– Блэр, послушай... – Хиллер помолчал. – Господи, это, может быть, звучит как назидание, но все же послушай. Каждый со временем должен прийти к соглашению с самим собой, когда он себе скажет: “Вот это я умею делать хорошо, так что я стану Президентом Соединенных Штатов или получу Пулицеровскую премию. Или – буду самым лучшим журналистом журнала новостей”. Или что угодно другое.
– М-да. Я все еще ищу это “другое”.
– Ты нашел это, и ты это знаешь, но не хочешь себе в этом признаться. Ты знал это и раньше, – когда отказывался от этого места. – Хиллер хлопнул ладонью по столу. – Ты журналист журнала новостей. Это ты умеешь делать хорошо, и это все, что ты вообще умеешь делать хорошо. Может быть, через десять лет ты победишь на конкурсе и станешь кинозвездой, но...
– Мейнард перебил его:
– Ты имеешь в виду, что я посредственность, и должен с этим смириться.
– Нет! Я имею в виду, что ты нашел дело, которое можешь делать хорошо, и ты должен быть доволен, что бы это ни было. Не пытайся прыгнуть выше головы. Ты все перевернешь с ног на голову.
– Да. Я даже могу растерять зубы. – Мейнард встал. – Я еду в Вашингтон.
– А что там, в Вашингтоне?
– Парень из Береговой Охраны, который интересовался этим делом о пропаже судов. Его сняли с работы и поставили заведовать кучкой маяков. Его прозвали “Торговец страхом”. Я хочу с ним потолковать.
Хиллер сказал:
– Именно ты мне говорил, что эти типы из бюро считают себя Вудвордом и Бернстайном. А ты на кого стремишься быть похожим?
– Сейчас конец недели. Я могу делать, что хочу.
– Хорошо. Но подумай о том, что я тебе говорил, ладно?
– Ты имеешь в виду, смириться с тем фактом, что я неудачник?
– Блэр, Бога ради... Мейнард двинулся к двери.
– Я, может быть, и неудачник, Леонард, – сказал он, – но если я и сяду задницей в лужу, я хоть смогу устроить большой всплеск.
Глава 3
Глава 4
– М-да. Я все еще ищу это “другое”.
– Ты нашел это, и ты это знаешь, но не хочешь себе в этом признаться. Ты знал это и раньше, – когда отказывался от этого места. – Хиллер хлопнул ладонью по столу. – Ты журналист журнала новостей. Это ты умеешь делать хорошо, и это все, что ты вообще умеешь делать хорошо. Может быть, через десять лет ты победишь на конкурсе и станешь кинозвездой, но...
– Мейнард перебил его:
– Ты имеешь в виду, что я посредственность, и должен с этим смириться.
– Нет! Я имею в виду, что ты нашел дело, которое можешь делать хорошо, и ты должен быть доволен, что бы это ни было. Не пытайся прыгнуть выше головы. Ты все перевернешь с ног на голову.
– Да. Я даже могу растерять зубы. – Мейнард встал. – Я еду в Вашингтон.
– А что там, в Вашингтоне?
– Парень из Береговой Охраны, который интересовался этим делом о пропаже судов. Его сняли с работы и поставили заведовать кучкой маяков. Его прозвали “Торговец страхом”. Я хочу с ним потолковать.
Хиллер сказал:
– Именно ты мне говорил, что эти типы из бюро считают себя Вудвордом и Бернстайном. А ты на кого стремишься быть похожим?
– Сейчас конец недели. Я могу делать, что хочу.
– Хорошо. Но подумай о том, что я тебе говорил, ладно?
– Ты имеешь в виду, смириться с тем фактом, что я неудачник?
– Блэр, Бога ради... Мейнард двинулся к двери.
– Я, может быть, и неудачник, Леонард, – сказал он, – но если я и сяду задницей в лужу, я хоть смогу устроить большой всплеск.
Глава 3
Они плыли вместе, как ради безопасности, так и за компанию. Они были компаньонами в учетной фирме в Монтклэре, штат Нью-Джерси, один – специалист по налогам, другой – по ревизиям отчетности. В Уортоне они жили в одной комнате, бухгалтерскому делу учились в одной и той же фирме, и работали вместе в течение 25 лет. Их яхты были построены одним и тем же человеком по одному и тому же проекту: одна мачта, которая могла нести грот и стаксель; две комфортабельных койки посредине и две поменьше – ближе к носу; сухой кокпит; простой, но надежный вспомогательный двигатель; великолепные средства связи. Единственное различие между яхтами “Пенцанс” Барта Ласло и “Пайнафор” Уолтера Бургиса состояло в высоте потолков. Жена Барта, Белла, была шести футов ростом, в то время как и Эллен, и Уолтер Бургис были не выше пяти футов и десяти дюймов.
И Бургисы и Ласло плавали вместе каждый отпуск, начиная с 1965 года. Они неделями обсуждали маршрут, изучали портовое обслуживание – где можно найти лед, воду и топливо, где есть открытые для публики души, где расположены приличные рестораны, – планировали отклонения от маршрута ради посещения исторических мест. Они по возможности старались предусмотреть все.
В этом году они решили воплотить в жизнь свою давнюю мечту – проплыть от Майами до Гаити, через Багамские острова. В качестве особого средства предосторожности на каждом судне было ружье 12-го калибра с пятьюдесятью патронами, начиненными крупной дробью; ружья были разобраны и спрятаны в запирающихся шкафчиках с едой, когда они проходили таможню на Багамах.
Дважды – один раз на Эльютере, другой раз на Крукед-Айленд – к ним обращались бродяги с пристани, молодые, чрезмерно очаровательные американцы, которые умоляли, чтобы они отвезли их на юг (куда угодно, только южнее), а за это они были готовы выполнять любую работу. Но и Ласло, и Бургисы читали предупреждения. Береговой Охраны, и отказали.
Весь день ветер дул с востока, с постоянной скоростью в десять узлов, и не было никаких оснований полагать – судя по радиопрогнозу, по небу и по самому ветру, – что он в ближайшее время изменится. Поэтому “Пенцанс” и “Пайнафор” медленно плыли на юго-восток вдоль западного побережья низкого острова в поисках удобного места для стоянки.
