- Ни дать ни взять - Песнь Песней "голубой" невесты царя Соломона, сказал Хосе Бланко, и в голосе его ощутимо звучали злорадство и презрение. Переключив магнитофон на радиоприемник, он аккуратно вложил кассету в металлическую коробочку, опустил её в нагрудный карман пиджака.
Диктор четким ровным голосом вещал: "Как нам стало известно от одного из членов делегации Сената, только что вернувшейся из ознакомительной поездки в Россию, в Кремле назревает очередной скандал. Сенатор, чье имя мы по его просьбе не раскрываем, сообщил, что в высших эшелонах московской власти сложился кружок влиятельных чиновников - членов сексуальных меньшинств. Поскольку "голубые" администраторы особо не скрывают своих нетрадиционных наклонностей, в традиционно консервативном русском обществе растет глухое недовольство и вряд ли можно исключить взрывоопасную реакцию экстремистски настроенной оппозиции. Несмотря на послабления, внесенные в Уголовный Кодекс, лиц, делающих свободный выбор в любви, русские и по сей день, в отличие от западных демократий, держат на положении прокаженных париев.
- Будто здесь любой педик или лесбиянка кричат на каждом углу о своих половых пристрастиях, гордятся ими, выставляют напоказ, - скривился в ухмылке Хосе. - Особенно те, кто во власти или богатстве. Черта с два, господа лицемеры! Кстати, фамилию своего московского источника Даггерти не обозначил. Думает, нам неизвестны его контакты с мистером Рэмом Зондецким. Известны. И даже на пленке зафиксированы. Слов нет, в укромное местечко увез его Уинни во время недавнего визита русских сюда. Местечко укромное, надежное, а мальчиком-то он его нашим угощал, красавчиком Альфонсом. Ну а наши мальчики - исполнительные ребята. Они отлично знают, какие длинные руки у картеля. В случае чего.
VII. Надежно молчит лишь мертвый
Яаанус Кыйвсаар в свои шестьдесят четыре года чувствовал себя безмерно усталым человеком.
Vasimus...4
В министерском кабинете было просторно, прохладно. Тишину нарушало лишь негромкое тиканье старинных напольных часов. Он сидел в своем любимом широком кресле в стороне от крупного шведского письменного стола, заваленного деловыми бумагами, смежив веки, слегка ссутулившись и положив большие натруженные ладони на колени. Над высоким чистым лбом топорщился редкий седой ежик.
Вошла неслышно пожилая секретарша, поставила на боковой столик стакан кефира, приготовленного из топленого молока, также неслышно вышла. Едва приоткрыв один глаз, Кыйвсаар проводил её взглядом. Седая, степенная, строгая. Кого она ему напомнила? Какую тень вызвала из Великой Страны Ушедших? Он посмотрел на внимательно наблюдавшего за ним с противоположной стены президента Пятса, прикрыл глаз, распрямил спину, скрестил руки на груди. И вздрогнул: перед его мысленным взором из временных далей возникла недавно возведенная кирпичная, двухэтажная с просторными окнами гимназия в Петсери. Освещенный скупыми лучами сентябрьского солнца белый фасад улыбается, веселит глаз. Родители и учащиеся собрались на митинг начинается новый учебный год. Директор гимназии, маленький, сухонький, милейший Пауль Линнас говорит, вернее даже кричит о "великом историческом событии - воссоединении с Россией, свидетелями которого мы только что имели счастье быть". Большинству собравшихся его вынужденно пафосная речь малопонятна, для многих взрослых и старшеклассников и вовсе неприемлема, однако младшеклашки, среди которых и десятилетний Яаанус, создают атмосферу радости, доброжелательности. Pidup(ev! 5Их неуемная энергия, невинные шалости, заразительный смех заставляют даже самых угрюмых мам, бабушек и пап улыбаться и допускать невозможное: "Вдруг обойдется? Вдруг и впрямь образуется?" Линнас предоставляет слово старейшей учительнице города Евгении Каарма, и даже самые неразумные первоклассники уважительно примолкли. Седая, степенная, строгая, она тихо повествует о значении просвещения в общечеловеческом прогрессе, о влиянии искусств на формирование личности, о роли усердия и прилежания в становлении таланта. И ни единого слова о политике: ни о славном старшем брате Карле Густаве Маннергейме, ни о дружественном канцлере Адольфе Гитлере, ни о кровожадном генеральном секретаре Иосифе Сталине, две недели назад оккупировавшем беззащитную крохотную Эстонию.
В том же сентябре стали твориться страшные дела. Исчезали люди, целые семьи. На восток потянулись составы теплушек. В Сибирь отправлялись тысячи и тысячи человек, безвинных, сплошь да рядом не просто не знавших, даже не могущих хоть как-то достоверно предположить - в чем их вина. Пасторы и священники, учителя и судьи, врачи и ветеринары, члены управы уезда и владельцы лавок и лавчонок, актеры и журналисты, лояльные к Советам и недолюбливавшие свирепого Медведя - все интернировались и с минимумом жалких пожитков бросались на колеса и увозились неведомо куда. Закон?! Какой закон! Ни суда ни следствия, ни даже короткого разбирательства для видимости...
Кыйсваар, не обращая внимания на многочисленные телефонные звонки, выпил кефир, аккуратно выскреб ложечкой остатки со стенок и дна стакана. Делал он это машинально - впервые любимый с детства напиток не принес ему удовольствия.
- Seadus! 6 - довольно громко произнес он и рассмеялся сухим старческим смехом. - Здорово у русских говорится: "Закон - что дышло, куда повернешь, туда и вышло". Сегодня мы хозяева в своем маленьком доме. А закон также глух, нем и слеп, как пять, десять, пятьдесят лет назад. Формы беззакония другие, суть та же - у кого сила, тот и прав.
Он всю жизнь помнил разговор, невольным свидетелем которого оказался неделю спустя после школьного митинга. Он был дежурным по классу и перед самым звонком отправился в учительскую за географической картой. В учительской были двое - Евгения Каарме и Вениамин Раструбов. Учительница протянула мальчику укрепленную на рейках карту мира, но Раструбов вырвал её, злобно выкрикнув:
- Ты что, старая карга, антисоветчину своим заморышам вдалбливать собираешься? Здесь, - он бросил карту на пол и стал топтать её сапогом, Латвия, Литва и Эстония не входят в состав Советского Союза. Так?
- Так. Новых карт ещё не успели приготовить, - спокойно отвечала Каарма.
- Значит, ты признаешься в саботаже? Отвечай - да или нет?
Каарме молчала, жестко поджав губы, глядя прямо в глаза обидчика.
