Берг Кэрол. Разоблачение (Рей-Киррах - 2)

   - Конечно, вы можете разглядывать меня сколько угодно, - заговорил он на одном из манганарских диалектов. - Тут особо не на что смотреть, так всегда говорила моя мама, и сложно судить о том, какой я человек, если исходить только из внешности. Обо мне могут рассказать мои поступки.
   - Тогда говори.
   - Я всего лишь бедный жрец могущественного Долгара. Мы с моими братьями служим нашему святому хозяину, давая приют детям, оставшимся без семьи из-за войны, болезней или по иным причинам. Мы ни о чем не спрашиваем, лишь бы нас не беспокоили. Этого достаточно?
   Его слова и его взгляд казались искренними, в них не было никакого подтекста или обмана. Мне даже стало стыдно, когда я перестроил восприятие и посмотрел в глубь него. Наверное, на него уже смотрели так. Я не знал, кто еще из эззарийцев приходил сюда, вручая свои судьбы в костлявые руки этого человека. Но узнаю... а он не отводит взгляда. Очень странно... Вижу простого хорошего человека без особых амбиций, человека, живущего в мире с собой. Ничего настораживающего или пугающего. Когда я вернулся к обычным ощущениям, у меня на миг закружилась голова. Так иногда бывает, когда вы вдруг теряете равновесие и знаете, что в следующий миг упадете, несмотря на то что только что твердо стояли на земле... Так случалось, когда я прыгал с утеса в чужую душу и расправлял крылья, чтобы превратить падение в полет. Я решил, что это из-за моей ненависти к городу, из-за усталости, вызванной им. Краски, лица, дерзийцы с мечами, птица, пролетевшая мимо моего лица, нищие, белые кинжалы на стенах, флаги и снова лица.
   - Хватит церемоний, - заявил я, отхлебывая из кружки, чтобы хоть как-то оправдать головокружение. В комнате стало совсем душно. - Вы знаете, кто я. То есть я хочу сказать, что вы видели таких, как я, раньше. Эззарийцев легко можно было отличить от представителей прочих народов Империи, так же как и темнокожих тридян. Мы долгие годы безуспешно разрабатывали заклинания, которые могли бы помочь замаскировать внешность, но они действовали не дольше нескольких минут.
   - Точно, - ответил он. - Но я не знаю ваших тайн и знать не хочу. - Он подался вперед. - А теперь не хотите ли вы рассказать мне, что привело вас сюда? Вы не просто посланец от ваших. Вы не принесли с собой младенца, разве не так?
   - Так.
   Его лицо окаменело.
   - Вы не собираетесь случайно препятствовать нашей деятельности?
   - Нет. Конечно нет. - Теперь, когда настала пора, я не знал, что сказать. - Расскажите мне... вы видели... то, что мои соотечественники приносили вам?
   - Проклятие! Детей, клянусь глазом Долгара, это были дети.
   - Дети... Они нормально развиваются? Здоровы? Счастливы? - "А вдруг они подрезают птицам крылья, поджигают детей в колыбелях или убивают их до того, как они научатся ходить?"
   - Мы заботимся обо всех детях, которые попадают к нам. Мы даем им все, что можем дать: пищу, лекарства и остальное.
   - Вы не ответили мне. - Оказалось, что я не могу взглянуть ему в глаза.
   - А почему я должен отвечать? Вы же не перестанете приносить их? Или вы можете сделать что-то лучше, чем мы? Что тебе до того, как идут наши дела? Мы не продаем их в рабство. Мы не торгуем ими и не заключаем сделок. Наш бог требует, чтобы мы делали все, что можем. Так мы и поступаем.
   В его словах не звучало неприязни, он просто спокойно рассуждал. Но я чувствовал... я знал, что за его словами стоит что-то большее. И он не оставил мне ничего, что я мог бы поставить ему в вину.
   - Чего ты хочешь? - Он явно не собирался отвечать на мои вопросы, пока у него не появится на это причина. И я ответил:
   - Несколько месяцев назад к вам привезли младенца. Его привез одноглазый человек, ученый...
   - Я помню его. Добрый человек. Насколько я припоминаю, у него не было навыков общения с младенцами - и с большими городами тоже. Я принял его и заключил соглашение. Для жреца моего бога невозможно отвергнуть просьбу одноглазого человека.
