Беньковский Виктор. Анахрон

Расспрашивали Наталью. Как живется бюджетникам? Задерживают ли зарплату? У нас вот соседке снизу, Марии Пантелеймоновне, задержали на полгода. Мы уж ей говорим: вы бы уходили с работы, Мария Пантелеймоновна, что вы туда таскаетесь, все равно ведь не заплатят. А она все ходит, надеется... Сигизмунд сказал, оторвавшись от студня: - Марии Пантелеймоновне это государство задолжало не за полгода, а за полжизни. - Ну ты не говори! - ополчилась мать. - При коммунистах все-таки был порядок. А теперь... - И, обратясь к Наталье: - Господи, вот мы, Наташа, все думаем, ночами не спим, какая опасная у Гоши работа! Ведь этих генеральных директоров так и отстреливают. Все сердце материнское изболелось, как там Гошенька... Иной раз ночью проснешься, не знаешь, куда деваться от предчувствий... - Да нет, у него там безопасно. Мелкий бизнес, тараканы... - сказала Наталья и аккуратно скушала стопочку коньяка. - Да ты кушай, кушай, - сказала Наталье мать. - Возьми салат. Это из своей капусты... Нажраться Сигизмунд не мог - за рулем. Хотя очень хотелось. Поэтому утешался студнем и салатом "оливье". По ого громогласно шла какая-то срэхва. Потом ее перебила реклама - появился слюнявый верблюд и начал подергиваться на фоне убогой шоколадки. Шоколадка восходила на горизонте, замещая собою солнце. Мать в очередной раз поразила Сигизмунда. Семантика происходящего на экране дивным образом миновала ее сознание. Заглянув под стол, где бесчинствовал Ярополк, бабушка умиленно сказала: - Ярик! Погляди, какие верблюдики! Ярик высунулся, мельком глянул и снова исчез под столом. Он там что-то ел, поминутно роняя это на пол. Подвыпив, дедушка принялся шумно бранить дерьмократов. Мать девически капризничала: - Бори-ис! Какой ты вредный! Не порти праздник! - Нет, пусть он ответит! - кипятился отец. - Он за дерьмократов голосовал! Он в девяносто первом на баррикады таскался! Молотовские коктейли взбалтывал! Допрыгались!.. С этими выборами!.. А я что, всю жизнь, всю жизнь, значит, зря?.. Чтобы сын тараканов, значит, морил? После ЛИТМО? Мы с матерью из кожи вон лезли, как рыба об лед бились, чтоб высшее образование ему дать, а он!.. - Бори-ис!.. - Что Борис? Я шестьдесят два года Борис! Сигизмунд понял, что пора батю останавливать. Мать этого делать не умела. Мать отбирала у отца бутылку на той стадии, когда отец, войдя в ярость, принимался крушить благородный хрусталь. Так-то с десяток вазочек извел. - Папань, - мирно сказал Сигизмунд, - ты только в диван не прячься. - В какой диван? Сигизмунд посмотрел отцу в глаза. Неожиданно оба засмеялись. - Да ну тебя, - сказал Борис Иванович, отирая рот. И налил себе еще. - Выпьешь, Гошка? - С радостью бы, да за рулем. - Приехал бы хоть раз пешком, а то - за рулем, за рулем... Совсем вы пить разучитесь с этой машиной... "Диванная история" мирила их быстро и надежно. Потому что была их первой мужской тайной. Двух мужчин от матери. Сигизмунд учился в седьмом классе, когда однажды, вернувшись домой, не застал ни матери, ни отца. Мать была на работе, а отец должен был находиться дома. Неожиданно за спиной ожил диван. Диван сдавленно произнес: - Гошка... ты? - Я, - послушно ответил пионер Морж. - Вытащи меня... Застрял... - Пап, ты? - Ну, - захрипел диван. Сигизмунд подошел, осторожно приподнял сиденье. В ящике для белья, скрючившись, лежал Борис Иванович. Очень пьяный. И добрый-добрый. - Тсс, - таинственно прошептал он. - Я тут хоронюсь. - От кого? - шепотом спросил Гоша. - От матери, от кого... Ругаться же будет... - Ее дома нет. - Так придет же. - Вылазь, папа. - Ты думаешь? Закряхтев, Борис Иванович перевалился через низкую стенку и выпал на пол. Заохал. Гоша закрыл диван. Отец работал на Адмиралтейских верфях. В тот день как раз спускали