Бенцони Жюльетта. Язон четырех морей

   Говоря это, он открыл нижний ящик книжного шкафа, достал оттуда графин, блюдо и два бокала, которые тут же наполнил. Гроза, видимо, удалялась. Слышались только глухие громыхания, смешанные с шумом проливного дождя, который она принесла и который обрушился на деревню, сбивая листья с деревьев и неистово колотя по стеклам и шиферу крыши. Охваченная невыразимым облегчением, Марианна присела у клавесина на банкетку, позволяя успокоиться беспорядочно бьющемуся сердцу… Она ничего не понимала в бессмысленной авантюре этого вечера, кроме того, что Язону не грозит опасность, никогда не грозила… и у него в мыслях не было участвовать в заговоре против Наполеона. В противном случае он бы не изменил так резко отношение к ней.
   Лихорадка сжимала ей виски и билась в горле. Никогда Марианна не чувствовала себя такой измученной, но упорно старалась собрать воедино куски глупой головоломки, которые представляли собой последние события ее жизни, пытаясь все понять.
   — В конце концов, — начала она медленно, скорее думая вслух, чем обращаясь прямо к Язону, — в конце концов вы же были в Мортфонтене с вашей… с сеньорой Пилар, и вы действительно вернулись без нее?
   — Точно! Я был там и вернулся вечером один.
   — Вернулись, потому что ждали гостя, которого я видела уезжающим отсюда.
   — До сих пор возразить нечего! — сказал Язон. — Вы превосходно осведомлены, но, повторяю, только до сих пор!
   Дело Кроуфорда представляет собой блестящую выдумку, и я думаю, что на эту тему пора задавать вопросы мне. Держите. Вам это необходимо.
   «Этим» был один из бокалов с испанским вином. Марианна взяла его, машинально сделала несколько глотков, которые слегка обожгли горло, но заметно улучшили настроение.
   — Спасибо, — сказала она, поставив бокал на угол клавесина. — Вы можете спрашивать, и я постараюсь ответить.
   Ожидая новую враждебную выходку, когда она скажет, кто был ее информатором, она опустила глаза, заранее смиряясь, и со вздохом сложила руки на коленях. Наступило короткое молчание, во время которого Марианна не смела поднять голову, думая, что он готовит вопросы. Но он только смотрел на нее.
   — Хорошо! — сказал он наконец. — В таком случае я хочу спросить у вас имя особы, которой вы обязаны этой фантастической историей. Не могли же вы сами все выдумать. Итак, его имя?
   — Франсис…
   — Франсис? Вы хотите сказать Кранмер?.. Ваш муж?
   — Первый муж! — уточнила она со злобой.
   — Не придирайтесь к слову! — нетерпеливо отмахнулся Язон. — Но откуда он взялся? Где и когда вы видели его?
   — Вчера вечером у меня. Когда я пришла из театра, он уже ждал в моей комнате… Чтобы проникнуть туда, он перелез через стену и взобрался на балкон.
   — Невероятно! Какое-то безумие!.. Однако рассказывайте. Я хочу знать все… Когда этот человек во что-нибудь вмешивается, можно ожидать всего.
   На напряженном лице Бофора не осталось ни малейшего следа благожелательности. Облокотившись на клавесин, он подавлял сидящую Марианну не только своим ростом, но и повелительным взглядом, прикованным к склоненному прекрасному лицу. Он проговорил сурово:
   — А прежде всего посмотрите мне в глаза. Я должен знать, говорите ли вы правду?
   По-прежнему эти подозрения, окрашенные презрением!
   «Что надо сделать, — горестно подумала Марианна, — чтобы он наконец поверил, что я люблю его и, кроме него, для меня нет никого в мире?» Тем не менее она послушно подняла голову. Взгляд ее зеленых глаз, необычно спокойный и чистый, скрестился с пронзительным взглядом склонившегося над ней мужчины.
   — Я расскажу вам все, — сказала она просто. — И судите сами.
   — Постараюсь…
   Ей требовалось не так уж много слов, чтобы описать сцену с Франсисом. По ходу рассказа она наблюдала за быстрой сменой выражений на заострившемся лице корсара: удивление, гнев, возмущение, презрение, даже сострадание, однако Язон оставался безмолвным. Но когда Марианна закончила, она с радостью отметила, что синие глаза моряка потеряли суровость.
   Некоторое время он молча смотрел на нее, затем, со вздохом пожав плечами, он отвернулся и отошел на несколько шагов.