   Я вспомнил, что враги Долгара выкололи ему один глаз, прежде чем сжечь. Счастье, что жрецам достало кругов из золы и пары ожогов, не хватало еще, чтобы они стремились и внешне выглядеть как их божество.
   Я отпил глоток из кружки. Потом поерзал на своем ящике. Потом снова посмотрел на жреца. Он сидел так неподвижно, что почти сливался с тенью. У меня не было причин ходить вокруг да около. Единственное, что я могу, довериться ему и получить его доверие взамен.
   - Этот ребенок - мой сын. Я приехал взглянуть на него и... - "И что? Забрать его с собой? Куда? Что я знаю о детях?" Всю дорогу я отгонял от себя эти проблемные вопросы, уверенный, что ответы придут сами, когда настанет время. Но теперь, когда темноглазый человек смотрел на меня, ожидая, я понятия не имел, что мне делать. - Он должен быть со своей семьей, - выдавил я наконец.
   - Его семья отвергла его.
   - Меня не было... - Я тут же прикусил язык. Не мог же я сказать ему, что был там, где не бывают обычные смертные, сражаясь с чудовищами, которых он не видел даже в кошмарах, парил на крыльях по волнам безумия и страха. Неграмотный манганарский жрец не понял бы этого.
   - Я даже не видел его. Моя жена отослала ребенка прочь, прежде чем я узнал о его существовании. Я думал, что он умер.
   Его голос по-прежнему был мягким и ровным, но я услышал в нем глубоко запрятанный праведный гнев.
   - Если вы говорили с тем одноглазым человеком, который привез ребенка, он должен был рассказать о нашем соглашении. Мы заключили его до того, как я прикоснулся к ребенку. Мы не задаем вопросов, и мы не отвечаем на них. Если соглашение заключено, пути назад нет. Вы свободны от нежеланной ноши. Ребенок тоже свободен. - Он резко поднялся, так что его бочка отъехала в сторону и упала в угол. - Если то, что вы сказали, - правда, я сожалею. Но вы опоздали. Могу ли я благословить вас, прежде чем вы уйдете?
   Я тоже встал, заставляя себя успокоиться. Если бы я убил его, это не привело бы ни к чему хорошему. Я вцепился в столешницу.
   - Это мой сын. Прошу вас. Я сделаю все, что вы скажете. Вы должны...
   - Я ничего не должен! - Он перегнулся через стол, выплюнув мне в лицо эти слова. - Я поклялся, что он будет жить в безопасности. У меня нет способа узнать, что вы сделали с человеком, принесшим его сюда, или с вашей женой, если ребенок действительно ваш. Может быть, он нужен вам для отправления каких-нибудь ваших дикарских обрядов. Вы совсем не просты, мой друг. Даже необразованный жрец способен это понять. За вашей сдержанностью слишком хорошо видны ярость и сила. И чтобы выполнить волю моего бога, я должен быть осторожен и обязан предполагать самое худшее.
   - Я не причиню ему вреда. Так же как и вам. Это последнее...
   - Дети, которых мы принимаем, свободны от своей судьбы, мы не отправляем их назад. Вы можете сделать со мной все что угодно, хотя вы должны понимать, что, если я не вернусь, мои собратья больше никогда не придут сюда. - Он протянул мне руку. - Если вы беспокоитесь о ребенке, оставьте его там, где он находится.
   Я не обратил внимания на его жест. Я старался найти слова, причины, которые убедили бы его, доказательства того, что я неопасен. Но я ничего не мог придумать. Все, что он сказал, было правдой.
   Жрец пошел к двери, у которой суетился внезапно проснувшийся хозяин, впускавший еще троих в неожиданно заполнившееся народом помещение. Еще пара шагов, и он исчезнет. Я растолкал посетителей и рванулся к нему.
   - Нет ничего, что могло бы вас убедить?.. - Он остановился у двери, молча и внимательно посмотрел на меня.
   - Я не согласен с вами, - продолжил я. - И не в том, что вы думаете. Но я благодарю вас за то, что так серьезно относитесь к своим обязанностям. Я не мог бы желать лучшего.
   Он воспринял мои слова как великий дар, который не узнал сразу. Ему понадобилось время, чтобы подержать его в руках, рассмотреть со всех сторон, чтобы наконец увидеть, что это такое. Через миг он вернул подарок.
   - Вам не о чем беспокоиться. О нем будут хорошо заботиться.
