Бенцони Жюльетта. Кречет - 4

   Жюдит хрипло вскрикнула, и вдруг тело ее расслабилось, и она отдалась во власть обжигающей волны страсти.., милосердной волны.
   УГРОЗА
   Розовая заря окрасила холодный серый рассвет, осветила атласную гладь моря, отливающую перламутром, как горлышко голубки. Подул легкий ветерок, пробежал рябью по атласу, зашумел листьями черных кокосовых пальм, взметнувших высоко в небо свои пушистые кроны. Кислый запах пороха рассеялся, снова вернулся аромат влажной земли, спящего моря. Жиль спокойно протянул свой пистолет подбежавшему де Ла Валле, потом надел камзол. На другом конце поля, под стенами старого форта Вобан, суетились люди в мундирах, сгрудившись вокруг раненого, который громко стонал.
   - Никогда не видел такого меткого выстрела, - проговорил, задыхаясь, Ла Валле. - Пистолет так и разлетелся на куски у него в руке...
   Пройдет немало времени, прежде чем он сможет держать оружие...
   - И ласкать женщину! - саркастически добавил Турнемин. - Очень хорошо. Вряд ли он захочет продолжить дуэль. Разве что другой рукой владеет не уже.
   - Редко кто одинаково хорошо стреляет с обеих рук.
   - Лично я запросто. Вы представить себе не можете, какие акробатические трюки приходится выделывать, когда воюешь против индейцев.
   Ну что же, дело сделано, можно и позавтракать.
   Я умираю с голоду. А вы?
   - Я тоже. Но сначала вам надо подписать протокол.., и поинтересоваться самочувствием противника, как того требуют правила хорошего тона. Это будет достойный жест, и, кроме того, - добавил, смеясь, Ла Валле, - всегда приятно посмотреть, как корчится твой обидчик.
   С формальностями покончили быстро. Жиль на минуту склонился над белым, как его рубашка, Рандьером, лежавшим на запятнанной кровью траве. Военный хирург, которого успели привести секунданты, забинтовывал ему руку или то, что от нее осталось.
   - Надеюсь, это послужит вам уроком, - сказал полусерьезно, полунасмешливо Жиль. - Я, со своей стороны, совершенно удовлетворен и желаю вам быстрого выздоровления.., и хорошего путешествия - вы ведь плывете во Францию вместе с господином де Ла Люзерном. Мое почтение, господа, распрощался он с остальными.
   И, взяв под руку своего друга, он вернулся к рощице, в которой они оставили лошадей. Следом шел Анри де Селюн, несмотря на свою обычную невозмутимость, проникшийся большим уважением к человеку, так мастерски владеющему пистолетом.
   - Пожалуй, я попрошу нового губернатора, господина де Венсана, назначить вас главным наставником молодых офицеров в стрельбе, - воскликнул он. - Думаю, каждый захочет у вас поучиться...
   - Бога ради, пощадите мою скромность, дорогой друг. Пусть мои маленькие таланты останутся при мне, я приберегу их для врагов. А теперь, пошли, выпьем горячего кофе в "Брюло Меркадье". Вкуснее, чем там, его нигде не готовят.
   - Хочется верить, - отозвался Жеральд. - Ведь это я поставляю кофе Меркадье.
   Усевшись на террасе, увитой с трех сторон виноградом, все трое основательно закусили и выпили по несколько чашек знаменитого кофе с ромом, составившего репутацию Меркадье: он не жалел рома и выбирал самый крепкий, чтобы хорошо горел.
   Жиль чувствовал себя прекрасно в это славное утро. Всегда особенно остро ощущаешь аромат и вкус жизни, когда заглянешь, хоть на миг, в глаза смерти. Ночь любви в объятиях Жюдит подарила ему достаточно ясную картину того, что могло бы быть счастьем. К собственному удивлению, он вновь познал всю прелесть их первой ночи в Версале, с той разницей, что теперь ему не приходилось пробуждать к любви юную девушку.
