Когда Пиявка высказал свое предложение, Кастора охватила настоящая паника. Он вытащил свой тайный нож и бросился на Пиявку, поразив врага между ребер. Пиявка рухнул с продырявленным легким, едва слышно стеная.
— Ах, ты… — Простак швырнул Кастора обратно на стул.
— Ну, это все, — сказал Дождевик.
Кролик нагнулся над Пиявкой с беспомощным видом:
— Что будем делать?
— Сделайте ему укол, что-нибудь из аптечки, — сказал Простак. Он повернулся к Дождевику. — Как насчет саксинила?
— Это слишком похоже на казнь, — сказал после паузы Дождевик. — Я же хочу что-нибудь, что содержало бы оттенок романтического возмездия. Он нас провел, заставил забраться в такую даль за просто так. Нужно его здесь оставить.
— Но Кир мы уже покинули.
Дождевик шагнул к пульту управления и выключил прямую передачу.
— Есть вторая планета, — объяснил он. — Мы как раз возле нее. — Он посмотрел на карту. — Планета Мух. Забавное название. Здесь мы его и оставим, думаю, это справедливо.
Он развернул корабль, дал автопилоту инструкцию совершить посадку. Ужаснувшись, Кастор задрожал. Потом, наконец, он почувствовал, что возвращается поддержка костюма. Он впустил в себя живительные его силы и заговорил. Это был голос более уверенного в себе человека:
— Вы не бросите меня там, — засмеялся он почти дружелюбно. — Это просто негуманно. Вы ведь не знаете, почему ее называют планетой Мух.
Они не обращали на него внимания. Простак наблюдал, как Дождевик умело делает Пиявке инъекцию из пневматического шприца. Вскоре Пиявка перестал дышать.
— Что это было — укол для остановки метаболических процессов? —спросил Простак.
Кролик проверил надпись на ампуле:
— Нет, это был яд.
— Чертов дурак! Зачем ты это сделал? — взорвался Простак. — Мы могли бы его доставить в больницу!
Кролик был обижен:
— Во-первых, он мог быть поосторожнее, и тогда бы его не ранили. И ты сам сказал, что нужно сделать укол.
— Мухи! — вдруг перебил их в отчаянии Кастор. — Мухи…
Корабль вошел в атмосферу, продолжая спуск. На высоте около мили он начал погружаться в черную жижу из мух, словно в болотную трясину. Снаружи донесся глухой жужжащий гул, проникавший сквозь стенки корпуса.
Все они в шоке изумленно смотрели на главный экран. Корабль коснулся твердой поверхности.
— Боже… — сдавленно проронил Простак.
— Жутко, верно? — прокомментировал непринужденно Кастор. Он, с надеждой приподняв брови, смотрел вокруг. — Ну, давайте, взлетаем и в путь.
Дождевик остекленело всматривался в экран. — Это то, что нам нужно, —дрожащим голосом проговорил он. — Идеально! Он сам не более чем насекомое. Когда Дождевик повернулся к нему, Кастор вскочил. Костюм попытался придать его движениям грацию и красоту, но поврежденная нервная система Кастора очень плохо понимала получаемые импульсы, и он просто запрыгал, как безумная марионетка, оскалив зубы в дикой гримасе, издавая какие-то животные рычания. Ужасающее зрелище заставило вступить в действие остальных — Дождевика, Простака, Кролика. Они вытащили упирающегося, брыкающегося, визжащего Кастора из рубки и доставили в трюм к грузовой катапульте. Вопли Кастора становились все громче по мере того, как значение происходящего доходило до него со всей силой, но только в последнюю минуту начал он умолять своих компаньонов сохранить ему жизнь, но тщетно. Они закрыли его в камере катапульты и привели в действие, выбросив содержимое камеры за пределы корабля.
Потом посмотрели друг на друга, тяжело дыша.
Кастор перестал кричать, как только была открыта наружная крышка люка. Он совершил глупость, пытаясь дышать. Мухи, мгновенно заполнившие его органы дыхания, проникли во внутренности, проникли под одежду, через несколько секунд заполнили желудок и легкие.
Несмотря на это, он был еще жив, когда тараноподобный поршень выкинул его из камеры. Он покатился по грунту в густой каше мух. Реагируя на его появление, они облепили его, как железные опилки магнит, создавая человекообразное облако, почти твердое по консистенции.
Мухи были прожорливы: они жили тем, что поедали полуорганические, камнеподобные субстанции, порождаемые природными геологическими процессами, происходящими внутри планеты. В поразительно небольшое время они поглотили Кастора. Ткани, кровь, кости, самая ничтожная ниточка белья — все это полностью исчезло. Но они не тронули костюм!
За прошедший год костюм приобрел большой опыт в управлении поведением разумных организмов. Он достиг уровня, когда мог свободно контролировать —причем непосредственно — любое органическое существо, обладающее нервной системой, независимо от того, на какой ступени эволюции находилось существо. Более того, примитивная нервная система мух снимала систему несовместимости, как это могло быть у более сложных организмов, например, у людей.
Костюм не упал на землю, даже не потерял формы, когда исчез Кастор. Он наполнил себя мухами, организовав их в коллективное псевдотело человекообразной формы, имитирующее человеческое движение. Неуклюже, но эффективно перемещаясь, псевдотело открыло запоры наружного люка выбрасывателя, коллективным усилием тысяч мушек отодвинув задраивающие запоры. Потом костюм поднялся с грунта, влетел в камеру, впустив туда лишь столько мух, сколько необходимо было ему для выполнения намеченных целей. Остальные мухи остались снаружи, закрыв люк, как живая черная крышка. Затем люк автоматически закрылся — «Малая планета» готовилась покинуть планету. Минуту спустя после взлета, когда корабль пробивал атмосферу, костюм с некоторым трудом отворив внутренний люк, высвободился и зашагал по коридору, гудя черным псевдотелом.
В длинном переходе под уровнем мостика он столкнулся с девушкой Простака. Девица замерла как соляной столб, с искаженным от ужаса лицом, глядя на чудовищное видение: костюм Кастора, надетый на гудящее тело из мух. Голова, руки, ноги — они теперь состояли из черной жужжащей колышущейся массы. Ноги, хотя и парящие в нескольких футах от пола, совершали медленные шагоподобные перемещения в такт движению монстра, приближающегося к ней.
У девицы вырвался вздох, она готова была закричать, но, придя в себя, повернулась и помчалась в рубку.