   Я вышел за ним в переулок и подождал, пока он смешается с толпой на углу. Я ни на что не надеялся, когда благодарил его. У него не было причин думать обо мне лучше, чем он думал. Но даже если моя откровенность не смогла вызвать его на разговор, я не собирался отступаться сразу. Как только его подхватил людской поток, я помчался по переулку и, тоже смешавшись с толпой, пошел за ним.
   ГЛАВА 8
   Я был отличным следопытом. Мои способности, утерянные в рабстве, еще не восстановились в полной мере, но я уже мог обнаружить в океане след, оставленный проплывшей час назад рыбы. Я видел, на какой ветке сидела накануне птица. Я мог расслышать звон в воздухе, оставшийся от прошедшей женщины, и понять, что это была именно женщина, а не мужчина. Большинство моих магических задатков были ниже среднего, хотя чувствами я пользовался прекрасно. Это было необходимо для моей работы. Но жреца я потерял, не прошли мы и двух сотен шагов по улицам Вайяполиса.
   Я стоял, набычившись, посреди суетливого торгового города на востоке Империи. "Потерял. Тебя надо повесить за некомпетентность". Я несколько минут просто тупо водил головой из стороны в сторону, пытаясь понять, что делать дальше, потом решил, что лучше просто идти вперед. То, как заволновалась, расступаясь, толпа, означало приближение рикки, дерзийского чиновника, следившего за порядком на рынке. Там, откуда отхлынула толпа, раздался удар и душераздирающий вопль, на миг заглушивший другие шумы города. Наверное, рикка поймал вора или мошенника и теперь по его приказу виновному отсекли руку или отрезали нос. Так поступали с теми, кто не был дерзийцем. Миг спустя замершая жизнь снова пошла своим чередом... для всех, кроме несчастной жертвы. Глупец. Мне не нужны были столкновения с дерзийцами.
   Я бесцельно прошелся по рынку, потом купил жареного цыпленка у тридянки, истекающей потом над маленькой жаровней, и горячего хлеба у оборванного однорукого мальчишки-манганарца.
   - Да защитит тебя Долгар! - произнес он, когда я дал ему медную монетку из остатков того запаса, которым снабдил меня Александр перед моим отъездом из Загада.
   - Скажи мне, - я уселся на теплый камень рядом с мальчишкой, чтобы съесть свой обед, - ты не знаешь, где живут жрецы Долгара, какое-нибудь уединенное место, но недалеко от города? - Оно не могло быть далеко, поскольку встреча была назначена людьми из Терины через три дня, а езды от нее до Вайяполиса было сутки.
   - Жрецы живут в гробнице, - ответил оборванец, мотнув головой в ту сторону, откуда я пришел. - Других мест я не знаю.
   Гробница. Ну конечно! Я сунул в руку изумленному мальчишке ногу от своего цыпленка, запихнув остальное в походный мешок, и отправился в сторону гробницы бога-героя.
   Сама гробница походила на грязную пещеру, но была очень интересно украшена. Стены и потолок были полностью покрыты осколками металла. Кусочки меди, железа, жести и бронзы, которые удалось найти почитателям бога, были нарезаны квадратиками или треугольниками и прилеплены грязью ко всем поверхностям. Те, у кого не было металлов, приносили сюда свечи или простые глиняные лампы, которые причудливо освещали мозаику. Посвятившие себя Долгару, бедному и скромному богу-воину, надеялись в один прекрасный день создать для него новые доспехи, чтобы он мог сражаться с другими богами. Я нашел жреца в коричневой рясе и спросил его, есть ли за городом какой-нибудь монастырь, принадлежащий его ордену.
   - Ты хочешь посвятить свою жизнь святому Долгару?
   - Я не живу своей жизнью, - ответил я. - Но я привык быть один, возможно, монашеская жизнь подойдет мне. В последнее время меня тянет к Долгару, и я много слышал о его жрецах и той пользе, которую они приносят.
   Жрец был стар, его кожа совсем сморщилась и потемнела, он с сомнением покачал бритой головой:
   - В монашеской жизни много трудностей. Служение. Отсутствие удовольствий. Молодые люди вроде тебя... образованные, если судить по твоей речи... знавшие лучшие дни... Уж и не знаю, сможешь ли ты по-настоящему работать. - Судя по всему, у него было очень плохое зрение.
