Беньковский Виктор. Анахрон

Диоптрии у девки были серьезные: минус пять и минус шесть. - Стекла толстые будут, - сказала Татьяна. - Вы уже подобрали оправу? - Да. Золотую. Татьяна поглядела на Лантхильду, которая все еще маялась в оправе-стенде и отдаленно напоминала инопланетянина. - Тонкая плохо удержит толстые стекла. - И что делать? - Сигизмунд вдруг почувствовал раздражение. - В чем ей ходить? В пластмассе этой розовой... как свиин? Татьяна освободила Лантхильду от монстра. - Дело ваше, - сказала она прежним унылым тоном. - Все в принципе решаемо. Поставьте пластиковые стекла, так даже лучше. - Слышь, Лантхильд, - развязно обратился к девке Сигизмунд. - Пластиковые глаза тебе лепить будем. Лантхильда не поняла, но на всякий случай важно сказала: - Таак... Татьяна с подозрением покосилась на Лантхильду, на Сигизмунда. Подвох почуяла. Спросила тихо: - Что за дхары такие? - Беженка дхарская, из тайги, - охотно объяснил Сигизмунд. - Дхары - они по Амуру живут. Там по соседству тунгусы, которые обманчжурились. Сейчас их самоопределение заедать стало, выдавливать начали дхаров. Ну а как тунгусские националисты ополчились, так и пошли беженцы дхарские... - Они христиане, что ли? Татьяна поглядела на девку с симпатией. Сигизмунд вспомнил почему-то обращенного в православие Федора и решил глобально разочаровать Татьяну. - Язычница... Шаманистка. - Ой! - сказала Татьяна. - До сих пор сохранились? - И на Сигизмунда поглядела отстраненно, как на зачумленного (ну точно из недавно обращенных в православие девица!) Сигизмунд с удовольствием рассказал ей обо всем. О предках в сейме. О Радзивилле. О Понятовском. О Сигизмунде-Августе наконец! О Варшавском восстании "За нашу и вашу свободу!" - слышали? О восстании Татьяна слышала. Из любимого детского сериала "Четыре танкиста и собака". Ну вот, и укатал после восстания проклятый царизм сигизмундовых предков в дальнюю Сибирь, куда и Макар телят не гонял... А там - сами понимаете... дхары. Татьяна покивала. Понимала. Дружба народов, невзирая на языческие заблуждения и полную нерусскоязычность. - И вот упала как снег на голову. Из дальней родни. Ссыльные повстанцы роднились с дхарами - дхары-то поляков в одна тысяча восемьсот шестьдесят шестом году как братьев приняли... Об этом даже передача как-то была... По радио... Тут из магазина снова донесся зов: - Таня! - Извините, - сказала Татьяна. Сигизмунд поднялся, взял Лантхильду под руку и вытолкал из кабинета. Навстречу уже пер новый клиент - с отстраненной благожелательной улыбочкой нес брюхо какой-то "новый русский". Из не очень крупных. Пока делались очки, Сигизмунд повел Лантхильду в кафе, благо рядом. Кофе с мороженым употреблять. К кофе Лантхильда отнеслась вполне адекватно. Успела пристраститься. По просьбе Сигизмунда, сахара ей положили в два раза больше, чем в обычную порцию. Мороженое девку изумило. Видать, туговато в тайге с мороженым. Впрочем, чего удивительного. Все деньги наверняка сходу пропиваются. Поковыряла розовые и коричневые шарики ложечкой. Попробовала. Сказала: - Иис... - Айс криим, - подсказал Сигизмунд по-английски. - Нии. Иис йах снэвс... - Это тебе, девка, не сугробы жевать. Это мороженое. Мо-ро-же-ное. - Иис, - тянула свое девка. Тут Сигизмунд поймал маслянистые взгляды каких-то кавказцев, устремленные на Лантхильду. Нордичность девкина их манит. Своих баб у них, что ли, мало? По счастью, эпизод с кавказцами ни во что не вылился, потому что был оборван совершенно дикой выходкой Лантхильды. В кафе вошла семейная пара. Оба - явно околопенсионного возраста. Предки этих супругов, а может, и они сами в детстве, ездили на оленях по тундре. Это было видно сразу. Но они долго жили в