Безымянный Владимир. Выигрыш — смерть

   В президиуме в красном уголке — сплошь знакомые лица. К двери приникли «болельщики» — что готовит нам сегодня судьба?
   Комиссия прошла благополучно, за ней суд, где седой пузан зачитал постановление о том, что к нам возможно применить условно-досрочное освобождение. И вот — вокзал, куда нас двоих доставил все тот же Божок. Каким чудесным казалось все вокруг! Солнце, улицы, даже облезлые стандартные постройки! С разбегу я наобещал Божку выслать краску для ремонта здания отряда, писать о своих делах и что-то еще. В мыслях же был уже дома.
   Поезд прибыл в Донецк поздним вечером. Прощелыга-Таксист заломил два счетчика, но кто же станет торговаться! За полтора года непыльной работы я, за вычетом ежемесячного ларька, получил в кассе колонии тридцать четыре рубля. В двадцать раз меньше, чем трудяга Антоненко. Впрочем, это меня нисколько не огорчило — не на заработки же ездил! По дороге я завел с таксистом «тюремный» разговор, на что тот почти не реагировал, изредка для приличия поддакивая, и, вполне вероятно, желая быстрее от меня избавиться.
   Дом, мама, радостная встреча, новенький паспорт, фальшиво-приветливый лейтенант — инспектор по надзору. Свои владения он объезжал на мотоцикле. Не миновал и меня, чтобы узнать, устроился ли я на работу. Просьба маминой подруги с электромеханического завода смягчила кадровиков, и я был принят фрезеровщиком третьего разряда.
   В цехе я не скрывал прошлого, даже бравировал своей бывалостью. Ландшафт на производстве мало чем отличался от колонии. Те же грязно-зеленые станки, баки с мусором, стружкой, лужи разлитой эмульсии на полу, выложенном чугунными плитками. Мне предстояло выполнять элементарную операцию, с которой справился бы и мальчишка. Устанавливай две фрезы и нажимай поочередно кнопки. В случае поломки придет наладчик. Даже меня, совершенно безразличного к технике, научили в колонии большему.
   Словом, работа, а особенно зарплата под три сотни, меня устраивали. Про висящий надо мной условный срок я не забывал. Ровесники в армии, военкомат меня пока не тревожит, друзей и до отсидки было не много. Да и радости встречи со знакомыми не доставляли. Их интересовало одно — тюремная «клубничка», особенно мужеложество. И когда я уверял, что эти штуки за решеткой случаются не чаще нежели на воле, многие казались разочарованными. Кино мне приелось, а к спиртному не слишком тянуло.
   Столкнулись мы и с Гизо. То, что Гизо на самом деле зовут Гурамом, и что из Рустави в Донецк он переехал в двухлетнем возрасте, я уже знал. Дело было зимой у одного из баров в центре. Спутники Гурама — крепкие, холеные, румяные, одетые подчеркнуто дорого и модно, как бы воплощали соббю местную «золотую молодежь».
   — Ба! Кого я вижу? Дима, вот так встреча! — радушно вскричал Гурам, завидев меня. — Когда освободился? Жаль, жаль, нехорошо у нас получилось! Неужели из-за этого проигрыша и пошли брать магазин? — Гурам держался неестественно, явно переигрывал.
   — Ну, по рюмке за встречу? В баре и потолкуем.
   — Спасибо, Гурам, не хочу. Поговорить можно и здесь.
   Радости от этой встречи я не испытывал и скрывать это не собирался.
   — Ну, если так, то сразу к делу. Я играл честно, а с Жоркой разбирайся сам. Он в Москве, забурел, а мне и сотня — деньги. Знаешь поговорку: «Тюрьма долги косит». Так вот, здесь это не проходит. Короче, с тебя двести — и в расчете. А пока — держи краба, — Гурам сунул толстую, в рыжей шерсти ладонь.
   Я пожал ему руку. Странно, но к нему неприязни я не испытывал. Карты его хлеб, что поделаешь.