новое судно для дружественной Болгарии. Мореманы Борису Ивановичу штопор подарили. В виде писающего мальчика. Штопором завивалось то, чем мальчик писал. Борис Иванович и сын его Сигизмунд были от мальчика в восторге, а мать обозвала похабщиной и грозилась выбросить. - Во, Гошка, гляди, - сидя на полу, сказал тогда отец, - чего болгары подарили... Гоша сел рядом на пол, взял мальчика, и они с отцом безудержно, до слез, захохотали... Эта история традиционно вспоминалась по праздникам. Мать фыркала, говорила "Ну, Бори-ис" и "Ну, Го-оша". Это тоже входило в программу. Наталья диванную историю не любила. Считала глупой. Однако мнение свое держала при себе. Тут из-под стола выструилась кошка, измазанная кетчупом. Отбежала, истово принялась вылизываться. Следом вылез Ярополк. - Бабушка, а пирожки? - Ах ты, мой ангел! - всполошилась бабушка. - Конечно же, пирожки! Мы тут, старые, заболтались, забыли... - С капустой? - И с капустой, и с грибами... Сигизмунд оживился. Он любил пирожки с грибами. - Я схожу позвоню, - сказала вдруг Наталья. Сигизмунд проводил ее глазами. И чего мужика себе не найдет? Вроде, все у бабы на месте... Пирожки мгновенно очистили сознание от лишних мыслей. Мать пекла их виртуозно, этого не отнимешь. - Выпей хоть рюмочку, - сказал отец. - Пап, ты понимаешь, что я ребенка повезу? - А "папа" по-новому будет "атта", - сказал Ярополк. - А от водки умирают. В комнату вернулась Наталья. Бесстрастно сказала: - Сигизмунд, я тут СЛУЧАЙНО набрала твой номер... Там у тебя опять норвежка. "Надо, говорит, Сигизмунда". Блин! Забыл включить автоответчик. И видеокамеру забыл. Хотел ведь снять Ярополка, родителей... Сигизмунд бросился к телефону. Наталья слегка отвернулась от него. Схватив брошенную Натальей трубку, Сигизмунд громко, чтобы в комнате слышали, энергично заговорил: - Алло! - Наадо, - жалобно сказала Лантхильда. - Сигисмундс... Наадо! Таак... - Алло, Лантхильд? - Йаа... - отозвалась девка, подумав. Сигизмунд бодрым голосом произнес: - Ик им микила! Махта-харья Сигисмундс. Милокс срэхва! Гайтс гоодс. Хва Хальвдан? Итан-фретан! - И, подумав, добавил: - Драккар! Обдумав услышанное, девка печально повторила: - Сигисмундс... наадо... - Йаа, - сказал Сигизмунд. Сделал паузу. - Нии... Йаа... - Наадо, - совсем тихо сказала девка. - Надо, Лантхильд, - отозвался Сигизмунд. И положил трубку. Вернулся в комнату. - Что-то стряслось? - спросила мать. Он неопределенно пожал плечами. Ему остро захотелось домой. - Норвежцы твои вернулись, что ли? - осведомилась Наталья. - Видать, понравилось ей у тебя, норвежке этой? Сигизмунд не ответил. - Какие еще норвежцы? - встревожилась мать. - Партнеры. Он теперь селедкой будет торговать, - пояснила Наталья. - Там семейная фирма, - начал врать Сигизмунд. - Рыболовецкая. У меня сейчас отец с дочерью живут. Уехали было, а сейчас какие-то портовые сложности. Растаможка, то, се... - Кто такие? - набычился отец. Сигизмунд бойко перечислил: - Хальвдан Трюггвассон, Лантхильд Хальвдансдоттир, Торир Трюггвассон и еще жених Лантхильд, Олав Карлссон. - Карлсон снова прилетел! - очень кстати сказал Ярополк. - И что, ты им ключи доверил от квартиры? - ахнула мать. - Ну да. А что такого? - С ума сошел! - ужаснулась мать. - А вдруг сопрут чего? - Чего они сопрут? - возмутился отец. - Они же иностранцы. Чего иностранцам у нас переть? - Не знаю. Может, военную тайну какую. - Клопоморную тайну, - съязвила Наталья. - У нас можно только неразгаданность и широту души спереть, - заявил Сигизмунд. Подергал себя за ворот рубашки. - Во! На Наталью глянул. - Не пора? Уже восьмой час. Ярополк закричал, что не пора. Бабушка обещала дать пирожков с собой. - И мне тоже дай, - сиротским голосом поклянчил Сигизмунд. Мать сделала ему знак, чтобы вышел на