Этого острова не было на картах Гидрографического центра Министерства Обороны, но подобные упущения их давно уже не удивляли. В этих местах карта – весьма ненадежный спутник: мели появлялись там, где их не должно было быть; глубоководные каналы разделяли острова, которые, судя по карте, были одним островом; маяки, указанные на картах, представляли собой кучки развалин; “подводные рифы” оказывались целыми островами, а острова, имевшие названия, оказывались линией бурунов. Работа штурмана велась по принципу “Имеешь то, что видишь”. Вследствие этого Ласло и Бургис никогда не плавали в ночное время.
Сидя за штурвалом своей яхты, идущей в ста футах впереди “Пайнафора”, Ласло осматривал скалистый берег. Остров был примерно в полмили длиной, десятифутовые утесы поросли кустарником, колючками и сизалем – тропической агавой. Ласло лениво отметил, что листья сизаля были оборваны и теперь нарастали по-новому. Здесь, должно быть, когда-то заготавливали сизаль – из него делались веревки. Но, хотя Ласло и не мог окинуть взглядом внутренность острова (если таковая имелась), можно было не сомневаться в том, что теперь остров заброшен. Там никто не жил. Там никто и не мог жить, кроме птиц. И насекомых...
– Ты бы лучше достала репеллент, дорогая, – сказал Ласло, – боюсь, что вечером будет много насекомых.
– Но ты же не будешь сходить на берег, – возразила Белла, указывая на безлюдную местность, – только не туда.
– Нет, но здесь слишком глубоко, чтобы можно было бросить якорь. Нам придется подойти к берегу. А ты же знаешь, какие радары у этих крылатых дьяволов.
Ласло заметил разрыв в линии утесов. Он снял с переборки микрофон.
– Уолтер, там есть залив. Я направляюсь туда.
– Хорошо, – послышался голос Бургиса. – Здесь, конечно, невозможно бросить якорь. Я его ни за что не вытащу.
Приблизившись, Ласло увидел перед собой небольшую гавань ярдов сто в ширину, углублявшуюся в сушу ярдов на двести. В дальнем конце он заметил ржавые колеи, поднимавшиеся по берегу к зарослям агав.
– Это чтобы возить тележки с сизалем, – сказал он, предупредив вопрос Беллы. – Здесь, вероятно, его грузили на корабль.
Пока Бургис ждал у входа в гавань, Ласло ставил “Пенцанс” на якорь. Он завел мотор, чтобы отвести судно в безопасное место: сейчас был прилив, и судно развернулось кормой к берегу. Но через несколько часов прилив ослабнет и начнется отлив; яхтам потребуется много места, чтобы поворачиваться вместе с течением. К утру их развернет кормой к морю.
Как только судно оказалось под ветром, на них напали насекомые – москиты-камикадзе, крошечные черные комары, укусы которых не чесались и не зудели, но зато оставляли потом болезненные рубцы. Ласло снял темные очки и часы (яд этих насекомых разъедал пластмассовые линзы, они сначала мутнели, а затем, через несколько недель, покрывались трещинами и рассыпались на куски), и жена опрыскала его репеллентом – от пробора в волосах до подошв.
“Пайнафор” встал на якорь со стороны кормы “Пенцанса”. Супруги Ласло подтянули резиновую лодку “Зодиак”, привязанную к корме их судна, забрались в нее и поплыли по течению к “Пайнафору”. В то время как Уолтер Бургис смешивал мартини, Эллен и Белла разожгли уголь в хибати, очаге, устроенном на корме “Пайнафора”.
Когда они ели бифштексы с консервированным petits pois[3]. наблюдая за заходом солнца, вода за кормой вскипела от мечущейся, прыгающей, кормящейся рыбы.
– Щуки, – сказал Бургис.
– В самом деле? – спросил Ласло. – Откуда ты знаешь?
– Он не знает, – сказала Эллен Бургис. – Для него все, что в воде, это щуки, а когда он купается и они его кусают, тогда это акулы.
– Это не так, Эллен, – возразил Бургис. – У меня, действительно, есть некоторое... э-э, уважение... к людоедам. Можешь назвать это патологическим страхом, если хочешь. А эти очень характерно махают хвостовыми плавниками, почти так же, как наши щуки. – Он улыбнулся. – Видишь ли, даже такие педанты, как я, иногда знают, о чем говорят.
Ласло покончил с едой и, сполоснув тарелку, вылил воду за борт.
– Я, конечно, понимаю, ихтиологический симпозиум – это здорово, – сказал он, – но, думаю, пора спать. Назавтра у нас большие планы. Кто хочет дежурить первым?
– Как, и здесь надо нести дежурство? – жалобно спросила Белла Ласло. – Погода хорошая, бурь не предсказывали, и никакого оживленного движения здесь нет.
– Мы сами выработали правила, – ответил ее муж, – и должны им следовать.
– Но что может произойти?
– Перемена ветра, внезапный шквал, что угодно.
– Даже браконьеры, – добавил Бургис. – В книге написано, что везде от Гаити до Кубы можно встретить браконьеров, которые ловят омаров. Хотите верьте, хотите нет, но они могут забраться на судно и обчистить его целиком, пока ты спишь.
– У нас нет ничего такого, что им могло бы потребоваться.
– А нам неизвестно, что им может потребоваться. Но что им точно необходимо, так это репелленты от насекомых, и они могут убить за одно прысканье.
– Это основной морской закон, – сказал Ласло. – Мы каждую ночь несем дежурство, даже в портах, и просыпаемся живыми и здоровыми. Какой смысл нарушать традиции? – Он подтянул “Зодиак”, прыгнул в лодку и держал ее рядом с бортом “Пайнафора”, пока в нее не забралась Белла.
Оттолкнувшись в сторону “Пенцанса”, они услышали слова Бургиса:
– Сейчас восемь тридцать. Эллен будет дежурить с десяти тридцати, а в пол-одиннадцатого разбудит тебя, Белла.
Белла помахала рукой.
Бургис перевернул хибати, высыпав угольные брикеты за борт. Он смотрел, как щуки окружили упавшие кусочки, поплавали вокруг них и, заключив, что угли несъедобны, уплыли во тьму. Он спустился вниз и вернулся с “ремингтоном”, который зарядил тремя патронами.
– Ты действительно думаешь, что это необходимо? – спросила жена, вытирая посуду.
– Если ты стоишь на часах, так и стой на часах. Иначе какой смысл дежурить?
На небе не было облаков, которые могли бы отражать свет, поэтому, как только солнце опустилось за горизонт, небо быстро потемнело.
Эллен Бургис взглянула на часы.
– Ну что же...
– Можешь попытаться. Лучше хоть как-нибудь поспать, чем вообще не спать.
– Хорошо. – Она сошла вниз и закрыла занавеску в дверном проеме.
