А Вышинский долго смотрел на телефонную трубку, думал злорадно: "Чемпион наш Никита по подписям под расстрельными списками. Всех обошел - и Сталина, и Молотова, и даже Берию. Р-е-е-звый..."
Река времени... В нее вливаются равно и радостные, и безрадостные дни. И был день 21 декабря 1938 года. Для всей страны праздник, а для Хрущева и его семьи - чорний сум. Никита сидел в своем роскошном киевском кабинете и, повернувшись спиной к столу, смотрел на портрет Сталина. Он пытался связаться с Самим по ВЧ, но Поскребышев сказал, что у Хозяина Ворошилов, Шапошников, Тимошенко и Кузнецов. "Срочно вызвал их Иосиф Виссарионович. Как освободится, я вас соединю".
"Конечно, поздравить с днем рождения - первое дело, - думал Никита. Первое, но не главное. Главное - совсем другое. Ленька, мой любимый первенец от любимой первой жены, от Фроси, Ефросиньюшки, Ефросиньи Ивановны Писаревой, влип в дрянную историю. Сукин сын, паршивец! Связался с бандой грабители, убийцы - исчез из дома, пропал на целую неделю. Он и раньше бывало пропадал. Но тут... Тут звонок начальника республиканского НКВД: "В КПЗ ваш сынок, Никита Сергеевич. С бандюками снюхался, спелся". И в Москву уже, сучий потрох, доложил. Я придумал повод, тотчас полетел в столицу. В ножки Хозяину бросился. Он сказал, что разберется. Ленька-Ленька, что же ты наделал?! Видать зря не лупцевал я тебя в детстве ремнем. Все жалел, ведь с четырех лет без мамки жил - Фрося от тифа в двадцать первом скончалась. Да, боком ласка выходит...
Яростной трелью взорвался телефон:
- Товарищ Хрущев, соединяю вас с товарищем Сталиным.
- Здравствуйте, товарищ Сталин.
- Здравствуй, Микита. Как дела на Украине?
- Все хорошо, товарищ Сталин. От имени миллионов украинских коммунистов, от имени всей золотой Украины поздравляю вас, наш дорогой, наш любимый и мудрый вождь и учитель, с днем рождения. Вам обязаны мы всеми победами в строительстве счастливой социалистической державы, вам желаем...
- Спасибо, Микита, - перебил его Сталин. - Всего этого наслушался я сегодня вдоволь. Насчет твоего сына Леонида. Мы тут посоветовались с товарищами и решили... - Наступила тишина и Хрущев замер, сжал трубку обеими руками так, что косточки хрустнули. - И решили, - продолжал далекий глуховатый голос, - простить его за молодостью лет.
Хрущев хотел выкрикнуть слова преданнейшей благодарности, но не мог произнести ни звука - внезапные спазмы сдавили горло.
- И один добрый совет: пусть добровольно вступит в РККА. Армия отличная жизненная школа. Вы меня слышите, товарищ Хрущев?
- Да, товарищ Сталин, - заговорил наконец Никита сквозь рвавшиеся из груди рыдания. - Отец родной, любимый, милосердный! Вовек, вовек буду помнить это. Как, чем смогу отблагодарить? Верностью, преданностью...
Сталин уже давно положил трубку, а Никита все говорил и говорил о переполнявших его сердце чувствах.
Берия, получивший запись этого разговора через день, внимательно перечитал ее несколько раз. При этом он одобрительно цокал языком - есть, есть у кого поучиться изъявлению искренней любви к гениальному земляку. Однако, порядок есть порядок - и запись эта вместе с рапортом НКВД из Киева была аккуратно положена в личное его, Берии, досье на кандидата в члены ПБ Никиту Сергеевича Хрущева. А как же, мало ли что с нами, смертными, может случиться. Завтра. Послезавтра. Подальше положишь поближе возьмешь.
ЗАДАНИЕ "КУЗЕН"
Сергей осторожно взвел курок и встал справа от двери. Посмотрел на свой любимый наган, вспомнил почему-то - с тридцать четвертого года было отменено право членов партии носить с собой личное оружие. Усмехнулся: "В нашем ведомстве это право еще остается. Даже для немногих беспартийных". Новым его ведомством было ГРУ, куда его с огромным трудом перетащил обладавший безошибочным нюхом на кадры Берзин.
Стук повторился, но не тот, условный, который он ожидал услышать. Дешевая гамбургская гостиница была построена из бросовых материалов, сквозь тонкие доски явственно доносилось чье-то сиплое дыхание. "Вышли, вышли на след, - лихорадочно думал он, - с этими друзьями шутки плохи. Нюх как у породистых ищеек. А главное - мозги работают профессионально. Тысячу раз был право Афанасий Петрович: немцы первоклассные контрразведчики. Не прощают малейшей оплошности. Какую же допустил я? Ладно, это потом, анализ потом, сейчас надо уходить. Как?" Дотянувшись до шторы, он выглянул в окно. Вдаль убегали разновысокие крыши. Неслышно открыв шпингалеты, Сергей нежным движением пальца отворил квадратную раму, держась руками снаружи за узкий подоконник, завис над оранжевой черепицей соседнего особняка. Услышав уже не стук, но грохот, доносившийся теперь из его номера, он разжал пальцы и через несколько секунд уже бежал то по довольно крутым, то по сравнительно пологим крышам объятого вечерним весельем города. Доносившиеся снизу взрывы хохота, рваные джазовые мелодии, бесцеремонный рев клаксонов надежно заглушали шум его шагов. Тот кабачок, в котором работал кельнером один из связников, был расположен в районе порта. Оторвавшись от погони, Сергей поскольку время позволяло - заскочил в недорогую парикмахерскую. Он с удовольствием отдался в руки пожилого мастера. Бритье компрессы, массаж нежили, успокаивали. "Пустяк, а ведь доставляет наслаждение". Его было насторожило, когда почти одновременно в кресла слева и справа уселись два солидных бюргера - оба в меру пожилые, оба в темных стандартных костюмах-тройках, оба удостоившие его долгого, внимательно изучающего взгляда. Однако, по беседам, завязавшимся и справа и слева между клиентами и мастерами, он тотчас понял - тревога ложная. Семейные старинные знакомые, безупречная импровизация подобного рода просто невозможна. Полулежа в кресле, Сергей медленно пролистал свежий номер "Фелькишер беобахтер", задержался взглядом на разделе объявлений. Ожидаемого сообщения все не было. Добравшись до популярного питейного заведения "Ганс и Гретхен", Сергей остановился на противоположной стороне улицы. Водрузив ногу на невысокую тумбу уличного чистильщика обуви, он с чувством досады и раздражения обнаружил, что лампочки, составлявшие первую и последнюю буквы в названии кабачка - Г и Н - горят заметно ярче, чем все остальные. Это был сигнал тревоги. Кельнер Георг завербовал электрика и тот установил остроумный реостат. Получился надежный и необычный вид оповещения. "Ребята из гестапо не зря свой хлебушек с маслицем едят, - с горечью усмехнулся он. - Провал явки в Бремене - это раз. Напали на мой след - это два. Наконец - "Ганс и Гретхен". Хорошо, если это разрозненные неудачи. А если звенья одной цепи?..."
