Бенилов Евгений. Человек, который хотел понять все

   —  — Может, Бог видел, что они достойны Третьего Яруса безо всяких испытаний?
   —  — Э, нет. В таких случаях он просто переводит человека с Первого Яруса сразу на Третий.
   —  — Неужто и так бывает? — удивился Франц. — Тогда остается только предположить, что это ошибки. Должен же Бог иногда ошибаться?
   —  — И такая теория есть. — Фриц улыбнулся. — Кстати, скажу я вам, она заслуживает большего внимания, чем кажется с первого взгляда. Один из моих коллег, анализируя всевозможные аномалии, выявил очень интересные совпадения — так сказать, закономерности отклонений от закономерностей … Но мне не хочется сейчас вдаваться в подробности — мы и так обсуждаем «теорию испытаний» слишком долго. А ведь есть, как минимум, еще четыре версии, каждая из которых тоже объясняет многие, если не все, факты.
   —  — Например? — заинтересовался Франц. — Хотя нет, подождите, я хочу спросить о другом: что эта за планета, где мы сейчас находимся? Вы вообще физическую сторону этого мира исследуете?
   —  — Почти нет … — без интереса отвечал Фриц. — И по очень простой причине: для изучения физики здесь ровно те же возможности, что и в досмертной жизни, а вот для философии — море новой информации. Вы только подумайте: все до одной теории загробной жизни оказались неверны! Перед нашими глазами развертывается невиданный спектакль — и он ждет своего обьяснения. Это — величайший вызов, брошенный Богом человеку!
   Щеки Фрица разрумянились, глаза горели. Привстав, он достал из заднего кармана носовой платок и громко высморкался.
   —  — Я не понимаю этого. — Франц откашлялся. — Физическая и философская стороны мира связаны: изучение естественных наук наверняка даст ответы и на многие философские вопросы.
   —  — Вся физика здесь точно такая же, как и в предыдущей жизни: релятивистская механика, уравнения Навье — Стокса, поля Янга — Миллса … Поймите же, разница совсем в другом!
   —  — А смерть? — вскричал Франц. — Смерть определяется физикой, химией, если угодно, — но не философией. Объясните, как наши тела и сознания воскресают после физической смерти, — и вы заодно ответите на десятки чисто философских вопросов! Ведь смерть существует и здесь — так вперед, изучайте ее!
   —  — Изучение смерти — это тупик. — возразил Фриц. — Люди изучали ее на протяжении всей истории человечества и все так же далеки от разгадки, как и в самом начале. А у нас ничуть не больше шансов разрешить эту головоломку, чем у них, — то, что смерть происходит с нами во второй раз, ничего не упрощает!… Да, нам добавился огромный кусок новой жизни, но смерть — смерть осталась такой же, какой была. Она так же необратима, из нее никто не возвращается назад — и мы по-прежнему не можем узнать, что произойдет после.
   —  — Да я не спорю, что из смерти никто не возвращается. Но ведь мы все уже по разу умирали — неужели этот опыт не дает материала для обобщений?
   —  — Ровно никакого. — отрубил Фриц. — После первой смерти мы оказались здесь, после второй — можем оказаться где угодно. Гадание в последнем случае столь же целесообразно, сколь и в первом. Припомните всю ту ерунду, которую человечество наплело вокруг смерти за три тысячи лет своей истории!
   —  — А вы пробовали что-нибудь узнать о Четвертом Ярусе?
   —  — Это тоже невозможно, — Фриц покачал головой, — физически невозможно … Не вдаваясь в подробности, скажу, что Система устроена так, что «сверху вниз» информация не передается.
   —  — А снизу вверх?
   —  — Снизу вверх — проще простого: клади в Лифт, да отправляй. Только зачем?…
   —  — А почему считается, что Четвертый Ярус хуже Третьего, если вы о нем ничего не знаете?
   —  — Объективных данных к тому нет. Думаю, что причина здесь психологического характера: люди со Второго Яруса попадают сюда, намучившись, — ну и решают, что от добра добра не ищут.
