Ворам казалось, что их вольготная жизнь будет продолжаться вечно: уж слишком они переоценивали свою тщательно продуманную систему хищения. Но они ошиблись: ещё никому не удавалось утаить шила в мешке. Их ждала неизбежная и скорая расплата.
Теперь, когда «технология» хищений была достаточно изучена и Выховский исследовал роль каждого из обвиняемых в преступлении, жулики резко изменили тактику. Пытаясь смягчить вину, они наперебой спешили рассказать о том, что уже было установлено… Каждый протокол допроса обвиняемого начинался словами: «Осознав свою вину и раскаиваясь в содеянном, хочу помочь следствию…» Но следствие в помощи уже не нуждалось. Все пятнадцать человек были преданы суду и получили по заслугам.
II
ИСПЫТАНИЕ НА ПРОЧНОСТЬ
Теперь, когда «технология» хищений была достаточно изучена и Выховский исследовал роль каждого из обвиняемых в преступлении, жулики резко изменили тактику. Пытаясь смягчить вину, они наперебой спешили рассказать о том, что уже было установлено… Каждый протокол допроса обвиняемого начинался словами: «Осознав свою вину и раскаиваясь в содеянном, хочу помочь следствию…» Но следствие в помощи уже не нуждалось. Все пятнадцать человек были преданы суду и получили по заслугам.
* * *
— Надо сказать, — закончил свой рассказ Фролов, — что зал судебного заседания напоминал тогда студенческую аудиторию. Присутствовавшие на процессе ревизоры, плановики, экономисты, технологи делали в своих блокнотах записи. А вскоре эти записи превратились в строчки приказов и инструкций о планировании, изменении системы приёмки сырья на предприятиях главка, о нормах раскроя и учёте выработки. Так судебный процесс помог руководству главка перекрыть все щели, которыми пользовались жулики. «Кот Васька» был лишён возможности заниматься своими неблаговидными делами. Так что Выховский мог быть доволен: расследованное им дело превратилось в университет профилактики хищений.
II
В ЗАЛЕ СУДА
ИСПЫТАНИЕ НА ПРОЧНОСТЬ
Если в облике следователя по особо важным делам Николая Николаевича Фролова ничто не напоминало современного Шерлока Холмса, то ещё меньше «судейского» у Анны Ивановны Степановой. Она совсем не похожа на тех судей, которых мы порой видим на экранах кинотеатров и телевизоров, — строгих, с металлическим голосом и непроницаемым лицом, картинно самоуверенных, всегда убеждённых в своей непогрешимости и убивающих наповал зрителей прозорливостью и проницательностью.
Видимо, так оно и должно быть. Анна Ивановна не символ правосудия, а живой человек со всеми своими достоинствами и недостатками. Кроме того, она редко смотрит телевизор и ещё реже бывает в кино, поэтому она не знает, как должен выглядеть идеальный экранный судья. А может быть, и не хочет знать. Ведь у неё и без того достаточно забот: осуществлять справедливость — трудная и хлопотная профессия, она мало оставляет свободного времени.
Наша собеседница далеко не молода. Лучами расходятся морщинки на висках и от уголков опущенных губ. Волосы с сединой, аккуратно зачёсаны назад. Стоячий воротничок белой блузки подчёркивает выступающий вперёд подбородок. Узкие худые плечи ссутулились под тяжестью лет.
Анне Ивановне шестьдесят три. У неё взрослые сын и дочь. Растут внуки…
Две трети прожитой жизни отдано правосудию: вначале прокуратура, затем коллегия адвокатов, и вот уже двадцать пять лет, как она судья, одна из лучших судей большого города, в котором прошли её детство, юность, зрелые годы.
Кабинет отделен от улицы кирпичной стеной и двойной оконной рамой. Высокое узкое окно задёрнуто плотной шторой. Шум улицы сюда почти не проникает. Но этот судейский кабинет связан с городом и его обитателями многочисленными и разнообразными нитями, о которых молчаливо свидетельствуют папки в шероховатых песочных обложках: разводы, дела о наследстве, разделе квартиры, имущества, заявления от различных организаций и предприятий, трудовые конфликты, иски о взыскании алиментов, уголовные дела — клевета, хулиганство, избиение, разбой, хищение…
На подшитых листах спрессованы людские обиды и радости, тщеславие, самолюбие, просьбы о помощи, требования о справедливости, слезы, ссоры, претензии, кровь…
В зале суда Анна Ивановна говорит от имени республики, которая уполномочила её вершить правосудие. Впрочем, в зале суда она уже не просто Анна Ивановна, а председатель суда.
Судья… Мы беседуем об этой не совсем обычной профессии, для овладения которой мало одних лишь знаний. Время от времени нас прерывает телефонный звонок или появление в кабинете секретаря, спокойной девушки с длинной не по моде косой.
На столе Анны Ивановны лежат «Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик». В них записано: «Никто не может быть признан виновным в совершении преступления и подвергнут уголовному наказанию иначе как по приговору суда», «Уголовное наказание применяется только по приговору суда».
Только по приговору суда…
Это означает, что вся работа, проводимая уголовным розыском, ОБХСС, следователями прокуратуры и МВД, носит предварительный характер в системе правосудия, а последнее слово остаётся за судом, который независим и подчинён лишь закону.
Высоким полномочиям соответствует и высокая ответственность, которую делят между собой трое судей, отвечающих за законность, обоснованность и справедливость своего решения.
Каким же требованиям должны отвечать эти трое? Что главное в их работе?
Глаза Анны Ивановны за стёклами очков в тёмной металлической оправе кажутся неестественно большими. В них угадывается растерянность. И тема нашей беседы, и сама постановка вопросов для неё не совсем привычны. Да и трудно сформулировать то, что для неё за время работы стало естественным и само собой разумеющимся.