   Стонавшая под его ласками Жюдит стала великолепным инструментом любви, страстной женщиной, горячей, как красавица графиня де Бальби, необузданная любовница, оставленная им во Франции.
   Добираясь к месту поединка, он все время видел перед собой очаровательную картину: Жюдит спит на измятых простынях, свесив пышные волосы до самого пола. Припухшие от поцелуев губы улыбаются, когда его рука осторожно, как морская звезда, опускается ей на грудь. Во время дуэли он был внешне совершенно спокоен, а на самом деле кипел от гнева и нетерпения. Не отказываться же ему, в самом деле, от таких радостей только потому, что этот нахал хотел их присвоить... Вот и теперь, рассеянно вставляя редкие реплики в беседу друзей, он думал, что, если повезет, он застанет ее все еще в постели, сможет разбудить и разделить с ней бурлящую в нем радость жизни... После этой ночи он даже решил, что прекрасное тело Жюдит - лучшее противоядие от его невозможной любви к Мадалене...
   Ему не терпелось вернуться в свой райский уголок. Обильный завтрак и горячий кофе вновь пробудили в нем страсть, и под тем предлогом, что у него якобы назначена встреча. Жиль прервал ленивый отдых в сигарном дыму, всегда следовавший на Санто-Доминго за дневными трапезами. Оставив своих секундантов и дальше прохлаждаться в тени виноградной лозы и наблюдать кипучую жизнь порта, Турнемин вскочил на Мерлина и поскакал обратно на набережную Вильвер.
   Ла Балле, с роскошной гаванской сигарой во рту, снисходительно провожал его взглядом.
   - Тем, кто только что прибывает на остров, всегда кажется, будто нужно без конца что-то делать! - вздохнул он. - Интересно, сколько пройдет времени, пока Турнемин поймет, что здесь можно просто наслаждаться жизнью и никогда не следует торопиться.., ни в чем. Разве что выпить заказать? Еще по одной?
   Анри де Селюн, пребывавший в блаженном состоянии - куда только делась его скованность? - лишь опустил веки в знак согласия, потом устроился еще поудобней и стал наблюдать за цепочкой рабов, которая как раз покорно потянулась из карантинных бараков, где их после продолжительного плавания приводили в божеский вид, к крытому рынку - теперь пышущих здоровьем невольников можно выгодно продать...
   Вернувшись домой. Жиль обнаружил лишь Зебюлона и Жюстена, укладывавших чемоданы в экипаж. Чернокожий слуга объяснил, забавно коверкая слова, что хозяйка уехала на плантацию, верхом, как только вернулся Зебюлон, которого она посылала узнать потихоньку, чем кончился поединок.
   - Она ничего не говорила?
   - Нет... Да! Говорить... Она говорить: "Хорошо.."
   Жиль разочарованно и недовольно пожал плечами и на всякий случаи поднялся в спальню жены: вдруг она оставила ему записку? Но вместо записки он нашел Фаншон. Утреннее солнце заливало комнату светом, слышалось пение птиц - и больше ни единого звука: горничная стояла совершенно неподвижно у разоренной постели. Она не заметила, как неслышной походкой, усвоенной у индейцев, в спальню вошел хозяин - все стояла и смотрела, думая, вероятно, о чем-то горьком, и по щекам ее текли слезы...
   - В чем дело, Фаншон? Чем вы заняты?
   Девушка вздрогнула, повернула к Жилю мокрое от слез лицо, и в глазах ее появился страх.
   - Я?.. Ничем... Я...
   - Почему плачете? У вас что-то болит?
   Горничная ухватилась за подсказку и поднесла дрожащую ладонь ко лбу.
   - У меня.., да. Простите, у меня болит голова.
   Она определенно лгала. Никогда еще Фаншон не выглядела здоровее. Пребывание на острове явно пошло ей на пользу. Кожа приобрела золотистый оттенок, исчезла худоба - когда ее нашли в трюме "Кречета", она была как драная кошка. Грудь в квадратном вырезе ситцевого платья в цветочек выглядела аппетитно, как корзинка спелых персиков. Жиль не без удовольствия припомнил ночные утехи во время плавания...