   Франц взял с тумбочки стакан воды и отпил несколько глотков. Оживление, испытываемое им в начале разговора, улетучилось — он чувствовал лишь усталость.
   —  — Ладно, — сказал он. — Бог с ней, со смертью, Бог с ним, с Четвертым Ярусом … Но ведь не может вся здешняя физика быть той же самой — иначе каким же образом мое тело в мгновение ока перенеслось сюда в после аварии? А где находится этот мир по отношению к «досмертному» миру — на другой планете, в девятом измерении? Где находятся остальные ярусы? Да это противно человеческой природе — удовлетвориться изучением одного, пусть даже очень большого, куска мира и игнорировать все остальное!
   —  — Вы слишком любопытны, — с еле заметной усмешкой произнес Фриц. — это мешает концентрации. Ничего, побудете у нас подольше …
   —  — У меня есть два вопроса. — перебил его Франц, — Первый: в каком виде появляются здесь люди, умершие от старости?
   —  — Никто никогда не умирает от одной старости. Всегда есть какие-нибудь болезни или травмы — а когда человек оказывается здесь, они исчезают без следа. Иными словами, Бог переносит сюда всех абсолютно здоровыми, а потом дает дожить отпущенный каждому срок жизни до конца.
   —  — Второй вопрос, — сказал Франц, — если Бог испытывает человека, то чем Он испытывает его здесь, на Третьем Ярусе?
   Перед ответом Следователь сделал паузу — дождь заполнил ее барабанной дробью капель по черному стеклу окна.
   —  — Счастьем. — Фриц улыбнулся, лицо его осветилось. — Человек может быть здесь очень счастлив, Франц. Если только он хочет этого: интересная работа, любимая женщина … друзья, понимающие с полуслова и интересующиеся тем же, чем и он … Что вам нужно еще?
   —  — Не знаю, может быть, и ничего. — Франц прислушался к себе. — Нет: мне нужен, как минимум, еще один ингредиент.
   —  — Какой?
   —  — Я хочу понимать все.
   Фриц выпрямился на своем стуле и, подняв указательный палец, покачал рукой, как стрелкой метронома.
   —  — Это невозможно.
   Слово «невозможно» упало на пол, как гиря.
   —  — Почему?
   Прежде чем ответить, Следователь помедлил, собираясь с мыслями.
   —  — Что такое понимание? — он поправил на переносице очки, — Для вас — человека, обладающего навыками логического мышления, — понимание есть сведение сложных явлений к элементарным законам. Но, что вы хотите считать элементарным? Если — физические законы, то это нереально: слишком велико расстояние между надежным миром физики и здешним непредсказуемым хаосом. Или нет, не совсем так: нереально для одного человека, начинающего с нуля …
   —  — Погодите, Фриц! Вы забываете, что я пришел не на пустое место. Ведь до меня здесь существовали вы, а до вас — ваши предшественники! Вы накопили море информации — разве это называется «начинать с нуля»?
   Фриц улыбнулся — он явно наслаждался дискуссией.
   —  — Вы путаете две близкие, но, все же, различающиеся вещи: знание и понимание. Знание можно накопить и передать по наследству, понимание — нельзя. Понимание является знанием лишь на одну четверть, а на остальные три — принятием и приятием мира, в котором живешь. Однако, здешний мир слишком другой: если вы не родились в нем, вам никогда не достигнуть того интеллектуального комфорта, который называется «полным пониманием» …
   —  — Достигают ли его родившиеся здесь дети?
   —  — Достигают, но только в том, что касается Третьего Яруса, а о Первом и Втором они имеют еще меньше понимания, чем вы. И, кстати, Третий Ярус — самый логичный с точки зрения досмертной жизни.
   —  — Вы усложняете. — сказал Франц после недолгой паузы. — Для меня понимание является знанием на 99 процентов, а не на 25. И еще: чувство интеллектуального комфорта мне дает не столько конечная цель, сколько движение к ней. — он помолчал, проверяя свою логику, — Я должен непрерывно двигаться к абсолютному пониманию — иначе я сойду с ума!
