— Выходит, ошибочка получилась? — спросил прокурор у обескураженного следователя.
— Ошибка, — подтвердил Фролов, готовясь до конца испить горькую чашу.
— Подвела таблица умножения?
Фролов молча кивнул головой.
— А все казалось простым как дважды два… Кстати, сколько будет дважды два? — неожиданно спросил прокурор.
Фролов пожал плечами: оригинальничает старик.
— Согласно таблице умножения, четыре.
— А вы, если хотите быть следователем, забудьте про таблицу умножения.
— ???
— Да, да, дорогой мой, забудьте. Не годится для нашей работы таблица умножения. Уж вы мне поверьте! Учитесь сомневаться, дорогой Николай Николаевич. С этого начинается следователь. Сложная наука, а нужная…
Этот разговор заставил молодого следователя задуматься. Но отказаться от привычного подхода к расследованию преступлений было не так-то просто. И, может быть, впервые он по-настоящему понял мысль, высказанную прокурором, только после того, как ему пришлось принять к своему производству дело об ограблении Галяевой. Ничего загадочного, наводящего на глубокие и хитроумные размышления в деле этом не было. Обычное, будничное происшествие. Чтобы его расследовать, не требовалось ни гибкости ума, ни прозорливости, ни опыта. «В общем, дважды два четыре», — сказал бы Фролов месяц назад. Теперь он так не сказал. Тем не менее за порученное взялся крайне неохотно.
Обстоятельства происшедшего можно было изложить в нескольких фразах. В один из зимних вечеров восьмиклассница Рая Галяева прибежала домой в слезах. Родители переполошились. Рая долго не могла успокоиться. И родители не понимали, что с ней произошло. Наконец девушка немного пришла в себя и рассказала о случившемся: на неё напали. Рая вместе с подругой была в кино. После сеанса они распрощались, и Рая поехала домой автобусом. Сошла она на площади Ленина. На углу переулка, в котором она жила, почти рядом с домом, её остановили двое парней и потребовали часы. Когда Рая отказалась, один из грабителей вывернул ей руку и сам снял с руки часы. Кричать она побоялась, так как, по её мнению, преступники были вооружены.
Рая подробно описала внешность грабителей. Оба молодые, лет семнадцати
— девятнадцати. Один — худощавый брюнет высокого роста, с пышной, вьющейся шевелюрой (он был без шапки), в куртке с молнией. Другой — среднего роста, курносый, с родинкой на правой щеке. Одет в тёмное демисезонное пальто, валенки и серую шапку-ушанку. Отец Раи, который некогда собирался стать юристом, а поэтому считал себя достаточно сведущим в юриспруденции, был убеждён, что разыскать столь подробно описанных преступников особого труда не представляет. Он был возмущён происшедшим и лично отправился к начальнику уголовного розыска.
— Дело, конечно, не в часах. Дело в принципе, — говорил он. — Преступники обнаглели до того, что просто страшно показываться на улице. Я рассчитываю, что хоть в данном случае милиция окажется на высоте…
Слово «хоть» кольнуло начальника розыска. Но Галяева, крупного инженера, в городе уважали. И начальник розыска, пропустив «хоть» мимо ушей, заверил его, что грабители наверняка будут найдены, тем более что Рая подробно описала их внешность.
— Можете быть спокойны, примем все меры.
И действительно, милиция энергично принялась за дело. Через несколько дней после посещения Галяевым начальника розыска некий молодой человек принёс Раины часы в скупочный магазин. Его задержали. Он оказался «старым знакомым» — карманным вором по кличке «Иван Морда».
— До грабежей докатился? — укоризненно спросил у задержанного дежурный.
Но вор начисто отрицал свою вину.
— Это дело мне, гражданин начальник, не клейте. Не моё это дело. Я только по маленькой пробавляюсь…
Ивану можно было бы, конечно, не поверить. Он не был благородным вором из детективного рассказа, который сразу же признается во всех своих грехах. Обычный мелкий воришка — врун и пакостник. Но Иван ничем не напоминал описанных Раей грабителей.
У него была современная внешность. Но где он взял часы?
— Пацаны дали, — неопределённо отвечал допрашиваемый.
— Какие «пацаны»?
— Знакомые пацаны…
— Фамилии?
— Не знаю фамилий…
Впрочем, через день память у задержанного несколько прояснилась и он сказал, что часы ему дали Алёшка Галчонок и его сосед по дому, Борис.
— Просили загнать, — объяснил Иван Морда.
— А откуда у них эти часы?
— Это уж их дело…
— Но они что-нибудь говорили, когда передавали тебе часы?
— Говорили, что «тёмные». Ходили-де часы и ходили, пока к нам не пришли…
В милиции навели справки. Отзывы об учащемся ремесленного училища Алексее Дуванкове и молодом рабочем с механического завода Борисе Залевском были плохие: недисциплинированные, водятся с дурной компанией, хулиганят. Обоих вызвали в милицию. Вначале Дуванков и Залевский отрицали даже своё знакомство с Иваном Мордой, но потом признались, что знают его и действительно передали ему для продажи часы.
— Следовательно, вы признаете себя виновными в грабеже?
Нет, виновными в грабеже ребята себя не признавали. Они утверждали, что часы они нашли.
— Где?
— На горке в парке культуры и отдыха, в снегу…
— Так и нашли?
— Так и нашли.
— Везёт же людям, — улыбнулся сотрудник розыска. — Кошельки находят, часы, браслеты… И все на горке. Не горка, а Клондайк.
Но ребята стояли на своём: кошельков и браслетов они там не видели, а часы нашли.
— Почему же вы сказали своему дружку, что часы «тёмные»?
На этот вопрос они ответить не смогли. Показания обоих были явной ложью. Галяева их опознала. Приметы Залевского и Дуванкова полностью совпадали с приметами напавших на девушку. В общем, как любят говорить сотрудники уголовного розыска, дело было «цветным», то есть совершенно ясным.
