Когда мы сделали противокорабельную ракету, мне удалось настоять, чтобы летчики Анохин и Павлов были удостоены звания Героя Советского Союза. Амет-Хан Султан, тоже замечательный летчик-испытатель, стал дважды Героем Советского Союза еще в войну. На его счету было полторы сотни воздушных боев и три десятка сбитых немецких самолетов. Сбитых лично. А еще два десятка — в составе группы. И как летчик-испытатель он оказался на высоте — участвовал в испытаниях свыше ста машин.
   И я, и мои товарищи считали, что он должен стать трижды Героем. Он бесспорно этого заслуживал. К сожалению, на это не пошли. Амет-Хан Султан, по национальности крымский татарин, был вычеркнут из списков…
   Когда говорят, летчик от Бога, это о таких, как Султан. Окончив до войны авиационную школу, он был летчиком-истребителем, командиром звена, эскадрильи, помощником командира полка. Очень симпатичный человек, если хотите, типичный летчик-истребитель тех лет. Коренастый, широкоплечий, невысокого роста, с железным здоровьем и с железными нервами. Думаю, только национальность помешала ему закончить войну трижды Героем. А после войны, несмотря на отношение к крымским татарам, его все же приняли в Военную академию как дважды Героя. В силу многих обстоятельств учиться он не стал. Возможно, внутренние обиды тому виной, возможно, другие причины помешали, но из академии Султан ушел. Тогда я его еще не знал. Познакомились мы позднее. Демобилизовавшись из армии, Султан пришел в Летно-испытательный институт Министерства авиационной промышленности. Там мы и встретились.
   Нам нужно было отобрать несколько человек, которые согласились бы участвовать в испытаниях. Проект противокорабельной ракеты у нас уже был готов, необходим был аналог такого снаряда, управляемого человеком, т. е. вместо боевого заряда в ракете находился летчик-испытатель. Ракета подвешивалась к самолету Ту-4, и машина взлетала…
   В Крыму находился аэродром с полигоном для атомной авиации. Мы решили его использовать, надо было лишь увеличить до пяти километров взлетно-посацочную полосу.
   Из нескольких десятков людей, рекомендованных нам, мы отобрали четверых. Кроме Султана, пригласили Сергея Анохина, много лет проработавшего в КБ авиаконструктора Александра Сергеевича Яковлева. Летное чутье имел необыкновенное. В одном из испытательных полетов он должен был разрушить в пике самолет и выброситься с парашютом. Тогда он потерял глаз, но летал потрясающе.
   Султан, кстати, тоже не раз отличался на испытаниях. По инструкции — так неоднократно бывало — должен выбрасываться, а он несколько самолетов с риском для жизни сумел посадить — и лавочкинских, и микояновских.
   Павлов и Бурцев тоже были отличными летчикамииспытателями. Каждый из них сделал на нашем снаряде по 30-35 вылетов. Риск был огромный. Посадочная скорость машины достигала 400 километров в час.
   После взлета самолета наши снаряды отрывались от машины, испытатели наводили их на корабль, делали разворот и шли на посадку. Вероятность катастрофы была чрезвычайно высокой, но Амет-Хан, Анохин, Павлов и Бурцев шли на такой риск добровольно. Тогда они действительно здорово помогли нам, разработчикам. Мы сэкономили и время, и сотню ракет.
   За испытание «Кометы» Амет-Хан получил орден Ленина и Государственную премию. Стали лауреатами Государственной премии и Героями и остальные летчики. Анохина и раньше к Герою представляли, но почему-то не присваивали. На этот раз получилось, чему я был очень рад: они все были достойны этих наград.
   С теплотой вспоминаю также инженер-полковников Степанца, Трофимова. Все мы, и разработчики, и летчики, и руководители полетов, делили на испытаниях и удачи, и неприятности. Все бывало, что скрывать. Добавлю лишь, что все эти люди остались моими верными товарищами и впоследствии.
   Участие в создании противокорабельной ракеты — первой моей большой работы — мне особенно памятно. Делал я ее с такими же, как и сам, молодыми одержимыми людьми, которые не боялись принимать смелые технические решения, уходить от готовых трафаретов. Сейчас уже можно сказать, что Вооруженные Силы получили тогда ракету, поражавшую на расстоянии ста и более километров любые морские цели. Использовать при этом можно было как ядерный, так и обычный заряд. Именно тогда впервые в Советском Союзе не самолетчики, не ракетчики определяли облик оружия, а мы, радиоэлектронщики. Это была сложная система с головками самонаведения, автоматами стабилизации.