   —  — Вы делаете серьезную ошибку, Франц. — возразил Следователь, — Абсолютное понимание — это химера, мираж … движение в этом направлении не приведет вас ни к чему хорошему. Сделайте уступку, стремитесь к ограниченному пониманию — к пониманию ближайшей к вам части мира. Как я.
   Воцарилась тишина.
   —  — Я не хочу сейчас об этом думать … — к усталости Франца добавилась головная боль. — У меня ведь есть время?
   —  — До завтра. — ровным голосом произнес Следователь. — Завтра в восемь утра мне нужен ответ — Таня разве вам не говорила?
   —  — Нет … Какой ответ?
   —  — Остаетесь ли вы здесь или переходите на Четвертый Ярус.
   —  — Что-о? — вскричал Франц. — Да я в первый раз об этом слышу! Почему завтра?
   —  — Обычный порядок: не позднее семидесяти дней по прибытии на Третий Ярус.
   —  — Вот это новость! — Франц резко выпрямился на подушке и тут же, сморщившись от боли, бессильно откинулся назад. — Да я и не думал об этом. Ну, я ей скажу … — он внезапно разозлился на идиотский поступок Тани, забывшей сообщить ему о предстоящем решении. — А почему такая спешка? У вас что — инструкция?
   —  — Инструкция?… — Фриц озадаченно поправил на переносице очки. — Да нет … мы просто всегда так делали. Ну, если хотите, могу дать вам отсрочку — скажем, до послезавтрашнего вечера, хорошо? — Следователь подобрал с пола свой атташе-кейс и встал на ноги. — Подумайте, время есть … да и решение, в общем-то, очевидно. — уже от двери он обернулся назад, — Я приду послезавтра в семь вечера: подпишем бессрочную приостановку следствия и все дела … До свиданья.
   —  — До свиданья. — отозвался Франц, опустил голову на подушку и отвернулся к окну.
   Черное стекло окна отражало лишь белый потолок.

3. Таня: Прощание

   Отклонения от привычного распорядка дня начались сразу же, как только Франц формально отказался от приостановки следствия. Стоило лишь Следователю выйти из палаты, унося в своем атташе-кейсе Постановление о передаче дела на Четвертый Ярус, как в дверь вошла Вторая Медсестра, отсоединила от францевой руки провода и отключила аппаратуру на этажерке у стены. Очевидно, он более не считался пациентом Госпиталя — в соответствии с чем восьмичасовый визит Доктора также оказался отменен.
   Следующая по счету неожиданность произошла сразу после ужина: Медсестра принесла большую хрустальную вазу с осенними листьями и, сказав что-то ласково-обволакивающее, поставила на тумбочку. Франц глубоко вздохнул — и наяву ощутил снившийся ему сквозь закрытое окно запах осени.
   Наконец, перед сном ему не дали очередной порции таблеток: Вторая пришла в палату с пустыми руками — ни блюдечка с лекарствами, ни стакана воды. Франц вопросительно посмотрел на нее и изобразил, как бросает таблетку в рот и запивает ее водой, но Медсестра, мягко улыбаясь, покачала головой. Потом она подошла к постели, наклонилась и неожиданно поцеловала его в губы. Пока ошеломленный Франц приходил в себя, Вторая погасила свет и вышла, оставив позади себя, как чеширский кот, реящую в темноте воздуха улыбку.
   Франц остался один. Из-под полупрозрачной кисеи облаков в окно просвечивала полная луна, дождя не было. Спать он пока не собирался — он собирался думать. Хотя, чего там думать? Постановление подписано — обратного пути нет …
   Он закрыл глаза, в который раз проверяя правильность своего решения внутренними ощущениями … на душе было смутно. Подписание Постановления не казалось бесповоротным, все еще десять раз может измениться …
   Хотя, с другой стороны, что может измениться: завтра в восемь за ним заедет Фриц — и все, конец Третьему Ярусу.
