Бенцони Жюльетта. Констанция (Книга 2)

   - Господин офицер, - просящим голосом воскликнул Филипп, - в нашем доме останавливался даже судья Молербо. Ему очень понравилось. Мы вас радушно встретим, хорошо угостим. Остановитесь хотя бы на несколько часов, хотя бы до вечера.
   - Нет, парень, - бросил офицер, - у нас есть приказ, мы на службе, а к вечеру мы должны быть далеко отсюда. Так что останавливаться и задерживаться в пути мы не можем. Вперед! - прикрикнул офицер на своих солдат и резко дернул поводья.
   Отряд перешел на рысь и вскоре скрылся за ближайшим холмом.
   - Дьявол! - воскликнул Филипп, продолжая стоять посреди дороги.
   Он не обращал внимания на мелкий моросящий дождь, на завывания ветра, он не обращал внимания на ссадины на руках и лице.Он чувствовал себя беспомощным против Виктора Реньяра и егоголоворезов. Но ему ничего не оставалось делать, как принять бой,ведь он ответственен за Констанцию, за мать, за Лилиан. Филипппонял, что он отдаст не задумываясь свою жизнь за этих дорогих емулюдей, ведь в его жилах все же текла горячая кровь Абинье, и в роду Абинье никогда не было предателей и трусов.
   Филипп Абинье вернулся на крыльцо своего полуразрушенного дома.
   Констанция посмотрела сначала на своего возлюбленного, потом на Лилиан, а потом на Этель. Она сняла с шеи свой дорогой медальон, зажала его в кулаке, подошла к Этель и сказала ей, разжав пальцы:
   - Это все, что у меня есть. Марсель говорил, что он очень дорогой, что за этот медальон можно купить новый дом и много земли. Это все, что у меня есть, и я отдаю это вам, - она протянула руку к Этель.
   Женщина встрепенулась и посмотрела прямо в глаза Констанции.
   - Наверное, он очень дорогой и его стоит продать, - повторила девушка.
   - Нет, никогда, никогда мы этого не сделаем. У меня появилась другая мысль, - Этель прижала к груди Констанцию, - а тебе спасибо, дочка, ты сделала все, что было в твоих силах, и ты абсолютно не виновата в том, что все сложилось именно так. Констанция заплакала.
   Виктор Реньяр был вне себя от ярости. Он напоминал бешеного пса, которому удалось сорваться с цепи. Он носился по своему дому, изрыгая проклятья направо и налево. Он пинал своих людей, плевал им в лица.
   - Вы жалкие трусы, жалкие мерзавцы, вы не умеете драться, вы трусливые свиньи!
   Он побежал наверх и вернулся с большим кожаным кошельком. Он даже не стал его развязывать, а разрезал кинжалом и высыпал на стол кучу монет.
   - Вот золото, надо собрать еще две дюжины людей, к тому же у меня еще есть золото. Две дюжины, а может быть, три. Мы уничтожим всех, но в первую очередь, мы уничтожим Филиппа Абинье и весь их проклятый род! Мы вырежем их как баранов! Мы перестреляем их!
   Сын Виктора Анри прятался на втором этаже. Иногда он подходил к двери, открывал ее и слушал, что творится внизу.А к дому подтягивались люди. Это было самое настоящее отребье, отъявленные мерзавцы, участники многих грабежей, пьяницы и насильники. Их замутненные вином глаза сверкали, когда они видели россыпь монет на столе.
   - Всем хватит золота! - кричал Виктор Реньяр. - Я дам каждому столько, сколько он хочет. А тому, кто убьет Филиппа Абинье я не пожалею ничего! Я отдам все, отдам своего коня, не пожалею ничего!
   Постепенно во дворе дома Реньяров становилось все больше и больше бандитов. Они как вороны, почуявшие падаль, слетались со всей округи. Это были страшные люди - безбожные грабители на больших дорогах, конокрады, дезертиры, убежавшие из королевской армии, обнищавшие, спившиеся дворяне. Но здесь все эти люди были равны между собой, они все были бандитами, безжалостными и жестокими.