кухню. Там усадила, плеснула холодного кофе, принялась разговаривать по душам. - Как ты живешь, Гоша? - Справляюсь. - Может, тебе денег дать? Мы пенсию получили... - Вы что, очумели? - А кто, кроме родителей... - Ну все, мам. Хватит. - Что за норвежцы? Ты жениться надумал? - Какое жениться, мать... Я рыбой торговать надумал... Мать прихлопнула ладонью массивную брошку - красивую чешскую бижутерию блаженных времен застоя. - Сердце ведь чует, Гошенька... Изболелось... - У меня все нормально, мам. Мать пригорюнившись посмотрела на него. Сигизмунд видел, что она ему не верит. Что она насквозь его видит. И поспешил сказать: - Мам! Они очень приличные люди. Ее отец... У него два сейнера. "Валькирия" и "Рагнарёк". - Да. Валькирия. - Мать покивала. Вздохнула. - Ладно, сынок, дело твое. Сигизмунд встал, обнял мать. Мать мягкая, теплая. Погладил ее по волосам. - Все хорошо, мам. - Ладно. - Мать высвободилась, принялась собирать пирожки - в мешочек побольше для Ярополка, в мешочек поменьше - для Сигизмунда. * * * Сигизмунд возвращался к Лантхильде и чувствовал себя просто Красной Шапочкой. По дороге домой, до Малой Посадской, Наталья молчала - была мрачна. Не любила она подобные визиты. Ярополк устал, подремывал, держа в кулаке пакет с пирожками. Прощаясь, Сигизмунд поцеловал сына, кивнул Наталье. Та, не оборачиваясь, скрылась в подъезде. До чего же все коряво получается... Интересно, это у всех так? Нет, не у всех. У таежного Вавилы все в буреломах схвачено, все пучочком. И у Федора, небось, тоже. Да и Олав Карлссон не груши околачивает. В своем мифическом пространстве. Сигизмунд поставил машину в гараж. Опять клятого "фордяру" пришлось обтекать неведомо какими маневрами. Вошел, едва не пал под натиском собачьих восторгов. Кобель пушечным ядром вылетел навстречу, ластился, извивался. Был представлен к высшей награде Пирожку Домашнему Первой Степени! У девки в "светелке" горел свет. - Лантхильд! - крикнул Сигизмунд. - Я пирожки принес. Итан иди. Молчание. Только тахта скрипнула. - Лантхильд, ты там? - Йаа... - Иди итан. - Нии... - Что-нибудь случилось? Сигизмунд разулся, подошел к двери. Потянул, открывая. Дверь держали изнутри. - Нии, - повторила Лантхильда. - Надо. - Ты чего? Девка молчала. - Я пирожки принес. Тебя там что, серый волк съел? Сигизмунд дернул дверь изо всех сил и в образовавшуюся щель (а здорова девка!) просунул пирожок. - Итан, Лантхильд. Девкина рука высунулась, схватила пирожок и утащила. Дверь захлопнулась. Дела!.. Сигизмунд обулся, свистнул кобеля, прошелся с ним по двору. Выкурил три сигареты вместо обычных двух. Что за хрень? Что с Лантхильдой-то? Чем он ее на этот раз обидел? Тут у него аж дыхание перехватило. Наталья! Что она ей наговорила? Ну, Наталья!.. Сигизмунд едва не бегом устремился домой. Ворвался, скинул куртку, ботинки, подлетел к телефону. После одиннадцати Наталья часто отключает телефон, чтобы Ярополка не будили. Подошла. - Наталья? - Давно не виделись, - отозвалась бывшая супруга. - Наталья, что ты ей наговорила? - А!.. - сказала Наталья. И замолчала. - Пожалуйста, я тебя очень прошу. Скажи мне, что ты ей наговорила. - Да ничего особенного. Сказала "алло". Она: "Але, надо, Сигизмунд, надо". - И все? После короткой паузы Наталья спросила немного другим голосом: - А что? Тебе это очень важно? - Да. - Правда, ничего такого я не сказала. Только "алло". - Ты нарочно мой номер набрала? - Да. Больно уж складно ты врал. Сигизмунд перевел дыхание. Стало полегче. - Тата, - неожиданно назвал он ее старым "домашним" именем. - Тат, ты действительно больше ничего... - Ты меня совсем уж за монстра держишь. Только я тебя вычислила еще по дороге к твоим. У нас эту "Валькирию" всем отделом читали. Даже я обревелась, если тебе от этого легче. Так что два