Небольшими группами - по три-четыре человека - по улице прошли молодчики Рема. Разгоряченные шнапсом и пивом, они развязно гоготали, громко ругались, клялись, что очистят Германию от красной заразы и жидовского отребья - кровососов и захребетников. Из кабачка грациозно выплыли две расфуфыренные, раскрашенные шлюхи. Изрядно потрепанные (обеим было под сорок), они манерно изгибали руки, привычно стреляли из-под густо насурьмленных век уставшими от изломанной жизни глазами, являли миру раз и навсегда приклеенную профессиональную улыбку. Их кавалеры на ночь, молодые армейские офицеры, держались снисходительно - надменно, изысканно галантно вели своих дам под руку, цедили сквозь сигаретный дым двусмысленные скабрезные шутки. Сергей решил попытать счастья на запасной явке. О скорейшей встрече с Францем Якобом и Бернхардом Бестлейном, вожаками подполья, зависело выполнение его нынешнего задания. А выйти на них можно было только через двух его связных. Одна явка провалена. Неужели и вторая тоже? Она находилась недалеко от Оперного театра. Ночное кабаре, прима кордебалета Лола Мейбург. Сергей расплатился с чистильщиком ботинок, морщинистым, лысым, сутулым, подошел к бровке тротуара, стал голосовать такси. Офицеры с дамами пересекли улицу - видимо, им тоже нужно было ехать куда-то в центр - стали рядом с Сергеем и тоже принялись голосовать. Прохаживавшиеся невдалеке шлюхи, не заполучившие пока своего ночного клиента, напутствовали более удачливых товарок: "Сделайте этих генералов нашими постоянными ухажерами!" "Укрепим боевой дух великого вермахта!" "Минет лягушатников - победоносным нибелунгам!"
- Какой большой, какой славный мальчик! - ласково пропела, глядя на Сергея, одна из офицерских пассий.
- Шпак! - презрительно сплюнул ее кавалер. И, бесцеремонно оттерев Сергея от подъехавшего такси, пропустил дам и товарища внутрь авто. Стоя одной ногой в машине, помахал вытянутым указательным пальцем правой руки в лайковой перчатке перед самым носом Сергея, назидательно пояснил, чеканя каждое слово: "Wehrmacht ?ber alles!" С огромным трудом сдержавший себя Сергей долго смотрел вслед убегавшим в ночь задним огням "хорьха". "Был бы я волен, показал бы тебе вермахт твою перевермахт, - подумал он, досадуя на свое вынужденное бессилие и непроизвольно сжимая и разжимая кулаки. Кровавая юшка так и брызнула бы во все стороны... Подымается германская военщина, набирает силу. Цель - Drang nach osten. Помогает Америка - план Доусона. Помогают Англия и Франция - закрывают глаза на воинствующий реваншизм и нарушения всех статей Версальского договора. На свою голову глаза закрывают. Но и - чего греха таить! - мы тоже помогаем. Сотни немцев тайком обучаются в наших военных академиях и училищах. Наши комкоры и командармы натаскивают германских генералов в деле ведения современной войны. Чертежи лучших видов вооружения передаются Руру. Я понимаю - нам хотелось бы, чтобы тевтонец имел совсем другую цель - Drang nach westen. Только не может быть, не будет такого. Я это чувствую, вижу, понимаю. Неужели этого не видят в Москве? Никита, другие, те кто выше, кто на самом верху? У Сталина вся информация в руках. И его человеческий гений, и опыт, и феноменальная проницательность... Скорее всего, какой-то невероятно хитрый стратегический замысел. Не приведи Господь нам сражаться на два фронта, на западе немцы, на востоке японцы. Даром что ли ось сколачивается - Рим-Берлин-Токио. И слепому ясно - в самое наше сердце направлена эта ось... Чертовы гамбургские таксисты. Полчаса, как солдафоны и их шлюхи увели мой автомобиль. О, наконец-то дождался".
Таксист попался словоохотливый. "Весело живем! - хохотнул он, бросив оценивающий взгляд на пассажира и широким жестом указав на разноцветье реклам и праздношатающуюся публику. - В такой великолепный осенний вечер не гоже скучать одному". "Частенько вдвоем бывает такая убийственная скучища", - поддержал разговор Сергей. Выполняя его просьбу "прошвырнуться" вокруг обоих озер - Binnen-alster и Aussen-alster, шофер сделал довольно заметный крюк и теперь "опель адмирал" резво катил по Санкт-Паули. "Хвоста похоже нет, - привычно определил Сергей, которому поначалу не понравился юркий "фольксваген", норовивший то и дело их обойти. Но вот он свернул в одну из боковых улиц и "герр капитан" (как уважительно обозначил седока таксист) уселся поглубже в правый угол заднего сидения и закурил.
- Вчера я вез редкостной красоты очень даже уютную дамочку. Она все жаловалась на одиночество. Голодная я, говорит, женщина. Не на еду, значит, а на достопочтенных господ. Особенно баварцев. Вы ведь, судя по выговору, баварец, герр капитан?
- Баварец, - польщенный таким определением его немецкого, улыбнулся Сергей. - А насчет уютной дамочки... Иэх, был бы я холостяк, завалился бы к ней на всю ночку. Теперь никак не могу. Моя фрау больно ревнивая. Чуть что - драться норовит. Иной раз сердце падает в штаны от страха. Так что уж лучше не надо. А за предложение большое спасибо.
- Жаль, - со вздохом протянул таксист, - уж больно уютная дамочка. И грудь, и зад ну просто богатырские, - и он сделал рукой широкие округлые движения. "Еще как жаль, - подумал он при этом. - От такого приличного клиента и комиссионные были бы достойными. Не везет. Всю неделю не везет. Канун лунного цикла. Скорее бы она кончилась".
Кабаре было превращено в своего рода партийный клуб. Сергея об этом не успели предупредить (произошло это недели две назад), и когда стоявший на входе хмурый вышибала довольно резко потребовал: "Значок!" - он недоуменно вопросил: "Какой значок?" "Такой!" - вышибала отвернул лацкан коричневого пиджака, показывая золотую свастику в изящном круге. Секунду Сергей разглядывал своеобразный пропуск, думая как ему поступить. Улыбнулся, опустил руку в карман пиджака и протянул мрачному стражу крупную купюру.
- Мне, почетному наци, взя-т-ку?! - взревел он. Лицо его побагровело, глаза налились кровью и, казалось, готовы были выскочить из орбит, пальцы сжались в кулаки - каждый с футбольный мяч.
