Страница:
Поняв, что настаивать бесполезно. Жиль проделал то, о чем его просили, и вышел из церкви, унося с собой первые прекрасные мечты своей такой еще юной жизни. Далеко он не ушел: к нему приближалась скорбная процессия, сопровождавшая в церковь тело барона де Сен-Мелэна, которое будет там дожидаться похорон, назначенных назавтра... Спрятавшись за кустами остролиста и букса, высаженными у входа на кладбище. Жиль наблюдал за идущими со странным и новым для него чувством гордости. Пусть он все еще бастард, но теперь уже не сын неизвестно кого. Он знал, откуда он пришел в этот мир, пусть и не знал еще, куда отправится, а кровь, текущая у него в жилах, была кровью Кречета, более древней и благородной, чем кровь, текущая в жилах большинства окружающих его людей. Значит, и судьба его должна быть более завидной, чем их судьбы.
Среди участников процессии Жиль поискал глазами Жюдит, однако взгляд его остановился на мужском лице. Мужчина этот имел телосложение быка, у него были густые рыжие волосы, не напудренные и стянутые на затылке черной лентой. В руках он держал фонарь с окошечком, защищенным роговой пластинкой; в фонаре горела маленькая свеча. Мужчина шел впереди первого викария прихода, аббата Готье, который возглавлял шествие, восседая на смирной Эглантине.
Обычай требовал, чтобы свечу нес самый близкий родственник усопшего, так что Жиль не сомневался в том, что человек с фонарем - старший из де Сен-Мелэнов, Тюдаль.
Увиденное вовсе не понравилось Жилю. Новому барону могло быть лет двадцать пять, и его грубое обличье превосходно соответствовало репутации: это было лицо животного с глазами цвета гранита и почти столь же жесткими, слишком низкий лоб не свидетельствовал о большом уме.
Он был одет в неловко сидящую, тесную, старомодную одежду красно-бурого цвета, которая явно досталась ему от отца.
Зная, что у этого человека есть брат. Жиль поискал его с другой стороны простой телеги, запряженной белой лошадью и покрытой белой же материей, на которой стоял открытый гроб. Он без труда обнаружил почти точную копию Тюдаля, с той лишь разницей, что Морван, младший брат, был не так могуч телом и выражение его темных глаз свидетельствовало о привычке хитрить.
Короче говоря, если братья и походили внешне на сестру, то не более чем едва отесанная гранитная глыба походит на средневековую статую, изображающую ангела: краски были схожи, но божественного света не было...
Девушка шла в первом ряду женщин между старой Маржанной и какой-то соседкой. Закутанная в широкую черную накидку, она горбилась, словно под гнетом слишком тяжкого груза. Жиль не узнал бы ее, настолько такая поза была ей несвойственна, если бы не вызывающе рыжая прядь волос, вырвавшаяся из-под края капюшона и забившаяся под порывами ветра.
Поравнявшись с кустом, за которым прятался Жиль, Жюдит, словно ее предупредил таинственный голос, внезапно подняла голову и, подобно тому, как это произошло вчера, твердо взглянула прямо в лицо юноши. Он увидел тогда в ее покрасневших, наполненных горем глазах то же тоскливое выражение, что видел накануне, но только вдесятеро сильнее. Сейчас в них был страх, почти ужас, и Жюдит позволила ему увидеть этот страх.
Чувство жалости, охватившее Жиля, заставило его забыть об обиде. Идущая за покрытой белым повозкой и ведущая за собой угрюмую волну накидок, надуваемых ветром, Жюдит до того напоминала юных пленниц древности, следовавших за колесницами военачальников-победителей, что Жиль с огромным трудом удержался, чтобы не прыгнуть в середину процессии и не вырвать оттуда девушку... Но процессия уже скрылась в глубокой арке дверей, откуда показались черные с серебром облачения священников. Вместе с процессией исчезла Жюдит. Тогда ушел и Жиль... Он не хотел, чтобы погребальные молитвы омрачили его новое счастье. К тому же Жюдит на долгие часы будет теперь занята сложным церемониалом, предшествующим похоронам. В церкви ему нечего было делать.
Как и в те дни прошедшей осени, когда он рыскал по окрестностям, подобно взбесившемуся зверю, пытающемуся избавиться от ранившей его стрелы. Жиль дошел до берега Блаве, но на этот раз повернулся спиной к морю и затерялся среди холмов, где уже начинали лопаться почки каштанов. Ему хотелось разделить с землей то великое чувство радости, которое родилось в нем, ту надежду, что впитала всю силу и буйство весны.
Он провел здесь несколько часов, сидя на упавшем дереве на опушке леса, следя за быстрым полетом маленькой черной синицы, слушая крики кроншнепов и с наслаждением вдыхая смешавшиеся запахи земли и моря. Казалось, весь мир принадлежит ему, весь мир целиком, за одним лишь исключением, однако его было достаточно, чтобы он не был по-настоящему счастлив, ибо этим исключением была Жюдит, которую он долго теперь не увидит, ведь ректор сказал, что ей придется согласиться на монастырь, ибо это единственный способ спастись от братьев.
В своих несколько безумных мечтах о будущем Жиль не знал, какое место следует отвести девушке, но он обладал безмерной верой в себя, свойственной очень молодым людям, и предчувствием влюбленных. Жиль знал, что место ей отведено и что однажды Жюдит займет это место, что бы ни случилось. А поскольку девушка была тем единственным, что связывало его с бретонской землей, которую он, без сомнения, скоро оставит, - ведь крестный собирается отправить его в дальние края, - то Жиль поклялся, что не уедет, не попытавшись в последний раз поговорить с ней.
Но что же он ей скажет? Этого он тоже не знал...
Может быть, он скажет ей, что любит ее, и пусть даже она засмеется ему в лицо...
Он думал о Жюдит с такой неотступной силой, что решил, будто ему мерещится, когда увидел ее, бегущую вдоль реки в тускнеющем свете опускающегося вечера. Однако это и впрямь была она!
Но в каком виде!
Придерживая руками поднятую к коленям юбку, с развевающимися за спиной волосами, она стремглав бежала к высоким воротам Нотр-Дамде-ла-Жуа, мимо которых только что прошел Жиль.
Она не кричала, не плакала, но все ее существо выражало ужас... Жилю не пришлось долго искать причину этого ужаса: девушку преследовал мужчина, и этот мужчина был не кто иной, как Морван, младший из двух братьев де Сен-Мелэн.
Увидев человека на дороге, Морван завопил:
- Остановите ее, черт возьми! Эй, вы! Вы слышите? Остановите ее!
Естественно, Жиль этого не сделал. Напротив, он посторонился, когда задыхающаяся девушка поравнялась с ним. Он расслышал, как она простонала:
- Ради Бога!.. Помогите!..