Бургис взял с собой чемодан, полный книг. Дома у него едва хватало времени, чтобы читать что-то еще, кроме ежедневных газет и торговых журналов, так что в течение года он откладывал на отпуск кучи книг. Они все были в мягких обложках, занимали не много места, и их можно было выкидывать с легким сердцем. Бургису нравилось, что он может бросить чтение не понравившейся ему книги, прочитав не более двадцати-тридцати страниц, и швырнуть ее в море. “Загрязнение окружающей среды прозой”, – счастливо бормотал он, наблюдая, как промокшая книжка барахтается в кильватерной струе “Пайнафора”.
Он сел на корме, положив рядом ружье, и при свете небольшого фонарика стал читать “Драконы Эдема”.
Ночь была полна звуков: на берегу беспорядочно кричали и ухали птицы, в воде плескалась рыба, а на судне, внизу, слышалось сопение Эллен.
Бургис услышал всплеск неподалеку – негромкий, но потяжелее, чем всплеск рыбы. Он с любопытством посветил туда и увидел расходящиеся круги, как будто там что-то упало. Возможно, рыба выскочила из воды целиком и нырнула обратно. Он вернулся к Карлу Сагану и функциям правого полушария мозга.
Внезапно ему показалось, что корма опустилась – чуть-чуть, всего на несколько дюймов. Бургис повернулся, но еще до того, как его глаза успели приспособиться к темноте, вокруг его шеи обвилась тонкая веревка, которая перерезала все, кроме кости.
Когда его тащили спиной вперед и выбрасывали за борт, Бургис не чувствовал боли. Мгновенное недоумение, ощущение, что произошло что-то плохое, и – все.
Мужчина стоял на кокпите и слушал. С него капала вода. Он услышал похрапывание и отвел занавеску, закрывавшую дверной проход.
Эллен Бургис лежала на спине, укрывшись простыней, и глубоко дышала носом. Капля воды упала на ее лицо, в носу зачесалось. Она пошевелилась.
– Уже? – Эллен посопела носом, чтобы его прочистить, и ощутила Запах соленой воды, и еще... какой-то ужасный запах, как будто бы в трюме лежала мертвечина. Кто-то стоял возле нее, между койкой и дверным проемом, загораживая собой звезды.
– Уолтер?
– Прочтете молитву, мадам?
– Уолтер?!
Она попыталась сесть, но чья-то ладонь прижала ее голову к подушке. Перед глазами мелькнула тень.
Человек повернулся, чтобы уйти. Эллен протянула к нему руку и попыталась было заговорить – и только тогда поняла, что у нее перерезано горло.
На корме мужчина подобрал ружье и осмотрел его, поворачивая, со всех сторон. Система перезарядки была ему незнакома. Он подергал затвор, отвел его назад, вздрогнул, когда патрон выскочил из патронника и, крутясь, полетел в воду. Заглянув в патронник, он сосчитал оставшиеся патроны и закрыл затвор.
Держа ружье высоко в правой руке, он соскользнул с кормы и, работая, как ножницами, своими промокшими, обернутыми в шкуры, ногами, тихо поплыл по направлению к “Пенцансу”.
Спустя несколько минут два выстрела разнеслись над тихой водой и эхом отразились от утесов на берегу.
И Бургисы и Ласло плавали вместе каждый отпуск, начиная с 1965 года. Они неделями обсуждали маршрут, изучали портовое обслуживание – где можно найти лед, воду и топливо, где есть открытые для публики души, где расположены приличные рестораны, – планировали отклонения от маршрута ради посещения исторических мест. Они по возможности старались предусмотреть все.
В этом году они решили воплотить в жизнь свою давнюю мечту – проплыть от Майами до Гаити, через Багамские острова. В качестве особого средства предосторожности на каждом судне было ружье 12-го калибра с пятьюдесятью патронами, начиненными крупной дробью; ружья были разобраны и спрятаны в запирающихся шкафчиках с едой, когда они проходили таможню на Багамах.
Дважды – один раз на Эльютере, другой раз на Крукед-Айленд – к ним обращались бродяги с пристани, молодые, чрезмерно очаровательные американцы, которые умоляли, чтобы они отвезли их на юг (куда угодно, только южнее), а за это они были готовы выполнять любую работу. Но и Ласло, и Бургисы читали предупреждения. Береговой Охраны, и отказали.
Весь день ветер дул с востока, с постоянной скоростью в десять узлов, и не было никаких оснований полагать – судя по радиопрогнозу, по небу и по самому ветру, – что он в ближайшее время изменится. Поэтому “Пенцанс” и “Пайнафор” медленно плыли на юго-восток вдоль западного побережья низкого острова в поисках удобного места для стоянки.
Этого острова не было на картах Гидрографического центра Министерства Обороны, но подобные упущения их давно уже не удивляли. В этих местах карта – весьма ненадежный спутник: мели появлялись там, где их не должно было быть; глубоководные каналы разделяли острова, которые, судя по карте, были одним островом; маяки, указанные на картах, представляли собой кучки развалин; “подводные рифы” оказывались целыми островами, а острова, имевшие названия, оказывались линией бурунов. Работа штурмана велась по принципу “Имеешь то, что видишь”. Вследствие этого Ласло и Бургис никогда не плавали в ночное время.
Сидя за штурвалом своей яхты, идущей в ста футах впереди “Пайнафора”, Ласло осматривал скалистый берег. Остров был примерно в полмили длиной, десятифутовые утесы поросли кустарником, колючками и сизалем – тропической агавой. Ласло лениво отметил, что листья сизаля были оборваны и теперь нарастали по-новому. Здесь, должно быть, когда-то заготавливали сизаль – из него делались веревки. Но, хотя Ласло и не мог окинуть взглядом внутренность острова (если таковая имелась), можно было не сомневаться в том, что теперь остров заброшен. Там никто не жил. Там никто и не мог жить, кроме птиц. И насекомых...
– Ты бы лучше достала репеллент, дорогая, – сказал Ласло, – боюсь, что вечером будет много насекомых.
– Но ты же не будешь сходить на берег, – возразила Белла, указывая на безлюдную местность, – только не туда.
– Нет, но здесь слишком глубоко, чтобы можно было бросить якорь. Нам придется подойти к берегу. А ты же знаешь, какие радары у этих крылатых дьяволов.
Ласло заметил разрыв в линии утесов. Он снял с переборки микрофон.
– Уолтер, там есть залив. Я направляюсь туда.
