как так?!
— Не настоящий, голографический. Вообрази — гости поднимаются по ступенькам в кипении водопадных струй… А вон там будет бассейн… А вон там спортивный зал… А вон там…
Рабочие, я заметила, чуть усмешливо наблюдали на нами и прислушивались к словам пресс-секретаря.
— Ну как вам все это? Работа на миллиардера и его жену? — не утерпела, спросила.
— А чего? — ответил уклончиво один из них, пожав плечами. — наше дело маленькое…
И вот тут хочешь не хочешь, но задумалась невольно не только о происходящем вширь и вглубь процессе созидания замков-дворцов для отдельно взятых новоиспеченных миллиардерш, но и о формовке всякого рода слуг для них, лакеев, рабочих, коим предписано исполнять все их миллионерско-миллиардерские пожелания. И сколь недолго вращалась я, так сказать, в этой «высшей сфере», а не могла не заметить, трудно, ох как трудно перековываться недавнему советскому человеку в услужителя барской воли. Тем более что все эти люди где-то про себя уж непременно держат колючее, язвительное, с молоком матери всосанное — «гляди на них, из грязи да в князи». Юморок в глазах на вопрос о «хозяевах» я замечала не только у строительных рабочих дворца-замка с намеченным голографическим водопадом, но и в глазах другой обслуги. И вывела, вероятно к огорчению миллионеров-миллиардеров, что нет как нет к ним почитания у набранных там-сям лакеев-швейцаров и тому подобного.
Почти тотчас же мы и тронулись в сторону дачной Салтыковки. Но я-то догадывалась — мчимся на хорошей скорости в красивую жизнь, в заповедный уголок, где ожидают сюрпризы, где будет трудно сдержать восторженные «ах!» и «ох!»
Голландцы едут молчком, лишь изредка бросая какие-то реплики по поводу несущихся мимо в багрец и золото одетых берез и кленов, деревянных домиков с мезонинами и прочих примет российского быта… Если бы кто-то из них отличался красотой — я бы об этом сказала. Но мужчины эти имели настолько заурядную внешность, что даже как-то обидно было… Вообще женщине, сколько б долго ни жила она на земле, как я заметила, то и дело не хватает то мужской красоты, то мужественности… Хотя бы для погляда…
Ну Бог с ними, голландцами. Уж какие есть, такие и есть. Другое дело — интересно же, что они там собираются снимать? Что должно привлечь их телевизионное внимание? Какое задание получили они от начальства?
Александр втолковывал мне:
— Учтите, Брынцалов давным-давно не был маленьким человеком. Он в Черкесске возглавлял трест, где работало пятнадцать тысяч человек. Кстати, — улыбнулся, — эта цифра для него какая-то магическая. И пчелосемей у него было пятнадцать тысяч, и работников на «Ферейне» — столько же.
— Александр, он ведь в Москву приехал совсем недавно, в восемьдесят восьмом? — тяну свое.
— В восемьдесят восьмом.
— И в какие-то считанные годы уже миллиардер?
— Понимаешь, это человек колоссальной энергии и одного-единственного, но точного рывка. Он очень удачно вложил свои деньги, которые заработал на пчелах и зверях… Он в подвале того самого дома, который ему еще государство дало, разводил песцов. Говорит: «Не успевал шкуры обрабатывать, у меня их скупали живьем, песцов».
— Все сам, своими руками? Или все-таки был кто-то?
— Сначала сам, потом, говорит, помогали ему. Ну, рассказывает, что дело это нелегкое — мороженую рыбу приходилось раздирать руками, иногда до крови просто обдирал ногти. Не чурался тяжелого труда, нет. Но вообще, мне кажется, с чего бы он ни начал — довел бы до ума. Все равно стал бы явлением. Понимаешь, это человек, который умеет отдавать приказы, как он говорит, шепотом.
… Что мне мерещилось, когда я воображала это — «дача миллиардера В.А. Брынцалова»? Ну нечто большое, светлое, просторное, ну что-то похожее на виденное в загранфильмах про самых богатых. Ну, естественно, где-то тут должен был сиять нетленной лазурью бассейн.
И каково же было мое удивление! Небольшой, в сущности, коттедж предстал взору, краснокирпичный, в три этажа. У немецких сельчан я видела и побольше, поосанистее…
Голландцы, едва остановились наши машины, тотчас выскочили внимать и попросили посторонних убраться с первого плана. А на первом плане, перед коттеджем зеленел ровнехонько подстриженный газон и высился каменный забор с железными воротами — вход на территорию дачи. Очень хороши, высоки, ярколисты были тополя вокруг, словно бы тоже сотворенные в момент согласно пожеланию Владимира Алексеевича.