Но слова Жюдит внезапно оборвались криком боли. Утомленная быстрым бегом, девушка, должно быть, попала ногой в колею дороги и, подвернув лодыжку, рухнула на землю. Преследователь, настигавший ее со скоростью пушечного ядра, приветствовал падение торжествующим ревом:
- Ага! Попалась!..
- Еще нет!
Вставший посредине дороги Жиль преграждал путь. В одну секунду Морван уже был рядом с ним.
- Убирайся вон, бродяга! - завопил он, дыша в лицо юноши смешанным запахом лука и сидра. - Прочь с дороги!
- Неизвестно, кому придется убраться! - насмешливо ответил Жиль. - Если ты хочешь пройти, то можешь попробовать. Бегите, мадемуазель! - крикнул он Жюдит. - Я смогу задержать его.
- Это мы еще посмотрим, - зарычал Морван и бросился, нагнув голову, на своего неожиданного противника.
Стычка была яростной. Хотя он и был не такой здоровенный, как его брат, Морван де Сен-Мелэн обладал недюжинной силой, делавшей его опасным противником. Что же до Жиля, то впервые (не считая обычных драк в коллеже, из которых он всегда выходил с честью) он использовал свою силу в настоящем бою. Более высокий и подвижный, чем его противник, он превосходил Морвана в ловкости, и к тому же его силы удесятеряло самое могучее из снадобий: он был переполнен радостью оттого, что сражается за Жюдит и Жюдит смотрит на него! И он принялся наносить удары, подобно кузнецу, бьющему молотом по наковальне.
Поединок закончился удивительно быстро. К тому же это оказалось так просто! От переполняющего его счастья Жиль не чувствовал боли и молотил кулаками так, будто ничего другого и не делал в жизни. Противники сцепились, покатились по земле, пытаясь задушить друг друга, впрочем безуспешно, снова поднялись, осыпая друг друга градом ударов, но в конце концов победа осталась за защитником Жюдит. Жиль оттеснил своего противника на скользкий берег реки и ударил его в лицо с такой силой, что Морван упал в воды Блаве.
Не теряя времени на выяснение того, что Морван там станет делать. Жиль вернулся к Жюдит, все еще лежавшей на дороге, там, где боль, а еще больше удивление, приковали ее к месту.
- Позвольте помочь вам подняться, мадемуазель, - сказал он, протягивая ей руку. - Вы поранились?
Она подняла к нему хорошенькое ясное личико, на котором больше не было и следа страха, и поспешно подала ему свою маленькую ручку. Она ему даже улыбнулась!
- Это опять вы! - произнесла она с милой улыбкой. - Решительно вы задались целью спасать меня. На этот раз, однако, - она стала серьезной, вы подоспели вовремя. Мне необходимо как можно скорее оказаться под защитой стен монастыря. Только там я смогу от них скрыться!
- От кого? - спросил Жиль. - От ваших братьев?
- Ах, так вы знаете, что это мои братья? Да, от них! Они хотят увезти меня завтра с собой, после погребения отца.
Жиль почувствовал, что ручка девушки, которую он все еще держал в своей руке, задрожала.
Страх опять завладел ею.
- Увезти с собой? Но я думал, они желают, чтобы вы сделались монахиней...
- Они передумали. Теперь они собираются отвезти меня к себе, чтобы выдать замуж за одного из своих соседей. Он очень богат, этот мерзкий старикашка, и влюблен в меня, по их словам.
Помогите же мне встать. Нога ужасно болит, а мне нужно поскорее добраться до монастыря. Не будет же Морван вечно плавать в реке!
Действительно, холодная вода привела Сен-Мелэна в чувство, и он поплыл к берегу. Жиль пренебрежительно пожал плечами:
- Он не сможет выбраться на берег до моста.
Тут очень илистое дно и скользкий берег. Мне это известно по собственному опыту...
- Вы не знаете, на что способны мои братья, когда разгневаны... О, как больно! Придется вам помочь мне идти. К счастью, до монастыря всего несколько шагов!
Вместо ответа юноша наклонился и без малейшего усилия поднял ее на руки.
- Вот и все!.. - объявил он весело. - Лучше будет, если вам совсем не придется идти. Если же вы соблаговолите держаться за мою шею...
Жюдит уже сделала это. С радостным трепетом Жиль ощутил на своем лице нежное прикосновение ее щеки, а на шее - шелк ее волос. Тогда он осмелился чуть сильнее прижать девушку к себе, и она не воспротивилась...
Сердце в груди Жиля заколотилось, как бешеное: он и представить себе не мог, что бывают такие чудесные, такие сладостные мгновения. В его объятиях была уже не та, прежняя Жюдит, надменная и полная презрения, строптивая и гордая, а совсем другая, новая, нежная и одинокая.
Эта Жюдит, может быть, еще полюбит его... Он хотел бы, чтобы монастырь вдруг очутился далеко, в самой чаще леса, и его восхитительная прогулка длилась бы до тех пор, пока у него достанет силы.
Вдруг он услыхал, что девушка вздохнула.
- Вы сильны и хорошо деретесь! Как жаль, что из вас сделают кюре...
Жиль рассмеялся:
- Дело как раз в том, что я никогда не стану кюре. Аббат Талюэ, мой крестный, сегодня вечером объявит мне о том, какую судьбу он для меня выбрал...
На миг он заколебался, не рассказать ли ей о том, что он только что узнал, не открыть ли ей, чья кровь течет в его жилах, пусть для того только, чтобы увидеть, как она удивленно раскроет глаза. Юноша едва не поддался искушению, но тут же подумал, что этим напомнит ей о своем внебрачном рождении, и решил, что благоразумнее будет промолчать. Он ограничился лишь тем, что сказал ей:
- Может быть, он отправит меня сражаться в Америку. Нет ничего в мире, чего я желал бы сильнее!
- В Америку! - восхищенно воскликнула Жюдит. - Какая удача. Боже мой! Одним лишь мужчинам выпадает такая удача! А мне - мне остается лишь монастырь. А я так хочу жить! Монастырь - это могила...
Этот крик души нашел отклик в сердце Жиля: он был так похож на его собственный отказ пойти в семинарию. Девушка отвергала покрывало монахини с тем же пылом, с каким он отвергал сутану, и аббат Талюэ, посчитавший, что девушка смирилась со своей участью, ошибался: она лишь терпела ее, не больше.
Жилю вдруг захотелось рассказать девушке о последних месяцах своей жизни в Ванне, поведать о своих тревогах, об отказе от семинарии, о бегстве и даже о краже коня, но на это уже не было времени, потому что они подошли к старинному, еще феодальных времен порталу в стене, окружавшей парк монастыря. Жиль растерялся: вот сейчас, через какой-то миг, Жюдит окажется по ту сторону двери, и он не сможет больше ни видеть ее, ни слышать, ни дотронуться до нее. Еще крепче сжав ее в объятиях. Жиль прошептал, прижавшись губами к волосам девушки:
- Уверены ли вы, что ничем не рискуете в стенах монастыря, что вашим братьям не удастся забрать вас оттуда? Ведь теперь они ваши единственные родственники и у них все права на вас...