плюс два сложила. В ЛИТМО этому, слава Богу, учат. В следующий раз придумай что-нибудь поумнее. Привет старине Хальвдану. И положила трубку. Некоторое время Сигизмунд, как последний Ромео под балконом, топтался под девкиной дверью и взывал безнадежно: - Лантхильд... а Лантхильд... Та молчала. - Гюльчатай, - взорвался Сигизмунд, - открой личико! Тьфу, дура! Плюнул. Да пропади девка пропадом со своим юродством! И ушел на кухню есть пирожки. Верный кобель побежал следом. Пока жрал пирожки, Лантхильда выбралась из комнаты. Осторожно прокралась в места общественного пользования. Долго лила воду в ванной. Потом, так же тихонечко, отправилась было к себе. Сигизмунд окликнул ее: - Ну что, так и будем дальше дуться? Она приостановилась. Поглядела на него издалека. Очень проникновенно сказала: - Сигисмундс. Хири аф. Надо... И прошествовала в "светелку". - Надо так надо, - проворчал Сигизмунд. И съел последний пирожок. * * * Загадка девкиного затворничества разрешилась наутро. При активном содействии всегда готового к паскудствам кобеля. Сигизмунд сидел на кухне. Пил кофе, курил. Угрюмо слушал радио. Перед Новым Годом все как с ума посходили: взрывались, шли под откос и бастовали. Чеченцы схитили еще одного попа, даже муфтия ихнего проняло - возмутился. Обещал попробовать найти попа... Патриарх назвал это кощунством, а правительство политической провокацией. Мимолетно пожалев попа, Сигизмунд окунулся в море спортивных новостей, которые всю жизнь считал бесполезным хламом. За что был осуждаем отцом. Выключил радио. И тут на кухню с рычанием примчался кобель. Он тащил в зубах что-то длинное, на первый взгляд - носок. Путался передними лапами в своей ноше. Ярился заранее. Подкинул в воздух, поймал, встряхнул, держа в зубах, будто крысу, которой хотел переломить хребет. Еще раз подкинул, но ловить не стал - дал упасть на пол. Грянулся об пол всем телом и, извиваясь, принялся валяться. Рычал, подергивал задранными вверх лапами, вилял хвостом. - Та-ак, - строго сказал Сигизмунд. Пес, лежа на спине, на мгновение замер. Покосил глазом. И возобновил рычание и извивы. - Дай сюда! Сигизмунд вытащил тряпку из-под пса. - Тьфу ты, зараза!.. Брезгливо бросил в мусорное ведро. Тряпка была в крови. Пошел, вымыл руки. Пес, как-то особенно похотливо разинув пасть, осклабился. Стоп. Кровь. Откуда кровь? Девка там что, себе вены вскрывает? Сигизмунд подлетел к двери, распахнул ее и заорал: - Лантхильд! Та мирно спала. Со сна вскинулась, испугалась. Потом осердилась, замахала руками, чтобы он уходил. - Хири ут! Хири ут, Сигисмундс! Дожили. В собственном доме гоняют. Он вышел, прикрыл дверь. Нет, вроде, Лантхильда в порядке. А кровь? ...Господи, идиот! Откуда у девушки кровь. Ясно, откуда. Оттуда. Так вот почему она из комнаты не выходит. И гонит его к чертям. "Валькирия", блин. Там эта девица, как ее звали, тоже... с лавки не слезала, землю осквернить боялась. Господи, это ж какой дремучей-то надо быть! Вон, по ого каждый день, на выбор... И танцуй себе, и аэробикой занимайся, и с подружкой в мини-юбке катайся... На Сигизмунда вдруг, как сквозняком, потянуло чем-то первобытным. И жутким. Может, они там до сих пор человеческие жертвы приносят деревянным богам? Или первенцев живьем хоронят? Надо бы все-таки Лантхильду расспросить хорошенько. Откуда она такая взялась? В самом деле. Все предшествующие версии отпали сами собой. Не годятся. А новых он не породил. Нагородил кучу вранья, сам в это вранье поверил... Может, выставить ее все-таки? Или сдать... куда-нибудь. Пускай менты голову ломают. Она у них не только для ношения фуражки. С другой стороны, Сигизмунд понимал: этот-то сквознячок, что от девки тянул, его и завораживает. Тихая эта жуть - просто не оторваться. Похлеще аськиных