— Главное в судейской работе… — повторяет она. — Наверно, я не смогу вам исчерпывающе ответить. Главное… Главным, видимо, является все: и знание законов, и умение их применять, и навыки, выработанные опытом, и строгость, и гуманность, и уважение к людям…
Анна Ивановна слегка улыбается. После минутного» молчания говорит:
— Объективность и беспристрастность… Да, объективность и беспристрастность. Паскаль, как известно, утверждал, что всякое рассуждение готово уступить место чувству. Подобная опасность подстерегает любого, в том числе и судью. Судья должен уметь избегать её.
— И что для этого требуется?
— То, что в музыке называют абсолютным слухом. Я имею в виду отношение к показаниям подсудимого, свидетелей, экспертов, к прениям сторон, которые подводят итоги судебного следствия, оценивают доказательства и высказывают суду свою точку зрения. В этом смысле «абсолютный слух» судьи — это гарантия беспристрастности и объективности. Кстати говоря, речи адвоката я лично отвожу особое место…
— Почему?
— Видите ли, профессию защитника нередко недооценивают. Причины разные. Тут и обывательские разговоры: вот, дескать, получил гонорар и старается чёрное сделать белым. И непонимание его роли в судебном процессе. А ведь квалифицированный защитник нужен не только подсудимому, но и суду. Дело в том, что прокурор, выступающий в суде в качестве государственного обвинителя, чаще всего основывается на концепции предварительного следствия. И речь его обычно содержит аргументы, уже изложенные следователем, который вёл дело. Это закономерно: прокуратура отвечает за обоснованность привлечения к уголовной ответственности того или иного человека, прокурор контролирует следователя, проверяет и направляет его работу, утверждает составленный следователем обвинительный акт. Поэтому государственный обвинитель обычно разделяет мнение следователя о доказанности вины человека, преданного суду. Правда, он не только обвинитель, но и представитель прокуратуры, осуществляющей надзор за законностью. Убедившись в судебном заседании в невиновности подсудимого, он обязан поставить вопрос об оправдании (объективность — важнейшее условие не только судейской, но и прокурорской деятельности). Но разве легко изменить устоявшееся убеждение? Для этого необходимы уж слишком разительные факты. И чаще всего прокурор в уголовном процессе поддерживает обвинение. Между тем положение адвоката совершенно иное. У него одна обязанность — защита. Защита и только защита. На все материалы предварительного и судебного следствия он смотрит глазами защитника. Прокурор при определённых обстоятельствах может и должен отказаться от обвинения. Адвокат же не имеет права отказаться от защиты ни при каких обстоятельствах. Он должен находить контраргументы, ставить под сомнение те или иные улики, искать и указывать суду слабые, по его мнению, места концепции следователя, говорить о том, что исключает ответственность подзащитного или смягчает её. Адвокат помогает суду критически подойти к тезисам обвинения. Если есть такая возможность, он пытается разрушить обвинение. Иногда ему это удаётся, иногда — нет. Но в любом варианте он осуществляет исключительно важную для правосудия работу — испытание обвинения на прочность. А вот выдержало обвинение или нет, решаем уже мы, судьи. Причём при решении этого вопроса особенно требуется то, что я называю абсолютным слухом, — умение не пропустить ничего существенного, важного, умение беспристрастно разобрать «за» и «против», заметить фальшивую ноту в речи прокурора или адвоката, правильно оценить все частности и их совокупность. Так и только так рождается внутреннее убеждение — то убеждение, на котором основывается приговор… — Зазвонил телефон, но Анна Ивановна словно не услышала звонка. В щель, образованную шторой, проник луч света, светлая полоса пересекла стол, высветлила лежащие на сукне стола руки судьи, худощавые, с коротко остриженными ногтями. — Вы, наверное, слышал про дело Шаблина, о нем тогда много говорили?
— Разумеется. Вы его, кажется, рассматривали лет восемь назад?
— Да, ровно восемь лет назад, — подтвердила Степанова. — Все обвинение было построено на косвенных уликах. Шаблина защищал очень хороший адвокат. Он просил оправдать подсудимого за недоказанностью… Вы были на суде?
— Да, но в зале, а не в совещательной комнате…
Анна Ивановна улыбнулась.
— Ну, восемь лет спустя я вас могу пригласить и в совещательную комнату… Кстати, мы выносили приговор здесь, в этом кабинете. Народными заседателями тогда были, если помните, ныне покойный Борис Прокофьевич Сахнин, он работал, в механическом цехе на ремонтном заводе, и Нина Александровна Глоба, сейчас она заведует терапевтическим отделением в больнице…
Анна Ивановна вызвала секретаря и попросила принести из архива дело по обвинению Шаблина.
И вот уже на столе три толстых тома протоколов допросов свидетелей, осмотра места происшествия, следственных экспериментов, актов экспертиз, объяснений, писем, фотографий…
Степанова взяла в руки последний том, нашла приговор, надев очки, медленно про себя прочитала его.
— Итак, совещательная комната? Ну что ж… Кое-что я вам расскажу, а остальное вы домыслите. Но в меру, конечно…
Присутствующие встали.
Стояли прокурор, адвокат, корреспонденты газет, родственники погибшей. Вытянулись как по команде конвойные.
Анна Ивановна мельком взглянула на подсудимого. Она видела, как побелели на сгибах его пальцы, сжимающие барьер, который отделял скамью подсудимых от зала. Он стоял, наклонив стриженную под машинку лобастую голову, подавшись вперёд всем корпусом. Судебное заседание продолжалось четыре дня. Вчера были прения сторон, сегодня — последнее слово подсудимого. «Прошу суд вынести оправдательный приговор…» — так закончил свою трехчасовую речь адвокат. И точно так же завершил своё выступление его подзащитный.
Суд удаляется на совещание…
Шорох шагов. И вот они уже в этом кабинете, который отныне именуется совещательной комнатой. Кроме судей, здесь теперь никто уже не может находиться: ни прокурор, ни адвокат, ни секретарь. Тайна совещательной комнаты охраняется законом, её нарушение — безусловный повод к отмене приговора.