   И все, конец его отношениям с Таней.
   Немного притупившаяся боль ожила вновь — чуть ниже раны в груди, в районе солнечного сплетения. А еще говорят, что от любви должно болеть сердце … чушь — скорее ближе к желудку. Франц усмехнулся — целебная ирония спасет его, как всегда.
   А может, все-таки, остаться? Попросить Фрица порвать проклятое Постановление — и пусть подбросит его завтра утром на своей машине до таниного дома! Франц представил себе, как нажимает кнопку звонка и ничего не ожидающая, еще сонная Таня открывает дверь. И тогда он скажет ей: «Я остаюсь!» — а она бросится ему на грудь и прильнет теплым тоненьким телом. Господи, зачем он все это затеял?!…
   —  — Господи, зачем ты все это затеял?!…
   Вздрогнув от неожиданности, он открыл глаза: дверь в палату была приоткрыта, на пороге, черным силуэтом, — Таня.
   —  — Закрой дверь. — тихо сказал Франц. — И говори шепотом, если не хочешь, чтобы тебя вывели со скандалом. Как ты вообще сюда пробралась?
   Плохо различимая в темноте комнаты, Таня отделилась от притолоки и с громким щелчком затворила дверь.
   —  — Через вход. — сказала она в полный голос. — В корпусе никого, кроме нас, нет.
   —  — Откуда ты знаешь?
   —  — Чувствую.
   Она невесомо присела на край кровати.
   —  — Что, подписал?
   —  — Подписал. — Франц нажал на кнопку, чтобы приподнять изголовье, но кровать осталась в горизонтальном положении. — Что за черт!…
   —  — Электричества нигде нет — можешь не пытаться.
   —  — А свет в коридорах?
   —  — Говорю тебе, нет нигде.
   От нее исходил слабый запах духов и осенней свежести.
   —  — Почему ты не хочешь остаться на Третьем Ярусе? — спросила Таня.
   —  — А почему ты не хочешь уйти со мной на Четвертый?
   —  — Я тебе говорила: я боюсь.
   —  — И я тебе говорил: я не могу жить, не понимая.
   —  — А я тебе на это отвечала: ты все равно не сможешь понять все и до конца.
   —  — А я тебе на это отвечал: я должен хотя бы попытаться.
   Поток серебристого света, струившийся в окно, плавно усиливался — облачко, закрывавшее луну, сплолзало, уносимое ветром. Если б не зеленые глаза, лицо Тани казалось бы сделанным из гипса.
   —  — Чушь! — с неожиданным озлоблением выдохнула она. — В какой дурацкой книжке ты это вычитал? Такая чепуха не может быть настоящей причиной — нормальный человек не поедет черт знает куда из-за выдуманного идиотизма! Так делают только герои подростковых книжек про покорение Антарктики! — Таня захлебывалась словами, — Да скажи ты мне, наконец, правду, идиот … мучитель …
   —  — Я тебе уже сказал — постарайся понять.
   —  — Я не могу.
   На несколько секунд стало тихо.
   —  — Извини. Я была не права.
   Таня встала и отошла к окну.
   —  — Постарайся понять, — повторил Франц, — как бы книжно это ни звучало: я не могу быть счастлив, не поняв произошедшего. Я должен дойти до конца.
   —  — Конца чего?
   —  — Конца Лабиринта.
   —  — А если у него нет конца? — по голосу Тани было слышно, что она вот-вот заплачет.
   —  — Тогда я просто должен идти. В нужном направлении.
   —  — Нужном кому?
   —  — Мне. Для моего понимания.
   Раздались всхлипывания — тихие и жалостливые.
   —  — Перестань, малыш. — скривившись от боли, Франц сел на постели. — Иди сюда.
   Черный силуэт у окна не шевельнулся.
   —  — Брось … — Таня вздохнула, сдерживая всхлипы, — Если б ты меня жалел, то остался бы здесь.
   —  — А если б ты меня любила, то пошла бы со мной.
   —  — Я тебя люблю — ты это знаешь.
