Страница:
— Нет, не слыхал! Но такое могло бы случиться… — заметил на это Жиль.
— Вот тут-то и зарыта собака! Могло бы… но пока еще не случилось! И мой хозяин рискует не более не менее как вызвать неудовольствие Его Величества, если тот узнает, что он надумал самолично послать помощь тем людям. Он рискует доверием короля и еще множеством других вещей, о которых здесь не стоит говорить. Теперь вы поняли?
Жиль кивнул в знак согласия.
— Думаю, что понял… да! Однако я бы хотел все-таки узнать имя этого легендарного героя, даже если произнести его в таком месте и будет святотатством.
Человек из Нанта вздохнул, придав своему лицу выражение покорности судьбе, затем, обвив своими ручищами шеи мальчиков, чтобы заставить их склониться к нему как можно ниже, он бросил вокруг себя взгляд, полный подозрения, как если бы ожидал внезапного появления шпионов начальника городской стражи, и наконец прошептал:
— Его имя — господин Донасьен Лерэй де Шомон! Вы удовлетворены? Но забудьте это имя, что, бы скорей изгладился стыд за мою болтливость. А теперь, когда мы договорились, перейдем к делу: отплытие завтра с вечерним приливом…
Жиль вздрогнул и уклонился от руки человека из Нанта.
— Завтра? Но это невозможно!
— А почему невозможно?
— Да потому, что это слишком рано! Жан-Пьер, скажи же ты ему! Мы не собираемся удирать из Ванна как какие-нибудь злоумышленники. Дайте нам время хотя бы удостовериться, что наши семьи не разрешат нам сменить род занятий!
— Что касается меня, то дело уже сделано! — заявил в ответ мрачный Жан-Пьер. — Если я откажусь стать нотариусом, то мой отец лишит меня наследства, а если я немедленно не уплыву в море, он нашлет на меня стражников! Я отплываю завтра!
— А я нет! — возразил Жиль. — Ты не сказал мне, что будет нужно сжечь все мосты так быстро. Вспомни! Ты же только сегодня утром говорил об отплытии на «Сен-Никола», когда корабль вновь отправится в плавание!
— Этим утром я еще не знал, что ты думаешь так же, как я. Согласись, что я имел все основания быть осторожным, а еще и потому, что видел, что ты боишься!..
Жиль вскочил так стремительно, что стол покачнулся. Глаза его метали молнии, а лицо застыло, будто вырезанное из камня.
— Больше не повторяй ничего подобного! — произнес он. — Клянусь спасением души, я ни от кого не стерплю такого! Я не боюсь, и ты это знаешь. Я только не хочу разбить сердце моей матери, не будучи уверен, что она не оставляет мне выбора. Я прошу лишь несколько дней, чтобы удостовериться в этом. Если бы ты предупредил меня, что речь идет о таком скором отплытии, то я бы сказал тебе!
Покрасневший от слов Жиля Жан-Пьер поднялся, но постепенно его лицо снова приняло свой обычный цвет. Он даже улыбнулся.
— Ты прав! — согласился он. — Не сердись…
Все дело в том, что мы еще плохо знаем друг друга. Ладно, подождем несколько дней…
Человек из Нанта, слушавший весь этот разговор с тщательно скрываемым интересом, недовольно прищелкнул языком.
— Ждать? — удивился он. — Как легко вы об этом говорите! Корабль выйдет в море завтра, что же до другого корабля, то я не знаю, на какой день назначено его отплытие. Я и хотел бы дать тебе пару дней, мой мальчик, но если твой товарищ готов, то лучше будет, если он отправится немедленно. В конце концов он сможет подождать тебя и в Нанте и позаботится о том, чтобы за тобой сохранили место… К тому же я не думал, что вы придете вдвоем.
Жиль и Жан-Пьер в нерешительности переглянулись. Во взгляде Жан-Пьера явственно читалось нетерпение, настолько очевидное, что Жиль почувствовал, какой жертвой будет для его товарища ожидание. Он тоже улыбнулся.
— Верно! Уезжай первым, Жан-Пьер! Как бы то ни было, я присоединюсь к тебе, так что глупо будет терять время вдвоем.
— Правда? Ты на меня не обидишься?
— Совсем нет! Мы ведь находимся в разном положении. Поезжай спокойно!
— Спасибо! — поблагодарил его Жан-Пьер и обратился к человеку из Нанта:
— Тогда, сударь, скажите мне, что же я должен буду сделать?
В ответ нантец отрицательно покачал головой.
— Я расскажу тебе все, но позже, — ответил он Жан-Пьеру. — При таких обстоятельствах нужно, чтобы твой дружок ушел отсюда, поскольку никогда не знаешь, что может произойти, а неосторожное слово назад не воротишь! Не обижайся, приятель, это простая предосторожность, не больше! Когда ты решишь, что готов, вернешься сюда, найдешь меня, и я скажу, что тебе нужно делать…
Согласен?
— Согласен! — ответил Жиль. — Я ухожу! Доброй тебе ночи, Жан-Пьер! Увидимся завтра, и да хранит тебя Бог!
— Господь храни и тебя. Жиль! До завтра!
Оставив своего товарища сидящим за столом человека из Нанта, Жиль вышел из «Красного горностая», не обернувшись и испытывая странное чувство облегчения. После тяжких запахов таверны холодный уличный воздух показался ему восхитительным. Он с наслаждением вдохнул морской ветер, в котором еще чувствовались запахи водорослей и рыбы. Было прохладно, и он побежал через порт, чтобы скорей добраться до улицы Сен-Гвенаэль.
Когда он уже был подле ворот Сен-Венсан, он услышал за собой звуки шагов. Женский голос, задыхающийся и прерывистый, позвал его:
— Остановитесь, пожалуйста! Вы бежите слишком быстро для меня!
Жиль остановил свой бег, оглянулся и в желтоватом свете, скудно лившемся из соседнего окна, увидал развевающуюся на ветру красную юбку и белые углы чепца, обычного для женщин Ванна.
Он удивился, узнав в женщине молоденькую служанку, которую нантец называл Манон. Закутанная в черную шаль, она легко бежала по большим круглым камням мостовой.
— Это вы меня? — спросил он, когда девушка догнала его.
— Да!.. Мне нужно поговорить с вами… но у меня мало времени. Я сказала, что иду в лавку… за маслом для лампы! Скорее! Идите сюда…
Жиль почувствовал на своей руке прикосновение маленькой холодной ручки, шершавой и неожиданно сильной, увлекшей его в самую темную из арок, где святой Венсан Феррье в облачении епископа без устали благословлял порт.
— Что же вы хотите сказать мне такого срочного? — спросил заинтересованный Жиль.