Вошедшая последней Анна Ивановна плотно прикрыла за собой узкую дверь, задвинула защёлку, отключила телефон. Последнее было не обязательным, но она всегда считала, что судьи в эти минуты должны быть ограждены от любых помех, а что может быть хуже надоедливого телефона?
На столе не было ничего лишнего: бумага для приговора, чернильница, ручка, карандаши, маленькие книжечки кодексов. На тумбочке — тома дела.
— Садитесь, товарищи, — предложила Степанова заседателям.
Большой широкоплечий Сахнин в нерешительности взялся за спинку стула, но, видимо, стул ему показался ненадёжным, и он сел на диван. Сел осторожно, на самый краешек, и все же пружины жалобно взвизгнули под тяжестью его грузного тела. Сахнин поморщился, пошутил:
— Не подходит моя комплекция для заседателя, а? Боюсь — всю мебель вам перепорчу.
— Ничего, диван все равно пора менять.
— Разве что так… Когда я мальчишкой после ФЗУ на завод пришёл, то мастер сказал, что с такой комплекцией позор давать меньше ста двадцати процентов нормы. Вот и пришлось стараться…
Второй заседатель, Нина Александровна Глоба, сухощавая женщина средних лет с быстрыми и энергичными движениями, села за письменный стол и раскрыла Уголовно-процессуальный кодекс. У неё было строгое сосредоточенное лицо.
Анна Ивановна заглянула через её плечо. Глоба читала 309-ю статью. В этой статье перечислялись все основные вопросы, которые должен обсудить суд при вынесении приговора.
Имело ли место деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый?
Содержит ли оно состав преступления?
Совершил ли это деяние подсудимый?
Виновен ли он?
Подлежит ли подсудимый наказанию, а если да, то какому?..
Глоба была заседательницей всего несколько месяцев, но за это время она неплохо освоила практику судебной работы. Единственным её недостатком была некоторая поспешность в выводах. Но это существенный недостаток для судьи, весьма существенный… А вот Сахнин не торопился. Он всегда действовал по пословице: семь раз отмерь — один раз отрежь. Ничего не скажешь, мудрая пословица…
Сахнин уже несколько минут мял в пальцах папиросу. Поймав его вопросительный взгляд, Степанова сказала:
— Если у Нины Александровны нет возражений, то, пожалуйста, курите. Как, Нина Александровна?
— У нас на работе почти все курящие, — сказала Глоба и закрыла Кодекс.
— Вот за это спасибо. А то без курева как-то несподручно. Мысли трудно в точку собрать. — Он закурил, с наслаждением затянулся дымом. Помолчал. — А дело путаное…
— Сложное дело, — согласилась Степанова.
— Вы находите? — удивилась Глоба. — Если разобраться…
— Вот давайте и будем разбираться, — предложила Степанова.
Шаблин встретил его на лестничной площадке. Он был в пиджаке и галстуке, но в домашних туфлях без задников. Бледный и странно торжественный.
— Проходите, коллега. Она во второй комнате.
— Сюда?
— Да, направо по коридору…
Удары сердца становились спокойней, ритмичней. Врач с облегчением вытер со лба пот, поставил на пол свою сумку, огляделся.
Шаблина лежала на застеленном диване. Постельное бельё было совершенно свежим: видимо, только вчера она его меняла. Белоснежные, отливающие синевой, туго накрахмаленные наволочка, пододеяльник, простыня. При свете настольной лампы под стеклянным абажуром казалось, что молодая женщина просто спокойно спит и этот ночной телефонный звонок — какая-то нелепая ошибка. И через несколько дней на допросе у следователя врач говорил: «Представляете себе? Естественная поза спящего человека. Совершенно естественная. Я бы даже выразился так: типичная. Она лежала на спине, чуточку набок… Да, вправо. Голова на подушке, тоже слегка повёрнута вправо, вполоборота. Руки под одеялом, правая параллельно туловищу, а левая немного согнута в локте… Рот? Закрыт. Нет, не сжат, а именно закрыт, как у человека с хорошей носоглоткой, который во сне дышит через нос. Никаких признаков агонии. Ну абсолютно никаких. Между тем смерть не вызывала сомнений: на локтевых сгибах ярко выраженные трупные пятна, окоченение конечностей… Так что применять какие-либо средства или приёмы оживления было бессмысленно. К жизни её уже ничто вернуть не могло…»
Осмотрев труп, врач развёл руками:
— Мне остаётся только выразить вам своё соболезнование… Мне пришлось некогда пережить подобное: моя супруга умерла от инфаркта. Она тоже была сердечницей? — он повернулся в сторону дивана.
— Ольга? Нет, она не была сердечницей…
— Мда… Судя по трупным пятнам и окоченению, смерть наступила часа четыре назад…
— Видимо. Я проснулся от плача ребёнка. Он просил Ольгу укрыть его. Я спал в другой комнате. Подошёл, а она холодная…
— У вас дочь?
— Сын. Четыре года… Он сейчас у соседей.
— Да, ему нечего здесь делать. Дети слишком восприимчивы… Но смерть матери от него все равно не скроешь…
— Да, конечно… Но пусть он узнает об этом позже.
— Разумеется, разумеется… Где у вас можно вымыть руки?
Шаблин проводил врача скорой помощи в ванную комнату. Врач с профессиональной тщательностью вы мыл руки. С той же тщательностью вытер полотенцем каждый палец.
— Что, по вашему мнению, явилось причиной смерти Ольги?
Врач удивлённо посмотрел на Шаблина.
— Затрудняюсь вам что-либо сказать. Странная картина. Затрудняюсь… Но вскрытие покажет.
— Вскрытие?
— Да, вскрытие. Скоропостижная смерть. Очень неприятная штука, но… Вы ведь знаете положение.
— Знаю.
— И ещё… — врач немного замялся. — Мне нужно сообщить о случившемся в милицию. Это тоже, конечно, крайне неприятно. У вас есть телефон?
— Да. Прошу вас.