   Он зашел в спальню и машинально закрыл за собой дверь.
   - Госпожа уехала?
   - Да... Она посылала Зебюлона за покупками, а когда он вернулся, велела оседлать Вивиану, а мне приказала ехать следом, с багажом. Говорит: ей сегодня хочется поскакать галопом, впрочем, ей всегда этого хочется. Последнее время особенно часто... Наверное, в свою хижину отправилась...
   С тех пор как они обосновались в "Верхних Саваннах", Жюдит действительно пристрастилась к верховой езде и к прогулкам на берег моря. Она упросила Жиля построить для нее крошечный домик, нечто вроде рыбацкого сарая для сушки сетей, в маленькой пустынной бухте Порт-Марго. И каждый день ездила туда одна, не разрешая никому себя сопровождать.
   "Простите мне эту прихоть, - сказала она мужу. - Я же дочь вод, вы знаете, и там, на берегу, ко мне словно возвращается мое босоногое детство: как хорошо было прятаться в дюнах или нырять в волны Блаве..."
   Напоминание об их первой встрече тронуло в сердце Жиля тайную струнку, и он охотно уступил желанию жены, однако поручил Моисею незаметно приглядывать за Жюдит, когда та отправлялась в дальнюю бухту - от нее до плантации не меньше мили. Черный гигант был по-собачьи предан Жюдит, к тому же в случае опасности он один стоил десятерых.
   - Ну что же, поеду и я, - сказал Жиль. - А вы сядете в экипаж с Зебюлоном, как по дороге сюда...
   Говорил он ровным, невыразительным голосом, словно во сне, а сам раздевал взглядом залившуюся краской Фаншон. Неожиданный отъезд Жюдит не дал ему излить ту радость, что все еще бурлила в его жилах, и Жиль вдруг почувствовал, что страстно желает эту девушку. Он даже забыл, что возобновлять оборванную им самим связь - весьма неосторожно.
   В карих глазах горничной мелькнула надежда, когда Турнемин стал медленно подходить к ней. А когда он положил руки на ее круглые плечи, лицо Фаншон вспыхнуло радостью. Жиль спустил девушке платье с плеч и привлек ее к себе.
   А через минуту они, свившись, катались по постели, еще хранившей запах тела Жюдит. Жиль удовлетворил свое стремление ощутить, избежав смерти, всю полноту жизни, а Фаншон - свою накопившуюся за несколько месяцев завистливого ожидания страсть. Был почти уже полдень, когда она наконец отодвинула засов на двери...
   - Лучше, пожалуй, если вы вернетесь без меня, - сказал на пороге Турнемин. - Скажете госпоже, что я приеду завтра, переночую у Ла Валле...
   - Почему не здесь? - осмелилась спросить камеристка, стараясь пригасить торжествующий блеск глаз.
   Однако Жиль уже остыл, и оставлять ей надежду на возобновление отношений не желал.
   - Я не нуждаюсь в ваших советах, дорогуша, - произнес он мягко. Достал кошелек и бросил девушке. - Вот, держите! Купите себе каких-нибудь безделушек и возвращайтесь на плантацию. Спасибо за приятно проведенное время. До завтра.
   Фаншон в ярости схватила кошелек и сунула в карман фартука. Радость исчезла из ее взгляда, и повернувшийся к двери Жиль не заметил, какой ненавистью он полыхнул ему вслед...
   ***
   Жиль выехал на рассвете, но пока добрался до "Верхних Саванн", солнце поднялось уже высоко. Он каждый раз радовался, возвращаясь домой. Ему нравилось мчаться галопом по длинной и величественной дубовой аллее деревья привезли сюда из Франции за большие деньги больше ста лет назад. Нравилось, когда перед ним возникал розовый особняк, особенно когда он, как сегодня, весело улыбался солнцу широко распахнутыми окнами, через которые был отлично виден целый батальон юных служанок, наводивших порядок под властным присмотром мажордома Шарло.