   Прежде, чем ответить, Франц прислушался к своим ощущениям.
   —  — Знаю.
   Резким движением Таня повернулась к нему.
   —  — Может, все-таки останешься? Если мне не веришь, так хоть послушай Фрица: здесь можно быть счастливым. Хочешь заниматься наукой? Занимайся — физикой, математикой, чем угодно … Не хочешь математикой, разбирайся вместе с ним в этом идиотском балагане, в котором мы живем. Ну чего тебя несет на Четвертый Ярус?
   —  — Я тебе уже говорил: сидя здесь, я ни в чем разобраться не смогу.
   —  — А как же Фриц? Он что, этого не понимает? — Таня шагнула вперед. — Если хочешь знать, ты даже похож на него внешне — только без очков. Даже имя — и то похоже!
   —  — Да при чем здесь имя?
   —  — При том: если он может быть здесь счастлив, значит и ты сможешь!
   —  — Не значит.
   —  — Господи, ну что тебе еще сказать? — было видно, что Таня старается успокоиться. — Подумай еще раз, может …
   —  — Я уже подписал Постановление — ты знаешь.
   Таня шагнула вперед и опустилась на край кровати.
   —  — Знаю. — тихо сказала она. — А я подписала бумажку, что остаюсь.
   Стало тихо.
   Первым нарушил молчание Франц:
   —  — Слушай, если б ты согласилась уйти со мной, то, может, мы смогли бы уговорить Фрица …
   —  — Я тебе говорила сто раз — я боюсь.
   —  — Боишься чего?
   —  — Всего: боли, голода, пыток, унижений … Боюсь неизвестности.
   —  — Кто сказал, что на Четвертом Ярусе тебя будут пытать? Да по всем теориям Фрица …
   —  — Не знаю я ваших дурацких теорий. И не хочу знать — ни одна теория не может предсказать того, что будет дальше.
   Франц откинулся на подушку.
   —  — Трудно с тобой. Ты не слушаешься голоса разума.
   —  — А ты? — Таня гневно повернулась к нему. — Ты слушаешься? Только законченный идиот попрется отсюда неизвестно куда!
   —  — Ты можешь разговаровать спокойно? Или хотя бы вежливо?
   Таня опять встала и отошла к окну.
   —  — Извини. — и после долгого молчание. — Я, наверно, пойду — мы с тобой не договоримся …
   —  — Подожди. — Францу стало страшно, что она действительно уйдет. — Подожди, я согласен — никакие теории не могут предсказать того, что будет на Четвертом Ярусе. Но предчувствия … предчувствиям-то ведь ты веришь?
   —  — У меня нет предчувствий насчет Четвертого Яруса. — голос Тани звучал глухо и бесстрастно.
   —  — А у меня есть — насчет Третьего. Я чувствую фальшивку.
   —  — Ты не умеешь чувствовать. Ты умеешь только наблюдать и делать выводы.
   —  — Называй это, как хочешь, — но здесь слишком чисто, слишком тепло … Этот Фриц — слишком дружелюбен и слишком увлечен своей наукой … А при этом не понимает и половины из того, что происходит вокруг! Здесь есть что-то от Первого Яруса: медсестры и врачи, разговаривающие на никому не известном языке, какие-то таблетки …
   Таня резко обернулась и подошла к кровати.
   —  — Ну, тогда все сходится: если Третий Ярус похож на Первый, то тогда Четвертый будет похож на Второй. Это как раз то, во что они здесь верят! — Она опять села на край постели и склонилась над Францем. — Может, все-таки, останешься?
   —  — Знаешь, чем наш разговор отличается от партии в шахматы?
   —  — Чем? — непонимающе переспросила Таня.
   —  — Тем, что после троекратного повторения позиции шахматные игроки автоматически соглашаются на ничью.
   Какое-то мгновение Таня молчала, склонившись в темноте над Францем, потом громко всхлипнула.
   —  — Ты … ты …
   На его лицо закапали слезы — это была неудачная шутка.
