Страница:
Зия вскочила на ноги еще до того, как Фаррелл успел произнести: «Господи, это что еще за чертовщина?» Повернувшись к двери, она и сама спустила бессловесный вопль, столь примитивный и пронзительный, что от него загудели окна гостиной и хрипло зашептались старинные копья в проволочной корзинке. Снаружи никто не ответил, но Брисеида вдруг задохнулась, плюхнулась набок и, тут же вскочив, убралась в чулан для метел, чтобы уже не показываться оттуда в ближайшие двадцать четыре часа. Зия даже не взглянула ей вслед, вместо этого, она медленно подняла к груди левую руку – жестом, каким в немых фильмах изображали ужас и изумление. На ногах она стояла нетвердо, чуть приметно покачиваясь.
– Ты, – тихо, но очень внятно выговорила она. – Это ты.
Один раз она встряхнула головой и произнесла что-то на языке, полном трескливых, щелкающих звуков. По-английски она добавила:
– Ты не можешь войти сюда. Все еще не можешь.
Пока она говорила, звякнул дверной звонок и послышался безошибочно удостоверяющий близость Эйффи, разлетающийся в осколки смешок.
– Срочная доставка. Эй, кто-нибудь, распишитесь за посылку.
Что-то тяжелое грохнулось о дверь и поползло по ней вниз.
Не шевельнувшись и не повернув головы, Зия направила Фаррелла к двери. Пересекая гостиную, он слышал нетерпеливое хихиканье Эйффи, сквозь которое проступал серебристый шелест отчаявшегося голоса, обращенного к себе самому. Слова оставались неразличимы, но Фаррелл и не нуждался в словах.
Когда он открыл дверь, к ногам его рухнул Бен, успевший еще в падении судорожно скорчиться. Шлем с навершьем исчез вместе с висевшим на поясе топором и медными украшениями, изодранную черную мантию, как и волосы Бена, покрывали шматки присохшей грязи. Присев на корточки, Фаррелл ощупал его в поисках ссадин или чего похуже, и с облегчением понял, что засохшая кровь на его лице вытекла всего лишь из двух длинных, оставленных плетью ежевики царапин. Бен открыл глаза, и Фаррелл вмиг отшатнулся от беспомощно жаждущего крови взгляда безумного незнакомца. Затем – так же вдруг, как нечто, владевшее Брисеидой, отпустило ее – взгляд смягчился, и Бен, едва успев спокойно сказать: «Птицы мерзли», тоненькой струйкой выблевал нечто оранжевое на брюки и туфли Фаррелла и потерял сознание.
– Это мы его в парке нашли, – сообщила Эйффи. – Знаете, там, где игровые площадки, у самой карусели. Он пытался вскарабкаться то на одно, то на другое и все время вопил.
Фаррелл, вытиравший рот Бена носовым платком, снизу вверх взглянул на нее. Эйффи стояла прямо под фонарем, освещавшим крыльцо, засунув большие пальцы в карманы джинсов и слегка накренясь, так что весь ее вес приходился на одну твердо выпрямленную ногу. На лице ее, словно огонек на запальном шнуре, неуверенно вспыхивала и меркла насмешливая улыбочка. Теннисные туфли, хлопчатобумажная распашонка, бледно-зеленая майка с надписью «КОГДА ВСЕ ВОКРУГ РУШИТСЯ, ОБНИМАЙ СВОЕГО ТЕДДИ».
– Наверное у него с сахаром в крови нелады, – предположила она. – Вы, может, читали, недавно выяснилось, что с многими людьми, когда у них падает содержание сахара в крови, происходят всякие жуткие вещи?
– Тебе отлично известно, – сказал Фаррелл, – что сахар тут не при чем. Что ты теперь натворила, оглушила его? Что ты с ним сделала?
Улыбочка померцала еще мгновение и, словно шаровая молния, взорвалась, озарив лицо Эйффи слепящим светом вызывающего упоения.
– Вы больше не можете так со мной разговаривать. И никто не может – содрогаясь от бешенной радости, она на шаг приблизилась к Фарреллу. – Я Эйффи, я могу говорить, все что хочу, потому что я могу сделать все, что мне хочется. А вы ничего не можете, так что нечего разговаривать со мной, будто я ничтожество, ребенок, пустое место. Следите за вашим тоном и постарайтесь, как следует постарайтесь подружиться со мной. Потому что очень многое зависит от того, друг я вам или нет.
За его спиной Зия произнесла:
– Джо, затащи Бена внутрь.
Это снова был тихий, каменный голос, памятный Фарреллу по тому вечеру, когда в дом заявился пьяный Мак-Манус. Неловко подхватив Бена, Фаррелл наполовину вволок, наполовину вкатил его в дверь. Боковым зрением он увидел, как короткие ноги Зии переступили вперед и замерли на пороге, слегка раздвинувшись и утвердившись надежно и точно, так что домашние шлепанцы ее даже на дюйм не высунулись за приступок. Она снова сказала что-то на языке, звучавшем как ветер в снастях, и мелодичный и сладостный смех Никласа Боннера ответил ей из ласковой весенней ночи.
– Говори по-английски, любовь моя, – посоветовал он, неспешно выдвигаясь на свет из теней крыльца. Одетый, как Эйффи, в джинсы и майку – только на его майке, черной, серебристо посверкивало лицо Вилли Нельсона – он выглядел моложе и уязвимее девушки, оставляя впечатление робости.
– Интересно, почему это я так быстро осваиваю любой новый для меня человеческий язык, – задумчиво произнес он, – а ты так и не смогла научиться правильно говорить хотя бы на одном? Почему это так, в конце-то концов?
В голосе его слышалась не насмешка, но странно приязненное удивление.
Бен дернулся в руках у Фаррелла и что-то зашептал, все его тело вдруг облилось потом. Зия сказала:
– Ты осваиваешь. Я творю. Я создавала языки, ставшие пылью на зубах черепов еще до того, как ты появился на свет. Ты об этом забыл? Дар, которым ты обладаешь, всего лишь дурная замена, потому что ничего своего у тебя нет. Не забывай и об этом.
– Я ни о чем не забываю, – мягко сказал Никлас Боннер. – Наверное, не умею.
Он не поднимал глаз, пряча их под густыми бронзовыми ресницами.
Эйффи приобняла юношу, повиснув у него на плече с видом кабареточной дивы, возлюбленной киношного гангстера.
– Ник живет у нас дома, – объявила она. – Вроде как репетитор, хе-хе.
Ни Зия, ни Никлас Боннер ее, казалось, не слышали. Что-то хрустнуло в горле Зии, словно снежный наст под ногами.
– В Аугсбурге, – сказала она. – Я думала, это конец.
– Ну, ты меня всегда недооценивала, согласись, – речь его утратила все следы иного времени и иных мест, остался только голодный юмор, мерцающий и плещущий, как мелкая глубоководная рыба.
