Страница:
— Димка, безумный…
До кровати мы так и не добрались… Некоторое время мы так и оставались на ковре, застыв в последнем всплеске наслаждения. Потом я почувствовал на груди горячую влагу. Испуганный, я отшатнулся. Ирина тихо плакала…
— Не смотри. Ты еще мальчишка. Не смотри на меня… Я все равно скоро умру…
— Что ты!..
— Не хочу жить…
— Нам ведь так хорошо!..
— Все равно будет плохо… И страшно…
Минута — и уже ничего не напоминало о внезапном взрыве.
Я побрел в великолепную ванную, отделанную черным кафелем. Кроваво-красный фаянс, сверкающие никель и стекло — за этим стояли деньги и деньги! Горячая пенная ванна, свежее махровое полотенце вернули мне силы.
Когда я вернулся, Ирина спала. Но тут же открыла глаза.
— Дикарь… Пойди соскреби щетину… Вот и видно, что ты женщин порядочных не видал… Ну-ну, не дуйся. Ты меня так встряхнул, что я подумала о старости…
— Ну, ты даешь!.. Тебе ли думать о старости!
— Малыш, ты еще многого не знаешь, — Ирина легко привлекла меня к себе. Мы лежали, как дети, прижавшись друг к другу.
— Я же знаю, ты не веришь мне, — Ирина говорила, словно в горле у нее стоял комок.
— Я и себе не очень верю.
— Неважно. Сегодня ты мой и только мой!
Я окунул лицо в ее волосы и стал осторожно поглаживать, ощущая, что ее снова начинает бить мелкая дрожь.
— Вот такая я девочка! — нервно засмеялась Ирина.
Я чувствовал, как во мне поднимается волна давно не испытываемой нежности. Я целовал ее ноги, грудь, кончики пальцев…
И снова темные воды желания приняли нас. И снова все это было иначе, чем в дешевых гостиницах и притонах или в спальне Марины. Я не мог сдержать вскрика, и Ирина мягкой ладошкой закрыла мне рот.
— Истинный дикарь… Лежи, я принесу тебе волшебного снадобья.
Им оказалось чудесное вино — «Златна каплица», которым она, смеясь, поила меня чайной ложечкой. После каждого глотка мы сливались в поцелуе. И это было долго, и нам было хорошо…
Потом Ира лежала, неподвижно глядя в потолок. Только слабое пожатие руки говорило, что она не спит, слышит мои слова. Внезапно она резко повернулась, с силой обхватила мои плечи, осыпала слепыми исступленными поцелуями. И все это молча, тяжело дыша, и так же внезапно затихла, окинула меня внимательным, затуманенным взглядом:
— «Милая, солнышко»… Да что ты знаешь обо мне? Голая тебе нравлюсь? Так я многим такая нравлюсь. Опять надулся… Я действительно сначала хотела Бритву позлить, а вот как оно обернулось… Ладно, спи…
Я хотел что-то возразить, но не успел и провалился в глубокое забытье.
…Рядом смешно протирала глаза Ира, щурясь от тонкого солнечного луча, протиснувшегося сквозь тяжелые шелковые занавеси. Мы оба проснулись одновременно от странного — колокольного, как мне показалось, звона.
— Это Бритва. Не спится ему. Да и за дело пора, — Ирина подхватила халат и вышла из спальни.
Лязгнул дверной замок, и только теперь я понял, что это за звон. Мягко хлопнула дверь, послышалась веселая скороговорка Бритвы. Легкий в общении, он умел в два счета расположить человека к себе. Моя злость прошла — что поделаешь, надо жить дальше. Я вспомнил об оставленных в ванной трусах, накинул халат и отправился за ними. Ирина деловито молола на кухне кофе. Бритва восседал на табурете, попыхивая ароматной сигаретой. Меня замутило от дыма.
— По всему видать — родилась новая советская семья, — пытался иронизировать Бритва. — Главное, чтобы личное не мешало общественному.
Я его понимал. Ирина намекнула, что они работают вместе; она ставит «стенку», оттесняя избранную жертву. Если попадется подходящий клиент, можно долго не работать: среднеазиатский «бай» или удачливый сын Кавказа привозят в Москву пятизначные суммы. А у «Березок» можно взять едва ли не столько же, но в чеках. Особенно перспективен магазин на Сиреневом бульваре: цены на аппаратуру все растут.
Бритве удалось закрепиться там во многом благодаря тому, что в лагере он был в «отрицаловке», оттуда потянулись связи. Не дай бог, узнают, что я в колонии носил повязку активиста, будет скандал, еще и на «правилку» потянут.
Зная за собой грешки в прошлом по этой части, я, конечно, не должен был принимать предложение Бритвы. Но их компаньона недавно замели, а крутиться все равно надо было. К тому же это была новая ступень на лестнице «черной» жизни. «Ставить стенку» — дело хотя и не трудное, но важное. Рисковал прежде всего Бритва. За это он и брал половину добычи, оставляя нам с Ирой половину на двоих.
Работал он мастерски: никогда не думал, что «щипачи» столько намолачивают. Постепенно научился ориентироваться, принимать у Бритвы кошельки и растворяться в толпе. Работа нервная, но все издержки компенсировались деньгами.
По совету Бритвы пару раз я отослал деньги домой в обычных заказных бандеролях на имя матери. И опять звонил Марине, и все больше убеждался, что пропасть между нами растет. Я все больше привязывался к Ире. Bee «заработанное» хранил у нее, переведя наличные в именные расчетные чеки.
— Никак из тебя не выковырять эту ломовую мужицкую психологию, — морщилась Ирина. — Тебе до настоящего жулика, как до луны!
Сама она жила по законам своего клана. Не знаю, как ей удавалось не увеличивать дозы, но пару кубиков опия ежедневно она принимала. Так же лихо расправлялась с шампанским, а импортное пиво в доме не переводилось. Патентованных блатных привлекало умение Ирины варить «ширку». Оказалось, что это целое искусство. Все это угнетало меня, но я прекрасно понимал — все тут повязано и все повязаны.
Вот и приходилось любезно улыбаться «гостям», приносящим с собой «соломку». На кухне устойчиво держался запах нашатырного спирта и ацетона. Сколько тут перебывало «щипачей», «гонял», «ломщиков» и картежников — невозможно сосчитать!
Поначалу я пытался, оставшись с Ириной наедине, уговорить ее «спрыгнуть» с иглы, но вскоре понял тщетность своих усилий. Да и какие я имею права на нее: мы, скорее, компаньоны, чем любовники.