Пока врач звонил, Шаблин, скорчившись, сидел в кресле, обхватив руками голову.
Сообщив в милицию о происшедшем, врач поднялся. Больше ему нечего было делать в этой осиротевшей квартире.
Шаблин по-прежнему сидел в кресле в той же позе.
— Мужайтесь, коллега.
Шаблин ничего не ответил. Молчал он и тогда, когда приехал помощник прокурора района со следователем и работниками милиции. Молчал, когда труп его жены увезли в морг…
Было произведено вскрытие трупа Шаблиной, а затем микроскопические и химические исследования. Смерть наступила в результате асфиксии, то есть остановки дыхания из-за недостатка кислорода. Типичная картина для скоропостижной смерти. Но какие причины вызвали асфиксию? Почему же все-таки умерла Шаблина, заместитель управляющего одной из аптек города?
Ответить на этот самый главный сейчас вопрос эксперты не смогли.
Правда, в одном препарате из почек обнаружены единичные гиалиновые и гиалиново-клеточные цилиндры[5]. Но, по мнению специалистов, они свидетельствовали лишь о перенесённом в прошлом каком-то почечном заболевании и ни в какой связи со скоропостижной смертью не находились. Нет, смерть вызвана не этой болезнью, которой Шаблина давно переболела, а чем-то иным. Но чем же? Что привело к асфиксии? Почему в ночь на тридцатое декабря Ольга Шаблина, которая накануне великолепно себя чувствовала, внезапно скончалась?
Ответить на это должен был следователь прокуратуры. При наружном осмотре трупа судебно-медицинский эксперт зафиксировал точечные, еле заметные ранки у локтей и на бёдрах — следы уколов. И, допрашивая Шаблина, следователь спросил:
— Вы делали жене инъекции?
— Нет.
— Но на теле умершей следы уколов.
— Мы, видимо, просто не поняли друг друга, — сказал Шаблин. — Я, как и большинство врачей, предпочитаю не лечить родственников. Не лечил я и жену. Но она делала себе инъекции. И довольно часто.
— Какие же именно?
— Глюкоза, новокаин, витамин B1…
— Как она переносила уколы?
— Вообще-то говоря, ничего… Правда, был один случай… Впрочем, он никакого отношения к делу не имеет.
— А все же?
Шаблин поморщился.
— Видите ли… два месяца назад она чуть не погибла.
— Вот как?!
— Да. После очередного укола она впала в тяжёлое коматозное состояние[6]. К счастью, я оказался дома и спас её. Искусственное дыхание, массаж сердца… Я уже думал, что все напрасно.
— Чем же было вызвано это состояние?
— Не знаю. Она мне сказала, что вводила глюкозу и глюкоза, наверное, была старой.
Последнюю фразу Шаблин произнёс таким тоном, что следователь спросил:
— Вы сомневаетесь, что это была глюкоза?
— Нет, почему же, — пожал плечами Шаблин. — Возможно, глюкоза действительно оказалась старой.
А когда беседа между ним и следователем подходила уже к концу, Шаблин сказал:
— Вы спрашивали меня о препаратах, которыми пользовалась жена. Я забыл упомянуть о грацидине. Ольга была предрасположена к полноте и пыталась похудеть. Одно время она принимала грацидин.
— Вы считаете, что грацидин мог стать причиной её гибели?
— Я ничего не считаю, — сказал Шаблин. — Я не фармаколог.
Смерть от воздушной эмболии[7] исключалась (судебно-медицинский эксперт, вскрывавший труп, производил соответствующую пробу), но так ли безобидны, как мы привыкли думать, те лекарства, которыми пользовалась покойная?
И следователь назначил экспертную комиссию в составе главного судебного эксперта Министерства здравоохранения республики, заведующего кафедрой фармакологии медицинского института, ассистента кафедры хирургии факультета усовершенствования врачей, судебно-медицинского гистолога, химика и других специалистов.
Члены комиссии пришли к единодушному заключению:
1. Грацидин (венгерский препарат) соответствует английскому прелюдину и отечественному мефолину. Многочисленными исследованиями установлено, что иногда его длительное и неосторожное применение приводит к повышению возбудимости нервной системы, бессоннице и даже токсическим психозам. Тем не менее указанный препарат считается всеми специалистами мало токсичным. По имеющимся в распоряжении комиссии данным, возможность внезапной смерти от приёма грацидина и аналогичных по химической структуре соединений исключается, даже если грацидин принимался в дозах, превышающих среднетерапевтические.
2. Смерть от новокаина?
Внутривенная инъекция одного миллилитра 0,5%-ного раствора новокаина, то есть 5 мл этого вещества, не может вызвать внезапной смерти, поскольку даже «Государственная фармакопея СССР» (IX издание) допускает внутривенное введение 50 мг новокаина (10 мл 0,5%-ного раствора).
3. Глюкоза?
Бывают осложнения аллергического или вазомоторного характера. Но медицинской практике не известно ни одного смертельного случая…
4. Коматозное состояние, о котором говорил Шаблин следователю?
После инъекции глюкозы в условиях неправильной технологии приготовления и стерилизации её раствора могут, разумеется, наблюдаться патологические реакции. Они проявляются в ознобе и повышении температуры. Но и только. Применение старой глюкозы не может привести к коматозному состоянию. Это исключено.
«Исключено»… Это слово несколько раз употреблялось в заключении экспертов.
Почему же все-таки умерла молодая, цветущая женщина?
Что стало причиной её смерти?
Ответить на эти вопросы следователь не мог.
Дело обрастало актами экспертиз, протоколами допросов, но происшедшее по-прежнему оставалось загадкой. А затем по распоряжению прокурора дело было передано старому и опытному следователю Вулю, который и выдвинул версию, ставшую несколько месяцев спустя основой обвинения.