- Молчишь? А не ты ли намедни называла меня и Тийта "j(tised"7? Вот все вы так. Как гадить - вы тут как тут. Как ответ держать - так вас как ветром сдувает. Ни-че-го, очен-на даже скоро мы всех вас законопатим туда, куда Макар телят не гонял.
И он, злорадно усмехаясь, махнул рукой в сторону востока. Да, много дел наворотили в те дни в городе Венька Раструбов и Тийт Леэметс, первейшие лоботрясы и пьяницы, бездельники и скандалисты. Потомственный батрак, Венька прыгнул в начальники милиции, а вечный студент Тийт из пролетарской семьи (отец его был сельский кузнец) заделался ответственным сотрудником НКВД. Вот уж погуляли всласть эти субчики, выместили накопившуюся злобу, покуражились в отместку за обиды истинные и мнимые - и за скверные отметки в школе; и за то, что порядочные девчонки с ними не желали гулять; и за то, что в долг им уже не давали, не верили. Шепотом горожане передавали слова, сказанные Тийтом Леэметсом священнику из Вярска: "Ты нас, отец, покормил все эти годы опиумом, теперь сам поедешь лагерное дерьмо хлебать".
В одном эшелоне с этим священником и Евгенией Каарма отправилась в Магадан и семья Кыйвсаар. Многие умирали в пути, их хоронили кое-как, наспех, без гробов и в безымянных могилах на безлюдных полустанках - пока ждали встречного или обгоняющего состава. Отец Яаануса Эльмар и мать Лия умерли через год с разницей в месяц. Яаанус узнал об этом лишь после войны. Он был единственным из всего семейства, кто избежал депортации. Дальними родственниками Лии были сету, и за день до высылки она тайком отправила младшенького к бабушке Варваре в сельцо Ястребье, на болота. Там он прожил четыре года войны. Оттуда в сорок пятом ушел в южные чащобы к "лесным братьям", был связным, занимался разведкой. А через два с небольшим года объявился в Таллине и, покорпев какое-то время над учебниками и помаявшись с бывалыми репетиторами, поступил в Тартусский университет. С документами и пропиской особых проблем не было - помог дядя, младший брат отца, известный в республике писатель. Учиться на биолого-географическом факультете было и легко и интересно. Экспедиции во время летних каникул отправлялись на острова Хийумаа, Сааремаа и Муху, на Тянь-Шань и Таймыр, в пойму Волги и Авачинскую губу. Во время поездок по транссибирской магистрали Яаанус часами просиживал у окна вагона. Его отец и мать, отправляясь в свой скорбный, последний путь, пересекали эти же горы и реки, видели эти же сопки и эту же тайгу. После одной из таких летних практик ("Какое диво дивное эта сказочная Фергана!") он написал большую восторженную статью, которую почти без редактуры опубликовала "Rahva H((l"8. Ему понравилась и популярность - "О, преемник Оскара Лутса и Антона Таммсааре идет!" - и гонорар, который тут же был израсходован по его самому прямому назначению в популярном тартусском пивном баре, что на Виктора Кингиссепа, в компании сокурсников, экспансивных и жаждущих почитателей творческого таланта. После третьего курса он стал печататься регулярно и в различных газетах и журналах, и предложение выпускнику университета с красным дипломом Яаанусу Кыйвсаару поступить на работу в центральный комсомольский орган было совершенно естественным. В установленном порядке началась рутинная проверка анкетных данных. И все бы ничего, да старший контрразведчик, которому по должности надлежало визировать разрешительную резолюцию, признал в подающем надежды комсомольском рыцаре пера пронырливого и удачливого разведчика "лесных братьев". Случилось то, что называется "один шанс из миллиона": контрразведчик был заслан с особым заданием в тот же отряд. И хотя Яаанус, выйдя из леса, взял фамилию матери, дотошный чекист имел феноменальную зрительную память. Яаануса арестовали. Не на шутку переполошившийся дядя помчался в Таллин и испросил аудиенцию у самого Ивана Густавовича Кэбина. Разговор был трудным, долгим. Когда он вернулся в Тарту, жена спросила: "Ну как?" "Амнистирован за молодостью лет", - бросил он и надолго заперся в кабинете. Ни о какой работе в комсомольской газете, вообще в печати и речи быть не могло. Не посадили - и за то спасибо. Устроился Яаанус на работу в университетскую библиотеку и через два года вышла в свет его первая повесть о студентах под претенциозным названием "Колдуны в Колизее". Ее заметили читатели, не замолчала и критика. Яаанус перебрался в столицу республики. Работал он увлеченно, читал запоем всё мало-мальски стоящее, что выходило на эстонском, русском, английском, немецком. Незаметно для себя то попадал под влияние Франца Кафки (после прочтения сборника "Превращение"), то Андре Жида (после прочтения романа "Фальшивомонетчики"), то Эжена Ионеско (после прочтения пьес "Лысая певица" и "Небесный пешеход"). Эти влияния видимо ощущались в его рассказах, однако, несмотря на эпигонский характер довольно многочисленных произведений, Кыйвсаар был принят в Союз писателей и довольно неплохо подрабатывал внештатным рецензированием. И до выхода Эстонии из Союза и особенно после этого эпохального для эстов события Яаанус ощущал симпатии и поддержку многих. Теперь же "юный борец против русского деспотизма" был нарасхват, интервью и выступления следовали восторженной и нескончаемой чередой. Несколько месяцев он даже вел свою собственную рубрику на телевидении. Это сладкое слово свобода! Благословенная республика, вернувшаяся к таким желанным устоям и порядкам буржуазной демократии, широко раскрывала двери для званных и незваных, особенно из иностранных. С Запада, Севера, Юга - отовсюду, кроме Востока. Слово "русский" обрело несколько синонимов: "враг", "окку - пант", "негражданин". Скандинавские, европейские, американские доброхоты хлынули заинтересованным, менторским потоком. Жажда разбогатеть любой ценой и непременно в одночасье порождала скандалы один громче и изощреннее другого. Одна загадочная история с чеченскими миллиардами чего стоит! Осведомленные и желавшие показаться таковыми депутаты и чиновники, кто всерьез, а кто сквозь улыбочку создавали утечку: "Рублики увязаны с наркотиками, с оружием. По сравнению с нашими умельцами и джигитами Ичкерии Пабло Эскобар - мальчишка". В эти славные денечки и въехал в Тоомреа, таллинский Вышгород, на тройке с бубенцами Ёне Стромберг. Кутил с "новыми" и перспективными, изучал, присматривался. Познакомился и с независимым депутатом Рийгикогу Яаанусом Кыйвсааром. Эстонец ему явно приглянулся рассудительностью, обстоятельностью, эрудированностью. Запивая бесподобную сырую строганину скверной местной водкой, они неспешно обсуждали наилучшие пути освоения миллиардов крон безвозмездных субсидий и пожертвований Запада на интеграцию иноземцев.