- Это так, - ответила ему Жюдит, - однако госпожа де ла Бурдоннэ сумеет меня защитить. У нее хранится письменное распоряжение отца, которое он сделал перед смертью, где говорится о его желании видеть меня монахиней в Нотр-Дамде-ла-Жуа. Бедный отец! Он хотел обеспечить если не мое счастье, то хотя бы мое спокойствие...
- Но вы ведь не обязаны постригаться в монахини теперь же?
- Конечно, нет! Я должна сначала закончить школьный год, затем наступит время послушничества, которое может длиться два или три года.
Но почему вы меня об этом спрашиваете?
- Потому что я хочу сделать для вас то, что было сделано для меня: дать вам свободу. Я клянусь, что если Господь позволит мне выжить, вернуться сюда из Америки и освободить вас... Я не знаю еще, как я это сделаю, но если вы хоть чуть-чуть доверяете мне, то я готов отдать жизнь за вас!
Жюдит ответила не сразу. Она осторожно высвободилась из объятий Жиля, заставив опустить ее на землю, и на миг Жилю показалось, что его слова обидели девушку. Наверно, она опять рассердилась, опять обольет его презрением, будет насмехаться над его незаконным рождением...
Однако ничего того, что он вообразил себе, не случилось. Став на землю, Жюдит положила ему руки на плечи, приподнялась на цыпочки, чтобы приблизить глаза к глазам Жиля, и взглянула в самую глубь их.
- Почему вы хотите это сделать? - спросила она почти робко. - Ведь вы не видели от меня ничего, кроме презрения и дурных манер...
- Между такой как вы и таким как я это вполне нормально, - сказал он учтиво. - Напротив, я считаю, что многим вам обязан, потому что если бы не вы, то я, может быть, дал бы себя запереть в семинарии. Но знакомство с вами пробудило во мне страстное желание приблизиться к вам, попытаться стать достойным вас... Я думаю.., да, я думаю, что люблю вас...
Слово "люблю" вырвалось у него само собой, такое же простое и естественное, как пение птиц, и Жиль был удивлен легкостью, с какой ему далось признание. Он почувствовал, как задрожали лежащие у него на плечах руки Жюдит. Внезапно они скользнули вниз, обвились вокруг его шеи, и тотчас же ее тело прижалось к телу Жиля, а губы их слились в поцелуе, и они даже не осознали, кто из них первый рванулся навстречу другому.
На миг земля зашаталась под их ногами. На губах Жюдит чувствовался привкус слез и свежесть розы, но в его объятиях ее тело обжигало, как огонь. Первой, однако, опомнилась девушка.
Она внезапно вырвалась и бросилась бежать к порталу с легкостью, заставившей Жиля задуматься, на самом ли деле она так сильно вывихнула ногу... Добежав до дверей, Жюдит что было сил зазвонила в висевший подле них колокол, затем обернулась к Жилю, отбросив назад волосы, падавшие ей на лоб. Глаза ее блеснули, как два черных бриллианта, и, задыхаясь, она торопливо шепнула:
- Я буду ждать тебя. Жиль Гоэло! Я буду ждать три года, и ни днем больше... Если ты сдержишь свое обещание, я буду принадлежать тебе и ты сможешь делать со мной все, что захочешь. Если же нет...
- Что тогда?
Она мрачно рассмеялась тяжелым коротким смехом, ее голос дрогнул.
- Если нет, то я придумаю, что мне делать с собой. Но знай, что я не собираюсь провести жизнь в отречении от мира, вечно гнить за этими решетками со своей никому не нужной девственностью!
Нет! Если ты не придешь, то я буду принадлежать тому, кто поможет мне бежать, пусть он будет простой садовник из монастыря! Теперь уходи, сюда идут.
Действительно, звон колокола вызвал за дверями какую-то возню. Над стеной показался свет фонаря, послышались шаги. Надтреснутый голос, принадлежавший женщине явно уже не молодой, произнес:
- Кто здесь? Кто звонил?
- Это я, сестра Фелисите, я, Жюдит де Сен-Мелэн! - ответила девушка, а затем, обернувшись к Жилю, сказала приглушенным голосом:
- Не забудь же! У тебя есть только три года, чтобы заслужить меня...
Дверь открылась, затем захлопнулась с глухим стуком. Прошуршали по гравию удаляющиеся шаги; свет фонаря, освещавший верхушки деревьев, также исчез. Тогда Жиль пустился в путь, не слишком хорошо сознавая, куда идет. В ушах у него шумело, он был полупьян от счастья и удивления. Он медленно шагал вдоль стен парка, огибая монастырь, чтобы добраться до города и избежать встречи с Морваном, несомненно уже выбравшимся из реки. Ни к чему было затевать новую драку, которая могла задержать его отъезд.
Он теперь еще сильнее торопился уехать. Три года! У него было всего три года, чтобы завоевать любовь Жюдит и добиться успеха в жизни. Нельзя было терять ни минуты!
Часом позже мир уже виделся Жилю окрашенным в самые радужные краски: он позабыл, как недавно плакал от душевной боли и одиночества. Высокая черная стена, которая уже несколько месяцев заслоняла от него солнце, вдруг рухнула, но не от рева труб, как это было с красными стенами Иерихона, а от кроткого, тихого слова, произнесенного человеком с сочувствующей душой. Огромный простор предстал теперь перед глазами Жиля, простор, не имеющий других границ, кроме обширных земель и бескрайних морей... Что ему был ветер, сверху донизу пронизывающий узкие улочки, расплескивающий воду луж и хлопающий ставнями?! Что за важность, что уходящие солдаты оставляли город грязным и угрюмым, словно публичная девка после ночной оргии?! Что за важность, что в ночном небе все еще печально ползли облака, отягощенные дождем? Все в сердце Жиля было светлым, ясным и полным радости.
Для того чтобы добиться такого чудесного превращения, аббату Талюэ не пришлось произносить длинные речи и высокопарные фразы.
- Завтра! - сказал он Жилю. - Завтра ты уедешь в Брест, а там явишься к моему другу госпоже дю Куедик с письмом, которое я тебе дам. Госпожа дю Куедик сейчас носит траур, поскольку прошло всего два месяца, как мы схоронили ее прославленного супруга, но добрые дела она творит и в дни траура, и в дни праздника.
Кроме того, сейчас не сыскать моряка, какое бы высокое положение он ни занимал, который не желал бы приветствовать вдову героя. Не является исключением и шевалье де Терней д'Арсак, командующий эскадрой, который имеет поручение от короля перевезти за океан армию графа де Рошамбо... Госпожа дю Куедик представит тебя ему с тем, чтобы он нашел тебе хорошее место при главнокомандующем.., может быть, место секретаря, к счастью, ты говоришь по-английски.
Сердце Жиля при этих словах бешено забилось под старой охотничьей курткой. Америка!