   - Вина! Вина! - кричал Виктор Реньяр, и из подвала выкатывались бочки старого вина. - Оружие! Порох! Пули! - и сразу же, боясь сказать хоть слово против господина, со склада выносили ружья, пистолеты, клинки, бочки с порохом и мешки с пулями.В доме все пришло в движение.
   - Скорее! Скорее собирайтесь! - ревел Виктор Реньяр, не находя себе места. - Скоро двинемся, все должны приготовиться. У кого нет оружия, берите мое, у кого нет лошадей, берите в моей конюшие. Мы должны уничтожить, стереть с лица земли ненавистных Абинье.
   Анри был запуган. Он забился в комнате Гильома Реньяра, задвинул дверь на засов и сидел в дедовском кресле, вздрагивая отдушивших его слез.
   Наконец, все бандиты были в сборе.Виктор Реньяр вскочил в седло и выхватив клинок, взмахнул им над головой.
   - За мной! Вперед! Никому пощады, никому! Режьте и вешайте, стреляйте и бейте, душите, кусайте! Ни один из рода Абинье не должен остаться в живых, ни один!
   Бандиты, как стая голодных волков осенней ночью, мчались за своим вожаком. А тот, не жалея, стегал коня, торопя бандитов, приближая момент развязки страшной трагедии.
   Бандиты въехали на холм, и Виктор Реньяр, натянув поводья, задержал своего коня.
   - Вот тот дом, внизу, его надо сжечь! Они там, в доме, я знаю, - и всадники с гиканьем, как черная волна, покатились с холма к дому.
   Когда бандиты поравнялись с оградой, они тут же умерили свой пыл, ведь еще слишком яркими были воспоминания о страшной ночи, когда Абинье смогли перестрелять много их друзей.
   И только Виктор Реньяр, даже не задержав своего коня, влетел во двор и бросился к дому, выстрелив в дверь. Та заскрипела и открылась, как бы приглашая Виктора войти во внутрь. Предводитель бандитов спрыгнул с коня и с кинжалом в одной руке и с пистолетом в другой, влетел в дом.
   - Дьявол! - заревел он, когда понял, что в доме никого нет. - Где? Где они? - кричал Виктор, тряся то одного, то другого приспешника. - Я спрашиваю у тебя, где они? - рычал он в лицо рыжебородому конокраду.
   - Наверное, убежали, - немного испуганно высказал трезвую догадку бандит.
   - Догнать! Растерзать! Убить! - взревел Виктор Реньяр, стреляя в потолок.
   Но куда могли направиться беглецы, бандитам было неизвестно, да и дороги вели в четыре стороны, так что Абинье могли выбрать любую.
   Виктор Реньяр сел на землю, отбросил в сторону кинжал и пистолет, а потом крепко обхватил голову своими мощными руками и принялся раскачиваться из стороны в сторону.
   - Я найду, найду, найду тебя, Филипп, и выпущу твои кишки! Я обязательно найду тебя, где бы ты ни был, даже если спрячешься в аду! Я вытащу тебя оттуда и зарежу! Даже если ты окажешься за морем, все равно, знай, что я ищу тебя, что я жажду твоей крови! И тебя, Констанция, я убью! Обязательно! Я прикончу тебя как изменницу, как человека, опозорившего род Реньяров! Всех, всех уничтожу!
   Глаза Виктора Реньяра наливались кровью, он выкрикивал самые бранные слова, какие только мог вспомнить, он проклинал своих врагов и тот день, когда они родились на свет.А еще Виктор проклинал себя и своих братьев, которые покинули его в самый тяжелый момент.
   - Отец! Отец, - закричал Виктор Реньяр, - почему Жак с Клодом не сдохли, едва родившись на свет? Ведь тогда они меня не смогли бы предать, ведь тогда я одержал бы победу, и Филипп был бы мертв, а Констанция-Констанция принадлежала бы мне и только мне.
   Но, как говорится, словом делу не поможешь и сколько ни кричал Виктор Реньяр, сколько ни посылал проклятий и как грозно ни вскидывал свой мощный кулак, грозя невидимому богу, все его старания были тщетными.
