Биленкин Дмитрий Александрович. Антология советской фантастики - 2

   Первым пришел в себя мой сосед справа. Он подошел ко мне, сел рядом и посмотрел мне прямо в глаза.
   — Значит, ты действительно ничего не знаешь?
   — Честное слово, ничего не знаю. И ни слова не понимаю из того, что вы говорите.
   — Честное слово?
   — Честное слово.
   — Ну ладно. Мы тебе верим, хотя это очень редкий случай. Дейнис, встань и расскажи новичку, зачем мы здесь находимся.
   — Да, Дейнис, встань и расскажи ему. Пусть и он, как мы, будет счастливым.
   — Счастливым? — удивился я. — Разве вы счастливы?
   — Конечно, конечно! — закричали все. — Ведь мы постигли самих себя. Самое высокое наслаждение человека в том, что он познает самого себя.
   — А разве до этого вы не знали самих себя? — удивился я.
   — Только те, кто знаком с нейрокибернетикой, только те знают себя.
   — Слава нашему учителю! — крикнул кто-то.
   — Слава нашему учителю! — автоматически повторили все.
   Ко мне подошел тот, которого называли Дейнисом. Он уселся на койке напротив меня и глухим, усталым голосом спросил:
   — Какое образование ты имеешь?
   — Я профессор физики.
   — Знаешь ли ты биологию?
   — Очень поверхностно.
   — Психологию?
   — Еще хуже.
   — Нейропсихологию?
   — Не знаю совсем.
   — Кибернетику?
   — Смутно.
   — Нейрокибернетику и общую теорию биологического регулирования?
   — Ни малейшего представления.
   В комнате послышался возглас удивления.
   — Плохо, — глухо промычал Дейнис. — Он не поймет.
   — Да рассказывайте же! Я постараюсь понять.
   — Он поймет после первых двадцати сеансов генератора! — воскликнул кто-то.
   — Я понял после пяти! — крикнул другой.
   — Еще лучше, если он два раза побудет между стенками.
   — Все равно, Дейнис, рассказывайте, — настаивал я. Мне почему-то становилось жутко.
   — Итак, новичок, понимаешь ли ты, что такое жизнь?
   Я долго сидел молча, глядя на Дейниса.
   — Жизнь — это очень сложное явление природы, — наконец произнес я.
   Кто-то громко хихикнул. За ним хихикнул еще один. Затем еще и еще. Все обитатели палаты смотрели на меня, как на человека, сказавшего непристойную глупость. Один Дейнис смотрел на меня укоризненно и покачивал головой.
   — Плохи твои дела. Тебе придется многому учиться, — сказал он.
   — Если я сказал неправильно, то объясни.
   — Объясни ему, Дейнис, объясни! — закричали со всех сторон.
   — Хорошо. Слушай. Жизнь — это непрерывная циркуляция кодированных электрохимических возбуждений по нейронам твоего организма.
   Я задумался. Циркуляция возбуждений по нейронам. Где-то когда-то я слышал нечто подобное.
   — Дальше, Дейнис, дальше.
   — Все твои ощущения, которые составляют сущность твоего духовного «я», это электрохимические импульсы, двигающиеся от рецепторов в высшие регуляторы головного мозга и после обработки возвращающиеся к эффекторам.
   — Ну? Объясняй дальше.
   — Всякое ощущение внешнего мира передается по нервным волокнам в мозг. Одно ощущение отличается от другого формой кода и его частотой, а также скоростью распространения. Эти три параметра определяют качество, интенсивность и время действия ощущения. Понял?
   — Допустим.
   — Следовательно, жизнь — это и есть движение закодированной информации по твоим нервам. Ни больше, ни меньше. Мышление есть не что иное, как циркуляция частотно-модулированной информации по нейронным петлям в центральных областях нервной системы, в мозгу.
   — Я этого не понимаю.
   — Мозг состоит примерно из десяти тысяч нейронов, являющихся аналогами электрических реле. Они соединены в группы и кольца волокнами, называемыми аксонами. По аксонам возбуждения передаются от одного нейрона к другому, от одной группы нейронов к другой. Блуждание возбуждений по нейронам и есть мысль.
   Мне стало еще более страшно.
   — Он ничего не поймет до тех пор, пока не побывает под генератором или между стенками! — закричали вокруг.
   — Хорошо, допустим, ты прав. Что из этого следует? — спросил я Дейниса.