   Позднее мы работали над созданием ракеты «воздухвоздух». Первые такие снаряды поражали цель на расстоянии до 15 километров, затем — до 30. Со временем они были усовершенствованы и выпускались серийно, но этим занимались уже другие люди.
   Довольно интересной была работа, связанная с созданием автомата, необходимого как для противокорабельных ракет, так и для ракет класса «воздух-воздух», «земля-воздух». Несколько позже — участие в создании ракет дальностью до 30 километров, для высот от 5 до 25 километров, затем от пяти километров до километра. Тогда боевые машины ниже не опускались. Это нынешние автоматы и системы управления отслеживают рельеф местности от 25 до 15 метров.
   Я был Главным конструктором всех этих систем, возглавлял их разработку, но хочу подчеркнуть: это труд коллективный. В современной военной технике ни одна система одним человеком не создается.
   Хотя, работая в Свердловске после освобождения из тюрьмы, я числился рядовым инженером, работы вел как ведущий специалист… Мы тогда делали ракеты для надводного и подводного стартов, целый ряд их модификаций. Занимался и конкретным руководством — разработкой бортовых вычислительных систем.
 
1960 год, 1 мая
   Первое боевое «крещение» зенитных ракет, созданных в нашем КБ, произошло на иранской границе. Позднее — в Прибалтике. Война с американскими самолетами-разведчиками оказалась затяжной. 1 мая 1960 года в советское воздушное пространство вторгся неопознанный самолет, который, пройдя над секретными военными объектами СССР, взял курс на Урал.
   Первым в дивизионе майора М. Воронова приступил к боевой работе расчет станции разведки и целеуказаний (сержант В. Якушкин, ефрейторы В. Некрасов и А. Хабаргин). При подлете самолета к Свердловску главком ПВО страны дал приказ на уничтожение. Так был сбит самолет У-2.
   Из рапорта майора Воронова:
   «Доношу, что ваш приказ об уничтожении самолета-нарушителя государственной границы Союза ССР, вторгшегося в пределы нашей Родины 1 мая 1960 года, выполнен в 8.53, время московское.
   При входе самолета в зону огня на высоте свыше 20 тысяч метров был произведен пуск одной ракеты, разрывом которой цель была уничтожена. Поражение цели наблюдалось при помощи приборов, а через небольшой промежуток времени постами визуального наблюдения было зафиксировано падение обломков самолета и спуск на парашюте летчика, выбросившегося с разбитого самолета. О результатах боя мною было доложено по команде и приняты меры к задержанию летчика, спустившегося на парашюте».
   10 февраля 1962 года на мосту Глинке американского летчика Фрэнсиса Гарри Пауэрса обменяют на советского разведчика Вильяма Генриховича Фишера, больше известного как Рудольф Иванович Абель. И мир постепенно начнет забывать и о неудачливом пилоте, и о том, что случилось в мае 1960-го в небе под Свердловском, так и не узнав о том, что же произошло в действительности.
   Пауэрса сбили потом, а первая ракета уничтожила наш самолет. Замечательный летчик погиб…
   Имя погибшего пилота — старший лейтенант С. Сафронов. Вполне понятно, что трагедия не была секретом для всей Уральской армии ПВО, в печати же до 90-х годов об этом не проскользнуло ни строчки. Виной случившегося — отсутствие широко известной ныне системы «свой-чужой».
   В Указе Президиума Верховного Совета СССР о награждении отличившихся ракетчиков, опубликованном центральными газетами 7 мая 1960 года, первым в списке стоит имя старшего лейтенанта Сергея Ивановича Сафронова. Но тайна так и осталась надолго тайной.
   Вспоминает полковник запаса Михаил Воронов:
   «Новый зенитный ракетный комплекс наш дивизион получил осенью 1959 года. И вот цель в зоне дивизиона. Командую; „Пуск!“ Офицер наведения старший лейтенант Эдуард Фельдблюм замешкаются — видно, какой-то психологический барьер возник. Я ему еще раз: „Да пуск же!“ — и крепким словечком. И ракета пошла к цели».