Манон глубоко вздохнула несколько раз, чтобы перевести дух. Она стояла так близко к нему, что Жиль мог чувствовать сквозь ее шаль учащенное биение сердца. Несмотря на то что девушка быстро бежала, она принесла с собой пропитавшие ее одежду запахи таверны — смесь табака и алкоголя. Она не отпускала его руки, наоборот, сжимала все сильнее.
— Не уезжайте с нантцем! — лихорадочно прошептала она. — Я слышала все, что он вам наговорил! Он плохой человек, бандит… и он вовсе не служит тому арматору из Нанта.
— А кому же?
— По правде сказать, не знаю. Я думаю, что он сообщник одного испанского контрабандиста, чей корабль иногда, говорят, заходит в залив Морбиан. Чего только не услышишь в «Красном горностае»!.. Только лучше сразу это позабыть.
— Ну, а что же нантец?..
— Он продался дьяволу! Слушайте, два года тому назад он уже приезжал в наш город, тогда исчезли трое юношей. Говорили, что они отплыли в Лорьян, чтобы отправиться оттуда в Вест-Индию… но один моряк из Оре был в плену в Алжире, откуда его выкупили монахи из Братства Милосердия, и он рассказал мне, когда напился, что видел одного из тех… там, в Алжире, он был рабом чернокожего богача. А про Лорьян он говорил, что они и вправду отплыли из Лорьяна ночью на корабле того испанца и испанец продал их берберам. Вот что вас ждет, если вы уедете с ним!
Я умоляю вас — не ходите к нему…
Слова девушки слишком хорошо соответствовали чувству недоверия, которое внушил Жилю человек из Нанта с первого же взгляда, чтобы юноша усомнился хоть на мгновение. Притом в ее голосе была искренность и убедительная страстность.
Однако кое-чего он еще не понимал и не удержался от расспросов:
— Давно ли нантец здесь?
— Два месяца, может быть, три… может быть, дольше… я не знаю.
— А другие мальчики приходили к нему за это время?
— Приходили… трое или четверо, кажется.
— И вы… их тоже предупредили?
Он услыхал, как ее дыхание стало более частым, и понял, что она колеблется. Однако это продолжалось недолго.
— Нет! — ответила она. — Это было бы слишком опасно, если бы нантец узнал… или Йан Маодан, мой хозяин, со мной тоже могло бы что-нибудь случиться…
— Но почему вы рискуете сейчас? Почему рискуете из-за меня?
— Потому что…
Она не договорила и внезапно прижалась к Жилю. Ее руки обвили шею юноши, и он почувствовал, как ее горячий рот касается его рта. Поцелуй был коротким, легким, но страстным. Всего лишь секунду он ощущал всем своим телом тело Манон, затем она отстранилась, будто обожглась, и прошептала, слегка задыхаясь:
— ., не спрашивай меня, почему я это сделала, я и сама не знаю. Знаю только, что ты мне нравишься, как никто еще никогда не нравился!
Когда я увидала, как ты сидишь рядом с нантцем, мне почудилось, будто ты чайка, попавшаяся на птичий клей. Тогда я поняла, что, если я допущу, чтобы тебя сделали рабом, я не смогу уснуть больше… Теперь я все сказала и должна вернуться! Воспользуйся моим советом, но так, чтобы никто не знал, что это я дала его тебе, если не хочешь иметь на совести мою смерть.
Она собиралась уйти, но Жиль удержал ее. Он сделал это почти машинально, может быть, из-за странного чувства, пробудившегося в нем после соприкосновения с телом девушки. Это чувство слегка напомнило ему о том, что он испытывал, глядя на Жюдит.
— Ты спасла мне больше чем жизнь! Скажи, как мне отблагодарить тебя?..
Он услыхал смех и увидел ее блеснувшие в темноте зубы.
— Ты придешь, чтобы перерезать веревку в тот день, когда меня будут вешать!
— Но почему же тебя будут непременно вешать, Манон?
— Я принадлежу Йану Маодану, и рано или поздно, но его обязательно арестуют. Тогда мне придется последовать за ним до самого конца.
— Ты его любовница?
— Да, и он дорожит мной. Но я бы хотела отдать тебе то, что он берет каждую ночь. Слушай!.. Около ворот Буро по правую руку есть одноэтажный домишко. Там живет моя сестра, она больна и прядет лен, чтобы заработать на жизнь.
По воскресеньям я часто прихожу туда, когда стемнеет, чтобы не повредить ей. Если ты хочешь меня, приходи в один из воскресных вечеров. В конце концов, я думаю, что это будет самый лучший способ меня отблагодарить! Ты только постучи пять раз… вот так!
Она убежала, оставив Жилю смутное сожаление и глубокое чувство благодарности. От мысли о том, что ожидало бы его и Жан-Пьера, если бы маленькая служанка не прониклась к нему такой странной и неожиданной нежностью, его бросило в дрожь. Благодаря Провидению и Манон было еще не слишком поздно, чтобы избежать опасности, но нужно было еще предупредить и Жан-Пьера и помешать тому отправиться завтра на опасную встречу с нантцем.
Надеясь перехватить своего товарища, он повернул назад к «Красному горностаю», но остановился, не доходя до таверны, чтобы не испугать Манон. Спрятавшись в углублении соседней двери, чтобы остаться незамеченным и меньше мерзнуть, он ждал, когда Жан-Пьер выйдет и пройдет мимо него, возвращаясь домой.
Жиль прождал более часа, затем, потеряв терпение, решился заглянуть в грязные окна таверны. Прижавшись лицом к стеклу, он обнаружил, что за столом, где раньше сидел человек из Нанта, никого нет. Нантец исчез, Жан-Пьер тоже…
Но он мог возвратиться домой и другим путем, не проходя через ворота Сен-Венсан, пока Жиль разговаривал там с Манон!
Ночь становилась все чернее. Жиль подумал, что Жан-Пьер обязательно будет в коллеже завтра утром, тогда он его и предупредит. Подумав так, он отправился домой, бросился на кровать, даже не раздевшись, и спал беспокойным сном до самого пения петухов.
В числе первых он явился утром в коллеж, но напрасно ждал там Жан-Пьера: юноша так и не пришел. Никогда еще день не казался таким длинным снедаемому беспокойством Жилю. Когда же вечером учеников наконец отпустили, он стремглав побежал на улицу Девственниц, где жил мастер Керель, плотник.
Поскольку раньше тесной дружбы между ними не было. Жиль никогда еще не бывал в доме у Жан-Пьера, но был готов на все, чтобы вырвать беднягу из лап ожидавшей его судьбы. Однако тщетно он пытался достучаться в запертую дверь, никто не откликался. Лишь соседка Керелей, привлеченная шумом, открыла свою дверь и, выйдя на порог, сообщила Жилю, что мастер Керель с семьей уехал накануне утром в Лудеак на свадьбу своей двоюродной сестры.
— Но Жан-Пьер не мог уехать! — запротестовал Жиль. — Я видел его вчера вечером!
