Страница:
Нолиети несколько мгновений молчал, его широкое темное лицо шевелилось так, словно он жевал свой язык.
– Убери отсюда эту дрезенскую суку, – сказал он наконец Юнуру и принялся раскачивать ногой мехи жаровни. Та зашипела и засверкала желтым огнем, в дымоход полетели искры. Нолиети посмотрел на мертвеца в клетке-стуле. – А потом унеси этого ублюдка в кислотную ванну.
Мы уже были у двери, когда главный палач, продолжавший раздувать мехи ритмичными движениями ноги, окликнул ее:
– Доктор?
Она повернулась к нему в тот момент, когда Юнур, открыв дверь, вытащил из своего фартука черную повязку.
– Да, главный палач?
Он оглядывал нас, улыбаясь и продолжая раздувать мехи.
– Ты еще вернешься сюда, дрезенка, – тихо сказал он ей. Его глаза сверкали в желтом свете жаровни. – И в следующий раз ты уже не уйдешь отсюда на своих ногах.
Доктор выдержала его взгляд, потом опустила глаза и пожала плечами.
– Или вы окажетесь в моей операционной, – сказала она, поднимая глаза. – И можете не сомневаться в моем самом пристальном внимании.
Главный палач отвернулся и плюнул в жаровню, его нога продолжала равномерно двигаться, вдыхая жизнь в инструмент смерти. Юнур выпроводил нас через низкую дверь в коридор.
Две сотни ударов сердца спустя у железных дверей нас встретил королевский камердинер и повел в другую часть дворца.
– У меня снова спина, Восилл, – сказал король, поворачиваясь на живот.
Он лежал на своей широкой кровати под балдахином. Доктор закатывала рукава жакета. Потом она закатала рубашку на короле. Мы находились в главной спальне частных покоев короля Квиенса. Покои эти размешались в самом центре четырехугольника Эфернце, зимнего дворца Гаспида, столицы Гаспидуса.
Я здесь стал завсегдатаем, таким частым посетителем, что признаюсь, иногда даже склонен был забывать, какая это великая честь для меня. Но когда я отвлекаюсь от всего остального, я думаю: о Великие Боги, я, сирота низкого происхождения, вхож к нашему возлюбленному королю! И появляюсь здесь так часто и по таким личным поводам!
В эти моменты, хозяин, я всей душой благодарю вас, потому что знаю: только через вашу доброту, мудрость и сочувствие занял я такое высокое положение и получил столь важное задание. Не сомневайтесь, я приложу все старания, чтобы оправдать ваше доверие и выполнить свою миссию.
В королевские покои нас привел Вистер, камердинер короля.
– Какие еще будут распоряжения, государь? – сказал он, кланяясь так низко, насколько ему позволяло плотное сложение.
– Пока никаких. Можешь идти.
Доктор села на край королевской кровати и принялась разминать плечи и спину повелителя своими сильными, умелыми пальцами. Я держал для нее маленькую склянку с ароматной мазью, в которую она время от времени погружала пальцы, чтобы, распределив целебное средство по широкой волосатой спине, втереть его пальцами и ладонями в золотистую кожу.
Открытый медицинский саквояж стоял рядом со мной, и я заметил, что пузырек с коричневатым гелем, которым она смазала десны бедолаги в потайной камере, все еще открыт и лежит в одном из кармашков хитроумного чемоданчика. Я хотел было засунуть в пузырек палец, но доктор оказалась быстрее, схватила меня за руку и, оттащив ее от пузырька, тихо сказала:
– На твоем месте, Элф, я бы этого не делала. Завинти крышку обратно.
– В чем дело, Восилл? – спросил король.
– Все в порядке, государь, – сказала доктор, возвращая руки на спину короля и наклоняясь над ним.
– Ой, – вскрикнул король.
– Это мышечное напряжение, – тихо сказала доктор, резко встряхивая головой, отчего волосы, частично упавшие ей на лицо, перелетели на плечи.
– Моему отцу никогда не приходилось столько страдать, – угрюмо проговорил король в свою подушку, расшитую золотыми нитями. Голос его утонул в ткани и перьях.
Доктор коротко улыбнулась мне.
– Вы хотите сказать, государь, что ему не приходилось страдать от моих неумелых манипуляций?
– Нет, – со стоном сказал король. – Вы знаете, что я имею в виду, Восилл. Эта спина. Ему никогда не приходилось так страдать спиной. И у него не было моих судорог в ногах. И моих головных болей. И моих запоров. И других моих болячек и недугов. – Он помолчал немного – доктор разминала и растирала его кожу. – Отцу никогда ничем не приходилось страдать. Он…
– … не болел ни одного дня за всю жизнь, – сказала доктор в унисон с королем.
Король рассмеялся. Доктор снова мне улыбнулась. Я держал склянку с мазью и чувствовал себя невыразимо счастливым в это мгновение. Потом король вздохнул и сказал:
– Ах, какая это сладкая пытка, Восилл.
Услышав эти слова, доктор замерла, временно перестав разминать спину, и ее лицо на миг приняло горькое, даже презрительное выражение.
2. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ
– Убери отсюда эту дрезенскую суку, – сказал он наконец Юнуру и принялся раскачивать ногой мехи жаровни. Та зашипела и засверкала желтым огнем, в дымоход полетели искры. Нолиети посмотрел на мертвеца в клетке-стуле. – А потом унеси этого ублюдка в кислотную ванну.
Мы уже были у двери, когда главный палач, продолжавший раздувать мехи ритмичными движениями ноги, окликнул ее:
– Доктор?
Она повернулась к нему в тот момент, когда Юнур, открыв дверь, вытащил из своего фартука черную повязку.
– Да, главный палач?
Он оглядывал нас, улыбаясь и продолжая раздувать мехи.
– Ты еще вернешься сюда, дрезенка, – тихо сказал он ей. Его глаза сверкали в желтом свете жаровни. – И в следующий раз ты уже не уйдешь отсюда на своих ногах.
Доктор выдержала его взгляд, потом опустила глаза и пожала плечами.
– Или вы окажетесь в моей операционной, – сказала она, поднимая глаза. – И можете не сомневаться в моем самом пристальном внимании.