- Герман! - раздался вдруг из-за его спины негромкий, глубокий женский голос с артистической хрипотцой. - Это мой гость, герр Фойерман, фабрикант из Эссена.
- Фрау Лола! - вышибала не говорил, он пел бережно и нежно, теперь тоном на октаву выше. Кулаки разжались, глаза потеплели, шея - бычья шея! согнулась, склонив голову в поклоне. - Право слово, меня никто не предупредил. Я ведь...
- Ах, Герман, - фрау Лола коснулась ладонью его щеки. - Вы душка, мой добрый, милый, преданный друг. Герр Фойерман, проходите!
Герман, не поднимая головы, провожал Сергея натужно сладким взглядом. А он, протянув Лоле букет белых пышных хризантем, купленный при входе, и поцеловав обе руки, двинулся за ней по проходу между столиками, мимо бара, сцены, на которой в тот момент заезжий мим исполнял трогательную сценку "Сердце, разбитое коварной изменой", за кулисы и дальше - в ее артистическую уборную. Там, изящно бросив букет на гримерный столик, она подошла к нему и, положив руки на плечи, долго смотрела прямо в глаза, слегка склонив голову на бок. Взяла его ладонями за щеки и, закрыв глаза, нежно, едва касаясь, поцеловала в губы. Отстранилась и сквозь проступившие слезы едва слышно прошептала по-русски: "Сережка!" И это одно-единственное слово казалось вобрало в себя и восторг, и радость, и боль, и жалобу на разлучницу-судьбу...
Катя (настоящее имя Лолы) родилась в день убийства эрц-герцога Фердинанда. Ее отец, довольно крепкий середняк из-под рязанского Константинова, мужик в соку, мог бы без труда откупиться от армии - и деньжата водились, и сводный брательник писарем в уездной управе не один год штаны просиживал. Но случилось ему в конце того злополучного августа поехать в Рязань по торговому делу. Сошлись вечерком в рыночном трактире дружки-приятели, извели по три бутылки отменного первача на брата и порешили "всенепременно завтрева же иттить вусмерть дубасить и колошматить кайзеровых колбасников, супостатов и басурманов - за Веру, Царя и Отечество". И пошел Сидор Аверьяныч Лаптев окопных вшей кормить, да крупповским снарядам и пулям кланяться. И сгинул ненастной осенью в пинских болотах. Без хозяина дом сирота. Все валилось из рук солдатки Дарьи, да в конец и развалилось. Взяла она в один прекрасный день всех своих пятерых девок - мал мала меньше - и подалась в Москву. Как говаривал ее покойный муженек - "разгонять тоску". Мыкалась по людям, ни от какой работы не отказывалась - стирала, прибирала, кухарничала. Жили в каморке свекра, знатного сапожника, горького пьяницы и добрейшей души человека. В декабре семнадцатого перебрались в хоромы карамельного заводчика на Люсиновке. Получили на семерых две большие светлые комнаты. Семью выручал заработок Аверьяна Данилыча. Но зимой двадцать первого ушел он однажды отдавать заказ - шевровые сапожки - какому-то красному командиру, да так и не вернулся. Надо полагать, замерз где-нибудь. Его и не искали. И то правда где искать-то? В ту зиму вся Москва умирала. От холода, от голода, от беспросвета. Дарья даже не плакала. Ни сил, ни слез не было. Все по мужу выплакала. А жить все одно надо. Только вот как? Впрочем мир не без добрых людей. Сосед, из такой же голытьбы, подсказал: в райсовете уборщица требуется. Не жизнь, а рай - зарплата, рабочая карточка, пособие на детей. Дарье помогли определить девочек на учебу. Катя с самых малых лет любила танцевать и петь. Бывало одна, совсем еще кроха, без гитары или гармони, закружится, затянет чистым голоском:
"Когда б имел златые горы
И реки, полные вина,
Все отдал бы за ласки взоры,
Чтоб ты владела мной одна".
Мать упросила заврайнаробразом направить ее в музыкальную школу: "Ну и что, что не знает она музыкальну грамоту? Она смышленая, осилит". И ведь осилила. И музыкальную школу, и музыкальное училище. И стала бы наверняка и заслуженной, и народной. Но однажды попала под заинтересованный взгляд экспертов-психологов НКВД. В ходе негласной проверки обнаружились у Катюши феноменальные способности к языкам. И вскоре попала она в трехгодичную школу разведки. То ли природная склонность к авантюрным приключениям способствовала этому, то ли желание пожить за границей, то ли добротно привитое и умело воспитанное Комсомолом чувство гражданского долга. А скорее всего и то, и другое, и третье.
В этой школе Сергей и встретился с Катей. Первое взаимное восприятие было откровенно негативным. Ей не понравился чересчур волевой подбородок, чересчур снисходительный взгляд, чересчур уверенная манера держаться. Ему показалось излишне игривой мушка (как выяснилось потом - естественная) на левой щеке; излишне требовательный взор огромных темно-серых глаз, излишне гордая осанка и поступь. "О, новоявленный Цезарь!" - фыркнула она мысленно. "Ни дать, ни взять - принцесса шемаханская", - усмехнулся про себя он. Встречались слушатели школы крайне редко. Расположена она была довольно далеко от столицы, в лесистой местности. Увольнения давались крайне редко. Большинство занятий проводилось строго индивидуально. Жили слушатели раздельно, в противоположных крыльях длинного двухэтажного корпуса. Аскетизм почитался добродетелью. Практиковались лишь совместные праздничные вечера да летние и зимние спартакиады. И сблизили Сергея и Катю спорт и самодеятельность. В свободное от занятий время истово резались в волейбол. Команды были смешанными, и Катя, у которой был отменный пас, становилась под Сергеем, чей "гас" славился на всю школу и силой и расчетом. В легкой атлетике оба увлекались метанием диска. И были отчаянными энтузиастами восточных единоборств. И, наконец, школьные концерты украшали их сольные номера. Катя с блеском исполняла баркаролу и польку, румбу и чардаш, лихую новоорлеанскую чечетку и не менее лихое севастопольское "яблочко". Сергей пел "У сосiда жiнка была..." и "Славное море, священный Байкал..." - и смеялись и плакали и безусые юнцы, и видавшие виды седовласые воины с рубцами и шрамами.