Раздражаясь, я все чаще прикладывался к рюмке, купил гитару, и, научившись брать два-три аккорда, смастерил песенку, которая понравилась Ирине, а Бритва от нее и вовсе балдел:
Наше «рабочее время» проходило в треугольнике, вершинами которого служили три «Березки» — две на Ферсмана и одна на Ленинском проспекте, где рядом располагался универмаг «Москва», облюбованный «ломщиками».
Притягательность универмага для криминальных элементов знали и в милиции. Специальные сотрудники чуть ли не ежедневно задерживали аферистов. Но «ломая» деньги при расчетах со спекулянтами, жулик практически ничем не рисковал. Понемногу я присматривался к их работе. Главная трудность состояла в том, чтобы найти «лоха», остальное было делом техники.
Здесь ко мне подкатился Степа Очкарик — небольшого роста, тугой, как футбольный мяч, круглолицый обаятельный армянин. Степа пользовался всеобщим уважением: сам не просрочив ни разу карточного долга, он не спускал неуплаты никому, невзирая на лица. Накануне они с Крахом ездили получить долг в один из воровских притонов, к братьям Бугаям — угрюмым здоровякам-штангистам, известным «беспредельщикам». Почуяв в противнике за карточным столом слабинку, они начинали из него веревки вить, доходило до того, что они вводили новые правила в старые игры.
…Кровати в большой комнате «малины» были заняты парочками неопределенного возраста. Изжеванные, с серыми лицами, они беспрестанно подстегивали себя «бормотухой». Пили вчерную — повсюду громоздились пустые темно-зеленые «ноль-восемь».
Бугаи задержали на два дня уплату проигрыша Краху, причем третья часть суммы причиталась Очкарику. Один из дружков недорого продал адрес Бугаев и даже начертил план квартиры. Крах с Очкариком прошли в заднюю комнату, где небритый и опухший Бугай-старший, оттеснив к стене могучим задом почесывавшего шерстяную грудь младшего брата, ради развлечения резался в «терц» с Клячей, облаченным в новые белые джинсы, странно контрастировавшие с общим запустением и грязью.
Младший Бугай вскочил с кровати, как подброшенный пружиной. И не подумаешь, что в этой туше больше центнера:
— А, пришли? Сейчас будем убивать!
— Ты сначала деньги верни, а потом убивай, — в словах Очкарика самый строгий ревнитель блатных порядков не усмотрел бы ничего, провоцирующего конфликт. Завидное хладнокровие Степы позволило избежать мордобоя: драка, затеянная после предложения уплатить карточный долг, окончательно бы сгубила репутацию братьев в блатном мире. И хотя деньги так и не удалось получить, Степа марку выдержал.
Очкарик, В отличие от профессионального картежника Краха, вращался в самых различных блатных сферах, работая, так сказать, «многостаночником».
— Снимешь «лоха», подведешь ко мне. Мол, брат хочет жене шубу купить, а чеков не хватает. Старайся не давить ценой, чтобы оставить возможность рассчитаться, когда «сломаем». И спокойно — ты работаешь с нами, мы за все отвечаем.
Рядом с Очкариком отпивался горбоносый брюнет. Я и раньше видел его, но познакомился только сейчас. Давид (не знаю, имя это или кличка) не располагал к себе. Тем не менее работал удачно — привлеченные возможностью удачно спекульнуть чеками, люди переставали замечать его мрачную физиономию.
Карманник Бритва «работал» не больше двух часов в день, нервы не выдерживали. Да и зачем? Миллион все равно не заработаешь, а на девочек, на «ширку» и на черный день — хватало. Вор всегда знает, что впереди — тюрьма. И дело не в устаревших крайностях воровских законов: просто тюрьма — в числе неизбежных издержек производства. На заводе за брак лишают премии, а здесь — свободы.
Сорвав куш, Бритва немедленно покидал место «работы» — и засветиться боялся, и «вмазаться» спешил, нервишки успокоить. Ира тоже спешила — и ей не терпелось. Они сматывались вдвоем после «трудовых свершений», благо квартира была в полном их распоряжении. Видели бы все это ее родители, отбывшие на три года в Монголию.
Степан хорош в деле, но губит его любовь к слабому полу. Нет-нет, да и застанешь его, покупающим духи за сотню чеков. Теперь пиши пропало — ждет его какая-нибудь красотка. Как ей устоять — такой подарок из рук обаятельного, живого парня. И работа шла прахом. Духами дело не ограничивалось. Степан дарил телевизоры, дорогие украшения. «Зарабатывал» Очкарик много, но в чулок ничего не откладывал. Как и многие, он неоднократно отбывал по пятнадцать суток, и весь срок его снабжали едой из лучших ресторанов, Степан смеялся:
— А кто, кроме путан, меня накормит, кому я нужен? С вами с голоду подохнешь, такие все деловые. А девочки меня лю-убят!
Впадая в загул, Очкарик не мог остановиться, швырял деньги направо и налево. Помню, после недельного кутежа он попросил у меня в долг тысячу. Для «работы». Я таких денег с собой не носил — подозрительно. Потерпевший вполне мог опознать во мне «нечаянно» толкнувшего его молодого человека. Несколько таких опознаний — косвенные улики. Не прямые, но…
Деньги Очкарику занял Давид. Довольный Степа начал так энергично приставать к потенциальным жертвам, что в спешке предложил свои услуги даже постоянной спекулянтке, отлично знакомой с приемами «ломки» и знавшей всех «рабочих» в округе. Жулики часто реализовывали через нее чеки.
Потолкавшись, Очкарик куда-то пропал. Не появился он и на следующий день. Вечером мы поехали в Битцу. В «Солнечном» обслуга встретила нас с энтузиазмом: деньги приехали! На небрежно брошенное Давидом: «Как дела?», официант шустро выдал новость:
— Вчера Очкарик гулял. Пятьсот за стол, пятьсот женщине.
Давид досадливо махнул рукой:
— Ну что с ним поделаешь? Конченый человек, век ему денег не иметь… Девки, водка…
— Картишки, — усмехнулся Бритва. — С неделю назад Степа тоже учудил. Поехали к дамам. Завалился он с одной, а тут Кляча: «Степа, Степа, поставь карточку!» Он и поставил, черт! Уже рассвело, когда кончили играть. Девчонка — смеется, а Степе хоть бы что — доволен.
В ресторане совершенно неожиданно появились Алик с Валерой. Как обычно, оба навеселе. Заметив нас, уселись за наш столик. Я терпел присутствие совершенно опустившегося Алика только из-за Валеры. Впрочем, никто не обращал на него внимания.
Ира сидела необыкновенно нарядная, причесанная по-новому, собирая дань восхищенных взглядов со всего зала. Господи, до чего же она мне нравилась! Я даже почувствовал нечто вроде ревности, когда базарного вида грузин, развалившийся за соседним столиком, послал ей воздушный поцелуй. Немного позже он заказал ансамблю две песни «для очаровательной незнакомки».