Питере, между собой говорили по-русски и ничем в толпе не выделялись. Разве что чертами лица - широкими скулами, узкими глазами. Да еще неизбывной приверженностью к пышным меховым шапкам. Они взяли себе кофе и сели за соседний столик. Начали о чем-то разговаривать. Глядя на эту симпатичную пожилую пару, Сигизмунд втайне раскаивался, что возвел напраслину на целый народ и вешал Татьяне на уши лапшу, повествуя об озверевших от падения метеорита и вконец оманчжурившихся тунгусах. От раздумий Сигизмунда оторвала девка. Под столом она вцепилась в его руку. Он поднял на нее глаза - она побелела, как сметана. Даже губы стали серые. Плохо ей, что ли? - Ты чего? - спросил он. Девка не отвечала. В ужасе косила глазом на мирных пенсионеров. Потом сползла со стула и на полусогнутых ногах, тихо-тихо, двинулась к выходу. Брошенный Сигизмунд вскочил и побежал за ней. Успел услышать еще, как кавказцы что-то сказали в спину - явно обидное - и заржали. Сигизмунд поймал Лантхильду в десяти шагах от кафе. Схватил за руку. Рявкнул: - Что?!. Она показала в сторону кафе. Он не понял. Она еще раз показала на кафе, потом растянула глаза к вискам и в довершение пантомимы провела себя ладонью по горлу. Они стояли на тротуаре. Народ обтекал их, многие оглядывались. Лантхильда тряслась от страха. Сигизмунд уже знал, что она не притворяется. Она никогда не притворяется. По крайней мере, все то время, что он ее знал. Тут дикая мысль посетила Сигизмунда. А что, если все наплетенное им об озверелых тунгусских фундаменталистах - правда? Может, девка - действительно какая-нибудь дхарская беженка из тайги? Может, такие же раскосые у нее всю родню вырезали? Да нет, бред. Кого чукчи могут вырезать? Они моржа-то подчас завалить не могут. Стоп. О моржах ни слова. Ладно, дома расспросит. Пора очки забирать. К оптике надо было идти, слава Богу, не мимо кафе. Поэтому девка легко дала себя увести. По дороге обидчиво говорила что-то. Насколько понимал Сигизмунд, распекала его. За беспечность, видать, укоряла. Получив заказ и расплатившись, Сигизмунд водрузил очки девке на нос. Вид Лантхильда обрела очень строгий. Глазами за стеклами похлопала. Потом подпрыгнула, забила в ладоши. Мрачноватые продавщицы невольно заулыбались. Самая неприветливая вдруг сказала: - Заходите к нам еще. * * * По дороге домой и дома девка глядела на все с глубочайшим изумлением. На Сигизмунда то и дело поглядывала, будто в первый раз видит. На кобеля воззрилась. Даже засмеялась от радости. То снимала очки, то снова цепляла их на нос. Сравнивала, видать. Перед зеркалом вертелась. Лоб хмурила. Вид имела важный, ученый. - Ну девка, - сказал Сигизмунд, - ты теперь прямо Софья Ковалевская! Лантхильда изящности сравнения не оценила. Сигизмунд прозревал, как бьется за гладким девкиным лбом незатейливая мысль: пыталась осознать, что же такое с ней, с девкой, произошло? Сигизмунда осчастливить решилась с неохотой: сняла очки с носа и на него надеть пыталась. Сигизмунд очки отверг, проворчав: - Ты бы еще на кобеля их нацепила, макака... Девка с видимым облегчением вновь вступила в единоличное владение продукцией Мильденбергероптик. Сигизмунд оставил Лантхильду осваиваться с новшеством и поехал в "Морену". Как приехал, сразу завертелся. Светочка сказала, что звонили первые субарендаторы. Отказываются. Нашли себе получше. Сигизмунд сказал: "не очень-то и хотелось", но на всякий случай перезвонил - удостоверился и расставил все точки над "ы", как выражался в таких случаях боец Федор. Почти тут же отзвонил ГРААЛЮ. Давайте, ребята, дерзайте. Путь свободен. Потом ездили с Федором за кормами. Привезли в контору. Светочка спросила, можно ли ей отсыпать для кошки. - У тебя же не