От любви до ненависти - и наоборот (как это было сначала у наших героев) - один шаг. Однажды после новогоднего концерта зашел Сергей в крохотную уборную, где Катя снимала грим. Молча обнял ее. И поцеловал в губы. И она ответила ему. Она была счастлива, ей не надо было никаких слов, она видела, знала - любима. И завертелся, закружился, забурлил роман, бывший какое-то время в центре внимания школы. Руководство, психологи и аналитики стали строить планы на будущее: такая идеальная парочка нелегалов, естественная парочка, никому и во сне ни снилась. Только вот беда - гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. Овраги эти - человеческий характер, страсти-страстишки, грехи-грешишки. Однажды вечером забежала Катя в пошивочную мастерскую, принадлежавшую школе, какой-то свой заказ забрать. Свет горит, но в приемной никого. Она заглянула в швейный цех и обомлела. Ее Сереженька бесстыдно, при полном свете дюжины ярких ламп занимался любовью с белошвейкой Тонькой. Несколько секунд Катя, прижав руки к груди, смотрела на них расширенными от ужаса глазами. Выкрикнула дурным голосом: "Развлекаешься, изменник!" и выскочила вон, размазывая брызнувшие слезы по щекам. Какая уж после этого любовь, какая идеальная парочка нелегалов. Катя и Сергей до выпускного вечера почти год - едва двумя-тремя фразами обмолвились. На выпускном, "приласкав стаканевич коньячевского", он отважился на попытку "навести мосты". Улучив момент, когда Катя осталась одна, он быстро подошел к ней и, хмуро глядя в пол, сказал:
- Прости, если можешь. Бес попутал.
- Если бес попутал, то Бог и простит.
- Люблю, - упрямо произнес он, теперь глядя исподлобья ей прямо в глаза.
- Какая там любовь! - не отводя взгляда, она тоскливо вздохнула. Так, похоть, Сереженька, кондовая похоть.
Подошли люди. Разговор, едва начавшись, прекратился. "Он и не мог состояться, - заметила про себя Катя. - Ни к чему. Предмета разговора нет".
И вот теперь, спустя два года, они встретились впервые, и где - в Гамбурге, он - Пауль Фойерман, она - Лола Мейбург. Германия. Немцы. Судьба.
- Где можно поговорить? - шепотом спросил Сергей и громко, весело: Фройлайн Лола, у вас здесь так душно. А я хотел бы рассказать о вашей тетушке и друзьях. Все так о вас скучают, так гордятся вашими сценическими успехами!
Катя кивнула, быстро сняла грим, переоделась. Через черный ход они вышли на тихую зеленую улочку и вскоре оказались в небольшом, густо заросшем ветвистыми деревьями и декоративным кустарником парке.
- Здесь редко кто бывает, - заметила Катя. - Это частное владение графа Эктилани. Граф, почитатель моего таланта, сам вручил мне ключи.
- Ты не изменилась. Разве чуть-чуть.
- Что - подурнела?
- Напротив.
Она благодарно коснулась пальцами его щеки:
- Серега (так она звала его только в пору любви), три дня назад мы раскрыли провокатора.
- Провал явки в "Ганс и Гретхен"...
- Его работа. И информацию, что из Москвы будет контролер, то есть ты, тоже он выдал.
- В гостинице ко мне уже пожаловали визитеры. Ушел с трудом.
- Работать становится все труднее, - Катя достала сигарету, предложила Сергею. - На новый режим работают старые профессионалы. Работают рьяно, остервенело, боятся, что их выкинут в отставку. Молодые, зараженные идеологией "Mein Kampf", дышат им в затылок, карьеру стремятся сделать скорую. Ведь впереди целая тысяча лет рейха, надо детей и внуков обеспечить местом под солнцем. Ты что - так и не закурил?
- Нет. Как-то не получилось, - словно извиняясь, безрадостно протянул он.
- А я вот... - она достала зажигалку, затянулась. - Мы, конечно, не знали, что едешь ты. Но провокатор откуда-то получил твой словесный портрет.
- Он мог получить его только из Центра.
- Да, - согласилась Катя. - Есть работа для наших контрразведчиков. Теперь так - у тебя две встречи, после которых мы вывезем тебя во Францию. Скорее всего завтра. Добро Москвы есть. Через час, - она посмотрела на свои часики, - через час с четвертью ты встретишься с Францем Якобом. Достойный товарищ. Место встречи - "Бисмарк". Тебя туда доставят. Есть определенный риск, но место изменить нельзя, как нельзя и отменить встречу - слишком многое на ней завязано. На всякий случай начеку будет боевая группа. Франц представит тебя Отто фон Болену. Это произойдет в его загородной резиденции.
- Все отлично спланировано. Но... - он сделал паузу. - Но у нас с тобой будет хоть полчаса? Хоть полчаса...
Катя пожала плечами. С деланным весельем сказала:
- Серега, милый. Все наши с тобой полчаса - в далеком прошлом. И я это знаю, и ты это знаешь.
Раздался едва слышный стук, видимо, ключом о металлическую калитку.
- Это за вами, герр Пауль Фойерман.
И, хотя в парке не было кроме них ни души, церемонно протянула ему руку для поцелуя...
К машине Сергея молча провел высокий широкоплечий мужчина в обычной форменной одежде шофера из богатого дома. Располагаясь на просторном заднем сидении, Сергей увидел расположившуюся там элегантно одетую женщину. Модная шляпка с сетчатой вуалью, дорогое вечернее платье, в глубоком декольте колье из бриллиантов и рубинов.
- Я - для всех посторонних - Валери Эстергази, - без улыбки сообщила она, когда "мерседес" двинулся с места и, набирая скорость, помчался на северо-восток. Вы - маркиз Антуан Легар. Здесь вы для переговоров о поставках дорогой парфюмерии, бижутерии, дамского белья. Прибыли позавчера, уезжаете завтра. Остановились у меня.
- У меня скверный французский.
- Это мы знаем. Вы сирота. Воспитывались у дяди по материнской линии в Кельне.
- Наши отношения?
- Любовники, - сказано это было так спокойно, естественно, что, пристально взглянув на сказавшую это, Сергей сдержанно засмеялся.
- Вы находите это смешным? - с оттенком легкой обиды сказала она.
- Смешным?! Я благодарен придумавшему эту легенду. Он достойно оценил мой вкус.
"Бисмарк" славился континентальной кухней. Особенно хорош был фазан, запеченный с фисташками и трюфелями. Привлекал посетителей и богатый и изысканный ассортимент вин, готовый удовлетворить самый взыскательный, капризный вкус. Кабинет был большой: зала, в которой располагался уже накрытый на четверых овальный семиметровый стол, и по бокам от нее две комнаты отдыха. Ковры, зеркала, хрусталь, картины - копии старинных немецких мастеров. И громоздкая имперская мебель.
Фотографии Франца Якоба - самые разные - Сергей изучил накануне отъезда и у себя в управлении, и в ИККИ. И не узнал, когда они с Валери, миновав главный зал и назойливо-придирчивые взгляды метрдотеля и кельнеров, вошли в кабинет. Навстречу им поднялись мужчина и женщина. Приветливо раскланялись. Сергей скользнул равнодушным взглядом по лицу мужчины, огляделся вокруг и обратил недоуменный взор на свою спутницу, словно спрашивая - туда ли мы попали? Впервые Валери улыбнулась, и он, теперь совершенно осознанно, подумал: "Бесподобно хороша моя "любовница"! Увы, лишь на людях и только на один вечер".