- Об этих русских пусть заботится Россия, - меланхолично заметил Стромберг, краем глаза наблюдая за реакцией Кыйвсаара. - Ведь после того, что они сделали с вами и вашей страной, вы должны их ненавидеть. На вашем месте я только так к ним и относился бы.
Ненависть к русским... Нет, у Яаануса её не было. Была зябкая, неодолимая неприязнь. И неверие всему русскому и всему, что от русских исходило. Допустим, судьба его родителей, судьба тысяч и тысяч эстонцев результат государственной политики; преступная, бесчеловечная, она формулировалась и руководилась одним человеком, который не был русским. Но у него лично уже после университета была любовь, которой он отдал себя всего без остатка. Псковская красавица Алена Дымова, преподавательница русского языка и литературы, восторгавшаяся его творческими порывами и планами, прожила с ним в мире и согласии пять месяцев и ушла к его лучшему другу, актеру Эстонского драмтеатра Эдгару Таммеру. "Любовная лодка разбилась о быт", - полупечально, полувесело процитировала она поэта, показав рукой на убогую мебель арендованной комнатушки. От горя Яаанус онемел. Где ему было тягаться с Эдгаром, сыном начальника таллинского пищеторга. Одно он твердо усвоил после такого предательства: жестокость и коварство составляют неотъемлемые черты русского характера.
- Ненавидеть? Нет. Но сознавать постоянно исходящую от них опасность да, это я сознаю в полной мере.
- У нас с ними старые счеты, - Стромберг погладил этикетку на бутылке, бросил взгляд на ресторанную эстраду, с которой чернокожая певица томно исполняла "Очи черные". - Со времен Карла XII и Полтавской битвы. И мы слишком хорошо понимаем, что значило для вас вырваться из их смертельно цепких объятий.
Он помолчал, задумчиво наполнил фужеры. И сказал без эмоций, совсем обыденно: - Да здравствует наше скандинавское балтийское братство.
И выпив: - Помощь соседу каждый понимает по-своему. Ну разве это дело, когда вам сбагривают залежалые товары и лекарства? "Даже на них прощалыги и жулики делают состояния," - отметил про себя Яаанус.
- Далеко ходить не надо, - продолжал словоохотливый швед, - финны задарма скидывают вам залежалое дерьмецо и за вашей же спиной называют вашу страну kaatopaikka..
- Помойка? - удивился Кыйвсаар. - Сами легионами прут сюда каждый уикенд, напиваются как свиньи.
- Вот именно! - подхватил Стромберг. - Платят черной неблагодарностью за радушие и гостеприимство. Одно слово - финны, суомалайсет. "Шведы тоже хороши, - вновь с неприязнью подумал Яаанус. - Аэродром в Эмари под Хаапсалу превращают в дешевую парковку для частных самолетов, яхты на зимний прикол тоже по дешевке ставят. Будто мы последний задворок Европы".
- Американцы оплатили вывод русских войск из стран Балтии и недовольны нынешней нестабильностью.
- Вы имеете в виду "Freedom Support Act"?9 - уточнил Яаанус.
- 24 миллиарда долларов! - воскликнул Стромберг.
- Это верно, - сокрушенно вздохнул Кыйвсаар. - Сейчас американцы для русских чуть не первые друзья, а мы, эстонцы, чуть не первые враги. Какая уж тут стабильность, когда такой могучий недруг денно и нощно тебе в затылок дышит. Хотя... и они, и мы стоим на коленях и бьем поклоны Международному Валютному Фонду. Правда, бьем их по разному: русские - пряча в карманах атомные бомбы, мы - пугливо сложенные фиги. А вот Нобелевский лауреат Милтон Фридмен вообще считает, что надо с этой Мировой Финансовой Интервенцией в частное предпринимательство и стихию свободного рынка покончить.
"Мы к тому же ещё и кичимся нашей банковской системой. А британцы, опытнейшие асы финансового бизнеса, считают её ничем иным, как "детской порнографией". Эти мысли Яаанус хотел высказать вслух, но в последний момент передумал. Уж больно обидными они ему показались.
- Мы, мы ваши самые верные друзья и заступники, - негромко вымолвил Стромберг и легонько хлопнул ладонью о ладонь Яаануса.
Впоследствии депутат Кыйвсаар частенько вспоминал этот разговор. И когда делал запрос о ходе выполнения программы "Тигровый прыжок" (куда девались сотни и сотни компьютеров, поставленных из-за рубежа с целью построения инфообщества - одному Богу известно); и когда пытался выяснить, куда идут средства от реализации бесплатно присланной одежды и обуви через сеть магазинов "Second hand"; и когда возникала очередная свара из-за отмывания феноменальных сумм грязных денег.
Следующая встреча Яаануса Кыйвсаара с Ёне Стромбергом произошла в Стокгольме во время визита делегации Рийгикогу в крупнейшее скандинавское королевство. Кроме общих переговоров, бесед и участия в симпозиуме "Европейский Север в 3-ем тысячелетии", каждому парламентарию был предложен индивидуальный план пребывания. Хозяином всего свободного времени Яаануса оказался Ёне. Вовсе не депутат риксдага. И не популярный министр. Частный гражданин. Гораздо влиятельнее и могущественнее, чем любой министр и, уж конечно, чем любой депутат. Королевский дворец, ратуша, храмы Стор и Риддархольмс и любимый парк Скансен (и в нем - зверинец с баловнями белыми медведями) - это, так сказать, обычное туристическое меню. А вот в университете Стокгольма он показал гостю документы и свидетельства времен Кальмарской войны, Кровавой Бани и освобождения от Унии.
- Вот тогда-то, в 1523 году, при славном короле Густаве I Вазе Стокгольм и стал столицей независимой Швеции, - Ёне Стромберг любил и знал свою историю.
- Кровавая Баня? - Яаанус в школе и особенно в университете все больше слышал о победах шведов.
- Мрачные дни, ноябрьские дни 1520 года, - хмуро ответил Стромберг. Датский король Кристиан II решил силой сохранить Унию, ведь она держалась к тому времени более ста лет. Датчане, шведы с финнами, норвежцы с исландцами - любопытный и естественный конгломерат. Но нам он уже мешал развиваться. Да, много голов сторонников регента Стена Стуре Младшего слетело в те два роковых дня по всей стране. Зато через три года - свобода!