Бен заморгал, закашлялся и попытался сесть, словно пробужденный ответом Зии:
– Нет, не тебя. Глупость людей, их желания, их безумие– вот это я недооценивала всегда, – последние слова прошелестели почти беззвучно, как шорох кремнистого щебня.
– Он здесь благодаря мне, – сказала Эйффи. – Я его вытащила сюда, и живет он в моем доме.
И она со вздорной игривостью обеими руками схватила Никласа Боннера за локоть.
Фаррелл громко сказал:
– Я оттащу Бена наверх.
Зия не шелохнулась. Она и Никлас Боннер стояли в качающемся круге света, и острее чем что бы то ни было в этот миг Фаррелл сознавал, что за краем этого круга не существует ничего – ни его, ни пискливо хихикающей Эйффи, ни даже покалеченного, полубеспамятного Бена, раз за разом покаянно повторяющего ее имя. Что случится, если он замолчит? Не умолкай, не давай ей забыть про нас. Юноша поднял золотистую голову, и светлый, ненасытимый, полный чудовищного отчаяния взгляд пересек круг света и уперся в Зию.
– Я всегда возвращаюсь туда, где находишься ты, – сказал он. – Каждый раз. Тебе это приходило когда-нибудь в голову?
Не услышав ответа, он улыбнулся.
– И всегда ты оказываешься намного слабее, все больше утрачиваешь реальность. На этот раз я смогу, если захочу, войти в твой дом.
И тут изумленный Фаррелл услышал смех Зии – не отрывистый, точно выстрел, смешок, но густые, певучие раскаты, полные искусительного презрения.
– Ты? Безмозглые колдуны, пропившиеся попы, первая попавшаяся цыганка, которой ты досадил – кто угодно способен изгнать тебя из этого мира – и любая злокозненная девчонка может вернуть тебя назад. Ты мячик, которым вселенная забавляется, прицепив на резинку! – услышав такую аттестацию, Фаррелл, пытавшийся поставить Бена на ноги, едва не выронил его. – Тебе войти в мой дом? Да стоит тебе пройти сквозь мою тень и от тебя ничего не останется!
Зия добавила что-то на языке, звучащем как ветер, и Фаррелл подумал, что может быть, это она называет Никласа Боннера его настоящим именем.
Эйффи, которая, приоткрыв рот, с растущим негодованием переводила глаза с Зии на своего репетитора, внезапно протиснулась мимо него в круг света. Во всяком случае, постаралась протиснуться – Фарреллу почудилось, будто граница света прянула прочь от нее, отскользнув ровно настолько, чтобы вынудить Эйффи неловко засеменить следом – подобно клоуну в цирке, пытающемуся вымести с арены световое пятно прожектора. Даже встав с раскрасневшимся узким лицом и вздернутыми плечами прямо между Никласом Боннером и Зией, она каким-то образом еще отдалилась от них, лишившись не только существенности, но и возможности ей обладать.
– А ну-ка заткнись на минутку, ладно? – сказала она Зие. – Вот так. Какого, интересно, хера ты о себе воображаешь?
Она заслонила от Фаррелла Никласа Боннера, но Фаррелл почувствовал, как расползается по его коже опаляющая улыбка юноши. Прямо сквозь Эйффи Никлас Боннер ласково и почтительно сказал:
– Хорошо, тогда ты выйди ко мне. Выйди из дома, давняя любовь моя, и побеседуй со мной.
На долю секунды Фарреллу показалось, что Зия именно так и сделает. Плотная фигура напряглась, схваченные серебряным кольцом седоватые волосы взметнулись, будто голова кобры, и Фаррелл ощутил, как его обмякшее тело качнулось, припадая к Бену, ибо камин в гостиной поперхнулся и кашлянул огнем, и страшный вдох, пронизавший все вокруг, заставил захлопнуться все двери дома. Далеко-далеко от него Зия приподняла над порогом укрытую в кроличью туфлю ступню, и Эйффи затряслась всем телом, но Никлас Боннер остался стоять, лишь почти неприметно дрогнуло, точно вонзенный в столешницу нож, его изящное тело. Но Зия опустила ногу, ни на йоту не передвинув ее в направлении ночи, и Никлас Боннер подмигнул ей – послышался негромкий щелчок, как будто лязгнули зубы, хоть Фаррелл и знал, что этого быть не может. Слишком опустошенный даже для того, чтобы упасть, он слушал, как Бен продолжает шептать: «Зия. Зия. Зия. Зия. Зия.»
Почти так же негромко, как прежде, Никлас Боннер сказал:
– Только ты ведь не можешь, не так ли? Мой бедный друг, ты здесь в западне. Все твои прекрасные имена, все твои странствия, пышные чертоги, вся империя – посмотри, что от них осталось, – он пощелкал языком в безупречной пародии на горестное человеческое удовлетворение. – Вот к чему ты пришла – сидишь, властвуя над парой последних любовников и собакой, в доме, похожем на аистово гнездо, и вся твоя мощь не способна одолеть порога этого дома.
Он широко развел в стороны руки, тщательно разминая пальцы, отчего улыбка Вилли Нельсона заискрилась блестками.
– Интересно, однако, не удастся ли мне его одолеть.
– Пресвитер Иоанн, она знает, – отчетливо выговорил Бен, указав более-менее в сторону Эйффи, и свалился, изнуренный усилием. Эйффи отступила и прижалась к плечу Никласа Боннера, ее била крупная дрожь и побледнела она до того, что глаза у нее стали совершенно зелеными, – то была яркая, как у яблока, пустая зелень опустошенного ураганом неба. Никлас Боннер, не глядя, взял ее под руку и, увлекая с собою, шагнул в сторону Зии, затем еще раз.
Стоящая в дверном проеме старуха сказала:
– Если ты сделаешь еще один шаг, я не отправлю тебя в изгнание, нет, я тебя изменю.
Никлас Боннер замер на месте. Смех его, студеный, как парок над сухим льдом, пронесся, минуя Зию.
– То, что я есть, не меняется. Кому это знать, как не тебе? – он задрал подбородок с заносчивой и вызывающей насмешливостью, но что-то удивительно опасливое проступило в его тающем голосе, что-то помнящее об испытанной некогда боли. – Ты ведь сама позаботилась об этом. Я не могу измениться.
– К лучшему, – сказала Зия. – Изменить тебя к лучшему я не могла никогда, с самого начала. Но сделать тебя хуже, чем ты есть, я могу.
Голос ее был по-прежнему тих, но нечто, скрытое в нем, заставило вздыбиться волосы на предплечьях Фаррелла.
– Впрочем, попробуй, – сказала она.
Юноша не шелохнулся.
– Попробуй, попробуй, пугни их, чтоб в страхе подняли руки, – сказал он, передразнивая ее интонацию. – Старинная любовь моя, даже в лучшие твои времена, когда ты хоть что-то собой представляла, что ты могла сделать со мной, кроме как ненадолго спихнуть меня с тротуара? И что ты значишь сейчас, неспособная даже ногу высунуть из своей жалкой норы? Уличный светофор владеет большею властью надо мной, нежели ты.