Пока голландцы нацеливали объектив туда-сюда, я оглядывала дачу и дом справа, закрытые кирпичным забором от любопытствующих глаз.
— Александр, что это справа?
— Дом для охраны и прислуги. И там же гараж.
— А почему нас не встречает никто?
— Как же никто? — Александр посмотрел на меня с легким недоумением.
Ну да, охранник в темном и еще один у ворот тщательно, придирчиво разглядывают нас. Когда же голландцы закончили съемку подъездных путей к этой невеликой крепости, охранники отворили железные ворота и мы вошли на территорию дачи, появился еще один охранник, там, в двери двухэтажного дома, предназначенного частично для этих ребят.
Вообще ощущение было не из приятных. Ну, наверное, играл свою роль так называемый «советский менталитет». Когда на тебя, не очень-то и стесняясь, глядят холодноватые, без всякого выражения глаза вооруженных парней, делается как-то очень не по себе. Чуешь невидимую, непереходимую черту между собой и некой особой, может высшей, цивилизацией.
А голландцы теперь уже снимали во дворе, и все мы, посторонние, старались не попасть в кадр, ибо им надо было показать своим телезрителям некое безлюдное пространство, строения, так сказать, в чистом виде.
Что мне понравилось с первого взгляда внутри крепостцы? Красивые черные решетки на окнах дачи… И еще зеленый газончик между двумя домами.
Александр мне сказал:
— Посмотрите вон туда. Там шашлыки готовят.
Посмотрела. Что-то вроде грота, белый стол и белые стулья, привалившиеся к нему спинками, видимо, спрятанные от дождя. Отдыхающие вещи, которые пока не у дел.
А на лужайке — детские качельки… И еще яркий предмет — вроде надувного круга… Да! И бассейник невеликий, ну совсем невеликий, и в нем плещется серая осенняя вода… И вообще вдруг от всего этого безлюдья и малости, урезанности, обрамленной кирпичной высокой стеной, на меня вдруг явственно пахнуло какой-то печалью и временностью, какой-то надуманностью и ненастоящностью, да простит меня великодушно «Великий и Ужасный» Владимир Алексеевич!
И еще эти качельки, покачивающиеся под ветром… И еще эти выстроенные в рядок у цоколя дома редкие, осыпающиеся розы. Одним словом — не на чем глазу понежиться и словно бы «кого-то нет, кого-то жаль, и чье-то сердце мчится вдаль».
Я с чисто женской въедливостью допытываюсь у Александра:
— Здесь их дети играют?
— Конечно.
— И к ним ходят другие дети, друзья?
— Редко. Надо понимать, это дети самого Брынцалова. А сейчас и у нас, как известно, детей воруют, чтоб с родителей содрать куш…
Вместе с голландцем идем в дом, где живет прислуга… Ковры, светильники, узкая деревянная лестница на второй этаж. Похоже на декорацию к фильму начала века…
В просторном гараже две машины. Одна из них светлая «Волга», вторая — какая-то импортная.
Я интересуюсь у Александра, когда же мы увидим саму владелицу данных обустроенных пространств…
— Сейчас пойдем в дом — и там, — обещает он.
Голландцы же всерьез заинтересовались машинами. Им хочется узнать, чья из них чья. Им хочется, чтобы импозантный пресс-секретарь постоял возле них в этакой созерцательно-небрежной позе. Дисциплинированный, вежливый Александр стоит как желательно…
— Нет, нет, светлая «Волга» — для прислуги. А вот вторая — это для хозяев.
Гараж большой, в нем уместится, пожалуй, машин шесть, а может, и семь.
В коридоре гудит пламя, открытое, фиолетово-белое, так и рвущееся с горелок, видимо, отсюда идет тепло во все сооружения. Или что? Пламя гудит неистово, пугающе — так и хочется оглянуться на него еще раз.
Теперь пора идти в «покои», к хозяйке, как я полагаю. И вдруг слышу голос Александра, он спрашивает охранника, худого парня с холодными, словно застывшими, какими-то сиротскими глазами:
— А где «мерседес» Натальи Геннадиевны? Где она сама?
— Только что перед вами уехала.
Александр разводит руками:
— Уехала.
Я же чего-то совсем не понимаю и пристаю к нему:
— Но ведь вы с ней договаривались? Как же так? Зачем же я тогда ехала?