Костюм Фрашонарда прибыл туда минуту спустя. Простак, Дождевик и Кролик окаменели, глядя на возникший фантом, так же, как окаменела прибежавшая девица. За оставшиеся секунды только Дождевик решился на какое-то действие, потянувшись за пистолетом — бесполезный жест, даже не успевший завершиться.
Он не успел вытащить пистолет, потому что костюм выпустил на волю орду мух, ринувшихся во все стороны, заполнивших все пространство рубки. Когда костюм аккуратно сложился, опустившись на пол, мухи принялись пиршествовать, пожирая жертвы. Но вскоре, не дав поглотить тела жертв полностью, костюм принудил их вернуться. Мухи устремились обратно в костюм, заставив его подняться с пола, словно на ниточках.
Костюм, покачиваясь, застыл над пультом управления. Неуклюже, напрягая все крохотные силы, мухи начали переключать клавиши и рычажки. «Малая планета» изменила курс и помчалась сквозь пустоту пространства.
Костюм Фрашонарда отправился на поиски своей собственности.
Его собственностью был Педер Форбарт.
Глава 9
— Ах, ты… — Простак швырнул Кастора обратно на стул.
— Ну, это все, — сказал Дождевик.
Кролик нагнулся над Пиявкой с беспомощным видом:
— Что будем делать?
— Сделайте ему укол, что-нибудь из аптечки, — сказал Простак. Он повернулся к Дождевику. — Как насчет саксинила?
— Это слишком похоже на казнь, — сказал после паузы Дождевик. — Я же хочу что-нибудь, что содержало бы оттенок романтического возмездия. Он нас провел, заставил забраться в такую даль за просто так. Нужно его здесь оставить.
— Но Кир мы уже покинули.
Дождевик шагнул к пульту управления и выключил прямую передачу.
— Есть вторая планета, — объяснил он. — Мы как раз возле нее. — Он посмотрел на карту. — Планета Мух. Забавное название. Здесь мы его и оставим, думаю, это справедливо.
Он развернул корабль, дал автопилоту инструкцию совершить посадку. Ужаснувшись, Кастор задрожал. Потом, наконец, он почувствовал, что возвращается поддержка костюма. Он впустил в себя живительные его силы и заговорил. Это был голос более уверенного в себе человека:
— Вы не бросите меня там, — засмеялся он почти дружелюбно. — Это просто негуманно. Вы ведь не знаете, почему ее называют планетой Мух.
Они не обращали на него внимания. Простак наблюдал, как Дождевик умело делает Пиявке инъекцию из пневматического шприца. Вскоре Пиявка перестал дышать.
— Что это было — укол для остановки метаболических процессов? —спросил Простак.
Кролик проверил надпись на ампуле:
— Нет, это был яд.
— Чертов дурак! Зачем ты это сделал? — взорвался Простак. — Мы могли бы его доставить в больницу!
Кролик был обижен:
— Во-первых, он мог быть поосторожнее, и тогда бы его не ранили. И ты сам сказал, что нужно сделать укол.
— Мухи! — вдруг перебил их в отчаянии Кастор. — Мухи…
Корабль вошел в атмосферу, продолжая спуск. На высоте около мили он начал погружаться в черную жижу из мух, словно в болотную трясину. Снаружи донесся глухой жужжащий гул, проникавший сквозь стенки корпуса.
Все они в шоке изумленно смотрели на главный экран. Корабль коснулся твердой поверхности.
— Боже… — сдавленно проронил Простак.
— Жутко, верно? — прокомментировал непринужденно Кастор. Он, с надеждой приподняв брови, смотрел вокруг. — Ну, давайте, взлетаем и в путь.
Дождевик остекленело всматривался в экран. — Это то, что нам нужно, —дрожащим голосом проговорил он. — Идеально! Он сам не более чем насекомое. Когда Дождевик повернулся к нему, Кастор вскочил. Костюм попытался придать его движениям грацию и красоту, но поврежденная нервная система Кастора очень плохо понимала получаемые импульсы, и он просто запрыгал, как безумная марионетка, оскалив зубы в дикой гримасе, издавая какие-то животные рычания. Ужасающее зрелище заставило вступить в действие остальных — Дождевика, Простака, Кролика. Они вытащили упирающегося, брыкающегося, визжащего Кастора из рубки и доставили в трюм к грузовой катапульте. Вопли Кастора становились все громче по мере того, как значение происходящего доходило до него со всей силой, но только в последнюю минуту начал он умолять своих компаньонов сохранить ему жизнь, но тщетно. Они закрыли его в камере катапульты и привели в действие, выбросив содержимое камеры за пределы корабля.
Потом посмотрели друг на друга, тяжело дыша.
Кастор перестал кричать, как только была открыта наружная крышка люка. Он совершил глупость, пытаясь дышать. Мухи, мгновенно заполнившие его органы дыхания, проникли во внутренности, проникли под одежду, через несколько секунд заполнили желудок и легкие.
Несмотря на это, он был еще жив, когда тараноподобный поршень выкинул его из камеры. Он покатился по грунту в густой каше мух. Реагируя на его появление, они облепили его, как железные опилки магнит, создавая человекообразное облако, почти твердое по консистенции.
Мухи были прожорливы: они жили тем, что поедали полуорганические, камнеподобные субстанции, порождаемые природными геологическими процессами, происходящими внутри планеты. В поразительно небольшое время они поглотили Кастора. Ткани, кровь, кости, самая ничтожная ниточка белья — все это полностью исчезло. Но они не тронули костюм!
За прошедший год костюм приобрел большой опыт в управлении поведением разумных организмов. Он достиг уровня, когда мог свободно контролировать —причем непосредственно — любое органическое существо, обладающее нервной системой, независимо от того, на какой ступени эволюции находилось существо. Более того, примитивная нервная система мух снимала систему несовместимости, как это могло быть у более сложных организмов, например, у людей.
Костюм не упал на землю, даже не потерял формы, когда исчез Кастор. Он наполнил себя мухами, организовав их в коллективное псевдотело человекообразной формы, имитирующее человеческое движение. Неуклюже, но эффективно перемещаясь, псевдотело открыло запоры наружного люка выбрасывателя, коллективным усилием тысяч мушек отодвинув задраивающие запоры. Потом костюм поднялся с грунта, влетел в камеру, впустив туда лишь столько мух, сколько необходимо было ему для выполнения намеченных целей. Остальные мухи остались снаружи, закрыв люк, как живая черная крышка. Затем люк автоматически закрылся — «Малая планета» готовилась покинуть планету. Минуту спустя после взлета, когда корабль пробивал атмосферу, костюм с некоторым трудом отворив внутренний люк, высвободился и зашагал по коридору, гудя черным псевдотелом.