Однако женщина была явно не из тех, что позволяют кому бы то ни было подвергать свои слова сомнению. Она отступила назад за дверь и заперла ее, прокричав:
— Убирайся! Я тебе все сказала…
Жиль больше не настаивал. Впрочем, он уже знал достаточно. Вот чем объяснялась спешка, которую Жан-Пьер выказывал, желая покинуть Ванн: он хотел воспользоваться неожиданным отъездом своих родителей, и ему было проще простого добиться их согласия остаться дома. Говорили, что папаша Керель не шутит, когда речь идет об учебе его сына, так что не могло быть и речи о том, чтобы Жан-Пьер пропустил несколько дней занятий из-за таких пустяков, как свадьба кузины. Но где же он мог быть сейчас?
С тяжелым сердцем, охваченный ужасным чувством одиночества и бессилия. Жиль последовал за своими мыслями, которые увлекали его в порт.
Жан-Пьер должен был отплыть с вечерним приливом, который достигнет своей полноты в 10 часов вечера. Да и нантец назначил ему встречу, как и накануне, в «Красном горностае».
Дойдя до таверны, он уже был готов решиться на все. Пусть это повлечет за собой самые страшные несчастья, но он вырвет у того мерзавца тайну места, откуда собирается отплыть его товарищ.
Жиль так боялся за Жан-Пьера, что даже не осознавал опасности, которой мог подвергнуться он сам.
Перед тем как ступить на порог, он осенил себя быстрым крестом, затем открыл дверь.
Представшая его глазам картина была в точности такой же, как та, что он застал вчера, так что Жиль на секунду подумал, что время повернулось вспять. Он увидел те же спины, те же клубы дыма, те же лица. Йан Маодан стоял за стойкой в той же позе, что и вчера, а две служанки по-прежнему сновали от столика к столику, совершая те же движения. Да, все было как вчера… за исключением одного: нантца за столом не было!
Сердце Жиля забилось быстрее, но он стиснул зубы, выпрямил спину и уверенным шагом направился к стойке. Йан Маодан следил за его приближением, нахмурив брови.
— Чего тебе, мальчик? — спросил он грубым голосом. — Ты слишком молод для рома и девок!
Начало не сулило ничего хорошего. У Йана Маодана была слишком цепкая память, чтобы не припомнить вчерашнего посетителя, но Жиля его слова не обескуражили.
— Я хочу видеть нантца! — холодно ответил он.
Хозяин таверны утер нос рукой, волосатой, как медвежья лапа, прочистил горло, сплюнул, издал смешок, затем объявил:
— Плохи твои дела! Его здесь нет!
— Однако он мне вчера сказал, что я найду его здесь, когда пожелаю!
— Может, и сказал! Но все, что я знаю, так это то, что его здесь нет и что сегодня он не придет.
Чего тебе от него надо?
Жиль не ответил на вопрос, сжал кулаки, и его взгляд, устремленный на Йана Маодана, становился все более тяжелым.
— Это наши с ним дела, — выговорил он наконец. — Вы можете мне сказать, где его найти?
— Нет! — был ответ.
Йан почти выкрикнул это слово, и Жиль сразу же ощутил, как вокруг воцарилось молчание и все присутствующие посмотрели на него. Он приметил Манон, застывшую от страха у конца стойки и вцепившуюся обеими руками в поднос.
Однако его ставший теперь ледяным взгляд не покидал глаз Йана, который внезапно застыл, будто животное, зачарованное человеческим взглядом. Бывший галерник никогда ранее не видел таких глаз, как у этого еще юного мальчика. Эти глаза были как две шпаги, вонзенные в его голову, жестокие, безжалостные, никогда не мигающие, глаза хищной птицы. Йан заторопился ускользнуть от власти этих глаз, и его тревога обратилась в ярость.
— Чего ты ждешь? Я же сказал тебе: он не придет! Я не знаю, где он сейчас. Может, в лапах дьявола! Во всяком случае, он уехал из города. Теперь проваливай отсюда, и чтоб я тебя больше не видел. Я не желаю ссориться со стражниками из-за того, что им донесут, будто у меня бывают малыши вроде тебя…
— Что-то со вчерашнего вечера вы стали весьма щепетильны, — начал было Жиль.
Но вдруг он увидел искаженное ужасом лицо Манон. Маленькая служанка была на грани обморока, и Жиль ее пожалел. Пожав плечами, он повернулся, чтобы уйти:
— Ладно! Я уйду!.. и он вышел в отчаянии, даже не услышав подобного злобному лаю окрика Йана Маодана:
— Куда ты? Чего тебе не хватает? Иди-ка лучше налей…
В эту ночь Жиль не возвратился на улицу Сен-Гвенаэль. Понукаемый бессильным гневом и смертельной тревогой, он без устали бродил по порту от улицы Рабин до улицы Кальмон-Ба, приглядываясь к кораблям, ловя на них малейшее движение в тщетной надежде увидеть низкорослую фигуру Жан-Пьера. Жиль даже спустился вдоль реки до стрелки Лангль, вглядываясь в отблески на воде, подстерегая каждое готовое к отплытию судно. Но морской прилив принес с собой пронзительный режущий ветер со снегом, который завывал, взъерошивая всклокоченные кроны приморских сосен, и ни один корабль в этот вечер не вышел из порта. Жиль не чувствовал ни холода, ни ветра, ни усталости. Ему хотелось закричать, позвать мальчика, рядом с которым он прожил столько лет, не обращая на него внимания, и который внезапно стал ему дорог, как брат, мальчика, которого он не увидит больше и не сможет спасти.
Наступило утро, серое на сером фоне моря и островков ила, открытых отливом, оно едва обрисовывало барки рыбаков и покрытый лесом, как шерстью, маленький остров Конлео, окутанный туманом. Жиль спустился со скалы, куда он взобрался после своих одиноких блужданий, и, постепенно ускоряя шаги отяжелевших от холода ног, медленно направился в сторону города, выбившийся из сил, но с сердцем, полным надежды.
Звуки колокола, звонившего «Анжелюс», оживили Жиля. Он вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье и что как раз по воскресеньям Манон ходит повидать сестру в маленький домик у ворот Буро, где она назначила ему свидание. Он ускорил шаг, затем перешел на бег.
Когда он добрался до улицы Сен-Гвенаэль, был час первой мессы, которую посещали служанки и набожные старые девы, ходившие, впрочем, также и на соборную мессу. Черные фигуры торопливо, но осторожно скользили по тонкому хрустящему снежному покрову, как вата легшему на булыжную мостовую и опушившему остроконечные крыши домов. Чтобы не быть узнанным, он прятался в тени старого рынка, пока не увидел свою квартирную хозяйку, проходящую мимо в сопровождении служанки.
Уверенный в том, что теперь его никто не встретит, он пробрался в свою ледяную комнату, чтобы немного отдохнуть, и с нетерпением ожидал конца дня.