Александр резонно отвечает:
— Ну что поделаешь! А разве так уж не интересно посмотреть, как живут миллиардеры? Мы сейчас пойдем в дом. Наталья Геннадиевна разрешила…
Он распахивает входную дверь, и мы все попадаем в холл, или прихожую, кому как нравится. Оператор вскидывает на плечо «Бетакам»…Пухлые кожаные кресла… Огромная, судя по всему, предназначенная для просторного помещения и высоких потолков, хрустальная люстра. На противоположной стороне то, что в просторечии называется «стенкой», но явно штучная работа — красивая резьба и «медальоны», где маслом изображены сцены из жизни грациозных молодых, возможно греческих богов и богинь среди зелени и цветов. Да, забыла, — справа, у входа в соседнюю комнату, — портрет В.А. Брынцалова — голова крупным планом.
Голландцы работают — снимают. Потом одна створка «стенки» открывается и… Как же назвать эту женщину в фартуке, небольшого роста и средних лет? Ну, согласно читаному, в том числе и классике — горничная… Так вот, горничная тихим, приветливым голосом предлагает нам раздеться. Каждый плащ или куртку она старается самолично накинуть на плечики и уже эти плечики зацепить за поперечную круглую палку внутри «стенки». Но вот ведь незадача — палка укреплена высоко, с расчетом, возможно, на рост среднего баскетболиста, и терпеливой женщине приходится привставать на носки и тянуться, чтобы выполнить предписанное правилами здешнего дома…
И со второго, тоже не очень-то высокого этажа, свисала-сверкала большая, тяжелая, роскошная люстра.
А поднимались мы по довольно узкой лестнице, застланной мягким, и держались за поручни из мраморных брусков. Кое-где между тяжелыми брусками темнели щели — пригнали их не ахти…
Кроме тяжелой большой люстры, на втором этаже сиял свежей полировкой коричневый рояль и стоял телевизор, а над ним — иконы. По стенам — картины, антикварные. И мягкие-мягкие диван и кресла розоватого тона.
— Здесь, — объяснил Александр, — собираются родственники и приглашенные на домашние вечера…
Здесь же ковры с изумительным подбором цветов.
А далее — кухня. Ну, разумеется, та, что называется современная… И тут голландцы не очень-то задержались. Здесь мыла что-то в раковине тихая женщина в белом фартуке, с которой никто как-то не поздоровался, а она и не претендовала…
Зато то, что называется «столовая», вывело из себя даже уравновешенных, неторопливых, скупых на слова и жесты голландцев. Да и мы с переводчицей уже на пороге замерли в растерянности и восхищении.
— О! О! — шептали голландцы и наставляли жадный объектив камеры то на то, то на это.
Что уж так поразило всех нас? Ну, во-первых, огромный длинный деревянный стол с наборной столешницей мастерской работы. И деревянные тяжелые даже с виду стулья-престолы с витыми ножками-спинками, сверкающие то ли серебряной, то ли золотой нитью, кажется, парчовых сидений. И стульев этих — много, с расчетом на большую компанию.
Но, конечно, особенно удивительно величавы были два стула, возглавлявшие торцы, с вензелями высоко в изголовье. С вензелями, как положено на царских-графских вещах.
Но и это еще не все! Мастерством неведомого умельца на скошенной стене потолка трапезничали, воплощенные в деревянной мозаике, Христос и двенадцать апостолов. «Тайная вечеря» раскинулась от одной стены до другой, вызывая восторг и оторопь…
— Где нашли таких мастеров? Кто это? — пристала переводчица к пресс-секретарю.
— Да один краснодеревщик. Работает на «Ферейне», — спокойно поведал наш гид, видимо, за месяцы службы привыкший десятки раз отвечать на этот вопрос умиленных созерцателей.
А на полу, прислонившись к стене, здесь же стоял вроде как неприкаянно портрет чиновника царских времен… В мундире. Длинный такой, свежесделанный портрет, на котором чиновник изображен чуть ниже колен…
— А это кто? — спросили мы Александра хором.
— Это — один из родственников Брынцалова. Служил по почтовому ведомству.