В длинном переходе под уровнем мостика он столкнулся с девушкой Простака. Девица замерла как соляной столб, с искаженным от ужаса лицом, глядя на чудовищное видение: костюм Кастора, надетый на гудящее тело из мух. Голова, руки, ноги — они теперь состояли из черной жужжащей колышущейся массы. Ноги, хотя и парящие в нескольких футах от пола, совершали медленные шагоподобные перемещения в такт движению монстра, приближающегося к ней.
У девицы вырвался вздох, она готова была закричать, но, придя в себя, повернулась и помчалась в рубку.
Костюм Фрашонарда прибыл туда минуту спустя. Простак, Дождевик и Кролик окаменели, глядя на возникший фантом, так же, как окаменела прибежавшая девица. За оставшиеся секунды только Дождевик решился на какое-то действие, потянувшись за пистолетом — бесполезный жест, даже не успевший завершиться.
Он не успел вытащить пистолет, потому что костюм выпустил на волю орду мух, ринувшихся во все стороны, заполнивших все пространство рубки. Когда костюм аккуратно сложился, опустившись на пол, мухи принялись пиршествовать, пожирая жертвы. Но вскоре, не дав поглотить тела жертв полностью, костюм принудил их вернуться. Мухи устремились обратно в костюм, заставив его подняться с пола, словно на ниточках.
Костюм, покачиваясь, застыл над пультом управления. Неуклюже, напрягая все крохотные силы, мухи начали переключать клавиши и рычажки. «Малая планета» изменила курс и помчалась сквозь пустоту пространства.
Костюм Фрашонарда отправился на поиски своей собственности.
Его собственностью был Педер Форбарт.
Глава 9
Ледлайд в геологическом смысле был совсем другой планетой, всего лишь кучей космического шлака, плывущего сквозь миазмы газов, пыли и осколков —детрита, другой, еще не начавшей формироваться, планеты. Она вращалась вокруг светила, которое само было не более чем светящимся облаком газа, скорее протозвездой, чем звездой в полном смысле слова, но дававшей все же скудный свет и тепло.
Для зиодского типа мышления такое унылое и отдаленное место было идеальным местом тюремного заключения. Зиодцы не видели в осужденных объекты трансформации и переориентации. Ответственность за нарушение закона была личная и абсолютная. Преступник получал в наказание пустыню, и логическим наказанием, хуже которого была только смертная казнь, была изоляция от общества, чем дальше, тем лучше.
Соответственно, осужденный по пути на Ледлайд смотрел в окошко корабля, видел удаляющийся Зиод. Так ему давали понять, как основательно его изгоняли из общества.
Костюму Фрашонарда нелегко было обнаружить эту кучу космического шлака, имевшую всего шесть тысяч миль в диаметре. Найти частично сконденсировавшуюся тучу, которую представляла собой солнечная система Ледлайд, было нелегкой задачей, а внутри облака он уже не мог использовать приборы корабля, и ему оставалось полагаться только на собственное умение предчувствовать. На этом этапе вести корабль было все труднее и труднее. Мухи питались останками бывших хозяев рубки до тех пор, пока ничего от них не осталось, но к атмосфере, которой дышали люди, они не были приспособлены, и поэтому умирали, несмотря на строгий контроль костюма за их жизнедеятельностью.
Свинцовая крыша тюрьмы лишь на несколько футов поднималась над каменистой почвой Ледлайда. Прямо к этой крыше, сквозь дымное небо планеты, устремилась «Малая планета». Дрейфуя в северном направлении, корабль совершил посадку за северным горизонтом, прямо за низкой горной грядой.
Как только корабль опустился, мушиный рой окончательно вымер, и уплощенный костюм опустился на пол аккуратной стопочкой.
Вонь от разлагавшихся мух заполняла рубку.
Немного спустя в крыше тюрьмы открылась дверь и показался человек в дыхательной маске. Постояв немного, чтобы сориентироваться, он поспешил в сторону корабля, до которого была миля или около того. Быстро осмотрев корабль снаружи, он открыл один из люков и вошел, принявшись осматривать все секции, громко объявляя о своем появлении.
Когда он достиг рубки, под ногами захрустели высохшие тельца мух. На нем по-прежнему была дыхательная маска, иначе ужасный запах вызвал бы немедленную рвоту. Но он не заметил вони. Единственным признаком людей на корабле был костюм, валявшийся на полу возле пульта управления. Несколько секунд человек смотрел на костюм. Потом нагнулся и аккуратно поднял его, расправив складки, сложил и повесил себе на руку.
Еще раз посмотрев по сторонам, он вернулся тем же путем к люку, покинул корабль и потрусил обратно к тюрьме. Там он доложил, что корабль пуст и, очевидно, приземлился на автопилоте, но на всякий случай губернатор приказал обыскать ближайшую местность. Был поднят вопрос о возможности — неслыханное дело! — побега, но губернатор быстро эту идею отбросил, убежденный в стопроцентной невозможности побега с Ледлайда. Команда «Малой планеты», должно быть, пострадала от какой-то случайности. Несчастный случай. Аппарат сам привел себя на Ледлайд. Вместе со следующим грузовым танкером он попросит забрать с собой и этот заблудившийся кораблик.
Непонятно по какой причине, а вернее вообще без видимой причины, костюм был помещен в стенной шкаф жилого кубрика охраны, где он терпеливо принялся выжидать.
Педер до сих пор не имел понятия о размерах тюрьмы и количестве заключенных. Население тюрьмы, прикидывал он, могло составлять и миллион. И наверняка не менее чем сто тысяч, поскольку Ледлайд был хорошей тюрьмой и стал обычным местом для сброса сюда нежелательных элементов с Зиода. Учитывая такое количество заключенных, управляемых относительно небольшим количеством охраны, шансы восстания были удивительно малы, практически несуществующи. Причина была простая. Случись восстание заключенных, с Зиода не придет ни один танкер с продовольствием и все заключенные умрут голодной смертью. Тот факт, что они зарабатывают на пропитание работой в тюремных фабриках, обычно заставлял их держаться тихо.