   — А то, что жизнь можно делать какой угодно. При помощи импульсных генераторов, которые возбуждают нужные коды в нейронных петлях. Это имеет огромное практическое значение.
   — Объясни какое, — прошептал я, чувствуя, что сейчас я узнаю нечто такое, что откроет мне существо деятельности фирмы Крафтштудта.
   — Лучше всего это объяснить на примере стимуляции математической деятельности, В настоящее время в отсталых странах создают так называемые электронные счетно-решающие машины. Количество триггеров, или реле, из которых такие машины составляются, не превышает пяти-десяти тысяч. Математические разделы мозга человека содержат около миллиарда таких триггеров. Никогда и никто не сможет построить машину с таким количеством триггеров.
   — Ну и что же?
   — А то, что значительно выгоднее использовать для решения математических задач аппарат, который создан самой природой и который лежит вот здесь, — Дейнис. провел рукой по надбровным дугам, — чем строить жалкие дорогостоящие машины.
   — Но машины работают быстрее! — воскликнул я. — Нейрон, насколько я знаю, может быть возбужден не более двухсот раз в секунду, а электронный триггер миллионы раз в секунду. Поэтому быстродействующие машины выгоднее.
   Вся палата снова грохнула от смеха. Один Дейнис оставался серьезным.
   — Это не так. Нейроны можно тоже заставить возбуждаться с любой частотой, если подводить к ним с достаточно высокой частотой возбуждение. Это можно делать при помощи электростатического генератора, работающего в импульсном режиме. Если мозг поместить в поле излучения такого генератора, его можно заставить работать как угодно быстро.
   — Так вот каким образом зарабатывает фирма Крафтштудта! — воскликнул я и вскочил на ноги.
   — Он наш учитель! — вдруг заголосили все. — Повторяй, новичок. Он учитель!
   — Не мешайте ему понимать, — вдруг прикрикнул на всех Дейнис. — Придет время, и он поймет, что господин Крафтштудт наш учитель. Он еще ничего не знает. Слушай, новичок, дальше. Всякое ощущение имеет свой код, свою интенсивность и свою продолжительность. Ощущение счастья — частота пятьдесят пять герц в секунду, с кодовыми группами по сто импульсов. Ощущение горя частота шестьдесят два герца, со скважностью в одну десятую секунды между посылками. Ощущение веселья — частота сорок семь герц, возрастающих по интенсивности импульсов. Ощущение грусти — частота двести три герца, боли сто двадцать три герца, любви — четырнадцать герц, поэтическое настроение — тридцать один, гнева — восемьдесят пять, усталости — семнадцать, сонливости — восемь и так далее. Кодированные импульсы этих частот двигаются по специфическим петлям нейронов, и благодаря этому ты ощущаешь все то, что я назвал. Все эти ощущения можно вызвать при помощи импульсного генератора, созданного нашим учителем. Он открыл нам глаза на то, что такое жизнь. До него люди жили во мраке и в неведении о самих себе…
   От этих объяснений у меня помутилось в голове. Это был или бред, или нечто такое, что действительно открывало новую страницу в жизни человечества. Сейчас я в этом еще не мог разобраться. Голова шумела от наркоза, который мне дали в кабинете Крафтштудта. Я вдруг почувствовал себя очень усталым и прилег на кровать, закрыв глаза.
   — У него доминирует частота в семь-восемь герц. Он хочет спать! — крикнул кто-то.
   — Пусть поспит. Завтра он начнет постигать жизнь. Завтра его поведут под генератор.
   — Нет, завтра будут снимать его спектр. На него составят карточку. Может быть, у него есть отклонения от нормы.
   Это было последнее, что я услышал. После этого я забылся.

6

   Человек, с которым я встретился на следующий день, вначале показался мне симпатичным и умным. Когда меня ввели в его кабинет на втором этаже главного здания фирмы, он, широко улыбаясь, пошел ко мне навстречу с протянутой рукой.
   — А, профессор Раух, рад вас видеть!
   — Добрый день, — ответил я сдержанно. — С кем имею честь разговаривать?
   — Называйте меня просто Больц, Ганс Больц. Наш шеф поручил мне довольно неприятную задачу — от его имени извиниться перед вами.
   — Извиниться? Разве вашего шефа могут терзать угрызения совести?
   — Не знаю. Право, не знаю, Раух. Тем не менее он приносит вам свои искренние извинения за все случившееся. Он погорячился. Он не любит, когда ему напоминают о прошлом.