Главный палач отвернулся и плюнул в жаровню, его нога продолжала равномерно двигаться, вдыхая жизнь в инструмент смерти. Юнур выпроводил нас через низкую дверь в коридор.
Две сотни ударов сердца спустя у железных дверей нас встретил королевский камердинер и повел в другую часть дворца.
– У меня снова спина, Восилл, – сказал король, поворачиваясь на живот.
Он лежал на своей широкой кровати под балдахином. Доктор закатывала рукава жакета. Потом она закатала рубашку на короле. Мы находились в главной спальне частных покоев короля Квиенса. Покои эти размешались в самом центре четырехугольника Эфернце, зимнего дворца Гаспида, столицы Гаспидуса.
Я здесь стал завсегдатаем, таким частым посетителем, что признаюсь, иногда даже склонен был забывать, какая это великая честь для меня. Но когда я отвлекаюсь от всего остального, я думаю: о Великие Боги, я, сирота низкого происхождения, вхож к нашему возлюбленному королю! И появляюсь здесь так часто и по таким личным поводам!
В эти моменты, хозяин, я всей душой благодарю вас, потому что знаю: только через вашу доброту, мудрость и сочувствие занял я такое высокое положение и получил столь важное задание. Не сомневайтесь, я приложу все старания, чтобы оправдать ваше доверие и выполнить свою миссию.
В королевские покои нас привел Вистер, камердинер короля.
– Какие еще будут распоряжения, государь? – сказал он, кланяясь так низко, насколько ему позволяло плотное сложение.
– Пока никаких. Можешь идти.
Доктор села на край королевской кровати и принялась разминать плечи и спину повелителя своими сильными, умелыми пальцами. Я держал для нее маленькую склянку с ароматной мазью, в которую она время от времени погружала пальцы, чтобы, распределив целебное средство по широкой волосатой спине, втереть его пальцами и ладонями в золотистую кожу.
Открытый медицинский саквояж стоял рядом со мной, и я заметил, что пузырек с коричневатым гелем, которым она смазала десны бедолаги в потайной камере, все еще открыт и лежит в одном из кармашков хитроумного чемоданчика. Я хотел было засунуть в пузырек палец, но доктор оказалась быстрее, схватила меня за руку и, оттащив ее от пузырька, тихо сказала:
– На твоем месте, Элф, я бы этого не делала. Завинти крышку обратно.
– В чем дело, Восилл? – спросил король.
– Все в порядке, государь, – сказала доктор, возвращая руки на спину короля и наклоняясь над ним.
– Ой, – вскрикнул король.
– Это мышечное напряжение, – тихо сказала доктор, резко встряхивая головой, отчего волосы, частично упавшие ей на лицо, перелетели на плечи.
– Моему отцу никогда не приходилось столько страдать, – угрюмо проговорил король в свою подушку, расшитую золотыми нитями. Голос его утонул в ткани и перьях.
Доктор коротко улыбнулась мне.
– Вы хотите сказать, государь, что ему не приходилось страдать от моих неумелых манипуляций?
– Нет, – со стоном сказал король. – Вы знаете, что я имею в виду, Восилл. Эта спина. Ему никогда не приходилось так страдать спиной. И у него не было моих судорог в ногах. И моих головных болей. И моих запоров. И других моих болячек и недугов. – Он помолчал немного – доктор разминала и растирала его кожу. – Отцу никогда ничем не приходилось страдать. Он…
– … не болел ни одного дня за всю жизнь, – сказала доктор в унисон с королем.
Король рассмеялся. Доктор снова мне улыбнулась. Я держал склянку с мазью и чувствовал себя невыразимо счастливым в это мгновение. Потом король вздохнул и сказал:
– Ах, какая это сладкая пытка, Восилл.
Услышав эти слова, доктор замерла, временно перестав разминать спину, и ее лицо на миг приняло горькое, даже презрительное выражение.
2. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ
Это история человека по имени ДеВар, бывшего главным телохранителем генерала УрЛейна, премьер-протектора протектората Тассасен в 1218-1221 годах по имперскому летоисчислению. Большая часть моей истории происходит во дворце Ворифир в Круфе, древней столице Тассасена, в роковой 1221 год.
Я рассказываю эту историю на манер писателей-джеритиков, то есть в форме закрытой хроники, в которой (если читатель полагает, что эта информация имеет какое-то значение) необходимо угадать личность повествователя. Причина, по которой я избрал такой способ повествования, состоит в том, что я хочу дать читателю возможность выбора – верить или не верить моему рассказу о событиях того времени (все факты, конечно же, широко известны, даже стали притчей во языцех в цивилизованном мире), исходя только из того, правдиво ли звучит для него моя история, и при этом без предвзятости, которая может возникнуть, когда известна личность рассказчика, а это могло бы закрыть разум читателя для истины, предлагаемой мной.
А между тем настало время, чтобы рассказать наконец правду. Я думаю, что ознакомился со всеми отчетами о случившемся в то памятное время в Тассасене, и в чем они разнятся более всего, так это в степени искажения действительного хода событий. Но одна из этих пародий на истину более других подвигла меня на то, чтобы рассказать правду о тех годах. Она появилась в виде пьесы, будто бы основанной на моей собственной истории, но концовка как нельзя дальше отстояла от истинного положения дел. Чтобы вся абсурдность этой поделки стала очевидной, читателю нужно только согласиться с одним: я есть тот, кто есть.
Я утверждаю, что это история ДеВара, и в то же время с готовностью признаю, что это не вся его история, а только часть ее и, по всей видимости, малая часть, измеренная лишь несколькими годами. Была и другая часть, предшествовавшая этой, но в анналах истории сохранились лишь туманные намеки на те далекие времена.
Итак, вот истина, как она предстала моим глазам или как была рассказана мне теми, кому я доверяю.
Жизнь научила меня, что у каждого своя правда. Точно так же как радуга по-разному открывается двум разным людям (хотя оба, несомненно, видят ее, в отличие от человека, стоящего непосредственно под ней, – он ее вообще не видит), так и с истиной – она зависит от того, где стоит человек и под каким углом смотрит.
Читатель, конечно же, может предпочесть взгляд, несовпадающий с моим, и лично я это только приветствую.