Вот оно! Его пошлют в Америку! Пошлют скоро, на одном из кораблей короля! Он поплывет на нем на другой край света, уносимый зелеными волнами океана и золочеными облаками своих мечтаний о славе... А там, в той сказочной стране, где люди сражаются за слово, которое еще не очень известно здесь, во Франция, - за Свободу!., он встретит, конечно, удивительного маркиза де Лафайета и, может быть, будет биться рядом с ним. Но главное и прежде всего, он сумеет заставить судьбу дать ему наконец шанс!
- О чем ты думаешь? - спросил аббат Венсан, читавший все переживания Жиля на его лице.
Возвратившийся с небес на землю. Жиль какой-то миг смотрел на аббата глазами, блестевшими благодарностью, затем улыбнулся:
- Я думаю о том, что завтра вы спустите меня, так же, как когда-то Оливье де Турнемин спускал своего белого кречета. Тарана. Я тоже буду сражаться...
Аббат нахмурил брови:
- Подожди! Я посылаю тебя сражаться, это правда, но сражаться во имя короля и за короля.
Я не посылаю тебя убивать и грабить. Если ты желаешь подражать твоему предку, то подражай ему в том, что он совершил великого.., в особенности в конце жизни, потому что в день своей смерти он сражался за Бога. Для того, чтобы стать настоящим дворянином, тебе предстоит проделать более трудный и более длинный путь, чем кому-либо другому, но ты никогда не должен забывать о чести, учтивости.., о благородстве души и жалости, которых не знал Кречет. Не очень-то подражай ему!
- Я не забуду ваших слов, - ответил ему юноша. - Потому что забыть их значило бы забыть о том, чем я обязан вам, это значило бы разочаровать вас.., а я бы предпочел умереть, чем дать вам повод разочароваться во мне.
Торжественность его тона вызвала у аббата улыбку.
- Постарайся также остаться в живых! - сказал он, похлопав Жиля по плечу. - Ты не можешь представить себе, до чего я ненавижу панихиды.
ШВЕД ПО ФАМИЛИИ ФЕРСЕН...
Выехав из Эннебона 10 марта. Жиль только 5 апреля увидел бастионы, равелины, рвы, редуты, скаты брустверов и остроугольные выступы стен шедевры гения г-на де Вобана, которые делали Брест крепостью почти неприступной.
Это было явно слишком долго для пути в 30 лье, особенно если проделать его верхом, но в действительности юный путешественник потратил на дорогу не более трех дней. Все же остальное время он употребил на то, чтобы стать совершенно другим человеком. По крайней мере, попытаться...
Жиль провел бессонную ночь, размышляя о Жюдит и не без оснований опасаясь предстоящей встречи с благородным жеребцом, так как у него еще не полностью зажили ссадины, которые он приобрел во время предыдущей бешеной скачки из Ванна в Эннебон. Спустившись утром вниз, чтобы попрощаться с крестным, он весьма удивился, найдя во дворе Маэ, еще более грязного и взлохмаченного, чем обычно, который стоял между его прекрасным конем и Эглантиной. Однако на благородном животном, вычищенном дочиста умелой рукой Маэ, не было никакой другой сбруи, кроме уздечки, повод которой держал Маэ, зато Эглантина, пастырский мул, была взнуздана и оседлана, как обычно, а к седлу был приторочен небольшой мешок с вещами Жиля.
Увидев озадаченное выражение, появившееся на лице Жиля, аббат засмеялся:
- Уж не воображаешь ли ты, мой мальчик, что я собираюсь отправить тебя на поиски приключений, даже не попытавшись приготовить тебя к ним? Сейчас ты отправишься в Пон-Скорфф, в наши поместья в Лесле, где тебя ждет Гийом Бриан, бывший конюший моего покойного отца. Ты поживешь у него на ферме три недели, этого должно хватить на то, чтобы обучиться не только азам владения оружием, но также и умению пристойно держаться в седле на этом великолепном жеребце, не краснея от стыда. Только после этого ты можешь ехать в Брест. Сейчас Маэ проводит тебя, а затем вернется сюда вместе с моим мулом. Эглантину я даю тебе только для того, чтобы ты не шел пешком, как крестьянин, поскольку хочу, чтобы ты знал, какое значение я придаю той ответственности, которую я принимаю на себя, идя наперекор желаниям твоей матери. Я требую, чтобы отныне ты с честью носил то скромное имя, что она дала тебе.., за неимением другого.
Разочарованный, восхищенный, оскорбленный и гордый одновременно. Жиль покраснел при радостной мысли о том, что Пон-Скорфф находится недалеко от Эннебона и что, вероятно, он сможет тайком пробираться туда, чтобы увидеть Жюдит... Словно прочитав его мысли, аббат подошел к нему так близко, что мог его коснуться, и, сжав своими неожиданно сильными пальцами руку юноши, сказал, глядя ему в глаза:
- ..Ты не вернешься сюда до тех пор, пока не станешь настоящим мужчиной, и я требую, чтобы ты дал мне свое честное слово! - затем, понизив голос, аббат добавил:
- Весь город уже знает, что мадемуазель де Сен-Мелэн вчера сбежала из дома своего отца и укрылась в монастыре. В монастырь ее сопровождал какой-то молодой человек, который перед тем дрался с ее братом, и Сен-Мелэны поклялись разделаться с наглецом.
Они без труда найдут тебя...
- Откуда вы знаете все это?
- Вчера вечером ты явился в весьма плачевном виде, но лицо твое светилось радостью! Вот поэтому-то я и требую, чтобы ты дал слово!
Почувствовав, что он побежден. Жиль опустил голову:
- Вы слишком много сделали для меня, чтобы я ослушался вас! Я не возвращусь сюда, пока не выполню того, что от меня ожидают. Но.., позаботьтесь о ней, прошу вас!..
- Бог позаботится о ней, ведь она в руцех Его!
Тебе же лучше было бы позабыть о том, что невозможно. Прощай же, дитя мое, и да хранит тебя Господь!
Жиль преклонил колена, чтобы получить последнее благословение, затем, вздохнув, взобрался на спину Эглантины, в то время как Маэ с гордым видом вел в поводу коня, который, по его мнению, был слишком хорош, чтобы сесть на него.
За последующие три недели Жиль очень переменился. Но какой ценой! В поместье Лесле, там, где его мать узнала любовь и позор, там, где раздался его первый крик. Жиль прошел через настоящее чистилище под безжалостной ферулой Гийома Бриана, бывшего драгуна Пентьеврского полка, человека с дубленой шкурой и взлохмаченными волосами, жесткими, как проволока, крайне скупого на слова, но в свои шестьдесят с лишним лет способного укротить норовистую лошадь, а с саблей в руке - задать жару даже опытному учителю фехтования. В течение трех недель с восхода до захода солнца Жиль бегал, прыгал, ездил верхом, учился стрелять из пистолета и ружья, обращаться со шпагой и саблей, и все это под не перестающим лить мелким дождем, получая в качестве единственного одобрения от невозмутимого Бриана лишь градом сыпавшиеся ругательства. Через неделю он добился, однако, от своего мучителя разрешения сесть на прекрасного рыжего коня, им украденного, которого он окрестил Мерлином в память об их первой встрече, произошедшей как по волшебству. Когда же настал миг прощания, Гийом Бриан позволил себе произнести несколько напутственных добрых слов.