Вся тюрьма была подземной. День за днем сознание Педера погружалось в мир серых камер, серых галерей, запах мужчин (он слышал, что где-то были женские секции), серых фабрик и мастерских, и охранников в черной униформе. Особенно ненавидел он тюремную робу — серую, мешковатую, унизительную. Он весь ссохся, потеряв костюм Фрашонарда, кожа его покрывалась пупырышками от одного прикосновения к грубой толстой ткани новой одежды. Он жил, двигался, работал в нескончаемом кошмаре.
Один или два раза во время бесконечных переходов по галереям он заметил Реалто Маста, которого привезли в одной партии с ним, но желания отыскать старого знакомого Педер не испытывал. Единственное, чего ему хотелось, это забыться в углу и потихоньку умирать, день за днем.
Поэтому особого удовольствия он не испытал, когда однажды вечером во время часа бесед, когда Педер сидел в камере, не обращая внимания на гомон заключенных из других камер, какая-то фигура возникла в открытом дверном проеме. Это был Реалто Маст. В серой мешковатой робе и с подстриженными волосами Реалто выглядел куда менее внушительно, чем раньше. Педер отвернулся и угрюмо ссутулился, стараясь всем своим видом показать, что не желает иметь ничего общего с бывшим сообщником. Но Маст, нимало не смутившись, вошел в камеру, нарушая покой маленького помещения, где только и мог остаться наедине с собой Педер.
— Привет, Педер, как ты поживаешь? — сказал он. Веселый тон совершенно не подходил к обстоятельствам, в которых они оказались. —Сколько тебе дали, какой срок?
— Что ты делаешь на нашем этаже? — проворчал Педер.
— Меня пока перевели на вашу галерею, в самый конец. Здесь людей часто перетасовывают с места на место, чтобы они не создавали постоянные связи между собой, понимаешь? Так что давай не будем ссориться. Возможно, нам скоро не придется видеть друг друга.
— Отлично, — сказал Педер упрямо, с обвинением в голосе. — Ты на меня донес.
— Почему ты так уверен? — тихо, немного виновато, спросил Маст. — Это мог быть Граун.
— Это был он?
— Собственно говоря, это был в самом деле я. Но у меня есть оправдание, Педер. Понимаешь, я сделал это ради бедняги Грауна. Я бы тебя не выдал, но они угрожали пытками вытащить все у Грауна, беззащитного старика. Поэтому я проговорился, чтобы его не мучили. С твоей точки зрения, впрочем, это никакой разницы не составляет, правильно?
Маст теперь переключился на тон откровенный, товарищеский, тот самый тон, которому Педер уже никогда бы не стал доверять.
— Какой удивительный альтруизм! — фыркнул Педер. — Но я не сомневаюсь, что свою положенную плату ты потребовать не забыл?
— Ну, не знаю. Лучше всех сейчас Грауну. Он получил только пять лет. Я убедил суд, что его участие в деле было минимальным. Они понимали, что он слишком туп, чтобы быть зачинщиком. Вот только плохо, что меня не будет рядом, когда его освободят, некому будет присмотреть за беднягой. Не знаю, что с ним будет, он совершенно безнадежен.
— О, да, ты мастер заботиться о ближних своих, я-то знаю.
Маст, казалось, был искренне расстроен и разочарован поведением Педера. Он горько улыбнулся:
— Ну-ну, брось! Обстоятельства в самом деле иногда выходят из-под контроля. Риск пропорционален награде, и так далее.
Но Педер уже знал повадки Маста и поэтому был непоколебим.
Маст что-то задумчиво напевал про себя, глядя на площадку галереи, где другие заключенные играли самодельными картами. Он сделал еще несколько замечаний, на которые Педер не дал ответа, храня отчужденное молчание, и немного спустя Маст удалился.
А Педер еще глубже замкнулся в себе, пытаясь умертвить всякие мысли и чувства.
Несколько ночей спустя его разбудило гудение дверного замка. Он поднял голову. Камера была погружена в полную тишину и темноту, а инфракрасная лампочка, позволявшая охранникам осматривать камеру сквозь спецчувствительный смотровой глазок, давала невидимый для Педера свет. Но сквозь очертания двери в камеру просачивался обычный желтоватый свет с площадки. Дверь открылась. Педер увидел, как некто вошел в его камеру. Загорелся внутренний свет. Перед ним стоял тюремщик, хотя Педер узнал его только потому, что ему было знакомо его лицо. На тюремщике больше не было обычной черной саржевой униформы. Вместо униформы на нем был проссимовый костюм Фрашонарда. Ужас, шок, ледяная дрожь возбуждения пронизали Педера. Он прижался к стене, полный ужаса и волнующих предчувствий. Глаза тюремщика были стеклянные, невидящие. Не говоря ни слова, он снял костюм, аккуратно сложил его на койке Педера. Потом он согнулся вдвое и рухнул на пол, словно пустая оболочка.
Как костюм нашел путь в его камеру — это было слишком сложно, чтобы Педер думал сейчас об этом. Но теперь он знал, приняв этот факт с животной покорностью, что от костюма он уже никогда не освободится. Соскользнув с койки, он ловко освободился от ненавистной тюремной робы, вытащил из ящичка белье — на миг он заколебался при мысли о том, что проссиму придется войти в контакт с грубой, некрасиво выкроенной одеждой. Потом он натянул костюм.
Облачившись в него, он тут же ощутил, как его снова окутывает поле воздействия костюма. Мгновенно изменился взгляд Педера на внешний мир. Но теперь эта перемена была не такая, как раньше. В его мозг влились ранее неизвестные впечатления и знания. Вся окружающая тюрьма стала как бы прозрачной, открываясь его внутреннему взгляду.
Но это было далеко еще не все. Раньше костюм никогда полностью не погружал своего "я" в мысли и действия, которые он предлагал. Он всегда давал Педеру изрядное пространство независимого сознания. Теперь ситуация изменилась. Теперь его собственный мозг продолжал формировать мысли, но не было уголка в этом мозгу, который не воспринимал бы четких указаний и направлений откуда-то снаружи, от чего-то такого, что мозг окружало и поддерживало.
Сначала сознание, «эго» Педера, сражалось с вторжением. Но успело сформировать лишь одну независимую мысль:
Одежный робот.
Потом оно прекратило борьбу за собственную независимость, рухнуло, расплавилось, стало бледной лужицей, пассивно отражая все то, что происходило снаружи.