Галяев сердечно поблагодарил начальника уголовного розыска, а все материалы по ограблению оказались, как положено, на столе следователя прокуратуры. От Фролова, по существу, требовалось только передопросить обвиняемых и основных свидетелей, а затем составить обвинительное заключение. Работы на день, от силы на два. Закончив с допросами, которые, как и следовало ожидать, ничего нового не дали, Фролов сел за обвинительное заключение. Он исписал несколько листков бумаги, прочёл написанное, отредактировал и… порвал. «Напишу завтра, — решил он. — Ещё раз допрошу пострадавшую и напишу». Но обвинительное заключение не было им составлено ни завтра, ни через день…
Прокурор района его не торопил: пусть парень подумает. А подумать было над чем: некоторые обстоятельства происшедшего вызывали определённые сомнения.
Изучая протокол допроса Раи, Николай Николаевич, впрочем тогда ещё просто Николай, обратил внимание, насколько подробно она перечисляла приметы грабителей, особенности их одежды, манеру держаться. Не слишком ли подробно для девушки, которая видела напавших поздним вечером всего несколько секунд и была при этом сильно испугана? Странно, очень странно… А, собственно, что тут странного? Люди индивидуальны. Неестественное для одного вполне естественно для другого. Может быть, у неё сильно развита наблюдательность и она способна все мгновенно запоминать? Может быть. Все может быть…
Во время очередного допроса пострадавшей Фролов невзначай поинтересовался, как ей понравился в прошлый раз его галстук.
— А вы разве были в галстуке? — поразилась девушка.
— В галстуке. Самом модном галстуке.
— Жаль, что я не обратила внимания. Я как раз ищу хороший галстук для папы…
Фролов спросил, какую она смотрела в тот вечер картину. Девушка замялась, а потом сказала: «Шляпу пана Анатоля».
— Хороший фильм?
— Да, конечно…
Но содержание картины она пересказала сбивчиво. Короче говоря, Рая не могла похвастаться ни памятью, ни наблюдательностью. Почему же она запомнила все, что относилось к Дуванкову и Залевскому? Может быть, она их встречала раньше? Этот вопрос почему-то девушку смутил. Нет, она их до того вечера никогда не видела.
— Как же вы сумели так подробно описать их?
— Как видите, сумела…
Неубедительный ответ, совсем неубедительный.
Когда прокурор района спросил у Фролова, как движется дело об ограблении Галяевой, тот ответил, что, во всяком случае, не по правилам таблицы умножения…
Следователь обязан изучить личность обвиняемого, но иногда не менее важно составить себе представление и о потерпевшем. Что из себя представляет Рая, чем она увлекается, какие у неё взаимоотношения в семье, школе? Фролов считал, что должен получить исчерпывающие ответы на все эти вопросы.
Между тем отец Раи был крайне недоволен, что расследование затянулось. Все было ясно, а мальчишка-следователь наводил тень на ясный день. Особенно его раздражали «дурацкие» вызовы в прокуратуру знакомых Раи и домочадцев. Можно подумать, будто Раю ограбили не жулики, а её собственные тётки. Нет, всему должен быть предел!
Позвонив как-то Фролову по телефону, Галяев строгим голосом, тем голосом, каким он обычно разговаривал со своими провинившимися подчинёнными, спросил:
— Я слышал, вы допрашивали нашу домработницу?
— Совершенно верно.
— Можете мне объяснить, что это значит?
— Могу, но не считаю нужным.
— Тогда вам придётся давать объяснения в других инстанциях.
Действительно, на следующий день позвонили из прокуратуры области и достаточно внушительно спросили: почему следствие до сих пор не закончено?
Почему?
Задавать вопросы всегда легче, чем отвечать на них.
Почему он, Фролов, после рассказа отца об Александре Васильевиче Чернове решил стать юристом, а не школьным учителем?
Почему он не захотел перейти на более спокойную работу помощника прокурора?
Почему он, наконец, должен объяснять кому-то, что ему самому пока неясно?
Но так не скажешь. Так можно только подумать. И грозное начальство на свой вопрос получило достаточно обтекаемый ответ.
Первоначальное подозрение следователя все более подкреплялось фактами. Он чувствовал, что находится на верном пути. Фролов провёл целый день в школе, где училась Рая. Беседовал с её классной руководительницей, подругами, секретарём комсомольского бюро. Пошёл он и на завод, где работал Борис Залевский, заглянул в ремесленное училище.
Галяев его больше не беспокоил. Но когда Фролов вызвал на допрос тётю Раи, а затем её мать, он не выдержал и снова позвонил следователю.
— Близких родственников моей дочери вы уже всех допросили, — язвительно сказал он, — а из дальних у неё никого в живых не осталось. Но я готов вам помочь досконально изучить нашу семью. Ведь это единственный путь к раскрытию преступления?
— Единственный, — подтвердил Фролов.
— Так вот, могу предоставить в распоряжение следствия наши семейные документы.
— Буду вам весьма благодарен, — вежливо, словно не подозревая никакого подвоха, сказал следователь. — А какими документами вы располагаете?
— Самыми необходимыми для изобличения преступников.
— Например?
— Свидетельством о рождении покойной бабушки Раи. Подходит?
— А бабушки по какой линии, отцовской или материнской? — поинтересовался Фролов.
— По материнской, — сдавленным голосом сказал Галяев.
— По материнской? — переспросил следователь и сделал вид, что задумался. — Пожалуй, нет, не подходит. Впрочем, если появится необходимость, я вас поставлю в известность.
Теперь Галяев стал осторожней и несколько измелил свою тактику. Звоня по телефону, он спрашивал, как движется дело, и выражал сочувствие, сдобренное хорошей порцией сарказма.
— Какие новости? — обычно спрашивал он.
— К сожалению, никаких, — в тон ему отвечал следователь.
— Трудное вам дело досталось…
— Не говорите!
Фролов всегда отличался завидным спокойствием. Но, судя по всему, Галяев его все-таки допёк, и окончание расследования стало для него праздником. В этот памятный день он с нетерпением дожидался привычного звонка. И долго молчавший телефон наконец зазвонил.
— Ну, как загадочное преступление? — задал свой обычный вопрос Галяев.
— Раскрыто.
— Оказывается, все имеет свой конец, даже следствие, — констатировал Галяев. — Очень рад. Поздравляю вас, поздравляю. А виновных вы обнаружили?
— Разумеется.
— Кто же они, если не секрет?