К счастью, зимой ночь опускается быстро. Пасмурная погода еще ускорила ее наступление, так что было уже очень темно, когда Жиль, закутанный в старый плащ, подаренный ему крестным, отправился к дому, где жила прядильщица льна.
Дом стоял недалеко, достаточно было обойти собор и пойти по узкой улочке, проходящей через ворота Буро и выходящей по ту сторону городской стены. Пустынные улицы были очень темными, если бы белизна снега не рассеивала темень ночи, то Жилю понадобились бы глаза кошки, чтобы не сбиться с пути. Все же он сразу обнаружил домик. Прилепившийся к огромной стене, с фасадом, угрожающим вот-вот рухнуть, и с крышей, сидящей набекрень, как шапка пьяницы, он походил на болезненную опухоль. Желтый свет, сочившийся из-за двух закрытых ставней, делал окна похожими на мрачно глядящие глаза. Жиль, однако, твердо решил узнать как можно больше о посетителях «Красного горностая». Он подошел к узкой двери с забранным решеткой окошечком и постучал так, как говорила ему Манон…
Окошечко в двери открылось почти сразу же.
За решеткой в пламени свечи обрисовывалось бледное лицо с тревожными глазами, которые, однако, тотчас же успокоились и вспыхнули радостью, увидев Жиля.
— Это ты? — прошептала Манон. — Я не надеялась увидеть тебя так скоро… Подожди, я сейчас открою!..
Послышался глухой скрежет отодвигаемого тяжелого засова, затем щелканье хорошо смазанного замка, и дверь открылась без малейшего шума..
Как и у ворот Сен-Венсан, маленькая шершавая ручка девушки схватила руку юноши и увлекла его в глубь дома.
— Входи быстрей и не шуми. Моя сестра спит здесь, — указала она подбородком на закрытую дверь в конце коридора, покрытые известью стены которого сверкали белизной.
— Может быть, я пришел слишком поздно?
Вы собирались выходить? — пролепетал Жиль, заметивший, что Манон была закутана в широкую и длинную накидку коричневого цвета с капюшоном. Но та в ответ лишь беззаботно пожала плечами и рассмеялась.
— Нет, вовсе не поздно! Просто я не надеялась, что ты сегодня придешь, и хотела вернуться в «Красный горностай», потому что мне было скучно! Но ты здесь желанный гость!
Она увлекла его за собой к пятну света, лежащему на плитах пола у открытой двери. Внезапно Жиль очутился в обстановке, которую он совершенно не ожидал увидеть в доме скромной служанки из таверны. Комната, открывшаяся его взору, была маленькой и с низким потолком из больших коричневых балок, но очаровательной и почти элегантной. Персидский ковер был постелен на каменном полу, длинные занавески индийского муслина висели вокруг кровати, крытой розовым шелком, белые стены были украшены гравюрами с изображениями цветов. Мебель была лакированной, а подле камина, где пылал жаркий огонь, на маленьком рабочем столике лежало недоплетенное кружево.
Довольная произведенным на Жиля впечатлением, Манон с улыбкой следила за удивлением, отразившимся на лице юноши.
— Тебе нравится? — спросила она.
— Конечно! Я и не ожидал…
— Обнаружить такую комнату в бедном доме такой девушки, как я? Должна же я получать хоть что-то за то, что позволяю толстым лапам Йана Маодана трогать себя! В «Красном горностае» я всего лишь его служанка, но здесь — здесь командую я! Ты знаешь, у меня есть еще красивые платья… Подожди, я сейчас принаряжусь для тебя! Присядь и закрой глаза…
Она отбросила свою накидку, подбежала к раскрашенному сундуку, подобному тем, что стоят в каютах капитанов кораблей, выхватила оттуда нечто розовое и воздушное, как облако, лихорадочно принялась развязывать вышитую косынку, закрывающую грудь. Жиль остановил ее:
— Слушай! Я ведь пришел не за тем, за чем ты думаешь!
Руки Манон бессильно повисли, как птицы, подстреленные влет. Она подняла на юношу взгляд, в котором читалось страдание.
— Да? Зачем же?
— Из-за моего друга… того, кто был со мной тогда вечером. Я искал его весь вчерашний день и всю ночь. Я хотел сказать ему, чтобы он не встречался с нантцем. Но не нашел…
В глазах девушки недоверие сменилось выражением разочарования. Она тряхнула головой, как будто хотела прогнать какую-то навязчивую мысль.
— Тогда забудь его! — крикнула она в ответ. — Сейчас же! Ни один человек в мире ничего уже не сможет сделать для него! И я теперь ни слова не скажу про эти дела…
— Но ведь… — попытался возразить ей Жиль.
Она подошла к нему так стремительно, что он не удержался от инстинктивного жеста защиты.
Но она только схватилась обеими руками за его поднятую руку.
— Замолчи! Не говори мне больше об этом! Я хочу жить, слышишь? Жить! Йан Маодан богат, он дает мне золото, а с золотом можно сбежать даже из тюрьмы. Я откладываю часть его золота на тот случай, если благодаря Богу я стану свободной и смогу забыть «Красный горностай». Я дала тебе хороший совет, потому что ты мне понравился и мне было неприятно воображать тебя под ударами бича какого-нибудь негра, но не проси от меня большего. Слишком поздно!
— Это же мой друг! — запротестовал Жиль с яростью, к которой примешивалось чувство наслаждения оттого, что ему, всеми презираемому бастарду, впервые довелось произнести такие слова. Он не смог удержаться от того, чтобы не повторить их еще раз, но уже более мягко:
— Это мой друг!..
— У тебя еще будут друзья! Ты из тех, кто легко завоевывает дружбу мужчин… и любовь женщин… Сколько у тебя уже было любовниц, а?
Он взглянул на нее с удивлением, смешанным с негодованием.
— Любовниц?.. Да ни одной! Я ученик коллежа Сент-Ив! — сказал он строго, как будто это было исчерпывающим объяснением.
Но если он думал произвести впечатление на Манон, то принужден был поубавить спеси, так как девушка из «Красного горностая» разразилась безудержным смехом, искренним и естественным, как и ее удивление. Она так смеялась, что согнулась пополам, держась за бока, на глазах ее выступили слезы, и ей пришлось усесться, просто упасть на сундук. Слушая хохот девушки, обрушивающийся на него веселыми волнами. Жиль начал густо краснеть.
— Я не вижу, что же здесь смешного! — пробурчал он, задетый. — Святые отцы учат нас, что женщина — это орудие дьявола, что она фальшива, коварна, опасна, что она…
— ..что она и есть та причина, по которой эти добрые люди иногда наведываются в укромные уголки порта или Арсенала, одетые как нотариусы и с укрытой под париком тонзурой, без сомнения, лишь для того, чтобы проверить, насколько опасны девушки, торгующие там своим телом.