   В бар все же пошли. Угощал Гурам.
   — Алик, — представился один из парней, мой сверстник. Крепким торсом, усиками в ниточку и овечьими глазами навыкате он походил на гусара из анекдотов. Набрякшие подглазья и импульсивный жест, с которым он опрокинул рюмку, изобличали любителя выпить.
   — Саша, — с застенчивой улыбкой протянул руку голубоглазый блондин.
   Узнав о моей пролетарской жизни, парни сочувственно переглянулись.
   — Есть любопытная работа… Правда, придется поездить, — начал Гурам. — Денег заработаешь, людей посмотришь. Вкладывать тебе ничего не придется. Не с золотых приисков приехал. Ребята через недельку собираются поехать по фотонабору. Знаешь, что это такое?
   Представление об этом я имел смутное, но энергично кивнул.
   Гурам, однако, продолжал:
   — Поедете втроем, остановитесь в райцентре в гостинице, а дальше, как в песне:
   Здравствуйте, хозяйка, вам большой привет.
   Будет через месяц вам цветной портрет…
   А если серьезно — покажете образцы цветных портретов, которые делаются с любой черно-белой фотографии. Анилин — глазки синим, пиджачки коричневым — лишь бы денежки. От меня получишь за каждый заказ три рубля. Криминала никакого. Расходы на дорогу и жилье беру на себя. Надо же когда-то к делу пристраиваться, наверстывать упущенное…
   «Из-за тебя», — мысленно добавил я. Но в предложении Гурама намечалась тропка к деловой жизни, о которой я столько мечтал. Необходимо было попасть в струю.
   Видя мои колебания, Гурам добавил:
   — Посчитай сам. Три рубля за «лурик». Двадцать карточек в день — минимум. Полторы штуки в месяц. На заводе год пахать нужно.
   — Полгода, — поправил я его, но выбор уже был сделан.
   — Наберешь первую тысячу — прощу долг. При свидетелях говорю. Я с этого имею меньше тебя. Сам суди. Заказчику сдаем портрет за двенадцать. Расходы: трешка за набор, пятерка мастеру, два рубля — транспорт. Остаются два рубля. А какой-то процент не выкупится. Одним словом, накруток хватает. К тому же, я недавно женился, жене скоро рожать, а то махнул бы я с вами. Позавчера письмо пришло от приятеля, он в тех краях с ансамблем на гастролях. Пишет — люди простые, приветливые, в аулах ни одной фотографии — рай. «Фирмой» магазины завалены, кому там нужна дубленка за «штуку»? На себя посмотри — видный парень, а шмотье — сплошной дерибас.
   Ехать договорились через неделю. У напарников были свои дела, а мне предстояло уволиться с завода. Начальник цеха принял меня холодно.
   — Чего тебе не хватает? Зарплата приличная, работа легкая. Хочешь, будешь выходить только в первую смену? А заявление не подпишу, и не надейся! Отрабатывай положенное. Если каждый через полгода будет увольняться, то кто останется? Плохо с тобой в колонии работали!
   Начальник сам подвел меня к нужному повороту.
   — Кому другому не сказал бы, но вам верю, Давид Самойлович, — перешел я на полушепот, опасливо озираясь по сторонам. — Тут милиция наседает, а тут жулики проходу не дают. Влезу куда-нибудь — крышка. А у меня дядя — директор целинного совхоза, зовет к себе. Очень прошу — войдите в положение. Всего рассказать не могу — и так наболтал лишнего.
   Доверительный тон и умоляющая интонация подействовали. Размашистый росчерк пера, напутствие жить честно, и в тот же день в отделе кадров я сменил обходной лист на трудовую книжку.
   …Взяли, конечно, купе, хотя Гурам призывал к экономии. Три бутылки водки должны были скрасить путь до Петропавловска — областного центра на севере Казахстана, а там уже рукой подать до Возвышении, районного городка, откуда писал Гураму Саня Муринский по кличке «Полковник», гастролирующий по местным колхозам.