— Ну какой же тут секрет? Вина обоих полностью установлена, так что скрывать нечего…
— Как же их фамилии?
— Галяев и Галяева.
— Простите, не расслышал…
— Я говорю: виноваты в происшедшем вы и ваша супруга.
— Есть вещи, которыми не шутят.
— А я не шучу, — с нескрываемым удовольствием сказал Фролов.
Трубка на несколько секунд смолкла, откашлялась, но тон не изменила.
— Кажется, я начинаю вас понимать… — сказал Галяев.
— Это меня радует.
— Видимо, испытывая материальные затруднения, — продолжал Галяев, — мы с женой одели маски и подкараулили Раю, когда она выходила из автобуса? Да?
— Не совсем, — улыбнулся Фролов. — К маскам вы не прибегали.
— А как же?
— Просто вы не разрешали дочке встречаться с одноклассниками, считая, что они неподходящая для неё компания, и запрещали ей ходить в парк. А она все-таки встречалась с ними, скрывая это от вас.
— Печально, конечно, что она меня обманывала. Но какое это имеет отношение к пропаже часов?
— Представьте себе, прямое. В тот вечер она была не в кино, а в парке, где вместе с ребятами каталась с горки. А возвращаясь домой, обнаружила отсутствие часов…
— Рая описала внешность грабителей.
— Вы хотите сказать, внешность парней, которые катались недалеко от неё?
— Но ведь они сами признались своему дружку, что часы краденые. Мне об этом сказали в милиции.
— У каждого своё представление о доблести. Ребята считали, что кража придаёт им в глазах приятеля романтический ореол…
— Ваши предположения…
— Не предположения, а установленные следствием факты, — отрезал Фролов. — Сегодня у меня с вашей дочерью был серьёзный разговор. Надеюсь, что вы его продолжите.
Чувствовалось, что Галяев ошеломлён.
— Ну и задали вы мне задачку, — пробормотал он. Внезапно он расхохотался. Смеялся он весело, раскатисто.
— А знаете, это просто здорово, — наконец сказал он. — Но откройте мне секрет: как вы догадались? Прозорливость? Интуиция? Злость на меня?
Фролов улыбнулся и вполне искренне сказал:
— Честное слово, не знаю. Наверное, потому, что до конца использовал своё право на сомнение. Слышали про такое право?
Ответа не последовало, в телефонной трубке послышались частые гудки…
УДАЛИТЬСЯ, ЧТОБЫ ПРИБЛИЗИТЬСЯ…
ПАМЯТНОЕ ДЕЛО
СЛУХИ, ВЕРСИИ, ПОДОЗРЕВАЕМЫЕ И ОБВИНЯЕМЫЙ
— Ошибка, — подтвердил Фролов, готовясь до конца испить горькую чашу.
— Подвела таблица умножения?
Фролов молча кивнул головой.
— А все казалось простым как дважды два… Кстати, сколько будет дважды два? — неожиданно спросил прокурор.
Фролов пожал плечами: оригинальничает старик.
— Согласно таблице умножения, четыре.
— А вы, если хотите быть следователем, забудьте про таблицу умножения.
— ???
— Да, да, дорогой мой, забудьте. Не годится для нашей работы таблица умножения. Уж вы мне поверьте! Учитесь сомневаться, дорогой Николай Николаевич. С этого начинается следователь. Сложная наука, а нужная…
Этот разговор заставил молодого следователя задуматься. Но отказаться от привычного подхода к расследованию преступлений было не так-то просто. И, может быть, впервые он по-настоящему понял мысль, высказанную прокурором, только после того, как ему пришлось принять к своему производству дело об ограблении Галяевой. Ничего загадочного, наводящего на глубокие и хитроумные размышления в деле этом не было. Обычное, будничное происшествие. Чтобы его расследовать, не требовалось ни гибкости ума, ни прозорливости, ни опыта. «В общем, дважды два четыре», — сказал бы Фролов месяц назад. Теперь он так не сказал. Тем не менее за порученное взялся крайне неохотно.
Обстоятельства происшедшего можно было изложить в нескольких фразах. В один из зимних вечеров восьмиклассница Рая Галяева прибежала домой в слезах. Родители переполошились. Рая долго не могла успокоиться. И родители не понимали, что с ней произошло. Наконец девушка немного пришла в себя и рассказала о случившемся: на неё напали. Рая вместе с подругой была в кино. После сеанса они распрощались, и Рая поехала домой автобусом. Сошла она на площади Ленина. На углу переулка, в котором она жила, почти рядом с домом, её остановили двое парней и потребовали часы. Когда Рая отказалась, один из грабителей вывернул ей руку и сам снял с руки часы. Кричать она побоялась, так как, по её мнению, преступники были вооружены.
Рая подробно описала внешность грабителей. Оба молодые, лет семнадцати
— девятнадцати. Один — худощавый брюнет высокого роста, с пышной, вьющейся шевелюрой (он был без шапки), в куртке с молнией. Другой — среднего роста, курносый, с родинкой на правой щеке. Одет в тёмное демисезонное пальто, валенки и серую шапку-ушанку. Отец Раи, который некогда собирался стать юристом, а поэтому считал себя достаточно сведущим в юриспруденции, был убеждён, что разыскать столь подробно описанных преступников особого труда не представляет. Он был возмущён происшедшим и лично отправился к начальнику уголовного розыска.
— Дело, конечно, не в часах. Дело в принципе, — говорил он. — Преступники обнаглели до того, что просто страшно показываться на улице. Я рассчитываю, что хоть в данном случае милиция окажется на высоте…
Слово «хоть» кольнуло начальника розыска. Но Галяева, крупного инженера, в городе уважали. И начальник розыска, пропустив «хоть» мимо ушей, заверил его, что грабители наверняка будут найдены, тем более что Рая подробно описала их внешность.
— Можете быть спокойны, примем все меры.
И действительно, милиция энергично принялась за дело. Через несколько дней после посещения Галяевым начальника розыска некий молодой человек принёс Раины часы в скупочный магазин. Его задержали. Он оказался «старым знакомым» — карманным вором по кличке «Иван Морда».
— До грабежей докатился? — укоризненно спросил у задержанного дежурный.
Но вор начисто отрицал свою вину.
