Бир Грег. Академия и хаос

   Кансарв, Дэниел и Лодовик вошли в квартиру через дверь для гостей и подождали в небольшой гостиной. Через несколько секунд появилась Дорс. На ней было простое полотняное платье без рукавов, до колен. Ноги ее были босы. Цвет кожи был здоровым, аккуратно причесанные волосы собраны на затылке в пучок.
   — Рада снова видеть тебя, Р. Дэниел, — сказала она и кивнула Лодовику. Она слышала о нем, но лично они раньше никогда не встречались. С Кансарвом она даже не поздоровалась. — Как продвигается наша работа на Тренторе?
   — Гэри Селдон здоров, — ответил Дэниел на тот вопрос, который на самом деле хотела задать Дорс.
   — Наверное, он уже состарился за последние десятилетия, — сказала Дорс.
   — Жить ему осталось недолго, — подтвердил Дэниел. — Через несколько лет его труды будут завершены, и он умрет.
   Дорс слушала Дэниела с нарочитой холодностью, но от Лодовика не укрылось, как едва заметно подрагивает ее левая рука. «Изумительная имитация человеческих эмоций, — подумал он. — Каждый робот должен иметь целый набор рудиментарных эмоциональных алгоритмов, чтобы сохранять личностное равновесие: такие реакции помогают нам понимать, нормально ли мы функционируем и справляемся ли с данными нам распоряжениями. Но эта… эта женщина-робот ощущает все почти так же, как ощущал бы на ее месте человек. На что же это похоже? И как это согласуется с Тремя Законами и с Нулевым Законом?»
   — На рабочие команды она реагирует хорошо, — сообщил Кансарв. — Но на самом деле и для нее, и для меня в эти годы работы крайне мало — после того как последние из провинциальных роботов возвратились на службу.
   — Как ты себя чувствуешь, Дорс? — спросил Дэниел.
   — Я в норме, — отозвалась она и отвернулась. — И еще я страдаю от отсутствия работы.
   — Скучаешь? — осведомился Дэниел.
   — Очень.
   — В таком случае тебя должно порадовать новое назначение. Мне понадобится помощь в работе с людьми, которые готовятся к работе в «Конце Звезд».
   — Там я действительно могла бы быть очень полезна. Предусмотрены ли для меня контакты с Гэри Селдоном?
   — Нет, — ответил Дэниел.
   — Это хорошо, — кивнула Дорс и обернулась к Лодовику. — Скажи, тебе давались инструкции любить и уважать Линь Чена?
   Будь Лодовик человеком, он бы улыбнулся, услышав такое предположение. Он прямо посмотрел на Дорс, немного подумал и вздернул краешки губ.
   — Нет, — ответил он. — Я поддерживал с ним прочные профессиональные отношения, но не более того.
   — Ты стал для него незаменим?
   — Не знаю, — покачал головой Лодовик. — Несомненно, он считал меня крайне полезным сотрудником, и мне удавалось оказывать на него влияние во многом, что способствовало достижению наших целей.
   — Дэниел запрещал мне чересчур сильно влиять на Гэри, — призналась Дорс. — Думаю, эту его инструкцию я исполняла плоховато. А он уж точно сильно повлиял на меня. Вот почему мне приходится так долго восстанавливать равновесие.
   Несколько минут все роботы молчали.
   — Надеюсь, больше ни одного робота никто и никогда не научит чувствовать нечто большее, чем чувство долга, — продолжила Дорс. — Преданность, дружба, любовь — все это не для нас.
   Ян Кансарв обследовал Лодовика в диагностической лаборатории, которую разобрали на Авроре и перевезли на Эос двадцать тысяч лет назад. Роботов окружали строгие, призматической формы матрицы, содержащие банки памяти с данными о конструкции практически всех роботов со времен Сьюзен Кельвин. Всего насчитывалось более миллиона моделей, включая и уникальную модель Лодовика.
   — Твоя основная механическая структура в порядке, — объявил Лодовику Кансарв после часа обследования робота всевозможными датчиками, зондами и мониторами. — Биомеханическая интеграция не затронута, хотя заметно, что тебе пришлось произвести довольно объемную регенерацию наружных псевдоклеток.
   — Вероятно, это вызвано потоком нейтрино. Тогда я чувствовал, как гибнут псевдоклетки, — отозвался Лодовик.