Река времени... В нее вливаются равно и радостные, и безрадостные дни. И был день 21 декабря 1938 года. Для всей страны праздник, а для Хрущева и его семьи - чорний сум. Никита сидел в своем роскошном киевском кабинете и, повернувшись спиной к столу, смотрел на портрет Сталина. Он пытался связаться с Самим по ВЧ, но Поскребышев сказал, что у Хозяина Ворошилов, Шапошников, Тимошенко и Кузнецов. "Срочно вызвал их Иосиф Виссарионович. Как освободится, я вас соединю".
"Конечно, поздравить с днем рождения - первое дело, - думал Никита. Первое, но не главное. Главное - совсем другое. Ленька, мой любимый первенец от любимой первой жены, от Фроси, Ефросиньюшки, Ефросиньи Ивановны Писаревой, влип в дрянную историю. Сукин сын, паршивец! Связался с бандой грабители, убийцы - исчез из дома, пропал на целую неделю. Он и раньше бывало пропадал. Но тут... Тут звонок начальника республиканского НКВД: "В КПЗ ваш сынок, Никита Сергеевич. С бандюками снюхался, спелся". И в Москву уже, сучий потрох, доложил. Я придумал повод, тотчас полетел в столицу. В ножки Хозяину бросился. Он сказал, что разберется. Ленька-Ленька, что же ты наделал?! Видать зря не лупцевал я тебя в детстве ремнем. Все жалел, ведь с четырех лет без мамки жил - Фрося от тифа в двадцать первом скончалась. Да, боком ласка выходит...
Яростной трелью взорвался телефон:
- Товарищ Хрущев, соединяю вас с товарищем Сталиным.
- Здравствуйте, товарищ Сталин.
- Здравствуй, Микита. Как дела на Украине?
- Все хорошо, товарищ Сталин. От имени миллионов украинских коммунистов, от имени всей золотой Украины поздравляю вас, наш дорогой, наш любимый и мудрый вождь и учитель, с днем рождения. Вам обязаны мы всеми победами в строительстве счастливой социалистической державы, вам желаем...
- Спасибо, Микита, - перебил его Сталин. - Всего этого наслушался я сегодня вдоволь. Насчет твоего сына Леонида. Мы тут посоветовались с товарищами и решили... - Наступила тишина и Хрущев замер, сжал трубку обеими руками так, что косточки хрустнули. - И решили, - продолжал далекий глуховатый голос, - простить его за молодостью лет.
Хрущев хотел выкрикнуть слова преданнейшей благодарности, но не мог произнести ни звука - внезапные спазмы сдавили горло.
- И один добрый совет: пусть добровольно вступит в РККА. Армия отличная жизненная школа. Вы меня слышите, товарищ Хрущев?
- Да, товарищ Сталин, - заговорил наконец Никита сквозь рвавшиеся из груди рыдания. - Отец родной, любимый, милосердный! Вовек, вовек буду помнить это. Как, чем смогу отблагодарить? Верностью, преданностью...
Сталин уже давно положил трубку, а Никита все говорил и говорил о переполнявших его сердце чувствах.
Берия, получивший запись этого разговора через день, внимательно перечитал ее несколько раз. При этом он одобрительно цокал языком - есть, есть у кого поучиться изъявлению искренней любви к гениальному земляку. Однако, порядок есть порядок - и запись эта вместе с рапортом НКВД из Киева была аккуратно положена в личное его, Берии, досье на кандидата в члены ПБ Никиту Сергеевича Хрущева. А как же, мало ли что с нами, смертными, может случиться. Завтра. Послезавтра. Подальше положишь поближе возьмешь.
ЗАДАНИЕ "КУЗЕН"
Сергей осторожно взвел курок и встал справа от двери. Посмотрел на свой любимый наган, вспомнил почему-то - с тридцать четвертого года было отменено право членов партии носить с собой личное оружие. Усмехнулся: "В нашем ведомстве это право еще остается. Даже для немногих беспартийных". Новым его ведомством было ГРУ, куда его с огромным трудом перетащил обладавший безошибочным нюхом на кадры Берзин.
Стук повторился, но не тот, условный, который он ожидал услышать. Дешевая гамбургская гостиница была построена из бросовых материалов, сквозь тонкие доски явственно доносилось чье-то сиплое дыхание. "Вышли, вышли на след, - лихорадочно думал он, - с этими друзьями шутки плохи. Нюх как у породистых ищеек. А главное - мозги работают профессионально. Тысячу раз был право Афанасий Петрович: немцы первоклассные контрразведчики. Не прощают малейшей оплошности. Какую же допустил я? Ладно, это потом, анализ потом, сейчас надо уходить. Как?" Дотянувшись до шторы, он выглянул в окно. Вдаль убегали разновысокие крыши. Неслышно открыв шпингалеты, Сергей нежным движением пальца отворил квадратную раму, держась руками снаружи за узкий подоконник, завис над оранжевой черепицей соседнего особняка. Услышав уже не стук, но грохот, доносившийся теперь из его номера, он разжал пальцы и через несколько секунд уже бежал то по довольно крутым, то по сравнительно пологим крышам объятого вечерним весельем города. Доносившиеся снизу взрывы хохота, рваные джазовые мелодии, бесцеремонный рев клаксонов надежно заглушали шум его шагов. Тот кабачок, в котором работал кельнером один из связников, был расположен в районе порта. Оторвавшись от погони, Сергей поскольку время позволяло - заскочил в недорогую парикмахерскую. Он с удовольствием отдался в руки пожилого мастера. Бритье компрессы, массаж нежили, успокаивали. "Пустяк, а ведь доставляет наслаждение". Его было насторожило, когда почти одновременно в кресла слева и справа уселись два солидных бюргера - оба в меру пожилые, оба в темных стандартных костюмах-тройках, оба удостоившие его долгого, внимательно изучающего взгляда. Однако, по беседам, завязавшимся и справа и слева между клиентами и мастерами, он тотчас понял - тревога ложная. Семейные старинные знакомые, безупречная импровизация подобного рода просто невозможна. Полулежа в кресле, Сергей медленно пролистал свежий номер "Фелькишер беобахтер", задержался взглядом на разделе объявлений. Ожидаемого сообщения все не было. Добравшись до популярного питейного заведения "Ганс и Гретхен", Сергей остановился на противоположной стороне улицы. Водрузив ногу на невысокую тумбу уличного чистильщика обуви, он с чувством досады и раздражения обнаружил, что лампочки, составлявшие первую и последнюю буквы в названии кабачка - Г и Н - горят заметно ярче, чем все остальные. Это был сигнал тревоги. Кельнер Георг завербовал электрика и тот установил остроумный реостат. Получился надежный и необычный вид оповещения. "Ребята из гестапо не зря свой хлебушек с маслицем едят, - с горечью усмехнулся он. - Провал явки в Бремене - это раз. Напали на мой след - это два. Наконец - "Ганс и Гретхен". Хорошо, если это разрозненные неудачи. А если звенья одной цепи?..."