   Трагический вылет Сергея Сафронова, по мнению специалистов, был ненужной подстраховкой. Так же, как и вылет еще одного МиГ-19, поднятого на перехват. Но капитану Борису Айвазяну повезло больше — заметив странное облачко, он сумел резко спикировать.
   У сбитого Пауэрса были предшественники и последователи. По некоторым данным, до 1 мая 1960 года государственную границу нарушали по меньшей мере 17 самолетов-разведчиков Соединенных Штатов. Предпринимались такие попытки и позднее. Достаточно вспомнить потери США над Балтикой, Баренцевым морем, на юге. А еще была Куба, был Ближний Восток… Да только ли они…
   Совсем недавно — случай этот тщательно скрывался как в СССР, так и на Западе — стало известно, что от зенитных ракет, управляемых советскими военными, понес в свое время потери и 6-й американский флот, развернутый у берегов Ливана. Тогда было сбито восемь палубных истребителей и бомбардировщиков, один «Фантом-2», четыре израильских боевых самолета и два французских палубных штурмовика «Супер Этандар».
   …История зенитно-ракетных войск ПВО еще ждет своих исследователей. Может, тогда узнаем мы правду о тех, чьими колоссальными усилиями, чьим трудом и талантом создавались первые зенитные комплексы, надежно защищавшие многие годы небо Родины. И хорошо бы назвать наконец в полный голос тех, кто стоял у истоков нового оружия. Вне всяких сомнений, окажется в этом списке и имя моего отца, прекрасного и умелого организатора оборонной промышленности.
   А сколько «белых пятен» в истории создания первых баллистических ракет морского базирования! Что мы знаем о первом в мире пуске морских баллистических ракет с подводной лодки «Б-67» Северного флота, которой командовал капитан второго ранга Федор Козлов, об участии в испытаниях экипажа подлодки «Б-62» в Тихом океане? Даже в первых, явно скупых на факты публикациях, появившихся в последнее время, не обошлось без неточностей. Не пришло время назвать имена создателей морских баллистических? Звучит неубедительно, дело в другом — в стереотипе, довлеющем над историками.
   Восполним и этот пробел. К первым подводным стартам самое непосредственное отношение имели академики Макеев, Семихатов, Исаев. В этих работах с самого начала принимали участие я и мои коллеги из Свердловска. Мы создали всю аппаратуру управления и запуска морской баллистической ракеты. Позднее флот получил ракеты уже не с жидкостными, а твердотельными двигателями, поражающие цели на расстоянии до десяти тысяч километров. Уже с середины 60-х годов советские моряки имели их на вооружении.
   За четыре с половиной десятилетия научной деятельности я действительно успел немало. Даже сегодня мы не можем рассказать о целом ряде работ, выполненных коллективом института «Комета» в области космической разведки, связи, многих других специальных областях.
   А ведь на Урале пришлось начинать с нуля. Не было серьезной базы — ее предстояло создавать. Но, главное, меня окружали люди, искренне желавшие работать. Как и в Москве, со мной трудилась в основном молодежь. Большинство приехало в Свердловск из Москвы по направлению. Впоследствии мне удалось подобрать в подразделение, которое я возглавлял, таких талантливых ребят из выпускников мех-математического и физического факультетов Уральского университета, радиофакультета и факультета автоматики Уральского политехнического института, других вузов.
   С первых дней нашего пребывания в Свердловске и соседи, а жили мы в рабочем районе, и коллеги знали, кто я такой и что со мной произошло. С такой же доброжелательностью относились и к маме.
   Мы прожили на Урале десять лет и ни разу не столкнулись с тем, чем нас пугали, отправляя под конвоем в Свердловск. Саму смену фамилии объяснили так: «К Берия у народа отношение сами знаете какое…»
   Все это оказалось неправдой. А ведь в тех местах в то время оказалось немало людей, пострадавших от Советской власти. Догадывались и понимали, видимо, что не все так, как утверждала официальная пропаганда.
   Иной раз возвращается мама со второй смены — она в заводской лаборатории работала — а тут, как это нередко случалось в рабочем районе, драка. Сразу же ктото подходит.
   — А мы вас знаем. Не волнуйтесь только… Мы вас проводим до самого дома. И провожали. Забудешь такое?