   Первый час я терпел его наставления, предостережения, бесконечные вопросы о моих предках и их богах. Похоже, ему нечем было заняться в этой гробнице. После двух часов я стал подумывать о каком-нибудь заклинании, которое могло бы прервать поток его речей, но все-таки не стал ничего предпринимать. Только когда прошло три часа, а он ни словом не намекнул о местонахождении монастыря, все еще задавая мне вопросы о месте, дне, часе и минуте моего рождения, необходимых ему для составления моего гороскопа, и о моей готовности отказаться от мяса, женщин, мытья и науки, для того чтобы присоединиться к его братьям, я начал терять терпение. Я предложил ему пройти со мной в пивную, чтобы подробнее обсудить все. Мы не пошли к Фейдору. Мы нашли другое место, забитое народом и бочонками эля. Их содержимого хватило для утоления жажды человека, способного говорить часами и не сказать ничего. Я узнал то, что хотел.
   Я провел ночь в пшеничном поле, отсыпаясь после чрезмерного количества пива и двухдневного перехода. Потом встал и пошел вверх по крутому склону в сторону монастыря. На вершине холма, засаженного деревьями, сверкало под солнцем серое каменное сооружение. На террасах были разбиты огороды, кое-где узнавались растения вроде лука и картофеля, но в основном здесь росли буйные травы. Размеры постройки впечатляли: три этажа огромных каменных блоков, толстая стена, железные ворота, башни на углах. Однако это здание не было крепостью. Каменные внешние стены уже давно не чинили, несмотря на то что корни и усики лиан почти совсем разрушили их в некоторых местах - каменная крошка кучками лежала на земле.
   Никто не вышел, когда я позвонил в колокол. Немного подождав, я толкнул ржавые ворота и вошел в заброшенный двор, когда-то вымощенный кирпичами. Повсюду буйно разрастались сорняки. У внутренней стены пестрели садовые цветы, но зеленая лужайка между двором и самим зданием монастыря давно уже не подстригалась, трава торчала лохматыми кочками.
   - Здравствуйте! - прокричал я, остановившись у колодца на середине двора. Никто не появился.
   Я осмотрелся, никого не увидел ни на улице, ни в окнах, потом подошел к двери монастыря и толкнул ее. Я переходил из кельи в келью, пробираясь через обвалившиеся куски древних камней. Несмотря на простоту и строгость, принятые в подобных местах, окна, смотревшие в синие небеса Манганара, были потрясающе красивы. Тяжелые деревянные ставни, о которых заботились лучше, чем о внешних стенах, можно было плотно закрыть, чтобы оградить себя от холодного зимнего ветра с равнин. В одной комнате я обнаружил длинный стол со скамьями вдоль него. На стене висела полка с чашками и мисками. Но со всех стен свисали ажурные паутины, и никто не вышел на звук моих шагов. Монастырь был пуст.
   Двойные двери в глубине трапезной вели на кухню с погасшими печами и пустыми столами. Рядом с трапезной я нашел комнату, в которой делали свечи и что-то шили из кожи. Повсюду валялись обрывки кож, виднелись лужицы воска и застывшего клея, столы были усеяны дохлыми мухами. В следующей комнате обнаружился длинный стол в темных пятнах и шкаф с разбитыми горшками. Сначала я решил, что это скрипторий, но когда я коснулся пальцами темных пятен на столешнице, то почувствовал не слова, а кровь, боль и смерть. Наверное, комната хирурга. С тяжелым сердцем я закончил осмотр первого этажа и направился к главной лестнице.
   На следующем этаже я обнаружил пятьдесят крошечных комнаток, в нескольких из них на полу лежали тонкие соломенные подстилки, большая часть комнат была пуста. На третьем этаже оказались детские спальни. Два длинных помещения, несколько крошечных грязных матрасов На полу солома, у стены стол с корытом и кувшином В одном углу я нашел обгрызенную мышами тряпичную куклу, на тряпке было нарисовано смеющееся лицо. А на стенах... Я улыбнулся, несмотря на сжатое тисками сердце. На длинной стене сохранились сделанные углем рисунки рожицы и схематические человечки, солнце и деревья, страшноватого вида лошади и еще отпечатки множества маленьких ладошек. Прошли годы с тех пор, как здесь были дети.