– Да? – этот единственный слог хрустнул и вспыхнул издевкой, подобно разряду статического электричества. – Что ж, может быть, ты и прав. Какой смысл скрывать, я уже не та, что прежде. Но если ты сунешь в мой дом хоть ногу, я помыслю о тебе определенным образом, и ты уже никогда не сможешь воздеть на себя личину красоты, какую бы форму ты ни принял. И кто тогда в этом мире станет хоть в малой мере внимать тебе или поверит, что ты обладаешь какой-либо силой?
На миг лицо Никласа Боннера стало таким же безжалостно одиноким, как и глаза. Он стиснул плечи Эйффи так, что девушка завопила, и взметнул ее перед собой, промолвив беспечным, тщательно модулированным голосом:
– Сделай то, что я тебе показал. Сделай сейчас.
Эйффи извивалась в его руках, стараясь не встретиться с Зией глазами.
– Ник, уйдем отсюда, мне нужно еще потренироваться, уйдем, ладно?
Пятна, оставленные угрями у нее на лице, взбухали, словно стигматы.
– Сконцентрируйся, – сказал юноша. – У тебя получится, нужно лишь сконцентрироваться. В точности как в парке, тютелька в тютельку, ну, давай, прямо сейчас.
Стиснув ее тело в ладонях, он с яростной точностью развернул ее, прицеливаясь. Она не сопротивлялась, но и не помогала ему, она лишь постанывала:
– Ник, я хочу уйти, пойдем домой.
Но Никлас Боннер сжал обмякшую руку девушки, поднял ее и направил на Зию.
Фаррелл оставил попытки поднять Бена и поволок его подальше от двери. Он услышал полный пугающей жалости голос Зии: «Деточка, не надо», – и голос юноши, повторивший: «Сейчас» , – и в воздухе вдруг резко пахнуло молнией, и жуткий вдох повторился снова. Фаррелл на карачках пополз к лестнице, чувствуя как раздираемый болью старый дом уходит в землю, как стены медленно оседают в реверансе одна перед другой, как стулья и шахматный столик, и каминные щипцы, наскакивая, лупят его по ногам. Он изо всех сил цеплялся за Бена, сопротивляясь пытавшейся сорвать его с места силе, подобной откатной волне, выхлестывающей из трюмов тонущего корабля. Ему казалось, что пол круто накренился под ним, и он отчетливо слышал, как вскрикнула от боли и ужаса девушка – надтреснутым жалобным вскриком, отозвавшимся у Фаррелла в позвоночнике. Но кричала не она, кричал Никлас Боннер, и этим криком хаос кончился и наступила почти столь же оглушительная тишина. Единственным звуком, слышным в разгромленном, обмершем доме, был долгий и хриплый выдох Зии. Бен, наконец, перестал повторять ее имя.
– Вот видишь, – без торжества сказала она, – ты не можешь войти. Даже используя ее, чтобы расчистить дорогу.
Эйффи, свисала с рук Никласа Боннера, уголок ее рта дергался, как у пойманной на крючок рыбы. Фаррелл наполовину ожидал, что юноша разожмет руки и бросит ее, но пугающе совершенное лицо уже разгладилось, вновь обвратившись в живую маску удовлетворения. Никлас Боннер держал Эйффи с великой нежностью, поглаживая ее по плечам, пробегая пальцами по позвонкам ее шеи. Он что-то шептал ей – так тихо, что Фаррелл не слышал и звука его слов.
– С ней ничего не случилось, – сказала Зия. – Отведи ее домой. И если в тебе есть хоть капля милосердия, хоть капля… – она ненадолго замялась, подыскивая слова для чего-то такого, что по-английски невозможно даже подумать, затем произнесла фразу на ветровом языке, – …тогда ты оставишь ее там и уйдешь. Она никогда не сможет сделать того, что тебе нужно, в ней нет потребной для этого силы. Ты в ней ошибся. Отпусти же ее.
Севший с помощью Фаррелла Бен спокойно и, пожалуй, весело рассказывал что-то на древнеисландском. Свет от проезжавшего автомобиля поплыл по крыльцу, и Фаррелл увидел, как Никлас Боннер заботливо выпрямил Эйффи и, повернув ее лицом к себе, прижал голову девушки к своей груди. Он улыбался ей с чем-то до того похожим на нежность, что сердце Фаррелла заледенело вдвойне: и оттого, что в это мгновение юноша выглядел совершенно как человек, всегда и всем сердцем любивший Эйффи, и оттого, что Фаррелл не питал ни малейших сомнений – эта улыбка была высочайшим достижением Никласа Боннера, наилучшей из тех, какие ему удалось освоить. По джинсам девушки медленно расплывалась темное пятно, и Фаррелл не сразу сообразил, что она обмочилась.
Никлас Боннер поднял на Зию ясный взгляд.
– Так ведь она именно этого и хочет, – сказал он. – Она призвала меня сюда, она попросила, чтобы я наставил ее, и если сейчас я ее покину, она устремится в погоню, станет меня разыскивать.
Он негромко хмыкнул, гладя Эйффи по слипшимся волосам.
– И уж ты-то меня отыщешь, – похвалил он ее, понемногу превращая хвалу в колыбельную песенку. – Да-да-да, она отыщет, ты отыщешь, спору нет.
Казалось, он воркует над щенком, бьющимся у него на руках.
Эйффи оставалась еще оглушенной настолько, что не могла стоять, и юноша резким движением подхватил ее на руки и без усилия держал, глядя на Зию. Воскресная улыбка его увяла, походя теперь на рубец, рассекающий золотое лицо. Он прошептал:
– Она и не представляет, как близко она к тебе подошла. Но ты это знаешь и я тоже.
Зия промолчала, и юноша продолжал:
– Потребной для этого силы. Она почти сокрушила тебя. Невежественная, неумелая, напуганная до безумия, она тебя почти растоптала. Ты еще не настолько впала в старческое слабоумие, чтобы не сознавать этого.
Бен вдруг звучно запел, отбивая ритм на колене Фаррелла:
Hygg, visi, at Vel soemir pat Hve ek pylja fet Ef ek pogn of get
мелодия была монотонной, но ритмически чистой.
Никлас Боннер вежливо произнес:
– Ну, до следующего раза. Или до послеследующего.
Он повернулся и пошел прочь, унося Эйффи, будто партнершу в старинном придворном танце. Сойдя со ступенек, он помедлил и поставил ее на ноги, крепко обнимая рукой. Эйффи споткнулась и вцепилась в него. Медленно они начали спускаться по Шотландской улице, склонив головы друг дружке на плечи, как мечтательные влюбленные.
– Джо, – сказала Зия.