Небольшими группами - по три-четыре человека - по улице прошли молодчики Рема. Разгоряченные шнапсом и пивом, они развязно гоготали, громко ругались, клялись, что очистят Германию от красной заразы и жидовского отребья - кровососов и захребетников. Из кабачка грациозно выплыли две расфуфыренные, раскрашенные шлюхи. Изрядно потрепанные (обеим было под сорок), они манерно изгибали руки, привычно стреляли из-под густо насурьмленных век уставшими от изломанной жизни глазами, являли миру раз и навсегда приклеенную профессиональную улыбку. Их кавалеры на ночь, молодые армейские офицеры, держались снисходительно - надменно, изысканно галантно вели своих дам под руку, цедили сквозь сигаретный дым двусмысленные скабрезные шутки. Сергей решил попытать счастья на запасной явке. О скорейшей встрече с Францем Якобом и Бернхардом Бестлейном, вожаками подполья, зависело выполнение его нынешнего задания. А выйти на них можно было только через двух его связных. Одна явка провалена. Неужели и вторая тоже? Она находилась недалеко от Оперного театра. Ночное кабаре, прима кордебалета Лола Мейбург. Сергей расплатился с чистильщиком ботинок, морщинистым, лысым, сутулым, подошел к бровке тротуара, стал голосовать такси. Офицеры с дамами пересекли улицу - видимо, им тоже нужно было ехать куда-то в центр - стали рядом с Сергеем и тоже принялись голосовать. Прохаживавшиеся невдалеке шлюхи, не заполучившие пока своего ночного клиента, напутствовали более удачливых товарок: "Сделайте этих генералов нашими постоянными ухажерами!" "Укрепим боевой дух великого вермахта!" "Минет лягушатников - победоносным нибелунгам!"
- Какой большой, какой славный мальчик! - ласково пропела, глядя на Сергея, одна из офицерских пассий.
- Шпак! - презрительно сплюнул ее кавалер. И, бесцеремонно оттерев Сергея от подъехавшего такси, пропустил дам и товарища внутрь авто. Стоя одной ногой в машине, помахал вытянутым указательным пальцем правой руки в лайковой перчатке перед самым носом Сергея, назидательно пояснил, чеканя каждое слово: "Wehrmacht ?ber alles!" С огромным трудом сдержавший себя Сергей долго смотрел вслед убегавшим в ночь задним огням "хорьха". "Был бы я волен, показал бы тебе вермахт твою перевермахт, - подумал он, досадуя на свое вынужденное бессилие и непроизвольно сжимая и разжимая кулаки. Кровавая юшка так и брызнула бы во все стороны... Подымается германская военщина, набирает силу. Цель - Drang nach osten. Помогает Америка - план Доусона. Помогают Англия и Франция - закрывают глаза на воинствующий реваншизм и нарушения всех статей Версальского договора. На свою голову глаза закрывают. Но и - чего греха таить! - мы тоже помогаем. Сотни немцев тайком обучаются в наших военных академиях и училищах. Наши комкоры и командармы натаскивают германских генералов в деле ведения современной войны. Чертежи лучших видов вооружения передаются Руру. Я понимаю - нам хотелось бы, чтобы тевтонец имел совсем другую цель - Drang nach westen. Только не может быть, не будет такого. Я это чувствую, вижу, понимаю. Неужели этого не видят в Москве? Никита, другие, те кто выше, кто на самом верху? У Сталина вся информация в руках. И его человеческий гений, и опыт, и феноменальная проницательность... Скорее всего, какой-то невероятно хитрый стратегический замысел. Не приведи Господь нам сражаться на два фронта, на западе немцы, на востоке японцы. Даром что ли ось сколачивается - Рим-Берлин-Токио. И слепому ясно - в самое наше сердце направлена эта ось... Чертовы гамбургские таксисты. Полчаса, как солдафоны и их шлюхи увели мой автомобиль. О, наконец-то дождался".
Таксист попался словоохотливый. "Весело живем! - хохотнул он, бросив оценивающий взгляд на пассажира и широким жестом указав на разноцветье реклам и праздношатающуюся публику. - В такой великолепный осенний вечер не гоже скучать одному". "Частенько вдвоем бывает такая убийственная скучища", - поддержал разговор Сергей. Выполняя его просьбу "прошвырнуться" вокруг обоих озер - Binnen-alster и Aussen-alster, шофер сделал довольно заметный крюк и теперь "опель адмирал" резво катил по Санкт-Паули. "Хвоста похоже нет, - привычно определил Сергей, которому поначалу не понравился юркий "фольксваген", норовивший то и дело их обойти. Но вот он свернул в одну из боковых улиц и "герр капитан" (как уважительно обозначил седока таксист) уселся поглубже в правый угол заднего сидения и закурил.
- Вчера я вез редкостной красоты очень даже уютную дамочку. Она все жаловалась на одиночество. Голодная я, говорит, женщина. Не на еду, значит, а на достопочтенных господ. Особенно баварцев. Вы ведь, судя по выговору, баварец, герр капитан?
- Баварец, - польщенный таким определением его немецкого, улыбнулся Сергей. - А насчет уютной дамочки... Иэх, был бы я холостяк, завалился бы к ней на всю ночку. Теперь никак не могу. Моя фрау больно ревнивая. Чуть что - драться норовит. Иной раз сердце падает в штаны от страха. Так что уж лучше не надо. А за предложение большое спасибо.
- Жаль, - со вздохом протянул таксист, - уж больно уютная дамочка. И грудь, и зад ну просто богатырские, - и он сделал рукой широкие округлые движения. "Еще как жаль, - подумал он при этом. - От такого приличного клиента и комиссионные были бы достойными. Не везет. Всю неделю не везет. Канун лунного цикла. Скорее бы она кончилась".
Кабаре было превращено в своего рода партийный клуб. Сергея об этом не успели предупредить (произошло это недели две назад), и когда стоявший на входе хмурый вышибала довольно резко потребовал: "Значок!" - он недоуменно вопросил: "Какой значок?" "Такой!" - вышибала отвернул лацкан коричневого пиджака, показывая золотую свастику в изящном круге. Секунду Сергей разглядывал своеобразный пропуск, думая как ему поступить. Улыбнулся, опустил руку в карман пиджака и протянул мрачному стражу крупную купюру.
- Мне, почетному наци, взя-т-ку?! - взревел он. Лицо его побагровело, глаза налились кровью и, казалось, готовы были выскочить из орбит, пальцы сжались в кулаки - каждый с футбольный мяч.