Среди участников процессии Жиль поискал глазами Жюдит, однако взгляд его остановился на мужском лице. Мужчина этот имел телосложение быка, у него были густые рыжие волосы, не напудренные и стянутые на затылке черной лентой. В руках он держал фонарь с окошечком, защищенным роговой пластинкой; в фонаре горела маленькая свеча. Мужчина шел впереди первого викария прихода, аббата Готье, который возглавлял шествие, восседая на смирной Эглантине.
Обычай требовал, чтобы свечу нес самый близкий родственник усопшего, так что Жиль не сомневался в том, что человек с фонарем - старший из де Сен-Мелэнов, Тюдаль.
Увиденное вовсе не понравилось Жилю. Новому барону могло быть лет двадцать пять, и его грубое обличье превосходно соответствовало репутации: это было лицо животного с глазами цвета гранита и почти столь же жесткими, слишком низкий лоб не свидетельствовал о большом уме.
Он был одет в неловко сидящую, тесную, старомодную одежду красно-бурого цвета, которая явно досталась ему от отца.
Зная, что у этого человека есть брат. Жиль поискал его с другой стороны простой телеги, запряженной белой лошадью и покрытой белой же материей, на которой стоял открытый гроб. Он без труда обнаружил почти точную копию Тюдаля, с той лишь разницей, что Морван, младший брат, был не так могуч телом и выражение его темных глаз свидетельствовало о привычке хитрить.
Короче говоря, если братья и походили внешне на сестру, то не более чем едва отесанная гранитная глыба походит на средневековую статую, изображающую ангела: краски были схожи, но божественного света не было...
Девушка шла в первом ряду женщин между старой Маржанной и какой-то соседкой. Закутанная в широкую черную накидку, она горбилась, словно под гнетом слишком тяжкого груза. Жиль не узнал бы ее, настолько такая поза была ей несвойственна, если бы не вызывающе рыжая прядь волос, вырвавшаяся из-под края капюшона и забившаяся под порывами ветра.
Поравнявшись с кустом, за которым прятался Жиль, Жюдит, словно ее предупредил таинственный голос, внезапно подняла голову и, подобно тому, как это произошло вчера, твердо взглянула прямо в лицо юноши. Он увидел тогда в ее покрасневших, наполненных горем глазах то же тоскливое выражение, что видел накануне, но только вдесятеро сильнее. Сейчас в них был страх, почти ужас, и Жюдит позволила ему увидеть этот страх.
Чувство жалости, охватившее Жиля, заставило его забыть об обиде. Идущая за покрытой белым повозкой и ведущая за собой угрюмую волну накидок, надуваемых ветром, Жюдит до того напоминала юных пленниц древности, следовавших за колесницами военачальников-победителей, что Жиль с огромным трудом удержался, чтобы не прыгнуть в середину процессии и не вырвать оттуда девушку... Но процессия уже скрылась в глубокой арке дверей, откуда показались черные с серебром облачения священников. Вместе с процессией исчезла Жюдит. Тогда ушел и Жиль... Он не хотел, чтобы погребальные молитвы омрачили его новое счастье. К тому же Жюдит на долгие часы будет теперь занята сложным церемониалом, предшествующим похоронам. В церкви ему нечего было делать.
Как и в те дни прошедшей осени, когда он рыскал по окрестностям, подобно взбесившемуся зверю, пытающемуся избавиться от ранившей его стрелы. Жиль дошел до берега Блаве, но на этот раз повернулся спиной к морю и затерялся среди холмов, где уже начинали лопаться почки каштанов. Ему хотелось разделить с землей то великое чувство радости, которое родилось в нем, ту надежду, что впитала всю силу и буйство весны.
Он провел здесь несколько часов, сидя на упавшем дереве на опушке леса, следя за быстрым полетом маленькой черной синицы, слушая крики кроншнепов и с наслаждением вдыхая смешавшиеся запахи земли и моря. Казалось, весь мир принадлежит ему, весь мир целиком, за одним лишь исключением, однако его было достаточно, чтобы он не был по-настоящему счастлив, ибо этим исключением была Жюдит, которую он долго теперь не увидит, ведь ректор сказал, что ей придется согласиться на монастырь, ибо это единственный способ спастись от братьев.
В своих несколько безумных мечтах о будущем Жиль не знал, какое место следует отвести девушке, но он обладал безмерной верой в себя, свойственной очень молодым людям, и предчувствием влюбленных. Жиль знал, что место ей отведено и что однажды Жюдит займет это место, что бы ни случилось. А поскольку девушка была тем единственным, что связывало его с бретонской землей, которую он, без сомнения, скоро оставит, - ведь крестный собирается отправить его в дальние края, - то Жиль поклялся, что не уедет, не попытавшись в последний раз поговорить с ней.
Но что же он ей скажет? Этого он тоже не знал...
Может быть, он скажет ей, что любит ее, и пусть даже она засмеется ему в лицо...
Он думал о Жюдит с такой неотступной силой, что решил, будто ему мерещится, когда увидел ее, бегущую вдоль реки в тускнеющем свете опускающегося вечера. Однако это и впрямь была она!
Но в каком виде!
Придерживая руками поднятую к коленям юбку, с развевающимися за спиной волосами, она стремглав бежала к высоким воротам Нотр-Дамде-ла-Жуа, мимо которых только что прошел Жиль.
Она не кричала, не плакала, но все ее существо выражало ужас... Жилю не пришлось долго искать причину этого ужаса: девушку преследовал мужчина, и этот мужчина был не кто иной, как Морван, младший из двух братьев де Сен-Мелэн.
Увидев человека на дороге, Морван завопил:
- Остановите ее, черт возьми! Эй, вы! Вы слышите? Остановите ее!
Естественно, Жиль этого не сделал. Напротив, он посторонился, когда задыхающаяся девушка поравнялась с ним. Он расслышал, как она простонала:
- Ради Бога!.. Помогите!..
Но слова Жюдит внезапно оборвались криком боли. Утомленная быстрым бегом, девушка, должно быть, попала ногой в колею дороги и, подвернув лодыжку, рухнула на землю. Преследователь, настигавший ее со скоростью пушечного ядра, приветствовал падение торжествующим ревом:
- Ага! Попалась!..
- Еще нет!
Вставший посредине дороги Жиль преграждал путь. В одну секунду Морван уже был рядом с ним.
- Убирайся вон, бродяга! - завопил он, дыша в лицо юноши смешанным запахом лука и сидра. - Прочь с дороги!
- Неизвестно, кому придется убраться! - насмешливо ответил Жиль. - Если ты хочешь пройти, то можешь попробовать. Бегите, мадемуазель! - крикнул он Жюдит. - Я смогу задержать его.
- Это мы еще посмотрим, - зарычал Морван и бросился, нагнув голову, на своего неожиданного противника.
Стычка была яростной. Хотя он и был не такой здоровенный, как его брат, Морван де Сен-Мелэн обладал недюжинной силой, делавшей его опасным противником. Что же до Жиля, то впервые (не считая обычных драк в коллеже, из которых он всегда выходил с честью) он использовал свою силу в настоящем бою. Более высокий и подвижный, чем его противник, он превосходил Морвана в ловкости, и к тому же его силы удесятеряло самое могучее из снадобий: он был переполнен радостью оттого, что сражается за Жюдит и Жюдит смотрит на него! И он принялся наносить удары, подобно кузнецу, бьющему молотом по наковальне.
Поединок закончился удивительно быстро. К тому же это оказалось так просто! От переполняющего его счастья Жиль не чувствовал боли и молотил кулаками так, будто ничего другого и не делал в жизни. Противники сцепились, покатились по земле, пытаясь задушить друг друга, впрочем безуспешно, снова поднялись, осыпая друг друга градом ударов, но в конце концов победа осталась за защитником Жюдит. Жиль оттеснил своего противника на скользкий берег реки и ударил его в лицо с такой силой, что Морван упал в воды Блаве.
Не теряя времени на выяснение того, что Морван там станет делать. Жиль вернулся к Жюдит, все еще лежавшей на дороге, там, где боль, а еще больше удивление, приковали ее к месту.
- Позвольте помочь вам подняться, мадемуазель, - сказал он, протягивая ей руку. - Вы поранились?
Она подняла к нему хорошенькое ясное личико, на котором больше не было и следа страха, и поспешно подала ему свою маленькую ручку. Она ему даже улыбнулась!
- Это опять вы! - произнесла она с милой улыбкой. - Решительно вы задались целью спасать меня. На этот раз, однако, - она стала серьезной, вы подоспели вовремя. Мне необходимо как можно скорее оказаться под защитой стен монастыря. Только там я смогу от них скрыться!
- От кого? - спросил Жиль. - От ваших братьев?
- Ах, так вы знаете, что это мои братья? Да, от них! Они хотят увезти меня завтра с собой, после погребения отца.
Жиль почувствовал, что ручка девушки, которую он все еще держал в своей руке, задрожала.
Страх опять завладел ею.
- Увезти с собой? Но я думал, они желают, чтобы вы сделались монахиней...
- Они передумали. Теперь они собираются отвезти меня к себе, чтобы выдать замуж за одного из своих соседей. Он очень богат, этот мерзкий старикашка, и влюблен в меня, по их словам.
Помогите же мне встать. Нога ужасно болит, а мне нужно поскорее добраться до монастыря. Не будет же Морван вечно плавать в реке!
Действительно, холодная вода привела Сен-Мелэна в чувство, и он поплыл к берегу. Жиль пренебрежительно пожал плечами:
- Он не сможет выбраться на берег до моста.
Тут очень илистое дно и скользкий берег. Мне это известно по собственному опыту...
- Вы не знаете, на что способны мои братья, когда разгневаны... О, как больно! Придется вам помочь мне идти. К счастью, до монастыря всего несколько шагов!
Вместо ответа юноша наклонился и без малейшего усилия поднял ее на руки.
- Вот и все!.. - объявил он весело. - Лучше будет, если вам совсем не придется идти. Если же вы соблаговолите держаться за мою шею...
Жюдит уже сделала это. С радостным трепетом Жиль ощутил на своем лице нежное прикосновение ее щеки, а на шее - шелк ее волос. Тогда он осмелился чуть сильнее прижать девушку к себе, и она не воспротивилась...
Сердце в груди Жиля заколотилось, как бешеное: он и представить себе не мог, что бывают такие чудесные, такие сладостные мгновения. В его объятиях была уже не та, прежняя Жюдит, надменная и полная презрения, строптивая и гордая, а совсем другая, новая, нежная и одинокая.
Эта Жюдит, может быть, еще полюбит его... Он хотел бы, чтобы монастырь вдруг очутился далеко, в самой чаще леса, и его восхитительная прогулка длилась бы до тех пор, пока у него достанет силы.
Вдруг он услыхал, что девушка вздохнула.
- Вы сильны и хорошо деретесь! Как жаль, что из вас сделают кюре...
Жиль рассмеялся:
- Дело как раз в том, что я никогда не стану кюре. Аббат Талюэ, мой крестный, сегодня вечером объявит мне о том, какую судьбу он для меня выбрал...
На миг он заколебался, не рассказать ли ей о том, что он только что узнал, не открыть ли ей, чья кровь течет в его жилах, пусть для того только, чтобы увидеть, как она удивленно раскроет глаза. Юноша едва не поддался искушению, но тут же подумал, что этим напомнит ей о своем внебрачном рождении, и решил, что благоразумнее будет промолчать. Он ограничился лишь тем, что сказал ей:
- Может быть, он отправит меня сражаться в Америку. Нет ничего в мире, чего я желал бы сильнее!
- В Америку! - восхищенно воскликнула Жюдит. - Какая удача. Боже мой! Одним лишь мужчинам выпадает такая удача! А мне - мне остается лишь монастырь. А я так хочу жить! Монастырь - это могила...
Этот крик души нашел отклик в сердце Жиля: он был так похож на его собственный отказ пойти в семинарию. Девушка отвергала покрывало монахини с тем же пылом, с каким он отвергал сутану, и аббат Талюэ, посчитавший, что девушка смирилась со своей участью, ошибался: она лишь терпела ее, не больше.
Жилю вдруг захотелось рассказать девушке о последних месяцах своей жизни в Ванне, поведать о своих тревогах, об отказе от семинарии, о бегстве и даже о краже коня, но на это уже не было времени, потому что они подошли к старинному, еще феодальных времен порталу в стене, окружавшей парк монастыря. Жиль растерялся: вот сейчас, через какой-то миг, Жюдит окажется по ту сторону двери, и он не сможет больше ни видеть ее, ни слышать, ни дотронуться до нее. Еще крепче сжав ее в объятиях. Жиль прошептал, прижавшись губами к волосам девушки:
- Уверены ли вы, что ничем не рискуете в стенах монастыря, что вашим братьям не удастся забрать вас оттуда? Ведь теперь они ваши единственные родственники и у них все права на вас...
- Это так, - ответила ему Жюдит, - однако госпожа де ла Бурдоннэ сумеет меня защитить. У нее хранится письменное распоряжение отца, которое он сделал перед смертью, где говорится о его желании видеть меня монахиней в Нотр-Дамде-ла-Жуа. Бедный отец! Он хотел обеспечить если не мое счастье, то хотя бы мое спокойствие...