Фаррелл прислонил Бена к лестничной балясине и приблизлся к ней. Она не сдвинулась, чтобы пропустить его сквозь дверной проем, а протискиваться мимо нее Фаррелл почему-то не решился, поэтому он с опаской остановился за ее плечом, наблюдая за тем, как она наблюдает за улицей.
Бен опять загудел за ними:
Flestr maor of fra Hvat fylkir va» ,
– а снаружи ночь Авиценны текла мимо дома Зии, унося чей-то сытый гогот и потрескивающую суматоху бейсбольного матча, приближающуюся к ним в портативном стерео. Фарреллу показалось, что он уловил какой-то мерцающий промельк, он подумал, что это, наверное, майка Никласа Боннера скрывается за жилым автофургоном. Ныло ободранное каминными щипцами правое колено.
– Я не смогу позаботиться о том, что ты запомнишь из этого, – сказала Зия. – Думаю, что не смогу.
Она обернулась, чтобы взглянуть на него впервые с той минуты, когда так страшно вскрикнула Брисеида, и Фаррелл увидел тревожную неуверенность и боязнь в ее обычно вызывающем сером взоре, увидел, что ее темно-медовая кожа лишилась упругости, приобретя оттенок едва зарубцевавшегося шрама. Рот Фаррелла наполнял запах ее усталости, прогорклый, саднящий и липкий, как дым от горящего мусора.
– Возможно, я даже не буду стараться заставить тебя забыть, – по крайности, голос ее оживал, обретая почти успокаивающую язвительность.
– Ты и сам вполне способен переиначить все это… – она обвела рукою крыльцо, Бена, разлетевшиеся книги и раскиданную мебель. – К утру все уже обратится в полузабытую дурацкую свару малознакомых людей, может быть, с добавлением небольшого землетрясения. Ты уже приступил, я вижу, как ты это делаешь.
Фаррелл начал было сердито протестовать, но она пошла прочь от него, сказав:
– Впрочем, неважно, делай, что хочешь. Мне нужно уложить Бена в постель.
Фаррелл помог ей вопреки ее воле. Слишком ослабевшая, чтобы командовать, она, в конце концов, позволила ему взвалить на себя большую часть Бенова веса – после того, как они уговорили Бена подняться по лестнице. Подъем сопровождался пением звучных скальдических стихов с отбиванием ритма по плечам Зии и Фаррелла. Стянув с Бена безнадежно изодранное одеяние викинга, Фаррелл оттащил эти тряпки вниз, к стиральной машине и ненадолго задержался в гостиной, приводя ее в божеский вид. Когда он вернулся, Зия протирала губкой грязные ссадины на теле Бена, выбирая из жестких волос обломки древесной коры. Бен впал в беспокойную дрему, все еще продолжая ритмически бормотать, глаза его оставались полуоткрытыми. Зия тоже напевала что-то – так тихо, что Фаррелл не столько слышал звук ее пения, сколько ощущал, как он отдается у него в глазных яблоках и в корнях волос. Я ни разу еще не подходил к их постели так близко.
– Я был там, когда она его вызвала, – сказал он. – Эйффи, Розанна, она вызвала его прямо из воздуха.
Зия мельком глянула на него и продолжала обмывать Бена. Фаррелл добавил:
– То, как вы знаете с ним друг друга, – я мало что понял, но забывать об этом не собираюсь. Не хочу забывать.
Зия сказала:
– У тебя в комнате лютня свалилась на пол. Ты бы сходил, посмотрел, цела ли она.
Тупые весноватые пальцы проплывали по телу Бена, как облачные тени.
– Да пошла она… С Беном все в порядке?
Идиотское резонерство вопроса заставило его сморщиться и сжаться в ожидании насмешки, но Зия, вновь подняв на него глаза, лишь слабо улыбнулась.
– Нет, – сказала она. – В порядке уже ни с кем ничего не будет. Тем не менее кофе выпить было бы очень неплохо.
Лютня осталась цела, хоть на ней и лопнули две струны. Он отнес Зие кофе и посидел на своей кровати, заменяя струны и слушая, как Зия напевает над Беном в их комнате на другом конце дома. Теперь, когда он ушел, Зия пела более внятно, и Фаррелл мог с уверенностью сказать, что пела она не по-английски и не на том, отзывающемся ветром языке. Мелодия, сухая и неуловимая, казалась слишком чужеродной, чтобы расположить к себе слушателя, но Фаррелл вслушивался в нее, пока она не стала растворяться в нем нота за нотой, как растворяются в крови ныряльщика пузырьки азота. Он заснул, испытывая желание научиться играть ее на лютне, но желание это оказалось неисполнимым.
XI
– Ты, – тихо, но очень внятно выговорила она. – Это ты.
Один раз она встряхнула головой и произнесла что-то на языке, полном трескливых, щелкающих звуков. По-английски она добавила:
– Ты не можешь войти сюда. Все еще не можешь.
Пока она говорила, звякнул дверной звонок и послышался безошибочно удостоверяющий близость Эйффи, разлетающийся в осколки смешок.
– Срочная доставка. Эй, кто-нибудь, распишитесь за посылку.
Что-то тяжелое грохнулось о дверь и поползло по ней вниз.
Не шевельнувшись и не повернув головы, Зия направила Фаррелла к двери. Пересекая гостиную, он слышал нетерпеливое хихиканье Эйффи, сквозь которое проступал серебристый шелест отчаявшегося голоса, обращенного к себе самому. Слова оставались неразличимы, но Фаррелл и не нуждался в словах.
Когда он открыл дверь, к ногам его рухнул Бен, успевший еще в падении судорожно скорчиться. Шлем с навершьем исчез вместе с висевшим на поясе топором и медными украшениями, изодранную черную мантию, как и волосы Бена, покрывали шматки присохшей грязи. Присев на корточки, Фаррелл ощупал его в поисках ссадин или чего похуже, и с облегчением понял, что засохшая кровь на его лице вытекла всего лишь из двух длинных, оставленных плетью ежевики царапин. Бен открыл глаза, и Фаррелл вмиг отшатнулся от беспомощно жаждущего крови взгляда безумного незнакомца. Затем – так же вдруг, как нечто, владевшее Брисеидой, отпустило ее – взгляд смягчился, и Бен, едва успев спокойно сказать: «Птицы мерзли», тоненькой струйкой выблевал нечто оранжевое на брюки и туфли Фаррелла и потерял сознание.
– Это мы его в парке нашли, – сообщила Эйффи. – Знаете, там, где игровые площадки, у самой карусели. Он пытался вскарабкаться то на одно, то на другое и все время вопил.
Фаррелл, вытиравший рот Бена носовым платком, снизу вверх взглянул на нее. Эйффи стояла прямо под фонарем, освещавшим крыльцо, засунув большие пальцы в карманы джинсов и слегка накренясь, так что весь ее вес приходился на одну твердо выпрямленную ногу. На лице ее, словно огонек на запальном шнуре, неуверенно вспыхивала и меркла насмешливая улыбочка. Теннисные туфли, хлопчатобумажная распашонка, бледно-зеленая майка с надписью «КОГДА ВСЕ ВОКРУГ РУШИТСЯ, ОБНИМАЙ СВОЕГО ТЕДДИ».