   — И вы заплатили! — с возмущением сказал он. — Зная его, как вы его знаете, вы заплатили, совершенно безрассудно. И вам не пришло в голову, что он лжет, что это только повод, чтобы выудить у вас деньги?
   «А ты, — печально подумала Марианна, — тебе не приходило в голову, что я люблю тебя так, что все остальное не имеет значения, что ради спасения твоей жизни я отдала бы ему все?..»
   Но она не выразила словами эту горькую мысль и меланхолически ответила:
   — Он дал такие точные сведения, что я не могла не поверить. Ведь это он сказал, что вы пробудете весь день в Мортфонтене, вернетесь оттуда один, вечером ожидаете важного посетителя… и все это оказалось точным, ибо рано утром я приезжала сюда, чтобы услышать подтверждение этому из уст вашего консьержа. Все оказалось верным, кроме самого главного, но разве я могла догадаться?..
   — Я заговорщик! — воскликнул Язон. — И вы поверили в это? Неужели вы до такой степени не знаете меня?
   — Нет, — сказала Марианна серьезно, — откровенно говоря, я не могу понять вас до конца. Вспомните, что сначала вы были для меня врагом, потом другом и спасителем, прежде чем стать… равнодушным!
   Перед последним словом Марианна запнулась, однако произнесла его твердо. Затем, более нежно, добавила:
   — Какой из этих людей является настоящим Язоном, раз от равнодушия вы, кажется, перешли к участию, если только не к ненависти?..
   — Не говорите глупости! — сухо сказал он. — Кто может быть равнодушным к такой женщине, как вы? Есть в вас нечто, что толкает на непредсказуемые поступки… Все можно только страстно любить или желать убить!.. Третьего не дано…
   — Очевидно, вы выбрали вторую позицию! Что ж, я не могу вас за это упрекнуть. Но прежде чем покинуть вас, я хотела бы узнать об одной вещи.
   Он повернулся к ней спиной, машинально глядя на хлещущий по окнам дождь и темную массу сада.
   — О чем?
   — Этот визит, настолько важный, что заставил вас вернуться от королевы Испании, я хотела бы знать… простите меня! Я хотела бы знать, была ли это женщина?
   Он снова повернулся, смерил ее взглядом с головы до ног, но на этот раз в его глазах Марианна увидела нежность.
   — Это так важно?
   — Больше, чем вы думаете. И я… я уже ни о чем не спрошу вас! Вы никогда не услышите даже слова от меня.
   Это было сказано таким униженным, таким мучительно покорным голосом, что его броня непроницаемости не выдержала. В порыве, над которым он был не властен, корсар упал на колени перед молодой женщиной и схватил ее за руки.
   — Глупенькая! Этот визит имел значение только с коммерческой стороны, а нанес его мужчина, американец, как и я: мой друг детства Томас Самтер, который уезжает, чтобы обеспечить загрузку моего корабля. Ты, возможно, знаешь, что в связи с блокадой некоторые крупные французские предприниматели используют американские корабли для вывоза их товаров. С тех пор как я плаваю, я веду дела с одной любезной дамой, владелицей громадных погребов шампанского в Реймсе, вдовой Николь Клико-Понсарден. Томас заключил для меня последний контракт и этой ночью должен вывести мой корабль из Морле за пределы империи. Вот и весь заговор! Ты довольна?
   — Шампанское! — вскричала Марианна, одновременно смеясь и плача. — Все дело в шампанском! А я думала… О Боже! Это слишком хорошо, слишком чудесно! Даже смешно!.. Я была права, сказав, что совершенно не знаю тебя!
   Но Язон только улыбнулся радости молодой женщины.
   Его грустные, серьезные глаза жадно пожирали ее озаренное счастьем лицо.
   — Марианна, Марианна! Что представляешь ты собой сама с твоей наивностью ребенка и беспринципностью искушенной женщины? То ты ясна, как день, то загадочна, как сумерки, и я, может быть, никогда не узнаю, что в тебе настоящее.
   — Я люблю тебя. Это и есть самое настоящее.
   — Ты обладаешь властью заставить меня испытать адские муки или же превратить меня самого в демона. Кто же ты, женщина или колдунья?