- Похоже, она всегда шествует рука об руку с кровью, - Яаанус оторвался от старинного манифеста.
- Пожалуй, - согласился Стромберг.
Встречи в Королевской Академии Наук тоже имели определенный исторический крен. Наконец, венцом этой части программы была доверительная беседа с двумя рабочими членами Нобелевского комитета, в ходе которой слегка приоткрылась завеса над действительным механизмом присуждения премий. Сделано это все было не из древнемодного принципа: "Ученость свою хочу показать". Отнюдь. В университете в разных контекстах словно бы между просим повторялась дата его основания - 1252 год. Впечатляет? В Академии среди многочисленных миссионерских подвижничеств было замечено, что в 1632 году король Швеции Густав II Адольф основал Дерптский университет. Помните? Ну а о Нобелевских премиях и распространяться вроде бы даже неловко, любой школяр знает, какую они играют роль в формировании мировой интеллектуальной элиты. И во всех этих достопочтенных учреждениях Ёне Стромберг был уважаем, привечаем, чтим. Меценат. Основатель стипендий. Спонсор фундаментальных наук. В одном из своих особняков на острове Лиденгё Ёне устроил небольшой человек на тридцать - прощальный прием. Публика собралась изысканная депутаты, капитаны индустрии, литераторы, артисты. Изысканная публика, изысканный стол, изысканные беседы. В тиши по спартански обставленного кабинета, куда Ёне позвал Яаануса на "непревзойденную гавану", он попросил покровительства для племянницы близкого друга.
- Зовут её Сальме, девица самостоятельная, смышленая. Особо надоедать она не будет. Так, обратится в случае крайней нужды.
- Буду рад, - коротко ответил Яаанус. Подумал: "Мы, эстонцы, во всем разнимся с русскими - во вкусах, характерах, обычаях, повадках. Но в одном мы схожи до неприличия - если кто тонет, мы не то что руку подать, нет, мы с удовольствием по башке веслом трахнем. В смысле взаимопомощи одна нация молодцы, евреи. Да... что ж, Сальме так Сальме. Такого шведа, как Ёне, можно уважить"...
Кыйвсаар вызвал звонком секретаршу:
- Ингрид, закажите, пожалуйста, отдельный кабинет со столиком на двоих в "Империале" на 20.00. Она ещё не звонила?
- Нет. господин министр.
- Позвонит. Делегация шведских юристов прибыла?
- Ждут.
- Их, кажется, как и тех бакинских комиссаров, двадцать шесть. Гости тартусского университета. Посмотрим, какое впечатление произвела на них славная Академия Густавиана. А главное - наша трансформированная юриспруденция.
Он бросил взгляд на перекидной календарь.
- 26 сентября, Вторник. Завтра они на "Эстонии" отбывают восвояси.
Он встал, застегнул пиджак, поправил галстук.
- Пусть заходят...
Впервые Иван Росс увидел Моцарта в вагон-ресторане, куда они отправились ужинать с Сальме. Миновали Московское море, Тверь, потянулись столетние смешанные дубравы. Сальме почувствовала внезапную усталость и потребовала водку с тоником. Официантка заявила, что в меню такой коктейль не значится. Росс пригласил директора ресторана и примирительным тоном попросил выполнить заказ дамы.
- Господа, виноваты, водка есть любая, но тоник... о тонике легкомысленно не позаботились, - чуть не плача оправдывался директор. И вдруг на столике перед Сальме появились две банки тоника "Швепс". Поставил их невзрачный мужчина со стертым лицом, одетый в стандартный костюм.
- Примите сей скромный дар во избежание международного инцидента, бесцветным голосом предложил он и вернулся за свой столик в конце вагона.
- Запасливый джентльмен, - обрадовался директор, отбежал к буфетику и тотчас вернулся с бутылкой "Смирновской". - Какой изволите консистенции?
- Спасибо, я справлюсь, - заявила Сальме, беря у него бутылку.
Моцарта Иван узнал мгновенно. В оперативной разработке содержалось точное описание примет, вернее полное их отсутствие.
- Мг, он, - тихо сказала Сальме в ответ на вопросительный взгляд Росса.
- В таком случае, - также тихо проговорил он, - есть любопытная информация. Кроме основного товара им отправлены в Таллин два трейлера редких металлов.
- Какие ещё редкие металлы?
- Кобальт. 50 тонн.
- Быть этого не может, - Сальме бросила возмущенный взгляд на столик в конце вагона. - Это нарушение всех запретов Дракона. Несанкционированный частный бизнес, да ещё при такой операции!
- И, тем не менее, это так, - Росс пожал плечами.
Вопреки тому, что сказал Сальме Моцарт, в соседних с СВ вагонах его не оказалось. "Может, оно и к лучшему - отложить объяснение с австрияком, решила она. - Протаскивая два лишних трейлера под эгидой "Джона Уокера" он подвергает реальной угрозе все! Эти мелкие жулики постоянно и не во время забывают непреложную истину: "Жадность всегда фраера губит". Ладно, ситуация прояснится во время встречи с Кыйвсааром. Последний этап, последний рывок." Она не знала ни о миссии Рауля, ни о задании адмирала. Она и знакома с ними не была. В империи Дракона всесторонняя конспирация была на уровне.
К Яаанису Кыйвсаару Сальме раньше не обращалась. Особой нужды не было. Не было её и сейчас - во всяком случае по тем данным, которыми располагала Чита. И все же она позвонила из Москвы и попросила о встрече. Лучше перебдеть. И вот они сидят в "Империале" в великолепном кабинете - ковры, картины, зеркала. Бесшумно снуют официанты, еле слышно звучат сладенькие мелодии. "Миленькая кошечка эта Сальме, - Кыйвсаар любезен, заботлив по-отцовски. - Ёне умеет подбирать племянниц близких друзей. С такой штучкой побаловаться - скучно не покажется. Жаль". "Папаша Кыйвсаар ещё крепкий гриб, - Сальме играет наивную гимназистку, неопытную, но жаждущую быстрее познать жизнь. - Глазки масляные, голос елейный. Еще минута и предложит содержание с квартирой-гнездышком и "мерсом".
Но нет, папаша Кыйвсаар стреляный воробей, он лучше, пропустив бутылочку-другую, потискает обвисшие груди Ингрид, чем позволит соблазниться красоткой Стромберга. Мешать бизнес с постелью дело последнее. И - особенно в этом случае - неблагодарное, и опасное."
- Ты что же, теперь гражданка Швеции? - он подливает ей и себе марочного Калифорнийского (знай наших, для нас французские изыски - день вчерашний), ставит бутылку в ведерко со льдом так, чтобы она могла видеть этикетку. Усмехнувшись, Сальме вспоминает, сколько "гражданств" она сменила за последние годы.