— Это дело мне, гражданин начальник, не клейте. Не моё это дело. Я только по маленькой пробавляюсь…
Ивану можно было бы, конечно, не поверить. Он не был благородным вором из детективного рассказа, который сразу же признается во всех своих грехах. Обычный мелкий воришка — врун и пакостник. Но Иван ничем не напоминал описанных Раей грабителей.
У него была современная внешность. Но где он взял часы?
— Пацаны дали, — неопределённо отвечал допрашиваемый.
— Какие «пацаны»?
— Знакомые пацаны…
— Фамилии?
— Не знаю фамилий…
Впрочем, через день память у задержанного несколько прояснилась и он сказал, что часы ему дали Алёшка Галчонок и его сосед по дому, Борис.
— Просили загнать, — объяснил Иван Морда.
— А откуда у них эти часы?
— Это уж их дело…
— Но они что-нибудь говорили, когда передавали тебе часы?
— Говорили, что «тёмные». Ходили-де часы и ходили, пока к нам не пришли…
В милиции навели справки. Отзывы об учащемся ремесленного училища Алексее Дуванкове и молодом рабочем с механического завода Борисе Залевском были плохие: недисциплинированные, водятся с дурной компанией, хулиганят. Обоих вызвали в милицию. Вначале Дуванков и Залевский отрицали даже своё знакомство с Иваном Мордой, но потом признались, что знают его и действительно передали ему для продажи часы.
— Следовательно, вы признаете себя виновными в грабеже?
Нет, виновными в грабеже ребята себя не признавали. Они утверждали, что часы они нашли.
— Где?
— На горке в парке культуры и отдыха, в снегу…
— Так и нашли?
— Так и нашли.
— Везёт же людям, — улыбнулся сотрудник розыска. — Кошельки находят, часы, браслеты… И все на горке. Не горка, а Клондайк.
Но ребята стояли на своём: кошельков и браслетов они там не видели, а часы нашли.
— Почему же вы сказали своему дружку, что часы «тёмные»?
На этот вопрос они ответить не смогли. Показания обоих были явной ложью. Галяева их опознала. Приметы Залевского и Дуванкова полностью совпадали с приметами напавших на девушку. В общем, как любят говорить сотрудники уголовного розыска, дело было «цветным», то есть совершенно ясным.
Галяев сердечно поблагодарил начальника уголовного розыска, а все материалы по ограблению оказались, как положено, на столе следователя прокуратуры. От Фролова, по существу, требовалось только передопросить обвиняемых и основных свидетелей, а затем составить обвинительное заключение. Работы на день, от силы на два. Закончив с допросами, которые, как и следовало ожидать, ничего нового не дали, Фролов сел за обвинительное заключение. Он исписал несколько листков бумаги, прочёл написанное, отредактировал и… порвал. «Напишу завтра, — решил он. — Ещё раз допрошу пострадавшую и напишу». Но обвинительное заключение не было им составлено ни завтра, ни через день…
Прокурор района его не торопил: пусть парень подумает. А подумать было над чем: некоторые обстоятельства происшедшего вызывали определённые сомнения.
Изучая протокол допроса Раи, Николай Николаевич, впрочем тогда ещё просто Николай, обратил внимание, насколько подробно она перечисляла приметы грабителей, особенности их одежды, манеру держаться. Не слишком ли подробно для девушки, которая видела напавших поздним вечером всего несколько секунд и была при этом сильно испугана? Странно, очень странно… А, собственно, что тут странного? Люди индивидуальны. Неестественное для одного вполне естественно для другого. Может быть, у неё сильно развита наблюдательность и она способна все мгновенно запоминать? Может быть. Все может быть…
Во время очередного допроса пострадавшей Фролов невзначай поинтересовался, как ей понравился в прошлый раз его галстук.
— А вы разве были в галстуке? — поразилась девушка.
— В галстуке. Самом модном галстуке.
— Жаль, что я не обратила внимания. Я как раз ищу хороший галстук для папы…
Фролов спросил, какую она смотрела в тот вечер картину. Девушка замялась, а потом сказала: «Шляпу пана Анатоля».
— Хороший фильм?
— Да, конечно…
Но содержание картины она пересказала сбивчиво. Короче говоря, Рая не могла похвастаться ни памятью, ни наблюдательностью. Почему же она запомнила все, что относилось к Дуванкову и Залевскому? Может быть, она их встречала раньше? Этот вопрос почему-то девушку смутил. Нет, она их до того вечера никогда не видела.
— Как же вы сумели так подробно описать их?
— Как видите, сумела…
Неубедительный ответ, совсем неубедительный.
Когда прокурор района спросил у Фролова, как движется дело об ограблении Галяевой, тот ответил, что, во всяком случае, не по правилам таблицы умножения…
Следователь обязан изучить личность обвиняемого, но иногда не менее важно составить себе представление и о потерпевшем. Что из себя представляет Рая, чем она увлекается, какие у неё взаимоотношения в семье, школе? Фролов считал, что должен получить исчерпывающие ответы на все эти вопросы.
Между тем отец Раи был крайне недоволен, что расследование затянулось. Все было ясно, а мальчишка-следователь наводил тень на ясный день. Особенно его раздражали «дурацкие» вызовы в прокуратуру знакомых Раи и домочадцев. Можно подумать, будто Раю ограбили не жулики, а её собственные тётки. Нет, всему должен быть предел!
Позвонив как-то Фролову по телефону, Галяев строгим голосом, тем голосом, каким он обычно разговаривал со своими провинившимися подчинёнными, спросил:
— Я слышал, вы допрашивали нашу домработницу?
— Совершенно верно.
— Можете мне объяснить, что это значит?
— Могу, но не считаю нужным.
— Тогда вам придётся давать объяснения в других инстанциях.
Действительно, на следующий день позвонили из прокуратуры области и достаточно внушительно спросили: почему следствие до сих пор не закончено?
Почему?
Задавать вопросы всегда легче, чем отвечать на них.
Почему он, Фролов, после рассказа отца об Александре Васильевиче Чернове решил стать юристом, а не школьным учителем?
Почему он не захотел перейти на более спокойную работу помощника прокурора?
Почему он, наконец, должен объяснять кому-то, что ему самому пока неясно?