   — Я тебя люблю, я только та, кто любит…
   — А я едва не убил тебя! И я хотел тебя убить…
   Глаза их встретились, и невыразимая нежность и страсть отразились на их лицах, как в зеркале. Язон поднял ее на руки .как ребенка и стал покрывать поцелуями лицо, глаза, шею…
   «Он любит меня, какое счастье!»— подумала Марианна. Голова у нее гудела, и теплые руки корсара не могли согреть ее.
   — Ты вся дрожишь… Тебе нужен уход! Боже мой! А я вел себя, как…
   Он пытался увлечь ее с собой, но она сопротивлялась, широко открыв глаза в темноту, которая теперь казалась ей менее непроницаемой.
   — Нет… Слушай! Как будто кто-то плачет. Это женщина… Она плачет, чтобы предупредить…
   — Через минуту ты тоже скажешь, что видела призрак бедной княгини! Довольно, Марианна! Ты сама вредишь себе, и я опасаюсь, как бы тебе не стало совсем плохо! Идем отсюда.
   И без дальнейших уговоров Язон взял Марианну на руки и отнес в большой салон, где, сначала тщательно заперев за собой дверь, положил свой нежный груз на канапе. Он начал с того, что укутал Марианну в ее шелковую накидку и подсунул ей подушку под голову, затем объявил, что разбудит кухарку, чтобы вскипятить молока. Направившись в угол комнаты, он подергал за скрывавшуюся там сонетку. Закрытая до носа зеленым шелком, Марианна следила за ним.
   — Это бесполезно! — вздохнула она. — И мне лучше вернуться к себе. Но ты знаешь… Если я не видела призрака, я его слышала! Я уверена в этом!
   — Ты сошла с ума! Если и есть призраки, то только в твоем воображении!
   — Да… он сказал, что надо остерегаться.
   Внезапно показалось, что весь дом пробудился. Сильно захлопали двери, послышался приближающийся шум торопливых шагов. Прежде чем Язон успел подойти к двери, она распахнулась, пропустив совершенно растерянного полуодетого слугу.
   — Полиция! Сударь! Это полиция!
   — Здесь? В этот час? Что им нужно?
   — Я… я не знаю! Они заставили консьержа открыть ворота, и они уже в парке.
   Охваченная ужасным предчувствием, Марианна поднялась и села. Дрожащими руками она лихорадочно набросила на плечи накидку, завязала ленты и испуганно посмотрела на Язона. У нее мелькнула мысль, что Франсис потешался над ней и без всяких доказательств выдал Язона как заговорщика.
   — Что ты собираешься делать? — со страхом прошептала она. — Ты видишь, что я имела основания бояться.
   — Мне нечего бояться, — уверенно заявил он. — Меня не в чем упрекнуть, и я не понимаю, что им здесь надо.
   Затем, повернувшись к слуге, он добавил:
   — Скажите начальнику этих господ, что я жду их. Тут явно недоразумение. Но постарайтесь их немного задержать.
   Говоря это, он застегнул ворот рубашки, повязал галстук и надел сюртук, затем подошел к Марианне и помог ей встать.
   — Откуда вы вошли?
   — Через калитку со стороны Сены. Гракх ждет там с каретой, спрятанной рядом.
   — Тогда надо немедленно идти к нему… Надеюсь, что дорога еще свободна. И к счастью, дождь перестал! Иди…
   Полиция должна пройти через двор.
   Но она в отчаянии повисла у него на шее.
   — Я не хочу покидать тебя! Если ты в опасности, я, хочу ее разделить.
   — Не говори глупости, ни в какой я не в опасности! Но ты или по меньшей мере твоя репутация будет под угрозой, если полицейские застанут тебя здесь. Не нужно, чтобы знали…
   — А мне все равно! — непримиримо закричала Марианна. — Скажи лучше, что ты не хочешь, чтобы Пилар знала .
   — Во имя неба, Марианна, перестань говорить вздор! Я клянусь, что, умоляя тебя бежать, я думаю только о тебе.
   Он внезапно остановился и отпустил молодую женщину, которую до сих пор держал в объятиях. Было слишком поздно… Дверь отворилась, пропуская высокого и крепко сложенного человека, всего в черном, застегнутого до подбородка, с длинными усами. В руке он держал шляпу с высокой тульей, тоже черную, и в свете свечей Марианна обратила внимание, что у него такой суровый и холодный взгляд, какого она никогда еще не видела. Новоприбывший кратко поздоровался и представился:
   — Инспектор Пак! Я сожалею, что беспокою вас, сударь, но мы получили сегодня вечером уведомление, что в этом доме произошло преступление и мы найдем здесь труп.