– Хорошо, – послышался голос Бургиса. – Здесь, конечно, невозможно бросить якорь. Я его ни за что не вытащу.
Приблизившись, Ласло увидел перед собой небольшую гавань ярдов сто в ширину, углублявшуюся в сушу ярдов на двести. В дальнем конце он заметил ржавые колеи, поднимавшиеся по берегу к зарослям агав.
– Это чтобы возить тележки с сизалем, – сказал он, предупредив вопрос Беллы. – Здесь, вероятно, его грузили на корабль.
Пока Бургис ждал у входа в гавань, Ласло ставил “Пенцанс” на якорь. Он завел мотор, чтобы отвести судно в безопасное место: сейчас был прилив, и судно развернулось кормой к берегу. Но через несколько часов прилив ослабнет и начнется отлив; яхтам потребуется много места, чтобы поворачиваться вместе с течением. К утру их развернет кормой к морю.
Как только судно оказалось под ветром, на них напали насекомые – москиты-камикадзе, крошечные черные комары, укусы которых не чесались и не зудели, но зато оставляли потом болезненные рубцы. Ласло снял темные очки и часы (яд этих насекомых разъедал пластмассовые линзы, они сначала мутнели, а затем, через несколько недель, покрывались трещинами и рассыпались на куски), и жена опрыскала его репеллентом – от пробора в волосах до подошв.
“Пайнафор” встал на якорь со стороны кормы “Пенцанса”. Супруги Ласло подтянули резиновую лодку “Зодиак”, привязанную к корме их судна, забрались в нее и поплыли по течению к “Пайнафору”. В то время как Уолтер Бургис смешивал мартини, Эллен и Белла разожгли уголь в хибати, очаге, устроенном на корме “Пайнафора”.
Когда они ели бифштексы с консервированным petits pois[3]. наблюдая за заходом солнца, вода за кормой вскипела от мечущейся, прыгающей, кормящейся рыбы.
– Щуки, – сказал Бургис.
– В самом деле? – спросил Ласло. – Откуда ты знаешь?
– Он не знает, – сказала Эллен Бургис. – Для него все, что в воде, это щуки, а когда он купается и они его кусают, тогда это акулы.
– Это не так, Эллен, – возразил Бургис. – У меня, действительно, есть некоторое... э-э, уважение... к людоедам. Можешь назвать это патологическим страхом, если хочешь. А эти очень характерно махают хвостовыми плавниками, почти так же, как наши щуки. – Он улыбнулся. – Видишь ли, даже такие педанты, как я, иногда знают, о чем говорят.
Ласло покончил с едой и, сполоснув тарелку, вылил воду за борт.
– Я, конечно, понимаю, ихтиологический симпозиум – это здорово, – сказал он, – но, думаю, пора спать. Назавтра у нас большие планы. Кто хочет дежурить первым?
– Как, и здесь надо нести дежурство? – жалобно спросила Белла Ласло. – Погода хорошая, бурь не предсказывали, и никакого оживленного движения здесь нет.
– Мы сами выработали правила, – ответил ее муж, – и должны им следовать.
– Но что может произойти?
– Перемена ветра, внезапный шквал, что угодно.
– Даже браконьеры, – добавил Бургис. – В книге написано, что везде от Гаити до Кубы можно встретить браконьеров, которые ловят омаров. Хотите верьте, хотите нет, но они могут забраться на судно и обчистить его целиком, пока ты спишь.
– У нас нет ничего такого, что им могло бы потребоваться.
– А нам неизвестно, что им может потребоваться. Но что им точно необходимо, так это репелленты от насекомых, и они могут убить за одно прысканье.
– Это основной морской закон, – сказал Ласло. – Мы каждую ночь несем дежурство, даже в портах, и просыпаемся живыми и здоровыми. Какой смысл нарушать традиции? – Он подтянул “Зодиак”, прыгнул в лодку и держал ее рядом с бортом “Пайнафора”, пока в нее не забралась Белла.
Оттолкнувшись в сторону “Пенцанса”, они услышали слова Бургиса:
– Сейчас восемь тридцать. Эллен будет дежурить с десяти тридцати, а в пол-одиннадцатого разбудит тебя, Белла.
Белла помахала рукой.
Бургис перевернул хибати, высыпав угольные брикеты за борт. Он смотрел, как щуки окружили упавшие кусочки, поплавали вокруг них и, заключив, что угли несъедобны, уплыли во тьму. Он спустился вниз и вернулся с “ремингтоном”, который зарядил тремя патронами.
– Ты действительно думаешь, что это необходимо? – спросила жена, вытирая посуду.
– Если ты стоишь на часах, так и стой на часах. Иначе какой смысл дежурить?
На небе не было облаков, которые могли бы отражать свет, поэтому, как только солнце опустилось за горизонт, небо быстро потемнело.
Эллен Бургис взглянула на часы.
– Ну что же...
– Можешь попытаться. Лучше хоть как-нибудь поспать, чем вообще не спать.
– Хорошо. – Она сошла вниз и закрыла занавеску в дверном проеме.
Бургис взял с собой чемодан, полный книг. Дома у него едва хватало времени, чтобы читать что-то еще, кроме ежедневных газет и торговых журналов, так что в течение года он откладывал на отпуск кучи книг. Они все были в мягких обложках, занимали не много места, и их можно было выкидывать с легким сердцем. Бургису нравилось, что он может бросить чтение не понравившейся ему книги, прочитав не более двадцати-тридцати страниц, и швырнуть ее в море. “Загрязнение окружающей среды прозой”, – счастливо бормотал он, наблюдая, как промокшая книжка барахтается в кильватерной струе “Пайнафора”.
Он сел на корме, положив рядом ружье, и при свете небольшого фонарика стал читать “Драконы Эдема”.
Ночь была полна звуков: на берегу беспорядочно кричали и ухали птицы, в воде плескалась рыба, а на судне, внизу, слышалось сопение Эллен.
Бургис услышал всплеск неподалеку – негромкий, но потяжелее, чем всплеск рыбы. Он с любопытством посветил туда и увидел расходящиеся круги, как будто там что-то упало. Возможно, рыба выскочила из воды целиком и нырнула обратно. Он вернулся к Карлу Сагану и функциям правого полушария мозга.
Внезапно ему показалось, что корма опустилась – чуть-чуть, всего на несколько дюймов. Бургис повернулся, но еще до того, как его глаза успели приспособиться к темноте, вокруг его шеи обвилась тонкая веревка, которая перерезала все, кроме кости.