– Наверное у него с сахаром в крови нелады, – предположила она. – Вы, может, читали, недавно выяснилось, что с многими людьми, когда у них падает содержание сахара в крови, происходят всякие жуткие вещи?
– Тебе отлично известно, – сказал Фаррелл, – что сахар тут не при чем. Что ты теперь натворила, оглушила его? Что ты с ним сделала?
Улыбочка померцала еще мгновение и, словно шаровая молния, взорвалась, озарив лицо Эйффи слепящим светом вызывающего упоения.
– Вы больше не можете так со мной разговаривать. И никто не может – содрогаясь от бешенной радости, она на шаг приблизилась к Фарреллу. – Я Эйффи, я могу говорить, все что хочу, потому что я могу сделать все, что мне хочется. А вы ничего не можете, так что нечего разговаривать со мной, будто я ничтожество, ребенок, пустое место. Следите за вашим тоном и постарайтесь, как следует постарайтесь подружиться со мной. Потому что очень многое зависит от того, друг я вам или нет.
За его спиной Зия произнесла:
– Джо, затащи Бена внутрь.
Это снова был тихий, каменный голос, памятный Фарреллу по тому вечеру, когда в дом заявился пьяный Мак-Манус. Неловко подхватив Бена, Фаррелл наполовину вволок, наполовину вкатил его в дверь. Боковым зрением он увидел, как короткие ноги Зии переступили вперед и замерли на пороге, слегка раздвинувшись и утвердившись надежно и точно, так что домашние шлепанцы ее даже на дюйм не высунулись за приступок. Она снова сказала что-то на языке, звучавшем как ветер в снастях, и мелодичный и сладостный смех Никласа Боннера ответил ей из ласковой весенней ночи.
– Говори по-английски, любовь моя, – посоветовал он, неспешно выдвигаясь на свет из теней крыльца. Одетый, как Эйффи, в джинсы и майку – только на его майке, черной, серебристо посверкивало лицо Вилли Нельсона – он выглядел моложе и уязвимее девушки, оставляя впечатление робости.
– Интересно, почему это я так быстро осваиваю любой новый для меня человеческий язык, – задумчиво произнес он, – а ты так и не смогла научиться правильно говорить хотя бы на одном? Почему это так, в конце-то концов?
В голосе его слышалась не насмешка, но странно приязненное удивление.
Бен дернулся в руках у Фаррелла и что-то зашептал, все его тело вдруг облилось потом. Зия сказала:
– Ты осваиваешь. Я творю. Я создавала языки, ставшие пылью на зубах черепов еще до того, как ты появился на свет. Ты об этом забыл? Дар, которым ты обладаешь, всего лишь дурная замена, потому что ничего своего у тебя нет. Не забывай и об этом.
– Я ни о чем не забываю, – мягко сказал Никлас Боннер. – Наверное, не умею.
Он не поднимал глаз, пряча их под густыми бронзовыми ресницами.
Эйффи приобняла юношу, повиснув у него на плече с видом кабареточной дивы, возлюбленной киношного гангстера.
– Ник живет у нас дома, – объявила она. – Вроде как репетитор, хе-хе.
Ни Зия, ни Никлас Боннер ее, казалось, не слышали. Что-то хрустнуло в горле Зии, словно снежный наст под ногами.
– В Аугсбурге, – сказала она. – Я думала, это конец.
– Ну, ты меня всегда недооценивала, согласись, – речь его утратила все следы иного времени и иных мест, остался только голодный юмор, мерцающий и плещущий, как мелкая глубоководная рыба.
Бен заморгал, закашлялся и попытался сесть, словно пробужденный ответом Зии:
– Нет, не тебя. Глупость людей, их желания, их безумие– вот это я недооценивала всегда, – последние слова прошелестели почти беззвучно, как шорох кремнистого щебня.
– Он здесь благодаря мне, – сказала Эйффи. – Я его вытащила сюда, и живет он в моем доме.
И она со вздорной игривостью обеими руками схватила Никласа Боннера за локоть.
Фаррелл громко сказал:
– Я оттащу Бена наверх.
Зия не шелохнулась. Она и Никлас Боннер стояли в качающемся круге света, и острее чем что бы то ни было в этот миг Фаррелл сознавал, что за краем этого круга не существует ничего – ни его, ни пискливо хихикающей Эйффи, ни даже покалеченного, полубеспамятного Бена, раз за разом покаянно повторяющего ее имя. Что случится, если он замолчит? Не умолкай, не давай ей забыть про нас. Юноша поднял золотистую голову, и светлый, ненасытимый, полный чудовищного отчаяния взгляд пересек круг света и уперся в Зию.
– Я всегда возвращаюсь туда, где находишься ты, – сказал он. – Каждый раз. Тебе это приходило когда-нибудь в голову?
Не услышав ответа, он улыбнулся.
– И всегда ты оказываешься намного слабее, все больше утрачиваешь реальность. На этот раз я смогу, если захочу, войти в твой дом.
И тут изумленный Фаррелл услышал смех Зии – не отрывистый, точно выстрел, смешок, но густые, певучие раскаты, полные искусительного презрения.
– Ты? Безмозглые колдуны, пропившиеся попы, первая попавшаяся цыганка, которой ты досадил – кто угодно способен изгнать тебя из этого мира – и любая злокозненная девчонка может вернуть тебя назад. Ты мячик, которым вселенная забавляется, прицепив на резинку! – услышав такую аттестацию, Фаррелл, пытавшийся поставить Бена на ноги, едва не выронил его. – Тебе войти в мой дом? Да стоит тебе пройти сквозь мою тень и от тебя ничего не останется!
Зия добавила что-то на языке, звучащем как ветер, и Фаррелл подумал, что может быть, это она называет Никласа Боннера его настоящим именем.
Эйффи, которая, приоткрыв рот, с растущим негодованием переводила глаза с Зии на своего репетитора, внезапно протиснулась мимо него в круг света. Во всяком случае, постаралась протиснуться – Фарреллу почудилось, будто граница света прянула прочь от нее, отскользнув ровно настолько, чтобы вынудить Эйффи неловко засеменить следом – подобно клоуну в цирке, пытающемуся вымести с арены световое пятно прожектора. Даже встав с раскрасневшимся узким лицом и вздернутыми плечами прямо между Никласом Боннером и Зией, она каким-то образом еще отдалилась от них, лишившись не только существенности, но и возможности ей обладать.
– А ну-ка заткнись на минутку, ладно? – сказала она Зие. – Вот так. Какого, интересно, хера ты о себе воображаешь?