Что же, желание воскресить «корни» — достойнейшее… Видимо, почтовый чиновник будет висеть здесь, в зале, поблизости от «Тайной вечери»…
И повел нас Саша дальше… Да, кстати, все это время за нами неслышно (ковры же кругом) ходил охранник… И попали мы, свят, свят, свят, в спальню Владимира Алексеевича и Натальи Геннадиевны. И писать я о ней ничего не буду. Ну кровать, ну широкая, ну гарнитурная… Ну все сияет-блистает… И опять же ковер…
А вот что заметила, потому что уходила самой последней, — горничная… или как ее здесь называют, едва мы за дверь… ну давай распылять какую-то довольно вонючую жидкость из баллончика.
— Что это у вас? — спрашиваю.
— Противобактериальный препарат, — был ответ.
Между тем нас ведут на третий этаж, где располагаются комнаты для гостей. Очень, надо сказать, уютные комнаты: в одной покрывало, белое, воздушное, в другой — розовое, воздушное, в третьей — сиреневое, воздушное… И всюду большие и не очень вазы, которые делает на своем заводе младшая сестра Владимира Алексеевича Татьяна из местной глины в манере старинных мастеров.
Еще нам оставалось осмотреть ванные комнаты хозяев дачи. И мы их осмотрели… ну мрамор, ну а почему бы и нет? Тут же и сауна. И еще побывали в туалете, где в се, разумеется, суперсовершенно, как… Даже не знаю, как сказать… Ну чудо и чудо! Выйдешь оттуда и хочешь не хочешь, почувствуешь себя человеком с большой буквы.
А еще нам показали зальчик, уставленный тренажерами. Замелькали цифры — пять тысяч, десять тысяч долларов… Спортивные эти штуковины тоже сияли-сверкали и лоснились первоклассной кожей и прелестно смотрелись на фоне ярко-синих стен.
Только я вот, опять же как женщина, а значит, существо вредное, лезущее то и дело куда его не просят, спросила всезнающего Александра:
— А где здесь вентиляция?
Добросовестно пошарил глазами, не нашел, пожал плечами.
Мне же подумалось: как же это упустил вездесущий Владимир Алексеевич, каким же нужно обладать сверхздоровьем, чтобы изматывать свое тело в этом помещеньице, где так казенно, невкусно пахнет и ниоткуда не бьет живительная струя свежего воздуха и ни краешка неба не видать!
Ну да какое же мое свинячье дело!
Впрочем, раз я сподобилась сие увидеть — как не покумекать, даже если и не просят…
В последний раз прошли под последней люстрой, свисающей с низковатого потолка так доступно, что, кажется, при желании можно с ней поцеловаться, и опять очутились на улице…
Судя по вопросам переводчицы, я поняла, что голландцы рассчитывали снять уж если не саму Наталью Геннадиевну, то хотя бы ее детишек. Но им Александр объяснил:
— Сейчас дети спят…
Стало быть, таинственные дети и таинственная Наталья Геннадиевна остались для нас где-то там… А мы прошли поблизости, что-то увидев и поняв, а что-то недоглядев и только догадываясь, к чему это и о чем то…
Однако «красивая жизнь» миллиардера В.А. Брынцалова на всем этом, что было нам показано, вовсе не оборвалась.
— Едем смотреть новый дом, который дарит Владимир Алексеевич своей жене, — сказал неутомимый пресс-секретарь.
Сели в машины, поехали. Высадились возле монументального кирпичного строения этажей в пять, похожего то ли на будущее административное здание, то ли на замок. Оно находилось пока в том самом далеком от совершенства состоянии, когда только что воздвигнуты стены, в пустых провалах окон гуляет ветер, кругом лежат стройматериалы и пахнет сыростью. Голландцы тотчас же принялись снимать…
Кстати, забыла упомянуть одну деталь, связанную с посещением той, обжитой дачи. Один из иноземцев, когда мы все вышли из столовой, где над длинным столом чуть внаклон темнело деревянное «полотно» «Тайной вечери», сотворенное безымянным талантливым мастером, — остался там, с Евангелием в руках для одинокой молитвы… И молился довольно долго.
В этой же недостроенной громадине наши голоса гулко отдаются от стен, здесь легко потеряться в обилии будущих комнат и залов.
На последнем, верхнем этаже приятно пахнет деревом и еще борщом. Золотистыми деревянными панелями закрыт потолок и покатые стены. Здесь же за столом обедают рабочие. Горячий, с парком борщ, котлеты горкой. Чувствуется добротная, сытная пища. И лица веселые, довольные.
— Ах, как хорошо у вас тут! Какое красивое дерево! — говорю я.
— Из Италии везли! — бойко и чуть горделиво отвечает один из них.
— А что, у нас в России такого не нашлось?