Когда его тащили спиной вперед и выбрасывали за борт, Бургис не чувствовал боли. Мгновенное недоумение, ощущение, что произошло что-то плохое, и – все.
Мужчина стоял на кокпите и слушал. С него капала вода. Он услышал похрапывание и отвел занавеску, закрывавшую дверной проход.
Эллен Бургис лежала на спине, укрывшись простыней, и глубоко дышала носом. Капля воды упала на ее лицо, в носу зачесалось. Она пошевелилась.
– Уже? – Эллен посопела носом, чтобы его прочистить, и ощутила Запах соленой воды, и еще... какой-то ужасный запах, как будто бы в трюме лежала мертвечина. Кто-то стоял возле нее, между койкой и дверным проемом, загораживая собой звезды.
– Уолтер?
– Прочтете молитву, мадам?
– Уолтер?!
Она попыталась сесть, но чья-то ладонь прижала ее голову к подушке. Перед глазами мелькнула тень.
Человек повернулся, чтобы уйти. Эллен протянула к нему руку и попыталась было заговорить – и только тогда поняла, что у нее перерезано горло.
На корме мужчина подобрал ружье и осмотрел его, поворачивая, со всех сторон. Система перезарядки была ему незнакома. Он подергал затвор, отвел его назад, вздрогнул, когда патрон выскочил из патронника и, крутясь, полетел в воду. Заглянув в патронник, он сосчитал оставшиеся патроны и закрыл затвор.
Держа ружье высоко в правой руке, он соскользнул с кормы и, работая, как ножницами, своими промокшими, обернутыми в шкуры, ногами, тихо поплыл по направлению к “Пенцансу”.
Спустя несколько минут два выстрела разнеслись над тихой водой и эхом отразились от утесов на берегу.
Глава 4
– Ой! – Юстин поднял глаза от журнала “Американский стрелок”. – Мама меня убьет!
Мейнард, сидя рядом с ним, ближе к проходу, закрыл папку, в которой были собраны все вырезки из “Тудей”.
– А что ты натворил?
– Мой урок игры на фортепиано. Я про него забыл.
– Когда?
– В двенадцать часов каждую субботу. Мейнард посмотрел на часы.
– Сейчас только девять сорок. Мы позвоним твоей учительнице из аэропорта. Она не будет сердиться.
– Это “он”. Мистер Яновски. Он не верит оправданиям.
– Он поверит мне. Я скажу ему, что у тебя тяжелый случай высыпания веснушек. – Мейнард улыбнулся своим воспоминаниям. – Я воспользовался таким предлогом, когда работал в “Трибьюн”, – у меня было ужасное похмелье. Сработало. Редактор решил, что у меня рак.
Но Юстин не успокоился.
– Ей все равно придется ему заплатить.
– Я ему заплачу, хорошо? Договорились?
– Не знаю, – Юстин покраснел. – Мама говорит, что твои чеки банк возвращает не оплачивая.
– Ах, она так говорит? Один дурацкий чек ничего не означает. Я заплачу твоему учителю, и этот чек будет в порядке. Идет?
– Идет.
– Хорошо. – Мейнард нахмурился. – Она не должна говорить тебе такие вещи.
– Она говорит, что плохой пример – это лучшая проповедь. Мейнард громко рассмеялся.
– Ну, вообще-то, “хороший пример – это лучшая проповедь”. Это сказал Бенджамин Франклин.
– Я не знаю. Но так не подходило.
– Куда не подходило?
– К фразе, которую она сочиняла.
– О том, что слишком толстый волос упадет и пропадет в канаве без следа... – Мейнард снова рассмеялся.
– Что?
– Это “Гамлет”. Его известная речь о ненужности волос.
– Что такое “Гамлет”?
– Пьеса. Скоро узнаешь.
Юстин вернулся к “Американскому стрелку”.
– Слушай, у нас ведь такой был! – он показал на фотографию револьвера системы “Кольт-Фронтиер”.
– Да. Редкость, кстати. Калибр тридцать два – двадцать[4]. Помнишь, как блестела кобура? Этой коже было лет сто.
– Здесь пишут, что “кольты” одинарного действия стреляли неточно. Очень мала была вероятность попадания.
– Им и не нужно было точно стрелять дальше двадцати футов. Тогда сражались, находясь довольно близко друг к другу.
– А как же в случае перестрелки? Ну, когда бросаются друг на друга?
– Я готов поспорить, что такого и десяти раз за десять лет не происходило. Если дело доходило до стрельбы, они убивали Друг друга любым доступным им способом. В спину, из-под стола, из-за двери.
– Это нечестно.
– Никто и не собирался делать что-то честно. Суть была в том, чтобы покончить с этим как можно быстрее, и уйти живым и невредимым. – Мейнард помолчал и посмотрел на сына. – Не бывает таких драк, которые бы имели хоть какой-то смысл, Юстин. Если ты попадаешь в драку, единственное, к чему ты должен стремиться, это закончить ее. А о “честности” пусть заботится противник.
Загорелся знак “Пристегнуть ремни”, и стюардесса объявила по интеркому, что через несколько минут они приземлятся в Национальном аэропорту.
– Как хотелось бы еще пострелять, – сказал Юстин. Вплоть до прошлого года, когда родители Мейнарда переехали в Аризону, Мейнард и Юстин часто проводили выходные дни в Пенсильвании, на небольшой ферме, принадлежавшей отцу Мейнарда, Грэмпсу, и развлекались там стрельбой. Во время Второй мировой войны Грэмпс был чемпионом Военно-Морских Сил по стрельбе, а во время войны с Кореей он испытывал оружие для Пентагона. Его каменный дом, постройки восемнадцатого века, был напичкан военными редкостями – от мушкета времен Иакова I с его монограммой до заряжавшегося с казенной частя кремневого ружья Фергюсона, пережившего битву при Кингз-Маунтин во время Английской Революции, и до редкого образца (Юстин его любил больше всего) многофункциональной штурмовой винтовки Стонера, которая превращает современного солдата в целый батальон солдат. Они прекрасно проводили там время – в тепле и уюте, радостные и возбужденные.
– Мне тоже, – сказал Мейнард, – как-нибудь постреляем.
– Когда? – Юстин смотрел на него, стремясь добиться какого-нибудь обещания.
Но Мейнард ничего не мог обещать.
– Не знаю, – он заметил, как мальчик разочарованно отвернулся. – Слушай, а помнишь, как мы стреляли тогда из мушкета? Ты здорово стрелял.