было кошки, Светка? - Котеночка завели, - поведала Светочка. Сигизмунд только рукой махнул. Мол, котят таким дерьмом кормить... Светочка прогрызла ножничками маленькую деликатную дырочку в боку бумажного мешка. Отгребла себе немножечко в кулечек. - Да что ты как украла. - Так ведь и украла, Сигизмунд Борисович. - Ну так пойди и взвесь, а я с тебя потом в день получки вычту. Светочка обиделась. Сигизмунду было некогда утешать Светочку. Он почти сразу же уехал - развозить продукцию по точкам. В одном месте разругались. Разговоров о ничтожном конфликте хватило аккурат на всю дорогу до следующей точки, причем говорил в основном Федор, а Сигизмунд больше соглашался. Возмущался Федор цветисто, разнообразно и забористо, с примерами из своей армейской жизни, а также из жизни шурина. Слушать Федора было интересно. Потом ездили за химикатами. Проезжали по Обводному каналу. Дорога здесь - мягко говоря... Всякий раз дивуешься, что в канал еще не полетел, решетку своротив. Печально закончить жизнь вот так, в жидком дерьме, именуемом водами Обводного канала... Таковы были незатейливые мысли Сигизмунда. Федор же об ином вдруг задумался. Попросил остановиться минут на пятнадцать. Мол, в храм ему надо зайти. Потребность ощутил. Сигизмунд любопытства ради потащился вместе с Федором. Вошли, сняли шапки, попривыкли к теплу и полумраку. Федор решительно перекрестился три раза и истово приложился к храмовой иконе. Сигизмунд прикладываться не стал, мял шапку, ждал Федора. Федор явно не знал, чем еще в храме заняться. Постоял, повертел головой по сторонам. Потом еще раз трижды перекрестился и опять истово приложился к храмовой иконе. Решительно двинулся к выходу, нахлобучив шапку раньше времени. Они вышли из храмового помещения на лестничную площадку, пересекли ее и зашли во второе крыло здания - на кухню. На кухне сейчас никого не было, кроме одной мрачной тетки в белом, обсыпанном мукой платке. Федор хозяйски оглядел помещение на предмет возможного возвращения муравьев. Муравьи не возвращались. На всякий случай Федор осведомился у тетки - как. Тетка подтвердила: неприятеля ни слуху ни духу. По всему было видно, что Федора здесь знают. С кухни гнать не торопились. Наметанным глазом Сигизмунд мгновенно выхватил белеющий в углу "Восход-40" кошачий гальюн. Швейковские задатки бойца Федора приятно радовали сердце. Мьюки имелась тут же - сидела, задумчиво глядя на собственный хвост. Была раскормлена и пушиста. В ответ на "кис-кис" Сигизмунда одарила его холодным, презрительным взглядом. Встала, потянулась и пошла куда-то по своим делам. - Ну что, - бодро сказал боец Федор, - здесь, вроде бы, все в порядке. Идемте, Сигизмунд Борисович. Сигизмунд неловко сказал "до свиданья", на что тетка никак не отреагировала, и они с Федором затопали вниз по лестнице. - Я гляжу, Федор, ты здесь совсем уже своим заделался, - заметил Сигизмунд. - Ну... хожу, - сказал Федор. - Взял индивидуальное шефство. Меня отец Никодим на исповедь таскал. Я вам, Сигизмунд Борисыч, так скажу: с парашютом прыгал ночью - ничего не боялся, а тут чуть не обоссался с перепугу. - А чего обоссался-то? - спросил Сигизмунд. - Сходите сами и узнаете, - ответил Федор нагло. И без всякого перехода осведомился: - А вы, кстати, хоть крещеный? - Вроде. - Вроде у бабки в огороде. Воцерковляться надо, не то пропадете. По себе понял. И снова они медленно ползли вдоль Обводного. В районе "Красного треугольника", теперь просто "Треугольника", попали в пробку и заглохли вовсе. Постояли, позлились. И тут заметили, что судьба остановила их как раз возле большой железной двери с надписью "Скупаем книги". Всю жизнь живя в России, оба давно усвоили закон: не та надпись