   А Филипп Абинье, Констанция, Этель и Лилиан были в это время довольно далеко от своего родового гнезда, разоренного и обесчещенного бандитами. Они двигались по высокому обрывистому берегу океана, смотрели на далекие силуэты кораблей, изредка появляющиеся в безбрежной голубизне, и молчали. Их угнетали тяжелые мысли, страшные воспоминания о ночи, проведенной в осажденном доме, а еще больше - неизвестность, ожидающая их впереди.
   - Куда мы едем, мама? - поравнявшись с Этель, спросил Филипп.
   - Сынок, я еще не знаю, но вспомни, Марсель говорил, что он где-то на побережье видел дом с таким же гербом, как на медальоне Констанции. Вот нам и надо отыскать этот дом.
   - А зачем, мама?
   - Как это зачем, может быть, что-нибудь выяснится.
   Лилиан была грустна. Она ехала, понурив голову, глядя на пожухлую траву, на туманные холмы. Даже вид океана, который простирался до самого горизонта, не веселил девушку и она не проявляла ни малейшего интереса к его красоте.
   Констанция подъехала к Лилиан.
   - Не грусти, - сказала она, тронув Лилиан за плечо.
   - Я очень любила Марселя, - вдруг призналась Лилиан.
   - Да, он был очень хороший человек, - согласилась Констанция.
   - Нет, я не о том, Констанция, я любила его как женщина.
   - Как женщина? - изумилась девушка.
   - Да, как ты любишь моего брата.
   - А он? - спросила Констанция.
   - Марсель, наверное, даже об этом и не знал. Ведь он был моим дядей, он был намного старше меня.
   - Ну и что, Лилиан, вы бы все равно могли пожениться и быть счастливыми.
   - Ты думаешь, Констанция?
   - Конечно, а почему нет, это неважно, что вы родственники, главное, чтобы любили друг друга.
   И вдруг сказав это, произнеся такие простые слова, Констанция осеклась. Она только сейчас поняла, что говорит о Марселе Бланше как о живом человеке.
   Лилиан повернула голову и посмотрела на Констанцию.
   - Ничего, дорогая, у меня тоже так, я не могу поверить в то, что он мертв, что он лежит в могиле у старого дерева. Мне кажется, что стоит повернуть голову, и я увижу его, услышу его смех, какую-нибудь шутку... Так что не переживай, Констанция, мы еще просто не привыкли к тому, что его нет среди нас.
   Четверо всадников ехали по берегу океана. Они не знали, что их ждет впереди, но они знали, что назад дороги уже нет.
   А Виктор Реньяр наконец-то нашел выход для своего бешенства. Он вспомнил, как однажды на него криво посмотрел сосед, и его лицо налилось кровью.
   - За мной ! По коням! - закричал Виктор Реньяр, вскакивая в седло.
   Его бандиты, занятые грабежом дома Абинье, насторожились. Им явно не хотелось куда-либо уезжать, не закончив грабеж. Но увидев лицо своего предводителя, увидев шальной блеск в его глазах, они поняли, что лучше покориться, и не возражать Виктору Реньяру.
   Они перекинули через седла мешки и сумки, затолкали в карманы награбленное и двинулись за своим вожаком. Рыжебородый конокрад, обрадованный богатой добычей, догнал Виктора Реньяра и спросил:
   - А куда мы сейчас?
   - Сейчас будет большое развлечение, мы должны дотла сжечь дом моего соседа. Мы заберем весь скот и все зерно, ведь этот мерзавец живет на земле моих предков. Он, конечно же, говорит, что имеет какие-то грамоты на владение этими землями, но я-то знаю, что эти земли всегда принадлежали моему роду. И сейчас пришел час расплаты.
   Через час всадники окружили поместье Лекрузье.Естественно, те не ожидали нападения и были застигнуты врасплох. Сразу же послышались выстрелы, запылали хозяйственные постройки. А Виктор Реньяр самолично пустил пулю в лоб хозяину. Жена и дочь были изнасилованы, бандиты зарубили слуг и занялись грабежом. Единственный, кому удалось вырваться со двора и броситься наутек, был молодой конюх.
