Бенцони Жюльетта. Ты, Марианна

   Естественно, виконт приложил все усилия, чтобы придать рассказу о бегстве достаточную убедительность, а Марианна с утра столько раз повторяла свой урок, что знала его наизусть. Но она не могла избавиться от неприятного ощущения перед этой ложью, против которой восставала ее порядочность и правдивость.
   Конечно, эта басня была необходима, раз, по выражению самого Жоливаля, «всю правду лучше не говорить», особенно влюбленному, но Марианна не считала ее из-за этого менее позорной, поскольку она бросала тень на человека не только не виновного в ее мучениях, но еще и ставшего главной жертвой этой драмы. У нее вызывала отвращение необходимость превратить в безжалостного тюремщика несчастного, чье имя она носила и которого она, хоть и невольно, привела к гибели.
   Вместе с тем она также знала, что ради Язона она способна вынести все, даже ад недавних дней… даже постоянную ложь.
   И она всегда знала, что в этом подлом мире за все надо платить, а за счастье больше, чем за что-либо другое, но при мысли, что ее счастье будет построено на лжи, ее охватывал суеверный страх перед судьбой, которая накажет ее за обман.
   Большое зеркало в украшенной цветами раме, висевшее на стене рядом с шезлонгом, отразило изящную женщину в белом муслиновом платье, искусно причесанную, но с глазами, таившими тревогу, которую не смогли прогнать ни отдых, ни уход.
   Она заставила себя улыбнуться, но улыбка не коснулась ее глаз.
   — Потому что у госпожи невеселый вид! Госпоже следует выйти на балкон. В этот час весь город тут, на набережной. И потом она увидит, как идет господин Бофор!
   Марианна подумала, что ведет себя глупо. Какой, действительно, у нее, съежившейся в шезлонге, должен быть жалкий вид, тогда как ей следовало гореть от нетерпения увидеть своего друга! Вполне естественно, что из-за ее усталости она отпустила Жоливаля одного в порт, но могло показаться странным ее желание остаться здесь, в укрытии, вместо того чтобы с нетерпением выглядывать, как это сделала бы любая влюбленная женщина.
   Бесполезно объяснять горничной, что она опасалась быть узнанной сержантом национальной гвардии или славным мальчиком, который так помог ей.
   Подумав о Зани, она ощутила угрызения совести. Мальчик, безусловно, присутствовал при ее схватке с Бениелли и, конечно, ничего не понял. И сейчас он должен спрашивать себя, с какой такой опасной особой он имел дело, и Марианна пожалела, что эта хорошая дружба оборвалась.
   Тем не менее она покинула свое место отдыха и вышла в лоджию, однако укрылась за украшавшими ее готическими колонками.
   Агата права: набережная Эсклавон под ней кишела людьми. Это напоминало непрерывную фарандолу, шумную и многоцветную, безостановочно снующую между Дворцом дожей и Арсеналом, являя необычайную картину жизни и веселья. Ибо Венеция побежденная, Венеция развенчанная, Венеция, оккупированная и низведенная в ранг провинциального города, от этого ничуть не стала менее несравненной Сиятельной.
   — Меньше, чем я! — прошептала Марианна, подумав о титуле, который она сама носила. — Гораздо меньше, чем я…
   Но неистовый водоворот толпы отвлек ее от меланхоличных мечтаний. Там, внизу, в нескольких десятках метров от нее, из лодки выпрыгнул мужчина и с опущенной головой бросился к дворцу Дандоло. Он был очень высокий, гораздо выше тех, кого он без церемоний расталкивал. С непреодолимой силой он рассекал толпу так же легко, как его корабль волны, и следовавшему за ним Жоливалю пришлось прилагать немалые усилия, чтобы не отстать. У него были широкие плечи, синие глаза, гордые черты лица и черные развевающиеся волосы.
   — Язон! — вздохнула Марианна, внезапно пьянея от радости. — Наконец ты!
   В одну секунду ее сердце сделало выбор между страхом и радостью. Оно отмело все, что не было озарено сиянием любви…
   И когда внизу Язон ворвался во дворец, Марианна, подхватив платье обеими руками, побежала к двери. Словно белая молния, она пронеслась по комнате, бросилась к лестнице, по которой ее возлюбленный поднимался через четыре ступеньки, и наконец с криком радости, больше похожим на рыдание, упала ему на грудь, смеясь и плача одновременно.