– Я выбил три очка.
– Да, но... – Зря он об этом заговорил. Мейнард вспомнил, что ствол был таким длинным, что Юстину пришлось держать его под рукой, вместо того, чтобы прижать к плечу. – Я тоже сначала выбил три очка.
– Да, но во второй раз – девятнадцать. Самолет снизился, подпрыгнул и замедлил скорость после того, как были опущены закрылки.
– Ты решил, куда хотел бы сходить?
– В это новое место – музей Авиации и Космонавтики, по-моему, оно так называется. Ты сказал, что тебе надо часа два.
– Около того. Но не тревожься, если я немного задержусь. И, Бога ради, не уходи от этого здания.
– Папа... – В голосе Юстина звучал упрек. Его рассудительность и зрелость подверглись несправедливому сомнению.
– Извини.
– Чего я все же не понимаю, так это почему ты не мог поговорить с этим типом по телефону.
– Телефон не совсем подходит для того, чтобы знакомиться с людьми. По телефону ты не сможешь им понравиться, они не смогут тебе довериться. А мне нужно, чтобы этот человек мне поверил.
– Зачем?
– Потому что я хочу, чтобы он рассказал мне то, о чем ему приказано не говорить. Я думаю, он однажды уже об этом рассказывал, и тем испортил себе карьеру.
– Тогда он больше об этом не будет говорить.
– Может быть, но я надеюсь, что будет. Надеюсь, что он разозлен.
Когда такси ехало по Рок-Крик-парквэй, Мейнард освежил в голове вопросы, которые он собирался задать Майклу Флорио, служащему Береговой Охраны, которого перевели на другую работу после того, как он заинтересовался исчезновениями судов. По телефону Флорио был с ним осторожен. Сначала он отказался говорить и настоял на том, чтобы перезвонить Мейнарду через коммутатор еженедельника “Тудей”. Это был старый, но надежный прием, позволявший убедиться в том, что звонивший – именно тот, за кого себя выдает, – или, по крайней мере, что он работает там, где и говорит. Потом Флорио завел обычную бюрократическую песню: он точно не знает, почему его перевели на другую работу; людей все время переводят на другую работу; он сделал то, что ему было приказано.
Ни один из этих ответов не удивил Мейнарда. Флорио оставалось несколько лет до пенсии. Зачем ему было рисковать своей пенсией – только ради того, чтобы увидеть свое имя напечатанным в журнале?
Такси повернуло с Коннектикут-авеню и поехало вверх по Тридцать четвертой улице в тихий, заросший кустарником район, со старыми домами средних размеров и средней стоимости. Водитель остановился перед серым оштукатуренным зданием с покривившимся деревянным крыльцом.
Майкл Флорио выглядел лет на сорок пять, живот у него был плоским; он, очевидно, держал себя в хорошей физической форме. Волосы коротко пострижены, белая футболка, а руки и лицо были покрыты тонкой белой пылью. Вокруг глаз – следы от защитных очков.
– Я рад, что вы согласились со мной встретиться, – сказал Мейнард.
– М-да, – Флорио пропустил его в коридор и закрыл дверь. – Хотите пива?
– Спасибо.
Флорио провел его на кухню в задней части дома. Мейнард догадался, что он живет здесь один, так как на кухне невозможно было готовить – она была превращена в мастерскую. Круглый стол был завален борами, резцами, крошечными молоточками и кусками слоновой кости; к краю стола привинчены тиски. Полки были забиты резными изделиями – китами, акулами, рыбами, птицами и кораблями.
– Отличные штучки, – заметил Мейнард.
– Да. – Флорио достал из холодильника две банки пива. – Потом мне пригодится любое ремесло. Я не смогу двадцать лет просидеть на крыльце, глядя, как заходит солнце. – Он протянул Мейнарду банку пива и сказал: – Я не даю интервью.
– Я так и понял.
– Что бы я ни говорил... я имею в виду, если я что-нибудь скажу... это не для записи.
– Прекрасно.
– Серьезно? – Флорио был удивлен. Мейнард отпил пива.
– Не примите это за оскорбление, но меня интересуете совсем не вы.
– Отлично. Я не хочу, чтобы кто-нибудь интересовался мною. Ну их всех к черту.
– Я не хочу вас подводить. Я не буду упоминать вашего имени, если вы этого не хотите.
– Именно так. – Флорио расслабился. Он сел и жестом указал Мейнарду на стул. В тисках была зажата полуобработанная голова орла, и Флорио не отводил от нее глаз.
Мейнард указал на орла:
– Пусть мое присутствие вам не мешает.
– Отлично. – Флорио допил пиво, надел защитные очки и набросился на орла, зажав между пальцами тонкий резец. – Знаете, они до сих пор мне звонят.
– Кто?
– Родственники пропавших без вести. Они знают, что это меня очень тревожило, – так оно и было, – и думают, что я смогу им чем-то помочь. Я не могу, но они считают, что могу. Это ужасно – знать, что они все еще на что-то надеются.
– А кто-нибудь может? Помочь, я имею в виду. Флорио покачал головой.
– Самое скверное в том, что нет никаких свидетельств – ничего; это вам не Уотергейт. Это просто... – Он поднял глаза. – Не знаю, что это такое. Похоже на слова Береговой Охраны: “Если мы сможем найти вас без труда, то найдем. Если же не сможем, то дело плохо. Если вы сообщите нам по радио, что попали в беду, мы из кожи вон вылезем, чтобы вам помочь” – и, скажу я вам, они волшебники, когда берутся за дело, – “но если вы исчезнете бесследно – что ж, скатертью дорога”. Они полицейские, действующие по сигналу, а не бюро поиска пропавших людей.
– Шестьсот десять судов! Должен же быть хоть какой-то ответ.
– Вот именно, целая куча. Некоторые из ответов вы знаете, вы мне их перечислили по телефону. Есть и другие: плохо построенные суда водят туда, куда не надо; люди, бывает, сами топят свои корабли, чтобы получить страховку, и сами тонут – до того, как их могут спасти; причуды погоды. Один там, другой здесь, это все хорошие объяснения. Но вы правы – более шестисот! И сколько еще, никто не знает. Возьмите “Мариту”, это случилось прямо на днях. Вот и хороший, и плохой пример, кстати.
– Как это?