Она заслонила от Фаррелла Никласа Боннера, но Фаррелл почувствовал, как расползается по его коже опаляющая улыбка юноши. Прямо сквозь Эйффи Никлас Боннер ласково и почтительно сказал:
– Хорошо, тогда ты выйди ко мне. Выйди из дома, давняя любовь моя, и побеседуй со мной.
На долю секунды Фарреллу показалось, что Зия именно так и сделает. Плотная фигура напряглась, схваченные серебряным кольцом седоватые волосы взметнулись, будто голова кобры, и Фаррелл ощутил, как его обмякшее тело качнулось, припадая к Бену, ибо камин в гостиной поперхнулся и кашлянул огнем, и страшный вдох, пронизавший все вокруг, заставил захлопнуться все двери дома. Далеко-далеко от него Зия приподняла над порогом укрытую в кроличью туфлю ступню, и Эйффи затряслась всем телом, но Никлас Боннер остался стоять, лишь почти неприметно дрогнуло, точно вонзенный в столешницу нож, его изящное тело. Но Зия опустила ногу, ни на йоту не передвинув ее в направлении ночи, и Никлас Боннер подмигнул ей – послышался негромкий щелчок, как будто лязгнули зубы, хоть Фаррелл и знал, что этого быть не может. Слишком опустошенный даже для того, чтобы упасть, он слушал, как Бен продолжает шептать: «Зия. Зия. Зия. Зия. Зия.»
Почти так же негромко, как прежде, Никлас Боннер сказал:
– Только ты ведь не можешь, не так ли? Мой бедный друг, ты здесь в западне. Все твои прекрасные имена, все твои странствия, пышные чертоги, вся империя – посмотри, что от них осталось, – он пощелкал языком в безупречной пародии на горестное человеческое удовлетворение. – Вот к чему ты пришла – сидишь, властвуя над парой последних любовников и собакой, в доме, похожем на аистово гнездо, и вся твоя мощь не способна одолеть порога этого дома.
Он широко развел в стороны руки, тщательно разминая пальцы, отчего улыбка Вилли Нельсона заискрилась блестками.
– Интересно, однако, не удастся ли мне его одолеть.
– Пресвитер Иоанн, она знает, – отчетливо выговорил Бен, указав более-менее в сторону Эйффи, и свалился, изнуренный усилием. Эйффи отступила и прижалась к плечу Никласа Боннера, ее била крупная дрожь и побледнела она до того, что глаза у нее стали совершенно зелеными, – то была яркая, как у яблока, пустая зелень опустошенного ураганом неба. Никлас Боннер, не глядя, взял ее под руку и, увлекая с собою, шагнул в сторону Зии, затем еще раз.
Стоящая в дверном проеме старуха сказала:
– Если ты сделаешь еще один шаг, я не отправлю тебя в изгнание, нет, я тебя изменю.
Никлас Боннер замер на месте. Смех его, студеный, как парок над сухим льдом, пронесся, минуя Зию.
– То, что я есть, не меняется. Кому это знать, как не тебе? – он задрал подбородок с заносчивой и вызывающей насмешливостью, но что-то удивительно опасливое проступило в его тающем голосе, что-то помнящее об испытанной некогда боли. – Ты ведь сама позаботилась об этом. Я не могу измениться.
– К лучшему, – сказала Зия. – Изменить тебя к лучшему я не могла никогда, с самого начала. Но сделать тебя хуже, чем ты есть, я могу.
Голос ее был по-прежнему тих, но нечто, скрытое в нем, заставило вздыбиться волосы на предплечьях Фаррелла.
– Впрочем, попробуй, – сказала она.
Юноша не шелохнулся.
– Попробуй, попробуй, пугни их, чтоб в страхе подняли руки, – сказал он, передразнивая ее интонацию. – Старинная любовь моя, даже в лучшие твои времена, когда ты хоть что-то собой представляла, что ты могла сделать со мной, кроме как ненадолго спихнуть меня с тротуара? И что ты значишь сейчас, неспособная даже ногу высунуть из своей жалкой норы? Уличный светофор владеет большею властью надо мной, нежели ты.
– Да? – этот единственный слог хрустнул и вспыхнул издевкой, подобно разряду статического электричества. – Что ж, может быть, ты и прав. Какой смысл скрывать, я уже не та, что прежде. Но если ты сунешь в мой дом хоть ногу, я помыслю о тебе определенным образом, и ты уже никогда не сможешь воздеть на себя личину красоты, какую бы форму ты ни принял. И кто тогда в этом мире станет хоть в малой мере внимать тебе или поверит, что ты обладаешь какой-либо силой?
На миг лицо Никласа Боннера стало таким же безжалостно одиноким, как и глаза. Он стиснул плечи Эйффи так, что девушка завопила, и взметнул ее перед собой, промолвив беспечным, тщательно модулированным голосом:
– Сделай то, что я тебе показал. Сделай сейчас.
Эйффи извивалась в его руках, стараясь не встретиться с Зией глазами.
– Ник, уйдем отсюда, мне нужно еще потренироваться, уйдем, ладно?
Пятна, оставленные угрями у нее на лице, взбухали, словно стигматы.
– Сконцентрируйся, – сказал юноша. – У тебя получится, нужно лишь сконцентрироваться. В точности как в парке, тютелька в тютельку, ну, давай, прямо сейчас.
Стиснув ее тело в ладонях, он с яростной точностью развернул ее, прицеливаясь. Она не сопротивлялась, но и не помогала ему, она лишь постанывала:
– Ник, я хочу уйти, пойдем домой.
Но Никлас Боннер сжал обмякшую руку девушки, поднял ее и направил на Зию.
Фаррелл оставил попытки поднять Бена и поволок его подальше от двери. Он услышал полный пугающей жалости голос Зии: «Деточка, не надо», – и голос юноши, повторивший: «Сейчас» , – и в воздухе вдруг резко пахнуло молнией, и жуткий вдох повторился снова. Фаррелл на карачках пополз к лестнице, чувствуя как раздираемый болью старый дом уходит в землю, как стены медленно оседают в реверансе одна перед другой, как стулья и шахматный столик, и каминные щипцы, наскакивая, лупят его по ногам. Он изо всех сил цеплялся за Бена, сопротивляясь пытавшейся сорвать его с места силе, подобной откатной волне, выхлестывающей из трюмов тонущего корабля. Ему казалось, что пол круто накренился под ним, и он отчетливо слышал, как вскрикнула от боли и ужаса девушка – надтреснутым жалобным вскриком, отозвавшимся у Фаррелла в позвоночнике. Но кричала не она, кричал Никлас Боннер, и этим криком хаос кончился и наступила почти столь же оглушительная тишина. Единственным звуком, слышным в разгромленном, обмершем доме, был долгий и хриплый выдох Зии. Бен, наконец, перестал повторять ее имя.
– Вот видишь, – без торжества сказала она, – ты не можешь войти. Даже используя ее, чтобы расчистить дорогу.