И Педер, Новый Человек, гомо проссимо, сунул руку в карман костюма, обнаружил несколько электронных ключей-пропусков. Нагнувшись, осмотрел валявшегося без движений тюремщика. Дыхание его было легким. Он явно был в глубоком трансе, коме.
Педер выпрямился. Вокруг пульсировала жизнь тюрьмы Ледлайд. Теперь он знал факты, детали, имена, которые никогда бы не узнал, если бы не усовершенствовавшиеся органы чувств. Часы для сна, для работы, отдыха и общения, так называемые часы бесед.
И кроме того, он теперь знал, что побег с Ледлайда возможен. Возможен!
Покинув камеру, он не спеша пошел по молчаливой галерее своего уровня. За запертыми дверями храпели, бормотали, вздыхали во сне люди. Слева шли поручни. Колодец галереи, в нужных интервалах перекрытый экранами-предохранителями, уходил вниз на тысячу футов. На противоположной стороне он видел исторически не изменяющуюся картину: ряды за рядами, площадки и камеры, гигантские тюремные соты.
В конце галереи он остановился. Использовав один из электронных ключей, отворил дверь камеры Маста, тихо вошел туда.
Маст спал чутко. Он проснулся сразу же, как в камеру проник свет. Нахмурившись, он вылез из постели, уставился на Педера:
— Педер…
Как тебе удалось? Они тебе разрешили надеть твой старый костюм?
— Я ухожу, — объявил вместо ответа Педер. — Можешь пойти со мной. Это было бы удобно для меня.
— Уходишь? С Ледлайда? Побег! — Маст тихо засмеялся, все еще озадаченный, покачал головой. — Это невозможно, Педер. Тебе придется здесь остаться. Лучше смирись и прими это как неизбежность.
— Я могу выбраться отсюда. На Кайан. Это лучше, чем Ледлайд, даже для тебя.
— Кайан? — Маст тревожно нахмурился. — Но здесь просто нет никакого выхода.
— Я знаю выход. Корабль ждет меня снаружи, на поверхности. Но мне трудно будет одному управлять им. До Кайана дальний путь. Было бы очень хорошо, если бы ты пошел со мной.
Маст отступил на шаг.
— Нет, — сказал он встревоженно. — Срок автоматически удлиняется, если ты…
Он замолчал. Педер прислонился к косяку двери. Линии пиджака образовали узор необыкновенно воздействующей грации и элегантности.
— Двадцать лет, — напомнил он Масту. — Двадцать лет серой однообразной тоски. Двадцать лет в подземелье. Пойдем со мной, и ты будешь свободен… Свободен… — Его голос парил и нежил. — Свободен…
На новых мирах!
Маст цинично скривил губы.
— Свободен?
Он вздохнул.
— Хорошо, Педер, — попробую испробовать твою ставку.
Он потянулся за своей робой. Вместе они покинули камеру. В конце площадки электронный пропуск Педера впустил их сквозь крошечную дверку в небольшую камеру, где ждал пулеобразный экипаж-челнок с двумя креслами. Линия челноков никогда не использовалась заключенными без сопровождения тюремщика, но, повинуясь жесту Педера, Маст занял свое место в кресле рядом, и челнок помчался по направляющему рельсу.
Они миновали сонную тишину их секции, оказались в пределах другой, словно в иностранной стране. Здесь не спали, а наоборот, работали —сменная работа не давала машине тюрьмы замереть ни на мгновение. Другие челноки расплывчатыми пятнами проносились мимо. Педер уверенно управлял экипажем. Когда они остановились, то оказались в зоне мастерских, где гул машин смешивался с топотом и криками заключенных, направлявшихся в столовые, спальные галереи, в бани или залы для упражнений.
Педер не колебался ни доли секунды, уверенно шагая вперед, ведя за собой Маста. Маст все больше и больше нервничал, видя вокруг такое количество тюремщиков. Он замер, когда один направился в их сторону. Но офицер прошел мимо, обменявшись с Педером приветствием.
— Расслабься, — пробормотал Педер. — Я тюремщик, веду тебя в медкомнату.
— Но на тебе гражданская одежда!
Педер улыбнулся:
— Я в маскировке.
— Это что, какой-то гипноз? — спросил Маст после паузы. — Люди видят то, что ты заставляешь их видеть?
Педер не ответил. Правда была не совсем такова, как сформулировал Маст, но близка к его словам. Костюм мог сделать себя незаметным, неподозрительным, он настолько адаптировал носителя к избранной роли, что детали вроде отсутствия униформы оставались незамеченными. Сознание тюремщиков обманывалось на уровне подсознательного восприятия.
Педер обдумал вариант с проникновением таким же способом через главный портал наружу, наверх, но пришел к выводу, что это невозможно; если он и проникнет из секции, состоящей из отделений для заключенных, в сектор администрации, ему не выбраться наверх, не приведя в действие сигнализацию. Автоматы-сторожа внушению не поддаются.
Кроме того, у костюма имелся способ получше. Педер повернул в узкий уходящий вниз проход, заканчивавшийся металлической дверью, которая открывалась без электронного ключа. Они вошли в машинное отделение, наполненное низким гулом энергоустановок.
В гудении рядами протянувшихся генераторов говорить и слышать собеседника было нелегко. Заключенные, занимавшиеся ими, мимоходом повернули к ним головы, затем вернулись к своему занятию, не обращая более внимания на проходивших Педера и Маста. Педер пробрался в дальний конец отделения и отодвинул в сторону какой-то ящик наподобие шкафчика или картотеки. Он поманил Маста, потом начал прощупывать стенку позади шкафчика.
Ящички были расположены так, что, образуя треугольное свободное пространство, закрывали Маста и Педера от чужих взоров. Сначала ничего не происходило, затем со щелчком часть стены отодвинулась в сторону.
Ногами вперед Педер проник в люкообразное отверстие, прыгнул и приземлился футах в четырех ниже. После того, как за ним проследовал Маст, часть стены, скрывавшая люк, автоматически встала на место. Гул машин стал несколько тише.
Педер и Маст стояли в плохо освещенной комнатке-камере, стены которой, кажется, были склепаны вручную из кусков бросового металла. Единственным человеком в этой каморке был мужчина в серой тюремной рубахе, скособочившийся над светящимся экраном. Услышав, что в каморке кто-то появился, человек испуганно обернулся к ним лицом.