   Обессиленный бессмысленным путешествием, я встал у окна и долго смотрел на зеленые равнины Манганара, позволяя теплому ветру обдувать мое запыленное лицо. От открывающегося из окна вида захватывало дух. Плавные изгибы широкой реки сияли под солнцем. По обоим ее берегам в сторону города тянулись бескрайние поля пшеницы. А на западе виднелась темная полоса Императорской дороги, широкого ровного пути, ведущего из Загада в самое сердце Азахстана, а потом дальше на восток. Если дети, жившие в этих комнатах, не принадлежали миру, они хотя бы могли видеть, как он проходит мимо.
   Я потерял его. Ни один ребенок уже не вернется в это место.
   Три дня спустя я сидел у источника, на перекрестке, в тени длиннолистого дерева. Я пил чудесную холодную воду и пытался разобраться с несколькими проблемами: с деньгами, дальнейшими целями и тоской по дому.
   С деньгами, поскольку мои несколько зенаров почти кончились, было бы глупо тратить остатки, не зная, куда я пойду и зачем. Когда я вернулся к гробнице, там уже никого не было. Старуха, следившая за лампами, заявила, что здесь уже лет десять нет никаких жрецов. Долгар проигрывает в популярности новым дерзийским богам. Я вернулся в переулок и не нашел там белого кинжала, а в пивной хозяйничал совсем другой человек. Я расспросил каждого в городе о Долгаре и его жрецах, никто ничего не знал. Я решил, что единственное, что мне остается, - отправиться обратно в Терину и попытаться снова взять след. И я отправился. Но, пройдя несколько лиг, я остановился. Я вдруг понял, что не найду там ни одного человека из тех, что указали мне дорогу в первый раз.
   Что до моих целей, даже если я найду своего сына, что я смогу ему предложить? Жрец понял это. Я умел сражаться. Я жил этим. Я дышал этим. Каждый день своей жизни я оттачивал умение убивать. Что мое умение даст ребенку? Лучше ему остаться с неграмотным, но добрым жрецом, чем с человеком, постоянно общающимся с демонами.
   Когда нет денег и цели, очень трудно противостоять тоске по дому. Несмотря на обиду, я мечтал о зелени и деревьях, дожде и тихих днях. Я не собирался снова покидать дом. Эззарианские Смотрители редко пересекали границы страны, даже когда их было много. Наша сила и наша жизнь тесно связаны с деревьями и холмами и с той работой, которой мы живем. Я должен быть дома, среди своих, узнать, что же все-таки произошло, - хотят они этого или нет. Хотя после Кол-Диата мне больше не снилось снов, меня преследовали воспоминания о поглощающей меня тьме. Я убедился, что должен изучить, исследовать, узнать самого себя, даже если для этого придется отдать себя в руки Каддока. Но я не мог вынести мысли о том, что по возвращении в Эззарию мне придется просто работать на полях, выслушивать советы Каддока и жить под одной крышей с женщиной, которую я больше не хотел знать. Безвыходное положение.
   Поэтому я просто сидел у ручья, пил воду и смотрел, как бедное семейство, состоящее из трех братьев, их жен и детей, грузится в телеги, чтобы ехать дальше к новой жизни, ожидающей их на границе. Я хотел бы поменять свои печали на их простые страхи и надежды.
   Озарение часто подобно вспыхнувшей в мозгу молнии, но я никогда не думал, что оно может принимать четкие контуры. Я наклонился над водой, чтобы снова наполнить чашку, и вдруг увидел мысленным взором монстра с длинной шеей, кожистыми крыльями, изрыгающего огонь. Это чудище не было страшным и не производило впечатления живого, это был просто образ из дерзийских легенд. Я улыбнулся и прошептал слова, которые показались бы странными любому постороннему слушателю:
   - Где же вы, мой повелитель? И почему вы ищите меня после такого долгого перерыва?
   Через несколько месяцев после моего возвращения в Эззарию я услышал новость о том, что наследник престола женился на прекрасной женщине, которая когда-то помогла мне спасти его жизнь. Я послал ему на свадьбу небольшой подарок - нефритовую статуэтку гирбеста, легендарного дерзийского чудовища. Я не приложил к ней ни записки, ни подписи, поскольку был уверен, что он догадается, от кого эта безделушка, и вспомнит нужное слово, когда захочет увидеть меня. Я научил его одному заклинанию, когда мы бежали из Кафарны, и именно это заклинание было наложено на статуэтку гирбеста. Я понятия не имел, сколько времени ему понадобится, чтобы добраться до указанного в заклинании места встречи, но больше идти все равно было некуда. Я был счастлив, что мои сомнения разрешились сами собой, и через полчаса я отправился на встречу с человеком, который когда-то купил меня за двадцать зенаров.