Но так не скажешь. Так можно только подумать. И грозное начальство на свой вопрос получило достаточно обтекаемый ответ.
Первоначальное подозрение следователя все более подкреплялось фактами. Он чувствовал, что находится на верном пути. Фролов провёл целый день в школе, где училась Рая. Беседовал с её классной руководительницей, подругами, секретарём комсомольского бюро. Пошёл он и на завод, где работал Борис Залевский, заглянул в ремесленное училище.
Галяев его больше не беспокоил. Но когда Фролов вызвал на допрос тётю Раи, а затем её мать, он не выдержал и снова позвонил следователю.
— Близких родственников моей дочери вы уже всех допросили, — язвительно сказал он, — а из дальних у неё никого в живых не осталось. Но я готов вам помочь досконально изучить нашу семью. Ведь это единственный путь к раскрытию преступления?
— Единственный, — подтвердил Фролов.
— Так вот, могу предоставить в распоряжение следствия наши семейные документы.
— Буду вам весьма благодарен, — вежливо, словно не подозревая никакого подвоха, сказал следователь. — А какими документами вы располагаете?
— Самыми необходимыми для изобличения преступников.
— Например?
— Свидетельством о рождении покойной бабушки Раи. Подходит?
— А бабушки по какой линии, отцовской или материнской? — поинтересовался Фролов.
— По материнской, — сдавленным голосом сказал Галяев.
— По материнской? — переспросил следователь и сделал вид, что задумался. — Пожалуй, нет, не подходит. Впрочем, если появится необходимость, я вас поставлю в известность.
Теперь Галяев стал осторожней и несколько измелил свою тактику. Звоня по телефону, он спрашивал, как движется дело, и выражал сочувствие, сдобренное хорошей порцией сарказма.
— Какие новости? — обычно спрашивал он.
— К сожалению, никаких, — в тон ему отвечал следователь.
— Трудное вам дело досталось…
— Не говорите!
Фролов всегда отличался завидным спокойствием. Но, судя по всему, Галяев его все-таки допёк, и окончание расследования стало для него праздником. В этот памятный день он с нетерпением дожидался привычного звонка. И долго молчавший телефон наконец зазвонил.
— Ну, как загадочное преступление? — задал свой обычный вопрос Галяев.
— Раскрыто.
— Оказывается, все имеет свой конец, даже следствие, — констатировал Галяев. — Очень рад. Поздравляю вас, поздравляю. А виновных вы обнаружили?
— Разумеется.
— Кто же они, если не секрет?
— Ну какой же тут секрет? Вина обоих полностью установлена, так что скрывать нечего…
— Как же их фамилии?
— Галяев и Галяева.
— Простите, не расслышал…
— Я говорю: виноваты в происшедшем вы и ваша супруга.
— Есть вещи, которыми не шутят.
— А я не шучу, — с нескрываемым удовольствием сказал Фролов.
Трубка на несколько секунд смолкла, откашлялась, но тон не изменила.
— Кажется, я начинаю вас понимать… — сказал Галяев.
— Это меня радует.
— Видимо, испытывая материальные затруднения, — продолжал Галяев, — мы с женой одели маски и подкараулили Раю, когда она выходила из автобуса? Да?
— Не совсем, — улыбнулся Фролов. — К маскам вы не прибегали.
— А как же?
— Просто вы не разрешали дочке встречаться с одноклассниками, считая, что они неподходящая для неё компания, и запрещали ей ходить в парк. А она все-таки встречалась с ними, скрывая это от вас.
— Печально, конечно, что она меня обманывала. Но какое это имеет отношение к пропаже часов?
— Представьте себе, прямое. В тот вечер она была не в кино, а в парке, где вместе с ребятами каталась с горки. А возвращаясь домой, обнаружила отсутствие часов…
— Рая описала внешность грабителей.
— Вы хотите сказать, внешность парней, которые катались недалеко от неё?
— Но ведь они сами признались своему дружку, что часы краденые. Мне об этом сказали в милиции.
— У каждого своё представление о доблести. Ребята считали, что кража придаёт им в глазах приятеля романтический ореол…
— Ваши предположения…
— Не предположения, а установленные следствием факты, — отрезал Фролов. — Сегодня у меня с вашей дочерью был серьёзный разговор. Надеюсь, что вы его продолжите.
Чувствовалось, что Галяев ошеломлён.
— Ну и задали вы мне задачку, — пробормотал он. Внезапно он расхохотался. Смеялся он весело, раскатисто.
— А знаете, это просто здорово, — наконец сказал он. — Но откройте мне секрет: как вы догадались? Прозорливость? Интуиция? Злость на меня?
Фролов улыбнулся и вполне искренне сказал:
— Честное слово, не знаю. Наверное, потому, что до конца использовал своё право на сомнение. Слышали про такое право?
Ответа не последовало, в телефонной трубке послышались частые гудки…
УДАЛИТЬСЯ, ЧТОБЫ ПРИБЛИЗИТЬСЯ…
Во время одной из наших бесед Фролов сказал: «Для того, чтобы перепрыгнуть через препятствие, надо взять разбег. А для того, чтобы взять разбег, надо отступить от препятствия». Эту же мысль мы услышали и от известного советского криминалиста Кочарова.
С заместителем директора Всесоюзного научно-исследовательского института изучения причин преступности Георгием Ивановичем Кочаровым нам привелось последний раз увидеться незадолго до его кончины. Это произошло на совещании писателей, работающих, как было указано в пригласительном билете, над темами охраны общественного порядка и борьбы с преступностью. На совещании, которое было созвано в Баку, присутствовали не только литераторы, но и юристы: сотрудники Министерства внутренних дел и прокуратуры. Поэтому, вольно или невольно, выступления не ограничивались чисто литературными вопросами. Много говорили о причинах преступности, о правовой пропаганде, об особенностях профессии следователя. И, как зачастую бывает на всякого рода совещаниях, наиболее жаркие, а следовательно, и наиболее интересные дискуссии разгорались не в зале заседания, где речи ораторов отличались традиционной плавностью, а в кулуарах. Кулуары всегда имеют немаловажные для спорящих преимущества: здесь нет регламента, стенографисток, записи ораторов. В кулуарах каждый волен говорить, сколько хочет и что хочет, не соблюдая очерёдности.