   До Уфы ехали втроем, так что возможность познакомиться поближе была. Дорожная скука, незаметно пустеющая под стук колес бутылка, новые заботы и волнения живо вытеснили воспоминания о матери, со слезами упрашивающей не бросать завод. Она не поверила ни единому слову из моих россказней о целине. «Смотри, сынок, боюсь сглазить, но как бы тебе снова не трудиться под конвоем. Не надо, послушай меня!..»
   Саше уже случалось ездить по набору. Алик, как и я, был новичком. Не умолкая, Саша рассказывал о предыдущей поездке, однако чувствовалось, что и его не оставляет беспокойство за исход предприятия. Выяснилось, между прочим, что хотя Саша и Алик — друзья со школьной скамьи, но Алик подозревает, что его приятель, исполняющий роль бригадира, едет на более выгодных условиях.
   Перебросились в картишки.
   — Может сыграем для интереса по трешке… или по «лурику»? — невинно предложил Алик. — Деньги плевые, а с первого набора расчет фотографиями…
   Даже если бы я не видел, как привычно Алик тасует и виртуозно сдает, ответ мой был бы однозначным.
   — И говорить не хочу. Едем же зарабатывать, а не обдирать друг друга.
   — Ладно-ладно, не надо ссориться по мелочам, давайте лучше выпьем, — разрядил обстановку Саша.
   Без денег игра шла вяло, и вскоре я завалился на полку. За окном мелькали столбы, растрепанные ветром деревья, серые, заброшенные постройки, блеклые, в пятнах химической потравы, поля, — присыпанная слабым снежком огромная, нищая страна.
   Я увидел себя, словно со стороны: молодой, приметный, довольно разбитной парень, мечется по свету без гроша и без определенных занятий. Почему, отчего? А гигантское пространство бесстрастно расстилается вокруг, и никому, ни единой душе нет дела, что Дмитрий Лемешко уже отсидел за колючей проволокой, что он уже бросился, как белка в колесо, в житейскую кутерьму, что нет, по сути, у него ни друзей, ни любимой.
   На глаза навернулись слезы, я часто заморгал. Со слезами пришло и облегчение. Мне вспомнилось, как однажды в детстве я упал с велосипеда, подвернул ногу. На мой крик прибежала мама и подхватила меня. Никогда не забыть мне прохлады ее тела, к которому она прижимала мою горящую огнем, вспухшую ступню.
   Тут я заснул, и во сне брел среди гигантских лопухов, пока не увидел на тропе стрекозу. Она двигалась прихрамывая, волоча огромные шелестящие крылья, словно балерина в антракте, а ее круглые, будто чашки, фасетчатые глаза были полны ужаса.
   — Ты… — начал я, но осекся, заметив, что стрекоза одета в знакомый синий халат.
   — Ты кто? — закричал я.
   — Дима, — печально сказала стрекоза — и ты меня не узнал… Меня теперь никто не узнает. И нога болит, вот посмотри…
   Она откинула полу халата, и я увидел вспухшую чугунно-синюю ногу.
   — Мама, мамочка — это же гангрена! Нужно срочно операцию! — закричал я, давясь и глотая слезы.
   — Что ты, Дима, я же потом тебя не найду. Как же без ноги?..
   — Мама, мама, но ты же погибнешь!..
   — Нет, Дима, как же я умру? Я должна видеть тебя, знать, где ты…
   С этими словами она скрылась среди шевелящихся, как слоновьи уши, лопухов. Я почувствовал, что падаю, и, словно подброшенный пружиной, вскинулся на полке. В купе уже горел свет и сидел пожилой грузный казах, раз за разом переспрашивая, какая полка свободна, пока не убедился, что нижнюю ему не уступят, не тот народ. Потом подумал и кряхтя вскарабкался наверх.
   Саша презрительно цыкнул:
   — Не терплю чурок. Все купе носками провоняют. Вот к таким и придется идти на поклон за каждым «луриком».