   Мы и уехали из Свердловска лишь потому, что врачи предупредили меня, что маме необходимо сменить климат.
   Со временем забывается плохое и вспоминаешь все то хорошее, что когда-то оставил. Для меня таким городом стал Свердловск.
   И техническое руководство института в лице Семихатова, и большинство товарищей по работе — Миронюк, Куприянов, Табачник, Назаров, Байков, Трифонов, Замятин и многие другие были моими товарищами не только по работе, но и в жизни, и помогали преодолевать все трудности…
   Я постоянно ощущал давление СИСТЕМЫ. Это было. Но была и постоянная помощь со стороны самых разных людей. Не раз вспоминал я добрым словом советских ученых и конструкторов. Столь же существенной была для меня помощь Дмитрия Федоровича Устинова, министра радиопромышленности Калмыкова и других крупных организаторов промышленности. И что любопытно: порой мне было проще, чем при жизни отца. Не было необходимости стесняться быть настойчивым. Я мог уже требовать все необходимое довольно жестко. Раньше, при жизни отца, во многих вещах, касающихся работы, я был более щепетильным человеком…
   Моя дружба с Устиновым началась еще в конце сороковых — Дмитрий Федорович крепко помог в создании нашей организации. Интереснейший был человек — и как инженер, и как организатор. Несмотря на разницу в возрасте и его высокое положение, нас многое связывало.
   Молодежь к нему тянулась, и он помогал молодым, чем мог. С такими видными учеными, как Королев, Черток, «стычки» у него бывали, а с молодежью — никогда. Он видел в научной молодежи опору. Этим, видимо, все и объяснялось.
   Мы не раз встречались с ним и тогда, когда он уже был членом Политбюро, министром обороны, еще раньше — секретарем ЦК. И на ракетных заводах вместе бывали, и к себе в Москву вызывал по целому ряду проектов. Когда наша разведка доложила, что американцы далеко продвинулись в создании лазерных антиракетных систем, меня и еще ряд ученых пригласили в Москву, и мне, например, пришлось там в течение двух месяцев заниматься этой проблемой. Мы много говорили тогда с Дмитрием Федоровичем о самых разных вещах, но никогда о том, что случилось с моим отцом. Порой мне казалось, что вопреки собственному желанию он сознательно не затрагивает эту тему.
   В одну из последних встреч мы говорили о его сыне. Дмитрий Федорович сокрушался:
   — Как его увлечь техникой? Придумал бы ты ему интересную работу.
   Сын Устинова руководил одной из организаций, отпочковавшейся в свое время от нашего КБ. Дмитрий Федорович был крайне недоволен тем, что стиль работы последних десятилетий, утвердившийся в стране, затронул Устинова-младшего.
   — Не дело это в Совмине и ЦК время убивать, — говорил Устинов. — Техникой его надо бы увлечь, делом!
   — Есть работа для него, пусть подключается, — предложил я. — Лазерная пушка для танка.
   К сожалению, опасения Дмитрия Федоровича оказались не напрасны. Посла смерти отца его сыну пришлось уйти из техники. Так тоже бывает нередко…
   Артем Иванович Микоян сам со мной встречаться не мог из-за брата — Анастаса Микояна, но через других людей тоже стремился помочь.
   Академик Александр Львович Минц, узнав, что я вынужден защищать кандидатскую диссертацию, не говоря мне ни слова, добился разрешения быть моим оппонентом. Потом настойчиво требовал, чтобы мне вновь присвоили ученую степень доктора наук. С удивлением узнал я и о том, что ряд видных ученых, включая Минца, Расплетина, Берга, обратились в Высшую аттестационную комиссию с просьбой вернуть мне ученую степень, так как лишен я ее был незаконно. Сами мне об этом ничего не сказали. Но, как и следовало ожидать, обращение осталось без ответа.
   Когда в свое время в Свердловске я решил экстерном сдать экзамены и получить инженерный диплом — и его ведь после ареста не вернули, — это было воспринято как вызов, но копию диплома об окончании академии мне таки выдали.
   Ванников, Махнев, Курчатов, Щелкин, Туполев, Королев, Макеев… Трижды и дважды Герои, академики; Генеральные конструкторы… Любому человеку, связанному с техникой, эти громкие имена говорят о многом. А у меня связаны с этими людьми воспоминания о встречах после Лефортово и Бутырки. И они, и другие ученые и конструкторы поддерживали меня как только могли.