Эйффи, свисала с рук Никласа Боннера, уголок ее рта дергался, как у пойманной на крючок рыбы. Фаррелл наполовину ожидал, что юноша разожмет руки и бросит ее, но пугающе совершенное лицо уже разгладилось, вновь обвратившись в живую маску удовлетворения. Никлас Боннер держал Эйффи с великой нежностью, поглаживая ее по плечам, пробегая пальцами по позвонкам ее шеи. Он что-то шептал ей – так тихо, что Фаррелл не слышал и звука его слов.
– С ней ничего не случилось, – сказала Зия. – Отведи ее домой. И если в тебе есть хоть капля милосердия, хоть капля… – она ненадолго замялась, подыскивая слова для чего-то такого, что по-английски невозможно даже подумать, затем произнесла фразу на ветровом языке, – …тогда ты оставишь ее там и уйдешь. Она никогда не сможет сделать того, что тебе нужно, в ней нет потребной для этого силы. Ты в ней ошибся. Отпусти же ее.
Севший с помощью Фаррелла Бен спокойно и, пожалуй, весело рассказывал что-то на древнеисландском. Свет от проезжавшего автомобиля поплыл по крыльцу, и Фаррелл увидел, как Никлас Боннер заботливо выпрямил Эйффи и, повернув ее лицом к себе, прижал голову девушки к своей груди. Он улыбался ей с чем-то до того похожим на нежность, что сердце Фаррелла заледенело вдвойне: и оттого, что в это мгновение юноша выглядел совершенно как человек, всегда и всем сердцем любивший Эйффи, и оттого, что Фаррелл не питал ни малейших сомнений – эта улыбка была высочайшим достижением Никласа Боннера, наилучшей из тех, какие ему удалось освоить. По джинсам девушки медленно расплывалась темное пятно, и Фаррелл не сразу сообразил, что она обмочилась.
Никлас Боннер поднял на Зию ясный взгляд.
– Так ведь она именно этого и хочет, – сказал он. – Она призвала меня сюда, она попросила, чтобы я наставил ее, и если сейчас я ее покину, она устремится в погоню, станет меня разыскивать.
Он негромко хмыкнул, гладя Эйффи по слипшимся волосам.
– И уж ты-то меня отыщешь, – похвалил он ее, понемногу превращая хвалу в колыбельную песенку. – Да-да-да, она отыщет, ты отыщешь, спору нет.
Казалось, он воркует над щенком, бьющимся у него на руках.
Эйффи оставалась еще оглушенной настолько, что не могла стоять, и юноша резким движением подхватил ее на руки и без усилия держал, глядя на Зию. Воскресная улыбка его увяла, походя теперь на рубец, рассекающий золотое лицо. Он прошептал:
– Она и не представляет, как близко она к тебе подошла. Но ты это знаешь и я тоже.
Зия промолчала, и юноша продолжал:
– Потребной для этого силы. Она почти сокрушила тебя. Невежественная, неумелая, напуганная до безумия, она тебя почти растоптала. Ты еще не настолько впала в старческое слабоумие, чтобы не сознавать этого.
Бен вдруг звучно запел, отбивая ритм на колене Фаррелла:
Hygg, visi, at Vel soemir pat Hve ek pylja fet Ef ek pogn of get
мелодия была монотонной, но ритмически чистой.
Никлас Боннер вежливо произнес:
– Ну, до следующего раза. Или до послеследующего.
Он повернулся и пошел прочь, унося Эйффи, будто партнершу в старинном придворном танце. Сойдя со ступенек, он помедлил и поставил ее на ноги, крепко обнимая рукой. Эйффи споткнулась и вцепилась в него. Медленно они начали спускаться по Шотландской улице, склонив головы друг дружке на плечи, как мечтательные влюбленные.
– Джо, – сказала Зия.
Фаррелл прислонил Бена к лестничной балясине и приблизлся к ней. Она не сдвинулась, чтобы пропустить его сквозь дверной проем, а протискиваться мимо нее Фаррелл почему-то не решился, поэтому он с опаской остановился за ее плечом, наблюдая за тем, как она наблюдает за улицей.
Бен опять загудел за ними:
Flestr maor of fra Hvat fylkir va» ,
– а снаружи ночь Авиценны текла мимо дома Зии, унося чей-то сытый гогот и потрескивающую суматоху бейсбольного матча, приближающуюся к ним в портативном стерео. Фарреллу показалось, что он уловил какой-то мерцающий промельк, он подумал, что это, наверное, майка Никласа Боннера скрывается за жилым автофургоном. Ныло ободранное каминными щипцами правое колено.
– Я не смогу позаботиться о том, что ты запомнишь из этого, – сказала Зия. – Думаю, что не смогу.
Она обернулась, чтобы взглянуть на него впервые с той минуты, когда так страшно вскрикнула Брисеида, и Фаррелл увидел тревожную неуверенность и боязнь в ее обычно вызывающем сером взоре, увидел, что ее темно-медовая кожа лишилась упругости, приобретя оттенок едва зарубцевавшегося шрама. Рот Фаррелла наполнял запах ее усталости, прогорклый, саднящий и липкий, как дым от горящего мусора.
– Возможно, я даже не буду стараться заставить тебя забыть, – по крайности, голос ее оживал, обретая почти успокаивающую язвительность.
– Ты и сам вполне способен переиначить все это… – она обвела рукою крыльцо, Бена, разлетевшиеся книги и раскиданную мебель. – К утру все уже обратится в полузабытую дурацкую свару малознакомых людей, может быть, с добавлением небольшого землетрясения. Ты уже приступил, я вижу, как ты это делаешь.
Фаррелл начал было сердито протестовать, но она пошла прочь от него, сказав:
– Впрочем, неважно, делай, что хочешь. Мне нужно уложить Бена в постель.
Фаррелл помог ей вопреки ее воле. Слишком ослабевшая, чтобы командовать, она, в конце концов, позволила ему взвалить на себя большую часть Бенова веса – после того, как они уговорили Бена подняться по лестнице. Подъем сопровождался пением звучных скальдических стихов с отбиванием ритма по плечам Зии и Фаррелла. Стянув с Бена безнадежно изодранное одеяние викинга, Фаррелл оттащил эти тряпки вниз, к стиральной машине и ненадолго задержался в гостиной, приводя ее в божеский вид. Когда он вернулся, Зия протирала губкой грязные ссадины на теле Бена, выбирая из жестких волос обломки древесной коры. Бен впал в беспокойную дрему, все еще продолжая ритмически бормотать, глаза его оставались полуоткрытыми. Зия тоже напевала что-то – так тихо, что Фаррелл не столько слышал звук ее пения, сколько ощущал, как он отдается у него в глазных яблоках и в корнях волос. Я ни разу еще не подходил к их постели так близко.
– Я был там, когда она его вызвала, – сказал он. – Эйффи, Розанна, она вызвала его прямо из воздуха.