Среди коллег Вуль считался везучим. Но каждый, кто имел возможность ближе познакомиться с его работой, понимал, что «везучесть» Вуля — это лишь то, что лежит на поверхности, бросается в глаза, а его интуиция — плод долголетнего опыта, соединённого с поразительной наблюдательностью, некоторой долей педантизма, завидной работоспособностью и воображением. Короче говоря, Вуль был прирождённым следователем. Поэтому ему и «повезло» с делом о скоропостижной смерти Шаблиной, как до того «везло» с десятками других «бесперспективных дел»…
Когда судебно-медицинский эксперт вскрывал труп Шаблиной и составлял акт, он среди других сведений об умершей вскользь упомянул про некое пятно, расположенное на внутренней поверхности локтевого сустава. Ничем не примечательное пятнышко — засохший потёк какого-то белого кристаллического вещества длиной в 4 сантиметра, а шириной около одного. На всякий случай потёк тогда же исследовали. Это исследование не дало ничего существенного: алкалоидов обнаружено не было, — значит, пятно к ядам никакого отношения не имело. Видимо, оно осталось после инъекции глюкозы или витамина B1. Ведь Шаблина неоднократно делала себе уколы. И больше о пятне, упомянутом в акте, никто не вспоминал.
Видимо, так оно и должно быть. Анна Ивановна не символ правосудия, а живой человек со всеми своими достоинствами и недостатками. Кроме того, она редко смотрит телевизор и ещё реже бывает в кино, поэтому она не знает, как должен выглядеть идеальный экранный судья. А может быть, и не хочет знать. Ведь у неё и без того достаточно забот: осуществлять справедливость — трудная и хлопотная профессия, она мало оставляет свободного времени.
Наша собеседница далеко не молода. Лучами расходятся морщинки на висках и от уголков опущенных губ. Волосы с сединой, аккуратно зачёсаны назад. Стоячий воротничок белой блузки подчёркивает выступающий вперёд подбородок. Узкие худые плечи ссутулились под тяжестью лет.
Анне Ивановне шестьдесят три. У неё взрослые сын и дочь. Растут внуки…
Две трети прожитой жизни отдано правосудию: вначале прокуратура, затем коллегия адвокатов, и вот уже двадцать пять лет, как она судья, одна из лучших судей большого города, в котором прошли её детство, юность, зрелые годы.
Кабинет отделен от улицы кирпичной стеной и двойной оконной рамой. Высокое узкое окно задёрнуто плотной шторой. Шум улицы сюда почти не проникает. Но этот судейский кабинет связан с городом и его обитателями многочисленными и разнообразными нитями, о которых молчаливо свидетельствуют папки в шероховатых песочных обложках: разводы, дела о наследстве, разделе квартиры, имущества, заявления от различных организаций и предприятий, трудовые конфликты, иски о взыскании алиментов, уголовные дела — клевета, хулиганство, избиение, разбой, хищение…
На подшитых листах спрессованы людские обиды и радости, тщеславие, самолюбие, просьбы о помощи, требования о справедливости, слезы, ссоры, претензии, кровь…
В зале суда Анна Ивановна говорит от имени республики, которая уполномочила её вершить правосудие. Впрочем, в зале суда она уже не просто Анна Ивановна, а председатель суда.
Судья… Мы беседуем об этой не совсем обычной профессии, для овладения которой мало одних лишь знаний. Время от времени нас прерывает телефонный звонок или появление в кабинете секретаря, спокойной девушки с длинной не по моде косой.
На столе Анны Ивановны лежат «Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик». В них записано: «Никто не может быть признан виновным в совершении преступления и подвергнут уголовному наказанию иначе как по приговору суда», «Уголовное наказание применяется только по приговору суда».
Только по приговору суда…
Это означает, что вся работа, проводимая уголовным розыском, ОБХСС, следователями прокуратуры и МВД, носит предварительный характер в системе правосудия, а последнее слово остаётся за судом, который независим и подчинён лишь закону.
Высоким полномочиям соответствует и высокая ответственность, которую делят между собой трое судей, отвечающих за законность, обоснованность и справедливость своего решения.
Каким же требованиям должны отвечать эти трое? Что главное в их работе?
Глаза Анны Ивановны за стёклами очков в тёмной металлической оправе кажутся неестественно большими. В них угадывается растерянность. И тема нашей беседы, и сама постановка вопросов для неё не совсем привычны. Да и трудно сформулировать то, что для неё за время работы стало естественным и само собой разумеющимся.
— Главное в судейской работе… — повторяет она. — Наверно, я не смогу вам исчерпывающе ответить. Главное… Главным, видимо, является все: и знание законов, и умение их применять, и навыки, выработанные опытом, и строгость, и гуманность, и уважение к людям…
Анна Ивановна слегка улыбается. После минутного» молчания говорит:
— Объективность и беспристрастность… Да, объективность и беспристрастность. Паскаль, как известно, утверждал, что всякое рассуждение готово уступить место чувству. Подобная опасность подстерегает любого, в том числе и судью. Судья должен уметь избегать её.
— И что для этого требуется?
— То, что в музыке называют абсолютным слухом. Я имею в виду отношение к показаниям подсудимого, свидетелей, экспертов, к прениям сторон, которые подводят итоги судебного следствия, оценивают доказательства и высказывают суду свою точку зрения. В этом смысле «абсолютный слух» судьи — это гарантия беспристрастности и объективности. Кстати говоря, речи адвоката я лично отвожу особое место…
— Почему?