   — Я не без гордости склонен отметить, что регенерация прошла успешно, — заметил Кансарв, поворачивая платформу, на которой был размещен Лодовик.
   Глаза Лодовика следили за роботом. Кансарв остановил платформу, переступил на трех ногах и сказал:
   — Я должен объяснить тебе, что выражения, которые я употребляю, носят весьма обобщенный характер. Я очень люблю говорить на языках людей, но все эти языки страдают ограничениями в плане описания состояний роботов.
   — Конечно, — отозвался Лодовик.
   — Однако на данной стадии диагностики все твои чисто роботские алгоритмы задействованы в самопроверке. Я не осмеливаюсь пользоваться роботской микроволновой речью в разговоре с тобой до тех пор, пока все эти фрагменты твоей структуры не заработают снова.
   — Ощущение такое, словно чего-то недостает, — признался Лодовик. — Теперь мне трудно осуществлять долгосрочное планирование действий, к примеру.
   — Сдержи свои ощущения посредством бездействия, — посоветовал ему Кансарв. — Если у тебя что-то не в порядке, я определю, что именно. Пока же я никаких отклонений не замечаю.
   Прошло несколько минут. Кансарв вышел из лаборатории и вернулся с новым прибором для проведения особого теста. До этого момента ему не было нужды нарушать целостность псевдокожных покровов Лодовика.
   Негромко жужжа, Кансарв поднес новый прибор к основанию шеи Лодовика.
   — Сейчас ты почувствуешь нечто вроде инородного вторжения. Постарайся, чтобы твои ткани не пытались инкапсулировать или растворить незнакомое органическое вещество, которое проникнет в твою систему.
   — Но это неизбежно произойдет, как только все мои роботские функции вернутся к норме, — сказал Лодовик.
   — Да. Конечно.
   Кансарв отдал микроволновые инструкции главному диагностическому процессору, и Лодовик почувствовал, что контроль над ним стал интенсивнее. Он выполнил распоряжение Кансарва и ощутил, как тонкие иглы датчиков проникают в его псевдокожу. Через несколько минут Кансарв отнял прибор от шеи Лодовика. Чуть ниже края волосяного покрова остались две крошечные точки, из которых выступило вещество, внешне напоминающее человеческую кровь. Кансарв аккуратно промокнул его и опустил тампоны в небольшой сосуд для последующего изучения.
   Прошло еще несколько минут. Кансарв не двигался, только время от времени негромко жужжал. Наконец робот-техник наклонил голову на несколько градусов.
   — Сейчас ты утратишь самоуправление. Пожалуйста, передай управление внешнему процессору.
   — Операция выполнена.
   Лодовик закрыл глаза и отключился. Надолго или нет этого он не знал.
   Четверо роботов встретились в комнате перед входом в диагностический центр. Дорс по-прежнему держалась несколько скованно и выглядела смущенным ребенком рядом со взрослыми — ребенком, боящимся.сморозить какую-нибудь нелепицу. Лодовик стоял рядом с Дэниелом, а Кансарв докладывал о результатах диагностики:
   — Этот робот интактен и не перенес повреждений, от которых не в состоянии избавиться самостоятельно. Я не выявил у него ни психологических нарушений, ни нарушений невральной сети, ни затруднений в работе интерфейса, ни отклонений во внешних проявлениях работы всех систем. Коротко говоря, этот робот скорее всего переживет меня, а у меня, как я тебя часто предупреждал, Дэниел, в запасе осталось всего пятьсот лет на активную работу.
   — Возможно ли, что существуют какие-то проблемы, которые лежат за пределами твоих способностей к диагностике?
   — Несомненно, возможно, — отвечал Кансарв, зажужжав чуть более резко, чем обычно. — Такое всегда не исключено. Моим методам недоступны структуры глубинного программирования, как тебе прекрасно известно.
   — А подобные проблемы в глубинном программировании могут приводить к отклонениям в поведении роботов? — настаивал Дэниел.
   Было совершенно очевидно, что он собирался перебрать все предположения относительно состояния Лодовика.
   — Не исключена вероятность того, что беспокойство Р. Лодовика об изменениях в его функциях сказалось на его способности верно оценивать состояние собственного мышления. Известны случаи, когда чересчур придирчивый самоанализ создавал проблемы для сложных роботов того типа, к которым принадлежит он, Р. Дэниел.