— Видно, не нашлось, — и беспечально объясняет, — весной все это дерево отдерем и выбросим, надо будет крышу делать.
— Как так?!
— А так…
Между тем Александр стоит с голландцами у окна и через переводчицу объясняет им:
— Владимир Алексеевич называет этот дом Наташиным… Он хочет, чтобы здесь ей было хорошо, удобно, уютно. Вон там, вдали, видите, пруд? Он хочет, чтобы дом стоял не в окружении маленьких частных строений, как сейчас, а в парке, в саду. Поэтому он собирается скупить все дома, что стоят вокруг, очистить, так сказать, дорогу к пруду. Чтобы этот дом занимал не восемь-десять соток, а много места. В пруд собирается рыбу запустить, а предварительно его очистить. Чтобы жить и радоваться жизни.
— А куда денутся люди из домов, которые вон там и вон там? Куда они выселятся? — интересуются голландцы.
— Владимир Алексеевич это продумал, — отвечает Александр. — У него была возможность либо надавит на местных чиновников, которые бы сами выселили это население, или поступить как настоящий капиталист-социалист. Он выбрал второй путь, предложил людям, которые живут поблизости от этого его нового дома, — новые коттеджи, двухэтажные, со всеми удобствами здесь же, в Салтыковке. Вон в то окно видны дома, которые он построил уже и где живут. И электричество провел, и заасфальтировал дорогу… Все за свой счет.
В окно действительно видны новенькие кирпичные дома. Впрочем, я видела их по телевизору. Репортеры просили новоселов сказать что-нибудь о том, как им нравится новое жилье, и те об этом говорили, кто более складно, а кто и не очень.
— Александр, а все переселенцы славят Владимира Алексеевича? Все довольны? — интересуюсь. Потому что это и впрямь интересно — явились внезапные, посторонние люди и в угоду своему капиталистическому капризу сломали пусть старенькое, но родное, родовое, привычное жилище… Это же, крути не крути, а сюжет, близкий к знаменитой распутинской «Матере»…
— Знаешь, — отзывается Александр, — чем больше он, Брынцалов, тут делает, тем меньше довольства. Вообрази — голосовали за Зюганова!
— Эти самые осчастливленные?
— Ну! Дарит дом, говорит: «Вот тебе дом. За кого будешь голосовать?» Тот говорит: «За коммунистов». «Почему?» Отвечает: «Потому». Кстати, здесь, в Салтыковке, Владимир Алексеевич построил для своих родственников, для друзей семь хороших домов. Повторю: это человек общинный. Он хочет, чтобы было хорошо не только ему, но всем близким, всем тем, кто всегда был с ним вместе, помогал, сочувствовал. Он помнит добро.
Далее Александр повел голландцев демонстрировать широкую, в будущем явно парадную лестницу и сообщил как бы между прочим:
— Вообще стоимость этого дома восемнадцать миллионов долларов. Коробку делали югославы, те самые, которые строили цеха на «Ферейне». Очень хорошие строители. А вот по этой лестнице будет нестись водопад…
— Как так?!
— Не настоящий, голографический. Вообрази — гости поднимаются по ступенькам в кипении водопадных струй… А вон там будет бассейн… А вон там спортивный зал… А вон там…
Рабочие, я заметила, чуть усмешливо наблюдали на нами и прислушивались к словам пресс-секретаря.
— Ну как вам все это? Работа на миллиардера и его жену? — не утерпела, спросила.
— А чего? — ответил уклончиво один из них, пожав плечами. — наше дело маленькое…
И вот тут хочешь не хочешь, но задумалась невольно не только о происходящем вширь и вглубь процессе созидания замков-дворцов для отдельно взятых новоиспеченных миллиардерш, но и о формовке всякого рода слуг для них, лакеев, рабочих, коим предписано исполнять все их миллионерско-миллиардерские пожелания. И сколь недолго вращалась я, так сказать, в этой «высшей сфере», а не могла не заметить, трудно, ох как трудно перековываться недавнему советскому человеку в услужителя барской воли. Тем более что все эти люди где-то про себя уж непременно держат колючее, язвительное, с молоком матери всосанное — «гляди на них, из грязи да в князи». Юморок в глазах на вопрос о «хозяевах» я замечала не только у строительных рабочих дворца-замка с намеченным голографическим водопадом, но и в глазах другой обслуги. И вывела, вероятно к огорчению миллионеров-миллиардеров, что нет как нет к ним почитания у набранных там-сям лакеев-швейцаров и тому подобного.