   В Петропавловске, куда поезд должен был прибыть утром, выходил и наш спутник. Разница во времени, дпухчасовое опоздание, — словом, по-местному в полдень мы приближались к областному центру.
   — Вы, сынки, учиться к нам или работать? — миролюбиво спросил казах. — В город или куда в область?
   Саша демонстративно отвернулся. Алик лениво спросил:
   — У нас приятель живет в Возвышенке, слыхали такую?
   — Как же, знаю, — заулыбался казах и вдруг засуетился. — Так вам тогда здесь выходить не надо. Следующая станция Булаево, оттуда в Возвышенку идет одноколейка и автобус. Из Петропавловска прямой дороги нет. Надо ехать этим поездом, а то неизвестно, когда следующий.
   За трешку проводник согласился взять нас до Булаево. Езды час, и почти столько же опаздывающий состав простоял у семафора на выходе из Петропавловска.
   Автостанция в Булаево оказалась рядом с вокзалом. До автобуса еще два часа, и мы решили осмотреть второй по значению город области.
   Из кафе, куда я едва не заглянул, окутанная облаком кислых пивных паров, изрыгая корявый мат, вывалилась веселая компания. Стоящий неподалеку милиционер демонстративно отвернулся. Забавное местечко! По унылым лицам приятелей было видно, что и им не по себе.
   — Леха! — прогнусавил голос за спиной. Один из компании, видимо это и был Леха, оглянулся: засаленные волосенки, бугристая воспаленная кожа, кроличьи глазки в гноящихся веках.
   — Ты ведь тоже Леха, — панибратски хлопнул он Сашу по плечу.
   — Ты ошибся, мы здесь в командировке, — пытался объяснить Саша, тщетно ища взглядом испарившегося милиционера.
   Представление разыгрывалось по давно отработанной схеме. Дружки уже подоспели. Девять против троих — многовато. Пьяное, но крепкое на ногах зверье будет бить жестоко. Интересуют их, разумеется, деньги. Или их алкогольный эквивалент.
   — А помнишь, Леха, как я тебе в Петропавловске в прошлую среду ставил? Заржавело за тобой, заржавело. И из общаги свалил. Некрасиво получается.
   Немало со мной в колонии сидело и такой мелюзги, которая за копейки тянула немалые сроки. Но сейчас объясняться бесполезно. У Алика денег нет вообще, у Саши, я знал точно, одни пятидесятирублевки. Сдачи от этих не дождёшься. И с властями связываться в нашем положении небезопасно. Преодолевая брезгливость, я шагнул к этому Лехе.
   — Гоп-стоп, Леха, это не с тобой мы на пересылке в Свердловске встречались? Еще мокрушник червивый с вами был, что на попкаря прыгнул с крышкой от параши.
   Жирная наколка на левой руке довольно точно подсказывала биографию собеседника. Заслышав родную речь, он расплылся в довольной улыбке. Я протянул червонец.
   — Возьми, брат, вина, а мы тут свои дела уладим и вечерком будем здесь же на баку.
   «Брат» полез обниматься, бормоча:
   — Не в Свердловске, а в Ивделе, — но быстро отлип и удалился с компанией, клятвенно пообещав вечером ждать на вокзале. На ходу уже через плечо пригрозил Саше:
   — Если б не кент по лагерю, показал бы я тебе командировку, задохлик.
   Дождавшись завершения инцидента, из-за угла показался милиционер и, приблизившись, потребовал документы.
   — А сюда зачем из Донецка пожаловали? — спросил он, изучив паспорта. В каждом его движении сквозило сознание собственной значимости.
   — У нас товарищ в Возвышенке живет, мы к нему едем, — спокойно ответил Саша.
   — В Возвышенку, ага… — мямлил милиционер. Придраться было не к чему, и утратив к нам интерес, он двинулся в сторону вокзала.