истинна, что золотыми буквами по граниту выбита, а та надпись истинна, что авторучкой да кривыми буквами на картонке накарябана. Именно так и выглядела надпись "Скупаем книги", почему и Сигизмунд, и Федор ощутили вдруг необоримое влечение к железной двери. Кое-как притерли машину к тротуару, припарковались и решительно направились в помещение. Лавочка гостеприимством не блистала. Дверь была мощной, за дверью громоздились и чудом не падали пыльные стопы увязанных на макулатуру книг: от желтых брошюрок Апрельских тезисов до глобальных собраний Карла Маркса и решений съездов КПСС. Пролавировав между стопками, они выбрели в закуток, где имелись два крупных, ханыжистого вида молодых человека. Они о чем-то дружески беседовали, обильно уснащая речь матерком. Сигизмунд с Федором быстро переглянулись. Сигизмунд сразу направился к полкам, ломившимся под тяжестью книг. Федор повел плечами и пружинящим шагом направился к молодым людям. Те мгновенно прекратили разговор и воззрились на Федора. Явно узнали своего, потому что воззрились без напряга, почти приветливо. Сигизмунд поначалу краем глаза поглядывал на Федора, а потом и вовсе поглядывать перестал. Боец делал свое дело споро, из закутка уже доносился приглушенный хохот (небось, про шурина рассказывал). Потом удивленное восклицание Федора: "Бля, мужики! Таракан! Они что, книги едят?" и после краткого, видимо, циничного разъяснения: "Ну вы, бля, даете". ...На полках стояли книги - те самые, за которыми в застойные годы гонялись, выстаивали очереди. Макулатуру собирали. Теперь на хрен никому не нужны. Сигизмунд ходил, смотрел, рассеянно перелистывал. Дрюон, Кронин, Дюма, Моэм... Пестрая россыпь более поздней "северо-западовской" лабуды: все эти одинаковые переводные романы, где герои - явно от нечего делать - то и дело спасают Вселенную, чудом не лопаясь от гормонов... Абзац - подвиг, абзац - подвиг... Из закутка гибким движением - как Шер-Хан из джунглей - выскочил на мгновение Федор. Был красноват и немного вспотел. Шепнул почтительно и интимно: - Сигизмунд Борисович!.. Визиточку!.. - И чуть громче, явно на публику: - Ребята уж больно... Сигизмунд вынул из кармана две визитки. Вручил Федору. Федор схватил и одним прыжком скрылся в джунглях. Оттуда вновь донеслись приглушенные голоса и взрывы мужского хохота. И с гормонами у ребят все в порядке, и здоровьичко еще не шалит... Сигизмунд выждал еще с минуту, а потом недовольно, начальственным тоном буркнул: - Федор!.. Время, время!.. Хочешь, после работы приходи и тренди, сколько влезет... И, не дожидаясь ответа, стал пробираться к выходу. За спиной он слышал, как Федор торопливо прощается: - Ну так, ребята, договорились. Все пучком, все пучочком. И пивка! Ну, конечно... Ага... И по немыслимой траектории обогнув обреченного макулатуре Фридриха Энгельса, устремился за Сигизмундом. Когда тяжелая железная дверь закрылась за ними, Сигизмунд с Федором хлопнули друг друга по плечу и дружно заржали. Отдышавшись, Федор перешел на деловитый тон. - Слышьте, Сигизмунд Борисыч, я у них тараканов разглядел - отпад. Знаете, этих, с похотливой такой, тупой мордой... Они и там живут, где вообще жрать ничего. Я во че думаю: я к ребятам пойду, БТТ с собой немножко возьму... Одного отловлю для пробы и прилюдно казню. Для убедительности. Я к ним с пивком сегодня приду, договорился. На абонемент ребят поставим. Хорошие ребята. Мне понравились. Они выбрались, наконец, из пробки и доехали до Лермонтовского. Здесь Сигизмунд остановился. - Я в контору не поеду, - сказал он. - У меня еще дела в городе. Давай я тебя здесь высажу. Мне оттуда выбираться геморройно. Федор вылез. Сигизмунд закурил и хотел было трогаться, когда