- Герман! - раздался вдруг из-за его спины негромкий, глубокий женский голос с артистической хрипотцой. - Это мой гость, герр Фойерман, фабрикант из Эссена.
- Фрау Лола! - вышибала не говорил, он пел бережно и нежно, теперь тоном на октаву выше. Кулаки разжались, глаза потеплели, шея - бычья шея! согнулась, склонив голову в поклоне. - Право слово, меня никто не предупредил. Я ведь...
- Ах, Герман, - фрау Лола коснулась ладонью его щеки. - Вы душка, мой добрый, милый, преданный друг. Герр Фойерман, проходите!
Герман, не поднимая головы, провожал Сергея натужно сладким взглядом. А он, протянув Лоле букет белых пышных хризантем, купленный при входе, и поцеловав обе руки, двинулся за ней по проходу между столиками, мимо бара, сцены, на которой в тот момент заезжий мим исполнял трогательную сценку "Сердце, разбитое коварной изменой", за кулисы и дальше - в ее артистическую уборную. Там, изящно бросив букет на гримерный столик, она подошла к нему и, положив руки на плечи, долго смотрела прямо в глаза, слегка склонив голову на бок. Взяла его ладонями за щеки и, закрыв глаза, нежно, едва касаясь, поцеловала в губы. Отстранилась и сквозь проступившие слезы едва слышно прошептала по-русски: "Сережка!" И это одно-единственное слово казалось вобрало в себя и восторг, и радость, и боль, и жалобу на разлучницу-судьбу...
Катя (настоящее имя Лолы) родилась в день убийства эрц-герцога Фердинанда. Ее отец, довольно крепкий середняк из-под рязанского Константинова, мужик в соку, мог бы без труда откупиться от армии - и деньжата водились, и сводный брательник писарем в уездной управе не один год штаны просиживал. Но случилось ему в конце того злополучного августа поехать в Рязань по торговому делу. Сошлись вечерком в рыночном трактире дружки-приятели, извели по три бутылки отменного первача на брата и порешили "всенепременно завтрева же иттить вусмерть дубасить и колошматить кайзеровых колбасников, супостатов и басурманов - за Веру, Царя и Отечество". И пошел Сидор Аверьяныч Лаптев окопных вшей кормить, да крупповским снарядам и пулям кланяться. И сгинул ненастной осенью в пинских болотах. Без хозяина дом сирота. Все валилось из рук солдатки Дарьи, да в конец и развалилось. Взяла она в один прекрасный день всех своих пятерых девок - мал мала меньше - и подалась в Москву. Как говаривал ее покойный муженек - "разгонять тоску". Мыкалась по людям, ни от какой работы не отказывалась - стирала, прибирала, кухарничала. Жили в каморке свекра, знатного сапожника, горького пьяницы и добрейшей души человека. В декабре семнадцатого перебрались в хоромы карамельного заводчика на Люсиновке. Получили на семерых две большие светлые комнаты. Семью выручал заработок Аверьяна Данилыча. Но зимой двадцать первого ушел он однажды отдавать заказ - шевровые сапожки - какому-то красному командиру, да так и не вернулся. Надо полагать, замерз где-нибудь. Его и не искали. И то правда где искать-то? В ту зиму вся Москва умирала. От холода, от голода, от беспросвета. Дарья даже не плакала. Ни сил, ни слез не было. Все по мужу выплакала. А жить все одно надо. Только вот как? Впрочем мир не без добрых людей. Сосед, из такой же голытьбы, подсказал: в райсовете уборщица требуется. Не жизнь, а рай - зарплата, рабочая карточка, пособие на детей. Дарье помогли определить девочек на учебу. Катя с самых малых лет любила танцевать и петь. Бывало одна, совсем еще кроха, без гитары или гармони, закружится, затянет чистым голоском:
"Когда б имел златые горы
И реки, полные вина,
Все отдал бы за ласки взоры,
Чтоб ты владела мной одна".
Мать упросила заврайнаробразом направить ее в музыкальную школу: "Ну и что, что не знает она музыкальну грамоту? Она смышленая, осилит". И ведь осилила. И музыкальную школу, и музыкальное училище. И стала бы наверняка и заслуженной, и народной. Но однажды попала под заинтересованный взгляд экспертов-психологов НКВД. В ходе негласной проверки обнаружились у Катюши феноменальные способности к языкам. И вскоре попала она в трехгодичную школу разведки. То ли природная склонность к авантюрным приключениям способствовала этому, то ли желание пожить за границей, то ли добротно привитое и умело воспитанное Комсомолом чувство гражданского долга. А скорее всего и то, и другое, и третье.
В этой школе Сергей и встретился с Катей. Первое взаимное восприятие было откровенно негативным. Ей не понравился чересчур волевой подбородок, чересчур снисходительный взгляд, чересчур уверенная манера держаться. Ему показалось излишне игривой мушка (как выяснилось потом - естественная) на левой щеке; излишне требовательный взор огромных темно-серых глаз, излишне гордая осанка и поступь. "О, новоявленный Цезарь!" - фыркнула она мысленно. "Ни дать, ни взять - принцесса шемаханская", - усмехнулся про себя он. Встречались слушатели школы крайне редко. Расположена она была довольно далеко от столицы, в лесистой местности. Увольнения давались крайне редко. Большинство занятий проводилось строго индивидуально. Жили слушатели раздельно, в противоположных крыльях длинного двухэтажного корпуса. Аскетизм почитался добродетелью. Практиковались лишь совместные праздничные вечера да летние и зимние спартакиады. И сблизили Сергея и Катю спорт и самодеятельность. В свободное от занятий время истово резались в волейбол. Команды были смешанными, и Катя, у которой был отменный пас, становилась под Сергеем, чей "гас" славился на всю школу и силой и расчетом. В легкой атлетике оба увлекались метанием диска. И были отчаянными энтузиастами восточных единоборств. И, наконец, школьные концерты украшали их сольные номера. Катя с блеском исполняла баркаролу и польку, румбу и чардаш, лихую новоорлеанскую чечетку и не менее лихое севастопольское "яблочко". Сергей пел "У сосiда жiнка была..." и "Славное море, священный Байкал..." - и смеялись и плакали и безусые юнцы, и видавшие виды седовласые воины с рубцами и шрамами.