– ДеВар? Это ты? – Премьер-протектор, первый генерал и великий эдил протектората Тассасен, генерал УрЛейн прикрыл козырьком ладони глаза, защищаясь от яркого света из веерообразного, усеянного драгоценными камнями окна над черным полированным полом зала. Стоял полдень, и в безоблачном небе ярко сияли и Ксамис и Зиген.
– Слушаю, государь, – сказал ДеВар, выходя из тени на краю помещения, где на огромных деревянных стеллажах хранились карты. Он поклонился протектору и положил на стол перед ним карту. – Я думаю, это та самая карта, которая может вам понадобиться.
Внешность ДеВара – высокий, мускулистый, средних лет, темноволосый, смуглый и темнобровый с глубоко посаженными прищуренными глазами и внимательным задумчивым взглядом – вполне соответствовала его профессии, которую он как-то раз описал как убийство убийц. Казалось, он в одно и то же время напряжен и расслаблен, как зверь, всегда готовый к прыжку, но одновременно может оставаться в этом взведенном состоянии столько, сколько потребуется, пока его жертва не окажется в пределах достижимости и не потеряет бдительности.
Одет он был, как и всегда, в черное. Его сапоги, рейтузы, рубашка и короткая куртка – все было темным, как ночь затмения. На правом боку висел узкий меч в ножнах, а на левом – длинный кинжал.
– Ты что, теперь носишь карты для моих генералов, ДеВар? – язвительно спросил УрЛейн.
Главный генерал Тассасена, простолюдин, командовавший аристократами, был относительно невысок, но обладал таким сильным, властным характером, что никто не чувствовал себя выше его. Волосы его местами поседели и поредели, но глаза горели ярко. Люди обычно называли его взгляд пронзительным. На нем были штаны и длинный мундир, которые благодаря ему вошли в моду среди многих его коллег-генералов и немалой части тассасенских торговцев.
– Да, когда мой генерал отсылает меня прочь, – ответил ДеВар. – Я стараюсь делать что-нибудь полезное, и эти дела отвлекают меня от мыслей об опасностях, угрожающих моему господину, когда меня нет рядом. – Он развернул карту.
– Границы… Ладенсион. – УрЛейн вздохнул, поглаживая мягкую поверхность старой карты, потом поднял на ДеВара озорной взгляд. – Мой дорогой ДеВар, самая большая опасность, какой я подвергаю себя в таких случаях, это нехорошая болезнь, полученная от недавно привезенной девицы, или пощечина от одной из слишком застенчивых моих наложниц, если она сочтет мои новации слишком грубыми. – Генерал усмехнулся, подтягивая ремень на своем небольшом животике. – Или царапина на спине, или укус в ухо, если мне повезет.
– Генерал всем нам, кто помоложе, даст сто очков вперед, – пробормотал ДеВар, разглаживая пергаментную карту. – Но известно, что убийцы, в отличие от телохранителей, питают гораздо меньше уважения к неприкосновенности гаремов великих вождей.
– Убийца, который рискнет прогневить моих дорогих наложниц, почти заслуживает успеха, – сказал УрЛейн; он пощипывал свои короткие седые усики, а в глазах его сверкали озорные искорки. – Провидению известно, что их любовь нередко грубовата. – Он протянул руку и кулачком ударил ДеВара под локоть. – Как ты считаешь?
– Вы правы, государь. Но все же я думаю, что генерал мог бы…
– Ага, вот и остальная шайка, – сказал УрЛейн, потирая руки, когда двери в дальнем конце зала распахнулись, вошло несколько человек (одетых, как и он), сопровождаемых стайкой адъютантов в военной форме, чиновниками в штатском и всякими другими помощниками. – ЙетАмидус! – воскликнул протектор, быстро направляясь навстречу высокому человеку с грубоватым лицом, шедшему во главе группы. Он пожал высокому руку, похлопывая его по спине. Он поздоровался со всеми другими генералами, назвав каждого по имени, потом заметил своего брата. – РуЛойн! Вернулся с Заброшенных островов! Что, все в порядке? – Он обнял своего более высокого и плотного брата, который улыбнулся и, кивнув, ответил:
– Да, государь.
Протектор увидел своего сына, нагнулся и поднял его на руки.
– Латтенс! Мой любимый сын! Ты уже сделал уроки?
– Да, отец, – сказал мальчик. Он был одет как маленький солдат и размахивал деревянным мечом.
– Хорошо! Останься с нами – поможешь нам решить, что делать с мятежными баронами в болотах.
– Только ненадолго, брат, – сказал РуЛойн. – У него короткий перерыв. Он должен по звонку вернуться к наставнику.
– Ну, для Латтенса этого времени хватит, чтобы внести свежую ноту в наши планы, – сказал УрЛейн, сажая мальчика на стол для карт.
Чиновники и писцы стремглав бросились к деревянным стеллажам с картами у стены, каждый из них хотел успеть первым.
– Можете не спешить, – сказал им вслед генерал. – Вот вам карта! – крикнул он, и его брат и подчиненные генералы поспешили к столу, встав вокруг него. – Кое-кто уже… – начал генерал, обводя собравшихся взглядом в поисках ДеВара, потом тряхнул головой и вернулся к карте.
За его спиной, скрытый от протектора более высокими людьми, но в пределах длины меча, стоял его главный телохранитель, скрестив руки и положив ладони на эфесы видимой части своего вооружения. Незаметно и почти невидимо обводил он взглядом собравшихся людей.
«Жил некогда великий император, которого боялся весь известный тогда мир, кроме внешних его бесплодных окраин, о которых никто никогда не думал и где жили только дикари. Ни равных ему, ни соперников у императора не было. Его собственное царство занимало большую часть мира, а все другие короли склонялись перед ним и платили ему богатую дань. Власть его была абсолютной, и он не боялся ничего, кроме смерти, которая когда-нибудь приходит за всеми, даже за императорами.
Он решил обмануть смерть, построив дворец, такой огромный, такой великолепный, такой небывало роскошный, чтобы сама смерть (а тогда считалось, что за теми, в ком течет королевская кровь, она приходит в образе огненной птицы, видимой только умирающему) захочет остаться в этом великолепном дворце, жить там и не возвращаться в глубины неба с императором в когтях из языков пламени.