Это был Грашник, пожизненный заключенный, такой же, как и сам Педер. Но у него было уникальное свойство, выделявшее его среди жителей Ледлайд —он отказывался признать, что побег с Ледлайд невозможен. Он упорно держался за убеждение, что может и когда-нибудь сможет вырваться на свободу.
Его оптимизм был награжден в первый раз двадцать лет тому назад, когда, работая в горной бригаде, расширявшей пространство тюрьмы на несколько сотен ярдов, он, дробя скалу, обнаружил трещину, ведущую на поверхность.
Об этом он ни с кем делиться не стал. Доступ к трещине был перекрыт, когда делали наружную стенку. Еще двенадцать лет ушло у Грашника на восстановление доступа к трещине. Маршрут, который он наконец установил, был полон мучений. Сначала он отыскал прореху в сенсорном поле, окружавшем тюрьму. Семь лет ушло на создание самодельных электронных пропусков для двадцати трех различных дверей и люков, через которые по боковым малопосещаемым — только таким! — коридорчикам и переходам можно было добраться к прорехе в электростатической паутине, окутавшей тюрьму. Затем он занялся трудоемким делом создания дыры в стене, чтобы можно было пробраться в трещину и на поверхность.
Для зиодского типа мышления такое унылое и отдаленное место было идеальным местом тюремного заключения. Зиодцы не видели в осужденных объекты трансформации и переориентации. Ответственность за нарушение закона была личная и абсолютная. Преступник получал в наказание пустыню, и логическим наказанием, хуже которого была только смертная казнь, была изоляция от общества, чем дальше, тем лучше.
Соответственно, осужденный по пути на Ледлайд смотрел в окошко корабля, видел удаляющийся Зиод. Так ему давали понять, как основательно его изгоняли из общества.
Костюму Фрашонарда нелегко было обнаружить эту кучу космического шлака, имевшую всего шесть тысяч миль в диаметре. Найти частично сконденсировавшуюся тучу, которую представляла собой солнечная система Ледлайд, было нелегкой задачей, а внутри облака он уже не мог использовать приборы корабля, и ему оставалось полагаться только на собственное умение предчувствовать. На этом этапе вести корабль было все труднее и труднее. Мухи питались останками бывших хозяев рубки до тех пор, пока ничего от них не осталось, но к атмосфере, которой дышали люди, они не были приспособлены, и поэтому умирали, несмотря на строгий контроль костюма за их жизнедеятельностью.
Свинцовая крыша тюрьмы лишь на несколько футов поднималась над каменистой почвой Ледлайда. Прямо к этой крыше, сквозь дымное небо планеты, устремилась «Малая планета». Дрейфуя в северном направлении, корабль совершил посадку за северным горизонтом, прямо за низкой горной грядой.
Как только корабль опустился, мушиный рой окончательно вымер, и уплощенный костюм опустился на пол аккуратной стопочкой.
Вонь от разлагавшихся мух заполняла рубку.
Немного спустя в крыше тюрьмы открылась дверь и показался человек в дыхательной маске. Постояв немного, чтобы сориентироваться, он поспешил в сторону корабля, до которого была миля или около того. Быстро осмотрев корабль снаружи, он открыл один из люков и вошел, принявшись осматривать все секции, громко объявляя о своем появлении.
Когда он достиг рубки, под ногами захрустели высохшие тельца мух. На нем по-прежнему была дыхательная маска, иначе ужасный запах вызвал бы немедленную рвоту. Но он не заметил вони. Единственным признаком людей на корабле был костюм, валявшийся на полу возле пульта управления. Несколько секунд человек смотрел на костюм. Потом нагнулся и аккуратно поднял его, расправив складки, сложил и повесил себе на руку.
Еще раз посмотрев по сторонам, он вернулся тем же путем к люку, покинул корабль и потрусил обратно к тюрьме. Там он доложил, что корабль пуст и, очевидно, приземлился на автопилоте, но на всякий случай губернатор приказал обыскать ближайшую местность. Был поднят вопрос о возможности — неслыханное дело! — побега, но губернатор быстро эту идею отбросил, убежденный в стопроцентной невозможности побега с Ледлайда. Команда «Малой планеты», должно быть, пострадала от какой-то случайности. Несчастный случай. Аппарат сам привел себя на Ледлайд. Вместе со следующим грузовым танкером он попросит забрать с собой и этот заблудившийся кораблик.
Непонятно по какой причине, а вернее вообще без видимой причины, костюм был помещен в стенной шкаф жилого кубрика охраны, где он терпеливо принялся выжидать.
Педер до сих пор не имел понятия о размерах тюрьмы и количестве заключенных. Население тюрьмы, прикидывал он, могло составлять и миллион. И наверняка не менее чем сто тысяч, поскольку Ледлайд был хорошей тюрьмой и стал обычным местом для сброса сюда нежелательных элементов с Зиода. Учитывая такое количество заключенных, управляемых относительно небольшим количеством охраны, шансы восстания были удивительно малы, практически несуществующи. Причина была простая. Случись восстание заключенных, с Зиода не придет ни один танкер с продовольствием и все заключенные умрут голодной смертью. Тот факт, что они зарабатывают на пропитание работой в тюремных фабриках, обычно заставлял их держаться тихо.
Вся тюрьма была подземной. День за днем сознание Педера погружалось в мир серых камер, серых галерей, запах мужчин (он слышал, что где-то были женские секции), серых фабрик и мастерских, и охранников в черной униформе. Особенно ненавидел он тюремную робу — серую, мешковатую, унизительную. Он весь ссохся, потеряв костюм Фрашонарда, кожа его покрывалась пупырышками от одного прикосновения к грубой толстой ткани новой одежды. Он жил, двигался, работал в нескончаемом кошмаре.
Один или два раза во время бесконечных переходов по галереям он заметил Реалто Маста, которого привезли в одной партии с ним, но желания отыскать старого знакомого Педер не испытывал. Единственное, чего ему хотелось, это забыться в углу и потихоньку умирать, день за днем.
Поэтому особого удовольствия он не испытал, когда однажды вечером во время часа бесед, когда Педер сидел в камере, не обращая внимания на гомон заключенных из других камер, какая-то фигура возникла в открытом дверном проеме. Это был Реалто Маст. В серой мешковатой робе и с подстриженными волосами Реалто выглядел куда менее внушительно, чем раньше. Педер отвернулся и угрюмо ссутулился, стараясь всем своим видом показать, что не желает иметь ничего общего с бывшим сообщником. Но Маст, нимало не смутившись, вошел в камеру, нарушая покой маленького помещения, где только и мог остаться наедине с собой Педер.