   Работая в Свердловске, я не раз замечал: многие люди раскрылись лишь тогда, когда мне было действительно трудно, а при жизни отца оставались в стороне, не желая выглядеть подхалимами.
   А были и другие, конечно. Те, кто старался избегать меня, хотя в свое время вели себя совершенно иначе. Да я и сам старался не ставить людей в неудобное положение. Даже работая на Украине, я замечал: давление на меня дистанцирует многих людей. Что поделаешь…
   Если не ошибаюсь, лишь один из моих бывших товарищей, работавших со мной еще до ареста, опубликовал воспоминания, после которых я никогда не подам ему руки. В свое время я пригласил его на работу в наше КБ. Мы долго и плодотворно работали. Это был действительно очень талантливый, работоспособный человек. Но когда к власти пришел Хрущев и, по сути, разгромил нашу организацию, расчленив на пять частей, по чьей-то подсказке сверху наш товарищ, никогда не участвовавший до этого в интригах, противопоставил себя коллективу. Новое руководство осталось довольно, и этот конструктор оказался в фаворе. Увы, времена меняются. С приходом очередного руководителя страны высокую должность пришлось сменить.
   Член-корреспондент, генерал, Герой Социалистического Труда, умудренный профессиональным и жизненным опытом человек… Я читал небылицы о себе и своих товарищах и думал: зачем?
   Не выдержал, набрал номер междугородки:
   — Ты ведь, когда писал о всех нас, против правды пошел. Объясни хотя бы, ради чего?
   — Понимаешь, — ответил он, — я это раньше написал, меня заставили…
   — Меня ведь, сам знаешь, тоже заставляли давать на вас показания, что вы вредители… Не дал ведь. Так что грех ты взял на душу, уж извини за прямоту.
   За годы работы, а мне только на испытательных полигонах пришлось в общей сложности несколько лет провести, как правило, встречал замечательных людей. Вспоминаю, скажем, маршала артиллерии Павла Николаевича Кулешова. Из соображений секретности он одно время даже фамилию не свою носил — Сергеев.
 
   Из официальных источников:
   Павел Кулешов. Маршал артиллерии.
   В годы войны — командир полка гвардейских минометов — знаменитых «катюш», начальник оперативной группы гвардейских минометных частей Северо-Западного, Волховского фронтов. С 1943 года командовал гвардейскими минометными частями Красной Армии.
   После войны — начальник ракетного факультета Артиллерийской академии, начальник полигона ПВО, заместитель главкома ПВО по вооружению, начальник Главного ракетно-артиллерийского управления Министерства обороны. Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии.
 
   Познакомились мы на полигоне, когда испытывали зенитные и, совместно с сотрудниками КБ Королева, баллистические ракеты. Помню, Жуков, смеясь, рассказывал, как Никита Сергеевич хотел расформировать в войну гвардейские минометные части и писал об этом Сталину. От Кулешова узнал подробности. В сорок третьем Хрущев, тогда член Военного совета фронта, действительно отправил Сталину свои предложения. Мотивировал тем, что гвардейские минометы — неэффективное средство. Разумеется, пыл генерала Хрущева остудили. Когда стал Первым секретарем, остановить его было некому. Начал закрывать самолетные, артиллерийские КБ и все переводить на ракетное оружие. Воинствующий дилетант! Когда такие люди пытаются вмешиваться в военные дела, это вдвойне страшно.
   Забегая вперед, скажу, что столь же недальновидно поступали впоследствии и другие руководители государства. Многие годы наш институт, к примеру, разрабатывал радиоэлектронные комплексы для ПВО, выполнял задачи, связанные с космосом, авиацией, Военно-Морским Флотом. И вот с высоких трибун прозвучало: конверсия. Но что же мы получили в итоге?
   Вспомните, что произошло несколько лет назад. Заводы, десятилетиями выпускавшие ракеты, начали выпускать трактора, авиационные предприятия — кастрюли и так далее. Достижения, специализация предприятий в расчет не брались. Все вылилось в очередную кампанию.