   Поместье потеряло отрешенный и печальный вид замка Спящей Красавицы, заросшего колючей ежевикой. Чаша большого фонтана была тщательно выскоблена, а его бронзовые части начищены так, что сверкали на солнце не хуже рассыпавшихся высоко в небе брызг. Садовники, которыми руководил увлекшийся еще в Версале выращиванием декоративных растений Понго, просто творили чудеса: купы роскошных тропических кустарников чередовались с великолепными, затененными деревьями лужайками - в зной здесь так приятно было посидеть, выпить чашечку кофе или бокал пунша, а вечером - выкурить сигару, наслаждаясь пришедшей с моря прохладой.
   Понго, живший по-прежнему в особняке, рядом с комнатой Жиля, приходил туда лишь на ночь. Чуть не весь день он проводил в саду: сажал, полол, окапывал, в выстроенной специально для него оранжерее. Индеец старался вспомнить все, о чем узнал от старого садовника госпожи Маржон. Стайка негритят, его "учеников", как стадо очаровательных черных барашков, следовала за Понго по пятам, старательно и серьезно слушая его уроки, - так дети из церковного хора ходят на торжественной мессе за священником.
   А вечерами Понго сидел с Моисеем: их теперь связывала молчаливая, но прочная дружба, такая прочная, что Жиль испытывал порой нечто вроде ревности.
   Понго узнал весь мрачный и кровавый путь, который привел вождя Лоанго так по-настоящему звали Моисея - от конголезских земель к северу от Кабинды, где обитало его племя, к шлюпке "Кречета". Моисей поведал ему то, что скрыл от Турнемина: Лаонго долго поставлял товар - своих пленников работорговцам, рыскавшим по африканскому побережью от Сенегала до Конго и дальше в поисках "черного золота". Так он освоил несколько языков белых людей и изучил их самих, причем с самой худшей стороны: он познал их неудержимую страсть к золоту.
   Возможно, великий воин и безжалостный судья Лоанго так и продолжал бы свою торговлю, если бы однажды один из его клиентов, испанец дон Эстебан Кордоба де Кесада, не заманил в ловушку и не увел силой на "Санта-Энграсию" жену вождя - Ямину. Лоанго безумно любил Ямину и предпочел все бросить и пойти вслед за ней в вонючий трюм, где его ждали цепи невольника. Но остаться вместе им не удалось. Ямина была красавицей, дон Эстебан пожелал видеть ее на своем ложе. И тогда Лоанго возглавил бунт, трагическую развязку которого наблюдал экипаж "Кречета".
   - Лоанго погиб вместе с Яминой, - сказал гигант Жилю. - Ты спас из вод океана совсем другого человека. А потому я хочу сохранить имя, которое ты мне дал. Теперь я Моисей. А тот, другой, лишь воспоминание.
   Моисей занял в "Верхних Саваннах" должность "старшего", на которой прежде находился Москит. Тот исчез вместе с другими надсмотрщиками, как и его хозяин Легро. Тонтону же, которого Жиль забыл в доме на берегу реки, не удалось воспользоваться свободой - Дезире не дала. Она зарезала его кинжалом прежде, чем кто-либо успел вмешаться, и объятый пламенем дом стал ему могилой.
   Конголезский король оказался истинным вождем, он умел управляться с людьми, и его помощь в восстановлении порядка на плантации была просто неоценима. С помощью Лайама Финнегана Моисей осмотрел рабов, долго расспрашивая каждого, чтобы определить, в зависимости от развития и потребностей невольников, как лучше вернуть их к человеческому образу жизни. Сам его вид, спокойствие, низкий чарующий голос производили на несчастных неизгладимое впечатление: бывший вождь, видимо, старался хоть отчасти залечить те раны, которые когда-то наносил своему народу на берегах Конго.