Император решил строить этот дворец на острове в центре большого круглого озера между долиной и океаном, вдалеке от своей столицы. Дворец имел форму огромной конической башни высотой в полсотни этажей. Он был набит всеми мыслимыми предметами роскоши и драгоценностями, которые встречались в империи. Все они находились в безопасности в глубинах дворца, недоступные для обычных воров, но на виду у огненной птицы, когда та заявится за императором.
Там же стояли волшебные статуи всех фавориток императора, всех его жен и наложниц. Святейшие из святых гарантировали императору, что, когда он умрет и огненная птица прилетит за ним, статуи оживут.
Главный архитектор дворца звался Муннош и был известен во всем мире как величайший строитель из всех когда-либо живших на земле, и именно благодаря его мастерству и искусству стало возможно осуществить этот величайший замысел. Поэтому щедрость императора по отношению к Мунношу не знала границ; драгоценности, милости, наложницы сыпались на архитектора бесконечным дождем. Но Муннош был на десять лет моложе императора, и стареющий властелин, видя, что великая стройка приближается к завершению, понимал, что умрет раньше Мунноша, который может по собственной воле или под пыткой выдать, где во дворце расположены кладовые с драгоценностями, когда император, умерев, будет жить с великой огненной птицей и волшебным образом ожившими статуями. Муннош даже, может быть, успеет построить еще более величественный дворец для следующего короля, который унаследует трон и станет императором.
Император дождался, когда великий мавзолей был завершен, и заманил Мунноша в самые глубины огромного сооружения, и, пока архитектор в маленькой потайной камере глубоко под землей ждал обещанного императором необыкновенного подарка, стражники замуровали его там.
Император приказал своим придворным сообщить семье Мунноша, что архитектор во время осмотра здания был убит свалившимся на него каменным блоком, и родные громко, с ужасными криками, оплакивали погибшего.
Однако император недооценил хитроумие и предусмотрительность архитектора, который давно предчувствовал нечто подобное. Поэтому он соорудил тайный выход из подвала дворца наружу. Когда Муннош понял, что его замуровали, он открыл дверь в потайной ход и вышел на поверхность, а дождавшись ночи, улизнул из дворца на лодке.
Когда он вернулся домой, его жена, уже считавшая себя вдовой, и его дети, уже считавшие себя сиротами, сначала приняли его за призрака и в ужасе отшатнулись. Но Муннош в конце концов убедил их, что это он и что им всем надо спасаться бегством за пределы империи. Он бежал вместе с семьей в отдаленное королевство, повелителю которого требовался выдающийся строитель, чтобы возвести крепость для защиты от диких племен. Жители этого королевства либо не знали, кто этот великий архитектор, либо – ради возведения крепости и безопасности королевства – делали вид, что не знают.
Однако до императора дошли разговоры о том, что некий великий архитектор занят строительством в том далеком королевстве, и император, сопоставив все слухи и сообщения, стал подозревать, что этот строитель – не кто иной, как Муннош. Император, который к тому времени был уже очень стар и болен и со дня на день ждал смерти, приказал разобрать стену в глубинах дворца, которую возвели стражники. Когда это было сделано, обнаружилось, что Мунноша нет, а на поверхность ведет тайный ход.
И тогда император приказал королю отправить своего строителя в столицу империи. Король поначалу воспротивился, прося императора повременить, чтобы строитель закончил сооружение крепости, поскольку дикие племена все больше наглели и оказались куда сильнее, чем все полагали. Однако император, чувствующий приближение смерти, настаивал, и король сдался – против своей воли отправил он Мунноша в столицу. Семья архитектора отнеслась к его отъезду так же, как когда-то, много лет назад, к его ложной гибели.
Конец императора был уже так близок, что он почти все время проводил в своем огромном дворце, при помощи которого бросил вызов смерти, во дворце, который воздвиг для него Муннош. Туда и привели к нему архитектора.
Когда император увидел Мунноша и узнал в нем своего прежнего главного архитектора, он воскликнул:
– Муннош! Предатель Муннош! Почему ты бежал от меня и от своего лучшего творения?
– Потому что вы замуровали меня в нем и оставили умирать, мой император, – ответил Муннош.
– Это было сделано только ради безопасности твоего императора и для сохранения твоего доброго имени, – сказал старый тиран Мунношу. – Ты должен был принять это, чтобы твоя семья оплакала тебя в мире и скорби. Ты же убежал вместе со своим семейством и добился лишь того, что теперь они будут оплакивать тебя во второй раз.
Когда император сказал эти слова, Муннош упал на колени и принялся рыдать и умолять императора о прощении. Император поднял свою иссохшую, трясущуюся руку, улыбнулся и сказал:
– Можешь не огорчаться так – я послал своих лучших убийц, чтобы они нашли твою жену, детей и внуков и убили их до того, как весть о твоем позоре и смерти дойдет до них.
Услышав это, Муннош, который спрятал у себя под одеждой стамеску, прыгнул вперед и попытался прикончить императора, целясь стамеской прямо ему в горло.
Но Муннош не успел нанести удар – он упал, сраженный главным телохранителем императора, который никогда не отходил от своего хозяина. Человек, некогда бывший главным архитектором империи, кончил жизнь у ног императора – его голова была отсечена одним ударом страшной силы.
Но главному телохранителю стало настолько стыдно из-за того, что он подпустил вооруженного Мунноша так близко к императору, и его так ужаснула жестокость императора, который намеревался расправиться с ни в чем не повинной семьей архитектора (это стало каплей, переполнившей чашу, – телохранитель за свою жизнь видел немало жестокостей старого тирана), что он убил также императора, а потом покончил с собой. На все это потребовалось еще два сокрушительных удара мечом, и никто не успел остановить его.
Так исполнилось желание императора – он умер в своем роскошном мавзолее. Мы не знаем, удалось ли ему обмануть смерть, но скорее всего – нет, поскольку вскоре после его смерти империя распалась и громадный мавзолей, возведение которого подточило силы государства, через год был полностью разграблен, а вскоре заброшен и теперь используется только как источник обработанных камней для Гаспида, столичного города королевства Гаспидус, основанного несколько столетий спустя на том же острове посреди озера, которое зовется теперь Кратерным».