Федор, нагнувшись, постучал по стеклу. Сигизмунд открыл окно. - Что? - Вы это, Сигизмунд Борисыч... Лукавый - он ведь хуже перуанского террориста, повсюду бомбы раскладывает. Точно проверено. Вы того... не тяните. Воцерковляться вам надо, Сигизмунд Борисыч. Хотите, я вас к отцу Никодиму отведу? Он вам лучше, чем я, объяснит. - Подумаю, - уклончиво сказал Сигизмунд. Идти к сварливому попу ему очень не хотелось. - Ты, Федор, вот что... Арендаторы завтра придут, ты дверь им заколоченную открой. И вообще все там подготовь. - Лады, - сказал Федор. Сигизмунд щелчком выбросил окурок, поднял стекло и поехал. В зеркальце видел, как Федор молодцеватой походкой направляется к ближайшему пивному ларьку. * * * Аська открыла Сигизмунду дверь и с порога понесла: - Ну, Морж, что за дела? Второй день жду, блин, вчера же обещал. Двое суток, как привязанная, сижу, как дура полная - жду, жду Все вы одинаковые: как чего от Аськи надо, так бежите, отбою нет, сидите - не выгнать, а как Аське что-то от вас нужно - так не дозовешься... - Мне уйти? - спросил Сигизмунд спокойно. Аська бранилась на пороге своей квартиры. Лицо со сна слегка помято, губы намазаны набекрень - нарочно, что ли, моду такую взяла? Выкрашенные зеленой краской волосы торчат во все стороны, как у чертика. Как только в метро ее пускают? На ней были полосатые, желто-черные, гольфы для занятия аэробикой. Выше гольф торчали тощие коленки. Сверху Аську прикрывал белый свитер из толстой хлопчатобумажной пряжки. По свитеру в причудливом порядке были разбросаны плохо отстиранные пятна кофе, чая и томатного соуса. Ворот-щель был такой ширины, что свитер еле удерживался на аськиных плечах. Почти вся левая половина тела, до соска, высовывалась наружу. Ругаясь, Аська поддергивала свитер, пока он не переползал на другую сторону и не обнажал другую половину Аськи. - Что ты, в самом деле, как маленький. Я сижу, как дура, жду, без холодильника, выйти боюсь, повсюду лужи... Жрать у Аськи было, конечно, нечего. Бардак царил неимоверный. Квартирка у Аськи маленькая, однокомнатная. Комната - нелепо длинная, с загибом-аппендиксом, который Аська очень удачно забила "многоуважаемым шкапом" - была завалена разной дрянью. Бросалось в глаза огромное количество пепельниц - от хрустальных, помнящих Хрущева, до старых консервных банок и битых горшков. По стенам висели афиши, имеющие прямое или косвенное отношение к Аське. Фотографии, изображающие Аську в многочисленных однообразных ролях. Запылившаяся пишущая машинка "Ятрань" со вставленным и уже пожелтевшим листком, где бессмысленно была набита буква "ДДДД". Куча пустых банок из-под кофе. У стены несколько гигантских полотен друга-сюрреалиста. Болезненные фантазии в крупных мазках перекипали через край, грозя хлынуть в комнату. Одна небольшая картинка висела на стене. В нее была вогнана кирка. Видать, наиболее продвинутое достижение друга-сюрреалиста. На другой стене, сладостным мещанским диссонансом, жались на позапрошлогоднем календаре трогательные котятки. Сигизмунд огляделся. Аська закрыла дверь и, не переставая браниться, пошла за ним в комнату. Давненько не виделись они с Аськой. Считай, с лета. Кое-что переменилось. Во-первых, появилось несколько новых фотографий. На всех запечатлен один и тот же человек. Внешностью напоминает актера, который в 70-е годы на Одесской киностудии всегда играл бандитов. В крайнем случае - махновцев. Человек на фотографиях ел, выступал с трибуны на митинге, веселился, как-то исключительно противно, хозяйским жестом, притискивая к себе Аську. Аська на снимке хохотала во весь рот и была неадекватна. Сигизмунд показал на фотографии и спросил: - А этот мудак - кто? Аська обиделась. Оказалось, вовсе