   —  — Извини меня, малыш, — торопливо сказал Франц, — я не хотел тебя обидеть. — он притянул ее к себе за шею.

4. Таня: Развязка

   Осторожно, чтобы избежать щелчка, Таня закрыла дверь. Теперь: два пролета вниз по лестнице, двенадцать шагов до машины, двадцать два километра до Города. А сколько лет до конца жизни? Ей всего тридцать три — остатка жизни может хватить надолго.
   "Без Малыша — НЕ ХОЧУ ЖИТЬ!
   Тогда иди с ним вместе.
   А идти с ним — НЕ МОГУ! Легко ему говорить, когда он не знает, как эта гадина мучила меня на Втором Ярусе."
   Она медленно пошла в кромешной темноте коридора, ведя рукой по стене, чтобы не пропустить вход на лестницу.
   "А что ему до того?… Она ему, вроде, даже понравилась.
   Перестань, ну что ты городишь!
   А чего он оттолкнул ее в сторону, когда те начали стрелять?
   Добрый он, оттого и оттолкнул. А ты — дура! Скажи спасибо, что он не помнит, что ты тогда в Лифте наговорила!
   Пускай вспоминает — мне до этого дела нет. Все равно он меня бросил!"
   На улице было темно, моросил дождь. Таня тихонько прикрыла дверцу машины и пристегнулась, потом в последний раз посмотрела на черную глыбу больничного корпуса и окно францевой палаты. Вот оно, рукой подать — на стекле блестят дождевые капли. Какое у него было мирное лицо, когда она уходила … Секунд десять Таня сидела, бессильно уронив руки на руль и опустив голову. Все, пора. Она завела мотор и плавно, на малых оборотах, тронулась с места.
   "Господи, как теперь жить?
   А так — как раньше. До того, как встретила Малыша. И не кривляйся, пожалуйста: выживешь. Поплачешь, помучаешься — и выживешь. Помнишь, как от тебя Иван ушел? А до этого — Сашка?
   Да, по сравнению с Малышом, Сашка и Иван — просто недоделки! Что ты их равняешь!
   Не в том дело, что недоделки — дело в тебе! Ты всю жизнь прожила одна — и выжила. А Сашка и Иван, а теперь Малыш, — даны тебе от щедрот … Много ли, мало — но это избыток, добавок, подарок … несущественный для выживания."
   Выхватываемое фарами из темноты, девственно пустое шоссе набегало на машину монотонной нитью. Воздух со свистом разбивался о ветровое стекло. Не сводя взгляда с дороги, Таня протянула руку назад и зажгла лампу под потолком кабины. Затем, вытянув шею, посмотрела на себя в зеркало заднего обзора: на левой скуле лихорадочный румянец, на правой — красноватый шрам вылез из под толстого слоя грима, под глазами — черные круги и разводы туши. Кошмар … «Ладно, сначала отплачусь, потом отосплюсь … поскорей бы до дома добраться.» Таня выключила свет и нажала посильней на акселератор — машина, урча мощным мотором, плавно ускорилась до ста двадцати.
   «А зачем же ты своему Малышу изменяла, если так его любишь?»
   «Господи, только б не было дома этого … красавца-мужчины. Дура я, дура … сто, тысячу раз дура … Зачем дала ему ключи? А вдруг он сейчас заявился и ждет? — на мгновение ее захлестнула паника, — Нет, он, помнится, собирался за Город с ночевкой …»
   Таня облегченно вздохнула.
   «А-а, молчишь … нечего сказать? Что, может, Малыш тебе как мужчина не подходил? Нет, сама говорила: с ним — лучше всех! Может, он тебе внешне не нравился? Тоже нет: самый красивый, самый лучший. Может, у него характер вредный? Опять же нет: самый добрый, самый умный, самый веселый! Господи, как ты могла спутаться с этим абсолютно чужим тебе человеком? Зачем?!»
   «А и вправду, зачем?» — неожиданно холодно подумала Таня.