   Это все, не секрет, пошло от партийных структур, неспособных доводить начатое дело до конца. Вопросы, связанные с конверсией, как следует не продумали, отделались пустыми лозунгами да прожектами. Вот и пострадало дело.
   Мы у себя в институте начали с тщательного анализа собственных возможностей, ознакомления с реальными проблемами, стоящими перед народным хозяйством. И точки приложения сил конечно же нашлись.
   Сколько зерна собирает Украина? Десятки миллионов тонн. А потери при переработке, хранении? По официальным данным, процентов 30. Не дело. Почему же так происходит? Ведь теряем столько, сколько затем приходится закупать за валюту. Нужны специальные агрегаты для обработки зерна. Вполне понятно, что дело для специалистов, всю жизнь занимавшихся, скажем, космическими системами, новое. Тем не менее с задачей справились. Велосипед изобретать нам здесь не пришлось — с подобной технологией хорошо знакомы и в Америке, и в Западной Европе, а наши разработки созданы на базе военных систем.
   Если коротко, новые технологии в сравнении с традиционными предполагают применение энергосберегающих принципов, более высокий уровень автоматизации и производительности, экологическую безопасность, возможность сокращения производственных площадей, заметное повышение качества продукции при более низкой трудоемкости. Одним из перспективных направлений видится нам применение источников СВЧ-энергии в сельском хозяйстве и промышленности. Сверхвысокочастотное электромагнитное поле обладает высокой проникающей способностью, что и обеспечивает соответствующее тепловое воздействие.
   Не буду утомлять читателя техническими деталями, но судить об этом методе, его эффективности можете сами — энергозатраты снижаются в полтора-два раза, производительность труда повышается в три раза и, как я уже говорил, появляется возможность обходиться меньшими производственными площадями.
   Самое любопытное, что в народном хозяйстве, несмотря на все несомненные преимущества и возможности, источников СВЧ-энергии не используют. Коллектив Киевского НИИ «Комета» в кооперации с предприятиями электронной промышленности решил этот пробел восполнить — уже разработаны базовые модули источников СВЧ-энергии с уровнем мощности от десятков ватт до сотен киловатт. Мы можем создавать камеры объемом от единиц до сотен кубических метров. Уже прошли испытания макетные образцы установок для сушки зерна. Не имеет значения, что это — пшеница или рис, кукуруза или гречиха, но после обработки всхожесть повышается на 20-30 процентов. Таким же образом наши установки позволяют обрабатывать овощи, фрукты. Потери овощей при хранении обычно достигают 30 процентов, новая же технология позволяет добиться полной сохранности. Лук, скажем, может храниться после такой обработки до двух лет и при этом не теряет своих качеств. Замечу при этом, что речь идет о конкурентоспособной продукции. В США подобные установки стоят до 100 тысяч долларов, у нас раз в 15 дешевле.
   Подобных примеров разумного делового подхода к делу можно привести немало. «Оборонка» действительно многое может и должна дать народному хозяйству. Я нисколько не преувеличиваю: в нашей стране такой потенциал, что нет задачи, которую бы наши специалисты — имею в виду, разумеется, не только свой институт — не решили бы в интересах народа. Мы, скажем, всерьез озабочены экологией. Известно ведь, какую нагрузку на экологию республики дают наши энергоемкие технологии и производство. Плюс Чернобыль. Наш институт разработал систему, позволяющую оперативно получать карту загрязненности — и химической, и радиационной.
   Разрабатываем систему сельской связи. Цель такая — наладить соответствующую инфраструктуру без валютных затрат. У нас ведь, кажется, до 80 тысяч сельских точек вообще без связи.
   Кабинет министров Украины, Министерство машиностроения, военно-промышленного комплекса и конверсии нас поддержали. Разработки включены в национальную программу конверсии, опытные заводы подключены для серийного производства предложенных нами агрегатов. И пусть не всегда и не везде программа конверсии четко выполняется, уже ясно, что при таком подходе применение своему колоссальному потенциалу «оборонщики» найдут.
   Нынешняя моя должность — директор и Главный конструктор научно-исследовательского института «Комета» Министерства машиностроения, военно-промышленного комплекса и конверсии Украины. Название НИИ — оттуда, из начала пятидесятых, когда я вместе с такими же, как сам, молодыми одержимыми учеными создавал первые противокорабельные ракеты, засекреченные шифром «Комета».