   Виктор заметил парня и, вскочив в седло, с тремя своими бандитами погнался за ним. Парень карабкался на холм, в кровь сбивая руки и ноги, царапаясь о колючий кустарник. А бандиты с гиканьем летели следом. Они стегали парня плетями.
   Парень уже почти обессилел, он был весь в крови, он вообще уже ничего не понимал, что происходит. И только инстинкт самосохранения гнал его вперед.
   - Ату его! Ату! - кричал Виктор Реньяр, пришпоривая коня.
   Кое-как парень вскарабкался на вершину холма. Всадники отнего отстали, и Виктор выхватил пистолет, понимая, что сейчасбеглец может уйти. Он прицелился и выстрелил. Пуля попала в бедро. Парень качнулся, упал на одно колено, а потом, не удержав равновесие, покатился вниз по откосу. Он подскакивал на камнях, переворачивался через голову, падал, вновь пытался встать на ноги, но простреленное бедро не давало ему это сделать.
   А Виктор Реньяр и трое его приспешников стояли на вершине холма и гоготали, гладя на бесплодные усилия молодого конюха.
   - Кончай его! - сказал Виктор рыжебородому конокраду.
   Тот поднял ружье, приложил приклад, старательно прицелился и нажал на курок. Но ружье дало осечку.
   - Черт, кремень кончился! - сказал бандит, заглядывая в механизм.
   - Ах, мерзавец, ты боишься запачкать себя кровью!
   - Нет-нет, Виктор, я не боюсь, дай пистолет. Виктор отдал рыжебородому свой пистолет и тот, взяв его обеими руками, выстрелил почти не целясь.
   Парень вскрикнул, дернулся и его тело покатилось вниз, оставляя на белых, выбеленных дождем и солнцем камнях кровавые следы.
   - Возвращаемся домой, - сказал Виктор, - и устроим пир! В подвалах еще много вина, еще не во всех черных бочках проделаны дыры. Вперед! Вперед!
   Бандиты, наспех похватав все самое ценное в доме соседей, направились к дому Реньяров, где не так давно был хозяином старый Гильом.
   Хоть все и говорили, что он страшно жестокий человек и самодур, но до того, что творит его старший сын он не доходил. Виктор приумножил в себе все недостатки старого Гильома и приобрел еще кучу новых. Многие из бандитов, не раз сталкивавшиеся с жизнью и смертью вплотную, были поражены его бесцельной жестокостью и необузданностью нрава.
   А маленький Анри так и сидел в резном кресле деда, боясь отворить дверь, боясь выйти из комнаты. Он понимал, что отец, хотя и любит его, но сейчас, попадись он ему под горячую руку, может с ним сделать все что угодно, даже убить. И поэтому мальчик беззвучно плакал, вздрагивал, размазывал по щекам слезы и с опаской посматривал на дверь, боясь, что кто-то из подвыпивших бандитов или сам отец ворвутся в эту комнату, служившую ему ненадежной защитой. Даже под родным кровом после смерти деда Анри не мог себя чувствовать в полной безопасности.
   И он, глядя в потемневшее окно, прошептал:
   Констанция, почему ты не взяла меня с собой? Ведь мне здесь так плохо и одиноко!
   Но его мольбу никто не услышал. За окнами шумел дождь, свистел ветер, поскрипывали старые деревья.
   А снизу раздавались разухабистые голоса, грязная брань и дикие вопли пьяных мужчин, среди которых Анри иногда слышал надсадный голос своего отца. Тогда собутыльники на мгновение замолкали и слушали бессвязную речь своего предводителя, состоявшую, преимущественно, из проклятий и ругательств. Эти речи неизменно заканчивались выстрелами и битьем посуды.
   Вот уже который день наши беглецы ехали по побережью. Они останавливались на ночь в дешевых тавернах. И без того тощий кошелек Филиппа Абинье стремительно худел.