– Ах, какая печальная история! А что же случилось с семьей Мунноша? – спросила госпожа Перрунд. Госпожа Перрунд прежде была первой наложницей протектора. Она по-прежнему играла важную роль в жизни УрЛейна, и генерал время от времени навещал ее.
Телохранитель ДеВар пожал плечами:
– Мы не знаем. Империя пала, короли рассорились между собой, со всех сторон нахлынули варвары, на небесах вспыхнул огонь и упал на землю, началась темная эпоха, которая продолжалась много столетий. О малых королевствах до нас дошли только разрозненные сведения.
– Но ведь мы можем надеяться, что до подосланных убийц дошла весть о смерти короля и они не выполнили задания? Или хаос, наступивший после распада империи, вынудил их подумать о собственной безопасности. Разве это так уж невероятно?
ДеВар заглянул в глаза госпожи Перрунд и улыбнулся:
– Вполне вероятно, моя госпожа.
– Хорошо, – сказала она, скрестив руки и снова склонясь над игровой доской. – Именно в такой конец я и буду верить. Может быть, продолжим игру? Кажется, сейчас мой ход.
ДеВар улыбнулся, глядя, как Перрунд подносит сжатый кулак ко рту. Взгляд ее из-под длинных светлых ресниц бегал туда-сюда по доске, задерживаясь время от времени на тех или иных фигурах, а потом продолжал скользить.
На ней было простое длинное красное платье, какие носили старшие придворные дамы, – этот фасон протектор унаследовал от более древнего королевства, покоренного им и его генералами в ходе войны за трон. Придворные прекрасно знали, что высокое положение Перрунд определяется скорее важностью услуг, оказанных ею ранее протектору УрЛейну, чем ее возрастом, и она продолжала неистово гордиться этой репутацией (репутацией самой любимой наложницы человека, который еще не выбрал себе жены).
Имелась и другая причина ее столь высокого положения, напоминание о которой, красное, как и платье, было при ней, – повязка, в которой лежала ее усохшая левая рука.
Любой придворный мог бы рассказать вам, что Перрунд отдала своему возлюбленному генералу больше, чем любая другая женщина, – она пожертвовала своей рукой, чтобы защитить его от клинка убийцы, и при этом чуть не рассталась с жизнью, потому что лезвие, разрубившее мышцы, сухожилия и повредившее кость, рассекло и артерию, и Перрунд чуть не изошла кровью, пока стражники спешно уносили УрЛейна прочь и обезвреживали убийцу.
Иссохшая рука была ее единственным, хотя и страшноватым, изъяном. Во всем остальном она была высока и прекрасна, как сказочная принцесса, и молодые женьщины из гарема, видевшие ее обнаженной в банях, тщетно разглядывали ее золотистую кожу в поисках каких-либо признаков возраста. У Перрунд было широкое лицо, слишком широкое, на ее взгляд, и потому, если она не надевала нарядных головных уборов, то укладывала светлые волосы так, чтобы лицо казалось поуже, а головные уборы выполняли ту же роль на публике. Нос у нее был невелик, а рот мог показаться простоватым, но это впечатление пропадало, когда она улыбалась, – а это случалось часто.
Зрачки ее были в золотистых и голубых крапинках, большие глаза смотрели открытым и каким-то невинным взглядом. В них могла мгновенно появляться боль, если она слышала оскорбления в свой адрес или рассказы о жестокостях и насилии, но это напоминало летнюю грозу – вскоре глаза ее, так же мгновенно, загорались обычной для них живостью. Казалось, она почти по-детски радуется жизни вообще, о чем свидетельствовали искорки в ее глазах, а люди, считавшие себя знатоками в таких вещах, говорили, что при дворе, кроме нее, нет никого, кто способен помериться силой взгляда с протектором.
– Вот так, – сказала она, передвинув фигуру в глубь игрового поля ДеВара и откинувшись назад.
Здоровой рукой она массировала больную, неподвижно и безжизненно покоящуюся на красной повязке. Де-Вар подумал, что та похожа на руку больного ребенка – такая бледная и тонкая, с почти прозрачной кожей. Он знал, что искалеченная рука до сих пор болит, а сама Перрунд не всегда отдает себе отчет в том, что своей здоровой рукой нянчит свою больную, как вот теперь. Он видел это, не глядя на ее руку, потому что их взгляды встретились, когда Перрунд поудобнее устраивалась на диванных подушках, напоминавших ягоды на зимнем кусте – налитые, красные, лежащие россыпью.
Они сидели в гостевой комнате внешнего гарема, куда по особым случаям допускались близкие родственники наложниц. ДеВар в очередной раз пришел сюда с УрЛейном, который решил провести время с новенькими обитательницами гарема. Для ДеВара было сделано исключение – только ему разрешалось входить в гостевую комнату, пока протектор посещает гарем. Это означало, что ДеВар находился чуть ближе к УрЛейну, чем того хотелось протектору, во время этих интерлюдий, но значительно дальше, чем нужно было ДеВару, чтобы не волноваться за жизнь своего хозяина.
Я рассказываю эту историю на манер писателей-джеритиков, то есть в форме закрытой хроники, в которой (если читатель полагает, что эта информация имеет какое-то значение) необходимо угадать личность повествователя. Причина, по которой я избрал такой способ повествования, состоит в том, что я хочу дать читателю возможность выбора – верить или не верить моему рассказу о событиях того времени (все факты, конечно же, широко известны, даже стали притчей во языцех в цивилизованном мире), исходя только из того, правдиво ли звучит для него моя история, и при этом без предвзятости, которая может возникнуть, когда известна личность рассказчика, а это могло бы закрыть разум читателя для истины, предлагаемой мной.
А между тем настало время, чтобы рассказать наконец правду. Я думаю, что ознакомился со всеми отчетами о случившемся в то памятное время в Тассасене, и в чем они разнятся более всего, так это в степени искажения действительного хода событий. Но одна из этих пародий на истину более других подвигла меня на то, чтобы рассказать правду о тех годах. Она появилась в виде пьесы, будто бы основанной на моей собственной истории, но концовка как нельзя дальше отстояла от истинного положения дел. Чтобы вся абсурдность этой поделки стала очевидной, читателю нужно только согласиться с одним: я есть тот, кто есть.