И вот во время одной из кулуарных баталий Кочаров, объединявший в своём лице следователя, учёного и литератора, бросил фразу, показавшуюся многим достаточно парадоксальной. В нашем бакинском блокноте, который мы аккуратно заполняли все дни совещания, на одной из страниц появилась запись: «Доктор юридических наук Кочаров: „С моей точки зрения, право на аттестат зрелости следователь получает только тогда, когда поймёт, что иногда для того, чтобы приблизиться к цели, от неё следует удалиться“.
«Удалиться, чтобы приблизиться…» Это могло восприниматься как каламбур, тем более что Георгий Иванович, всегда отличавшийся весёлостью и завидным чувством юмора, любил, а главное, умел шутить. Но у этой записи в бакинском блокноте оказалось неожиданное продолжение — встреча и беседа со следователем по особо важным делам при прокуроре Литовской ССР Юозасом Зигмовичем Вилутисом.
Что же стоит за формулировкой Кочарова и словами Фролова?
С заместителем директора Всесоюзного научно-исследовательского института изучения причин преступности Георгием Ивановичем Кочаровым нам привелось последний раз увидеться незадолго до его кончины. Это произошло на совещании писателей, работающих, как было указано в пригласительном билете, над темами охраны общественного порядка и борьбы с преступностью. На совещании, которое было созвано в Баку, присутствовали не только литераторы, но и юристы: сотрудники Министерства внутренних дел и прокуратуры. Поэтому, вольно или невольно, выступления не ограничивались чисто литературными вопросами. Много говорили о причинах преступности, о правовой пропаганде, об особенностях профессии следователя. И, как зачастую бывает на всякого рода совещаниях, наиболее жаркие, а следовательно, и наиболее интересные дискуссии разгорались не в зале заседания, где речи ораторов отличались традиционной плавностью, а в кулуарах. Кулуары всегда имеют немаловажные для спорящих преимущества: здесь нет регламента, стенографисток, записи ораторов. В кулуарах каждый волен говорить, сколько хочет и что хочет, не соблюдая очерёдности.
И вот во время одной из кулуарных баталий Кочаров, объединявший в своём лице следователя, учёного и литератора, бросил фразу, показавшуюся многим достаточно парадоксальной. В нашем бакинском блокноте, который мы аккуратно заполняли все дни совещания, на одной из страниц появилась запись: «Доктор юридических наук Кочаров: „С моей точки зрения, право на аттестат зрелости следователь получает только тогда, когда поймёт, что иногда для того, чтобы приблизиться к цели, от неё следует удалиться“.
«Удалиться, чтобы приблизиться…» Это могло восприниматься как каламбур, тем более что Георгий Иванович, всегда отличавшийся весёлостью и завидным чувством юмора, любил, а главное, умел шутить. Но у этой записи в бакинском блокноте оказалось неожиданное продолжение — встреча и беседа со следователем по особо важным делам при прокуроре Литовской ССР Юозасом Зигмовичем Вилутисом.
Что же стоит за формулировкой Кочарова и словами Фролова?
ПАМЯТНОЕ ДЕЛО
Вилутис начал работать в прокуратуре в 1962 году, ещё будучи студентом юридического факультета Вильнюсского университета. Стажёр в прокуратуре Ленинского района Вильнюса, после окончания университета-следователь прокуратуры Швенченского района, а с 1965 года — следователь по особо важным делам при прокуроре республики. За эти годы им, по самым скромным подсчётам, расследовано свыше ста дел. Это сотни версий, тысячи свидетелей, бесконечное число улик, гипотез, письменных и вещественных доказательств. Надежды, успехи и неудачи.
Но у каждого следователя — и старого, и только начинающего — есть одно дело, которое ему запомнилось во всех деталях. И запомнилось, конечно, не случайно. Если покопаться, то наверняка окажется, что в «памятном деле» проявилось что-то характерное для следователя, его индивидуальность, или оно стало для него каким-то важным этапом на пути к профессиональному мастерству, а путь этот, как известно, весьма тернист и извилист… О таком деле мы и попросили рассказать.
— Памятное дело? — переспрашивает Вилутис. — Памятное дело… — Он задумывается. — Пожалуй… Пожалуй, наиболее мне памятно дело об убийстве Коликова… — И после паузы подтверждает: — Да, Коликова. Я им занимался почти пять лет назад, но, как ни странно, помню даже второстепенные детали. Впрочем, у меня сохранилось наблюдательное производство и некоторые документы, так что в случае необходимости можно будет все уточнить.
Девятого июня 1966 года в реке Нерис возле деревни Сантака рыбаки наткнулись на труп. Утопленник был извлечён из воды. Это был мужчина средних лет, крепкого телосложения. По заключению медиков, труп пробыл в воде приблизительно 7-10 дней. При осмотре были отмечены многочисленные повреждения головы твёрдо-тупыми и острорежущими предметами. Эти раны и явились причиной смерти. Неизвестного убили, а затем бросили в реку. Установление личности убитого много времени не заняло. В тот же день труп был опознан в морге гражданкой Коликовой. Едва лишь взглянув на него, она уверенно сказала, что это её муж Сергей, который исчез восемь дней назад, о чем она сообщила в милицию. Коликова не ошиблась. Действительно, убитый был её мужем — Сергеем Коликовым, работником Магунайского лесничества, который вместе с семьёй жил в деревне Пренай. Как видно было из заявления Коликовой в милицию, Сергей первого июня уехал на работу и больше она его не видела.
Десятого июня прокуратурой Вильнюсского района было возбуждено уголовное дело, которое принял к своему производству следователь районной прокуратуры. Расследование началось в полном соответствии со всеми канонами классической криминалистики.
Допросив работников лесничества, продавца магазина, расположенного в деревне Магунай, родственников, товарищей и жену убитого, следователь довольно подробно восстановил, где был и что делал Коликов в день предполагаемого убийства.