закидонов. Ух, похлеще! * * * Сигизмунда разбудил телефон. Звонила мать. - Гоша? Ты спишь? - Уже нет, - сонно сказал Сигизмунд. - Я тебя разбудила? - Да нет же, говорю, что нет, - легко раздражился со сна Сигизмунд. - А, ну хорошо. Как вчера доехали? - Нормально. - Мы волновались, гололед такой... - Да нет, мам, это не гололед. Гололед другой. - Как Ярик? Устал? Конечно, столько впечатлений... - закудахтала мать. - Да, спал всю дорогу, - ответил Сигизмунд. И неожиданно для себя спросил: Мам, а чего вам с отцом взбрело меня Сигизмундом называть? - Почему ты спрашиваешь? - разволновалась мать. - Разве ты не знаешь, что Сигизмунд Казимирович, твой дед... Кавалер Ордена Боевого Красного Знамени... Когда его хоронили, этот орден несли за гробом на подушечке... В те годы просто так не давали... - Да знаю, знаю, - сказал Сигизмунд. Эта семейная легенда была ему известна. Другое дело, что с Сигизмундом Казимировичем была связана некая мутная история. Например, портрет геройского деда появился на стене только в 1957 году. Мать носила фотографию с удостоверения, чтобы увеличили. Фотограф отскребывал следы печати с уголка. Других портретов деда в доме не было. Куда-то делись. Исчез он и с семейных снимков, кое-где порезанных ножницами. Сигизмунд помнил, как хоронили деда. В дом набилось множество незнакомых людей, каких-то старцев - как казалось девятилетнему мальчику - все как один в тяжелых темных пальто и шапках пирожком. Велись чугунные разговоры. Чай подавали в стаканах с подстаканниками, как в купе. Была зима, гроб с телом деда несли торжественно, с удовольствием, через все Волковское кладбище. Проплывали черные деревья. Действительно был орден на подушечке. И самое главное - играл оркестр. Шопен. Прежде такое случалось, позже, сколько Сигизмунд ни бывал на похоронах, - ни разу. Поэтому у Сигизмунда сложилось впечатление, будто дед был последним, кого хоронили с оркестром. И еще одно вдруг вспомнилось: когда дед умер, мать - единственный раз на памяти Сигизмунда - ходила в костел. ...А мать вдруг не на шутку разволновалась: с чего это вдруг сын крамольного деда вспомянул. На самом деле, подозревал Сигизмунд, мать так до сих пор и не поверила в то, что коммунисты не вернутся и не расстреляют всех тех, кто их хулил. Говорила, что нарочно дали свободу слова: пусть, мол, покричат, обнаружат себя, проявятся как следует, а потом их... и того!.. Так что, Гошка, ты осторожнее... - А что, плохое имя - Сигизмунд? Вспомни лучше, как вы Ярика регистрировали! ...Да, история с регистрацией Ярополка была не из славных. Сигизмунд тогда работал днем и ночью, ковал "Морену" - пока что в виде ларьков да этикеточного издательства. Наталья почти сразу выскочила на работу - помогать муженьку строить светлое капиталистическое будущее. Мать Натальи вышла на пенсию и рьяно взялась помогать молодым. Лучше бы она этого не делала... В результате нести документы в загс и регистрировать сына было поручено теще. Имя подбирали долго, ссорились и спорили. Наталья хотела как-нибудь красиво Денис, Эдуард. Сигизмунд настаивал на продолжении польской линии - Казимир, Станислав. В результате сошлись на славянской версии - Ярослав. Долго втолковывали бабушке: Ярослав. Бабушка записала на бумажку, взяла паспорта и пошла в загс. В загсе бабушку долго корили: почему, мол, мать не пришла. Потом нехотя взяли паспорта, книгу записей актов гражданского состояния, нацелились авторучкой. Недовольно осведомились: как младенца назвать. Деморализованная и забывшая дома очки бабушка с перепугу брякнула: - Яро...