— Привет, Педер, как ты поживаешь? — сказал он. Веселый тон совершенно не подходил к обстоятельствам, в которых они оказались. —Сколько тебе дали, какой срок?
— Что ты делаешь на нашем этаже? — проворчал Педер.
— Меня пока перевели на вашу галерею, в самый конец. Здесь людей часто перетасовывают с места на место, чтобы они не создавали постоянные связи между собой, понимаешь? Так что давай не будем ссориться. Возможно, нам скоро не придется видеть друг друга.
— Отлично, — сказал Педер упрямо, с обвинением в голосе. — Ты на меня донес.
— Почему ты так уверен? — тихо, немного виновато, спросил Маст. — Это мог быть Граун.
— Это был он?
— Собственно говоря, это был в самом деле я. Но у меня есть оправдание, Педер. Понимаешь, я сделал это ради бедняги Грауна. Я бы тебя не выдал, но они угрожали пытками вытащить все у Грауна, беззащитного старика. Поэтому я проговорился, чтобы его не мучили. С твоей точки зрения, впрочем, это никакой разницы не составляет, правильно?
Маст теперь переключился на тон откровенный, товарищеский, тот самый тон, которому Педер уже никогда бы не стал доверять.
— Какой удивительный альтруизм! — фыркнул Педер. — Но я не сомневаюсь, что свою положенную плату ты потребовать не забыл?
— Ну, не знаю. Лучше всех сейчас Грауну. Он получил только пять лет. Я убедил суд, что его участие в деле было минимальным. Они понимали, что он слишком туп, чтобы быть зачинщиком. Вот только плохо, что меня не будет рядом, когда его освободят, некому будет присмотреть за беднягой. Не знаю, что с ним будет, он совершенно безнадежен.
— О, да, ты мастер заботиться о ближних своих, я-то знаю.
Маст, казалось, был искренне расстроен и разочарован поведением Педера. Он горько улыбнулся:
— Ну-ну, брось! Обстоятельства в самом деле иногда выходят из-под контроля. Риск пропорционален награде, и так далее.
Но Педер уже знал повадки Маста и поэтому был непоколебим.
Маст что-то задумчиво напевал про себя, глядя на площадку галереи, где другие заключенные играли самодельными картами. Он сделал еще несколько замечаний, на которые Педер не дал ответа, храня отчужденное молчание, и немного спустя Маст удалился.
А Педер еще глубже замкнулся в себе, пытаясь умертвить всякие мысли и чувства.
Несколько ночей спустя его разбудило гудение дверного замка. Он поднял голову. Камера была погружена в полную тишину и темноту, а инфракрасная лампочка, позволявшая охранникам осматривать камеру сквозь спецчувствительный смотровой глазок, давала невидимый для Педера свет. Но сквозь очертания двери в камеру просачивался обычный желтоватый свет с площадки. Дверь открылась. Педер увидел, как некто вошел в его камеру. Загорелся внутренний свет. Перед ним стоял тюремщик, хотя Педер узнал его только потому, что ему было знакомо его лицо. На тюремщике больше не было обычной черной саржевой униформы. Вместо униформы на нем был проссимовый костюм Фрашонарда. Ужас, шок, ледяная дрожь возбуждения пронизали Педера. Он прижался к стене, полный ужаса и волнующих предчувствий. Глаза тюремщика были стеклянные, невидящие. Не говоря ни слова, он снял костюм, аккуратно сложил его на койке Педера. Потом он согнулся вдвое и рухнул на пол, словно пустая оболочка.
Как костюм нашел путь в его камеру — это было слишком сложно, чтобы Педер думал сейчас об этом. Но теперь он знал, приняв этот факт с животной покорностью, что от костюма он уже никогда не освободится. Соскользнув с койки, он ловко освободился от ненавистной тюремной робы, вытащил из ящичка белье — на миг он заколебался при мысли о том, что проссиму придется войти в контакт с грубой, некрасиво выкроенной одеждой. Потом он натянул костюм.
Облачившись в него, он тут же ощутил, как его снова окутывает поле воздействия костюма. Мгновенно изменился взгляд Педера на внешний мир. Но теперь эта перемена была не такая, как раньше. В его мозг влились ранее неизвестные впечатления и знания. Вся окружающая тюрьма стала как бы прозрачной, открываясь его внутреннему взгляду.
Но это было далеко еще не все. Раньше костюм никогда полностью не погружал своего "я" в мысли и действия, которые он предлагал. Он всегда давал Педеру изрядное пространство независимого сознания. Теперь ситуация изменилась. Теперь его собственный мозг продолжал формировать мысли, но не было уголка в этом мозгу, который не воспринимал бы четких указаний и направлений откуда-то снаружи, от чего-то такого, что мозг окружало и поддерживало.
Сначала сознание, «эго» Педера, сражалось с вторжением. Но успело сформировать лишь одну независимую мысль:
Одежный робот.
Потом оно прекратило борьбу за собственную независимость, рухнуло, расплавилось, стало бледной лужицей, пассивно отражая все то, что происходило снаружи.
И Педер, Новый Человек, гомо проссимо, сунул руку в карман костюма, обнаружил несколько электронных ключей-пропусков. Нагнувшись, осмотрел валявшегося без движений тюремщика. Дыхание его было легким. Он явно был в глубоком трансе, коме.
Педер выпрямился. Вокруг пульсировала жизнь тюрьмы Ледлайд. Теперь он знал факты, детали, имена, которые никогда бы не узнал, если бы не усовершенствовавшиеся органы чувств. Часы для сна, для работы, отдыха и общения, так называемые часы бесед.
И кроме того, он теперь знал, что побег с Ледлайда возможен. Возможен!
Покинув камеру, он не спеша пошел по молчаливой галерее своего уровня. За запертыми дверями храпели, бормотали, вздыхали во сне люди. Слева шли поручни. Колодец галереи, в нужных интервалах перекрытый экранами-предохранителями, уходил вниз на тысячу футов. На противоположной стороне он видел исторически не изменяющуюся картину: ряды за рядами, площадки и камеры, гигантские тюремные соты.
В конце галереи он остановился. Использовав один из электронных ключей, отворил дверь камеры Маста, тихо вошел туда.