Так это правда? Ни одной женщины? Ни разу в жизни?
— Вот тут-то и зарыта собака! Могло бы… но пока еще не случилось! И мой хозяин рискует не более не менее как вызвать неудовольствие Его Величества, если тот узнает, что он надумал самолично послать помощь тем людям. Он рискует доверием короля и еще множеством других вещей, о которых здесь не стоит говорить. Теперь вы поняли?
Жиль кивнул в знак согласия.
— Думаю, что понял… да! Однако я бы хотел все-таки узнать имя этого легендарного героя, даже если произнести его в таком месте и будет святотатством.
Человек из Нанта вздохнул, придав своему лицу выражение покорности судьбе, затем, обвив своими ручищами шеи мальчиков, чтобы заставить их склониться к нему как можно ниже, он бросил вокруг себя взгляд, полный подозрения, как если бы ожидал внезапного появления шпионов начальника городской стражи, и наконец прошептал:
— Его имя — господин Донасьен Лерэй де Шомон! Вы удовлетворены? Но забудьте это имя, что, бы скорей изгладился стыд за мою болтливость. А теперь, когда мы договорились, перейдем к делу: отплытие завтра с вечерним приливом…
Жиль вздрогнул и уклонился от руки человека из Нанта.
— Завтра? Но это невозможно!
— А почему невозможно?
— Да потому, что это слишком рано! Жан-Пьер, скажи же ты ему! Мы не собираемся удирать из Ванна как какие-нибудь злоумышленники. Дайте нам время хотя бы удостовериться, что наши семьи не разрешат нам сменить род занятий!
— Что касается меня, то дело уже сделано! — заявил в ответ мрачный Жан-Пьер. — Если я откажусь стать нотариусом, то мой отец лишит меня наследства, а если я немедленно не уплыву в море, он нашлет на меня стражников! Я отплываю завтра!
— А я нет! — возразил Жиль. — Ты не сказал мне, что будет нужно сжечь все мосты так быстро. Вспомни! Ты же только сегодня утром говорил об отплытии на «Сен-Никола», когда корабль вновь отправится в плавание!
— Этим утром я еще не знал, что ты думаешь так же, как я. Согласись, что я имел все основания быть осторожным, а еще и потому, что видел, что ты боишься!..
Жиль вскочил так стремительно, что стол покачнулся. Глаза его метали молнии, а лицо застыло, будто вырезанное из камня.
— Больше не повторяй ничего подобного! — произнес он. — Клянусь спасением души, я ни от кого не стерплю такого! Я не боюсь, и ты это знаешь. Я только не хочу разбить сердце моей матери, не будучи уверен, что она не оставляет мне выбора. Я прошу лишь несколько дней, чтобы удостовериться в этом. Если бы ты предупредил меня, что речь идет о таком скором отплытии, то я бы сказал тебе!
Покрасневший от слов Жиля Жан-Пьер поднялся, но постепенно его лицо снова приняло свой обычный цвет. Он даже улыбнулся.
— Ты прав! — согласился он. — Не сердись…
Все дело в том, что мы еще плохо знаем друг друга. Ладно, подождем несколько дней…
Человек из Нанта, слушавший весь этот разговор с тщательно скрываемым интересом, недовольно прищелкнул языком.
— Ждать? — удивился он. — Как легко вы об этом говорите! Корабль выйдет в море завтра, что же до другого корабля, то я не знаю, на какой день назначено его отплытие. Я и хотел бы дать тебе пару дней, мой мальчик, но если твой товарищ готов, то лучше будет, если он отправится немедленно. В конце концов он сможет подождать тебя и в Нанте и позаботится о том, чтобы за тобой сохранили место… К тому же я не думал, что вы придете вдвоем.
Жиль и Жан-Пьер в нерешительности переглянулись. Во взгляде Жан-Пьера явственно читалось нетерпение, настолько очевидное, что Жиль почувствовал, какой жертвой будет для его товарища ожидание. Он тоже улыбнулся.
— Верно! Уезжай первым, Жан-Пьер! Как бы то ни было, я присоединюсь к тебе, так что глупо будет терять время вдвоем.
— Правда? Ты на меня не обидишься?
— Совсем нет! Мы ведь находимся в разном положении. Поезжай спокойно!
— Спасибо! — поблагодарил его Жан-Пьер и обратился к человеку из Нанта:
— Тогда, сударь, скажите мне, что же я должен буду сделать?
В ответ нантец отрицательно покачал головой.
— Я расскажу тебе все, но позже, — ответил он Жан-Пьеру. — При таких обстоятельствах нужно, чтобы твой дружок ушел отсюда, поскольку никогда не знаешь, что может произойти, а неосторожное слово назад не воротишь! Не обижайся, приятель, это простая предосторожность, не больше! Когда ты решишь, что готов, вернешься сюда, найдешь меня, и я скажу, что тебе нужно делать…
Согласен?
— Согласен! — ответил Жиль. — Я ухожу! Доброй тебе ночи, Жан-Пьер! Увидимся завтра, и да хранит тебя Бог!
— Господь храни и тебя. Жиль! До завтра!
Оставив своего товарища сидящим за столом человека из Нанта, Жиль вышел из «Красного горностая», не обернувшись и испытывая странное чувство облегчения. После тяжких запахов таверны холодный уличный воздух показался ему восхитительным. Он с наслаждением вдохнул морской ветер, в котором еще чувствовались запахи водорослей и рыбы. Было прохладно, и он побежал через порт, чтобы скорей добраться до улицы Сен-Гвенаэль.
Когда он уже был подле ворот Сен-Венсан, он услышал за собой звуки шагов. Женский голос, задыхающийся и прерывистый, позвал его:
— Остановитесь, пожалуйста! Вы бежите слишком быстро для меня!
Жиль остановил свой бег, оглянулся и в желтоватом свете, скудно лившемся из соседнего окна, увидал развевающуюся на ветру красную юбку и белые углы чепца, обычного для женщин Ванна.
Он удивился, узнав в женщине молоденькую служанку, которую нантец называл Манон. Закутанная в черную шаль, она легко бежала по большим круглым камням мостовой.
— Это вы меня? — спросил он, когда девушка догнала его.
— Да!.. Мне нужно поговорить с вами… но у меня мало времени. Я сказала, что иду в лавку… за маслом для лампы! Скорее! Идите сюда…
Жиль почувствовал на своей руке прикосновение маленькой холодной ручки, шершавой и неожиданно сильной, увлекшей его в самую темную из арок, где святой Венсан Феррье в облачении епископа без устали благословлял порт.
— Что же вы хотите сказать мне такого срочного? — спросил заинтересованный Жиль.
Манон глубоко вздохнула несколько раз, чтобы перевести дух. Она стояла так близко к нему, что Жиль мог чувствовать сквозь ее шаль учащенное биение сердца. Несмотря на то что девушка быстро бежала, она принесла с собой пропитавшие ее одежду запахи таверны — смесь табака и алкоголя. Она не отпускала его руки, наоборот, сжимала все сильнее.