   — Это какое-то недоразумение, — сказал Язон. — Вы можете осмотреть дом.
   Инспектор молча кивнул и вышел. Марианна растерянно посмотрела на Язона.
   — Вам не кажется, что Кранмер избрал надежный способ причинить мне горе — это поразить вас! — сказала молодая женщина со страстью, рожденной необходимостью поделиться с другом растущей в ее сознании убежденностью.
   Все ее подводило к этому, вплоть до странных шумов, которые она одна услышала в доме благодаря необычайной чувствительности ее нервной системы в той английской части ее существа, так приверженной к сверхъестественному.
   — Поразмыслите, Язон! Разве вас не поражает ход событий, развернувшихся после того, как минувшей ночью я обнаружила этого человека в моем доме? Эта непрерывная смесь правды и лжи?
   — Правды? — возмутился американец. — Какая же правда в этой проклятой анонимке, кроме того, что вы находитесь здесь?
   — Один Кранмер знал, что я приеду сюда.
   — Может быть, но это и все! Вы, кажется, не моя любовница, а что касается вымышленного преступления и трупа, существующего только в воображении…
   Внезапное возвращение инспектора Пака прервало его речь. На этот раз полицейский пришел через стеклянную дверь, которой недавно воспользовалась Марианна, и вид у него был еще более холодный, чем при первом появлении.
   — Извольте следовать за мной, сударь! И вы тоже, сударыня!
   — Куда? — спросил Язон.
   — В бильярдную, которая находится в павильоне, в парке.
   Предчувствие неминуемой катастрофы превратилось у Марианны в уверенность. Она не только прочла несчастье на замкнутом лице полицейского, но ей почудилась угроза в его взгляде. Язон тоже с удивлением пристально смотрел на непроницаемое лицо Пака, но не выглядел обеспокоенным. Передернув плечами, он протянул руку Марианне и пробурчал:
   — Идем, раз так надо.
   Спустились в сад. Невыносимая жара, царившая в конце дня, уступила место легкой свежести, тогда как от влажной земли и мокрых листьев шел аромат травы и свежеумытой зелени. Но между шпалерами роз, укрывавших все три террасы, мрачными пятнами виднелись черные силуэты полицейских. С боязливой дрожью Марианна подумала, что их здесь достаточно, чтобы обложить целую деревню, и удивилась такому излишеству персонала для простого домашнего посещения, разве что инспектор Пак решил, что дело идет о большой банде, и хотел любой ценой предупредить возможность бегства в обширном парке. Эти люди стояли неподвижно. Некоторые держали потайные фонари, и все имели очень угрожающий вид. Очевидно, Язон почувствовал, как она дрожит, ибо его пальцы крепче сжали ее руку, и этот теплый контакт немного успокоил ее.
   Небольшой павильон располагался справа от дома. Освещенный изнутри, он производил впечатление зажженного в ночи огромного фонаря. Двое людей охраняли дверь, их руки тяжело опирались на узловатые дубины, представлявшие грозное оружие. Они стояли безмолвные и мрачные, черные, как слуги смерти, и рука Марианны нервно впилась в руку Язона. Пак открыл дверь и посторонился, пропуская пару.
   — Войдите! И посмотрите!
   Язон вошел первый, вздрогнул и инстинктивно попытался загородить проход своей спутнице, чтобы скрыть от нее ужасное зрелище и помешать вступить в кровь, залившую пол. Но было уже поздно… Она увидела…
   Вопль ужаса вырвался из ее горла. Она пошатнулась, резко повернулась, чтобы бежать от этого кошмара, и упала на грудь стоявшего у порога инспектора.
   Посередине комнаты, под бильярдным столом, распростерся гигантский труп с перерезанным горлом, с глазами, широко открытыми в вечность. Но несмотря на безжизненную бледность лица, несмотря на ужасающую неподвижность замершего с выражением изумления взгляда, его легко было узнать: человек, лежавший там, в месте, созданном когда-то для отдыха и так трагически превратившемся в бойню, был Никола Малерусс, названый дядя Марианны, он же моряк Блэк Фиш, спаситель бежавших с английских понтонов военнопленных, человек, жизнью поклявшийся уничтожить Франсиса Кранмера…
   — Кто этот мужчина? — спросил Язон севшим голосом. — Я его не знаю.
   — Ах! В самом деле? — воскликнул инспектор.
   — Инспектор, я прошу вас дать возможность даме уйти и не заставлять ее быть свидетельницей этого ужасного зрелища.