Зия мельком глянула на него и продолжала обмывать Бена. Фаррелл добавил:
– То, как вы знаете с ним друг друга, – я мало что понял, но забывать об этом не собираюсь. Не хочу забывать.
Зия сказала:
– У тебя в комнате лютня свалилась на пол. Ты бы сходил, посмотрел, цела ли она.
Тупые весноватые пальцы проплывали по телу Бена, как облачные тени.
– Да пошла она… С Беном все в порядке?
Идиотское резонерство вопроса заставило его сморщиться и сжаться в ожидании насмешки, но Зия, вновь подняв на него глаза, лишь слабо улыбнулась.
– Нет, – сказала она. – В порядке уже ни с кем ничего не будет. Тем не менее кофе выпить было бы очень неплохо.
Лютня осталась цела, хоть на ней и лопнули две струны. Он отнес Зие кофе и посидел на своей кровати, заменяя струны и слушая, как Зия напевает над Беном в их комнате на другом конце дома. Теперь, когда он ушел, Зия пела более внятно, и Фаррелл мог с уверенностью сказать, что пела она не по-английски и не на том, отзывающемся ветром языке. Мелодия, сухая и неуловимая, казалась слишком чужеродной, чтобы расположить к себе слушателя, но Фаррелл вслушивался в нее, пока она не стала растворяться в нем нота за нотой, как растворяются в крови ныряльщика пузырьки азота. Он заснул, испытывая желание научиться играть ее на лютне, но желание это оказалось неисполнимым.
XI
– Ушел еще до того, как я встал, – рассказывал Фаррелл. – Первое, что я сделал, проснувшись: даже не оделся, пошел его проведать, а он, видите ли, давным-давно ушел. Зия сказала, что он позавтракал, раздавил в саду несколько улиток и отправился в кампус. Типичный день рядового труженика.
– А что она еще сказала? – Джулия сидела за рабочим столом, прилежно трудясь над рисунком, изображающим пораженную какой-то болезнью сетчатку. Не услышав ответа, она подняла глаза и, чтобы привлечь его внимание, помахала бамбуковым пером. – Джо, ради Бога, о чем вы с ней говорили? Только не пытайся меня убедить, что вы просто-напросто поделили газету и обменялись мнениями о том, какую чушь показывают нынче по телевизору, я все равно не поверю.
– Она телевизор не смотрит, – Фаррелл поливал цветы, по обыкновению слишком щедро. Теперь он застрял в дверях мастерской, притворясь, будто разглядывает растущий в кашпо паучник. – Я ей кучу вопросов задал, Джевел. Только что из кожи не вылез. Я спросил, как она могла отпустить его на работу в таком растерзанном виде и что вообще за чертовщина творится с ним и с этой его второй личностью, с Эгилем Эйвиндссоном? А она посмотрела на меня и спрашивает, как я насчет того, чтобы отведать очень симпатичного апельсинового сока, а я говорю, ладно, а кто такой Никлас Боннер, вы с этим милягой в школе, что ли, вместе учились, где это было? А она в ответ налила мне соку. Так оно и шло. Кстати, вон то большое растение, яшмовое, по-моему, гибнет.
– Нет, просто дуется. Я его выставила из спальни, так оно все не может меня простить, – она повернулась обратно к рисунку и, вглядевшись в него, сердито покачала головой, продолжая, однако, разговаривать с Фарреллом. – Похоже вы с ней за одну ночь поменялись ролями, а? Теперь ты донимаешь ее въедливыми вопросами, а она притворяется, будто не слышит. Очень странно.
– Выглядит она паршиво, – сказал Фаррелл. – Не знаю, что там на самом деле произошло между ней, Эйффи и этим младенцем с новогодней открытки, но страху они на нее нагнали порядочного.
Он потер колено, теперь уже иссиня-зеленое и припухшее.
– Хотя, должен сказать, она выглядит все же получше девушки. Вот кого мне и вправду жалко, ничего не могу с собой поделать.
Джулия круто повернулась к нему, в темных глазах плеснула тревога, словно ветер взъерошил воду.
– Нет, правда, – сказал Фаррелл. – Она походила на девчушку, впервые попавшую к взрослым на вечеринку, такая была уверенная, что справится с чем угодно, что она теперь как все, что настало, наконец, ее время. А оказалось, что она попросту недоросток, дурочка, не умеющая даже толком одеться.
– А что она еще сказала? – Джулия сидела за рабочим столом, прилежно трудясь над рисунком, изображающим пораженную какой-то болезнью сетчатку. Не услышав ответа, она подняла глаза и, чтобы привлечь его внимание, помахала бамбуковым пером. – Джо, ради Бога, о чем вы с ней говорили? Только не пытайся меня убедить, что вы просто-напросто поделили газету и обменялись мнениями о том, какую чушь показывают нынче по телевизору, я все равно не поверю.
– Она телевизор не смотрит, – Фаррелл поливал цветы, по обыкновению слишком щедро. Теперь он застрял в дверях мастерской, притворясь, будто разглядывает растущий в кашпо паучник. – Я ей кучу вопросов задал, Джевел. Только что из кожи не вылез. Я спросил, как она могла отпустить его на работу в таком растерзанном виде и что вообще за чертовщина творится с ним и с этой его второй личностью, с Эгилем Эйвиндссоном? А она посмотрела на меня и спрашивает, как я насчет того, чтобы отведать очень симпатичного апельсинового сока, а я говорю, ладно, а кто такой Никлас Боннер, вы с этим милягой в школе, что ли, вместе учились, где это было? А она в ответ налила мне соку. Так оно и шло. Кстати, вон то большое растение, яшмовое, по-моему, гибнет.
– Нет, просто дуется. Я его выставила из спальни, так оно все не может меня простить, – она повернулась обратно к рисунку и, вглядевшись в него, сердито покачала головой, продолжая, однако, разговаривать с Фарреллом. – Похоже вы с ней за одну ночь поменялись ролями, а? Теперь ты донимаешь ее въедливыми вопросами, а она притворяется, будто не слышит. Очень странно.
– Выглядит она паршиво, – сказал Фаррелл. – Не знаю, что там на самом деле произошло между ней, Эйффи и этим младенцем с новогодней открытки, но страху они на нее нагнали порядочного.
Он потер колено, теперь уже иссиня-зеленое и припухшее.
– Хотя, должен сказать, она выглядит все же получше девушки. Вот кого мне и вправду жалко, ничего не могу с собой поделать.
Джулия круто повернулась к нему, в темных глазах плеснула тревога, словно ветер взъерошил воду.
– Нет, правда, – сказал Фаррелл. – Она походила на девчушку, впервые попавшую к взрослым на вечеринку, такая была уверенная, что справится с чем угодно, что она теперь как все, что настало, наконец, ее время. А оказалось, что она попросту недоросток, дурочка, не умеющая даже толком одеться.