— Не уезжайте с нантцем! — лихорадочно прошептала она. — Я слышала все, что он вам наговорил! Он плохой человек, бандит… и он вовсе не служит тому арматору из Нанта.
— А кому же?
— По правде сказать, не знаю. Я думаю, что он сообщник одного испанского контрабандиста, чей корабль иногда, говорят, заходит в залив Морбиан. Чего только не услышишь в «Красном горностае»!.. Только лучше сразу это позабыть.
— Ну, а что же нантец?..
— Он продался дьяволу! Слушайте, два года тому назад он уже приезжал в наш город, тогда исчезли трое юношей. Говорили, что они отплыли в Лорьян, чтобы отправиться оттуда в Вест-Индию… но один моряк из Оре был в плену в Алжире, откуда его выкупили монахи из Братства Милосердия, и он рассказал мне, когда напился, что видел одного из тех… там, в Алжире, он был рабом чернокожего богача. А про Лорьян он говорил, что они и вправду отплыли из Лорьяна ночью на корабле того испанца и испанец продал их берберам. Вот что вас ждет, если вы уедете с ним!
Я умоляю вас — не ходите к нему…
Слова девушки слишком хорошо соответствовали чувству недоверия, которое внушил Жилю человек из Нанта с первого же взгляда, чтобы юноша усомнился хоть на мгновение. Притом в ее голосе была искренность и убедительная страстность.
Однако кое-чего он еще не понимал и не удержался от расспросов:
— Давно ли нантец здесь?
— Два месяца, может быть, три… может быть, дольше… я не знаю.
— А другие мальчики приходили к нему за это время?
— Приходили… трое или четверо, кажется.
— И вы… их тоже предупредили?
Он услыхал, как ее дыхание стало более частым, и понял, что она колеблется. Однако это продолжалось недолго.
— Нет! — ответила она. — Это было бы слишком опасно, если бы нантец узнал… или Йан Маодан, мой хозяин, со мной тоже могло бы что-нибудь случиться…
— Но почему вы рискуете сейчас? Почему рискуете из-за меня?
— Потому что…
Она не договорила и внезапно прижалась к Жилю. Ее руки обвили шею юноши, и он почувствовал, как ее горячий рот касается его рта. Поцелуй был коротким, легким, но страстным. Всего лишь секунду он ощущал всем своим телом тело Манон, затем она отстранилась, будто обожглась, и прошептала, слегка задыхаясь:
— ., не спрашивай меня, почему я это сделала, я и сама не знаю. Знаю только, что ты мне нравишься, как никто еще никогда не нравился!
Когда я увидала, как ты сидишь рядом с нантцем, мне почудилось, будто ты чайка, попавшаяся на птичий клей. Тогда я поняла, что, если я допущу, чтобы тебя сделали рабом, я не смогу уснуть больше… Теперь я все сказала и должна вернуться! Воспользуйся моим советом, но так, чтобы никто не знал, что это я дала его тебе, если не хочешь иметь на совести мою смерть.
Она собиралась уйти, но Жиль удержал ее. Он сделал это почти машинально, может быть, из-за странного чувства, пробудившегося в нем после соприкосновения с телом девушки. Это чувство слегка напомнило ему о том, что он испытывал, глядя на Жюдит.
— Ты спасла мне больше чем жизнь! Скажи, как мне отблагодарить тебя?..
Он услыхал смех и увидел ее блеснувшие в темноте зубы.
— Ты придешь, чтобы перерезать веревку в тот день, когда меня будут вешать!
— Но почему же тебя будут непременно вешать, Манон?
— Я принадлежу Йану Маодану, и рано или поздно, но его обязательно арестуют. Тогда мне придется последовать за ним до самого конца.
— Ты его любовница?
— Да, и он дорожит мной. Но я бы хотела отдать тебе то, что он берет каждую ночь. Слушай!.. Около ворот Буро по правую руку есть одноэтажный домишко. Там живет моя сестра, она больна и прядет лен, чтобы заработать на жизнь.
По воскресеньям я часто прихожу туда, когда стемнеет, чтобы не повредить ей. Если ты хочешь меня, приходи в один из воскресных вечеров. В конце концов, я думаю, что это будет самый лучший способ меня отблагодарить! Ты только постучи пять раз… вот так!
Она убежала, оставив Жилю смутное сожаление и глубокое чувство благодарности. От мысли о том, что ожидало бы его и Жан-Пьера, если бы маленькая служанка не прониклась к нему такой странной и неожиданной нежностью, его бросило в дрожь. Благодаря Провидению и Манон было еще не слишком поздно, чтобы избежать опасности, но нужно было еще предупредить и Жан-Пьера и помешать тому отправиться завтра на опасную встречу с нантцем.
Надеясь перехватить своего товарища, он повернул назад к «Красному горностаю», но остановился, не доходя до таверны, чтобы не испугать Манон. Спрятавшись в углублении соседней двери, чтобы остаться незамеченным и меньше мерзнуть, он ждал, когда Жан-Пьер выйдет и пройдет мимо него, возвращаясь домой.
Жиль прождал более часа, затем, потеряв терпение, решился заглянуть в грязные окна таверны. Прижавшись лицом к стеклу, он обнаружил, что за столом, где раньше сидел человек из Нанта, никого нет. Нантец исчез, Жан-Пьер тоже…
Но он мог возвратиться домой и другим путем, не проходя через ворота Сен-Венсан, пока Жиль разговаривал там с Манон!
Ночь становилась все чернее. Жиль подумал, что Жан-Пьер обязательно будет в коллеже завтра утром, тогда он его и предупредит. Подумав так, он отправился домой, бросился на кровать, даже не раздевшись, и спал беспокойным сном до самого пения петухов.
В числе первых он явился утром в коллеж, но напрасно ждал там Жан-Пьера: юноша так и не пришел. Никогда еще день не казался таким длинным снедаемому беспокойством Жилю. Когда же вечером учеников наконец отпустили, он стремглав побежал на улицу Девственниц, где жил мастер Керель, плотник.
Поскольку раньше тесной дружбы между ними не было. Жиль никогда еще не бывал в доме у Жан-Пьера, но был готов на все, чтобы вырвать беднягу из лап ожидавшей его судьбы. Однако тщетно он пытался достучаться в запертую дверь, никто не откликался. Лишь соседка Керелей, привлеченная шумом, открыла свою дверь и, выйдя на порог, сообщила Жилю, что мастер Керель с семьей уехал накануне утром в Лудеак на свадьбу своей двоюродной сестры.
— Но Жан-Пьер не мог уехать! — запротестовал Жиль. — Я видел его вчера вечером!