   Место, указанное мною в заклинании, находилось в пустынях Южного Манганара, как раз у подножия гор на границе с Эззарией, в двух днях пути от моего дома. Я понятия не имел, где окажется Александр, когда я понадоблюсь ему, но сам я не хотел надолго расставаться со своей работой. Я старался выбрать безлюдное место, где никто не обратит внимания на встречу дерзийского принца с эззарианским волшебником. Поэтому я решил остановиться на развалинах, которые мы называли Дазет-Хомол, Дворец Колонн.
   Дазет-Хомол был еще одной постройкой, оставленной неведомыми строителями древности. В лишенной растительности земле, слишком каменистой для деревьев, слишком пустынной для стад, слишком знойной и сухой, чтобы привлекать сюда людей, эти таинственные мастера установили длинный ряд двойных колонн. Колонны были простыми белыми цилиндрами, слегка сужающимися кверху, ничем не украшенные, если не считать каких-то знаков, начертанных на уровне глаз человека среднего роста. Они были выбиты на одной для всех колонн высоте, и сами колонны были совершенно одинаковыми. Знаки, как казалось, тоже ничем не отличались. Каждая пара колонн отстояла от другой на расстоянии шестидесяти шагов, колонны в паре были поставлены в тридцати шагах друг от друга, а в высоту они достигали приблизительно двадцати пяти шагов. Ряд тянулся строго с севера на юг через невысокие холмы и долины, нигде не прерываясь, не считая нескольких колонн, которые разрушились от землетрясений. Место было очень странным и служило неизвестным целям. Эззарианские ученые не один год бились над загадкой Дворца, они целыми месяцами проводили раскопки, измеряли и высчитывали, разглядывали знаки. Они собрали сотни легенд об этом месте, включая легенды давно несуществующих народов. Но нигде поблизости не было никаких признаков города или другого оплота цивилизации. Никто не сумел разгадать значения знаков на колоннах, которые все-таки оказались разными при пристальном изучении.
   Все дни, пока ждал Александра, я носился вверх-вниз по холмам и барханам, чтобы не потерять форму и силы, и иногда бегал между колоннами, размышляя об их назначении и людях, оставивших их после себя. Выточить, перевезти и установить такие махины, строго ориентировав их по сторонам света, было непростой задачей. Что заставило их возвести Дворец? Может быть, они чувствовали исходящую от этого места силу, как мы чувствуем силу эззарианских деревьев. Как и все подобные развалины, место сочилось мелиддой. Я ощущал ее в тенях, наползавших на холмы на закате солнца. Чувствовал ее в нагретом камне колонн, когда прислонялся к ним спиной. Видел ее в могучих контурах, тянущихся к звездам, когда смотрел на них бессонными ночами. Почти осязал ее в гуляющем между рядами ветре. Я проводил пальцами по начертанным знакам, стараясь уловить их смысл, хотя и знал, что столетия исследований не принесли результата. Дазет-Хомол оставался загадкой.
   ...Я ждал восемь дней. Бегал, спал, охотился на кроликов и птиц, чтобы не умереть с голоду, вспоминал песни и упражнения для тренировки ума. Вернувшись к почти забытой привычке моей юности, я создал круг священного огня и подолгу стоял в нем на коленях, как делал Вердон, находясь между небом и землей. Я молил о мудрости, чтобы найти путь, и о силе, чтобы суметь следовать по этому пути, молил сына бога Вердона, который уступил небесный трон своей смертной матери, о снисхождении. Сейчас было не время для отчаяния, безумия и горя, как это было в Кол-Диате. Это было время "между". Между жизнями. Между страхами. Между страданиями. Наверное, меня можно было назвать отшельником. В эти дни я понял: ничто не связывает меня с другими людьми. Вокруг меня были только воздух и небо, звезды и сны.
   Да, когда спустилась ночь, мне снова приснился замерзший замок, его призрачные обитатели и еще наползающая на меня тьма. На этот раз у меня не было лихорадки. Я позволил себе смотреть этот сон. Хотел понять. В холоде и тишине, куда я погрузился, я открыл себя тьме и начал слушать. Постепенно голос начал обретать форму, стало возможно различать слова. "Гроза идет, шептал голос. - Дней все меньше. Может, мы вместе посмотрим мир, ты и я?" Я не знал, как ему ответить или как дать понять, что слышу его.