   Я усмехнулся:
   — Я ведь пришел к нему вовсе не для того, чтобы напоминать ему о его прошлом. Если хотите, меня интересовало другое. Я хотел познакомиться с людьми, которые так блестяще решили…
   — Присаживайтесь, профессор. Именно об этом я и хочу с вами поговорить.
   Я уселся на предложенный мне стул и начал рассматривать улыбающегося господина Больца, сидевшего против меня за широким письменным столом. Это был типичный северный немец, с продолговатым лицом, светлыми волосами и большими голубыми глазами. В руках он вертел портсигар.
   — Здесь, у шефа, я заведую математическим отделом, — сказал он.
   — Вы? Вы математик?
   — Да, немного. Во всяком случае, я кое-что смыслю в этой науке.
   — Значит, через вас я смогу познакомиться с теми, кто решал мои уравнения…
   — Да вы с ними уже знакомы, Раух, — сказал Больц.
   Я в недоумении уставился на него.
   — Вы провели с ними вчера весь день и сегодня всю ночь.
   Я вспомнил палату с людьми, бредившими импульсами и кодами.
   — И вы хотите меня уверить, что эти сумасшедшие и есть гениальные математики, решившие мои максвелловские уравнения? — Не дожидаясь ответа, я расхохотался.
   — Тем не менее это они и есть. Вашу последнюю задачу решил некий Дейнис. Кажется, он вчера вечером преподал вам урок нейрокибернетики.
   Подумав немного, я произнес:
   — В таком случае я отказываюсь что-нибудь понимать. Может быть, вы мне разъясните.
   — Охотно, Раух. Но только после того, как вы прочтете вот это. — И Больц протянул мне свежую газету.
   Я медленно развернул ее и вдруг вскочил со стула. С первой страницы на меня смотрело… мое собственное лицо, заключенное в черную рамку. Под моим портретом значился огромный заголовок: «Трагическая гибель профессора физики доктора Рауха».
   — Что это значит, Больц? Что это за комедия! — воскликнул я.
   — Пожалуйста, успокойтесь. Все очень просто. Вчера вечером, когда вы возвращались с прогулки на озеро и проходили по мосту через реку, на вас напали два бежавших из «Приюта мудрецов» сумасшедших, убили вас, обезобразили ваш труп и выбросили в реку. Сегодня утром вас нашли у плотины. Ваша одежда, ваши вещи и документы подтвердили, что найденный — это вы. Сегодня полиция наводила справки в «Приюте», и все обстоятельства вашей трагической гибели разъяснились.
   Я обратил внимание на свою одежду, потрогал карманы и только сейчас убедился, что костюм на мне был чужой, а мои вещи и документы из карманов исчезли.
   — Но ведь это же наглая ложь!
   — Да, да, да. Я с вами вполне согласен. Но что делать, Раух, что делать? Фирма Крафтштудта без вас может потерпеть серьезное поражение, если хотите — крах. Мы получили такую уйму заказов. Все они военного характера и большой стоимости. Нужно считать, считать и считать. После решения первых задач для военного министерства нас буквально завалили математическими расчетами.
   — И вы хотите, чтобы я тоже стал, как ваш Дейнис и другие?
   — Нет. Конечно, нет, Раух.
   — Так зачем вы все это придумали?
   — Вы нам нужны как преподаватель математики.
   — Преподаватель?
   Я снова вскочил. Больц закурил сигарету и кивнул мне в сторону стула. Я сел, ничего не соображая.
   — Нам нужны математические кадры, профессор Раух. Без них мы сядем на мель.
   Я молча уставился на Больца, который мне теперь уже не казался таким симпатичным, как прежде. В его светлом и ничем не примечательном лице я начал замечать какие-то тонкие звериные черточки, едва уловимые, но постепенно доминировавшие над тем, что делало его физиономию ясной и открытой с первого взгляда.
   — Ну, а если я откажусь? — спросил я.
   — Это будет очень плохо. Боюсь, тогда вам придется стать одним из наших… вычислителей.
   — А разве это так уж плохо? — спросил я.
   — Да, — ответил Больц твердо и встал. — Это означало бы, что вы окончите свое существование в «Приюте мудрецов».
   Пройдясь несколько раз по комнате, Больц заговорил тоном лектора:…
   — Расчетные способности человеческого мозга в сотни тысяч раз больше, чем у электронной счетно-решающей машины. Миллиард математических клеток коры головного мозга плюс весь вспомогательный аппарат — память, линии задержки, логика, интуиция и так далее — все это ставит человеческий мозг в выдающееся положение по сравнению с любой, даже самой совершенной, машиной. Однако у машины есть одно существенное преимущество.