Однако женщина была явно не из тех, что позволяют кому бы то ни было подвергать свои слова сомнению. Она отступила назад за дверь и заперла ее, прокричав:
— Убирайся! Я тебе все сказала…
Жиль больше не настаивал. Впрочем, он уже знал достаточно. Вот чем объяснялась спешка, которую Жан-Пьер выказывал, желая покинуть Ванн: он хотел воспользоваться неожиданным отъездом своих родителей, и ему было проще простого добиться их согласия остаться дома. Говорили, что папаша Керель не шутит, когда речь идет об учебе его сына, так что не могло быть и речи о том, чтобы Жан-Пьер пропустил несколько дней занятий из-за таких пустяков, как свадьба кузины. Но где же он мог быть сейчас?
С тяжелым сердцем, охваченный ужасным чувством одиночества и бессилия. Жиль последовал за своими мыслями, которые увлекали его в порт.
Жан-Пьер должен был отплыть с вечерним приливом, который достигнет своей полноты в 10 часов вечера. Да и нантец назначил ему встречу, как и накануне, в «Красном горностае».
Дойдя до таверны, он уже был готов решиться на все. Пусть это повлечет за собой самые страшные несчастья, но он вырвет у того мерзавца тайну места, откуда собирается отплыть его товарищ.
Жиль так боялся за Жан-Пьера, что даже не осознавал опасности, которой мог подвергнуться он сам.
Перед тем как ступить на порог, он осенил себя быстрым крестом, затем открыл дверь.
Представшая его глазам картина была в точности такой же, как та, что он застал вчера, так что Жиль на секунду подумал, что время повернулось вспять. Он увидел те же спины, те же клубы дыма, те же лица. Йан Маодан стоял за стойкой в той же позе, что и вчера, а две служанки по-прежнему сновали от столика к столику, совершая те же движения. Да, все было как вчера… за исключением одного: нантца за столом не было!
Сердце Жиля забилось быстрее, но он стиснул зубы, выпрямил спину и уверенным шагом направился к стойке. Йан Маодан следил за его приближением, нахмурив брови.
— Чего тебе, мальчик? — спросил он грубым голосом. — Ты слишком молод для рома и девок!
Начало не сулило ничего хорошего. У Йана Маодана была слишком цепкая память, чтобы не припомнить вчерашнего посетителя, но Жиля его слова не обескуражили.
— Я хочу видеть нантца! — холодно ответил он.
Хозяин таверны утер нос рукой, волосатой, как медвежья лапа, прочистил горло, сплюнул, издал смешок, затем объявил:
— Плохи твои дела! Его здесь нет!
— Однако он мне вчера сказал, что я найду его здесь, когда пожелаю!
— Может, и сказал! Но все, что я знаю, так это то, что его здесь нет и что сегодня он не придет.
Чего тебе от него надо?
Жиль не ответил на вопрос, сжал кулаки, и его взгляд, устремленный на Йана Маодана, становился все более тяжелым.
— Это наши с ним дела, — выговорил он наконец. — Вы можете мне сказать, где его найти?
— Нет! — был ответ.
Йан почти выкрикнул это слово, и Жиль сразу же ощутил, как вокруг воцарилось молчание и все присутствующие посмотрели на него. Он приметил Манон, застывшую от страха у конца стойки и вцепившуюся обеими руками в поднос.
Однако его ставший теперь ледяным взгляд не покидал глаз Йана, который внезапно застыл, будто животное, зачарованное человеческим взглядом. Бывший галерник никогда ранее не видел таких глаз, как у этого еще юного мальчика. Эти глаза были как две шпаги, вонзенные в его голову, жестокие, безжалостные, никогда не мигающие, глаза хищной птицы. Йан заторопился ускользнуть от власти этих глаз, и его тревога обратилась в ярость.
— Чего ты ждешь? Я же сказал тебе: он не придет! Я не знаю, где он сейчас. Может, в лапах дьявола! Во всяком случае, он уехал из города. Теперь проваливай отсюда, и чтоб я тебя больше не видел. Я не желаю ссориться со стражниками из-за того, что им донесут, будто у меня бывают малыши вроде тебя…
— Что-то со вчерашнего вечера вы стали весьма щепетильны, — начал было Жиль.
Но вдруг он увидел искаженное ужасом лицо Манон. Маленькая служанка была на грани обморока, и Жиль ее пожалел. Пожав плечами, он повернулся, чтобы уйти:
— Ладно! Я уйду!.. и он вышел в отчаянии, даже не услышав подобного злобному лаю окрика Йана Маодана:
— Куда ты? Чего тебе не хватает? Иди-ка лучше налей…
В эту ночь Жиль не возвратился на улицу Сен-Гвенаэль. Понукаемый бессильным гневом и смертельной тревогой, он без устали бродил по порту от улицы Рабин до улицы Кальмон-Ба, приглядываясь к кораблям, ловя на них малейшее движение в тщетной надежде увидеть низкорослую фигуру Жан-Пьера. Жиль даже спустился вдоль реки до стрелки Лангль, вглядываясь в отблески на воде, подстерегая каждое готовое к отплытию судно. Но морской прилив принес с собой пронзительный режущий ветер со снегом, который завывал, взъерошивая всклокоченные кроны приморских сосен, и ни один корабль в этот вечер не вышел из порта. Жиль не чувствовал ни холода, ни ветра, ни усталости. Ему хотелось закричать, позвать мальчика, рядом с которым он прожил столько лет, не обращая на него внимания, и который внезапно стал ему дорог, как брат, мальчика, которого он не увидит больше и не сможет спасти.
Наступило утро, серое на сером фоне моря и островков ила, открытых отливом, оно едва обрисовывало барки рыбаков и покрытый лесом, как шерстью, маленький остров Конлео, окутанный туманом. Жиль спустился со скалы, куда он взобрался после своих одиноких блужданий, и, постепенно ускоряя шаги отяжелевших от холода ног, медленно направился в сторону города, выбившийся из сил, но с сердцем, полным надежды.
Звуки колокола, звонившего «Анжелюс», оживили Жиля. Он вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье и что как раз по воскресеньям Манон ходит повидать сестру в маленький домик у ворот Буро, где она назначила ему свидание. Он ускорил шаг, затем перешел на бег.
Когда он добрался до улицы Сен-Гвенаэль, был час первой мессы, которую посещали служанки и набожные старые девы, ходившие, впрочем, также и на соборную мессу. Черные фигуры торопливо, но осторожно скользили по тонкому хрустящему снежному покрову, как вата легшему на булыжную мостовую и опушившему остроконечные крыши домов. Чтобы не быть узнанным, он прятался в тени старого рынка, пока не увидел свою квартирную хозяйку, проходящую мимо в сопровождении служанки.
Уверенный в том, что теперь его никто не встретит, он пробрался в свою ледяную комнату, чтобы немного отдохнуть, и с нетерпением ожидал конца дня.