– Хороший, потому что это было крепкое судно, отлично построенное, его держали в отличной форме, его водил первоклассный капитан, в его команде были профессионалы. Она утонула – если она утонула – в совершенно тихий день, и пропала вся команда. Я вам говорю, в таких условиях и ребенок мог дня три на ней плавать, и ничего бы не случилось. А плохой пример, потому что она была зарегистрирована на Багамских островах, и Береговой Охране наплевать, что бы с ней ни случилось.
– А есть хоть какие-то объяснения?
– О, конечно. Считают, что она или натолкнулась на риф и затонула, или же взорвался один из двигателей. Но вам нужно очень постараться, чтобы взорвать дизельный двигатель, и даже если вам это удастся, везде будут разбросаны обломки. Но никаких обломков не было. А если она нарезалась на риф и утонула, почему никто не добрался до берега? Они говорят, акулы. Тьфу! – Флорио взял зубной бор, включил его, и, затаив дыхание, стал осторожно обрабатывать глаз орла.
Мейнард, сидя рядом с ним, ближе к проходу, закрыл папку, в которой были собраны все вырезки из “Тудей”.
– А что ты натворил?
– Мой урок игры на фортепиано. Я про него забыл.
– Когда?
– В двенадцать часов каждую субботу. Мейнард посмотрел на часы.
– Сейчас только девять сорок. Мы позвоним твоей учительнице из аэропорта. Она не будет сердиться.
– Это “он”. Мистер Яновски. Он не верит оправданиям.
– Он поверит мне. Я скажу ему, что у тебя тяжелый случай высыпания веснушек. – Мейнард улыбнулся своим воспоминаниям. – Я воспользовался таким предлогом, когда работал в “Трибьюн”, – у меня было ужасное похмелье. Сработало. Редактор решил, что у меня рак.
Но Юстин не успокоился.
– Ей все равно придется ему заплатить.
– Я ему заплачу, хорошо? Договорились?
– Не знаю, – Юстин покраснел. – Мама говорит, что твои чеки банк возвращает не оплачивая.
– Ах, она так говорит? Один дурацкий чек ничего не означает. Я заплачу твоему учителю, и этот чек будет в порядке. Идет?
– Идет.
– Хорошо. – Мейнард нахмурился. – Она не должна говорить тебе такие вещи.
– Она говорит, что плохой пример – это лучшая проповедь. Мейнард громко рассмеялся.
– Ну, вообще-то, “хороший пример – это лучшая проповедь”. Это сказал Бенджамин Франклин.
– Я не знаю. Но так не подходило.
– Куда не подходило?
– К фразе, которую она сочиняла.
– О том, что слишком толстый волос упадет и пропадет в канаве без следа... – Мейнард снова рассмеялся.
– Что?
– Это “Гамлет”. Его известная речь о ненужности волос.
– Что такое “Гамлет”?
– Пьеса. Скоро узнаешь.
Юстин вернулся к “Американскому стрелку”.
– Слушай, у нас ведь такой был! – он показал на фотографию револьвера системы “Кольт-Фронтиер”.
– Да. Редкость, кстати. Калибр тридцать два – двадцать[4]. Помнишь, как блестела кобура? Этой коже было лет сто.
– Здесь пишут, что “кольты” одинарного действия стреляли неточно. Очень мала была вероятность попадания.
– Им и не нужно было точно стрелять дальше двадцати футов. Тогда сражались, находясь довольно близко друг к другу.
– А как же в случае перестрелки? Ну, когда бросаются друг на друга?
– Я готов поспорить, что такого и десяти раз за десять лет не происходило. Если дело доходило до стрельбы, они убивали Друг друга любым доступным им способом. В спину, из-под стола, из-за двери.
– Это нечестно.
– Никто и не собирался делать что-то честно. Суть была в том, чтобы покончить с этим как можно быстрее, и уйти живым и невредимым. – Мейнард помолчал и посмотрел на сына. – Не бывает таких драк, которые бы имели хоть какой-то смысл, Юстин. Если ты попадаешь в драку, единственное, к чему ты должен стремиться, это закончить ее. А о “честности” пусть заботится противник.
Загорелся знак “Пристегнуть ремни”, и стюардесса объявила по интеркому, что через несколько минут они приземлятся в Национальном аэропорту.
– Как хотелось бы еще пострелять, – сказал Юстин. Вплоть до прошлого года, когда родители Мейнарда переехали в Аризону, Мейнард и Юстин часто проводили выходные дни в Пенсильвании, на небольшой ферме, принадлежавшей отцу Мейнарда, Грэмпсу, и развлекались там стрельбой. Во время Второй мировой войны Грэмпс был чемпионом Военно-Морских Сил по стрельбе, а во время войны с Кореей он испытывал оружие для Пентагона. Его каменный дом, постройки восемнадцатого века, был напичкан военными редкостями – от мушкета времен Иакова I с его монограммой до заряжавшегося с казенной частя кремневого ружья Фергюсона, пережившего битву при Кингз-Маунтин во время Английской Революции, и до редкого образца (Юстин его любил больше всего) многофункциональной штурмовой винтовки Стонера, которая превращает современного солдата в целый батальон солдат. Они прекрасно проводили там время – в тепле и уюте, радостные и возбужденные.
– Мне тоже, – сказал Мейнард, – как-нибудь постреляем.
– Когда? – Юстин смотрел на него, стремясь добиться какого-нибудь обещания.
Но Мейнард ничего не мог обещать.
– Не знаю, – он заметил, как мальчик разочарованно отвернулся. – Слушай, а помнишь, как мы стреляли тогда из мушкета? Ты здорово стрелял.
– Я выбил три очка.
– Да, но... – Зря он об этом заговорил. Мейнард вспомнил, что ствол был таким длинным, что Юстину пришлось держать его под рукой, вместо того, чтобы прижать к плечу. – Я тоже сначала выбил три очка.
– Да, но во второй раз – девятнадцать. Самолет снизился, подпрыгнул и замедлил скорость после того, как были опущены закрылки.
– Ты решил, куда хотел бы сходить?
– В это новое место – музей Авиации и Космонавтики, по-моему, оно так называется. Ты сказал, что тебе надо часа два.
– Около того. Но не тревожься, если я немного задержусь. И, Бога ради, не уходи от этого здания.
– Папа... – В голосе Юстина звучал упрек. Его рассудительность и зрелость подверглись несправедливому сомнению.
– Извини.
– Чего я все же не понимаю, так это почему ты не мог поговорить с этим типом по телефону.
– Телефон не совсем подходит для того, чтобы знакомиться с людьми. По телефону ты не сможешь им понравиться, они не смогут тебе довериться. А мне нужно, чтобы этот человек мне поверил.