Тем временем Валера, Бритва и Давид толковали о знаменитом миллионном проигрыше. Крах играл с «цеховиками» из Ташкента.
Я слушал рассказ Давида об этой игре, в которой он участвовал из пяти процентов, и они вернулись к нему пятьюдесятью тысячами. Таких пайщиков набралось достаточно, но и оставшихся двадцати процентов суммы Жоре хватило.
Грузин же за соседним столом становился все назойливее, и это мне не нравилось. Бритва ободряюще подмигнул — мол, пользуется успехом твоя красотка. Слово «наша» было бы уместнее. Грузный седой соплеменник бойкого кацо обернулся посмотреть, с кем так бойко перемигивается сосед по столику, встретился взглядом с улыбчивым Бритвой и тут же резко сказал что-то по-грузински младшему. Тот притих, словно его подменили. Пожилой грузин, обращаясь к нам, поднял тост за таинственную и недоступную женскую красоту. Умение красиво отступить — тоже род мужества.
Алик, к этому времени достаточно нагрузившийся, неожиданно пригласил Ирину танцевать. Она на удивление охотно согласилась. Или это была маленькая месть за мое невнимание?
Валера коротко, со значением глянул на Бритву и тут же — на танцующую пару.
— Не влазь, ребята, есть работа, — невразумительно бросил Давид Валере, а затем повернулся ко мне. — Тебя это тоже касается. Пусть танцуют. Ира знает, что делает.
— Я пойду, пожалуй, — скривился Валера. — Мне это ни к чему.
— Двадцать копеек твои, — Бритва зевнул.
— Дело не в деньгах.
— И в них тоже, — отрезал Давид. — Присядь, не порти прическу.
Музыка кончилась, Алик цеплялся за руку Ирины. В его пьяно расплывшемся лице появилось что-то обезьянье. Ира, улыбаясь, как могла бы улыбаться греческая статуя, отвела его на место.
Валера сплюнул и поднялся.
— Я ухожу, к черту!
— Давай без демонстраций! — в невозмутимом голосе Давида скользнула угрожающая интонация.
— А я… а мы… оста-емся, — облапив Иру, промычал Алик.
Минут через двадцать эта странная пара после очередного танца, не прощаясь, исчезла. Я и не думал, что способен ревновать к такому ничтожеству. Бритва дружески положил свою руку поверх моей.
— Не переживай, все нормально. Пусть сыграют маленький спектакль. Как говорится, пора…
РАССКАЗ АЛИКА ПРОШКИНА
До кровати мы так и не добрались… Некоторое время мы так и оставались на ковре, застыв в последнем всплеске наслаждения. Потом я почувствовал на груди горячую влагу. Испуганный, я отшатнулся. Ирина тихо плакала…
— Не смотри. Ты еще мальчишка. Не смотри на меня… Я все равно скоро умру…
— Что ты!..
— Не хочу жить…
— Нам ведь так хорошо!..
— Все равно будет плохо… И страшно…
Минута — и уже ничего не напоминало о внезапном взрыве.
Я побрел в великолепную ванную, отделанную черным кафелем. Кроваво-красный фаянс, сверкающие никель и стекло — за этим стояли деньги и деньги! Горячая пенная ванна, свежее махровое полотенце вернули мне силы.
Когда я вернулся, Ирина спала. Но тут же открыла глаза.
— Дикарь… Пойди соскреби щетину… Вот и видно, что ты женщин порядочных не видал… Ну-ну, не дуйся. Ты меня так встряхнул, что я подумала о старости…
— Ну, ты даешь!.. Тебе ли думать о старости!
— Малыш, ты еще многого не знаешь, — Ирина легко привлекла меня к себе. Мы лежали, как дети, прижавшись друг к другу.
— Я же знаю, ты не веришь мне, — Ирина говорила, словно в горле у нее стоял комок.
— Я и себе не очень верю.
— Неважно. Сегодня ты мой и только мой!
Я окунул лицо в ее волосы и стал осторожно поглаживать, ощущая, что ее снова начинает бить мелкая дрожь.
— Вот такая я девочка! — нервно засмеялась Ирина.
Я чувствовал, как во мне поднимается волна давно не испытываемой нежности. Я целовал ее ноги, грудь, кончики пальцев…
И снова темные воды желания приняли нас. И снова все это было иначе, чем в дешевых гостиницах и притонах или в спальне Марины. Я не мог сдержать вскрика, и Ирина мягкой ладошкой закрыла мне рот.
— Истинный дикарь… Лежи, я принесу тебе волшебного снадобья.
Им оказалось чудесное вино — «Златна каплица», которым она, смеясь, поила меня чайной ложечкой. После каждого глотка мы сливались в поцелуе. И это было долго, и нам было хорошо…
Потом Ира лежала, неподвижно глядя в потолок. Только слабое пожатие руки говорило, что она не спит, слышит мои слова. Внезапно она резко повернулась, с силой обхватила мои плечи, осыпала слепыми исступленными поцелуями. И все это молча, тяжело дыша, и так же внезапно затихла, окинула меня внимательным, затуманенным взглядом:
— «Милая, солнышко»… Да что ты знаешь обо мне? Голая тебе нравлюсь? Так я многим такая нравлюсь. Опять надулся… Я действительно сначала хотела Бритву позлить, а вот как оно обернулось… Ладно, спи…
Я хотел что-то возразить, но не успел и провалился в глубокое забытье.
…Рядом смешно протирала глаза Ира, щурясь от тонкого солнечного луча, протиснувшегося сквозь тяжелые шелковые занавеси. Мы оба проснулись одновременно от странного — колокольного, как мне показалось, звона.
— Это Бритва. Не спится ему. Да и за дело пора, — Ирина подхватила халат и вышла из спальни.
Лязгнул дверной замок, и только теперь я понял, что это за звон. Мягко хлопнула дверь, послышалась веселая скороговорка Бритвы. Легкий в общении, он умел в два счета расположить человека к себе. Моя злость прошла — что поделаешь, надо жить дальше. Я вспомнил об оставленных в ванной трусах, накинул халат и отправился за ними. Ирина деловито молола на кухне кофе. Бритва восседал на табурете, попыхивая ароматной сигаретой. Меня замутило от дыма.
— По всему видать — родилась новая советская семья, — пытался иронизировать Бритва. — Главное, чтобы личное не мешало общественному.
Я его понимал. Ирина намекнула, что они работают вместе; она ставит «стенку», оттесняя избранную жертву. Если попадется подходящий клиент, можно долго не работать: среднеазиатский «бай» или удачливый сын Кавказа привозят в Москву пятизначные суммы. А у «Березок» можно взять едва ли не столько же, но в чеках. Особенно перспективен магазин на Сиреневом бульваре: цены на аппаратуру все растут.