не мудак, а Алексей. Она, Аська, со своим Театром Принципиальной Жестокости летом участвовала в кампании по президентским выборам. Мол, не сдавайся, Борис!.. - А мудак-то этот - он кто? - вторично спросил Сигизмунд, специально желая разозлить Аську. Алексей - он не мудак, сказано же тебе, Морж! Он организовал выступления ТПЖ в поддержку Бориса в своем районе. - В каком районе-то? - лениво осведомился Сигизмунд. - На Ржевке, что ли? Оказалось, в Сямженском. - Господи! А где ж такое? Аська затруднилась ответить, где это. Их туда привезли. - Долго хоть везли? Можно по километражу высчитать? - Да, - подтвердила Аська. Тут оказалось, что они всю дорогу беспробудно пили и репетировали, поэтому никто толком не отследил, сколько они ехали. Но ехали на поезде. Короче, пленил Алексей доверчивую Аську. И сам пленился ею тоже. Несколько месяцев в ее квартире жил. Потом свалил. Аська сперва в отчаяние пришла и умереть желала. Сигизмунду за моральной поддержкой позвонила, но его, говнюка, дома не оказалось. На автоответчик наговорила. Кстати, получал послание? Сигизмунд отмолчался. Аська все равно не заметит. - Ну вот, представляешь, как дура, взяла бритву и пошла себе вены резать. Иду, а по радио Патрисия Каас поет... Или Мирей Матье? Хорошая такая песенка, просто чудо... Остановилась дослушать до конца. Невозможно не дослушать, вот что такое искусство, представляешь? - Аська нервно расхохоталась, отчего свитер едва не спал к ее тощим ногам. В последний миг подхватила. - Стою с бритвой в руке и слушаю песенку. А как дослушала, так и подумала: "А ну это все на хер!.." И не стала ничего себе резать. Теперь этой бритвой подмышки брею и еще кое-где, мне для роли надо, я тебе потом покажу... Хорошее лезвие, долго не тупится... Театр Принципиальной Жестокости, где подвизалась Аська, существовал, к величайшему изумлению Сигизмунда, уже шестой год. Спектакли, в которых играла Аська, были похожи друг на друга, как блины, но Аська всякий раз взахлеб рассказывала о новой роли. Объясняла, с примерами из Фрейда, Грофа и Кастанеды, чем новая роль отличается от прежней. Сигизмунд разницы не замечал, что скрывал. Главный режиссер театра был, по мнению Сигизмунда, злобный маньяк. Маленький, чернявый, с мокрыми губами под тараканьими усиками. Пробивная способность и жизнестойкость увеличивали сходство, взывая к инстинктам генерального директора "Морены". Аськин реж умудрялся примазываться к любому мероприятию: будь то фестиваль фейерверков, совместное с американцами и прочими пацифистами расписывание грандиозного деревянного забора на Петропавловской крепости или замена мэра губернатором. На все он отвечал очередным сценическим паскудством. Аськины роли - как, впрочем, и все остальные - были бессловесны. Для издания звуков, преимущественно утробных или желудочных, по сцене бродили два бугая. Они либо мычали и создавали звуковую имитацию процессов жизнедеятельности организма, либо били в какой-нибудь железный гонг. Сценический костюм имелся один на все случаи жизни: облегающее трико телесного цвета. Поверх трико рисовались те самые подробности, которые трико скрывало. Иногда в ходе действа трико снималось или - в одном очень дорогом спектакле вообще яростно раздиралось в клочья. Иногда трико не снимались. Сценографическое решение было нагло сперто мокрогубым режиссером у футболистов. Актеры назывались соответственно. Например, Аська была левым нападающим. Только однажды ей довелось побывать центральным полузащитником. Потом она долго рассказывала, что это дало ей совершенно иное чувствование сценического пространства и фактуры всего спектакля в целом. Сигизмунд был вынужден таскаться на все ее премьеры, а после напиваться