– Зачем?
– Потому что я хочу, чтобы он рассказал мне то, о чем ему приказано не говорить. Я думаю, он однажды уже об этом рассказывал, и тем испортил себе карьеру.
– Тогда он больше об этом не будет говорить.
– Может быть, но я надеюсь, что будет. Надеюсь, что он разозлен.
* * *
В аэропорту они взяли такси. Мейнард высадил Юстина у Смитсоновского музея Авиации и Космонавтики, вместе с номером телефона вашингтонской редакции “Тудей”, “на случай, если музей сгорит или там еще что-нибудь”. Затем Мейнард дал шоферу адрес: рядом с вашингтонским собором.Когда такси ехало по Рок-Крик-парквэй, Мейнард освежил в голове вопросы, которые он собирался задать Майклу Флорио, служащему Береговой Охраны, которого перевели на другую работу после того, как он заинтересовался исчезновениями судов. По телефону Флорио был с ним осторожен. Сначала он отказался говорить и настоял на том, чтобы перезвонить Мейнарду через коммутатор еженедельника “Тудей”. Это был старый, но надежный прием, позволявший убедиться в том, что звонивший – именно тот, за кого себя выдает, – или, по крайней мере, что он работает там, где и говорит. Потом Флорио завел обычную бюрократическую песню: он точно не знает, почему его перевели на другую работу; людей все время переводят на другую работу; он сделал то, что ему было приказано.
Ни один из этих ответов не удивил Мейнарда. Флорио оставалось несколько лет до пенсии. Зачем ему было рисковать своей пенсией – только ради того, чтобы увидеть свое имя напечатанным в журнале?
Такси повернуло с Коннектикут-авеню и поехало вверх по Тридцать четвертой улице в тихий, заросший кустарником район, со старыми домами средних размеров и средней стоимости. Водитель остановился перед серым оштукатуренным зданием с покривившимся деревянным крыльцом.
Майкл Флорио выглядел лет на сорок пять, живот у него был плоским; он, очевидно, держал себя в хорошей физической форме. Волосы коротко пострижены, белая футболка, а руки и лицо были покрыты тонкой белой пылью. Вокруг глаз – следы от защитных очков.
– Я рад, что вы согласились со мной встретиться, – сказал Мейнард.
– М-да, – Флорио пропустил его в коридор и закрыл дверь. – Хотите пива?
– Спасибо.
Флорио провел его на кухню в задней части дома. Мейнард догадался, что он живет здесь один, так как на кухне невозможно было готовить – она была превращена в мастерскую. Круглый стол был завален борами, резцами, крошечными молоточками и кусками слоновой кости; к краю стола привинчены тиски. Полки были забиты резными изделиями – китами, акулами, рыбами, птицами и кораблями.
– Отличные штучки, – заметил Мейнард.
– Да. – Флорио достал из холодильника две банки пива. – Потом мне пригодится любое ремесло. Я не смогу двадцать лет просидеть на крыльце, глядя, как заходит солнце. – Он протянул Мейнарду банку пива и сказал: – Я не даю интервью.
– Я так и понял.
– Что бы я ни говорил... я имею в виду, если я что-нибудь скажу... это не для записи.
– Прекрасно.
– Серьезно? – Флорио был удивлен. Мейнард отпил пива.
– Не примите это за оскорбление, но меня интересуете совсем не вы.
– Отлично. Я не хочу, чтобы кто-нибудь интересовался мною. Ну их всех к черту.
– Я не хочу вас подводить. Я не буду упоминать вашего имени, если вы этого не хотите.
– Именно так. – Флорио расслабился. Он сел и жестом указал Мейнарду на стул. В тисках была зажата полуобработанная голова орла, и Флорио не отводил от нее глаз.
Мейнард указал на орла:
– Пусть мое присутствие вам не мешает.
– Отлично. – Флорио допил пиво, надел защитные очки и набросился на орла, зажав между пальцами тонкий резец. – Знаете, они до сих пор мне звонят.
– Кто?
– Родственники пропавших без вести. Они знают, что это меня очень тревожило, – так оно и было, – и думают, что я смогу им чем-то помочь. Я не могу, но они считают, что могу. Это ужасно – знать, что они все еще на что-то надеются.
– А кто-нибудь может? Помочь, я имею в виду. Флорио покачал головой.
– Самое скверное в том, что нет никаких свидетельств – ничего; это вам не Уотергейт. Это просто... – Он поднял глаза. – Не знаю, что это такое. Похоже на слова Береговой Охраны: “Если мы сможем найти вас без труда, то найдем. Если же не сможем, то дело плохо. Если вы сообщите нам по радио, что попали в беду, мы из кожи вон вылезем, чтобы вам помочь” – и, скажу я вам, они волшебники, когда берутся за дело, – “но если вы исчезнете бесследно – что ж, скатертью дорога”. Они полицейские, действующие по сигналу, а не бюро поиска пропавших людей.
– Шестьсот десять судов! Должен же быть хоть какой-то ответ.
– Вот именно, целая куча. Некоторые из ответов вы знаете, вы мне их перечислили по телефону. Есть и другие: плохо построенные суда водят туда, куда не надо; люди, бывает, сами топят свои корабли, чтобы получить страховку, и сами тонут – до того, как их могут спасти; причуды погоды. Один там, другой здесь, это все хорошие объяснения. Но вы правы – более шестисот! И сколько еще, никто не знает. Возьмите “Мариту”, это случилось прямо на днях. Вот и хороший, и плохой пример, кстати.
– Как это?
– Хороший, потому что это было крепкое судно, отлично построенное, его держали в отличной форме, его водил первоклассный капитан, в его команде были профессионалы. Она утонула – если она утонула – в совершенно тихий день, и пропала вся команда. Я вам говорю, в таких условиях и ребенок мог дня три на ней плавать, и ничего бы не случилось. А плохой пример, потому что она была зарегистрирована на Багамских островах, и Береговой Охране наплевать, что бы с ней ни случилось.
– А есть хоть какие-то объяснения?
– О, конечно. Считают, что она или натолкнулась на риф и затонула, или же взорвался один из двигателей. Но вам нужно очень постараться, чтобы взорвать дизельный двигатель, и даже если вам это удастся, везде будут разбросаны обломки. Но никаких обломков не было. А если она нарезалась на риф и утонула, почему никто не добрался до берега? Они говорят, акулы. Тьфу! – Флорио взял зубной бор, включил его, и, затаив дыхание, стал осторожно обрабатывать глаз орла.