Бритве удалось закрепиться там во многом благодаря тому, что в лагере он был в «отрицаловке», оттуда потянулись связи. Не дай бог, узнают, что я в колонии носил повязку активиста, будет скандал, еще и на «правилку» потянут.
Зная за собой грешки в прошлом по этой части, я, конечно, не должен был принимать предложение Бритвы. Но их компаньона недавно замели, а крутиться все равно надо было. К тому же это была новая ступень на лестнице «черной» жизни. «Ставить стенку» — дело хотя и не трудное, но важное. Рисковал прежде всего Бритва. За это он и брал половину добычи, оставляя нам с Ирой половину на двоих.
Работал он мастерски: никогда не думал, что «щипачи» столько намолачивают. Постепенно научился ориентироваться, принимать у Бритвы кошельки и растворяться в толпе. Работа нервная, но все издержки компенсировались деньгами.
По совету Бритвы пару раз я отослал деньги домой в обычных заказных бандеролях на имя матери. И опять звонил Марине, и все больше убеждался, что пропасть между нами растет. Я все больше привязывался к Ире. Bee «заработанное» хранил у нее, переведя наличные в именные расчетные чеки.
— Никак из тебя не выковырять эту ломовую мужицкую психологию, — морщилась Ирина. — Тебе до настоящего жулика, как до луны!
Сама она жила по законам своего клана. Не знаю, как ей удавалось не увеличивать дозы, но пару кубиков опия ежедневно она принимала. Так же лихо расправлялась с шампанским, а импортное пиво в доме не переводилось. Патентованных блатных привлекало умение Ирины варить «ширку». Оказалось, что это целое искусство. Все это угнетало меня, но я прекрасно понимал — все тут повязано и все повязаны.
Вот и приходилось любезно улыбаться «гостям», приносящим с собой «соломку». На кухне устойчиво держался запах нашатырного спирта и ацетона. Сколько тут перебывало «щипачей», «гонял», «ломщиков» и картежников — невозможно сосчитать!
Поначалу я пытался, оставшись с Ириной наедине, уговорить ее «спрыгнуть» с иглы, но вскоре понял тщетность своих усилий. Да и какие я имею права на нее: мы, скорее, компаньоны, чем любовники.
Раздражаясь, я все чаще прикладывался к рюмке, купил гитару, и, научившись брать два-три аккорда, смастерил песенку, которая понравилась Ирине, а Бритва от нее и вовсе балдел:
Меня мучительно тянуло к Ире, но строить какие бы то ни было планы, живя с наркоманкой, — это, согласитесь, дело дохлое. Забегающие «на огонек» блатные постепенно освоились с моим постоянным присутствием. Я уже не «блажил» — крутиться приходилось среди отпетой публики.
Ты приходишь и хочешь любви,
Сон чужой голубеет в крови,
И мираж, и падение вниз —
На игле этот вечный стриптиз.
Ты приходишь и хочешь меня,
Но в душе кандалами звеня,
Отчего же ты плачешь, зачем?
Мы никто, но и были ничем…
Наше «рабочее время» проходило в треугольнике, вершинами которого служили три «Березки» — две на Ферсмана и одна на Ленинском проспекте, где рядом располагался универмаг «Москва», облюбованный «ломщиками».
Притягательность универмага для криминальных элементов знали и в милиции. Специальные сотрудники чуть ли не ежедневно задерживали аферистов. Но «ломая» деньги при расчетах со спекулянтами, жулик практически ничем не рисковал. Понемногу я присматривался к их работе. Главная трудность состояла в том, чтобы найти «лоха», остальное было делом техники.
Здесь ко мне подкатился Степа Очкарик — небольшого роста, тугой, как футбольный мяч, круглолицый обаятельный армянин. Степа пользовался всеобщим уважением: сам не просрочив ни разу карточного долга, он не спускал неуплаты никому, невзирая на лица. Накануне они с Крахом ездили получить долг в один из воровских притонов, к братьям Бугаям — угрюмым здоровякам-штангистам, известным «беспредельщикам». Почуяв в противнике за карточным столом слабинку, они начинали из него веревки вить, доходило до того, что они вводили новые правила в старые игры.
…Кровати в большой комнате «малины» были заняты парочками неопределенного возраста. Изжеванные, с серыми лицами, они беспрестанно подстегивали себя «бормотухой». Пили вчерную — повсюду громоздились пустые темно-зеленые «ноль-восемь».
Бугаи задержали на два дня уплату проигрыша Краху, причем третья часть суммы причиталась Очкарику. Один из дружков недорого продал адрес Бугаев и даже начертил план квартиры. Крах с Очкариком прошли в заднюю комнату, где небритый и опухший Бугай-старший, оттеснив к стене могучим задом почесывавшего шерстяную грудь младшего брата, ради развлечения резался в «терц» с Клячей, облаченным в новые белые джинсы, странно контрастировавшие с общим запустением и грязью.
Младший Бугай вскочил с кровати, как подброшенный пружиной. И не подумаешь, что в этой туше больше центнера:
— А, пришли? Сейчас будем убивать!
— Ты сначала деньги верни, а потом убивай, — в словах Очкарика самый строгий ревнитель блатных порядков не усмотрел бы ничего, провоцирующего конфликт. Завидное хладнокровие Степы позволило избежать мордобоя: драка, затеянная после предложения уплатить карточный долг, окончательно бы сгубила репутацию братьев в блатном мире. И хотя деньги так и не удалось получить, Степа марку выдержал.
Очкарик, В отличие от профессионального картежника Краха, вращался в самых различных блатных сферах, работая, так сказать, «многостаночником».
— Снимешь «лоха», подведешь ко мне. Мол, брат хочет жене шубу купить, а чеков не хватает. Старайся не давить ценой, чтобы оставить возможность рассчитаться, когда «сломаем». И спокойно — ты работаешь с нами, мы за все отвечаем.
Рядом с Очкариком отпивался горбоносый брюнет. Я и раньше видел его, но познакомился только сейчас. Давид (не знаю, имя это или кличка) не располагал к себе. Тем не менее работал удачно — привлеченные возможностью удачно спекульнуть чеками, люди переставали замечать его мрачную физиономию.
Карманник Бритва «работал» не больше двух часов в день, нервы не выдерживали. Да и зачем? Миллион все равно не заработаешь, а на девочек, на «ширку» и на черный день — хватало. Вор всегда знает, что впереди — тюрьма. И дело не в устаревших крайностях воровских законов: просто тюрьма — в числе неизбежных издержек производства. На заводе за брак лишают премии, а здесь — свободы.