— Видите ли, профессию защитника нередко недооценивают. Причины разные. Тут и обывательские разговоры: вот, дескать, получил гонорар и старается чёрное сделать белым. И непонимание его роли в судебном процессе. А ведь квалифицированный защитник нужен не только подсудимому, но и суду. Дело в том, что прокурор, выступающий в суде в качестве государственного обвинителя, чаще всего основывается на концепции предварительного следствия. И речь его обычно содержит аргументы, уже изложенные следователем, который вёл дело. Это закономерно: прокуратура отвечает за обоснованность привлечения к уголовной ответственности того или иного человека, прокурор контролирует следователя, проверяет и направляет его работу, утверждает составленный следователем обвинительный акт. Поэтому государственный обвинитель обычно разделяет мнение следователя о доказанности вины человека, преданного суду. Правда, он не только обвинитель, но и представитель прокуратуры, осуществляющей надзор за законностью. Убедившись в судебном заседании в невиновности подсудимого, он обязан поставить вопрос об оправдании (объективность — важнейшее условие не только судейской, но и прокурорской деятельности). Но разве легко изменить устоявшееся убеждение? Для этого необходимы уж слишком разительные факты. И чаще всего прокурор в уголовном процессе поддерживает обвинение. Между тем положение адвоката совершенно иное. У него одна обязанность — защита. Защита и только защита. На все материалы предварительного и судебного следствия он смотрит глазами защитника. Прокурор при определённых обстоятельствах может и должен отказаться от обвинения. Адвокат же не имеет права отказаться от защиты ни при каких обстоятельствах. Он должен находить контраргументы, ставить под сомнение те или иные улики, искать и указывать суду слабые, по его мнению, места концепции следователя, говорить о том, что исключает ответственность подзащитного или смягчает её. Адвокат помогает суду критически подойти к тезисам обвинения. Если есть такая возможность, он пытается разрушить обвинение. Иногда ему это удаётся, иногда — нет. Но в любом варианте он осуществляет исключительно важную для правосудия работу — испытание обвинения на прочность. А вот выдержало обвинение или нет, решаем уже мы, судьи. Причём при решении этого вопроса особенно требуется то, что я называю абсолютным слухом, — умение не пропустить ничего существенного, важного, умение беспристрастно разобрать «за» и «против», заметить фальшивую ноту в речи прокурора или адвоката, правильно оценить все частности и их совокупность. Так и только так рождается внутреннее убеждение — то убеждение, на котором основывается приговор… — Зазвонил телефон, но Анна Ивановна словно не услышала звонка. В щель, образованную шторой, проник луч света, светлая полоса пересекла стол, высветлила лежащие на сукне стола руки судьи, худощавые, с коротко остриженными ногтями. — Вы, наверное, слышал про дело Шаблина, о нем тогда много говорили?
— Разумеется. Вы его, кажется, рассматривали лет восемь назад?
— Да, ровно восемь лет назад, — подтвердила Степанова. — Все обвинение было построено на косвенных уликах. Шаблина защищал очень хороший адвокат. Он просил оправдать подсудимого за недоказанностью… Вы были на суде?
— Да, но в зале, а не в совещательной комнате…
Анна Ивановна улыбнулась.
— Ну, восемь лет спустя я вас могу пригласить и в совещательную комнату… Кстати, мы выносили приговор здесь, в этом кабинете. Народными заседателями тогда были, если помните, ныне покойный Борис Прокофьевич Сахнин, он работал, в механическом цехе на ремонтном заводе, и Нина Александровна Глоба, сейчас она заведует терапевтическим отделением в больнице…
Анна Ивановна вызвала секретаря и попросила принести из архива дело по обвинению Шаблина.
И вот уже на столе три толстых тома протоколов допросов свидетелей, осмотра места происшествия, следственных экспериментов, актов экспертиз, объяснений, писем, фотографий…
Степанова взяла в руки последний том, нашла приговор, надев очки, медленно про себя прочитала его.
— Итак, совещательная комната? Ну что ж… Кое-что я вам расскажу, а остальное вы домыслите. Но в меру, конечно…
* * *
«Суд удаляется на совещание для вынесения приговора». Эти слова судья произнесла своим обычным приглушённым голосом, но в напряжённой тишине зала они прозвучали резко и громко.Присутствующие встали.
Стояли прокурор, адвокат, корреспонденты газет, родственники погибшей. Вытянулись как по команде конвойные.
Анна Ивановна мельком взглянула на подсудимого. Она видела, как побелели на сгибах его пальцы, сжимающие барьер, который отделял скамью подсудимых от зала. Он стоял, наклонив стриженную под машинку лобастую голову, подавшись вперёд всем корпусом. Судебное заседание продолжалось четыре дня. Вчера были прения сторон, сегодня — последнее слово подсудимого. «Прошу суд вынести оправдательный приговор…» — так закончил свою трехчасовую речь адвокат. И точно так же завершил своё выступление его подзащитный.
Суд удаляется на совещание…
Шорох шагов. И вот они уже в этом кабинете, который отныне именуется совещательной комнатой. Кроме судей, здесь теперь никто уже не может находиться: ни прокурор, ни адвокат, ни секретарь. Тайна совещательной комнаты охраняется законом, её нарушение — безусловный повод к отмене приговора.
Вошедшая последней Анна Ивановна плотно прикрыла за собой узкую дверь, задвинула защёлку, отключила телефон. Последнее было не обязательным, но она всегда считала, что судьи в эти минуты должны быть ограждены от любых помех, а что может быть хуже надоедливого телефона?
На столе не было ничего лишнего: бумага для приговора, чернильница, ручка, карандаши, маленькие книжечки кодексов. На тумбочке — тома дела.
— Садитесь, товарищи, — предложила Степанова заседателям.
Большой широкоплечий Сахнин в нерешительности взялся за спинку стула, но, видимо, стул ему показался ненадёжным, и он сел на диван. Сел осторожно, на самый краешек, и все же пружины жалобно взвизгнули под тяжестью его грузного тела. Сахнин поморщился, пошутил:
— Не подходит моя комплекция для заседателя, а? Боюсь — всю мебель вам перепорчу.
— Ничего, диван все равно пора менять.
— Разве что так… Когда я мальчишкой после ФЗУ на завод пришёл, то мастер сказал, что с такой комплекцией позор давать меньше ста двадцати процентов нормы. Вот и пришлось стараться…
Второй заседатель, Нина Александровна Глоба, сухощавая женщина средних лет с быстрыми и энергичными движениями, села за письменный стол и раскрыла Уголовно-процессуальный кодекс. У неё было строгое сосредоточенное лицо.