Я утверждаю, что это история ДеВара, и в то же время с готовностью признаю, что это не вся его история, а только часть ее и, по всей видимости, малая часть, измеренная лишь несколькими годами. Была и другая часть, предшествовавшая этой, но в анналах истории сохранились лишь туманные намеки на те далекие времена.
Итак, вот истина, как она предстала моим глазам или как была рассказана мне теми, кому я доверяю.
Жизнь научила меня, что у каждого своя правда. Точно так же как радуга по-разному открывается двум разным людям (хотя оба, несомненно, видят ее, в отличие от человека, стоящего непосредственно под ней, – он ее вообще не видит), так и с истиной – она зависит от того, где стоит человек и под каким углом смотрит.
Читатель, конечно же, может предпочесть взгляд, несовпадающий с моим, и лично я это только приветствую.
– ДеВар? Это ты? – Премьер-протектор, первый генерал и великий эдил протектората Тассасен, генерал УрЛейн прикрыл козырьком ладони глаза, защищаясь от яркого света из веерообразного, усеянного драгоценными камнями окна над черным полированным полом зала. Стоял полдень, и в безоблачном небе ярко сияли и Ксамис и Зиген.
– Слушаю, государь, – сказал ДеВар, выходя из тени на краю помещения, где на огромных деревянных стеллажах хранились карты. Он поклонился протектору и положил на стол перед ним карту. – Я думаю, это та самая карта, которая может вам понадобиться.
Внешность ДеВара – высокий, мускулистый, средних лет, темноволосый, смуглый и темнобровый с глубоко посаженными прищуренными глазами и внимательным задумчивым взглядом – вполне соответствовала его профессии, которую он как-то раз описал как убийство убийц. Казалось, он в одно и то же время напряжен и расслаблен, как зверь, всегда готовый к прыжку, но одновременно может оставаться в этом взведенном состоянии столько, сколько потребуется, пока его жертва не окажется в пределах достижимости и не потеряет бдительности.
Одет он был, как и всегда, в черное. Его сапоги, рейтузы, рубашка и короткая куртка – все было темным, как ночь затмения. На правом боку висел узкий меч в ножнах, а на левом – длинный кинжал.
– Ты что, теперь носишь карты для моих генералов, ДеВар? – язвительно спросил УрЛейн.
Главный генерал Тассасена, простолюдин, командовавший аристократами, был относительно невысок, но обладал таким сильным, властным характером, что никто не чувствовал себя выше его. Волосы его местами поседели и поредели, но глаза горели ярко. Люди обычно называли его взгляд пронзительным. На нем были штаны и длинный мундир, которые благодаря ему вошли в моду среди многих его коллег-генералов и немалой части тассасенских торговцев.
– Да, когда мой генерал отсылает меня прочь, – ответил ДеВар. – Я стараюсь делать что-нибудь полезное, и эти дела отвлекают меня от мыслей об опасностях, угрожающих моему господину, когда меня нет рядом. – Он развернул карту.
– Границы… Ладенсион. – УрЛейн вздохнул, поглаживая мягкую поверхность старой карты, потом поднял на ДеВара озорной взгляд. – Мой дорогой ДеВар, самая большая опасность, какой я подвергаю себя в таких случаях, это нехорошая болезнь, полученная от недавно привезенной девицы, или пощечина от одной из слишком застенчивых моих наложниц, если она сочтет мои новации слишком грубыми. – Генерал усмехнулся, подтягивая ремень на своем небольшом животике. – Или царапина на спине, или укус в ухо, если мне повезет.
– Генерал всем нам, кто помоложе, даст сто очков вперед, – пробормотал ДеВар, разглаживая пергаментную карту. – Но известно, что убийцы, в отличие от телохранителей, питают гораздо меньше уважения к неприкосновенности гаремов великих вождей.
– Убийца, который рискнет прогневить моих дорогих наложниц, почти заслуживает успеха, – сказал УрЛейн; он пощипывал свои короткие седые усики, а в глазах его сверкали озорные искорки. – Провидению известно, что их любовь нередко грубовата. – Он протянул руку и кулачком ударил ДеВара под локоть. – Как ты считаешь?
– Вы правы, государь. Но все же я думаю, что генерал мог бы…
– Ага, вот и остальная шайка, – сказал УрЛейн, потирая руки, когда двери в дальнем конце зала распахнулись, вошло несколько человек (одетых, как и он), сопровождаемых стайкой адъютантов в военной форме, чиновниками в штатском и всякими другими помощниками. – ЙетАмидус! – воскликнул протектор, быстро направляясь навстречу высокому человеку с грубоватым лицом, шедшему во главе группы. Он пожал высокому руку, похлопывая его по спине. Он поздоровался со всеми другими генералами, назвав каждого по имени, потом заметил своего брата. – РуЛойн! Вернулся с Заброшенных островов! Что, все в порядке? – Он обнял своего более высокого и плотного брата, который улыбнулся и, кивнув, ответил:
– Да, государь.
Протектор увидел своего сына, нагнулся и поднял его на руки.
– Латтенс! Мой любимый сын! Ты уже сделал уроки?
– Да, отец, – сказал мальчик. Он был одет как маленький солдат и размахивал деревянным мечом.
– Хорошо! Останься с нами – поможешь нам решить, что делать с мятежными баронами в болотах.
– Только ненадолго, брат, – сказал РуЛойн. – У него короткий перерыв. Он должен по звонку вернуться к наставнику.
– Ну, для Латтенса этого времени хватит, чтобы внести свежую ноту в наши планы, – сказал УрЛейн, сажая мальчика на стол для карт.
Чиновники и писцы стремглав бросились к деревянным стеллажам с картами у стены, каждый из них хотел успеть первым.
– Можете не спешить, – сказал им вслед генерал. – Вот вам карта! – крикнул он, и его брат и подчиненные генералы поспешили к столу, встав вокруг него. – Кое-кто уже… – начал генерал, обводя собравшихся взглядом в поисках ДеВара, потом тряхнул головой и вернулся к карте.