   Самым страшным врагом плантации оказался сезон ураганов. Временные жилища, построенные вместо сгоревших хибар, не выдерживали порывов ветра; женщин и детей поселили пока что в домах прислуги и конюшнях, а тем временем рабы, у которых Моисей обнаружил склонность к ремеслу плотника или каменщика, возводили новые, прочные дома: Жиль не желал больше видеть на плантации хижины из тонких досок и пальмовых листьев: они вспыхивали, как факел, от любой искры и разлетались даже от несильной бури. Каждой семье выделяли теперь огород и просторное жилье, а для одиноких доставили из Нового Орлеана передвижные сборные бараки - они были достаточно прочны, но в зависимости от потребностей хозяйства легко переставлялись на другие места (чтобы поля не истощались, культуры на них приходилось чередовать). Если муж чина женился, он покидал барак, где хозяйничала повариха, и получал дом с клочком земли.
   Турнемин хотел, чтобы его рабы жили лучше всех других на острове, и тратил деньги на их устройство без счета. Он решил, что сначала позаботится о работниках, а потом займется своим собственным особняком. Потому-то первый же выстроенный дом был отдан Лайаму Финнегану под больницу. Лекарь тоже не бездельничал эти три месяца, и припадать к любимой подружке - бутыли с ромом - ему доводилось лишь глубокой ночью. Рабы плантации были почти все больны. Особенно из того поселения, что находилось ближе к господскому дому. Те, что жили у подножия холма, оказались поздоровее: Легро собрал там ударные силы, но остальные - сплошь оголодавшие, а часто и изувеченные, так что хлопот врачу хватало.
   К счастью - иначе бы ему не справиться - Финнеган нашел в лице Понго неоценимого помощника: он с удовольствием открывал ему свои небольшие личные секреты терапевтического применения растений, а индеец выращивал их в специально отведенном для этого уголке, куда посторонние, даже его ученики, не допускались.
   Благодаря всеобщим усилиям хозяйство "Верхних Саванн" восстанавливалось на удивление быстро. Помогла и поразительная плодородность почвы острова: и на полях, и в огородах зрели обильные урожаи. Прошел уже месяц, как капитан Малавуан повел "Кречет" в Нант с полными трюмами индиго, а другой корабль "Надежный" увез хлопок, который удалось спасти от пожара. Выручка должна была помочь Турнемину залатать существенную брешь в бюджете - результат расходов на восстановительные работы в "Верхних Саваннах" и обустройство рабов: Жиль не считался с тратами, когда дело касалось поместья, - так он к нему прикипел душою.
   Турнемин бросил поводья Купидону, юному конюху, прибежавшему на стук копыт, и чуть не был сбит с ног прыгнувшим с крыльца Понго - лицо индейца выглядело непривычно взволнованным.
   - Наконец твоя приезжать! Давно надо! - воскликнул он. - Пошли!
   - Куда? Что случилось?
   - К лекарь! Твоя видеть!
   - В больницу?
   Понго кивнул и помчался к новому зданию, возвышавшемуся у подножия холма. Это было очень простое сооружение, поставленное по настоянию Финнегана на сваи, дабы избежать нежелательных визитов домашних и диких животных, в изобилии водившихся на острове. Дом состоял из двух половин, примыкавших друг к другу под прямым углом - в той, что побольше, стояло тридцать кроватей, а меньшая предназначалась для рожениц - здесь распоряжалась Дезире, у которой врач открыл таланты повитухи. На пересечении крыльев находилась ванная комната, кабинет Финнегана и крохотная комнатка аптека. Светлая и безукоризненно чистая больница была гордостью Турнемина и Финнегана.
   Взорам Жиля и Понго открылась совершенно неожиданная картина. Финнеган в гневе грыз ногти, в то время как незнакомый монах, один из братьев госпиталя Шарите в Кап-Франсе, выстроил посреди комнаты пять молодых негритянок, прыскавших со смеху, и внимательно осматривал женщин одну за другой, щупал им животы и даже прикладывался к ним ухом с ученым видом, страшно действовавшим на нервы ирландцу.
   - Что это значит, святой отец? Чем вы занимаетесь? - спросил Жиль не слишком любезно. - Зачем вы ощупываете этих женщин?