Сорвав куш, Бритва немедленно покидал место «работы» — и засветиться боялся, и «вмазаться» спешил, нервишки успокоить. Ира тоже спешила — и ей не терпелось. Они сматывались вдвоем после «трудовых свершений», благо квартира была в полном их распоряжении. Видели бы все это ее родители, отбывшие на три года в Монголию.
Степан хорош в деле, но губит его любовь к слабому полу. Нет-нет, да и застанешь его, покупающим духи за сотню чеков. Теперь пиши пропало — ждет его какая-нибудь красотка. Как ей устоять — такой подарок из рук обаятельного, живого парня. И работа шла прахом. Духами дело не ограничивалось. Степан дарил телевизоры, дорогие украшения. «Зарабатывал» Очкарик много, но в чулок ничего не откладывал. Как и многие, он неоднократно отбывал по пятнадцать суток, и весь срок его снабжали едой из лучших ресторанов, Степан смеялся:
— А кто, кроме путан, меня накормит, кому я нужен? С вами с голоду подохнешь, такие все деловые. А девочки меня лю-убят!
Впадая в загул, Очкарик не мог остановиться, швырял деньги направо и налево. Помню, после недельного кутежа он попросил у меня в долг тысячу. Для «работы». Я таких денег с собой не носил — подозрительно. Потерпевший вполне мог опознать во мне «нечаянно» толкнувшего его молодого человека. Несколько таких опознаний — косвенные улики. Не прямые, но…
Деньги Очкарику занял Давид. Довольный Степа начал так энергично приставать к потенциальным жертвам, что в спешке предложил свои услуги даже постоянной спекулянтке, отлично знакомой с приемами «ломки» и знавшей всех «рабочих» в округе. Жулики часто реализовывали через нее чеки.
Потолкавшись, Очкарик куда-то пропал. Не появился он и на следующий день. Вечером мы поехали в Битцу. В «Солнечном» обслуга встретила нас с энтузиазмом: деньги приехали! На небрежно брошенное Давидом: «Как дела?», официант шустро выдал новость:
— Вчера Очкарик гулял. Пятьсот за стол, пятьсот женщине.
Давид досадливо махнул рукой:
— Ну что с ним поделаешь? Конченый человек, век ему денег не иметь… Девки, водка…
— Картишки, — усмехнулся Бритва. — С неделю назад Степа тоже учудил. Поехали к дамам. Завалился он с одной, а тут Кляча: «Степа, Степа, поставь карточку!» Он и поставил, черт! Уже рассвело, когда кончили играть. Девчонка — смеется, а Степе хоть бы что — доволен.
В ресторане совершенно неожиданно появились Алик с Валерой. Как обычно, оба навеселе. Заметив нас, уселись за наш столик. Я терпел присутствие совершенно опустившегося Алика только из-за Валеры. Впрочем, никто не обращал на него внимания.
Ира сидела необыкновенно нарядная, причесанная по-новому, собирая дань восхищенных взглядов со всего зала. Господи, до чего же она мне нравилась! Я даже почувствовал нечто вроде ревности, когда базарного вида грузин, развалившийся за соседним столиком, послал ей воздушный поцелуй. Немного позже он заказал ансамблю две песни «для очаровательной незнакомки».
Тем временем Валера, Бритва и Давид толковали о знаменитом миллионном проигрыше. Крах играл с «цеховиками» из Ташкента.
Я слушал рассказ Давида об этой игре, в которой он участвовал из пяти процентов, и они вернулись к нему пятьюдесятью тысячами. Таких пайщиков набралось достаточно, но и оставшихся двадцати процентов суммы Жоре хватило.
Грузин же за соседним столом становился все назойливее, и это мне не нравилось. Бритва ободряюще подмигнул — мол, пользуется успехом твоя красотка. Слово «наша» было бы уместнее. Грузный седой соплеменник бойкого кацо обернулся посмотреть, с кем так бойко перемигивается сосед по столику, встретился взглядом с улыбчивым Бритвой и тут же резко сказал что-то по-грузински младшему. Тот притих, словно его подменили. Пожилой грузин, обращаясь к нам, поднял тост за таинственную и недоступную женскую красоту. Умение красиво отступить — тоже род мужества.
Алик, к этому времени достаточно нагрузившийся, неожиданно пригласил Ирину танцевать. Она на удивление охотно согласилась. Или это была маленькая месть за мое невнимание?
Валера коротко, со значением глянул на Бритву и тут же — на танцующую пару.
— Не влазь, ребята, есть работа, — невразумительно бросил Давид Валере, а затем повернулся ко мне. — Тебя это тоже касается. Пусть танцуют. Ира знает, что делает.
— Я пойду, пожалуй, — скривился Валера. — Мне это ни к чему.
— Двадцать копеек твои, — Бритва зевнул.
— Дело не в деньгах.
— И в них тоже, — отрезал Давид. — Присядь, не порти прическу.
Музыка кончилась, Алик цеплялся за руку Ирины. В его пьяно расплывшемся лице появилось что-то обезьянье. Ира, улыбаясь, как могла бы улыбаться греческая статуя, отвела его на место.
Валера сплюнул и поднялся.
— Я ухожу, к черту!
— Давай без демонстраций! — в невозмутимом голосе Давида скользнула угрожающая интонация.
— А я… а мы… оста-емся, — облапив Иру, промычал Алик.
Минут через двадцать эта странная пара после очередного танца, не прощаясь, исчезла. Я и не думал, что способен ревновать к такому ничтожеству. Бритва дружески положил свою руку поверх моей.
— Не переживай, все нормально. Пусть сыграют маленький спектакль. Как говорится, пора…
РАССКАЗ АЛИКА ПРОШКИНА
…Ну и сволочи! Что называется, и купили, и продали. Девку эту подкинули… ресторан… водочка «Кольцо». Не иначе, подсыпали чего-то. Да что там — в этой компании надо носки снимать и держать за пазухой, чтобы не сперли. А Валера. Тоже хорош — бросил среди шакалов! Короче, приезжаем мы к этой стерве на квартиру, а она, как гадюка, шасть — и сбросила свою шкуру. Музыка, баба голая…
Тут они и подвалили: Бритва, Давид, Димка. Я и вправду не знал, что это — его жена. Тем более, что его настоящую жену, Маринку, я по Донецку помню. Ну, ревут: «Убьем, зарежем, бабой сделаем!» Давид револьвер вытащил. Не убьют, так покалечат, больничный у нас не оплачивается. Десять тысяч надо дать, эх!..
— Ладно, уплачу, чего там. Завтра…
— Сегодня, дружок. Любовь, как вероятно тебе сообщила еще в детстве мама — зла. Не хочешь платить — мы тебя вывесим за окошко на пару часиков. Какой у тебя, Ира, этаж?