   — Ну и ну… — Алик скривился. — Это в городе, а уж в Возвышенке, в этой дыре, видно сразу бьют по морде, не спрашивают. Вот что, оставляйте мне показуху, деньги — попробую я в Булаево. Устроюсь в гостинице и начну действовать. Не пойдет работа — переберусь к вам.
   На том и порешили. В юркий «пазик» билеты продавались без мест. Аборигены были в курсе дела и оккупировали автобус заранее. Пришлось стоять. За окном поплыли ровные, как стол, заснеженные поля с островками деревень и жидкими перелесками. Возвышенская автостанция представляла собой синюю облупленную будку с лохмотьями посеревших объявлений о продаже домов.
   — Скучища, аж зубы ломит, — североказахстанские пейзажи Сашу не вдохновляли. — Пять часов, а уже темно. Скорей бы в кровать.
   Предстояло еще разыскать гостиницу. Мы расспрашивали старуху-казашку в плюшевой шубе с крупными серебряными пуговицами, какого-то парня в очках, но они только руками разводили.
   Тут на наше счастье подвернулась почтальонша. Бойкая краснолицая бабенка привела нас к двухэтажному строению из силикатного кирпича безо всякой вывески. Входные двери украшал массивный висячий замок.
   — Да вы к администраторше зайдите. Нету постояльцев. Чего ей в гостинице мыкаться? — почтальонша указала на угловой домик за синим штакетником: точь-в-точь как на сентиментальных немецких открытках. Убери антенну — и никто не поверит, что сейчас конец двадцатого столетия.
   Сын хозяйки Федя — рослый смешливый парень, охотно вызвался поселить нас. Отпер гулкую пустую гостиницу, нашел постельное белье. Радуясь неожиданному развлечению, он уселся в номере и уходить не собирался.
   — Я как увидел вас, сразу подумал — рано в этом году «грачи» прилетели. Так у нас шабашников называют. Через недельку много слетится забивать объекты. А из Донецка вашего только позавчера ансамбль был. «Четыре Ю» называется. Ничего играли, девка у них клевая, все на месте. И насчет выпить ребята не промах. Бутылок пустых после них на десятку сдали с матушкой. Кстати, у нас без знакомства посуду не примут, и не пробуйте. Ну, ладно, отдыхайте, не буду мешать.
   Федя вышел. Наступила тишина. Caшa раскинулся на кровати, закрыл глаза. Не хотелось ни пить, ни говорить. Клонило в сон.
   Еще в колонии я много думал о снах. Человек во сне может преодолевать любые расстояния, совершать возможное и невозможное. Одним словом, сон — вторая жизнь. И как милосердно распорядилась природа — жалкий шут, бряцающий бубенцами, может увидеть непередаваемо чудесный сон, а король под своим парчовым балдахином всю ночь промается в душных кошмарах. Вот где настоящее равенство.
   А что значит сон для заключенного — единственная возможность хоть на миг ускользнуть на свободу от тупого однообразия жизни в зоне!
   И потом — иеполнение желаний. Если бы! наши желания не исполнялись хотя бы во сне, мы, вероятно, давно сошли бы с ума. Вот я внушил себе, что увижу смазливую деваху, пусть не такую, как в ансамбле «Четыре Ю», подойдет и попроще — и она уже входит в номер и начинает зачем-то рыться в наших вещах.
   — А вы привезли фото, мальчики? — недоуменно спрашивает она. Сгорая от желания, я шепчу:
   — Иди сюда, глупая, — пока они спят!
   Но девушка сосредоточенно вглядывается в фотографии, которые невесть как оказались в ее руках. Снимки светятся ровным голубоватым светом.
   — О, вот она! — восклицает ночная гостья и протягивает мне фотографию мамы. Мама в ситцевой косынке, это старая фотография. Внезапно девушка рвет карточку. Я бросаюсь к ней.
   — Дура, что ты наделала?!
   Но она наваливается на меня душной грудью, бесцеремонно заголяется. Я волоку ее в кровать. Только бы не услышали приятели, как она сладострастно стонет, раскидывая белые ноги с круглыми коленями…
   — Ну, ты и даешь, старик! — Саша приподнялся в своей кровати. — Ты чего стонешь?