Диктор четким ровным голосом вещал: "Как нам стало известно от одного из членов делегации Сената, только что вернувшейся из ознакомительной поездки в Россию, в Кремле назревает очередной скандал. Сенатор, чье имя мы по его просьбе не раскрываем, сообщил, что в высших эшелонах московской власти сложился кружок влиятельных чиновников - членов сексуальных меньшинств. Поскольку "голубые" администраторы особо не скрывают своих нетрадиционных наклонностей, в традиционно консервативном русском обществе растет глухое недовольство и вряд ли можно исключить взрывоопасную реакцию экстремистски настроенной оппозиции. Несмотря на послабления, внесенные в Уголовный Кодекс, лиц, делающих свободный выбор в любви, русские и по сей день, в отличие от западных демократий, держат на положении прокаженных париев.
- Будто здесь любой педик или лесбиянка кричат на каждом углу о своих половых пристрастиях, гордятся ими, выставляют напоказ, - скривился в ухмылке Хосе. - Особенно те, кто во власти или богатстве. Черта с два, господа лицемеры! Кстати, фамилию своего московского источника Даггерти не обозначил. Думает, нам неизвестны его контакты с мистером Рэмом Зондецким. Известны. И даже на пленке зафиксированы. Слов нет, в укромное местечко увез его Уинни во время недавнего визита русских сюда. Местечко укромное, надежное, а мальчиком-то он его нашим угощал, красавчиком Альфонсом. Ну а наши мальчики - исполнительные ребята. Они отлично знают, какие длинные руки у картеля. В случае чего.
VII. Надежно молчит лишь мертвый
Яаанус Кыйвсаар в свои шестьдесят четыре года чувствовал себя безмерно усталым человеком.
Vasimus...4
В министерском кабинете было просторно, прохладно. Тишину нарушало лишь негромкое тиканье старинных напольных часов. Он сидел в своем любимом широком кресле в стороне от крупного шведского письменного стола, заваленного деловыми бумагами, смежив веки, слегка ссутулившись и положив большие натруженные ладони на колени. Над высоким чистым лбом топорщился редкий седой ежик.
Вошла неслышно пожилая секретарша, поставила на боковой столик стакан кефира, приготовленного из топленого молока, также неслышно вышла. Едва приоткрыв один глаз, Кыйвсаар проводил её взглядом. Седая, степенная, строгая. Кого она ему напомнила? Какую тень вызвала из Великой Страны Ушедших? Он посмотрел на внимательно наблюдавшего за ним с противоположной стены президента Пятса, прикрыл глаз, распрямил спину, скрестил руки на груди. И вздрогнул: перед его мысленным взором из временных далей возникла недавно возведенная кирпичная, двухэтажная с просторными окнами гимназия в Петсери. Освещенный скупыми лучами сентябрьского солнца белый фасад улыбается, веселит глаз. Родители и учащиеся собрались на митинг начинается новый учебный год. Директор гимназии, маленький, сухонький, милейший Пауль Линнас говорит, вернее даже кричит о "великом историческом событии - воссоединении с Россией, свидетелями которого мы только что имели счастье быть". Большинству собравшихся его вынужденно пафосная речь малопонятна, для многих взрослых и старшеклассников и вовсе неприемлема, однако младшеклашки, среди которых и десятилетний Яаанус, создают атмосферу радости, доброжелательности. Pidup(ev! 5Их неуемная энергия, невинные шалости, заразительный смех заставляют даже самых угрюмых мам, бабушек и пап улыбаться и допускать невозможное: "Вдруг обойдется? Вдруг и впрямь образуется?" Линнас предоставляет слово старейшей учительнице города Евгении Каарма, и даже самые неразумные первоклассники уважительно примолкли. Седая, степенная, строгая, она тихо повествует о значении просвещения в общечеловеческом прогрессе, о влиянии искусств на формирование личности, о роли усердия и прилежания в становлении таланта. И ни единого слова о политике: ни о славном старшем брате Карле Густаве Маннергейме, ни о дружественном канцлере Адольфе Гитлере, ни о кровожадном генеральном секретаре Иосифе Сталине, две недели назад оккупировавшем беззащитную крохотную Эстонию.
В том же сентябре стали твориться страшные дела. Исчезали люди, целые семьи. На восток потянулись составы теплушек. В Сибирь отправлялись тысячи и тысячи человек, безвинных, сплошь да рядом не просто не знавших, даже не могущих хоть как-то достоверно предположить - в чем их вина. Пасторы и священники, учителя и судьи, врачи и ветеринары, члены управы уезда и владельцы лавок и лавчонок, актеры и журналисты, лояльные к Советам и недолюбливавшие свирепого Медведя - все интернировались и с минимумом жалких пожитков бросались на колеса и увозились неведомо куда. Закон?! Какой закон! Ни суда ни следствия, ни даже короткого разбирательства для видимости...
Кыйсваар, не обращая внимания на многочисленные телефонные звонки, выпил кефир, аккуратно выскреб ложечкой остатки со стенок и дна стакана. Делал он это машинально - впервые любимый с детства напиток не принес ему удовольствия.
- Seadus! 6 - довольно громко произнес он и рассмеялся сухим старческим смехом. - Здорово у русских говорится: "Закон - что дышло, куда повернешь, туда и вышло". Сегодня мы хозяева в своем маленьком доме. А закон также глух, нем и слеп, как пять, десять, пятьдесят лет назад. Формы беззакония другие, суть та же - у кого сила, тот и прав.
Он всю жизнь помнил разговор, невольным свидетелем которого оказался неделю спустя после школьного митинга. Он был дежурным по классу и перед самым звонком отправился в учительскую за географической картой. В учительской были двое - Евгения Каарме и Вениамин Раструбов. Учительница протянула мальчику укрепленную на рейках карту мира, но Раструбов вырвал её, злобно выкрикнув:
- Ты что, старая карга, антисоветчину своим заморышам вдалбливать собираешься? Здесь, - он бросил карту на пол и стал топтать её сапогом, Латвия, Литва и Эстония не входят в состав Советского Союза. Так?
- Так. Новых карт ещё не успели приготовить, - спокойно отвечала Каарма.
- Значит, ты признаешься в саботаже? Отвечай - да или нет?
Каарме молчала, жестко поджав губы, глядя прямо в глаза обидчика.
- Молчишь? А не ты ли намедни называла меня и Тийта "j(tised"7? Вот все вы так. Как гадить - вы тут как тут. Как ответ держать - так вас как ветром сдувает. Ни-че-го, очен-на даже скоро мы всех вас законопатим туда, куда Макар телят не гонял.