полк! Потом дивилась: ни до этого, ни после этого историей не интересовалась и жизнь Ярополка Окаянного не трогала ее ни в малейшей мере. Более того, не знала тещенька никакого Ярополка Окаянного. И вот - на тебе! - всплыло. - Ничего, Гошенька, вот будет Яренька паспорт получать - и поменяет имя, заискивающе говорила вечером теща кипящему от ярости зятю (Наталья давилась хохотом). - Говорят, можно менять и имя, и фамилию... - И отчество, - гневался Сигизмунд. Как в воду глядел. Сотряс катаклизм семейство Моржей - и... Того гляди, вырастет - отчество сменит. ...Мать настаивала: - Что ты вдруг про "Сигизмунда"-то заговорил, а? - Да так... Дед приснился. Будто водку с ним пью, - сказал Сигизмунд первое, что пришло в голову. Мать переполошилась. Велела в церковь сходить. Сигизмунд поспешно стал сочинять дальше: - Да нет, все нормально. Мы с ним будто в старом доме, под Лугой, на даче, водку пьем... - Ой, ой... - тихо всхлипывала на том конце провода мать - боялась. - Ну вот, потом дед захотел курить, на крыльцо пошел. Я говорю: погоди, я с тобой. А он мне строго так: нет, мол, еще рано тебе со мной, Гошка. И канул. Мать потихоньку успокаивалась. Вздыхала. - Ты все-таки сходи, вреда ведь не будет... - А дед что, крещен был? - спросил Сигизмунд. - Да что ты все про него! Ну да, крещен, конечно. - В католической, а? - В латинской, - поправила мать строго. - Поляк же... - А ты? - Я, Гоша, двадцать лет в партии состояла... - ответила мать. И добавила вдруг: - В латинской, конечно. - А меня вы тоже в латинской крестили? - Ты у нас православный, - печально молвила мать. - В деревне прабабушка Дуня, царствие ей небесное... Хорошо хоть так... А шведы-то твои... - Норвежцы? В лютеранской, - нашелся Сигизмунд. - Тьфу, я не про то. Съехали? - Нет. Сейчас в пароходство умчались. Ругаться. А Олав Карлссон - баптист... - Ну ладно, Гошенька, ты, если что, звони... Да, отец говорит: приедешь в гости, завези чего почитать... На Новый Год-то к нам придешь? - Нет, мам. Я к друзьям, у нас тут компания... Я первого января приеду. - Ну хорошо, хорошо... Сигизмунд положил трубку, оделся-умылся - и очень вовремя: в дверь позвонили. На пороге маячила возбужденная гражданка Федосеева. - Я ваша соседка с нижнего этажа, - начала она приступ. - У меня зуб не болит, - оборвал Сигизмунд. - Я не про то! Вы меня залили! - Я вас не заливал. - А я говорю - залили! В туалет с зонтиком хожу! - У каждого свои причуды, - мстительно сказал Сигизмунд. Он еще не простил гражданке Федосеевой ее последней выходки. Она недобро поглядела на него. - Я вам говорю - залили. Обои изгадили, по стене течет... - Прошу, - пригласил Сигизмунд. - Убедитесь сами. У меня ничего не течет. Федосеева вошла в квартиру. Кобель, изнемогая от счастья - гости! - повис лапами на ее кофте. - Уберите! - испугалась Федосеева. - Он не кусается. - Сигизмунд взял пса за ошейник. Кобель вилял хвостом и сдавленно повизгивал - рвался облизать Федосееву. Федосеева, подозрительно оглядываясь на Сигизмунда, двинулась по коридору. Оглядела пол, потолок. - Где вас заливает? - В большой комнате. - Прошу. Изысканно-вежливый потомок польских шляхтичей распахнул перед Федосеевой двери. Та покосилась неодобрительно - на полу лежал сбитый спальник. Покойный дед мрачно взирал со стены. Комната была идеально сухой и чистой. "Перекрытия хорошие, дня два сочиться будет", - вспомнилось пророчество дяди Коли. Конечно, Сигизмунд мог бы объяснить гражданке Федосеевой причины ее бед и неурядиц, но - не хотел. Вредничал. С почти неприкрытым злорадством наблюдал, как она крадучись идет по комнате, обследуя чуть ли не каждую половицу. Сухо. Осмотрела стены - вдруг злокозненный Сигизмунд, чисто из желания сотворить пакость, на стены чего лил. Да нет, сухие стены. Блин, сухо, сухо! - Извините, - сказала наконец Федосеева. - Пожалуйста. - Сигизмунд услужливо раскрыл перед ней входную дверь. Соседка гневно удалилась. Закрыв дверь, Сигизмунд отпустил пса, позволил облизать себя, засмеялся. Почему-то