   — Какое? — спросил я, не понимая, к чему он клонит.
   — Если у электронной машины выйдет из строя, скажем, одна триггерная ячейка или даже целый регистр, вы можете поменять лампы, заменить сопротивления или емкости, и машина снова заработает. А вот если в голове вылетит одна или группа клеток, выполняющих вычислительные функции, заменить их, увы, нельзя. К сожалению, мы вынуждены заставлять мозговые триггеры работать очень интенсивно, и поэтому, если так можно выразиться, скорость их срабатывания заметно увеличивается. Живой вычислительный аппарат очень быстро изнашивается, и…
   — И что тогда?
   — Тогда вычислитель попадает в «Приют».
   — Но ведь это же бесчеловечно! Это преступление! — закричал я.
   Больц остановился передо мной, положил руку на мое плечо и, широко улыбаясь, произнес:
   — Раух, здесь вы должны забыть все эти слова и понятия. Если вы их не забудете сами, мы вытравим их из вашей памяти.
   — Этого вам никогда не удастся сделать! — закричал я, отшвыривая его руку.
   — Плохо вы усвоили лекцию Дейниса. А зря. Он говорил дело. Кстати, вы знаете, что такое память?
   — Какое это имеет отношение к нашему разговору? Какого черта все вы здесь кривляетесь? Зачем вы…
   — Память, профессор Раух, — это длительное существование возбуждения в группе нейронов благодаря положительной обратной связи. Электрохимическое возбуждение, которое циркулирует у вас в голове по данной группе клеток в течение длительного периода, и есть память. Вы физик, интересующийся электромагнитными процессами в сложных средах, и вы не понимаете, что путем наложения на вашу голову подходящего электромагнитного поля мы можем приостановить циркуляцию возбуждения в любой группе клеток! Ведь нет ничего более простого! Мы можем заставить вас не только забыть все то, что вы знаете, но и вспомнить то, чего вы никогда не знали. Однако не в наших интересах прибегать к таким… э… искусственным приемам. Мы надеемся на ваше благоразумие. Фирма будет платить вам солидную долю своих дивидендов.
   — Что я должен делать? — спросил я.
   — Я уже сказал: преподавать математику. Из числа безработных, которых, к счастью, в нашей стране всегда в избытке, мы набираем классы в двадцать-тридцать человек, наиболее способных к математике. Затем мы их обучаем высшей математике в течение двух-трех месяцев…
   — Это невозможно, — заявил я, — это абсолютно невозможно. За такой короткий срок…
   — Это возможно, Раух. Имейте в виду, что вы будете иметь перед собой весьма понятливую аудиторию, с хорошим соображением и чудесной математической памятью. Об этом мы позаботимся. Это в наших силах…
   — Тоже искусственно? При помощи импульсного генератора? — спросил я.
   Больц кивнул головой.
   — Итак, соглашаетесь?
   Я крепко сжал веки и задумался. Значит, Дейнис и все его друзья по палате нормальные люди и все то, что они вчера мне говорили, правда. Значит, эта компания действительно научилась командовать человеческими мыслями, волей и чувствами при помощи электромагнитных импульсных полей, для того чтобы наживать себе капитал. Я чувствовал, что Больц смотрит на меня внимательно, и я должен был немедленно принять решение. Это было чудовищно трудно. Если я соглашусь, значит, мне придется обучать людей математике для того, чтобы затем их искусственным путем заставляли форсированно расходовать свои умственные способности до полного их истощения, до полного износа живого вещества мозга, после чего они навсегда уйдут в «Приют». Если я откажусь, это же произойдет со мной.
   — Итак, вы соглашаетесь? — повторил Больц, тронув меня за плечо.
   — Нет, — решительно заявил я. — Нет. Я не могу быть соучастником в этом отвратительном деле.
   — Как хотите, — вздохнул он. — Очень сожалею.
   Через минуту он деловито встал из-за стола, подошел к двери и, приоткрыв ее, крикнул:
   — Эйдер, Шранк, зайдите сюда!
   — Что вы собираетесь со мной делать? — спросил я вставая.
   — Для начала мы снимем импульсно-кодовый спектр вашей нервной системы.
   — То есть?
   — То есть составим карточку, в которую будут записаны форма, интенсивность и частота импульсов, ответственных за каждое ваше душевное и интеллектуальное состояние.