И он, злорадно усмехаясь, махнул рукой в сторону востока. Да, много дел наворотили в те дни в городе Венька Раструбов и Тийт Леэметс, первейшие лоботрясы и пьяницы, бездельники и скандалисты. Потомственный батрак, Венька прыгнул в начальники милиции, а вечный студент Тийт из пролетарской семьи (отец его был сельский кузнец) заделался ответственным сотрудником НКВД. Вот уж погуляли всласть эти субчики, выместили накопившуюся злобу, покуражились в отместку за обиды истинные и мнимые - и за скверные отметки в школе; и за то, что порядочные девчонки с ними не желали гулять; и за то, что в долг им уже не давали, не верили. Шепотом горожане передавали слова, сказанные Тийтом Леэметсом священнику из Вярска: "Ты нас, отец, покормил все эти годы опиумом, теперь сам поедешь лагерное дерьмо хлебать".
В одном эшелоне с этим священником и Евгенией Каарма отправилась в Магадан и семья Кыйвсаар. Многие умирали в пути, их хоронили кое-как, наспех, без гробов и в безымянных могилах на безлюдных полустанках - пока ждали встречного или обгоняющего состава. Отец Яаануса Эльмар и мать Лия умерли через год с разницей в месяц. Яаанус узнал об этом лишь после войны. Он был единственным из всего семейства, кто избежал депортации. Дальними родственниками Лии были сету, и за день до высылки она тайком отправила младшенького к бабушке Варваре в сельцо Ястребье, на болота. Там он прожил четыре года войны. Оттуда в сорок пятом ушел в южные чащобы к "лесным братьям", был связным, занимался разведкой. А через два с небольшим года объявился в Таллине и, покорпев какое-то время над учебниками и помаявшись с бывалыми репетиторами, поступил в Тартусский университет. С документами и пропиской особых проблем не было - помог дядя, младший брат отца, известный в республике писатель. Учиться на биолого-географическом факультете было и легко и интересно. Экспедиции во время летних каникул отправлялись на острова Хийумаа, Сааремаа и Муху, на Тянь-Шань и Таймыр, в пойму Волги и Авачинскую губу. Во время поездок по транссибирской магистрали Яаанус часами просиживал у окна вагона. Его отец и мать, отправляясь в свой скорбный, последний путь, пересекали эти же горы и реки, видели эти же сопки и эту же тайгу. После одной из таких летних практик ("Какое диво дивное эта сказочная Фергана!") он написал большую восторженную статью, которую почти без редактуры опубликовала "Rahva H((l"8. Ему понравилась и популярность - "О, преемник Оскара Лутса и Антона Таммсааре идет!" - и гонорар, который тут же был израсходован по его самому прямому назначению в популярном тартусском пивном баре, что на Виктора Кингиссепа, в компании сокурсников, экспансивных и жаждущих почитателей творческого таланта. После третьего курса он стал печататься регулярно и в различных газетах и журналах, и предложение выпускнику университета с красным дипломом Яаанусу Кыйвсаару поступить на работу в центральный комсомольский орган было совершенно естественным. В установленном порядке началась рутинная проверка анкетных данных. И все бы ничего, да старший контрразведчик, которому по должности надлежало визировать разрешительную резолюцию, признал в подающем надежды комсомольском рыцаре пера пронырливого и удачливого разведчика "лесных братьев". Случилось то, что называется "один шанс из миллиона": контрразведчик был заслан с особым заданием в тот же отряд. И хотя Яаанус, выйдя из леса, взял фамилию матери, дотошный чекист имел феноменальную зрительную память. Яаануса арестовали. Не на шутку переполошившийся дядя помчался в Таллин и испросил аудиенцию у самого Ивана Густавовича Кэбина. Разговор был трудным, долгим. Когда он вернулся в Тарту, жена спросила: "Ну как?" "Амнистирован за молодостью лет", - бросил он и надолго заперся в кабинете. Ни о какой работе в комсомольской газете, вообще в печати и речи быть не могло. Не посадили - и за то спасибо. Устроился Яаанус на работу в университетскую библиотеку и через два года вышла в свет его первая повесть о студентах под претенциозным названием "Колдуны в Колизее". Ее заметили читатели, не замолчала и критика. Яаанус перебрался в столицу республики. Работал он увлеченно, читал запоем всё мало-мальски стоящее, что выходило на эстонском, русском, английском, немецком. Незаметно для себя то попадал под влияние Франца Кафки (после прочтения сборника "Превращение"), то Андре Жида (после прочтения романа "Фальшивомонетчики"), то Эжена Ионеско (после прочтения пьес "Лысая певица" и "Небесный пешеход"). Эти влияния видимо ощущались в его рассказах, однако, несмотря на эпигонский характер довольно многочисленных произведений, Кыйвсаар был принят в Союз писателей и довольно неплохо подрабатывал внештатным рецензированием. И до выхода Эстонии из Союза и особенно после этого эпохального для эстов события Яаанус ощущал симпатии и поддержку многих. Теперь же "юный борец против русского деспотизма" был нарасхват, интервью и выступления следовали восторженной и нескончаемой чередой. Несколько месяцев он даже вел свою собственную рубрику на телевидении. Это сладкое слово свобода! Благословенная республика, вернувшаяся к таким желанным устоям и порядкам буржуазной демократии, широко раскрывала двери для званных и незваных, особенно из иностранных. С Запада, Севера, Юга - отовсюду, кроме Востока. Слово "русский" обрело несколько синонимов: "враг", "окку - пант", "негражданин". Скандинавские, европейские, американские доброхоты хлынули заинтересованным, менторским потоком. Жажда разбогатеть любой ценой и непременно в одночасье порождала скандалы один громче и изощреннее другого. Одна загадочная история с чеченскими миллиардами чего стоит! Осведомленные и желавшие показаться таковыми депутаты и чиновники, кто всерьез, а кто сквозь улыбочку создавали утечку: "Рублики увязаны с наркотиками, с оружием. По сравнению с нашими умельцами и джигитами Ичкерии Пабло Эскобар - мальчишка". В эти славные денечки и въехал в Тоомреа, таллинский Вышгород, на тройке с бубенцами Ёне Стромберг. Кутил с "новыми" и перспективными, изучал, присматривался. Познакомился и с независимым депутатом Рийгикогу Яаанусом Кыйвсааром. Эстонец ему явно приглянулся рассудительностью, обстоятельностью, эрудированностью. Запивая бесподобную сырую строганину скверной местной водкой, они неспешно обсуждали наилучшие пути освоения миллиардов крон безвозмездных субсидий и пожертвований Запада на интеграцию иноземцев.