Маст спал чутко. Он проснулся сразу же, как в камеру проник свет. Нахмурившись, он вылез из постели, уставился на Педера:
— Педер…
Как тебе удалось? Они тебе разрешили надеть твой старый костюм?
— Я ухожу, — объявил вместо ответа Педер. — Можешь пойти со мной. Это было бы удобно для меня.
— Уходишь? С Ледлайда? Побег! — Маст тихо засмеялся, все еще озадаченный, покачал головой. — Это невозможно, Педер. Тебе придется здесь остаться. Лучше смирись и прими это как неизбежность.
— Я могу выбраться отсюда. На Кайан. Это лучше, чем Ледлайд, даже для тебя.
— Кайан? — Маст тревожно нахмурился. — Но здесь просто нет никакого выхода.
— Я знаю выход. Корабль ждет меня снаружи, на поверхности. Но мне трудно будет одному управлять им. До Кайана дальний путь. Было бы очень хорошо, если бы ты пошел со мной.
Маст отступил на шаг.
— Нет, — сказал он встревоженно. — Срок автоматически удлиняется, если ты…
Он замолчал. Педер прислонился к косяку двери. Линии пиджака образовали узор необыкновенно воздействующей грации и элегантности.
— Двадцать лет, — напомнил он Масту. — Двадцать лет серой однообразной тоски. Двадцать лет в подземелье. Пойдем со мной, и ты будешь свободен… Свободен… — Его голос парил и нежил. — Свободен…
На новых мирах!
Маст цинично скривил губы.
— Свободен?
Он вздохнул.
— Хорошо, Педер, — попробую испробовать твою ставку.
Он потянулся за своей робой. Вместе они покинули камеру. В конце площадки электронный пропуск Педера впустил их сквозь крошечную дверку в небольшую камеру, где ждал пулеобразный экипаж-челнок с двумя креслами. Линия челноков никогда не использовалась заключенными без сопровождения тюремщика, но, повинуясь жесту Педера, Маст занял свое место в кресле рядом, и челнок помчался по направляющему рельсу.
Они миновали сонную тишину их секции, оказались в пределах другой, словно в иностранной стране. Здесь не спали, а наоборот, работали —сменная работа не давала машине тюрьмы замереть ни на мгновение. Другие челноки расплывчатыми пятнами проносились мимо. Педер уверенно управлял экипажем. Когда они остановились, то оказались в зоне мастерских, где гул машин смешивался с топотом и криками заключенных, направлявшихся в столовые, спальные галереи, в бани или залы для упражнений.
Педер не колебался ни доли секунды, уверенно шагая вперед, ведя за собой Маста. Маст все больше и больше нервничал, видя вокруг такое количество тюремщиков. Он замер, когда один направился в их сторону. Но офицер прошел мимо, обменявшись с Педером приветствием.
— Расслабься, — пробормотал Педер. — Я тюремщик, веду тебя в медкомнату.
— Но на тебе гражданская одежда!
Педер улыбнулся:
— Я в маскировке.
— Это что, какой-то гипноз? — спросил Маст после паузы. — Люди видят то, что ты заставляешь их видеть?
Педер не ответил. Правда была не совсем такова, как сформулировал Маст, но близка к его словам. Костюм мог сделать себя незаметным, неподозрительным, он настолько адаптировал носителя к избранной роли, что детали вроде отсутствия униформы оставались незамеченными. Сознание тюремщиков обманывалось на уровне подсознательного восприятия.
Педер обдумал вариант с проникновением таким же способом через главный портал наружу, наверх, но пришел к выводу, что это невозможно; если он и проникнет из секции, состоящей из отделений для заключенных, в сектор администрации, ему не выбраться наверх, не приведя в действие сигнализацию. Автоматы-сторожа внушению не поддаются.
Кроме того, у костюма имелся способ получше. Педер повернул в узкий уходящий вниз проход, заканчивавшийся металлической дверью, которая открывалась без электронного ключа. Они вошли в машинное отделение, наполненное низким гулом энергоустановок.
В гудении рядами протянувшихся генераторов говорить и слышать собеседника было нелегко. Заключенные, занимавшиеся ими, мимоходом повернули к ним головы, затем вернулись к своему занятию, не обращая более внимания на проходивших Педера и Маста. Педер пробрался в дальний конец отделения и отодвинул в сторону какой-то ящик наподобие шкафчика или картотеки. Он поманил Маста, потом начал прощупывать стенку позади шкафчика.
Ящички были расположены так, что, образуя треугольное свободное пространство, закрывали Маста и Педера от чужих взоров. Сначала ничего не происходило, затем со щелчком часть стены отодвинулась в сторону.
Ногами вперед Педер проник в люкообразное отверстие, прыгнул и приземлился футах в четырех ниже. После того, как за ним проследовал Маст, часть стены, скрывавшая люк, автоматически встала на место. Гул машин стал несколько тише.
Педер и Маст стояли в плохо освещенной комнатке-камере, стены которой, кажется, были склепаны вручную из кусков бросового металла. Единственным человеком в этой каморке был мужчина в серой тюремной рубахе, скособочившийся над светящимся экраном. Услышав, что в каморке кто-то появился, человек испуганно обернулся к ним лицом.
Это был Грашник, пожизненный заключенный, такой же, как и сам Педер. Но у него было уникальное свойство, выделявшее его среди жителей Ледлайд —он отказывался признать, что побег с Ледлайд невозможен. Он упорно держался за убеждение, что может и когда-нибудь сможет вырваться на свободу.
Его оптимизм был награжден в первый раз двадцать лет тому назад, когда, работая в горной бригаде, расширявшей пространство тюрьмы на несколько сотен ярдов, он, дробя скалу, обнаружил трещину, ведущую на поверхность.
Об этом он ни с кем делиться не стал. Доступ к трещине был перекрыт, когда делали наружную стенку. Еще двенадцать лет ушло у Грашника на восстановление доступа к трещине. Маршрут, который он наконец установил, был полон мучений. Сначала он отыскал прореху в сенсорном поле, окружавшем тюрьму. Семь лет ушло на создание самодельных электронных пропусков для двадцати трех различных дверей и люков, через которые по боковым малопосещаемым — только таким! — коридорчикам и переходам можно было добраться к прорехе в электростатической паутине, окутавшей тюрьму. Затем он занялся трудоемким делом создания дыры в стене, чтобы можно было пробраться в трещину и на поверхность.