   — Но я не позволю. Я буду протестовать. Я…
   — Проводите профессора в испытательную лабораторию, — безразличным голосом произнес Больц и отвернулся от меня к окну.

7

   Вступая в пределы испытательной лаборатории фирмы Крафтштудта, я пришел к решению, которому суждено было в конце концов сыграть выдающуюся роль во всей этой гнусной истории. Я рассуждал так. Сейчас со мной будут делать нечто такое, что даст в руки Крафтштудту и его банде сведения о моем внутреннем духовном мире. Они будут пытаться установить, какими формами электромагнитного воздействия на мою нервную систему можно во мне вызвать те или иные эмоции, переживания и ощущения. Если это им удастся, тогда я буду окончательно в их власти. Если же нет, то я смогу сохранить за собой какую-то долю своей самостоятельности, которой они управлять не смогут. Это мне может в дальнейшем очень понадобиться. Следовательно, я должен буду изо всех сил стараться спутать карты этих ультра-ученых бандитов, обманывая их, насколько это будет в моих силах. А это, должно быть, в какой-то степени возможно. Ведь недаром вчера в палате я слышал, как один из рабов Крафтштудта заявлял, что импульсно-кодовая характеристика человека индивидуальна, за исключением математического мышления.
   Меня ввели в большую комнату. Она, однако, казалась очень тесной из-за громоздких приборов, заполнявших ее. Комната напоминала управление небольшой электростанции. В центре располагался пульт с приборными досками и шкалами. Слева, за металлической сеткой, находился большой трансформатор, и на фарфоровых панелях тлело красноватым светом несколько генераторных ламп. На металлической сетке, экранирующей генератор, были укреплены вольтметр и амперметр. По их показаниям, по-видимому, определялась мощность, отдаваемая генератором. В самом центре возвышалась цилиндрическая кабина, состоявшая из двух металлических частей — верхней и нижней, соединенных средней частью из прозрачного изолирующего материала.
   Двое моих провожатых подвели меня к кабине. Из-за пульта управления встали два человека. Один из них был тот самый доктор, который провожал меня к Крафтштудту и который дал мне наркоз. Второй — неизвестный мне сутулый старичок с гладко зализанными редкими волосами на желтом черепе.
   — Нужно снять спектр, — сказал один из провожатых.
   — Не уговорили, — произнес доктор грубо. — Я так и знал. Я сразу определил, что Раух относится к типу сильных натур. Нужно было этого ожидать. Вы плохо кончите, Раух, — сказал он, обращаясь ко мне.
   — Вы тоже, — ответил я.
   — Ну, это еще неизвестно, а вот в отношении вас — точно.
   Я пожал плечами.
   — Вы проделаете всю процедуру добровольно или вас придется к этому принуждать? — спросил он, окидывая меня наглым взглядом.
   — Добровольно. Мне, как физику, это даже интересно.
   — Прекрасно. В таком случае снимите ботинки и разденьтесь до пояса. Прежде всего я должен вас осмотреть, выслушать, измерить кровяное давление.
   Я разделся. Первая часть «снятия спектра» представляла собой обычный врачебный осмотр: «дышите, не дышите», и так далее. Я знал, что все это ничего не расскажет им о моем душевном состоянии.
   Когда осмотр окончился, доктор заявил:
   — Входите в кабину. Здесь у вас микрофон. Отвечайте на все мои вопросы. Предупреждаю вас: при одной из частот вы почувствуете нестерпимую боль. Но это мгновенно пройдет, как только вы закричите.
   Голыми ногами я стал на фарфоровый пол кабины, и она бесшумно задвинулась. Над головой загорелась электрическая лампочка. Загудел генератор. Он работал в очень низкочастотном импульсном режиме. Напряженность поля, по-видимому, стала очень высокой. Я это чувствовал по медленным приливам и отливам тепла во всем моем теле. В суставах с каждым электромагнитным импульсом как-то странно пощипывало. Мускулы в такт с импульсами то напрягались, то ослабевали. Сжимались не только мускулы у самой поверхности кожи, но и в глубине тела.
   Генератор заработал еще более интенсивно, и частота теплых волн увеличилась.
   «Начинается, — подумал я. — Только бы устоять!»