- Об этих русских пусть заботится Россия, - меланхолично заметил Стромберг, краем глаза наблюдая за реакцией Кыйвсаара. - Ведь после того, что они сделали с вами и вашей страной, вы должны их ненавидеть. На вашем месте я только так к ним и относился бы.
Ненависть к русским... Нет, у Яаануса её не было. Была зябкая, неодолимая неприязнь. И неверие всему русскому и всему, что от русских исходило. Допустим, судьба его родителей, судьба тысяч и тысяч эстонцев результат государственной политики; преступная, бесчеловечная, она формулировалась и руководилась одним человеком, который не был русским. Но у него лично уже после университета была любовь, которой он отдал себя всего без остатка. Псковская красавица Алена Дымова, преподавательница русского языка и литературы, восторгавшаяся его творческими порывами и планами, прожила с ним в мире и согласии пять месяцев и ушла к его лучшему другу, актеру Эстонского драмтеатра Эдгару Таммеру. "Любовная лодка разбилась о быт", - полупечально, полувесело процитировала она поэта, показав рукой на убогую мебель арендованной комнатушки. От горя Яаанус онемел. Где ему было тягаться с Эдгаром, сыном начальника таллинского пищеторга. Одно он твердо усвоил после такого предательства: жестокость и коварство составляют неотъемлемые черты русского характера.
- Ненавидеть? Нет. Но сознавать постоянно исходящую от них опасность да, это я сознаю в полной мере.
- У нас с ними старые счеты, - Стромберг погладил этикетку на бутылке, бросил взгляд на ресторанную эстраду, с которой чернокожая певица томно исполняла "Очи черные". - Со времен Карла XII и Полтавской битвы. И мы слишком хорошо понимаем, что значило для вас вырваться из их смертельно цепких объятий.
Он помолчал, задумчиво наполнил фужеры. И сказал без эмоций, совсем обыденно: - Да здравствует наше скандинавское балтийское братство.
И выпив: - Помощь соседу каждый понимает по-своему. Ну разве это дело, когда вам сбагривают залежалые товары и лекарства? "Даже на них прощалыги и жулики делают состояния," - отметил про себя Яаанус.
- Далеко ходить не надо, - продолжал словоохотливый швед, - финны задарма скидывают вам залежалое дерьмецо и за вашей же спиной называют вашу страну kaatopaikka..
- Помойка? - удивился Кыйвсаар. - Сами легионами прут сюда каждый уикенд, напиваются как свиньи.
- Вот именно! - подхватил Стромберг. - Платят черной неблагодарностью за радушие и гостеприимство. Одно слово - финны, суомалайсет. "Шведы тоже хороши, - вновь с неприязнью подумал Яаанус. - Аэродром в Эмари под Хаапсалу превращают в дешевую парковку для частных самолетов, яхты на зимний прикол тоже по дешевке ставят. Будто мы последний задворок Европы".
- Американцы оплатили вывод русских войск из стран Балтии и недовольны нынешней нестабильностью.
- Вы имеете в виду "Freedom Support Act"?9 - уточнил Яаанус.
- 24 миллиарда долларов! - воскликнул Стромберг.
- Это верно, - сокрушенно вздохнул Кыйвсаар. - Сейчас американцы для русских чуть не первые друзья, а мы, эстонцы, чуть не первые враги. Какая уж тут стабильность, когда такой могучий недруг денно и нощно тебе в затылок дышит. Хотя... и они, и мы стоим на коленях и бьем поклоны Международному Валютному Фонду. Правда, бьем их по разному: русские - пряча в карманах атомные бомбы, мы - пугливо сложенные фиги. А вот Нобелевский лауреат Милтон Фридмен вообще считает, что надо с этой Мировой Финансовой Интервенцией в частное предпринимательство и стихию свободного рынка покончить.
"Мы к тому же ещё и кичимся нашей банковской системой. А британцы, опытнейшие асы финансового бизнеса, считают её ничем иным, как "детской порнографией". Эти мысли Яаанус хотел высказать вслух, но в последний момент передумал. Уж больно обидными они ему показались.
- Мы, мы ваши самые верные друзья и заступники, - негромко вымолвил Стромберг и легонько хлопнул ладонью о ладонь Яаануса.
Впоследствии депутат Кыйвсаар частенько вспоминал этот разговор. И когда делал запрос о ходе выполнения программы "Тигровый прыжок" (куда девались сотни и сотни компьютеров, поставленных из-за рубежа с целью построения инфообщества - одному Богу известно); и когда пытался выяснить, куда идут средства от реализации бесплатно присланной одежды и обуви через сеть магазинов "Second hand"; и когда возникала очередная свара из-за отмывания феноменальных сумм грязных денег.
Следующая встреча Яаануса Кыйвсаара с Ёне Стромбергом произошла в Стокгольме во время визита делегации Рийгикогу в крупнейшее скандинавское королевство. Кроме общих переговоров, бесед и участия в симпозиуме "Европейский Север в 3-ем тысячелетии", каждому парламентарию был предложен индивидуальный план пребывания. Хозяином всего свободного времени Яаануса оказался Ёне. Вовсе не депутат риксдага. И не популярный министр. Частный гражданин. Гораздо влиятельнее и могущественнее, чем любой министр и, уж конечно, чем любой депутат. Королевский дворец, ратуша, храмы Стор и Риддархольмс и любимый парк Скансен (и в нем - зверинец с баловнями белыми медведями) - это, так сказать, обычное туристическое меню. А вот в университете Стокгольма он показал гостю документы и свидетельства времен Кальмарской войны, Кровавой Бани и освобождения от Унии.
- Вот тогда-то, в 1523 году, при славном короле Густаве I Вазе Стокгольм и стал столицей независимой Швеции, - Ёне Стромберг любил и знал свою историю.
- Кровавая Баня? - Яаанус в школе и особенно в университете все больше слышал о победах шведов.
- Мрачные дни, ноябрьские дни 1520 года, - хмуро ответил Стромберг. Датский король Кристиан II решил силой сохранить Унию, ведь она держалась к тому времени более ста лет. Датчане, шведы с финнами, норвежцы с исландцами - любопытный и естественный конгломерат. Но нам он уже мешал развиваться. Да, много голов сторонников регента Стена Стуре Младшего слетело в те два роковых дня по всей стране. Зато через три года - свобода!
- Похоже, она всегда шествует рука об руку с кровью, - Яаанус оторвался от старинного манифеста.
- Пожалуй, - согласился Стромберг.