   — Мадам должна остаться и дать необходимые показания, — непреклонно ответил инспектор.
   — Вы правы, сударь, потребовав, чтобы я осталась здесь.
   Никто лучше меня не сможет изложить эту омерзительную историю. Я расскажу вам также, как я познакомилась с Никола Малеруссом, какие услуги он мне оказал и почему я любила его, как бы вы ни верили анонимному доносу.
   — Сударыня, — начал инспектор нетерпеливо.
   Марианна подняла руку, остановив его. На полицейского устремился ее такой гордый и одновременно ясный взгляд, что он невольно отвел глаза.
   — Позвольте, сударь! Когда я закончу, вы убедитесь, что господина Бофора больше невозможно обвинять, ибо в моем рассказе найдете имена подлинных виновников!..
   Ее голос дрогнул, в то время как безошибочный регистратор — память — напомнил ей то, что она только что видела. Ее друг Никола, такой добрый, такой храбрый, подло зарезан именно теми, кого он должен был бы убить.
   Марианна не могла объяснить, каким образом преступление могло произойти в доме, где жил Язон, в доме, принадлежавшем очень уважаемому человеку. Но она знала с уверенной проницательностью ее горя, гнева и ненависти, кто сделал это! Если бы она должна была кричать об этом перед лицом всего Парижа и потерять навсегда свою репутацию, она все равно разоблачила бы подлинных виновников и добилась бы справедливости!.. Инспектор Пак, однако, заметил легкое колебание, некоторую нерешительность на лице молодой женщины, говорившей с такой убедительностью и уверенностью.
   — Все это очень интересно, госпожа княгиня, но ведь преступление произошло и труп найден здесь…
   — Преступление произошло, но господин Бофор тут ни при чем! Настоящий убийца — автор этого пасквиля, — воскликнула Марианна, показывая на желтый листок в руке Пака. — Это человек, который преследует меня с жестокой ненавистью, с того рокового дня, когда я вышла за него замуж. Это мой первый муж, лорд Франсис Кранмер, англичанин и… шпион.
   Марианна тут же почувствовала, что Пак ей не верит.
   Он с подозрением переводил взгляд с Марианны на желтый листок и кончил тем, что поднес его к лицу молодой женщины.
   — Иначе говоря: человек, которого вы убили? Вы считаете меня полным идиотом, сударыня!
   — Но он не умер! Он во Франции, он скрывается под именем виконта…
   — Придумайте что-нибудь другое, сударыня, — гневно оборвал ее инспектор, — и вообще перестаньте морочить мне голову сказками! Легче всего обвинять призраков! Напоминаю вам, что в этом доме якобы давно живут привидения, что, очевидно, и натолкнуло вас на такую мысль. Я верю только в реальность и…
   Возмущенная Марианна, может быть, и дальше продолжала бы защищаться, напомнив этому недоверчивому чиновнику о своем влиянии на императора, высоком положении в обществе, о своих знакомствах, вплоть до роли одного из доверенных агентов Фуше, невзирая на стыд, который она еще испытывала, вызывая в памяти те черные дни ее жизни… когда появились четверо полицейских, двое с фонарями и двое крепко державших здоровенного детину, судя по одежде — моряка.
   — Начальник! Этого парня нашли в кустах под стеной со стороны Версальской дороги. Он хотел перемахнуть стену и смыться, — сказал один из них.
   — Кто это? — буркнул Пак.
   Но совершенно неожиданно на вопрос ответил Язон. Он вырвал из рук полицейского фонарь и поднес его к голове задержанного. В ночной темноте над грязным воротником возникло костлявое лицо с кривым носом и черными как уголь глазами.
   — Перес? Что ты тут делаешь?
   У парня был обезумевший вид. Несмотря на крепкое телосложение, он так сильно дрожал, что без поддержки полицейских, может быть, упал бы на землю.
   — Вы знаете этого человека? — нахмурив брови, спросил Пак.
   — Это один из моих людей! Вернее, он был членом моего экипажа, потому что я выгнал его, когда мы бросили якорь, в Морле. Это отъявленный прохвост! — с негодованием вскричал Язон. — Я не понимаю, что он тут делает.
   Мужчина издал рев закалываемого быка и упал на колени перед инспектором.