   Он тоже закричал, когда увидел ее. Он прокричал ее имя так громко, что благородные своды старого дворца зазвенели, освободившись от многомесячной тишины, когда они могли только мечтать о шепоте. Затем он схватил ее, поднял вверх и, не обращая внимания на сбежавшихся слуг, покрыл исступленными поцелуями ее лицо и шею.
   Стоя рядом внизу у лестницы, Жоливаль и Джузеппе Даниель смотрели задрав головы. Венецианец всплеснул руками:
   — Просто чудо! Que bello amore!
   — Да, — скромно подтвердил француз, — это настоящая любовь.
   Закрыв глаза, Марианна ничего не видела, ничего не слышала.
   Она и Язон замкнулись в сердце водоворота страсти, который отрезал их от остального мира.
   И вряд ли они услышали взорвавшиеся вокруг них рукоплескания.
   Зрители выражали на добром итальянском свое удовлетворение знатоков, для которых любовь была великим делом. Возбуждение достигло апогея, когда корсар, не отрываясь от губ Марианны, понес ее вверх по лестнице. Распахнутая нетерпеливой ногой дверь захлопнулась за ними под восторженные восклицания присутствующих.
   — Вы окажете мне честь выпить со мной бокал граппы за здоровье влюбленных? — широко улыбаясь, предложил Даниель. — Мне кажется, что там, наверху, в вас не очень нуждаются… А счастье, подобное этому, всегда праздник!
   — — Я с удовольствием выпью с вами… Но, рискуя вас разочаровать, я должен сейчас же побеспокоить эту нежную пару, ибо нам надо принять важные решения…
   — Решения? Какие решения должна принять такая очаровательная женщина, кроме выбора украшений?
   Жоливаль рассмеялся.
   — Вы удивитесь, мой дорогой друг, но туалеты занимают в жизни княгини очень незначительное место. Ну, смотрите, я говорил о решениях, а вот и причина для них.
   И в самом деле, на лестнице появился лейтенант Бениелли, затянутый в мундир и с рукой на эфесе сабли, но этот воинственный выход, безусловно, менее шумный, чем у Язона, немедленно заставил разбежаться любопытных слуг.
   Он подошел к беседовавшим мужчинам и четко козырнул.
   — Американский корабль вернулся, — объявил он. — Соответственно, мне необходимо немедленно увидеть княгиню. Должен добавить, что дело не терпит, ибо мы и так уже потеряли много времени!
   — Я вижу! Граппе придется подождать, — печально вздохнул Жоливаль. — Извините меня, синьор Даниель, но я должен проводить этого пылкого военного.
   — Peccato! Какая досада! — понимающе сказал тот. — Вы потревожите их. Не особенно спешите! Дайте им еще минутку! Я составлю компанию лейтенанту.
   — Минутку? Помилуйте! Для них минутка может значить часы!
   Они же не виделись почти шесть месяцев!
   Аркадиус, однако, ошибся. Едва Марианна позволила любви поглотить ее страхи и нерешительность, как уже пожалела об этом.
   Увидев любимого человека, она не смогла удержать порыв, вполне естественно бросивший ее в его объятия, порыв, на который он ответил страстно, даже слишком страстно! И в то время как он нес ее, шагая через две ступеньки, и затем неистово захлопнул за ними дверь, спеша уединиться с ней, Марианна внезапно обрела вновь все свое хладнокровие, так восхитительно потерянное перед этим.
   Она знала, что произойдет: сейчас Язон в любовном исступлении бросит ее на кровать, мгновенно разденет, и немного погодя она отдастся ему, ибо противиться Гурагану нежности, который обрушится на нее, она не сможет…
   Ну и вот что-то в ней начало восставать, что-то, еще не поддающееся сознанию, уходящее в глубину ее любви к Язону. Она до того любила его, что готова была отказаться от неистового желания, которое он ей внушал. И, словно при вспышке молнии, ей стало ясно, что она не может, не должна принадлежать ему, пока не рассеются терзавшие ее сомнения, пока не окажется, что усилия Дамиани были тщетны.
   Конечно, если смутная жизнь начала развиваться в тайне ее естества, было бы удобно, легко даже, навязать отцовство своему возлюбленному. Даже дурочке это запросто удалось бы с мужчиной, столь пылким и влюбленным! Но если Марианна отказывалась сказать правду об этих шести неделях исчезновения, она тем более не хотела одурачить Язона… самым подлым образом! Нет! Пока она не получит полную уверенность, она не должна позволить ему вновь овладеть ею! Ни за что!.. Иначе они оба увязнут во лжи, рабой которой она останется всю жизнь! Но, Боже, как это будет трудно!
   Когда он, стоя посреди комнаты, перестал целовать ее и огляделся в поисках двери в спальню, она, крутнув бедрами, выскользнула из его объятий и стала на пол.
   — Господи, Язон! Ты сошел с ума… да и я тоже.
   Она направилась к зеркалу, чтобы привести в порядок растрепавшуюся прическу, но он сейчас же последовал за ней, снова обнял и, спрятав лицо в ее волосах, рассмеялся.
   — Но я так надеюсь, Марианна, Марианна! Сколько месяцев я мечтал об этой минуте… о минуте, когда я наконец впервые останусь наедине с тобой!.. Только двое, ты и я… и ничего другого между нами, кроме любви! Не кажется ли тебе, что мы ее честно заслужили?
   Его теплый, чуть-чуть иронический голос стал хриплым, когда он раздвигал ее волосы, чтобы припасть губами к затылку. Марианна в восторге закрыла глаза, испытывая при этом невыразимые мучения.
   — Но мы же не одни! — снова освобождаясь, прошептала она. — Ведь здесь и Жоливаль, и Агата… и Гракх, которые в любой момент могут войти! Этот отель просто общественное место!
   Ты разве не слышал на лестнице, как нам аплодировали?
   — Что за важность? Жоливаль, Гракх и Агата уже давно знают о нас все! Они поймут наше нетерпение и желание уединиться.
   — Они — да… Но мы находимся у иностранцев, и я должна уважать…
   Без сомнения разочарованный, он мгновенно возмутился, и в голосе его зазвучали язвительные нотки:
   — Что? Имя, которое ты носишь? Давненько я не слышал разговоров о нем! Но… если верить тому, что мне сообщил Аркадаус, твоя деликатность в отношении мужа, засадившего тебя за решетку, просто бессмысленна!.. Что с тобой произошло?..
   Появление Жоливаля избавило Марианну от ответа, тогда как Язон нахмурил брови, безусловно находя неуместным это появление, которое доказывало правоту молодой женщины.
   Одним взглядом Жоливаль окинул сцену, увидел причесывающуюся перед зеркалом Марианну, а в нескольких шагах от нее Язона, явно недовольного, который, скрестив руки на груди и покусывая губы, посматривал на них. Улыбка виконта была шедевром приветливости и отеческой заботы.
   — Это всего лишь я, дети мои, и поверьте, в полном отчаянии, что нарушил ваше первое свидание. Но пришел лейтенант Бениелли.
   Он настаивает, чтобы его сейчас же приняли.
   — Снова этот невыносимый корсиканец? Чего он хочет? — возмутился Язон.
   — Я не успел спросить его, но похоже, что дело серьезное.
   Марианна живо вернулась к своему возлюбленному, обняла за шею и закрыла ему рот поцелуем, предупреждая протест.
   — Аркадиус прав, любовь моя. Нам лучше повидаться. Я обязана ему многим. Без него я сейчас, вероятно, лежала бы на дне лагуны. Выслушаем хотя бы, что он хочет нам сказать.
   Средство оказалось чудодейственным. Моряк сразу успокоился.
   — Вот дьявол настырный! Но раз ты так хочешь… Позовите эту отраву, Жоливаль!
   Говоря это, Язон повернулся, поправляя свой темно-синий костюм с серебряными пуговицами, плотно облегавший его худое мускулистое тело, и отошел к окну, перед которым стал спиной с заложенными за нее руками к ожидаемому нежелательному посетителю.
   Марианна с нежностью проводила его взглядом. Она не знала причины такой антипатии Язона к ее телохранителю, но достаточно хорошо познакомилась с Бениелли и легко догадалась, что тому потребовалось не так уж много времени, чтобы довести американца до высшей степени раздражения. Тем не менее, раз Язон явно решил не вмешиваться в разговор, она позволила войти лейтенанту, чей вход и отрывистое приветствие получили бы одобрение у самого педантичного воинского начальника.
   — С разрешения вашего светлейшего сиятельства я прибыл, сударыня, чтобы откланяться. Сегодня вечером я возвращаюсь к господину герцогу Падуанскому. Могу ли я передать ему, что все дела отныне улажены и ваше путешествие в Константинополь началось счастливо?
   Марианна не успела ответить… Позади нее ледяной голос заявил:
   — Я сожалею, но должен сказать, что не может быть и речи о поездке госпожи в Константинополь. Она завтра отплывает со мной в Чарлстон, где сможет забыть, надеюсь, что женщина создана, по мнению некоторых, только чтобы играть роль пешки на политической шахматной доске! Вы можете отправляться, лейтенант!
   Ошеломленная грубостью этого выступления, Марианна переводила взгляд с побледневшего от гнева Язона на Жоливаля, который с раздосадованным видом жевал свой ус.
   — Разве вы ничего не рассказали, Аркадиус? Я считала, что вы предупредили господина Бофора о приказе императора?
   — Я сделал это, моя дорогая, но без особого успеха! Собственно, наш друг просто не хотел ничего слышать по этому поводу, и я предпочел не настаивать, считая, что вы сможете убедить его гораздо лучше, чем я.
   — Почему же тогда не предупредить меня сразу?
   — Не кажется ли вам, что у вас было достаточно причин для беспокойства, когда вы прибыли вчера? — тихо сказал виконт. — Этот… дипломатический спор, по-моему, мог подождать хотя бы до…
   — Я не вижу повода для спора, — резко оборвал его Бениелли. — Когда император приказывает, остается только повиноваться, мне кажется!
   — Но вы забыли то, — вскричал корсар, — что приказы Наполеона не касаются меня. Я американский подданный и, как таковой, подчиняюсь только своему правительству!
   — А кто вас о чем-нибудь просит? Госпожа ничуть не нуждается в вас. Император пожелал, чтобы она отплыла на нейтральном судне, а их в порту стоит около дюжины. Мы обойдемся без вас, вот и все! Возвращайтесь в свою Америку!
   — Без нее? Вы, очевидно, не поняли сказанного? Постараюсь быть более точным: нравится или не нравится вам, а я увожу княгиню с собой. На этот раз ясно?
   — Даже до того ясно, — загремел Бениелли, терпению которого пришел конец, — что если вас не арестовать за похищение или подстрекательство к мятежу, то остается только один выход…
   И он обнажил свою саблю. Марианна сейчас же бросилась. между двумя мужчинами, которые угрожающе сблизились.
   — Господа, прошу вас! Надеюсь, вы по меньшей мере согласитесь с моим правом высказать свое мнение по этому делу?
   Лейтенант Бениелли, будьте любезны уйти на некоторое время. Я хочу побеседовать с господином Бофором с глазу на глаз, и ваше присутствие ничем не поможет!
   Вопреки ее опасениям офицер, не говоря ни слова, немедленно выразил согласие щелканьем каблуков и коротким кивком.
   — Идите же, — сказал Жоливаль, дружески увлекая его к двери, — мы сейчас попробуем граппу синьора Даниеля, чтобы время не тянулось для вас долго! Перед дорогой нет ничего лучше доброго стакана! «Посошок», так сказать!
   Снова оставшись вдвоем, Марианна и Язон с оттенком удивления смотрели друг на друга: она — из-за упрямой складки между черными бровями ее друга, он — потому что во второй раз встретил под нежной прелестью и обманчивой хрупкостью сопротивление. Он ощущал в ней что-то необычное и, чтобы попытаться докопаться до него, сделал усилие, укрощая свое плохое настроение.
   — Почему ты хочешь, чтобы мы разговаривали с глазу на глаз? — спросил он мягко. — Ты надеешься уговорить меня совершить это дурацкое путешествие к туркам? В таком случае не рассчитывай на это: я приехал сюда не для того, чтобы потворствовать капризам Наполеона!..
   — Ты приехал, чтобы встретиться со мной, не так ли? И чтобы мы вместе начали счастливую жизнь? Так какая разница, где мы ее начнем? И почему нужно отказываться отвезти меня туда, раз я этого хочу и это может иметь большое значение для империи?
   Я не задержусь там долго, и затем я буду свободна и смогу следовать за тобой, куда ты захочешь.
   — Свободна? Что ты имеешь в виду? Что ты окончательно порвала со своим мужем, ты убедила его согласиться на развод?
   — Ни то, ни другое, но тем не менее я свободна, потому что император дает такую возможность. Он поставил непременным условием свою помощь в исполнении порученной мне миссии, и я уверена, что после ее завершения никто и ничто не помешает нашему счастью. Такова воля императора.
   — Император, император! Всегда император! Ты говоришь о нем все еще с таким воодушевлением, как во времена, когда ты была его любовницей! Ты забыла, что я не нанимался к нему? Я могу представить себе, что ты немного тоскуешь об императорской комнате, о дворцах и твоей роскошной жизни! Воспоминания, которые я сохранил о Лафорсе, Бисетре и Брестской каторге, гораздо менее упоительные, поверь мне!
   — Ты несправедлив! Ты прекрасно знаешь, что между императором и мной уже давно ничего не было и что он сам постарался спасти тебя, рискуя нарушить сложное дипломатическое равновесие.
   — Я помню об этом, но я не чувствую себя обязанным еще в чем-то Наполеону. Я подданный нейтральной страны и не собираюсь вмешиваться в его политику. Достаточно уже того, что моя страна рискует нарушить мир, отказываясь стать на сторону Англии…
   Внезапно он обнял ее и нежно прижал ее висок к своей щеке.
   — Марианна, Марианна! Забудь все это, все, что не касается нас! Забудь Наполеона, забудь, что есть в мире человек, имя которого ты носишь, забудь, как я сам уже забыл, что Пилар живет в Испании, где она решила остаться, ибо она считает, что я еще на каторге, и, безусловно, надеется, что я умру там! Есть мы двое, только мы, никого больше… и море, здесь, совсем близко… у наших ног! Если ты хочешь, оно унесет нас завтра! Я увезу тебя в Каролину, отстрою для тебя сгоревший родительский дом в Оулд-Крик…
   Для всех ты будешь моей женой…
   Опьяненный гибкостью прижавшегося к нему тела и исходящим от него ароматом, он снова осыпал ее поцелуями, заставившими ее задрожать. Взволнованная Марианна не находила больше сил для борьбы. Она вспомнила минуты ослепительного счастья в тюрьме, минуты, которые так просто восстановить. Язон был для нее всем, плотью от ее плоти, человеком, выбранным ею среди всех и которого никто другой не мог заменить… Зачем же отказываться от того, что он предлагает? Почему бы не уехать завтра в его страну свободы? Ведь после смерти мужа она абсолютно свободна, хотя Язон и не знает об этом.
   Через час она будет на борту «Волшебницы». Так просто сказать Бениелли, что она отправилась в Турцию, в то время как они поплывут к свободной Америке, и в объятиях Язона Марианна переживет первую ночь любви, убаюканная волнами, окончательно задернув занавес за своей прошлой жизнью. Она может восстановить свою собственную историю из Селтон-Холла, когда Язон в первый раз умолял ее последовать за ним, и скоро она забудет все остальное: страх, побеги, Фуше, Талейрана, Наполеона, Францию и виллу с бьющими фонтанами, где бродят белые павлины, но где никогда не прозвучит эхо от стука копыт всадника-призрака в белой маске…
   Однако снова, как и недавно, взбунтовалась ее совесть, проявившая себя такой щепетильной, что она и не подозревала. Что будет, если во время долгого плавания в Америку она обнаружит, что беременна от другого? Как тогда избавиться от этого в той стране, где она ни минуты не сможет избежать проницательного взгляда Язона, если она решила не обманывать его? Учитывая даже, что он ни о чем не догадается за дорогу, по меньшей мере в два раза более долгую, чем в Константинополь!..
   И затем в глубине сознания ей еще слышался серьезный голос Арриги:
   «Вы одна сможете убедить султаншу продолжать войну с Россией, вы одна сможете усмирить ее гнев против императора, ибо, как и она, вы кузина Жозефины!.. Вас она послушается…»
   Могла ли она действительно не оправдать доверие человека, которого прежде любила и который искренне пытался сделать ее счастливой? Наполеон рассчитывал на нее. Могла ли она, в самом деле, отказать в последней услуге, такой важной для него и для Франции? Время любви еще не пришло. Время мужества еще не кончилось. Она осторожно освободилась от его объятий.
   — Нет, — прошептала она. — Это невозможно! Мне надо ехать туда. Я дала слово!
   Он недоверчиво посмотрел на нее, словно она вдруг на его глазах приняла другой облик. Его темно-синие глаза как бы ушли вглубь, под черные брови, и Марианна в отчаянии прочла в них глубокое разочарование.
   — Ты хочешь сказать, что отказываешься следовать за мной?
   — Нет, любовь моя, я не отказываюсь. Наоборот, я прошу тебя следовать за мной еще немного, всего несколько недель! Простая задержка, понимаешь? Затем я буду твоей, душой и телом, и последую за тобой, куда ты захочешь, хоть на край света, и буду жить точно так, как ты пожелаешь! Но необходимо, чтобы я выполнила свою миссию: это очень важно для Франции!
   — Франция, — с горечью сказал он. — Удобное прикрытие!
   Словно для тебя само слово «Франция» не значит «Наполеон»!
   Задетая ревностью, всегда ощущавшейся в нем, хотя и скрытой, Марианна печально вздохнула, а блеск ее повлажневших зеленых глаз померк.
   — Почему ты не можешь понять меня, Язон? Хочешь ты или нет, я люблю свою страну, эту страну, которую я едва знала и с восхищением открыла для себя. Это прекрасная страна, Язон, благородная и великая держава! И тем не менее я покину ее без угрызения совести и без сожаления, когда придет час уехать с тобой.
   — Ибо этот час еще не пришел?
   — Да… может быть, если ты согласишься отвезти меня туда, чтобы встретиться с удивительной султаншей, родившейся так близко от твоего дома!
   — И ты говоришь, что любишь меня?..
   — Я люблю тебя больше всего в мире, потому что для меня ты не только мир, но и жизнь, радость, счастье. И потому что я так люблю тебя, я не хочу убежать тайком, как воровка, я хочу остаться достойной тебя.
   — Все это только слова! — раздраженно передернув плечами, отпарировал Язон. — Истина заключается в том, что ты не можешь решиться одним ударом безвозвратно оставить блестящую жизнь, которую ты вела в кругу Наполеона! Ты прекрасна, молода, богата, ты… светлейшее сиятельство — титул глупый, но внушительный! — и теперь тебе доверили поручение к самой королеве!
   Что я могу предложить тебе взамен? Жизнь относительно скромную, кроме того, в известном смысле беспорядочную… поскольку мы оба несвободны от брачных уз! Я понимаю, что ты колеблешься и просишь отсрочки!
   Она с грустью посмотрела на него.
   — Как ты несправедлив! Ты, очевидно, уже забыл, что, если бы не Видок, я оставила бы все это без малейшего сожаления! И эта миссия, поверь мне, вовсе не предлог и не отговорка, это необходимость! Почему ты отказываешь мне?
   — Потому что это Наполеон посылает тебя, понимаешь? О, я знаю, он дал мне ангела — хранителя. Но если бы меня до смерти забили палками надсмотрщики или я умер бы от ран, ты думаешь, он очень горевал бы? Он выразил бы сожаление… учтивое! И перешел бы к другому делу! Нет, Марианна, у меня нет никаких оснований служить твоему императору. Более того, если я соглашусь, я сам себе покажусь смешным. Что касается тебя, знай, что, если у тебя не хватит мужества сказать окончательное «нет» всему, что было твоей жизнью до сих пор, завтра ты уже не сможешь это сделать. И для выполнения своей миссии ты найдешь другого… или тебе найдут другого! Я охотно признаю, что такая неотразимая женщина, как ты, рассчитывает игру на много ходов вперед.
   — Клянусь тебе, что нет! Я сразу же уеду с тобой!
   — Как же тебе верить? Там, в Бретани, ты только и мечтала убежать от этого человека, которому теперь любой ценой хочешь служить! Такая ли ты сейчас, какой была в ту ночь? Женщина, которую я покинул, готова была на любое безумство ради меня… та, которая мне вновь встретилась, беспокоится о респектабельности и опасается появления горничной, когда я ее целую!.. Знаешь, такие вещи поражают!
   Марианна потеряла самообладание:
   — Чего ты добиваешься?! Я клянусь, что люблю тебя, люблю только тебя, но отвезти меня в Турцию необходимо!
   — Нет!
   Произнесенное без гнева, это слово тем не менее прозвучало грозно. Марианна жалобно прошептала:
   — Ты отказываешься?
   — Так точно! Или, скорее, нет! Я даю тебе возможность выбора: я согласен отвезти тебя туда, но затем я один возвращаюсь в свою страну!
   Она попятилась, словно он ее ударил, опрокинула столик с драгоценным муранским стеклом и упала на шезлонг, который она оставила совсем недавно… нет, целый век назад! Расширившимися глазами она так смотрела на Язона, словно видела его в первый раз.
   Никогда он не казался ей таким обаятельным, таким соблазнительным… таким, увы, жестоким! Она считала, что его любовь к ней подобна ее собственной, то есть готовой на любые безумства, готовой со всем согласиться и все выдержать ради нескольких часов счастья… тем более ради целой жизни в любви. И вот у него хватило смелости предложить ей этот безжалостный торг!