   Утром после неожиданно сносного завтрака в столовой, мы с папками под мышкой, словно клерки, отправились на работу. Выпитые перед завтраком сто пятьдесят согревали — и кстати, на улице было ниже тридцати. В первый дом вошли вместе. Удивленный взгляд молодой женщины, собирающей на работу мужа, сменился улыбкой:
   — Фотографии? Дочурку надо, свадебную неплохо было бы увеличить…
   Снимок девочки оказался неподходящим. Глаза вышли смазанными, при увеличении изображение должно было только ухудшиться. Взамен Саша уговорил женщину заказать портрет хозяина дома по старой армейской фотографии.
   — Ну, всего вам хорошего. Ждите через месяц. Стоить будут двадцать восемь рублей, потому что групповой снимок — дороже.
   Выйдя на улицу, Саша победно посмотрел на меня и подмигнул, довольный удачным началом.
   — Пойдем по двум сторонам улицы, — сказал он, — кто раньше закончит, двинется навстречу другому. Ну, с богом. И помни. Первое — смело заходи во двор, не топчись у калитки, но и про собак не забывай. Второе — почаще улыбайся и повторяй — денег вперед не берем. Третье — аккуратно записывай все, что хочет клиент видеть на портрете: изменить костюм, соединить два снимка в один, какой цвет волос и глаз. Ретушеры часто не обращают внимания на эти пометки, но человек Должен чувствовать внимание к себе. Большинство из них до последнего момента считают, что мы сделаем цветную, а не раскрашенную фотографию. Еще. Пока мы не привезли готовую работу, милиция ровным счетом ничего не может: денег ни у кого не брали. Один двор пустой, второй. В третьем — заказ. Три портрета. Поначалу меня бесили все эти замки на дверях, детишки, оставленные дома взаперти. Потом дело пошло. Доброжелательный интерес людей поднимал настроение. Во время коротких перебежек по улице прохватывало холодом. Снег на ботинках таял, и скоро они промокли. Я не чувствовал сырости, пересчитывая в уме заказы: «семнадцать, двадцать, двадцать пять». Недурно: за два часа работы семьдесят пять рублей!
   — Можно вас на минуточку, молодой человек, — ко мне шел мужчина средних лет в черном коротком полушубке и форменных милицейских брюках. Екнуло сердечко. Такими далекими показались рассуждения Гурама о безопасности предприятия, о том, что неуплата налогов считается преступлением только на Западе.
   — Вам моя жена заказала два портрета. Хотелось бы знать, в чьих руках оказались дорогие для меня фотографии. Есть у вас документы?
   Жесткий взгляд мужчины не сулил ничего хорошего.
   — Паспорт в гостинице. Фамилия моя Лемешко, приехал из Москвы, работаю выездным фотографом. Удостоверение у бригадира. Он на соседней улице. Если опасаетесь за фотографии, возьмите их назад, — я раскрыл папку, не чувствуя холода.
   — Ну, ладно, не будем на улице. Побеседуем вечером в гостинице.
   Он ушел узкой тропкой, скрипя снегом, к дому, где я получил заказ на два портрета — молодой женщины и ее мужа.
   Сашу мой рассказ расстроил.
   — Надо сматываться, пока не поздно.
   Собрать вещи, добраться до автостанции, чтобы прочесть объявление о заносах на дороге и отмене движения автобусов — дело нескольких минут. Метель не унималась, не могло быть и речи о попутках. Подъехали на мотоцикле парень с девушкой. Парень остался ждать, а девушка побежала в магазин.
   — Не подскажешь, друг, как отсюда выбраться? — с надеждой обратился к мотоциклисту Саша.
   Парень сдвинул на лоб защитные очки, блеснул припухшими щелками глаз.
   — Через пятнадцать минут поезд на Булаево.