   — — Господин, я все скажу! Я не виновен. Он меня заставил. — И Перес указал пальцем на Бофора. — Он сказал, что сдаст меня в полицию и расскажет, что было со мной, а еще больше — чего не было. У меня не оставалось выхода. Я убил Никола Малерусса, и в этом мне помог матрос Джон, которого Бофор тоже заставил пойти на преступление.
   Бофор и Марианна в ужасе от этой клеветы прижались друг к другу. Они не могли произнести ни слова.
   — Подлец, — это все, что мог выдавить из себя Язон.
   — Так, — обвел всю группу ледяным взглядом инспектор Пак. — Вы арестованы, господа, и прошу следовать за мной.
   Полицейские оторвали оцепеневшую от ужаса Марианну от Бофора и, окружив плотным кольцом Переса и Язона, повели их к выходу. Несчастного Никола Малерусса положили на плащ. Онемевшая Марианна смотрела, как проходят они мимо нее, не зная больше, относятся ли ее отчаянные слезы к мужественному и доброму человеку, дважды спасшему ей жизнь, которого теперь унесли безжалостно зарезанного, или к тому, любимому всем естеством, несправедливо обвиненному в преступлении. Ибо у нее виновность Кранмера не вызывала сомнений. Это он все замыслил, он натянул каждую тонкую липкую нить смертельной паутины, именно он сразил Никола Малерусса, одним ударом поразив двоих: он избавился от опасного врага и запятнал кровью жизнь Марианны, так же как и Язона. Как она могла быть такой глупой, такой слепой, чтобы поверить его словам? Из-за любви она стала сообщницей бандита и вестником смерти тех, кого так любила.
   Она медленно поднялась и как сомнамбула последовала за носилками, подобная неосязаемому призраку в своем белом платье, с горящими следами преступления на подоле.
   Иногда из ее груди вырывалось рыдание и слабо отдавалось в ночи, ставшей теперь тихой и благоухающей. Молчаливо следуя за этим подобием траурной процессии, может быть, пораженный скорбью женщины, которой еще накануне восхищался Париж, завидуя ее красоте и богатству, а сейчас имевшей вид сироты, дошедшей до последней ступеньки нищеты, инспектор Пак тоже направился к дому.
   Большой белый дом, построенный для счастья и радости жизни, где, однако, Марианне почудился плач безутешного призрака, возник между деревьями, освещенный словно для праздника, но Марианна видела только запятнанное кровью полотно впереди, слышала только голоса горя и отчаяния. Все той же механической походкой прошла она мимо группы полицейских в сером, собравшихся на террасе, поднялась по ступеням с ощущением, что это лестница на эшафот, вошла в салон, где она познала такие краткие и такие чудесные мгновения счастья, и вышла в вестибюль, машинально подчиняясь инспектору, чей голос, доносившийся, казалось, из далекой дали, сообщил, что карета ждет ее во дворе.
   Она была в такой прострации, что даже не вздрогнула, когда черная фигура — еще одна, но она уже столько их перевидела за последний час! — возникла перед ней… Без всякого волнения, даже не спросив себя, почему испанская жена Язона оказалась здесь тоже, она встретила пылающий ненавистью взгляд Пилар и как нечто вполне закономерное восприняла произнесенные свистящим шепотом слова испанки:
   — Мой супруг убил ради тебя! Но не за это он умрет!
   Из-за тебя! За то, что любил тебя, проклятая!
   Не глядя на Пилар, Марианна устало повела плечами, сделав вялый жест, желая избавиться от докучливой тени.
   Эта женщина говорит вздор! Язон не умрет! Он не может умереть!.. По крайней мере без Марианны. Тогда и само слово «смерть» приобретет для нее более глубокое значение.
   Среди толпы полицейских, слуг и любопытных Марианна заметила кругленькую фигурку исходящего беспокойством Гракха и возвышающуюся над всем крышу своей кареты.
   Она инстинктивно протянула руку к дружескому лицу, к этому спасительному островку в океане враждебности, слабым голосом позвав:
   — Гракх!..
   Одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние, юноша оказался около нее.
   — Я здесь, мадемуазель Марианна.
   Она схватила его за руку, шепча:
   — Увези меня, Гракх!.. Увези!..
   Все поплыло вокруг нее в стремительном водовороте, унося лица, деревья, дом и его огни. Исчерпав до последнего предела свои силы, Марианна скользнула в спасительную бессознательность. Она уже не услышала яростных проклятий, которыми Гракх, прежде чем поднять ее с земли, вперемешку со слезами осыпал инспектора Пака на своем родном площадном арго: