Бенцони Жюльетта. Язон четырех морей

   — Минутку! — сказала Марианна, оборачиваясь к Дюроку. — Не могли бы вы, господин герцог, дать мне объяснения относительно присланного вами приказа? Зачем я вызвана сюда?
   Круглое, с немного неопределенными чертами лицо главного маршала дворца расплылось в широкой улыбке.
   — Но… чтобы быть представленной их величествам, ничего больше… таков порядок! Обычно это делается на балу, но поскольку мы в трауре…
   — Ничего больше? — недоверчиво спросила Марианна. — Вы в этом уверены? Вы уверены, что его величество не приготовил для меня какую-нибудь пакость в его вкусе?
   — Конечно! Император приказал мне вызвать вас, и я от его имени пригласил вас на представление. Впрочем, — вынимая часы, добавил он, — уже пора войти в зал, а госпожа де Монтебелло еще не появилась. Очевидно, она задержалась у императрицы… Но это не имеет значения. Я имею такое же право представлять новичков. Прошу вас, сударыня.
   Двое слуг в зеленых с золотом ливреях отворили двойную дверь в соседний зал, и приглашенные неторопливо вошли, располагаясь вдоль стен: женщины впереди, мужчины сзади. Дюрок один остался рядом с Марианной, которая остановилась немного в стороне от остальных, недалеко от двери, из которой должна была появиться императорская чета.
   Людей собралось много, но молодая женщина, охваченная одновременно беспокойством и желанием поскорее увидеть человека, которого она все так же любила, даже не взглянула на остальных приглашенных. Они представляли для нее безликую массу платьев и сверкающих мундиров, французских и иностранных. Она ограничилась тем, что на ходу проверила в одном из высоких зеркал, в порядке ли туалет и весь ее внешний вид. Единственная мысль билась в ее мозгу: как он ее примет?
   Сначала она считала, что будет иметь дело с ним одним, что он прикажет отвести ее в свой кабинет, чтобы поговорить без свидетелей. Поэтому она испытывала жестокое разочарование. Это выглядело так, словно Наполеон предупреждал, что она для него не больше, чем любая другая женщина!
   Неужели он до такой степени влюблен в эту толстую Австриячку? И затем, склонность к враждебным выходкам и сомнительным комплиментам, которыми Наполеон публично награждал некоторых женщин, была ей слишком хорошо известна, чтобы она не опасалась момента, когда окажется лицом к лицу с ним перед всеми этими жадно настороженными ушами и устремленными на нее взглядами.
   — Их величества император и императрица! — громко возвестил церемониймейстер.
   Марианна вздрогнула. Ее нервы натянулись до предела.
   Высокие двери раскрылись, и сердце молодой женщины забилось с перебоями. Своим привычным быстрым шагом, с руками за спиной, вышел Наполеон.
   Немного сзади Марианна увидела неторопливо выплывавшую Марию-Луизу, более румяную, чем прежде, в белом платье, украшенном такими же розами и серебряным сутажем.
   «Она потолстела», — подумала Марианна с мстительной радостью.
   За ними проследовала группа приближенных и остановилась в глубине зала, в то время как император и императрица пошли дальше, заставляя шелковые платья склоняться в нескончаемых реверансах. Теперь Марианна узнала очаровательную принцессу Полину, сестру Наполеона, и герцога Вюрцбургского, дядю Марии-Луизы. В ряду приглашенных она была третьей после двух дам важного вида и значительно старше ее, но спустя две-три минуты она уже была неспособна назвать имена своих соседок или повторить то, что сказал им Наполеон, ибо ее уши затянуло гулким туманом. Только громкому голосу Дюрока удалось его прорвать.
   — Ваше величество, соблаговолите позволить мне представить, как было приказано, ее светлейшее сиятельство княгиню Коррадо Сант'Анна, маркизу д'Ассельна де Вилленев, графиню Каппанори, Галлено и…
   Длинный перечень титулов, приобретенный ее замужеством, свалился на Марианну грузом приговора. В то же время ее колени согнулись для глубокого реверанса, требующего невероятной грации, гибкости и чувства равновесия. С глухими ударами в висках Марианна слушала свои последние титулы, растерянно глядя на затянутые в белый шелк ноги в лакированных туфлях с серебряными пряжками. Затем наступила тишина. Император был так близко к ней, что она слышала его дыхание, но, внезапно повергнутая в трепет, она не смела поднять глаза… Что скажет он?
   Вдруг хорошо знакомая рука протянулась к ней, чтобы помочь подняться, и Наполеон спокойным голосом заявил:
   — Встаньте, сударыня! Как мне кажется, мы довольно долго ждали, когда вы появитесь.
   Тогда она решилась посмотреть на него, встретить взгляд серо-голубых глаз, в которых прочла не гнев, а скорее некую игривость, и внезапно она спросила себя, уж не насмехается ли он над ней? Слишком веселой была адресованная ей улыбка…
   — Мы также очень рады поздравить вас со вступлением в брак и засвидетельствовать, что вы не изменились. Вы остались такой же прекрасной!
   Вряд ли это был комплимент. Просто констатация! Однако его быстрый взгляд пробежал по восхитительному покрасневшему лицу, по плечам и открытой груди, трепетавшей так близко от него, но внезапно отрезвевшая Марианна не смогла ничего прочесть в этом взгляде. К тому же он уже повернулся к Марии-Луизе, чтобы представить ей молодую женщину, ей волей-неволей пришлось повторить реверанс перед той, кого она так ненавидела. Но перед тем как склониться, она успела заметить недовольно отвисшую губу, знаменитую губу Габсбургов.
   — Бонжур! — раздался неприятный голос императрицы.
   Ничего больше! Узнала ли она ту, которая на второй день их свадьбы учинила в Тюильри тот ужасный скандал, ту, которую застала рыдающей у ног императора и которую назвала «упрямая женщина»? Марианна готова была в этом поклясться… Поднявшись, она не могла отказать себе в удовольствии окинуть Марию-Луизу полным дикой радости взглядом. Между ними пронеслись невидимые токи, которые Марианна физически ощутила. Австриячка ненавидит ее, она в этом уверена, и это принесло ей опьяняющую радость триумфа. Ненависть, тем более неистовая, была ощутимой, витала между двумя женщинами, как разогретый воздух в грозовой день, ненависть, которая была, возможно, мерилом страха, ее вызвавшим? Вокруг себя Марианна ощущала затаившееся дыхание, томительное ожидание. Придется ли им увидеть, как при первой встрече сойдутся в поединке новая супруга и последняя любовница?
   Но нет. Кивнув, Мария-Луиза отошла и, присоединилась к Наполеону, успевшему за эти напряженные мгновения пройти половину зала.
   — Ну-ну! — прошептал над ее ухом низкий голос Дюрока. — Все прошло лучше, чем я надеялся. После того как это закончится, вы пойдете со мной.
   — И зачем?
   — Видите ли… потому что теперь вы будете приняты на частной аудиенции. Император велел мне проводить вас в его рабочий кабинет после приема. Не думаете же вы, что он ограничится несколькими учтивыми словами?
   Сердце Марианны заколотилось от радости. Одного! Она увидит его одного! Все, что произошло, только требование этикета, необходимая церемония, к которой обязывает ее новое положение, но теперь она окажется наедине с ним, и, может быть, еще не все потеряно, как она подумала, слушая его ироничные слова приветствия.
   Повеселевший Дюрок был награжден взглядом, в котором сияли тысячи звезд. Он рассмеялся.
   — Я прекрасно знаю, что это вам понравится больше, но тем не менее не питайте особых надежд. Имя, которое вы носите, укрывает вас от публичного скандала. Хотя это не значит, что в частной беседе вам будут говорить только нежности.
   — Что заставляет вас так думать?
   Дюрок вытащил табакерку, сделал понюшку, затем стряхнул со своего великолепного мундира из вышитого серебром фиолетового бархата табачные крошки. Сделав это, он усмехнулся.
   — Лучше всего ответить на ваш вопрос, моя дорогая, могли бы осколки одной из самых красивых севрских ваз этого дворца, которая была уничтожена августейшей рукой его величества в тот день, когда он узнал о вашей свадьбе.
   — И вы думаете меня этим испугать? — сказала Марианна. — Наоборот, вы не представляете себе, до какой степени вы меня обрадовали. Ничто, кажется, не могло принести мне большую радость. Я испытывала… да, страх, но только до ваших слов…
   И это было действительно так. Страх перед его напускной учтивостью, перед его дежурной улыбкой, перед его безразличием… Лучше любой гнев, но только не это! Безразличие — единственная вещь, перед которой Марианна чувствовала себя беззащитной.
   Кабинет императора в Сен-Клу выходил на большую террасу, утопающую в благоухающих розах и пеларгонии. Висевшие на окнах полосатые занавеси и ветви старых лип над ними оставляли его в приятной тени, контрастирующей с купающимися в солнечном свете просторными газонами. И хотя на первый взгляд обстановка была такой же, как и в Тюильри, рабочая атмосфера здесь сильно смягчалась благоуханием лета и прелестью зеленых садов, созданных для радостей жизни.
   Опустив Свой шарф на подлокотник кресла, Марианна направилась к одному из окон — дверей, чтобы отвлечься созерцанием природы от, как она полагала, долгого ожидания.
   Но едва она успела дойти до порога, как донеслись звуки быстрых шагов императора по плиткам наружной галереи.
   Дверь отворилась, хлопнула… Марианна снова склонилась в. реверансе…
   — Никто не делает реверанс подобно тебе, — заметил Наполеон.
   Он остался стоять у двери, по привычке заложив руки за спину, и смотрел на нее. Но он не улыбался. Как и недавно, он только констатировал факт, не произнося комплимент, который доставил бы ей удовольствие; К тому же, прежде чем Марианна собралась ответить, он пересек комнату, сел за бюро и указал на кресло.
   — Садись, — отрывисто бросил он, — и рассказывай!
   Переведя дыхание, Марианна машинально села, тогда кар он, словно забыв о ее присутствии, принялся рыться в груд( бумаг и карт, загромождавших его рабочий стол. Вглядевшись получше, молодая женщина нашла его пополневшим и усталым. Его матово-бледная кожа пожелтела той желтизной, которую приобретает, старея, слоновая кость. Щеки сильнее подчеркивали синеву под глазами и усталые складки у рта.
   «Видно, кавалькада с большим шумом по провинциям Севера дает себя знать», — подумала Марианна, решительно отметая инсинуации Талейрана относительно основной деятельности императорской супружеской пары. Наполеон взглянул на нее.
   — Ну?.. Я жду…
   — Рассказывать… но что? — мягко спросила она.
   — Да все… об этом сногсшибательном браке! Можешь не объяснять причину, я знаю ее.
   — Ваше величество знает причину?
   — Конечно. Оказалось, что Констан питает слабость к тебе. Когда я узнал об этом… браке, он мне все рассказал, только чтобы ты избежала моего самого величайшего гнева!
   Было ли это следствием тлевшего до сих пор под пеплом безразличия того самого гнева, но внезапно кулак Наполеона с силой обрушился на бюро.
   — Почему ты мне ничего не сказала? Я имел право, мне кажется, быть предупрежденным… и немедленно.
   — Без сомнения! Но, сир, могу ли я спросить у вашего величества, что бы это изменило?
   — Изменило… в чем?
   — Скажем… в дальнейшем развитии событий. И затем, я действительно не видела возможности, после того, что произошло в тот вечер, снова просить аудиенции у вашего величества, чтобы сообщить новость. Я опасалась оказаться слишком не к месту среди торжества вашей свадьбы. Лучше было исчезнуть и найти выход из положения своими собственными возможностями.
   — Грандиозные возможности, как оказалось, — съязвил он. — Сант'Анна! Черт возьми! Недурная находка для простой…
   — Остановитесь, сир! — сухо оборвала его Марианна. — Ваше величество готовы забыть, что имя Мария-Стэлла было лишь маской, карнавальным костюмом. Замуж за князя Сант'Анна вышла не она, а дочь маркиза д'Ассельна. В рамках нашего сословия такой союз вполне естествен! Ваше величество, кажется, единственный, кого он удивляет, судя по тем откликам, которые мне пришлось слышать после возвращения. Высший парижский свет нашел гораздо более удивительным…
   Снова кулак обрушился на бюро.
   — Довольно, сударыня! Вы здесь не для того, чтобы сообщать мне, как и на что реагирует Сен-Жермен. Я знаю это лучше вас! Что я хочу услышать, это каким образом вам удалось стать женой человека, которого никто никогда не видел, живущего безвыходно в своих владениях, скрывающегося даже от своих слуг? Я полагаю, что не он же приезжал сюда, чтобы найти вас?
   Марианна ощутила, как в ней закипает гнев. Она вскинула голову и крепко сжала руки в перчатках, как привыкла делать в трудную минуту. Настолько же спокойная внешне, насколько в действительности взволнованная, она ответила:
   — Один из моих родственников устроил этот брак… во имя спасения чести семьи.
   — Один из ваших родственников? Но я считал… А, понял! Держу пари, что речь идет о кардинале Сан-Лоренцо, этом наглеце, которому дурачок Клари, желая вам понравиться, отдал свою карету, несмотря на мой приказ. Интриган, как и все ему подобные!
   Марианна позволила себе улыбнуться. Готье де Шазей был вне пределов досягаемости императорского гнева. Ему ничуть не повредит ее признание.
   — Заключайте пари, сир, вы выиграете! Это действительно мой крестный, поскольку он теперь глава нашей семьи, сделал для меня такой выбор. Что было тоже вполне естественным.
   — Только не для меня!
   Внезапно Наполеон вскочил и стал метаться по комнате одному ему свойственной нервной походкой.
   — Совершенно не для меня, — повторил он. — Это мне, отцу, надлежало позаботиться о будущем моего ребенка.
   Если только, — добавил он безжалостно, — я не заблуждаюсь относительно моего отцовства?
   Марианна резко поднялась и обратила к нему лицо с пылающими щеками и сверкающими глазами.
   — Я никогда не давала вам повода сомневаться во мне, тем более оскорблять! И я хотела бы теперь узнать, какого рода могли быть действия вашего величества относительно этого ребенка, кроме принудительного брака матери с кем угодно?
   Воцарилась тишина. Император кашлянул и отвел глаза от прикованного к нему дерзостно — вопрошающего взгляда.
   — Разумеется! Иначе и не могло быть, раз мне, к несчастью, невозможно признать ребенка. По крайней мере я доверил бы вас, тебя и его, одному из моих верных, кому-либо, кого я хорошо знаю, в ком я был бы уверен… уверен!..
   — Кому-либо, кто согласился бы с закрытыми глазами взять возлюбленную Цезаря… и богатое приданое. Ибо вы щедро одарили бы меня, не так ли, сир?
   — Конечно.
   — Другими словами: муж — ширма? Как вы не можете понять, — страстно воскликнула Марианна, — что это именно то, чего я никогда бы не вынесла: быть отданной… точней сказать, проданной вами одному из ваших слуг! Быть обязанной принять мужа из ваших рук!
   — Ваша аристократическая кровь, без сомнения, возмутилась бы, — проворчал он, — при одной мысли отдать руку одному из взлетевших на гребне славы, одному из моих придворных, всему обязанному своим мужеством, пролитой кровью…
   — ..и вашей щедростью! Нет, сир, Марианна д'Ассельна не постыдилась бы выйти замуж за одного из этих людей, но я скорей предпочла бы умереть, чем согласилась быть отданной вами… вами, кого я так любила, другому… Подчинившись кардиналу, я только следовала обычаям дворянства, которые требуют, чтобы девушка слепо соглашалась с избранным старшими супругом. Так я меньше страдала, — Вот какие у вас доводы! — с холодной улыбкой сказал Наполеон. — Объясните же теперь, какие были основания для брака у вашего… супруга! Что могло побудить Сант'Анна жениться на женщине, забеременевшей от другого?
   Сознательно оставив без внимания умышленную грубость Марианна четко ответила:
   — То, что другим оказались вы! Вот так, сир, без вашего ведома вы наградили меня приданым. Князь Коррадо женился ради ребенка с кровью Бонапарта.
   — Я понимаю все меньше и меньше.
   — Однако это так просто, сир! Князь, как говорят, поражен какой-то тяжелой болезнью, которую ни за что в мире не согласился бы передать по наследству. Таким образом, он был вынужден видеть, как угасает с ним древнее славное имя, пока кардинал Сан-Лоренцо не рассказал ему обо мне.
   Из-за кастовой гордыни князь и думать не мог о случайном усыновлении, но эта гордыня смирилась, когда он узнал, что речь идет о вас. Ваш сын достоин носить имя Сант'Анна и обеспечит его продолжение.
   Снова молчание. Марианна неторопливо направилась к открытому окну. Вызвав в памяти Коррадо Сант'Анна, она вдруг ощутила удушье, охваченная странными чувствами из-за вынужденной лжи. Больной человек, которого она видела мчавшимся на неистовом Ильдериме? Это невозможно! Но как объяснить самой себе? Это добровольное заточение, эта белая кожаная маска, которую он носил во время своих ночных поездок? Ей вдруг почудилась в глубине залитого солнцем императорского парка высокая мощная фигура в просторном, хлопающем на ветру плаще. Больной?.. Нет!
   Просто тайна. А Наполеону нельзя доверить тайну.
   Он прервал молчание.
   — Пусть будет так, — сказал он. — Я принимаю ваши доводы, они достойны уважения, и я могу их понять. Кроме того, мы никогда не могли ни в чем упрекнуть князя, который после нашего прихода к власти всегда вел себя, как подобает верноподданному. Однако… вы сейчас произнесли одну странную фразу…
   — Какую?
   — Вот: князь, как говорят, поражен какой-то: тяжелой болезнью. Так это «как говорят» позволяет предположить, что вы… не видели его?
   — Никого не пропускать сюда, пока не позову тебя!
   Отвечаешь жизнью!
   Мамелюк сделал знак, что он понял, и исчез. Тогда Наполеон схватил Марианну за руку.
   — Идем! — сказал он только.
   Почти бегом он увлек ее к скрытой за одним из настенных панно двери, открывшей узкую винтовую лестницу, по которой он заставил ее взбираться полным ходом. Лестница привела в комнату, небольшую, но обставленную с тонким вкусом, всегда сопутствующим подобным помещениям, созданным для любви. Господствующими цветами здесь были светло-желтый и бледно — голубой. Но Марианна не успела рассмотреть окружающую обстановку, не успела подумать о своих предшественницах в этом тайном убежище. С проворством умелой горничной Наполеон уже отколол булавки, удерживавшие атласный ток, расстегнул платье, соскользнувшее на пол, и за ним с невероятной быстротой отправил и нижнюю юбку и рубашку. В этот раз и речи не было о медленных и нежных приготовлениях, об умелом сладострастном раздевании, сделавшем тогда в Бютаре из Марианны более чем согласную жертву всепоглощающего желания, и которое во время Трианона придавало столько очарования их любовным прелюдиям. За считанные секунды светлейшая княгиня Сант'Анна, оставшись в одних чулках, оказалась брошенной на стеганое желтое одеяло, борясь с кем-то вроде спешащего солдафона, который без единого «слова овладел ею, покрывая ее губы исступленными поцелуями.
   Это было так грубо и торопливо, что на этот раз удивительное очарование не успело заявить о себе. Через несколько минут все закончилось. И в виде заключения его величество поцеловал ей кончик носа и похлопал по щеке.
   — Моя милая маленькая Марианна! — сказал он с неким умилением. — Решительно, ты наиболее очаровательная из всех женщин, которых я когда-либо встречал Я серьезно опасаюсь, что ты заставишь меня всю жизнь делать глупости.
   Ты сводишь меня с ума!
   Но эти хорошие слова были бессильны утешить» милую маленькую Марианну «, обманутую в своих надеждах и, соответственно, сердитую, к тому же испытывавшую неприятное ощущение, что она выглядит немного смешно. Она с гневом обнаружила, что в тот момент, когда она поверила, что действительно вновь обретает своего возлюбленного, снова их свяжет драгоценная и опьяняющая нить прежней любви, она только удовлетворила внезапное неистовое желание женатого мужчины, который, быть может, боялся, что жена застанет его врасплох, и который, без сомнения, уже жалел, что потерял голову. Вне себя она сорвала с постели одеяло, чтобы прикрыть наготу, и встала. Распустившиеся волосы заструились по бедрам, окутывая ее черным блестящим покрывалом.
   — Я бесконечно польщена, ваше величество, сделав вам приятное, — сказала она холодно. — Могу ли я надеяться, что вы сохраните ко мне благосклонность.
   Он нахмурил брови, сделал гримасу и, в свою очередь, встал.
   — Вот еще! Теперь ты начинаешь дуться? Пойми, Марианна, я хорошо знаю, что не уделил тебе столько же времени, как и раньше, но ты, я думаю, достаточно рассудительна, чтобы понять: все изменилось здесь, и я не могу больше вести себя с тобой, как…
   — Как холостяк! Я знаю! — сказала Марианна, решительно повернувшись к нему спиной, чтобы пойти к зеркалу у камина и привести в порядок свою прическу.
   Он последовал за ней, обнял, прижался губами к ее обнаженному плечу, затем громко рассмеялся.
   — Ты стала очень гордой! Ты единственная женщина, способная заставить меня забыть о своем долге перед императрицей, — сказал он с неловкостью, только ухудшившей дело.
   — Да… я горжусь, сир, — степенно проговорила она. — Я только сожалею, что заставила вас забыть о нем на такое короткое время.
   — Что ж ты хочешь, долг есть долг…
   — И хлопоты о скорейшем получении наследника! — закончила она, думая уязвить его.
   Но ничего не произошло. Наполеон адресовал ей сияющую улыбку.
   — А я надеюсь, он не заставит себя долго ждать! Я хочу сына! Само собой разумеется. И я надеюсь, что ты тоже принесешь мне толстенького мальчугана. Если ты хочешь, мы назовем его Шарлем, как моего отца.
   — И как некоего господина Дени! — пустила стрелу изумленная Марианна.
   Вот как он заговорил теперь о ребенке? И так естественно, словно они уже давно женаты. Ее охватило непреодолимое желание досадить ему.
   — А может быть, это будет девочка! — сказала она, впервые предполагая такую возможность, ибо до сих пор, один Бог знает почему, она была уверена, что будущий ребенок будет мальчик.
   Но все ее попытки вывести его из себя оказывались сегодня бесплодными. С радостным видом он заявил:
   — Я буду очень счастлив, если родится девочка. У меня уже есть два мальчика, ты знаешь?
   — Два?
   — Ну да, маленький Леон, родившийся несколько лет назад, и крошка Александр, в прошлом месяце увидевший свет в Польше.
   На этот раз побежденная Марианна умолкла, уязвленная больше, чем могла себе представить. Она еще не знала о рождении сына у Марии Валевской, и ее особенно задело то, что она попадала в один ряд с другими любовницами императора и ее ребенок, хочет она этого или нет, станет одним из внебрачных императорских детей.
   — Мои поздравления! — сказала она, почти не шевеля губами.
   — Если у тебя будет девочка, — продолжал Наполеон, — мы дадим ей корсиканское имя, красивое! Летиция, как моя мать, или Ванина… я люблю эти имена. Теперь поспеши одеться… Кончится тем, что продолжительность этого свидания вызовет подозрения.
   А теперь он беспокоится о том, что могут сказать? Ах, действительно, он так изменился. Он полностью вошел в роль солидного женатого человека! Марианна была раздражена.
   Он оставил ее одну, может быть, щадя ее стыдливость, но скорее всего торопясь вернуться в кабинет, сказав, чтобы она спустилась к нему, когда будет готова. Впрочем, Марианну охватила такая же торопливость: теперь она спешила покинуть этот дворец, где ее великая любовь — она это чувствовала — готова была получить опасную трещину. Она с трудом могла простить ему такую торопливую любовную интермедию, от которой за лье несло мещанином!
   Когда она вошла в кабинет, Наполеон ждал ее с шарфом в руке. Он галантно укрыл ее плечи и неожиданно ласково, словно ребенок, который просит прощения за содеянную глупость, спросил:
   — Ты по-прежнему любишь меня?
   Вместо ответа она лишь пожала плечами и чуть грустно улыбнулась.
   — Тогда попроси меня что-нибудь! Я хочу сделать тебе приятное.
   Она готова была отказаться, но внезапно вспомнила о том, что накануне ей рассказывала Фортюнэ и что так беспокоило ее подругу Сейчас или никогда есть возможность оказать ей услугу и немного досадить императору. Глядя ему прямо в лицо, она одарила его сияющей улыбкой.
   — Во всяком случае, есть некто, кому вы через меня смогли бы доставить радость.
   — Кто же это?
   — Госпожа Гамелен. Оказывается, когда у нее арестовали банкира Уврара, одновременно был арестован и генерал Фурнье-Сарловез, который находился там совершенно случайно.
   Если Марианна собиралась досадить Наполеону, это ей полностью удалось. Мгновенно приветливая улыбка скрылась под маской Цезаря. Он повернулся к своему бюро и, не глядя на нее, сухо заявил:
   — Генералу Фурнье нечего было делать в Париже без разрешения Его резиденция — Сарла! Пусть он там и сидит.
   — Как будто ваше величество, — продолжала Марианна, — не знает, какие нежные узы соединяют его с Фортюнэ. Они обожают друг друга и…
   — Вздор! Фурнье обожает всех женщин, а госпожа Гамелен без ума от всех мужчин. Они прекрасно могут обойтись друг без друга. Если он был у нее, то, безусловно, по другой причине.
   — Конечно, — не смущаясь согласилась Марианна. — Он страстно желает вновь получить свое место в рядах Великой Армии, и ваше величество это прекрасно знает!
   — Особенно я знаю, кто он такой: смутьян, буян, сорвиголова, который ненавидит меня и не может простить мне мою корону!
   — Но который восхищается вашей славой! — нежно проворковала Марианна, сама удивляясь тому, что находит аргументы, чтобы защитить человека, вызывающего у нее неприязнь. — И Фортюнэ будет так счастлива!