Угробят черти, придется отдать деньги. Ну, Димка! Наш расчет впереди. И вы, волки, попомните!..
— Мы живем в страшное время, когда рухнули все моральные устои. Не хочу, чтобы какая-нибудь маленькая гадина (Давид имел дело с женщинами не старше двадцати) привела своих дружков.
На бархатной зеленой скатерти высились стопки запечатанных колод. Крах и некто Рахим, прибывший из Казахстана, отвечали за их девственность. Рахима я узнал — судьба нас сводила раньше…
Сегодня у «Березки» мы работали с Бритвой вдвоем — Ира хандрила, отлеживалась дома, ее бил озноб. И все оттого, что поленились сами сварить «ширку», купили у цыган — Бритве ничего, а Ире стало плохо. Первый бумажник и — удача: две аккуратно сложенные бумажки по пятьсот чеков. И Бритва спасовал:
— Все, не буду испытывать судьбу, поеду Валерку проведаю.
Я его отлично понимал — смывается от Ириных истерик.
— Ты где вечером будешь? — спросил Бритва уже садясь в машину.
Я вопросительно посмотрел на Давида.
— Не знаю, планов никаких. Вероятно, у Иры…
Тут вмешался Давид.
— Дима, сегодня у меня Крах будет играть с одним залетным, хочу чтобы и ты был. Ты, Бритва, тоже приезжай и Валеру прихвати. Скажи, я просил. Игра будет крупная. Жду к десяти.
— Лады, — Бритва хлопнул дверью и уехал.
— А с тобой мне надо поговорить особо, — Давид приобнял меня за плечи. — Идем, познакомлю кое с кем.
Мы двинулись в сторону универмага «Москва», вышли на Ленинский проспект. На одной из скамеек я заметил отлично знакомую мне фигуру. Давид было начал: «Знакомьтесь…», но по выражению лиц мгновенно понял, что надобность в представлении отпала.
Передо мной стоял Серик — тот самый работяга-шофер, которого я оторвал от филармонии и гастрольных нашествий на провинциальные дома культуры. Серик и тогда не отличался кротким нравом, но сейчас по всему было видно, что он уже не в начальном классе блатной школы.
— Мы с Димой хорошо знакомы, — сухо, с недоброй усмешкой, сказал Серик.
Давид уловил интонацию, но как бы не обратил внимания.
— Ну и годится. Не думал, что у Димы друзья в братском Казахстане. Тем проще вам будет договориться. Тебя, Дима, жду у «Березки», Серик объяснит ситуацию, он представляет интересы одного моего хорошего друга. Слушай его, как меня.
Когда мы остались вдвоем, моя растерянность быстро улетучилась. Я находился на своей территории. То и дело проспект пересекали в разных направлениях знакомые. Что я, по сути, сделал? «Кинул лоха», подумаешь! Чтобы немного разрядить обстановку, я спросил:
— Как там твое семейство? —
Серик, не меняя выражения, резко ответил:
— Из-за тебя у меня нет теперь семьи. Жена бросила, когда с работы по статье уволили. Нашла себе хорошего парня, не такого дурака, какого вы из меня сделали. Но теперь и я в порядке — люди помогли. Работа клевая: может и тебе придется когда-нибудь оказаться моим клиентом.
Его пальцы выразительно щелкнули.
— Но пока не дрейфь. Хотя и стоило бы тебе перышко вставить. Ладно, шучу. Давай к делу. В Москву приезжает мой, а кстати и твой, старый знакомый. Так что мы в одной лодке… пока…
…Давид с нетерпением поджидал гостей. Баба Настя — экономка и прислуга, накрыла овальный столик в углу и убралась на второй этаж в свою каморку. Старуха, по словам Давида, засыпала в любое время дня и ночи, невзирая на шум в гостиной.
Пока тишину нарушал лишь шорох карт — мы лениво перекидывались «на интерес», — да негромкая музыка, какой-то французский шансонье. Но вскоре злобно, с хрипом залаяли оба волкодава во дворе, заметались, звеня цепями, скользящими по арматуре. Между ними оставался лишь узкий проход, о нем знали только свои. Сейчас, ожидая гостей, Давид включил освещение на этой условной дорожке. Вообще света в доме было больше чем достаточно: пылали две люстры богемского хрусталя, мягко светились торшеры и купола напольных светильников, подмигивала зеленым кошачьим глазом африканская маска в углу.
Послышались голоса, и в комнату вошли Крах и Серик. Через несколько мгновений в дверь проскользнул, как тень, Рахим. Ох, это «шапочное» знакомство в Петропавловске, когда мы едва ноги унесли от транспортной милиции! Но я не подал виду и почтительно пожал руку старику и его спутнику. Как они встретились тут, Рахим и Серик? Тамошняя мафия видно имела глубокие корни, если могла «выщипнуть» человека из любого уголка Союза, чтобы «подкинуть» в нужное место и в нужный час!
…Шло время, тысячная ставка в минутной игре не давала преимущества никому. Серик сидел на корточках в сторонке, поставив перед собой пузатый портфель. Мягкая потертая кожа, видимо, скрывала большие деньги. Изредка, то ли для самоуспокоения, то ли для пущей важности, Серик, засунув руку в карман, что-то нащупывал. С блаженной улыбкой удостоверившись, что все в порядке, он снова застывал, покачиваясь с пяток на носки. Возбужденный поначалу тысячными ставками, интерес к игре стал угасать.
Снова неистово, захлебываясь, залаяли собаки. В коридоре послышались шаги. Серик перестал раскачиваться и весь подобрался.
— Спокойно, это свои, — сказал Давид.
Вошли Бритва, Валера и Алик с Ирой. Еще и Алика приволокли! Быстро же он оклемался после «профилактики»! Надо отдать должное — на гостей из Казахстана Алик реагировал как профессионал — ни один мускул не дрогнул на его одутловатом испитом лице.
Бритва достал еще две колоды карт, и они начали резаться в штосе. Крах, проигравший пять партий подряд, предложил старику, кивая в сторону вновь прибывших:
— Может, и нам последовать их примеру?
Рахим хитро прищурился, его глазки укатились куда-то под лоб.
— Ну, парень, о тебе мы все-таки кое-что знаем. Рахим не будет играть с тобой в штосе. Рахим так говорит: если кто хочет провериться — с удовольствием поставлю пару карт от любой суммы.
И обвел всех цепким, не по возрасту живым взглядом.
Профессионалов, кроме Краха, в доме не было. И тут меня словно толкнуло:
— А что? Попробуем!
О том, что штосе — игра тюремная, в ней совершенствуются долгими годами, я знал отлично. О стаже Рахима за решеткой свидетельствовали миниатюрные, искусно выполненные татуировки на жилистых руках с опухшими суставами,
— Вот это дело, сынок.