За его спиной, скрытый от протектора более высокими людьми, но в пределах длины меча, стоял его главный телохранитель, скрестив руки и положив ладони на эфесы видимой части своего вооружения. Незаметно и почти невидимо обводил он взглядом собравшихся людей.
«Жил некогда великий император, которого боялся весь известный тогда мир, кроме внешних его бесплодных окраин, о которых никто никогда не думал и где жили только дикари. Ни равных ему, ни соперников у императора не было. Его собственное царство занимало большую часть мира, а все другие короли склонялись перед ним и платили ему богатую дань. Власть его была абсолютной, и он не боялся ничего, кроме смерти, которая когда-нибудь приходит за всеми, даже за императорами.
Он решил обмануть смерть, построив дворец, такой огромный, такой великолепный, такой небывало роскошный, чтобы сама смерть (а тогда считалось, что за теми, в ком течет королевская кровь, она приходит в образе огненной птицы, видимой только умирающему) захочет остаться в этом великолепном дворце, жить там и не возвращаться в глубины неба с императором в когтях из языков пламени.
Император решил строить этот дворец на острове в центре большого круглого озера между долиной и океаном, вдалеке от своей столицы. Дворец имел форму огромной конической башни высотой в полсотни этажей. Он был набит всеми мыслимыми предметами роскоши и драгоценностями, которые встречались в империи. Все они находились в безопасности в глубинах дворца, недоступные для обычных воров, но на виду у огненной птицы, когда та заявится за императором.
Там же стояли волшебные статуи всех фавориток императора, всех его жен и наложниц. Святейшие из святых гарантировали императору, что, когда он умрет и огненная птица прилетит за ним, статуи оживут.
Главный архитектор дворца звался Муннош и был известен во всем мире как величайший строитель из всех когда-либо живших на земле, и именно благодаря его мастерству и искусству стало возможно осуществить этот величайший замысел. Поэтому щедрость императора по отношению к Мунношу не знала границ; драгоценности, милости, наложницы сыпались на архитектора бесконечным дождем. Но Муннош был на десять лет моложе императора, и стареющий властелин, видя, что великая стройка приближается к завершению, понимал, что умрет раньше Мунноша, который может по собственной воле или под пыткой выдать, где во дворце расположены кладовые с драгоценностями, когда император, умерев, будет жить с великой огненной птицей и волшебным образом ожившими статуями. Муннош даже, может быть, успеет построить еще более величественный дворец для следующего короля, который унаследует трон и станет императором.
Император дождался, когда великий мавзолей был завершен, и заманил Мунноша в самые глубины огромного сооружения, и, пока архитектор в маленькой потайной камере глубоко под землей ждал обещанного императором необыкновенного подарка, стражники замуровали его там.
Император приказал своим придворным сообщить семье Мунноша, что архитектор во время осмотра здания был убит свалившимся на него каменным блоком, и родные громко, с ужасными криками, оплакивали погибшего.
Однако император недооценил хитроумие и предусмотрительность архитектора, который давно предчувствовал нечто подобное. Поэтому он соорудил тайный выход из подвала дворца наружу. Когда Муннош понял, что его замуровали, он открыл дверь в потайной ход и вышел на поверхность, а дождавшись ночи, улизнул из дворца на лодке.
Когда он вернулся домой, его жена, уже считавшая себя вдовой, и его дети, уже считавшие себя сиротами, сначала приняли его за призрака и в ужасе отшатнулись. Но Муннош в конце концов убедил их, что это он и что им всем надо спасаться бегством за пределы империи. Он бежал вместе с семьей в отдаленное королевство, повелителю которого требовался выдающийся строитель, чтобы возвести крепость для защиты от диких племен. Жители этого королевства либо не знали, кто этот великий архитектор, либо – ради возведения крепости и безопасности королевства – делали вид, что не знают.
Однако до императора дошли разговоры о том, что некий великий архитектор занят строительством в том далеком королевстве, и император, сопоставив все слухи и сообщения, стал подозревать, что этот строитель – не кто иной, как Муннош. Император, который к тому времени был уже очень стар и болен и со дня на день ждал смерти, приказал разобрать стену в глубинах дворца, которую возвели стражники. Когда это было сделано, обнаружилось, что Мунноша нет, а на поверхность ведет тайный ход.
И тогда император приказал королю отправить своего строителя в столицу империи. Король поначалу воспротивился, прося императора повременить, чтобы строитель закончил сооружение крепости, поскольку дикие племена все больше наглели и оказались куда сильнее, чем все полагали. Однако император, чувствующий приближение смерти, настаивал, и король сдался – против своей воли отправил он Мунноша в столицу. Семья архитектора отнеслась к его отъезду так же, как когда-то, много лет назад, к его ложной гибели.
Конец императора был уже так близок, что он почти все время проводил в своем огромном дворце, при помощи которого бросил вызов смерти, во дворце, который воздвиг для него Муннош. Туда и привели к нему архитектора.
Когда император увидел Мунноша и узнал в нем своего прежнего главного архитектора, он воскликнул:
– Муннош! Предатель Муннош! Почему ты бежал от меня и от своего лучшего творения?
– Потому что вы замуровали меня в нем и оставили умирать, мой император, – ответил Муннош.
– Это было сделано только ради безопасности твоего императора и для сохранения твоего доброго имени, – сказал старый тиран Мунношу. – Ты должен был принять это, чтобы твоя семья оплакала тебя в мире и скорби. Ты же убежал вместе со своим семейством и добился лишь того, что теперь они будут оплакивать тебя во второй раз.
Когда император сказал эти слова, Муннош упал на колени и принялся рыдать и умолять императора о прощении. Император поднял свою иссохшую, трясущуюся руку, улыбнулся и сказал:
– Можешь не огорчаться так – я послал своих лучших убийц, чтобы они нашли твою жену, детей и внуков и убили их до того, как весть о твоем позоре и смерти дойдет до них.
Услышав это, Муннош, который спрятал у себя под одеждой стамеску, прыгнул вперед и попытался прикончить императора, целясь стамеской прямо ему в горло.