   Монах был стар, лицо суровое, волосы и борода седые и довольно грязные.
   - Здравствуйте, господин де Турнемин. Прошу, не мешайте мне заниматься делом, возложенным на меня Святой Церковью.
   - Не понимаю, какое отношение Святая Церковь имеет к моей плантации, ответил все так же резко Турнемин. - Однако прежде всего представьтесь, будьте так любезны.
   - Я брат Игнатий, один из лекарей госпиталя Шарите. Как нам стало известно, тут, на плантации, предаются сексуальным излишествам и не слишком считаются с пристойностью. Ведь эти женщины беременны, не так ли?
   - Безусловно, однако я никак не возьму в толк, при чем тут ваш госпиталь? - взорвался Финнеган. - На любой плантации, где работают мужчины и женщины, рождаются дети. И для семей чернокожих, и для хозяина это только благо. Мне хотелось бы знать...
   Жиль положил ладонь на руку развоевавшегося не на шутку ирландца, чтобы его успокоить.
   - Не волнуйся, Лайам! Брат Игнатий сейчас, конечно же, посвятит нас в эту маленькую загадку. Слушаем вас, святой отец. Что вы собираетесь делать?
   - Вы признаете, что эти женщины беременны?
   - Естественно. Разве не заметно?
   - В таком случае отведите их к моей повозке: я забираю негритянок в госпиталь.
   - Неужели? И зачем же?
   - Чтобы они там разрешились от бремени.
   Мне не хуже вас известно, что беременные женщины есть на каждой плантации. Остается выяснить от кого? Например, эти сказали мне, что незамужем.
   - Допустим. Пока не замужем. И что же?
   - Как что?
   Брат Игнатий заговорил вкрадчиво, настойчиво и чуть презрительно:
   - Вы здесь недавно, господин шевалье, иначе знали бы, что всякая негритянка, уличенная в том, что она имела связь с белым мужчиной и носит его ребенка, подлежит конфискации и должна впредь трудиться на Церковь.
   - Возможно. Но почему вы считаете что именно эти чернокожие родят мулатов?
   - Да потому.., что вы или другие белые на плантации вполне могли им поспособствовать.
   Жилю пришлось сделать над собой чудовищное усилие, чтобы не схватить святошу за шиворот пыльной сутаны и не вышвырнуть его вон.
   - Если эти женщины и впрямь беременны от белых, то ни я, ни мои друзья тут ни при чем.
   Мы с Пьером Готье и доктором Финнеганом всего три месяца на плантации, а у них срок беременности куда больше. Может, это и вправду работа Легро и его надсмотрщиков, только сами рабыни это отрицают.
   - Вы уверены в своих словах? А в Кап-Франсе утверждают, что перед вами не устоит ни одна женщина и что вас, господин де Турнемин, не смущает цвет их кожи. Говорят, будто в самый день прибытия на остров вы успели побывать в паланкине у метиски... Вас видели.
   - Видели? В самом деле? Вот уж не думал, что моя скромная персона вызывает такой интерес в Кап-Франсе. И давайте закончим на этом, любезный брат. У нас много работы и совсем нет времени на болтовню...
   - Спорить не стану, но женщин заберу.
   - Об этом не может быть и речи.
   - Святая Церковь по закону...
   - По закону, говорите? - вмешался Финнеган. - Наши добрые апостолы добывают себе таким образом бесплатных рабов... Не позволяй, Жиль. Он не имеет права.
   - Слышали, что сказал доктор? - холодно спросил Турнемин. - Мне добавить нечего. Эти женщины - моя собственность, и они останутся тут. Если же Церкви не хватает слуг, то позвольте мне сделать небольшое пожертвование, вы сможете купить на это двух-трех рабов на ближайших торгах. Вчера вечером прибыл корабль с Золотого Берега, карантинные бараки полны.
   Он достал из кошелька несколько золотых и вложил их в протянутую руку. В глазах святого брата под густыми бровями вспыхнул жадный огонек. Мгновение он колебался, раздираемый желанием сохранить достоинство и алчностью. Победило последнее. Ладонь его сжалась, и монеты исчезли под испачканной серой тканью сутаной.