   Мадам Абинье, непривычная к долгой верховой езде, совсем измаялась. Скулы ее совсем заострились. Но как ни уговаривал Филипп свою мать, та почти не притрагивалась к пище. Возбуждение последних дней давало о себе знать. И иногда Этель Абинье чуть не падала с седла от усталости, но всегда находила в себе силы не показывать это своим спутникам. Ведь из-за нее могла случиться остановка, Филипп мог отказаться ехать дальше, если мать занеможет.
   Констанция же, как будто всем своим существом стремилась вперед. Ее как будто толкала какая-то неизвестная сила, заставляя вернуться в края, где прошло все ее детство, о котором она почти ничего не помнила. Глядя на пейзажи, она и не подозревала, что все ближе и ближе подбирается к разгадке тайны своего рождения.
   Филипп опасался, что кто-нибудь увидит дорогой медальон на шее Констанции и как-то сказал об этом девушке. Та грустно улыбнулась, сняла медальон с шеи и отдала Этель, хотя никогда не расставалась с ним прежде. Мадам Абинье завернула медальон в платок и спрятала. В те времена в этих местах было не так уж много путешественников. Большинство предпочитали плыть морем, так было безопаснее, да и дешевле. Поэтому в деревнях настороженно относились к Филиппу Абинье и его спутницам. Нужно было как-то объяснять цель своего путешествия, и Филипп решил говорить правду. Конечно, ему не всегда верили, но деньги делали свое дело и их пускали ночевать.
   В одной из таверен как-то поздним вечером, когда оН не мог уснуть, Филипп попросил у хозяина клочок бумаги и свинцовый карандаш. Он сидел за столом и в тусклом свете неумелой рукой выводил геральдический герб.
   Когда Констанция застала его за этим занятием, Филипп смутился и попытался спрятать бумагу. Но девушка, смеясь, завладела этим клочком и, посмотрев на неудачный рисунок, рассмеялась.
   Художник из тебя неважный, дай-ка я попробую.Филипп не сразу доверил Констанции короткий свинцовый карандаш, но лишь только девушка взяла его в руку, как тут же на бумаге появилось довольно четкое изображение герба.
   - Вот так будет лучше, - сказала Констанция, поцеловав Филиппа в щеку.
   Она даже не спросила, зачем понадобился ее возлюбленному рисунок, а Филипп не счел нужным ей объяснить.
   Назавтра Констанция узнала разгадку без лишние расспросов.
   Лишь только они въехали в селение, как Фиипп отправился к церкви. Он отыскал священника и показал ему рисунок Констанции.
   - Святой отче, не откажи в помощи!
   - Видит Бог, я бы помог тебе с большим удовольствием, но подобный герб мне неизвестен. Может быть, это где-то дальше. Я сам не из здешних мест, недавно прибыл сюда после смерти старого приходского священника.
   - Извините, святой отец, что отвлек вас от богоугодных мыслей.
   - Ступай, сын мой, может быть, Бог будет милостив к тебе инаставит тебя на путь истинный и приведет к цели.
   Не найдя ответа у священника, Филипп попытал счастья у кузнеца, ведь тот часто подковывал лошадей у проезжающих, ремонтировал кареты и, быть может, ему попадался на глаза герб, изображенный на медальоне Констанции.
   И тут Филиппу Абинье повезло.
   Кузнец, лишь только увидел рисунок, расплылся в улыбке.
   - О, месье, это очень знаменитый герб, он принадлежит роду графов Аламбер. Несколько лет назад мне довелось набивать обод на карете старой графини. Она очень щедро расплатилась со мной, поэтому я запомнил ее и этот герб.
   - Как, ты говоришь, звали графиню?
   - Графиня Аламбер.
   - А не скажешь ли ты, любезный, далеко ли отсюда ее поместье?
   Кузнец задумался.
   - Вот этого, месье, я вам сказать не могу. Я никогда не расспрашиваю проезжих, и герб-то я запомнил абсолютно случайно. Вот если бы вы мне показали колесо от кареты графини, я бы его сразу признал.
   - А куда она направлялась? - попытался хоть что-то выяснить Филипп Абинье.