Когда играют профессионалы — все в сторону. Главное поймать момент, когда увеличить ставку. Сама игра — карточный вариант «орлянки» или «чет и нечет». По правилам, начальную ставку можно увеличить в случае выигрыша. Противник, если не согласен со ставкой, не должен открывать лицом колоду.
Рахим уселся напротив моего стула на корточки: так играют в лагерях, но и после освобождения въевшаяся за долгие годы привычка не отпускает.
Первую карту я поставил лихо:
— От трех тысяч!
Она выпала четной, принеся три тысячи выигрыша. Внимательно наблюдавший за игрой Крах не выдержал:
— Дима, я в доле!
Я взял следующую карту и, не объявляя ставки, подрезал колоду.
Рахим, не обратив внимания на умышленную недосказанность, перевернул колоду «рубашкой» вниз, «засветив» две верхних карты. За нейтральным «лобовым» тузом шел валет. Такая же карта была на руках у меня. Я «засветил» карту и объявил:
— От пятисот тысяч!
На старика было жалко смотреть. Открыв колоду, он заведомо вошел в игру, и не имел теперь права отказаться даже при такой немыслимой ставке. Я его еще пощадил, так как верхних пределов у ставки не существовало.
— Я в доле! Все слышали? — срывающимся голосом прокричал Крах.
Присутствовавшие сгрудились вокруг стола.
— Тридцать процентов твои, Жорик, — бросил я, не отрывая глаз от старика, который начал монотонно покачиваться и внезапно… легким движением большого пальца отделил туза от прилипшей к нему сзади бубновой семерки. И валет пошел на нечетный счет!!!
В голове у меня как будто что-то со звоном лопнуло, перед глазами поплыли фиолетовые круги. Получилось, что я проиграл триста пятьдесят тысяч, не считая Жоркиных ста пятидесяти (вот и напросился в долю!).
Крах взорвался:
— Ах ты, тварь! Снюхался с заезжими!
— Заглохни, Жора, на мне втрое больше лежит.
Посторонние не знали, что проигранные деньги делились на троих — так решил Давид.
— Я свои долги плачу до копейки и отсрочки сроду не просил, — медленно произнес Крах, бледнея. — Но вы сейчас разыграли полмиллиона. Я кажется имею дело с солидными людьми. Ставка реальна? Тогда предъявите наличные.
Давид глянул на Жору в упор своими черными, слегка навыкате, глазами:
— Рахим мой старый товарищ, за его платежеспособность я ручаюсь. Достаточно?
— Вполне. Но ты не можешь ручаться за наличие денег у обеих сторон. Здесь — явный сговор. Будем собирать третейский суд, разбираться. Пусть Дима покажет разыгранные им с такой легкостью пятьсот тысяч, тогда я выкладываю свой проигрыш и ухожу.
Тут они и подвалили: Бритва, Давид, Димка. Я и вправду не знал, что это — его жена. Тем более, что его настоящую жену, Маринку, я по Донецку помню. Ну, ревут: «Убьем, зарежем, бабой сделаем!» Давид револьвер вытащил. Не убьют, так покалечат, больничный у нас не оплачивается. Десять тысяч надо дать, эх!..
— Ладно, уплачу, чего там. Завтра…
— Сегодня, дружок. Любовь, как вероятно тебе сообщила еще в детстве мама — зла. Не хочешь платить — мы тебя вывесим за окошко на пару часиков. Какой у тебя, Ира, этаж?
Угробят черти, придется отдать деньги. Ну, Димка! Наш расчет впереди. И вы, волки, попомните!..
* * *
…Добротный дом в Малаховке. Металлические ворота того же грязно-зеленого цвета, что и забор, открывались мягко и бесшумно, впуская «девятку» цвета мокрого асфальта. Хозяйство вела угрюмая неразговорчивая старуха. Шлюх Давид «любил» в притонах и гостиницах, но домой к себе не допускал. Он объяснял это довольно просто:— Мы живем в страшное время, когда рухнули все моральные устои. Не хочу, чтобы какая-нибудь маленькая гадина (Давид имел дело с женщинами не старше двадцати) привела своих дружков.
На бархатной зеленой скатерти высились стопки запечатанных колод. Крах и некто Рахим, прибывший из Казахстана, отвечали за их девственность. Рахима я узнал — судьба нас сводила раньше…
Сегодня у «Березки» мы работали с Бритвой вдвоем — Ира хандрила, отлеживалась дома, ее бил озноб. И все оттого, что поленились сами сварить «ширку», купили у цыган — Бритве ничего, а Ире стало плохо. Первый бумажник и — удача: две аккуратно сложенные бумажки по пятьсот чеков. И Бритва спасовал:
— Все, не буду испытывать судьбу, поеду Валерку проведаю.
Я его отлично понимал — смывается от Ириных истерик.
— Ты где вечером будешь? — спросил Бритва уже садясь в машину.
Я вопросительно посмотрел на Давида.
— Не знаю, планов никаких. Вероятно, у Иры…
Тут вмешался Давид.
— Дима, сегодня у меня Крах будет играть с одним залетным, хочу чтобы и ты был. Ты, Бритва, тоже приезжай и Валеру прихвати. Скажи, я просил. Игра будет крупная. Жду к десяти.
— Лады, — Бритва хлопнул дверью и уехал.
— А с тобой мне надо поговорить особо, — Давид приобнял меня за плечи. — Идем, познакомлю кое с кем.
Мы двинулись в сторону универмага «Москва», вышли на Ленинский проспект. На одной из скамеек я заметил отлично знакомую мне фигуру. Давид было начал: «Знакомьтесь…», но по выражению лиц мгновенно понял, что надобность в представлении отпала.
Передо мной стоял Серик — тот самый работяга-шофер, которого я оторвал от филармонии и гастрольных нашествий на провинциальные дома культуры. Серик и тогда не отличался кротким нравом, но сейчас по всему было видно, что он уже не в начальном классе блатной школы.
— Мы с Димой хорошо знакомы, — сухо, с недоброй усмешкой, сказал Серик.
Давид уловил интонацию, но как бы не обратил внимания.
— Ну и годится. Не думал, что у Димы друзья в братском Казахстане. Тем проще вам будет договориться. Тебя, Дима, жду у «Березки», Серик объяснит ситуацию, он представляет интересы одного моего хорошего друга. Слушай его, как меня.