Коликов, как всегда, рано встал, вместе с женой и тестем позавтракал и, взяв приготовленный обед (он обычно обедал в лесничестве), отправился на своём велосипеде на работу. Как показала жена, на нем был будничный костюм и синяя шапка. В контору он прибыл около половины восьмого утра, к началу рабочего дня. Но погода испортилась, пошёл дождь, поэтому выполнять свои обычные обязанности он не мог и, пробыв в лесничестве несколько часов, уехал. Товарищам он сказал, что едет домой. Но около часа дня его видели в магазине деревни Магунай.
Допрошенная следователем продавщица сказала, что он приехал в магазин на велосипеде. Хотя Коликов уже был навеселе (он выпил перед отъездом из лесничества), он купил две бутылки «охотничьей водки», банку консервов и сигареты. Уходя из магазина, где он пробыл минут двадцать-тридцать, Коликов спросил у продавщицы, не сможет ли она снабдить его фанерным ящиком. Но пустого ящика в магазине не оказалось. Вот, пожалуй, и все, что она могла сообщить.
С кем-нибудь, кроме неё, Коликов разговаривал в магазине? Да, он беседовал с Ракитиным, который тоже работает в лесничестве. О чем? На этот вопрос она ответить затрудняется. Не прислушивалась, не до этого было. Но беседа, безусловно, была дружественная, они не ссорились, нет. Ракитин, как и Коликов, был под хмельком и тоже покупал в магазине водку. Кажется, ушли они вместе. Приходили ли они в магазин вторично, продавщица не помнила: в те дни верующие отмечали религиозный праздник, и в магазине толпилось много народу.
Зато другой свидетель, Шумский, заявил следователю, что видел обоих в том же магазине и в тот же день сильно пьяными около двадцати часов. Они покупали водку, а затем вместе уехали. Сам он тоже покупал водку и, насколько следователь понял, не единожды…
Но у каждого следователя — и старого, и только начинающего — есть одно дело, которое ему запомнилось во всех деталях. И запомнилось, конечно, не случайно. Если покопаться, то наверняка окажется, что в «памятном деле» проявилось что-то характерное для следователя, его индивидуальность, или оно стало для него каким-то важным этапом на пути к профессиональному мастерству, а путь этот, как известно, весьма тернист и извилист… О таком деле мы и попросили рассказать.
— Памятное дело? — переспрашивает Вилутис. — Памятное дело… — Он задумывается. — Пожалуй… Пожалуй, наиболее мне памятно дело об убийстве Коликова… — И после паузы подтверждает: — Да, Коликова. Я им занимался почти пять лет назад, но, как ни странно, помню даже второстепенные детали. Впрочем, у меня сохранилось наблюдательное производство и некоторые документы, так что в случае необходимости можно будет все уточнить.
Девятого июня 1966 года в реке Нерис возле деревни Сантака рыбаки наткнулись на труп. Утопленник был извлечён из воды. Это был мужчина средних лет, крепкого телосложения. По заключению медиков, труп пробыл в воде приблизительно 7-10 дней. При осмотре были отмечены многочисленные повреждения головы твёрдо-тупыми и острорежущими предметами. Эти раны и явились причиной смерти. Неизвестного убили, а затем бросили в реку. Установление личности убитого много времени не заняло. В тот же день труп был опознан в морге гражданкой Коликовой. Едва лишь взглянув на него, она уверенно сказала, что это её муж Сергей, который исчез восемь дней назад, о чем она сообщила в милицию. Коликова не ошиблась. Действительно, убитый был её мужем — Сергеем Коликовым, работником Магунайского лесничества, который вместе с семьёй жил в деревне Пренай. Как видно было из заявления Коликовой в милицию, Сергей первого июня уехал на работу и больше она его не видела.
Десятого июня прокуратурой Вильнюсского района было возбуждено уголовное дело, которое принял к своему производству следователь районной прокуратуры. Расследование началось в полном соответствии со всеми канонами классической криминалистики.
Допросив работников лесничества, продавца магазина, расположенного в деревне Магунай, родственников, товарищей и жену убитого, следователь довольно подробно восстановил, где был и что делал Коликов в день предполагаемого убийства.
Коликов, как всегда, рано встал, вместе с женой и тестем позавтракал и, взяв приготовленный обед (он обычно обедал в лесничестве), отправился на своём велосипеде на работу. Как показала жена, на нем был будничный костюм и синяя шапка. В контору он прибыл около половины восьмого утра, к началу рабочего дня. Но погода испортилась, пошёл дождь, поэтому выполнять свои обычные обязанности он не мог и, пробыв в лесничестве несколько часов, уехал. Товарищам он сказал, что едет домой. Но около часа дня его видели в магазине деревни Магунай.
Допрошенная следователем продавщица сказала, что он приехал в магазин на велосипеде. Хотя Коликов уже был навеселе (он выпил перед отъездом из лесничества), он купил две бутылки «охотничьей водки», банку консервов и сигареты. Уходя из магазина, где он пробыл минут двадцать-тридцать, Коликов спросил у продавщицы, не сможет ли она снабдить его фанерным ящиком. Но пустого ящика в магазине не оказалось. Вот, пожалуй, и все, что она могла сообщить.
С кем-нибудь, кроме неё, Коликов разговаривал в магазине? Да, он беседовал с Ракитиным, который тоже работает в лесничестве. О чем? На этот вопрос она ответить затрудняется. Не прислушивалась, не до этого было. Но беседа, безусловно, была дружественная, они не ссорились, нет. Ракитин, как и Коликов, был под хмельком и тоже покупал в магазине водку. Кажется, ушли они вместе. Приходили ли они в магазин вторично, продавщица не помнила: в те дни верующие отмечали религиозный праздник, и в магазине толпилось много народу.
Зато другой свидетель, Шумский, заявил следователю, что видел обоих в том же магазине и в тот же день сильно пьяными около двадцати часов. Они покупали водку, а затем вместе уехали. Сам он тоже покупал водку и, насколько следователь понял, не единожды…
СЛУХИ, ВЕРСИИ, ПОДОЗРЕВАЕМЫЕ И ОБВИНЯЕМЫЙ
В маленьких городах, посёлках и деревнях каждое происшествие обрастает правдоподобными и неправдоподобными слухами. Смерть Коликова, которого многие хорошо знали, исключением, разумеется, не являлась. Это одновременно и облегчало, и затрудняло работу милиции и прокуратуры. Беспрерывно приходили жители окрестных деревень. Они сообщали не только факты, но и свои предположения и подозрения. Делалось это по принципу: наше дело — просигнализировать, а ваше — проверить. И местные жители «сигнализировали»… Обилие «сигналов» привело к обилию следственных версий. Их наметилось около десяти.