   - Не знаю, месье, она поехала дальше по этой дороге и честно сказать, возвращалась ли она домой или ехала в гости, я не могу сказать. Хотя, постойте, месье, я припомнил одну деталь: в карете почти не было багажа, а лошади были очень хорошие, сразу видно, что их нигде не меняли на почтовых станциях, сразу видно,
   Филипп Абинье наградил словоохотливого кузнеца серебряной монетой и, твердя "Аламбер, Аламбер", вернулся к ожидавшим его у церкви женщинам.
   - Мне кажется, кое-что начинает проясняться сказал он не очень определенно, вскакивая в седло. Констанция посмотрела на него вопросительно.
   - Ты узнал, кому принадлежит герб?
   - Да, графам Аламбер, это точно. Кузнец узнал его, ему как-то пришлось ремонтировать карету с таким гербом на дверце.
   - Аламбер... - задумалась Констанция, - мне, по-моему, никогда раньше не доводилось слышать этой фамилии, - но какая-то скрытая музыка звучала в этих звуках для девушки. - Аламбер... - словно давно забытая мелодия разбередила ее душу.
   Накрапывал дождь, четверо всадников, втянув головы в плечи, ехали по проселочной дороге. Под копытами коней чавкала грязь, лошади оскальзывались. Еще недавно желтое жнивье потемнело, и над полем кружили стаи черных мокрых ворон. От всего пейзажа веяло тоской и унынием.
   "О, боже мой, какая унылая дорога!" - думала Констанция, глядя на утопавший в мелком дожде горизонт, словно на весь мир набросили вуаль и от нее все казалось безрадостным и серым, как будто кто-то украл у природы краски, которые она так щедро разбрасывает по земле весной и летом.
   Правда, все три женщины не были привычны к роскоши и переносили путешествие сносно. Но Филипп Абинье очень беспокоился о Констанции. Ему все время казалось, что та недостаточно тепло одета или же ей не хватило времени выспаться. И сколько девушка ни уверяла своего возлюбленного, что чувствует себя неплохо, Филипп ейне верил.
   - Смотрите! Смотрите! - воскликнула вдруг Лилиан, указывая рукой куда-то в дождь. - Там какая-то повозка!
   Филипп на всякий случай пришпорил коня и опередил своих спутниц. Он привстал на стремена и приложив руку козырьком к глазам, всмотрелся в колышущееся марево дождя.
   И в самом деле, из-за чахлого кустарника на проселочную дорогу выезжала повозка, запряженная двумя лошадьми. Из-за мокрого полога выглядывал мужчина с неприветливым лицом.
   Филиппу ничего не оставалось делать, как обратиться к встречному с вопросом. Когда он поравнялся с повозкой, то заговорил с мужчиной:
   - Месье, не будете ли вы так любезны подсказать, далеко ли нам осталось до поместья графов Аламбер?
   Мужчина приподнял ребром ладони шляпу, надвинутую на самые глаза и неприветливо посмотрел на Филиппа.
   Но лицо парня было абсолютно открытым и честным.
   - Графини Аламбер? - переспросил мужчина.
   - Да.
   - Я на этой неделе был там...
   Филипп немного расстроился, ведь если прошла целая неделя, то имение, наверное, отстоит отсюда на много лье.
   Мужчина явно никуда не спешил, к тому же он сидел под тентом и мог позволить себе поговорить. Он неспеша набил трубку, раскурил ее и только тогда посмотрел на своего собеседника.
   Констанция, Этель и Лилиан уже поравнялись с повозкой.
   - Я сборщик податей, - представился мужчина, сидевший в повозке, и выпустил из ноздрей дым, - поэтому я знаю окрестности. Так вы направляетесь в Мато? - прищурив левый глаз, поинтересовался сборщик податей.
   - Вы говорите, в Мато? - переспросил Филипп Абинье, - так называется имение?
   - Да, но по этой дороге вы туда не доберетесь, нужно было свернуть раньше. Я удивляюсь, как это вы проехали перекресток! Теперь вам придется возвращаться.