Анна Ивановна заглянула через её плечо. Глоба читала 309-ю статью. В этой статье перечислялись все основные вопросы, которые должен обсудить суд при вынесении приговора.
Имело ли место деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый?
Содержит ли оно состав преступления?
Совершил ли это деяние подсудимый?
Виновен ли он?
Подлежит ли подсудимый наказанию, а если да, то какому?..
Глоба была заседательницей всего несколько месяцев, но за это время она неплохо освоила практику судебной работы. Единственным её недостатком была некоторая поспешность в выводах. Но это существенный недостаток для судьи, весьма существенный… А вот Сахнин не торопился. Он всегда действовал по пословице: семь раз отмерь — один раз отрежь. Ничего не скажешь, мудрая пословица…
Сахнин уже несколько минут мял в пальцах папиросу. Поймав его вопросительный взгляд, Степанова сказала:
— Если у Нины Александровны нет возражений, то, пожалуйста, курите. Как, Нина Александровна?
— У нас на работе почти все курящие, — сказала Глоба и закрыла Кодекс.
— Вот за это спасибо. А то без курева как-то несподручно. Мысли трудно в точку собрать. — Он закурил, с наслаждением затянулся дымом. Помолчал. — А дело путаное…
— Сложное дело, — согласилась Степанова.
— Вы находите? — удивилась Глоба. — Если разобраться…
— Вот давайте и будем разбираться, — предложила Степанова.
* * *
Лифт ночью не работал, и врачу скорой помощи пришлось пешком взбираться на пятый этаж. Когда он поднялся, сердце так сильно билось, будто пыталось вырваться из грудной клетки. Одышка. Она убедительней свидетельствовала о возрасте, чем запись в паспорте.Шаблин встретил его на лестничной площадке. Он был в пиджаке и галстуке, но в домашних туфлях без задников. Бледный и странно торжественный.
— Проходите, коллега. Она во второй комнате.
— Сюда?
— Да, направо по коридору…
Удары сердца становились спокойней, ритмичней. Врач с облегчением вытер со лба пот, поставил на пол свою сумку, огляделся.
Шаблина лежала на застеленном диване. Постельное бельё было совершенно свежим: видимо, только вчера она его меняла. Белоснежные, отливающие синевой, туго накрахмаленные наволочка, пододеяльник, простыня. При свете настольной лампы под стеклянным абажуром казалось, что молодая женщина просто спокойно спит и этот ночной телефонный звонок — какая-то нелепая ошибка. И через несколько дней на допросе у следователя врач говорил: «Представляете себе? Естественная поза спящего человека. Совершенно естественная. Я бы даже выразился так: типичная. Она лежала на спине, чуточку набок… Да, вправо. Голова на подушке, тоже слегка повёрнута вправо, вполоборота. Руки под одеялом, правая параллельно туловищу, а левая немного согнута в локте… Рот? Закрыт. Нет, не сжат, а именно закрыт, как у человека с хорошей носоглоткой, который во сне дышит через нос. Никаких признаков агонии. Ну абсолютно никаких. Между тем смерть не вызывала сомнений: на локтевых сгибах ярко выраженные трупные пятна, окоченение конечностей… Так что применять какие-либо средства или приёмы оживления было бессмысленно. К жизни её уже ничто вернуть не могло…»
Осмотрев труп, врач развёл руками:
— Мне остаётся только выразить вам своё соболезнование… Мне пришлось некогда пережить подобное: моя супруга умерла от инфаркта. Она тоже была сердечницей? — он повернулся в сторону дивана.
— Ольга? Нет, она не была сердечницей…
— Мда… Судя по трупным пятнам и окоченению, смерть наступила часа четыре назад…
— Видимо. Я проснулся от плача ребёнка. Он просил Ольгу укрыть его. Я спал в другой комнате. Подошёл, а она холодная…
— У вас дочь?
— Сын. Четыре года… Он сейчас у соседей.
— Да, ему нечего здесь делать. Дети слишком восприимчивы… Но смерть матери от него все равно не скроешь…
— Да, конечно… Но пусть он узнает об этом позже.
— Разумеется, разумеется… Где у вас можно вымыть руки?
Шаблин проводил врача скорой помощи в ванную комнату. Врач с профессиональной тщательностью вы мыл руки. С той же тщательностью вытер полотенцем каждый палец.
— Что, по вашему мнению, явилось причиной смерти Ольги?
Врач удивлённо посмотрел на Шаблина.
— Затрудняюсь вам что-либо сказать. Странная картина. Затрудняюсь… Но вскрытие покажет.
— Вскрытие?
— Да, вскрытие. Скоропостижная смерть. Очень неприятная штука, но… Вы ведь знаете положение.
— Знаю.
— И ещё… — врач немного замялся. — Мне нужно сообщить о случившемся в милицию. Это тоже, конечно, крайне неприятно. У вас есть телефон?
— Да. Прошу вас.
Пока врач звонил, Шаблин, скорчившись, сидел в кресле, обхватив руками голову.
Сообщив в милицию о происшедшем, врач поднялся. Больше ему нечего было делать в этой осиротевшей квартире.
Шаблин по-прежнему сидел в кресле в той же позе.
— Мужайтесь, коллега.
Шаблин ничего не ответил. Молчал он и тогда, когда приехал помощник прокурора района со следователем и работниками милиции. Молчал, когда труп его жены увезли в морг…
Было произведено вскрытие трупа Шаблиной, а затем микроскопические и химические исследования. Смерть наступила в результате асфиксии, то есть остановки дыхания из-за недостатка кислорода. Типичная картина для скоропостижной смерти. Но какие причины вызвали асфиксию? Почему же все-таки умерла Шаблина, заместитель управляющего одной из аптек города?
Ответить на этот самый главный сейчас вопрос эксперты не смогли.