у него поднялось настроение. Глава десятая Отметили на работе приближение Нового Года и начало рождественских каникул. Страна погружалась в омут безделья и пьянства почти на две недели. Людмила Сергеевна принесла пироги, Светочка - салат "оливье" в двух литровых банках, Сигизмунд и Федор - водку. Для дам-с купили "дамскую" - "Довгань". Мягкая, как цыпленок, и легкая, как полет ласточки. Посидели, отметили, пожелали друг другу и разошлись пораньше - успеть сделать покупки. Сигизмунд с Федором выпили дополнительно пивка и тоже распрощались. Дома все было без изменений. Лантхильда упорно продолжала сидеть взаперти. Сигизмунд сиротски пообедал пельменями. Запер кобеля, отнес тарелку к девкиной комнате и постучал. Оставил под дверью. Крикнул через дверь: "Лантхильд! Итан!" Запертый кобель бесновался и обиженно стонал. Стоило Сигизмунду отойти, как дверь приоткрылась. Тарелка поползла по полу и скрылась в комнате. Вечером сидел на спальнике, уткнувшись в телевизор. С удивлением обнаружил, что не хватает ему Лантхильды. Не с кем переброситься протяжным понимающим "йаа"... * * * Ночью, в спальнике, Сигизмунда посетил сон. Идиотский. Снился ему Вавила, дюжий и таежный. Звероподобен был и ужасен. С бородой, конечно. Была на Вавиле розовая рубаха в цветочек, как на Волке в "Ну, погоди!" Срубил Вавила себе сруб, заткнул все щели мхом, навесил табличку "ул. ВАВИЛОВЫХ", а потом тщательно заколотил все окна и двери. Изнутри. Сигизмунд же будто ходил и пинал этот сруб, матеря Вавилу, потому что Вавила уединился не просто так, а с оготиви. Интересно, по Фрейду такой сон что значит? * * * С утра, пока пить не начали, завез Генке видеокамеру. Поздравил тетю Аню коробкой конфет "Ленинград" (то есть по-нынешнему "Санкт-Петербург", но все равно приличные). Генке привез бутылку водки. Вручил тайно, чтобы тетя Аня не увидела. Генка оценил, глазом моргнул. Увел в свою берлогу. - Чем бы тебя отдарить, родственничек? - бормотал благодарный Генка, прижимая к животу бутылку и шаря по стенам глазами. - А, во! На! Владей! Самая удачная моя работа! Он снял со стены фотопортрет на редкость мрачной белокурой красавицы с голой грудью и в расстегнутых (но не снятых) джинсах. Красавица глядела исподлобья сквозь очень накрашенные ресницы. - Кассеты достал? - спросил Сигизмунд, слабо отреагировав на дар. Генка бережно запаковывал дар в бесплатную рекламную газету. - Достал. Стоха. - Будет тебе стоха. - Товар - деньги. - Господи, какой же ты все-таки мудак, Геннадий. Держи свою стоху. Генка принял деньги двумя пальцами, ловко препроводил их в карман треников, показал подбородком на полку. - Бери. Твои. Кассет было три. На всех изображены достопримечательности Москвы и несколько неприятных юнцов в красных пиджаках. Они якобы оживленно переговаривались. Сигизмунда заранее передернуло. "Вы не подскажете, где находится Красная Площадь?" - "О, охотно. Я бизнесмен. Мой офис находится в Москве. Красная площадь находится в центре столицы, перед Кремлем"... - Для кого курс? - спросил Сигизмунд, вертя кассеты. - А? Да для всех. Тут тебе и ресторан, и супермаркет с бутиком, и театр оперы-балета, и стриптиз-шоу... - Для кого рассчитан? Для новых русских? - Для каких русских? - Генка удивился. - Для них русский язык родной. - Это для бабы Дуни, царствие ей небесное, он был родной, а этим он чужой, второй после английского этикеточного... Излив таким образом свое раздражение, Сигизмунд распрощался с родственником. Нагруженный кассетами и подарком Генки, уселся в машину. Стал размышлять о предстоящем Новом Годе. В принципе, звала Аська. Но к Аське ехать не хотелось. У Аськи соберется вся ее ублюдочная гоп-компания, все эти вратари, нападающие, полузащитники и прочие недоноски во главе с мокрогубым режиссером.