Но Муннош не успел нанести удар – он упал, сраженный главным телохранителем императора, который никогда не отходил от своего хозяина. Человек, некогда бывший главным архитектором империи, кончил жизнь у ног императора – его голова была отсечена одним ударом страшной силы.
Но главному телохранителю стало настолько стыдно из-за того, что он подпустил вооруженного Мунноша так близко к императору, и его так ужаснула жестокость императора, который намеревался расправиться с ни в чем не повинной семьей архитектора (это стало каплей, переполнившей чашу, – телохранитель за свою жизнь видел немало жестокостей старого тирана), что он убил также императора, а потом покончил с собой. На все это потребовалось еще два сокрушительных удара мечом, и никто не успел остановить его.
Так исполнилось желание императора – он умер в своем роскошном мавзолее. Мы не знаем, удалось ли ему обмануть смерть, но скорее всего – нет, поскольку вскоре после его смерти империя распалась и громадный мавзолей, возведение которого подточило силы государства, через год был полностью разграблен, а вскоре заброшен и теперь используется только как источник обработанных камней для Гаспида, столичного города королевства Гаспидус, основанного несколько столетий спустя на том же острове посреди озера, которое зовется теперь Кратерным».
– Ах, какая печальная история! А что же случилось с семьей Мунноша? – спросила госпожа Перрунд. Госпожа Перрунд прежде была первой наложницей протектора. Она по-прежнему играла важную роль в жизни УрЛейна, и генерал время от времени навещал ее.
Телохранитель ДеВар пожал плечами:
– Мы не знаем. Империя пала, короли рассорились между собой, со всех сторон нахлынули варвары, на небесах вспыхнул огонь и упал на землю, началась темная эпоха, которая продолжалась много столетий. О малых королевствах до нас дошли только разрозненные сведения.
– Но ведь мы можем надеяться, что до подосланных убийц дошла весть о смерти короля и они не выполнили задания? Или хаос, наступивший после распада империи, вынудил их подумать о собственной безопасности. Разве это так уж невероятно?
ДеВар заглянул в глаза госпожи Перрунд и улыбнулся:
– Вполне вероятно, моя госпожа.
– Хорошо, – сказала она, скрестив руки и снова склонясь над игровой доской. – Именно в такой конец я и буду верить. Может быть, продолжим игру? Кажется, сейчас мой ход.
ДеВар улыбнулся, глядя, как Перрунд подносит сжатый кулак ко рту. Взгляд ее из-под длинных светлых ресниц бегал туда-сюда по доске, задерживаясь время от времени на тех или иных фигурах, а потом продолжал скользить.
На ней было простое длинное красное платье, какие носили старшие придворные дамы, – этот фасон протектор унаследовал от более древнего королевства, покоренного им и его генералами в ходе войны за трон. Придворные прекрасно знали, что высокое положение Перрунд определяется скорее важностью услуг, оказанных ею ранее протектору УрЛейну, чем ее возрастом, и она продолжала неистово гордиться этой репутацией (репутацией самой любимой наложницы человека, который еще не выбрал себе жены).
Имелась и другая причина ее столь высокого положения, напоминание о которой, красное, как и платье, было при ней, – повязка, в которой лежала ее усохшая левая рука.
Любой придворный мог бы рассказать вам, что Перрунд отдала своему возлюбленному генералу больше, чем любая другая женщина, – она пожертвовала своей рукой, чтобы защитить его от клинка убийцы, и при этом чуть не рассталась с жизнью, потому что лезвие, разрубившее мышцы, сухожилия и повредившее кость, рассекло и артерию, и Перрунд чуть не изошла кровью, пока стражники спешно уносили УрЛейна прочь и обезвреживали убийцу.
Иссохшая рука была ее единственным, хотя и страшноватым, изъяном. Во всем остальном она была высока и прекрасна, как сказочная принцесса, и молодые женьщины из гарема, видевшие ее обнаженной в банях, тщетно разглядывали ее золотистую кожу в поисках каких-либо признаков возраста. У Перрунд было широкое лицо, слишком широкое, на ее взгляд, и потому, если она не надевала нарядных головных уборов, то укладывала светлые волосы так, чтобы лицо казалось поуже, а головные уборы выполняли ту же роль на публике. Нос у нее был невелик, а рот мог показаться простоватым, но это впечатление пропадало, когда она улыбалась, – а это случалось часто.
Зрачки ее были в золотистых и голубых крапинках, большие глаза смотрели открытым и каким-то невинным взглядом. В них могла мгновенно появляться боль, если она слышала оскорбления в свой адрес или рассказы о жестокостях и насилии, но это напоминало летнюю грозу – вскоре глаза ее, так же мгновенно, загорались обычной для них живостью. Казалось, она почти по-детски радуется жизни вообще, о чем свидетельствовали искорки в ее глазах, а люди, считавшие себя знатоками в таких вещах, говорили, что при дворе, кроме нее, нет никого, кто способен помериться силой взгляда с протектором.
– Вот так, – сказала она, передвинув фигуру в глубь игрового поля ДеВара и откинувшись назад.
Здоровой рукой она массировала больную, неподвижно и безжизненно покоящуюся на красной повязке. Де-Вар подумал, что та похожа на руку больного ребенка – такая бледная и тонкая, с почти прозрачной кожей. Он знал, что искалеченная рука до сих пор болит, а сама Перрунд не всегда отдает себе отчет в том, что своей здоровой рукой нянчит свою больную, как вот теперь. Он видел это, не глядя на ее руку, потому что их взгляды встретились, когда Перрунд поудобнее устраивалась на диванных подушках, напоминавших ягоды на зимнем кусте – налитые, красные, лежащие россыпью.
Они сидели в гостевой комнате внешнего гарема, куда по особым случаям допускались близкие родственники наложниц. ДеВар в очередной раз пришел сюда с УрЛейном, который решил провести время с новенькими обитательницами гарема. Для ДеВара было сделано исключение – только ему разрешалось входить в гостевую комнату, пока протектор посещает гарем. Это означало, что ДеВар находился чуть ближе к УрЛейну, чем того хотелось протектору, во время этих интерлюдий, но значительно дальше, чем нужно было ДеВару, чтобы не волноваться за жизнь своего хозяина.