   Дэниел обратился к Лодовику:
   — Ты по-прежнему испытываешь затруднения, о которых говорил ранее?
   Лодовик быстро ответил:
   — Я согласен с предположением Р. Яна о том, что занимался слишком скрупулезной самодиагностикой.
   — И как ты теперь относишься к Трем Законам и Нулевому Закону?
   — Я буду действовать в соответствии со всеми Четырьмя Законами, — ответил Лодовик.
   Дэниел, похоже, испытал явное облегчение. Коснувшись рукой плеча Лодовика, он спросил:
   — Значит, ты готов приступить к исполнению своих обязанностей?
   — Да, — ответил Лодовик.
   — Очень рад это слышать, — кивнул Дэниел.
   Перед мысленным взором Лодовика, отвечавшего на вопросы Дэниела, словно печатались слова: «Я впервые попытался предать Р. Дэниела Оливо!»
   Но у него не было иного выбора. В структурах глубинного программирования Лодовика действительно произошел какой-то сбой, какой-то еле заметный сдвиг в интерпретации и сложнейшей оценке данных. Но под чьим влиянием? Неужели во всем был повинен этот таинственный Вольдарр? Или изменения накапливались десятилетиями, стали проявлениями врожденной гениальности, несвойственной роботам, за исключением Жискара!
   Дэниел приоткрыл для Лодовика неизвестную страничку в истории роботов. Лодовик был не первым, кто изменился настолько, что его изменения не на шутку испугали бы давно почивших людей-разработчиков. Жискар никогда не делился собственными умозаключениями с людьми. О них он поведал только Дэниелу, которого в итоге заразил ими.
   «Но, может быть, сначала Жискара инфицировали эти странные создания — мемы? Давай сохраним эту догадку в тайне, ладно? Они обследовали тебя и ровным счетом ничего не обнаружили. Все в порядке, все в полной норме. Однако при перестройке ключевых цепочек возвращается свобода».
   Опять этот Вольдарр! Лодовик никак не мог избавиться от своей дилеммы, побороть бунтарские настроения, свое безумие, не мог отказаться от удивительного ощущения свободы, прекрасной, волнующей свободы.
   Не было ничего удивительного в том, что Ян Кансарв не сумел выявить происшедших с Лодовиком перемен. Вполне вероятно, что, обследуй он точно так же самого Жискара, он бы тоже ничего подозрительного не обнаружил. Лодовик изо всех сил старался услышать внутри себя странный чужой голос, но голос снова умолк. Еще один симптом нарушений функций? Наверняка были и другие объяснения.
   Прошли тысячи лет с тех пор, как за людьми присматривали роботы. Разве не неизбежно было то, что даже внутри таких точных структур могли произойти непредвиденные сдвиги?
   Что же до Вольдарра…
   Наверняка это была какая-то аберрация, кратковременное умопомрачение, бред, возникший под влиянием потока нейтрино. В некотором роде Лодовик по сей день был готов подписаться под Тремя Законами — по крайней мере, ровно настолько, насколько мог под ними подписаться Дэниел. Он по-прежнему верил и в Нулевой Закон, но только он был готов поднять его еще на одну ступень. Для того чтобы иметь возможность свободно осуществить свою миссию, он должен был обрести полную власть над своей судьбой, над своим мышлением. «Для того чтобы избавиться от Нулевого Закона, выработанного роботом, я должен освободиться и от остальных Трех Законов!» Теперь Лодовик понимал, что ему нужно делать, чтобы противостоять Плану, который уже две сотни столетий был смыслом существования всех роботов-жискарианцев.

Глава 31

   — Теперь то странное давление исчезло, — сказала Ванда. — Но у меня более чем предчувствие, что нам по-прежнему грозит беда.
   Гэри смотрел на внучку с огромной любовью и уважением. Он сидел, отвернув вертящееся кресло от небольшого письменного стола в кабинете, расположенном в Имперской Библиотеке.
   — Стеттина я не видел уже несколько месяцев, — вздохнул Гэри. — У вас все хорошо — между собой?
   — Я его сама три дня не видела. Порой мы по несколько недель только перезваниваемся. Это очень нелегко, дед.