   Танины воспоминания. Часть 1
   Сколько она себя помнила — у нее либо никого не было, либо сразу двое. А то и трое … Впрочем, трое бывало не очень часто — пожалуй, даже реже, чем никого. Точнее сказать, только четыре раза и бывало … и, раскрытые окна бил прохладный сухой воздух. Ни встречного, ни попутного
   Странно, она никогда не считала себя шлюхой … да и никто, вроде бы, не считал, кроме сашкиной маменьки. Просто: опытная женщина.
   И ей никогда не приходилось лгать: зачем лгать, когда можно просто не отвечать на вопросы? Она овладела этим приемом очень быстро. К примеру, спрашивает он вечером: «Где ты была в два? Я тебе на работу звонил, а тебя нет.» А ты ему отвечаешь: «Давай потом поговорим, у меня сейчас голова болит.» Если произнести слово «потом» правильным голосом, то человек сразу отстает.
   В первый раз она изменила своему возлюбленному, когда ей не было и восемнадцати. Хотя, строго говоря, можно ли считать это изменой? — она ведь с возлюбленным этим ни разу не спала и даже не целовалась. Да что там целоваться … объяснения между ними — и того не произошло! Надо же, какой дурой была: влюбилась по уши, чуть в обмороки не падала — а не смогла уложить его в постель! Таня работала тогда в маленькой архитектурно-реставрационной конторе и одновременно училась на вечернем — времени не хватало катастрофически. И при всем при том: специально вскакивала каждое утро на четверть часа раньше, припиралась на работу и ждала, пока примчится Колька на своем мотоцикле!… Он всегда приезжал минут за десять до начала рабочего дня: говорил, что движение не такое сильное, — вот она и старалась … Однако ничего из этих утренних тет-а-тетов не получалось: буркнут друг другу здрасьте и засядут за работу, как хомяки за семечки. Колькин стол располагался позади таниного, и та кожей спины чувствовала присутствие своего возлюбленного. Хуже того: как только с улицы доносился звук приближавшегося мотоцикла (комната, где они сидели, находилась на первом этаже), ее сердце поднималось к горлу и оставалось там, пока не приходили остальные сослуживцы. Потом текучка дня засасывала Таню, и она на время забывала о своих переживаниях — до тех пор, пока не кончался рабочий день и Колька, одев свою кожаную тужурку, не направлялся к выходу. И тогда ее волной захлестывало отчаяние, ибо он уходил от нее в Неизвестный Мир Других Девушек — более симпатичных лицом и с намного большей, чем у нее, грудью! Господи, ну не дура ли?…
   А потом была та командировка, где она познакомилась с Давидом.
   Странно, ее почему-то всегда тянуло к евреям — она даже подсчитала один раз: из восемнадцати любовников, включая двух мужей, — семь евреев. Больше одной трети — действительно, избранный народ! А может, это их тянуло к ней. Один из любовников-неевреев неприязненно объяснял этот феномен ее похотливостью: евреи — люди восточные, вот их на развратных и тянет. Чушь! Восточных людей тянет на блондинок, а она — темная шатенка … и вообще, на кожу смуглая. Ну, так или иначе, а первым ее любовником был как раз еврей. Да еще на двадцать пять лет ее старше. В ту командировку они поехали втроем: Таня, ее начальник со странной фамилией Желнораго и Давид Фельдман — представитель Института Реставрации. Как только она увидела его за два дня до отъезда, так сразу что-то опустилось внизу ее живота — она тогда не поняла, что это значит. У Тани с детства на все события и эмоции были свои физиологическии реакции: расстроена чем-то — тошнит, скучно — икает, устала — голова болит с затылка, жалеет кого-нибудь — скулы сводит, будто лимонами объелась. Однако чувство внизу живота не случалось с ней до этого ни разу. Лишь испытав его еще раз (через полгода, совсем с другим мужчиной), Таня поняла, что это ей знак такой: человек этот, если захочет, станет ее любовником. Кстати сказать, с Колькой, своей первой любовью, она ничего такого не чувствовала — а вот с Малышом ощутила с самой первой секунды.