Согласно одной из них, преступление совершили с целью грабежа рыбаки (на трупе не было одежды и часов, а недалеко от места предполагаемого убийства колхозники видели рыбацкие лодки). По другой версии, Коликова убил из мести некий Уманский, в своё время судимый за убийство (Уманский подозревал, что Коликов зарезал его овцу, и не раз грозил расправиться с ним. Свой новый дом Уманский строил как раз рядом с тем магазином, где Коликов первого июня покупал водку, и Уманского видели с топором в руках). Не исключалось также, что убийство — результат ссоры между погибшим и его женой. В общем, предположений было много. А явившийся к следователю в сопровождении матери великовозрастный ученик пятого класса шестнадцатилетний Витольд Пришкевичус прямо указал на убийц. Размазывая по щекам слезы, он сказал, что дядю Серёжу убили на его глазах Цыган и Хромой Яшка. Зарубив его пьяного на берегу топорами, они обыскали мёртвого, забрали тридцать тысяч денег и садовый нож, а затем сбросили труп в реку. Нож Хромой Яшка хотел продать Витольду, но у того не было денег и он от покупки отказался. Витольд подробно и красочно описал трагедию, разыгравшуюся на берегу реки Нерис, драку между убийцами, которые никак не могли поделить между собой деньги, плывущий вниз по течению в красной от заходящего солнца воде труп, продиктовал следователю данную им убийцам страшную клятву молчания и рассказал о своих переживаниях. Правда, бросались в глаза две несообразности: во-первых, вызывало недоумение, откуда у Коликова, всегда нуждавшегося в деньгах, оказалась такая крупная сумма денег, как тридцать тысяч рублей. А во-вторых, была непонятна прямо-таки патологическая мелочность убийц: получив тридцать тысяч рублей, они хотели ещё заработать рубль восемьдесят пять копеек (именно такую сумму назвал Витольд) на уличающем их вещественном доказательстве — садовом ноже убитого.
Но… все бывает. И заявление Витольда было тщательно проверено. Впрочем, проверка заняла минимум времени. Оказалось, что ни Цыган, ни Хромой Яшка не могли участвовать в этом преступлении по той простой причине, что уже месяц сидели в Вильнюсской тюрьме по обвинению в краже…
— Соврал? — спросил следователь у пятиклассника.
— Придумал, — поправил тот.
— А зачем?
— Скучно было… Ну и двойки…
— Что «двойки»? — не понял следователь.
— А мать сечь хотела за двойки, — простодушно объяснил Витольд. — А когда я рассказал про это, она и пальцем не тронула, даже варенья дала…
Так постепенно одна за другой отпало несколько версий. Правда, и оставшихся было более чем достаточно. Но все же появилась какая-то возможность отобрать наиболее вероятные и заняться их углублённой разработкой.
Среди этих версий следователь отдавал предпочтение — и не без оснований — версии об убийстве Коликова Ракитиным. Он несколько раз допрашивал Ракитина, и с каждым разом его подозрения усиливались.
Согласно одной из них, преступление совершили с целью грабежа рыбаки (на трупе не было одежды и часов, а недалеко от места предполагаемого убийства колхозники видели рыбацкие лодки). По другой версии, Коликова убил из мести некий Уманский, в своё время судимый за убийство (Уманский подозревал, что Коликов зарезал его овцу, и не раз грозил расправиться с ним. Свой новый дом Уманский строил как раз рядом с тем магазином, где Коликов первого июня покупал водку, и Уманского видели с топором в руках). Не исключалось также, что убийство — результат ссоры между погибшим и его женой. В общем, предположений было много. А явившийся к следователю в сопровождении матери великовозрастный ученик пятого класса шестнадцатилетний Витольд Пришкевичус прямо указал на убийц. Размазывая по щекам слезы, он сказал, что дядю Серёжу убили на его глазах Цыган и Хромой Яшка. Зарубив его пьяного на берегу топорами, они обыскали мёртвого, забрали тридцать тысяч денег и садовый нож, а затем сбросили труп в реку. Нож Хромой Яшка хотел продать Витольду, но у того не было денег и он от покупки отказался. Витольд подробно и красочно описал трагедию, разыгравшуюся на берегу реки Нерис, драку между убийцами, которые никак не могли поделить между собой деньги, плывущий вниз по течению в красной от заходящего солнца воде труп, продиктовал следователю данную им убийцам страшную клятву молчания и рассказал о своих переживаниях. Правда, бросались в глаза две несообразности: во-первых, вызывало недоумение, откуда у Коликова, всегда нуждавшегося в деньгах, оказалась такая крупная сумма денег, как тридцать тысяч рублей. А во-вторых, была непонятна прямо-таки патологическая мелочность убийц: получив тридцать тысяч рублей, они хотели ещё заработать рубль восемьдесят пять копеек (именно такую сумму назвал Витольд) на уличающем их вещественном доказательстве — садовом ноже убитого.
Но… все бывает. И заявление Витольда было тщательно проверено. Впрочем, проверка заняла минимум времени. Оказалось, что ни Цыган, ни Хромой Яшка не могли участвовать в этом преступлении по той простой причине, что уже месяц сидели в Вильнюсской тюрьме по обвинению в краже…
— Соврал? — спросил следователь у пятиклассника.
— Придумал, — поправил тот.
— А зачем?
— Скучно было… Ну и двойки…
— Что «двойки»? — не понял следователь.
— А мать сечь хотела за двойки, — простодушно объяснил Витольд. — А когда я рассказал про это, она и пальцем не тронула, даже варенья дала…
Так постепенно одна за другой отпало несколько версий. Правда, и оставшихся было более чем достаточно. Но все же появилась какая-то возможность отобрать наиболее вероятные и заняться их углублённой разработкой.
Среди этих версий следователь отдавал предпочтение — и не без оснований — версии об убийстве Коликова Ракитиным. Он несколько раз допрашивал Ракитина, и с каждым разом его подозрения усиливались.