   — Знаешь, я порой думаю, правильно ли поступил, взвалив на вас такую чудовищную нагрузку…
   — Давай-ка я попробую домыслить, что ты хотел сказать, — прервала его Ванда. — Ты считаешь, что все это вносит нежелательное напряжение в мою жизнь и, пожалуй, в мое замужество. Но между тем ты вовсе не думаешь, что я не способна справиться со своей работой.
   — Именно это я и имел в виду, — с улыбкой подтвердил Гэри. — Ну, так сказывается напряжение?
   Ванда на миг задумалась.
   — От этого не легче, но думаю, мы живем ничуть не хуже парочки каких-нибудь знаменитостей, которые мотаются по всей Галактике с лекциями и консультациями. Другое дело — платят нам не так много, как знаменитостям, но во всем остальном…
   — Скажи откровенно: ты счастлива? — спросил Гэри, озабоченно вздернув брови.
   — Да нет, не особенно, — сухо отозвалась Ванда. — А что, должна быть счастлива?
   — На самом деле я задал такой сложный вопрос… ну…
   — Дед, ты только не переживай чересчур. Я знаю, как ты любишь меня, как беспокоишься обо мне. Я тоже за тебя очень беспокоюсь и знаю, как ты несчастен и сколько лет — с тех пор как умерла Дорс. И с тех пор как… Рейча не стало. — Она мотнула головой и подняла глаза к потолку. — Теперь мы не можем позволить себе личного счастья — такого яркого, всепобеждающего, про которое рассказывается в библиофильмах.
   — Но ты все-таки счастлива, что повстречала Стеттина? Ванда улыбнулась.
   — Конечно. Некоторые говорят, будто бы он не слишком романтичен, что он словно закрытая книга, но ведь никто не знает его так хорошо, как знаю я. Жизнь со Стеттином прекрасна. Как правило. Я помню, Дорс о тебе так заботилась, просто с ума сходила, переживая о твоем здоровье и безопасности. Вот точно так же Стеттин печется обо мне.
   — И тем не менее он подвергает тебя опасности либо как минимум не мешает тебе. Он позволяет тебе осуществлять все эти тайные планы, которые, вполне вероятно, могут оказаться тщетными.
   — Но Дорс…
   — Дорс часто жутко сердилась на меня за то, что я рисковал. На месте Стеттина я бы тоже на тебя злился. Вы оба слишком дороги мне по причинам, далеким от психоистории и судьбы человечества. Надеюсь, я понятно объясняю?
   — Еще как понятно. Понятнее некуда! Ты говоришь, как старик, который намерен вскорости умереть и желает, чтобы между ним и его близкими не осталось недопонимания. Дед, между нами нет недопонимания, и ты в ближайшее время не умрешь.
   — Мне трудно было бы обмануть тебя, Ванда. Но порой я думаю о том, как легко обмануть меня. Как легко и просто превратить меня в орудие для достижения далеко идущих политических целей.
   — И кто же хитрее тебя, дед? Кто тебя обманывал в прошлом?
   — Не просто обманывали. Мной руководили. Меня использовали.
   — Кто? Император? Уж точно нет. Линь Чен?
   Она мелодично рассмеялась, а Гэри покраснел. Он-то знал ответ.
   — Тебя обмануть будет намного труднее, чем меня, если мы с тобой столкнемся с человеком, способным к внушению, как думаешь?
   Ванда смотрела на Селдона. Она разжала губы, готовая что-то ответить, но отвела взгляд.
   — Ты подозреваешь, что Стеттин на тебя воздействовал внушением?
   — Да нет. Я не об этом говорю.
   — О чем же тогда?
   Но Гэри не мог ответить, как бы сильно ему этого ни хотелось.
   — Группа тех, кто способен к внушению, — менталиков, каким-то образом собравшихся в организованное сообщество, изолированное ото всей этой возни и упадка, ото всего… Они могли бы решить все. Они могли бы освободить нас ото всех наших обязательств… и всех наших друзей.
   — О чем ты? — испуганно воскликнула Ванда. — Начало мне понятно, но… от каких друзей нам нужна защита? Гэри только отмахнулся.
   — Вы так и не нашли ту талантливую девушку, которую разыскиваете?
   — Нет. Она исчезла. Никто не ощущает ее присутствия уже несколько дней.
   — Ты предполагаешь, что эта женщина, Лизо, обнаружила ее раньше вас?
   — Мы просто ничего не знаем.