с коллективом в грязных и темных маленьких гримерках, где мужчины и женщины переодевались свально, подчас путая в полумраке шмотки. Аська как-то раз обнаружила на себе мужские трусы и долго хохотала, повторяя: "Входит и выходит, входит и выходит..." Эти попойки традиционно сочетали очень плохой табак с еще худшей водкой и мучительным пробуждением наутро. Последнее творческое достижение ТПЖ заключалось в том, что мокрогубый таракан решил обратиться к русской классике и поставить чеховскую "Чайку". В собственной интерпретации и сценографическом решении. Аська опять была левым нападающим. Уверяла, что это будет новое слово в искусстве. Репетиции почти закончены, по весне собираются везти опус сперва в сопредельную Финляндию, а там и по Европам. - Крыску-то покажи! - оборвал Сигизмунд бесконечный поток аськиных рассуждений. - Ой, она такая беленькая, маленькая, пушистенькая... - засюсюкала Аська. И вдруг напустилась на Сигизмунда - вспомнила: - А ты, Морж, шляешься неизвестно где, все тараканов моришь, а она мне провод у холодильника перегрызла... А скажи: вот где ты шляешься? - На работе. - А вечером? Вечером вчера где был? Небось, по блядям пошел? - В гараже я был. - В гараже он был! Небось, к Наталье поволокся, да? На поклон к ней, да? Она тебя, между прочим, не любит. Она тебя не ценит. Она тебя клопомором называет. И неудачником. - А ты откуда знаешь? - подозрительно спросил Сигизмунд. Больно уж похоже на Наталью. - А мне так кажется, - безапелляционно ответила Аська и вдруг схватила его за рукав, потащила на кухню. - Пойдем Касильду смотреть. - Касильду? - Ну, это ее так зовут. Надо же ее как-то называть. - А она откликается? - Нет, конечно. Они вошли на кухню. Что-то белое стремительно пронеслось по плите и обвально рухнуло за холодильник. Затихло. Потом вдруг завозилось, заворочалось. - Что ты там, бегемота прячешь? Или Алексея? Но видно было, что Аська уже прочно успела забыть Алексея. Сели. Стали ждать. Вскоре шуршание возобновилось, и вдруг из-за плиты показался острый белый нос. Нос деловито пошевелился. Затем показалась голова, снабженная круглым розовым ухом и красным глазом. Голова помедлила. Следом за головой выволоклось круглое меховое туловище и длинный хвост. Крыска протекла по плите под кастрюлями и уверенно направилась к тарелке с объедками. - Какая шлюшка! - восторженно прошептала Аська. Белесостью, длинноносостью, деловитостью и малоосмысленностью крыска неуловимо напоминала Сигизмунду девку. Крыска ухватила засохшую шкурку от сардельки. Потащила. Когда Касильда с добычей поднырнула под первую сковородку, Аська неожиданно привстала и громко хлопнула в ладоши. Испугавшись, крыска метнулась к убежищу. Утеряла шкурку. Помедлив, вернулась. Снова зацепила зубами, поволокла. Шкурка застревала между конфорками, хрустела, мешала убегать. Аська была в восторге. - Давно она у тебя так жирует? - спросил Сигизмунд. - Я же тебе говорила. Проела марлю на банке и утекла. Прямым ходом на кухню. Теперь на вольном выпасе. И кормить не надо. Только воду ей ставить. - Она же гадит там, за холодильником. - А я за холодильник не лазаю, - сказала Аська. - Не пахнет - и ладно. Аська нагнулась и вытащила разгрызенный провод. - Гляди, Морж, что сволочь сделала. - Ядрен батон, - удивился Сигизмунд, - здесь же двести двадцать вольт. - Ой, а ты не знаешь, какие они живучие! Она тут такое ест... - Догадываюсь, - проворчал Сигизмунд. - Вот лошадь от никотина дохнет. А эта - окурки погрызла и хоть бы хны. Грим объела. - Какой? - Белый. Для "Чайки". - У тебя изолента есть? - Это такая синенькая? - Или красненькая. Или желтенькая. Как повезет. Пластырь, на худой конец. - Я тебе паяльник приготовила.