- Но вы ведь не обязаны постригаться в монахини теперь же?
- Конечно, нет! Я должна сначала закончить школьный год, затем наступит время послушничества, которое может длиться два или три года.
Но почему вы меня об этом спрашиваете?
- Потому что я хочу сделать для вас то, что было сделано для меня: дать вам свободу. Я клянусь, что если Господь позволит мне выжить, вернуться сюда из Америки и освободить вас... Я не знаю еще, как я это сделаю, но если вы хоть чуть-чуть доверяете мне, то я готов отдать жизнь за вас!
Жюдит ответила не сразу. Она осторожно высвободилась из объятий Жиля, заставив опустить ее на землю, и на миг Жилю показалось, что его слова обидели девушку. Наверно, она опять рассердилась, опять обольет его презрением, будет насмехаться над его незаконным рождением...
Однако ничего того, что он вообразил себе, не случилось. Став на землю, Жюдит положила ему руки на плечи, приподнялась на цыпочки, чтобы приблизить глаза к глазам Жиля, и взглянула в самую глубь их.
- Почему вы хотите это сделать? - спросила она почти робко. - Ведь вы не видели от меня ничего, кроме презрения и дурных манер...
- Между такой как вы и таким как я это вполне нормально, - сказал он учтиво. - Напротив, я считаю, что многим вам обязан, потому что если бы не вы, то я, может быть, дал бы себя запереть в семинарии. Но знакомство с вами пробудило во мне страстное желание приблизиться к вам, попытаться стать достойным вас... Я думаю.., да, я думаю, что люблю вас...
Слово "люблю" вырвалось у него само собой, такое же простое и естественное, как пение птиц, и Жиль был удивлен легкостью, с какой ему далось признание. Он почувствовал, как задрожали лежащие у него на плечах руки Жюдит. Внезапно они скользнули вниз, обвились вокруг его шеи, и тотчас же ее тело прижалось к телу Жиля, а губы их слились в поцелуе, и они даже не осознали, кто из них первый рванулся навстречу другому.
На миг земля зашаталась под их ногами. На губах Жюдит чувствовался привкус слез и свежесть розы, но в его объятиях ее тело обжигало, как огонь. Первой, однако, опомнилась девушка.
Она внезапно вырвалась и бросилась бежать к порталу с легкостью, заставившей Жиля задуматься, на самом ли деле она так сильно вывихнула ногу... Добежав до дверей, Жюдит что было сил зазвонила в висевший подле них колокол, затем обернулась к Жилю, отбросив назад волосы, падавшие ей на лоб. Глаза ее блеснули, как два черных бриллианта, и, задыхаясь, она торопливо шепнула:
- Я буду ждать тебя. Жиль Гоэло! Я буду ждать три года, и ни днем больше... Если ты сдержишь свое обещание, я буду принадлежать тебе и ты сможешь делать со мной все, что захочешь. Если же нет...
- Что тогда?
Она мрачно рассмеялась тяжелым коротким смехом, ее голос дрогнул.
- Если нет, то я придумаю, что мне делать с собой. Но знай, что я не собираюсь провести жизнь в отречении от мира, вечно гнить за этими решетками со своей никому не нужной девственностью!
Нет! Если ты не придешь, то я буду принадлежать тому, кто поможет мне бежать, пусть он будет простой садовник из монастыря! Теперь уходи, сюда идут.
Действительно, звон колокола вызвал за дверями какую-то возню. Над стеной показался свет фонаря, послышались шаги. Надтреснутый голос, принадлежавший женщине явно уже не молодой, произнес:
- Кто здесь? Кто звонил?
- Это я, сестра Фелисите, я, Жюдит де Сен-Мелэн! - ответила девушка, а затем, обернувшись к Жилю, сказала приглушенным голосом:
- Не забудь же! У тебя есть только три года, чтобы заслужить меня...
Дверь открылась, затем захлопнулась с глухим стуком. Прошуршали по гравию удаляющиеся шаги; свет фонаря, освещавший верхушки деревьев, также исчез. Тогда Жиль пустился в путь, не слишком хорошо сознавая, куда идет. В ушах у него шумело, он был полупьян от счастья и удивления. Он медленно шагал вдоль стен парка, огибая монастырь, чтобы добраться до города и избежать встречи с Морваном, несомненно уже выбравшимся из реки. Ни к чему было затевать новую драку, которая могла задержать его отъезд.
Он теперь еще сильнее торопился уехать. Три года! У него было всего три года, чтобы завоевать любовь Жюдит и добиться успеха в жизни. Нельзя было терять ни минуты!
Часом позже мир уже виделся Жилю окрашенным в самые радужные краски: он позабыл, как недавно плакал от душевной боли и одиночества. Высокая черная стена, которая уже несколько месяцев заслоняла от него солнце, вдруг рухнула, но не от рева труб, как это было с красными стенами Иерихона, а от кроткого, тихого слова, произнесенного человеком с сочувствующей душой. Огромный простор предстал теперь перед глазами Жиля, простор, не имеющий других границ, кроме обширных земель и бескрайних морей... Что ему был ветер, сверху донизу пронизывающий узкие улочки, расплескивающий воду луж и хлопающий ставнями?! Что за важность, что уходящие солдаты оставляли город грязным и угрюмым, словно публичная девка после ночной оргии?! Что за важность, что в ночном небе все еще печально ползли облака, отягощенные дождем? Все в сердце Жиля было светлым, ясным и полным радости.
Для того чтобы добиться такого чудесного превращения, аббату Талюэ не пришлось произносить длинные речи и высокопарные фразы.
- Завтра! - сказал он Жилю. - Завтра ты уедешь в Брест, а там явишься к моему другу госпоже дю Куедик с письмом, которое я тебе дам. Госпожа дю Куедик сейчас носит траур, поскольку прошло всего два месяца, как мы схоронили ее прославленного супруга, но добрые дела она творит и в дни траура, и в дни праздника.
Кроме того, сейчас не сыскать моряка, какое бы высокое положение он ни занимал, который не желал бы приветствовать вдову героя. Не является исключением и шевалье де Терней д'Арсак, командующий эскадрой, который имеет поручение от короля перевезти за океан армию графа де Рошамбо... Госпожа дю Куедик представит тебя ему с тем, чтобы он нашел тебе хорошее место при главнокомандующем.., может быть, место секретаря, к счастью, ты говоришь по-английски.
Сердце Жиля при этих словах бешено забилось под старой охотничьей курткой. Америка!
Вот оно! Его пошлют в Америку! Пошлют скоро, на одном из кораблей короля! Он поплывет на нем на другой край света, уносимый зелеными волнами океана и золочеными облаками своих мечтаний о славе... А там, в той сказочной стране, где люди сражаются за слово, которое еще не очень известно здесь, во Франция, - за Свободу!., он встретит, конечно, удивительного маркиза де Лафайета и, может быть, будет биться рядом с ним. Но главное и прежде всего, он сумеет заставить судьбу дать ему наконец шанс!