Встречи в Королевской Академии Наук тоже имели определенный исторический крен. Наконец, венцом этой части программы была доверительная беседа с двумя рабочими членами Нобелевского комитета, в ходе которой слегка приоткрылась завеса над действительным механизмом присуждения премий. Сделано это все было не из древнемодного принципа: "Ученость свою хочу показать". Отнюдь. В университете в разных контекстах словно бы между просим повторялась дата его основания - 1252 год. Впечатляет? В Академии среди многочисленных миссионерских подвижничеств было замечено, что в 1632 году король Швеции Густав II Адольф основал Дерптский университет. Помните? Ну а о Нобелевских премиях и распространяться вроде бы даже неловко, любой школяр знает, какую они играют роль в формировании мировой интеллектуальной элиты. И во всех этих достопочтенных учреждениях Ёне Стромберг был уважаем, привечаем, чтим. Меценат. Основатель стипендий. Спонсор фундаментальных наук. В одном из своих особняков на острове Лиденгё Ёне устроил небольшой человек на тридцать - прощальный прием. Публика собралась изысканная депутаты, капитаны индустрии, литераторы, артисты. Изысканная публика, изысканный стол, изысканные беседы. В тиши по спартански обставленного кабинета, куда Ёне позвал Яаануса на "непревзойденную гавану", он попросил покровительства для племянницы близкого друга.
- Зовут её Сальме, девица самостоятельная, смышленая. Особо надоедать она не будет. Так, обратится в случае крайней нужды.
- Буду рад, - коротко ответил Яаанус. Подумал: "Мы, эстонцы, во всем разнимся с русскими - во вкусах, характерах, обычаях, повадках. Но в одном мы схожи до неприличия - если кто тонет, мы не то что руку подать, нет, мы с удовольствием по башке веслом трахнем. В смысле взаимопомощи одна нация молодцы, евреи. Да... что ж, Сальме так Сальме. Такого шведа, как Ёне, можно уважить"...
Кыйвсаар вызвал звонком секретаршу:
- Ингрид, закажите, пожалуйста, отдельный кабинет со столиком на двоих в "Империале" на 20.00. Она ещё не звонила?
- Нет. господин министр.
- Позвонит. Делегация шведских юристов прибыла?
- Ждут.
- Их, кажется, как и тех бакинских комиссаров, двадцать шесть. Гости тартусского университета. Посмотрим, какое впечатление произвела на них славная Академия Густавиана. А главное - наша трансформированная юриспруденция.
Он бросил взгляд на перекидной календарь.
- 26 сентября, Вторник. Завтра они на "Эстонии" отбывают восвояси.
Он встал, застегнул пиджак, поправил галстук.
- Пусть заходят...
Впервые Иван Росс увидел Моцарта в вагон-ресторане, куда они отправились ужинать с Сальме. Миновали Московское море, Тверь, потянулись столетние смешанные дубравы. Сальме почувствовала внезапную усталость и потребовала водку с тоником. Официантка заявила, что в меню такой коктейль не значится. Росс пригласил директора ресторана и примирительным тоном попросил выполнить заказ дамы.
- Господа, виноваты, водка есть любая, но тоник... о тонике легкомысленно не позаботились, - чуть не плача оправдывался директор. И вдруг на столике перед Сальме появились две банки тоника "Швепс". Поставил их невзрачный мужчина со стертым лицом, одетый в стандартный костюм.
- Примите сей скромный дар во избежание международного инцидента, бесцветным голосом предложил он и вернулся за свой столик в конце вагона.
- Запасливый джентльмен, - обрадовался директор, отбежал к буфетику и тотчас вернулся с бутылкой "Смирновской". - Какой изволите консистенции?
- Спасибо, я справлюсь, - заявила Сальме, беря у него бутылку.
Моцарта Иван узнал мгновенно. В оперативной разработке содержалось точное описание примет, вернее полное их отсутствие.
- Мг, он, - тихо сказала Сальме в ответ на вопросительный взгляд Росса.
- В таком случае, - также тихо проговорил он, - есть любопытная информация. Кроме основного товара им отправлены в Таллин два трейлера редких металлов.
- Какие ещё редкие металлы?
- Кобальт. 50 тонн.
- Быть этого не может, - Сальме бросила возмущенный взгляд на столик в конце вагона. - Это нарушение всех запретов Дракона. Несанкционированный частный бизнес, да ещё при такой операции!
- И, тем не менее, это так, - Росс пожал плечами.
Вопреки тому, что сказал Сальме Моцарт, в соседних с СВ вагонах его не оказалось. "Может, оно и к лучшему - отложить объяснение с австрияком, решила она. - Протаскивая два лишних трейлера под эгидой "Джона Уокера" он подвергает реальной угрозе все! Эти мелкие жулики постоянно и не во время забывают непреложную истину: "Жадность всегда фраера губит". Ладно, ситуация прояснится во время встречи с Кыйвсааром. Последний этап, последний рывок." Она не знала ни о миссии Рауля, ни о задании адмирала. Она и знакома с ними не была. В империи Дракона всесторонняя конспирация была на уровне.
К Яаанису Кыйвсаару Сальме раньше не обращалась. Особой нужды не было. Не было её и сейчас - во всяком случае по тем данным, которыми располагала Чита. И все же она позвонила из Москвы и попросила о встрече. Лучше перебдеть. И вот они сидят в "Империале" в великолепном кабинете - ковры, картины, зеркала. Бесшумно снуют официанты, еле слышно звучат сладенькие мелодии. "Миленькая кошечка эта Сальме, - Кыйвсаар любезен, заботлив по-отцовски. - Ёне умеет подбирать племянниц близких друзей. С такой штучкой побаловаться - скучно не покажется. Жаль". "Папаша Кыйвсаар ещё крепкий гриб, - Сальме играет наивную гимназистку, неопытную, но жаждущую быстрее познать жизнь. - Глазки масляные, голос елейный. Еще минута и предложит содержание с квартирой-гнездышком и "мерсом".
Но нет, папаша Кыйвсаар стреляный воробей, он лучше, пропустив бутылочку-другую, потискает обвисшие груди Ингрид, чем позволит соблазниться красоткой Стромберга. Мешать бизнес с постелью дело последнее. И - особенно в этом случае - неблагодарное, и опасное."
- Ты что же, теперь гражданка Швеции? - он подливает ей и себе марочного Калифорнийского (знай наших, для нас французские изыски - день вчерашний), ставит бутылку в ведерко со льдом так, чтобы она могла видеть этикетку. Усмехнувшись, Сальме вспоминает, сколько "гражданств" она сменила за последние годы.