   При частоте в восемь герц мне захочется спать. Неужели моя воля не сможет воспротивиться этому воздействию? Неужели я не смогу обмануть этих «исследователей» в первом пункте их «спектра»? Частота увеличивалась медленно. Мысленно про себя я считал количество теплых наплывов в секунду. Вот их уже один в секунду, два, три, четыре… больше, еще больше. На меня начала наваливаться сонливость, но я сжал зубы, стараясь не уснуть. Сон надвигался, как тяжелая липкая глыба, все члены отяжелели, глаза закрывались. Казалось, вот-вот я упаду. Я изо всех сил прикусил язык, стараясь болью отогнать тяжелое чувство сонливости. В это время, как издалека, я услышал чей-то голос:
   — Раух, как вы себя чувствуете?
   — Благодарю, хорошо. Немного прохладно, — солгал я. Мой голос показался мне самому незнакомым. Изо всех сил я продолжал кусать губы и язык.
   — Вам спать не хочется?
   — Нет, — ответил я и про себя подумал: «Еще минута, и я усну…»
   И вдруг сонливость точно рукой сняло. Частота импульсов, видимо, увеличилась, перейдя через первый критический барьер. Я вдруг почувствовал себя свежим и бодрым, как это бывает после того, как хорошо выспишься. «Теперь нужно заснуть», — решил я и, закрыв глаза, громко засопел. Я слышал, как доктор говорил своему сообщнику:
   — Странный случай. Вместо восьми с половиной герц сон наступает при десяти. Пфафф, запишите эти данные, — сказал он старику. — Раух, ваше самочувствие?
   Я молчал, продолжая громко сопеть, расслабив все мускулы и упершись коленями в стенку кабины.
   — Пошли дальше, — наконец произнес доктор. — Увеличьте частоту, Пфафф.
   Через секунду я «проснулся». В частотной полосе, которую я сейчас проходил, мне пришлось испытать сложную гамму самых различных ощущений и смен настроений. Мне становилось то грустно, то весело, то радостно, то тоскливо.
   «Теперь пора кричать», — почему-то решил я.
   В тот момент, когда генератор взревел сильнее, я завопил что было мочи. Не помню, какой частоте это соответствовало, но только, услышав мой крик, док-тор громко скомандовал:
   — Убрать напряжение! Первый раз встречаюсь с таким сумасшедшим. Запишите. Боль при семидесяти пяти герцах, когда у нормальных людей бывает при ста тридцати. Пошли дальше.
   «Через частоту сто тридцать мне еще придется пройти… Только бы вытерпеть это…»
   — Теперь, Пфафф, проверьте его на девяносто третьей.
   Когда была установлена эта частота, со мной случилось нечто совершенно неожиданное. Я вдруг вспомнил уравнения, которые я передавал для решения Крафтштудту, и с изумительной ясностью представил себе весь ход их решения. «Это и есть частота, стимулирующая математическое мышление», — пронеслось в голове.
   — Раух, назовите мне первые пять членов функции Бесселя второго рода, услышал я приказание доктора.
   Я выпалил ответ, как из пулемета. Ясность в голове была кристальной. Тело наполнилось чудесным, радостным чувством того, что ты все знаешь и все помнишь.
   — Назовите первые десять знаков числа «пи» после запятой.
   Я ответил и на этот вопрос.
   — Решите кубическое уравнение.
   Доктор продиктовал уравнение с неуклюжими дробными коэффициентами.
   Ответ я нашел за две-три секунды, назвав все три корня.
   — Пошли дальше. Здесь у него как и у всех нормальных людей.
   Частота медленно повышалась. В один из моментов я вдруг захотел плакать. К горлу подкатил горький комок, слезы потекли из глаз. И тогда я расхохотался. Я хохотал изо всех сил, как будто бы меня щекотали. Я смеялся, а слезы все текли и текли…
   — Опять идиотский случай… Не как у всех. Я сразу определил, что это сильный нервный тип со склонностью к нервозам. Когда же он заревет?
   «Заревел» я тогда, когда плакать мне вовсе не хотелось. На душе вдруг стало радостно и безоблачно, как при легком опьянении. Хотелось петь песни и смеяться. Хотелось прыгать от радости. Все — и Крафтштудт, и Больц, и Дейнис, и доктор — казались хорошими, добродушными людьми. И вот в этот момент усилием воли я заставил себя всхлипывать и громко сморкаться. Рыдал я отвратительно, но достаточно убедительно, чтобы вызвать очередные комментарии доктора:
   — Все наоборот. Нет ничего похожего на нормальный спектр. С этим нам придется повозиться.