Правда, в одном препарате из почек обнаружены единичные гиалиновые и гиалиново-клеточные цилиндры[5]. Но, по мнению специалистов, они свидетельствовали лишь о перенесённом в прошлом каком-то почечном заболевании и ни в какой связи со скоропостижной смертью не находились. Нет, смерть вызвана не этой болезнью, которой Шаблина давно переболела, а чем-то иным. Но чем же? Что привело к асфиксии? Почему в ночь на тридцатое декабря Ольга Шаблина, которая накануне великолепно себя чувствовала, внезапно скончалась?
Ответить на это должен был следователь прокуратуры. При наружном осмотре трупа судебно-медицинский эксперт зафиксировал точечные, еле заметные ранки у локтей и на бёдрах — следы уколов. И, допрашивая Шаблина, следователь спросил:
— Вы делали жене инъекции?
— Нет.
— Но на теле умершей следы уколов.
— Мы, видимо, просто не поняли друг друга, — сказал Шаблин. — Я, как и большинство врачей, предпочитаю не лечить родственников. Не лечил я и жену. Но она делала себе инъекции. И довольно часто.
— Какие же именно?
— Глюкоза, новокаин, витамин B1…
— Как она переносила уколы?
— Вообще-то говоря, ничего… Правда, был один случай… Впрочем, он никакого отношения к делу не имеет.
— А все же?
Шаблин поморщился.
— Видите ли… два месяца назад она чуть не погибла.
— Вот как?!
— Да. После очередного укола она впала в тяжёлое коматозное состояние[6]. К счастью, я оказался дома и спас её. Искусственное дыхание, массаж сердца… Я уже думал, что все напрасно.
— Чем же было вызвано это состояние?
— Не знаю. Она мне сказала, что вводила глюкозу и глюкоза, наверное, была старой.
Последнюю фразу Шаблин произнёс таким тоном, что следователь спросил:
— Вы сомневаетесь, что это была глюкоза?
— Нет, почему же, — пожал плечами Шаблин. — Возможно, глюкоза действительно оказалась старой.
А когда беседа между ним и следователем подходила уже к концу, Шаблин сказал:
— Вы спрашивали меня о препаратах, которыми пользовалась жена. Я забыл упомянуть о грацидине. Ольга была предрасположена к полноте и пыталась похудеть. Одно время она принимала грацидин.
— Вы считаете, что грацидин мог стать причиной её гибели?
— Я ничего не считаю, — сказал Шаблин. — Я не фармаколог.
Смерть от воздушной эмболии[7] исключалась (судебно-медицинский эксперт, вскрывавший труп, производил соответствующую пробу), но так ли безобидны, как мы привыкли думать, те лекарства, которыми пользовалась покойная?
И следователь назначил экспертную комиссию в составе главного судебного эксперта Министерства здравоохранения республики, заведующего кафедрой фармакологии медицинского института, ассистента кафедры хирургии факультета усовершенствования врачей, судебно-медицинского гистолога, химика и других специалистов.
Члены комиссии пришли к единодушному заключению:
1. Грацидин (венгерский препарат) соответствует английскому прелюдину и отечественному мефолину. Многочисленными исследованиями установлено, что иногда его длительное и неосторожное применение приводит к повышению возбудимости нервной системы, бессоннице и даже токсическим психозам. Тем не менее указанный препарат считается всеми специалистами мало токсичным. По имеющимся в распоряжении комиссии данным, возможность внезапной смерти от приёма грацидина и аналогичных по химической структуре соединений исключается, даже если грацидин принимался в дозах, превышающих среднетерапевтические.
2. Смерть от новокаина?
Внутривенная инъекция одного миллилитра 0,5%-ного раствора новокаина, то есть 5 мл этого вещества, не может вызвать внезапной смерти, поскольку даже «Государственная фармакопея СССР» (IX издание) допускает внутривенное введение 50 мг новокаина (10 мл 0,5%-ного раствора).
3. Глюкоза?
Бывают осложнения аллергического или вазомоторного характера. Но медицинской практике не известно ни одного смертельного случая…
4. Коматозное состояние, о котором говорил Шаблин следователю?
После инъекции глюкозы в условиях неправильной технологии приготовления и стерилизации её раствора могут, разумеется, наблюдаться патологические реакции. Они проявляются в ознобе и повышении температуры. Но и только. Применение старой глюкозы не может привести к коматозному состоянию. Это исключено.
«Исключено»… Это слово несколько раз употреблялось в заключении экспертов.
Почему же все-таки умерла молодая, цветущая женщина?
Что стало причиной её смерти?
Ответить на эти вопросы следователь не мог.
Дело обрастало актами экспертиз, протоколами допросов, но происшедшее по-прежнему оставалось загадкой. А затем по распоряжению прокурора дело было передано старому и опытному следователю Вулю, который и выдвинул версию, ставшую несколько месяцев спустя основой обвинения.
Среди коллег Вуль считался везучим. Но каждый, кто имел возможность ближе познакомиться с его работой, понимал, что «везучесть» Вуля — это лишь то, что лежит на поверхности, бросается в глаза, а его интуиция — плод долголетнего опыта, соединённого с поразительной наблюдательностью, некоторой долей педантизма, завидной работоспособностью и воображением. Короче говоря, Вуль был прирождённым следователем. Поэтому ему и «повезло» с делом о скоропостижной смерти Шаблиной, как до того «везло» с десятками других «бесперспективных дел»…
Когда судебно-медицинский эксперт вскрывал труп Шаблиной и составлял акт, он среди других сведений об умершей вскользь упомянул про некое пятно, расположенное на внутренней поверхности локтевого сустава. Ничем не примечательное пятнышко — засохший потёк какого-то белого кристаллического вещества длиной в 4 сантиметра, а шириной около одного. На всякий случай потёк тогда же исследовали. Это исследование не дало ничего существенного: алкалоидов обнаружено не было, — значит, пятно к ядам никакого отношения не имело. Видимо, оно осталось после инъекции глюкозы или витамина B1. Ведь Шаблина неоднократно делала себе уколы. И больше о пятне, упомянутом в акте, никто не вспоминал.