Когда мы остались вдвоем, моя растерянность быстро улетучилась. Я находился на своей территории. То и дело проспект пересекали в разных направлениях знакомые. Что я, по сути, сделал? «Кинул лоха», подумаешь! Чтобы немного разрядить обстановку, я спросил:
— Как там твое семейство? —
Серик, не меняя выражения, резко ответил:
— Из-за тебя у меня нет теперь семьи. Жена бросила, когда с работы по статье уволили. Нашла себе хорошего парня, не такого дурака, какого вы из меня сделали. Но теперь и я в порядке — люди помогли. Работа клевая: может и тебе придется когда-нибудь оказаться моим клиентом.
Его пальцы выразительно щелкнули.
— Но пока не дрейфь. Хотя и стоило бы тебе перышко вставить. Ладно, шучу. Давай к делу. В Москву приезжает мой, а кстати и твой, старый знакомый. Так что мы в одной лодке… пока…
…Давид с нетерпением поджидал гостей. Баба Настя — экономка и прислуга, накрыла овальный столик в углу и убралась на второй этаж в свою каморку. Старуха, по словам Давида, засыпала в любое время дня и ночи, невзирая на шум в гостиной.
Пока тишину нарушал лишь шорох карт — мы лениво перекидывались «на интерес», — да негромкая музыка, какой-то французский шансонье. Но вскоре злобно, с хрипом залаяли оба волкодава во дворе, заметались, звеня цепями, скользящими по арматуре. Между ними оставался лишь узкий проход, о нем знали только свои. Сейчас, ожидая гостей, Давид включил освещение на этой условной дорожке. Вообще света в доме было больше чем достаточно: пылали две люстры богемского хрусталя, мягко светились торшеры и купола напольных светильников, подмигивала зеленым кошачьим глазом африканская маска в углу.
Послышались голоса, и в комнату вошли Крах и Серик. Через несколько мгновений в дверь проскользнул, как тень, Рахим. Ох, это «шапочное» знакомство в Петропавловске, когда мы едва ноги унесли от транспортной милиции! Но я не подал виду и почтительно пожал руку старику и его спутнику. Как они встретились тут, Рахим и Серик? Тамошняя мафия видно имела глубокие корни, если могла «выщипнуть» человека из любого уголка Союза, чтобы «подкинуть» в нужное место и в нужный час!
…Шло время, тысячная ставка в минутной игре не давала преимущества никому. Серик сидел на корточках в сторонке, поставив перед собой пузатый портфель. Мягкая потертая кожа, видимо, скрывала большие деньги. Изредка, то ли для самоуспокоения, то ли для пущей важности, Серик, засунув руку в карман, что-то нащупывал. С блаженной улыбкой удостоверившись, что все в порядке, он снова застывал, покачиваясь с пяток на носки. Возбужденный поначалу тысячными ставками, интерес к игре стал угасать.
Снова неистово, захлебываясь, залаяли собаки. В коридоре послышались шаги. Серик перестал раскачиваться и весь подобрался.
— Спокойно, это свои, — сказал Давид.
Вошли Бритва, Валера и Алик с Ирой. Еще и Алика приволокли! Быстро же он оклемался после «профилактики»! Надо отдать должное — на гостей из Казахстана Алик реагировал как профессионал — ни один мускул не дрогнул на его одутловатом испитом лице.
Бритва достал еще две колоды карт, и они начали резаться в штосе. Крах, проигравший пять партий подряд, предложил старику, кивая в сторону вновь прибывших:
— Может, и нам последовать их примеру?
Рахим хитро прищурился, его глазки укатились куда-то под лоб.
— Ну, парень, о тебе мы все-таки кое-что знаем. Рахим не будет играть с тобой в штосе. Рахим так говорит: если кто хочет провериться — с удовольствием поставлю пару карт от любой суммы.
И обвел всех цепким, не по возрасту живым взглядом.
Профессионалов, кроме Краха, в доме не было. И тут меня словно толкнуло:
— А что? Попробуем!
О том, что штосе — игра тюремная, в ней совершенствуются долгими годами, я знал отлично. О стаже Рахима за решеткой свидетельствовали миниатюрные, искусно выполненные татуировки на жилистых руках с опухшими суставами,
— Вот это дело, сынок.
Когда играют профессионалы — все в сторону. Главное поймать момент, когда увеличить ставку. Сама игра — карточный вариант «орлянки» или «чет и нечет». По правилам, начальную ставку можно увеличить в случае выигрыша. Противник, если не согласен со ставкой, не должен открывать лицом колоду.
Рахим уселся напротив моего стула на корточки: так играют в лагерях, но и после освобождения въевшаяся за долгие годы привычка не отпускает.
Первую карту я поставил лихо:
— От трех тысяч!
Она выпала четной, принеся три тысячи выигрыша. Внимательно наблюдавший за игрой Крах не выдержал:
— Дима, я в доле!
Я взял следующую карту и, не объявляя ставки, подрезал колоду.
Рахим, не обратив внимания на умышленную недосказанность, перевернул колоду «рубашкой» вниз, «засветив» две верхних карты. За нейтральным «лобовым» тузом шел валет. Такая же карта была на руках у меня. Я «засветил» карту и объявил:
— От пятисот тысяч!
На старика было жалко смотреть. Открыв колоду, он заведомо вошел в игру, и не имел теперь права отказаться даже при такой немыслимой ставке. Я его еще пощадил, так как верхних пределов у ставки не существовало.
— Я в доле! Все слышали? — срывающимся голосом прокричал Крах.
Присутствовавшие сгрудились вокруг стола.
— Тридцать процентов твои, Жорик, — бросил я, не отрывая глаз от старика, который начал монотонно покачиваться и внезапно… легким движением большого пальца отделил туза от прилипшей к нему сзади бубновой семерки. И валет пошел на нечетный счет!!!
В голове у меня как будто что-то со звоном лопнуло, перед глазами поплыли фиолетовые круги. Получилось, что я проиграл триста пятьдесят тысяч, не считая Жоркиных ста пятидесяти (вот и напросился в долю!).
Крах взорвался:
— Ах ты, тварь! Снюхался с заезжими!
— Заглохни, Жора, на мне втрое больше лежит.
Посторонние не знали, что проигранные деньги делились на троих — так решил Давид.
— Я свои долги плачу до копейки и отсрочки сроду не просил, — медленно произнес Крах, бледнея. — Но вы сейчас разыграли полмиллиона. Я кажется имею дело с солидными людьми. Ставка реальна? Тогда предъявите наличные.
Давид глянул на Жору в упор своими черными, слегка навыкате, глазами:
— Рахим мой старый товарищ, за его платежеспособность я ручаюсь. Достаточно?
— Вполне. Но ты не можешь ручаться за наличие денег у обеих сторон. Здесь — явный сговор. Будем собирать третейский суд, разбираться. Пусть Дима покажет разыгранные им с такой легкостью пятьсот тысяч, тогда я выкладываю свой проигрыш и ухожу.