   - Принимаю это как первое проявление вашего послушания Господу. Но женщины...
   - Останутся тут! Я уже сказал. Пойдемте, брат Игнатий, я провожу вас к повозке. Вам, наверное, еще предстоит объехать другие плантации. Не могу поверить, что вы проделали столь долгий путь лишь ради "Верхних Саванн".
   - А между тем это именно так. О ваших деяниях стало известно монсиньору епископу или, точнее, его наместнику, поскольку, как вам известно, монсиньор...
   - ..никогда не покидает Франции! - насмешливо закончил за него Финнеган. - Никто не посмеет утверждать, что мы избалованы вниманием духовенства. С тех пор как изгнали с острова иезуитов, тут осталась одна шушера.
   - Постой! - прервал его Жиль. - Так вы говорите, обо мне донесли епископу? Кто же, хотелось бы знать? И о каких таких опасных, с точки зрения Церкви, деяниях идет речь?
   Монах прищурился, словно целился в Жиля из пистолета.
   - Церкви кажется странным сам ваш неожиданный приезд на остров, ваше стремительное вступление во владение этой землей вскоре после отъезда юного Ферроне. А еще более странным выглядит бегство этого дворянина после.., предполагаемой смерти родителей.
   - Что значит предполагаемой? Что вы имеете в виду?
   - До епископа дошли странные слухи. Будто старый хозяин плантации вовсе не умер. Его похитили и подвергли заточению, чтобы сын смог унаследовать поместье и удовлетворить свою страсть к деньгам.
   Жиль почувствовал, как в нем закипает ярость, но постарался скрыть это: он знал, как опасны бывают вспышки рядом с пороховым погребом.
   - Допустим, вы правы. Но какое имеет ко мне отношение то, что происходило тут до меня?
   - Какое? Но.., это же очевидно. Если старый хозяин не умер - а есть такие, кто утверждает, что видели его на Большом Холме, где он как раб трудится на плантации, - то ваша сделка с сыном не имеет силы. На отцеубийство он, видимо, не решился, но все же поднял руку на родителя, обобрал его, а вы, без сомнения, давний знакомый молодого Ферроне, были с ним в сговоре. Вы прибыли сюда пожинать плоды преступления и наверняка присмотреть за несчастным стариком.
   Хоть Жиль и дал себе слово сдерживаться, он едва не кинулся с кулаками на монаха, осмелившегося обвинить его в подобных злодеяниях.
   Удержал Турнемина врач, хотя по побледневшему лицу и убийственному блеску в зеленых глазах нетрудно было догадаться, что и ему с трудом удается устоять против порыва бурлящей в гневе ирландской крови.
   - Прежде чем бросать подобные обвинения, святой отец, надо было разобраться. К вашему сведению, господин де Турнемин, родившийся в Бретани, является офицером королевской гвардии Людовика Шестнадцатого и не имел чести знать Жака де Ферроне до встречи с ним этой весной в Нью-Йорке...
   - Вы уверены? Каждому известно, что он сражался здесь, в Америке, на стороне английских колоний, восставших против своего законного сюзерена...
   - Это уж просто черт знает что! - оборвал его Жиль. Вмешательство Финнегана дало ему время успокоиться. - В армии господина де Рошамбо у меня хватало дел и не было времени интересоваться делами Санто-Доминго. Объясните-ка мне вот что, святой человек. Если уж вы так прекрасно осведомлены, зачем было столько ждать? Почему вы только сейчас явились со своими лживыми измышлениями? Отчего бы вам не приехать пораньше, не порасспросить сеньора Легро, ныне объявленного в розыске и практически приговоренного к смерти за свои злодеяния? Лично мне говорили, что именно его жертвой стал господин Ферроне с супругой, а их сын бежал, он действительно вынужден был бежать, чтобы остаться в живых. Не случайно на меня напали, едва я сошел на берег...