К счастью, зимой ночь опускается быстро. Пасмурная погода еще ускорила ее наступление, так что было уже очень темно, когда Жиль, закутанный в старый плащ, подаренный ему крестным, отправился к дому, где жила прядильщица льна.
Дом стоял недалеко, достаточно было обойти собор и пойти по узкой улочке, проходящей через ворота Буро и выходящей по ту сторону городской стены. Пустынные улицы были очень темными, если бы белизна снега не рассеивала темень ночи, то Жилю понадобились бы глаза кошки, чтобы не сбиться с пути. Все же он сразу обнаружил домик. Прилепившийся к огромной стене, с фасадом, угрожающим вот-вот рухнуть, и с крышей, сидящей набекрень, как шапка пьяницы, он походил на болезненную опухоль. Желтый свет, сочившийся из-за двух закрытых ставней, делал окна похожими на мрачно глядящие глаза. Жиль, однако, твердо решил узнать как можно больше о посетителях «Красного горностая». Он подошел к узкой двери с забранным решеткой окошечком и постучал так, как говорила ему Манон…
Окошечко в двери открылось почти сразу же.
За решеткой в пламени свечи обрисовывалось бледное лицо с тревожными глазами, которые, однако, тотчас же успокоились и вспыхнули радостью, увидев Жиля.
— Это ты? — прошептала Манон. — Я не надеялась увидеть тебя так скоро… Подожди, я сейчас открою!..
Послышался глухой скрежет отодвигаемого тяжелого засова, затем щелканье хорошо смазанного замка, и дверь открылась без малейшего шума..
Как и у ворот Сен-Венсан, маленькая шершавая ручка девушки схватила руку юноши и увлекла его в глубь дома.
— Входи быстрей и не шуми. Моя сестра спит здесь, — указала она подбородком на закрытую дверь в конце коридора, покрытые известью стены которого сверкали белизной.
— Может быть, я пришел слишком поздно?
Вы собирались выходить? — пролепетал Жиль, заметивший, что Манон была закутана в широкую и длинную накидку коричневого цвета с капюшоном. Но та в ответ лишь беззаботно пожала плечами и рассмеялась.
— Нет, вовсе не поздно! Просто я не надеялась, что ты сегодня придешь, и хотела вернуться в «Красный горностай», потому что мне было скучно! Но ты здесь желанный гость!
Она увлекла его за собой к пятну света, лежащему на плитах пола у открытой двери. Внезапно Жиль очутился в обстановке, которую он совершенно не ожидал увидеть в доме скромной служанки из таверны. Комната, открывшаяся его взору, была маленькой и с низким потолком из больших коричневых балок, но очаровательной и почти элегантной. Персидский ковер был постелен на каменном полу, длинные занавески индийского муслина висели вокруг кровати, крытой розовым шелком, белые стены были украшены гравюрами с изображениями цветов. Мебель была лакированной, а подле камина, где пылал жаркий огонь, на маленьком рабочем столике лежало недоплетенное кружево.
Довольная произведенным на Жиля впечатлением, Манон с улыбкой следила за удивлением, отразившимся на лице юноши.
— Тебе нравится? — спросила она.
— Конечно! Я и не ожидал…
— Обнаружить такую комнату в бедном доме такой девушки, как я? Должна же я получать хоть что-то за то, что позволяю толстым лапам Йана Маодана трогать себя! В «Красном горностае» я всего лишь его служанка, но здесь — здесь командую я! Ты знаешь, у меня есть еще красивые платья… Подожди, я сейчас принаряжусь для тебя! Присядь и закрой глаза…
Она отбросила свою накидку, подбежала к раскрашенному сундуку, подобному тем, что стоят в каютах капитанов кораблей, выхватила оттуда нечто розовое и воздушное, как облако, лихорадочно принялась развязывать вышитую косынку, закрывающую грудь. Жиль остановил ее:
— Слушай! Я ведь пришел не за тем, за чем ты думаешь!
Руки Манон бессильно повисли, как птицы, подстреленные влет. Она подняла на юношу взгляд, в котором читалось страдание.
— Да? Зачем же?
— Из-за моего друга… того, кто был со мной тогда вечером. Я искал его весь вчерашний день и всю ночь. Я хотел сказать ему, чтобы он не встречался с нантцем. Но не нашел…
В глазах девушки недоверие сменилось выражением разочарования. Она тряхнула головой, как будто хотела прогнать какую-то навязчивую мысль.
— Тогда забудь его! — крикнула она в ответ. — Сейчас же! Ни один человек в мире ничего уже не сможет сделать для него! И я теперь ни слова не скажу про эти дела…
— Но ведь… — попытался возразить ей Жиль.
Она подошла к нему так стремительно, что он не удержался от инстинктивного жеста защиты.
Но она только схватилась обеими руками за его поднятую руку.
— Замолчи! Не говори мне больше об этом! Я хочу жить, слышишь? Жить! Йан Маодан богат, он дает мне золото, а с золотом можно сбежать даже из тюрьмы. Я откладываю часть его золота на тот случай, если благодаря Богу я стану свободной и смогу забыть «Красный горностай». Я дала тебе хороший совет, потому что ты мне понравился и мне было неприятно воображать тебя под ударами бича какого-нибудь негра, но не проси от меня большего. Слишком поздно!
— Это же мой друг! — запротестовал Жиль с яростью, к которой примешивалось чувство наслаждения оттого, что ему, всеми презираемому бастарду, впервые довелось произнести такие слова. Он не смог удержаться от того, чтобы не повторить их еще раз, но уже более мягко:
— Это мой друг!..
— У тебя еще будут друзья! Ты из тех, кто легко завоевывает дружбу мужчин… и любовь женщин… Сколько у тебя уже было любовниц, а?
Он взглянул на нее с удивлением, смешанным с негодованием.
— Любовниц?.. Да ни одной! Я ученик коллежа Сент-Ив! — сказал он строго, как будто это было исчерпывающим объяснением.
Но если он думал произвести впечатление на Манон, то принужден был поубавить спеси, так как девушка из «Красного горностая» разразилась безудержным смехом, искренним и естественным, как и ее удивление. Она так смеялась, что согнулась пополам, держась за бока, на глазах ее выступили слезы, и ей пришлось усесться, просто упасть на сундук. Слушая хохот девушки, обрушивающийся на него веселыми волнами. Жиль начал густо краснеть.
— Я не вижу, что же здесь смешного! — пробурчал он, задетый. — Святые отцы учат нас, что женщина — это орудие дьявола, что она фальшива, коварна, опасна, что она…
— ..что она и есть та причина, по которой эти добрые люди иногда наведываются в укромные уголки порта или Арсенала, одетые как нотариусы и с укрытой под париком тонзурой, без сомнения, лишь для того, чтобы проверить, насколько опасны девушки, торгующие там своим телом.
Так это правда? Ни одной женщины? Ни разу в жизни?