   Филипп оживился.
   - А от перекрестка далеко до этого самого Мато? Мужчина посмотрел на коня, на котором сидел Филипп, удовлетворенно щелкнул языком.
   - Я думаю, на своей лошади вы доберетесь туда часа за четыре.Но с вами женщины, поэтому вы потратите часов шесть и к вечеру, - мужчина взглянул на ровное серое небо, - уже будете в Мато.
   - Спасибо вам, - бросил Филипп, разворачивая лошадь.
   Но сборщик податей бросил ему вдогонку:
   - Если-вы к графине Эмилии Аламбер, то она навряд ли вас примет.
   - Почему? - спросил Филипп, явно удивленный.
   - Да она уже лет десять как ведет нелюдимый образ жизни, никого не принимает, не появляется при дворе... Только изредка выезжает в своей карете на прогулку.
   - Я думаю, она все-таки нас примет, - сказал Филипп, запускаяруку за пазуху и нащупывая клочок бумаги с изображением герба.
   - Все началось, - продолжал сборщик податей, - с того времени, когда погиб ее единственный сын. Это был очень видный мужчина, который занимал важный пост при дворе, уж точно не припомню, какой...
   Филипп Абинье, вернувшись к повозке, поднес к глазам сборщика податей клочок бумаги, прикрыв его ладонью от дождя.
   - Это герб семейства Аламбер? Сборщик податей закивал.
   - Конечно, точно такой герб вылеплен на фронтоне дворца в Мато. Я много раз его видел и помню его хорошо, ошибки быть не может. А по какому делу вы, месье,направляетесь в Мато? - поинтересовался словоохотливый сборщик податей.
   Филипп неопределенно пожал плечами.
   - Я даже не знаю, как и объяснить... В общем, дело касаетсяодной вещицы, которая, возможно, некогда принадлежала графам.
   - Им принадлежало и принадлежит очень многое, - сказал сборщик податей, - правда, графиня Констанция совсем отошла от дел, когда погиб ее сын и, по-моему, даже не проверяет своего управляющего, и он делает все, что считает нужным. А если быть совсем честным... - сборщик податей подался вперед, несмотря на то, что дождь лил ему за шиворот, - по-моему, он грабит графиню безбожно. Хотя, если быть уже, месье, до конца откровенным, она так богата, что ее можно грабить еще сто лет, и она вряд ли это заметит.
   Филипп Абинье распрощался со сборщиком податей и рванул вперед. И вскоре четыре фигуры растворились в пелене дождя.
   "И не лень же, - подумал сборщик податей, раскачиваясь в своей повозке, - ехать куда-то, мотаться под дождем... И было бы у этого молодого человека стоящее дело, а так... Какая-нибудь ерунда, графиня вряд ли даже захочет его слушать".
   - То ли дело я, - вздохнул мужчина, вновь раскуривая погасшую было трубку, и глянул себе за спину, где в повозке подпрыгивал на колдобинах и гудел пустотой сундук с бумагами, на котором висел большой надежный замок.
   Сборщик только что сдал деньги и возвращался пустой, поэтому с ним не было солдат, которые обычно сопровождали повозку, и он не боялся, что на него могут напасть разбойники.
   ГЛАВА 4
   Добровольная затворница графиня Аламбер каждый свой день начинала с того, что старательно на маленьком карточном столике раскладывала пасьянс. Она изо дня в день раскладывала все тот же пасьянс, неимоверно сложный и запутанный. Старой женщине доставляло какое-то странное удовольствие брать атласные листы карт пальцами, унизанными перстнями и класть одну за другой. Потом так же неторопливо укладывать сверху еще один ряд карт, переворачивать каждую третью, менять комбинации, вновь и вновь пытаясь сложить их в идеальном порядке, чтобы масть лежала к масти.
   Законы этого пасьянса, которому графиню Аламбер научила еще мать, были очень строгими и шансы разложить этот пасьянс были минимальными. Лишь изредка графине Аламбер удавалось добиться желаемого результата. Как только карты раскладывались, настроениеграфини разительно менялось.