   — А до вокзала? — вырвалось у меня.
   — Пехом, — пожал плечами парень. — Дорога известная. Заворачивайте за магазин и все время прямо. Через четыре километра — станция.
   Вернувшаяся девушка с интересом прислушивалась к разговору. Новые люди здесь не страдали от отсутствия внимания.
   — Не валяй дурака, — резко сказала она. Ее серые глаза потемнели.
   Несколько минут промедления — и никакой мотоцикл уже не выручил бы. Но мы успели…
   Гостиница в Булаево существенно отличалась от возвышенской, и не только размерами.
   — Мест нет и не будет, — пухлая администраторша равнодушно взирала на нас с высоты своего положения. — Командированным отказывать приходится, не то что «по личным делам». Военные живут постоянно, тут еще и музыканты на нашу голову…
   Музыканты? Саша решительно двинулся к добродушному толстячку, экстравагантный вид и манеры которого свидетельствовали о профессии вернее всякой афиши или удостоверения.
   — Простите, вы ведь работаете в ансамбле?
   — Администратор «Четырех Ю» к вашим услугам! — толстяк шутовски щелкнул задниками меховых шлепанцев. — Вероятно, вы представляете еще не охваченный концертами дом культуры? Вам повезло: наши музыканты нынче в ударе.
   — Нет-нет, — прервал его Саша. — У вас работает мой друг Саша Муринский…
   — Бог ты мой! — толстяк театрально распахнул ручки. — Земляки! — и прибавил не так экспансивно: — Саша на втором этаже, в тринадцатом номере. Если его нет, загляните напротив. Найдете.
   Муринский — «Полковник» — ростом был Саше Сахненко по плечо. Его длинные, иссиня-черные, сомнительной чистоты волосы разительно контрастировали с аккуратной прической тезки. По всякому поводу Полковник улыбался, демонстрируя дивной белизны зубы, вставленные перед поездкой на гастроли. Почему его произвели в «полковники» — оставалось догадываться. Скорее всего, в колонии, куда Муринский угодил за кражу ударной установки. После амнистии Саша оказался на свободе. Мать купила ему новую установку, дабы уберечь от возможных посягательств на государственное имущество. Благодаря этой установке Муринский и был принят в «Четыре Ю». Название клоун Пончик, он же администратор Владимир Иосифович, взял просто с потолка: среди музыкантов никто не носил имени, начинающегося с этой буквы. Здесь чтили юмор. Певица — эффектная Аллочка, прибыла на гастроли с мужем — тощим очкариком, осветителем, которому была верна на удивление. Сплетничали, что муж подобрал ее на панели. Фокусник Самвел — сорокалетний атлет с художественно вытатуированным на груди орлом был надежным компаньоном Пончика в махинациях с «левыми» билетами, благо в колхозных домах культуры сходило с рук практически все. Администратор с радостью бы отказался от услуг фокусника, приняв на себя как хлопоты, так и доходы, но Самвел обладал борцовской хваткой.
   Гостиничный номер Полковник делил с запойным гитаристом Сеней. Со вчерашнего дня здесь на полу ютился и Алик, который, памятуя рассказы Гурама, живо отыскал в городе музыкантов. Спать на груде тулупов в теплом номере все же лучше, чем на вокзале. Теперь угол номера мы обживали втроем. Бутылка коньяку Пончику — и перед нами распахнулись двери автобуса, который возил музыкантов петропавловской филармонии. Пока артисты давали концерт, мы с Сашей успевали обежать все дома в округе, собрать на двоих с полсотни заказов и с тем же автобусом вернуться в Булаево. Алик работал в городе, и тоже небезуспешно, хотя пару раз имел реальные шансы быть битым — местная пьянь недолюбливала чужих.
   Однако пришла пора ансамблю уезжать из Булаево. Саша улетел домой сдавать заказы в работу. Мы остались с Аликом, получив по сотне на брата и наказ тратить деньги поэкономнее. Через две недели Саша обещал вернуться.