- О чем ты думаешь? - спросил аббат Венсан, читавший все переживания Жиля на его лице.
Возвратившийся с небес на землю. Жиль какой-то миг смотрел на аббата глазами, блестевшими благодарностью, затем улыбнулся:
- Я думаю о том, что завтра вы спустите меня, так же, как когда-то Оливье де Турнемин спускал своего белого кречета. Тарана. Я тоже буду сражаться...
Аббат нахмурил брови:
- Подожди! Я посылаю тебя сражаться, это правда, но сражаться во имя короля и за короля.
Я не посылаю тебя убивать и грабить. Если ты желаешь подражать твоему предку, то подражай ему в том, что он совершил великого.., в особенности в конце жизни, потому что в день своей смерти он сражался за Бога. Для того, чтобы стать настоящим дворянином, тебе предстоит проделать более трудный и более длинный путь, чем кому-либо другому, но ты никогда не должен забывать о чести, учтивости.., о благородстве души и жалости, которых не знал Кречет. Не очень-то подражай ему!
- Я не забуду ваших слов, - ответил ему юноша. - Потому что забыть их значило бы забыть о том, чем я обязан вам, это значило бы разочаровать вас.., а я бы предпочел умереть, чем дать вам повод разочароваться во мне.
Торжественность его тона вызвала у аббата улыбку.
- Постарайся также остаться в живых! - сказал он, похлопав Жиля по плечу. - Ты не можешь представить себе, до чего я ненавижу панихиды.
ШВЕД ПО ФАМИЛИИ ФЕРСЕН...
Выехав из Эннебона 10 марта. Жиль только 5 апреля увидел бастионы, равелины, рвы, редуты, скаты брустверов и остроугольные выступы стен шедевры гения г-на де Вобана, которые делали Брест крепостью почти неприступной.
Это было явно слишком долго для пути в 30 лье, особенно если проделать его верхом, но в действительности юный путешественник потратил на дорогу не более трех дней. Все же остальное время он употребил на то, чтобы стать совершенно другим человеком. По крайней мере, попытаться...
Жиль провел бессонную ночь, размышляя о Жюдит и не без оснований опасаясь предстоящей встречи с благородным жеребцом, так как у него еще не полностью зажили ссадины, которые он приобрел во время предыдущей бешеной скачки из Ванна в Эннебон. Спустившись утром вниз, чтобы попрощаться с крестным, он весьма удивился, найдя во дворе Маэ, еще более грязного и взлохмаченного, чем обычно, который стоял между его прекрасным конем и Эглантиной. Однако на благородном животном, вычищенном дочиста умелой рукой Маэ, не было никакой другой сбруи, кроме уздечки, повод которой держал Маэ, зато Эглантина, пастырский мул, была взнуздана и оседлана, как обычно, а к седлу был приторочен небольшой мешок с вещами Жиля.
Увидев озадаченное выражение, появившееся на лице Жиля, аббат засмеялся:
- Уж не воображаешь ли ты, мой мальчик, что я собираюсь отправить тебя на поиски приключений, даже не попытавшись приготовить тебя к ним? Сейчас ты отправишься в Пон-Скорфф, в наши поместья в Лесле, где тебя ждет Гийом Бриан, бывший конюший моего покойного отца. Ты поживешь у него на ферме три недели, этого должно хватить на то, чтобы обучиться не только азам владения оружием, но также и умению пристойно держаться в седле на этом великолепном жеребце, не краснея от стыда. Только после этого ты можешь ехать в Брест. Сейчас Маэ проводит тебя, а затем вернется сюда вместе с моим мулом. Эглантину я даю тебе только для того, чтобы ты не шел пешком, как крестьянин, поскольку хочу, чтобы ты знал, какое значение я придаю той ответственности, которую я принимаю на себя, идя наперекор желаниям твоей матери. Я требую, чтобы отныне ты с честью носил то скромное имя, что она дала тебе.., за неимением другого.
Разочарованный, восхищенный, оскорбленный и гордый одновременно. Жиль покраснел при радостной мысли о том, что Пон-Скорфф находится недалеко от Эннебона и что, вероятно, он сможет тайком пробираться туда, чтобы увидеть Жюдит... Словно прочитав его мысли, аббат подошел к нему так близко, что мог его коснуться, и, сжав своими неожиданно сильными пальцами руку юноши, сказал, глядя ему в глаза:
- ..Ты не вернешься сюда до тех пор, пока не станешь настоящим мужчиной, и я требую, чтобы ты дал мне свое честное слово! - затем, понизив голос, аббат добавил:
- Весь город уже знает, что мадемуазель де Сен-Мелэн вчера сбежала из дома своего отца и укрылась в монастыре. В монастырь ее сопровождал какой-то молодой человек, который перед тем дрался с ее братом, и Сен-Мелэны поклялись разделаться с наглецом.
Они без труда найдут тебя...
- Откуда вы знаете все это?
- Вчера вечером ты явился в весьма плачевном виде, но лицо твое светилось радостью! Вот поэтому-то я и требую, чтобы ты дал слово!
Почувствовав, что он побежден. Жиль опустил голову:
- Вы слишком много сделали для меня, чтобы я ослушался вас! Я не возвращусь сюда, пока не выполню того, что от меня ожидают. Но.., позаботьтесь о ней, прошу вас!..
- Бог позаботится о ней, ведь она в руцех Его!
Тебе же лучше было бы позабыть о том, что невозможно. Прощай же, дитя мое, и да хранит тебя Господь!
Жиль преклонил колена, чтобы получить последнее благословение, затем, вздохнув, взобрался на спину Эглантины, в то время как Маэ с гордым видом вел в поводу коня, который, по его мнению, был слишком хорош, чтобы сесть на него.
За последующие три недели Жиль очень переменился. Но какой ценой! В поместье Лесле, там, где его мать узнала любовь и позор, там, где раздался его первый крик. Жиль прошел через настоящее чистилище под безжалостной ферулой Гийома Бриана, бывшего драгуна Пентьеврского полка, человека с дубленой шкурой и взлохмаченными волосами, жесткими, как проволока, крайне скупого на слова, но в свои шестьдесят с лишним лет способного укротить норовистую лошадь, а с саблей в руке - задать жару даже опытному учителю фехтования. В течение трех недель с восхода до захода солнца Жиль бегал, прыгал, ездил верхом, учился стрелять из пистолета и ружья, обращаться со шпагой и саблей, и все это под не перестающим лить мелким дождем, получая в качестве единственного одобрения от невозмутимого Бриана лишь градом сыпавшиеся ругательства. Через неделю он добился, однако, от своего мучителя разрешения сесть на прекрасного рыжего коня, им украденного, которого он окрестил Мерлином в память об их первой встрече, произошедшей как по волшебству. Когда же настал миг прощания, Гийом Бриан позволил себе произнести несколько напутственных добрых слов.