От любви до ненависти - и наоборот (как это было сначала у наших героев) - один шаг. Однажды после новогоднего концерта зашел Сергей в крохотную уборную, где Катя снимала грим. Молча обнял ее. И поцеловал в губы. И она ответила ему. Она была счастлива, ей не надо было никаких слов, она видела, знала - любима. И завертелся, закружился, забурлил роман, бывший какое-то время в центре внимания школы. Руководство, психологи и аналитики стали строить планы на будущее: такая идеальная парочка нелегалов, естественная парочка, никому и во сне ни снилась. Только вот беда - гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. Овраги эти - человеческий характер, страсти-страстишки, грехи-грешишки. Однажды вечером забежала Катя в пошивочную мастерскую, принадлежавшую школе, какой-то свой заказ забрать. Свет горит, но в приемной никого. Она заглянула в швейный цех и обомлела. Ее Сереженька бесстыдно, при полном свете дюжины ярких ламп занимался любовью с белошвейкой Тонькой. Несколько секунд Катя, прижав руки к груди, смотрела на них расширенными от ужаса глазами. Выкрикнула дурным голосом: "Развлекаешься, изменник!" и выскочила вон, размазывая брызнувшие слезы по щекам. Какая уж после этого любовь, какая идеальная парочка нелегалов. Катя и Сергей до выпускного вечера почти год - едва двумя-тремя фразами обмолвились. На выпускном, "приласкав стаканевич коньячевского", он отважился на попытку "навести мосты". Улучив момент, когда Катя осталась одна, он быстро подошел к ней и, хмуро глядя в пол, сказал:
- Прости, если можешь. Бес попутал.
- Если бес попутал, то Бог и простит.
- Люблю, - упрямо произнес он, теперь глядя исподлобья ей прямо в глаза.
- Какая там любовь! - не отводя взгляда, она тоскливо вздохнула. Так, похоть, Сереженька, кондовая похоть.
Подошли люди. Разговор, едва начавшись, прекратился. "Он и не мог состояться, - заметила про себя Катя. - Ни к чему. Предмета разговора нет".
И вот теперь, спустя два года, они встретились впервые, и где - в Гамбурге, он - Пауль Фойерман, она - Лола Мейбург. Германия. Немцы. Судьба.
- Где можно поговорить? - шепотом спросил Сергей и громко, весело: Фройлайн Лола, у вас здесь так душно. А я хотел бы рассказать о вашей тетушке и друзьях. Все так о вас скучают, так гордятся вашими сценическими успехами!
Катя кивнула, быстро сняла грим, переоделась. Через черный ход они вышли на тихую зеленую улочку и вскоре оказались в небольшом, густо заросшем ветвистыми деревьями и декоративным кустарником парке.
- Здесь редко кто бывает, - заметила Катя. - Это частное владение графа Эктилани. Граф, почитатель моего таланта, сам вручил мне ключи.
- Ты не изменилась. Разве чуть-чуть.
- Что - подурнела?
- Напротив.
Она благодарно коснулась пальцами его щеки:
- Серега (так она звала его только в пору любви), три дня назад мы раскрыли провокатора.
- Провал явки в "Ганс и Гретхен"...
- Его работа. И информацию, что из Москвы будет контролер, то есть ты, тоже он выдал.
- В гостинице ко мне уже пожаловали визитеры. Ушел с трудом.
- Работать становится все труднее, - Катя достала сигарету, предложила Сергею. - На новый режим работают старые профессионалы. Работают рьяно, остервенело, боятся, что их выкинут в отставку. Молодые, зараженные идеологией "Mein Kampf", дышат им в затылок, карьеру стремятся сделать скорую. Ведь впереди целая тысяча лет рейха, надо детей и внуков обеспечить местом под солнцем. Ты что - так и не закурил?
- Нет. Как-то не получилось, - словно извиняясь, безрадостно протянул он.
- А я вот... - она достала зажигалку, затянулась. - Мы, конечно, не знали, что едешь ты. Но провокатор откуда-то получил твой словесный портрет.
- Он мог получить его только из Центра.
- Да, - согласилась Катя. - Есть работа для наших контрразведчиков. Теперь так - у тебя две встречи, после которых мы вывезем тебя во Францию. Скорее всего завтра. Добро Москвы есть. Через час, - она посмотрела на свои часики, - через час с четвертью ты встретишься с Францем Якобом. Достойный товарищ. Место встречи - "Бисмарк". Тебя туда доставят. Есть определенный риск, но место изменить нельзя, как нельзя и отменить встречу - слишком многое на ней завязано. На всякий случай начеку будет боевая группа. Франц представит тебя Отто фон Болену. Это произойдет в его загородной резиденции.
- Все отлично спланировано. Но... - он сделал паузу. - Но у нас с тобой будет хоть полчаса? Хоть полчаса...
Катя пожала плечами. С деланным весельем сказала:
- Серега, милый. Все наши с тобой полчаса - в далеком прошлом. И я это знаю, и ты это знаешь.
Раздался едва слышный стук, видимо, ключом о металлическую калитку.
- Это за вами, герр Пауль Фойерман.
И, хотя в парке не было кроме них ни души, церемонно протянула ему руку для поцелуя...
К машине Сергея молча провел высокий широкоплечий мужчина в обычной форменной одежде шофера из богатого дома. Располагаясь на просторном заднем сидении, Сергей увидел расположившуюся там элегантно одетую женщину. Модная шляпка с сетчатой вуалью, дорогое вечернее платье, в глубоком декольте колье из бриллиантов и рубинов.
- Я - для всех посторонних - Валери Эстергази, - без улыбки сообщила она, когда "мерседес" двинулся с места и, набирая скорость, помчался на северо-восток. Вы - маркиз Антуан Легар. Здесь вы для переговоров о поставках дорогой парфюмерии, бижутерии, дамского белья. Прибыли позавчера, уезжаете завтра. Остановились у меня.
- У меня скверный французский.
- Это мы знаем. Вы сирота. Воспитывались у дяди по материнской линии в Кельне.
- Наши отношения?
- Любовники, - сказано это было так спокойно, естественно, что, пристально взглянув на сказавшую это, Сергей сдержанно засмеялся.
- Вы находите это смешным? - с оттенком легкой обиды сказала она.
- Смешным?! Я благодарен придумавшему эту легенду. Он достойно оценил мой вкус.
"Бисмарк" славился континентальной кухней. Особенно хорош был фазан, запеченный с фисташками и трюфелями. Привлекал посетителей и богатый и изысканный ассортимент вин, готовый удовлетворить самый взыскательный, капризный вкус. Кабинет был большой: зала, в которой располагался уже накрытый на четверых овальный семиметровый стол, и по бокам от нее две комнаты отдыха. Ковры, зеркала, хрусталь, картины - копии старинных немецких мастеров. И громоздкая имперская мебель.
Фотографии Франца Якоба - самые разные - Сергей изучил накануне отъезда и у себя в управлении, и в ИККИ. И не узнал, когда они с Валери, миновав главный зал и назойливо-придирчивые взгляды метрдотеля и кельнеров, вошли в кабинет. Навстречу им поднялись мужчина и женщина. Приветливо раскланялись. Сергей скользнул равнодушным взглядом по лицу мужчины, огляделся вокруг и обратил недоуменный взор на свою спутницу, словно спрашивая - туда ли мы попали? Впервые Валери улыбнулась, и он, теперь совершенно осознанно, подумал: "Бесподобно хороша моя "любовница"! Увы, лишь на людях и только на один вечер".