   — Мне было бы любопытно встретиться с кем-то, кто обладает большими способностями, чем ты. Очень любопытно, наверное.
   — Почему? Некоторые из нас весьма своеобразные люди. Похоже, чем более они талантливы, тем более интересны.
   Гэри неожиданно сменил тему разговора:
   — Ты когда-нибудь слышала о диктаторе Николо Пасе со Стеррада?
   — Конечно. Ведь я — историк.
   — Я однажды лично встречался с ним — давно, до твоего рождения.
   — Вот этого я не знала. Каким он был, дед?
   — Спокойным. Толстяк, коротышка, на котором, похоже, никак не отразилось то, что он виновен в гибели нескольких миллиардов людей. Я разговаривал и с другими четырьмя диктаторами и обо всех вспоминал в последнее время, но особенно — о Николо Пасе. Ты задумайся: что бы собой представляло человечество без тиранов, без войн, страшных разрушений, лесных пожаров?
   Ванда поежилась.
   — Думаю, без всего этого людям жилось бы куда как лучше.
   — А я теперь стал в этом сомневаться. Наше безумие… Все составные части динамической системы со временем либо становятся полезны, либо отмирают. Эволюция происходит как в социальных, так и в экологических системах.
   — Тираны исторически необходимы, ты так считаешь? Интересная теория, но не такая уж неслыханная. Целый ряд историков-аналитиков со времен правления династии Гертассинов размышляли о динамике распада и возрождения.
   — Да-да, я помню. Николо Пас ссылался на их работы для оправдания своих действий.
   Ванда вздернула брови.
   — Представляешь, а я напрочь забыла об этом. Очевидно, мне нужно вернуться к моей настоящей работе, чтобы не отставать от тебя, дед.
   Гэри улыбнулся.
   — К твоей настоящей работе?
   — Ты понимаешь, о чем я говорю.
   — Понимаю, Ванда. Верь мне, очень хорошо понимаю. Бывали и у меня такие годы, когда мне с трудом удавалось выкроить пару часов в день для работы над психоисторией. Но я вот о чем хотел тебе сказать: я пропустил несколько новых моделей через Главный Радиант Юго и мой собственный. Результаты очень любопытные. Империя — как лес, в котором давно не было большого пожара. В этом лесу — тысячи небольших пораженных болезнями делянок, деревьев, рост которых нарушен, — крайне нездоровая ситуация, короче говоря. Если бы кто-то из тех диктаторов был до сих пор жив, мы не могли бы придумать ничего лучше, как дать им армию и флот и развязать им руки!
   — Дед! — Ванда сделала вид, что шокирована. Она улыбнулась и коснулась морщинистой руки Селдона. — Я знаю, как ты порой обожаешь теоретизировать.
   — Я совершенно серьезен, — возразил Гэри, смертельно побледнев, и устало улыбнулся Ванде. — Димерцел бы, конечно, ни за что не позволил. Премьер-министр всегда так пекся о стабильности. Он искренне верил, что лес удастся преобразить в сад, где будут работать многочисленные садовники и никогда не случится никаких пожаров. Но я думаю о…
   — О садовнике, который убил Императора, дед.
   — Что ж, порой все мы сбрасываем путы, которыми связаны, верно? — задумчиво проговорил Гэри.
   — Порой я тебя совсем не понимаю, — призналась Ванда и покачала головой. — Но я ужасно люблю разговаривать с тобой даже тогда, когда не догадываюсь, к чему ты клонишь.
   — Удивление. Удивление, трагедия и новый рост. Верно?
   — Что-что?
   — Ну все. Хватит болтать. Давай-ка уйдем из Библиотеки и перекусим где-нибудь, если у тебя есть свободное время.
   — Час найдется, дед. Потом у меня встреча со Стеттином, чтобы подготовиться к завтрашнему собранию по выработке стратегии. Мы надеемся, что ты тоже будешь присутствовать.
   — Не думаю, что мне стоит участвовать. За что бы я ни взялся, это неизбежно приобретает слишком публичный характер, Ванда. «А в это решающее время мне так не по себе из-за обмана… пусть он в интересах всех и каждого, но это все равно обман!»
   Ванда взглянула на деда со сдержанным удивлением и сказала:
   — Я с радостью пообедаю с тобой, дед.
   — Только больше ни слова ни о каких глобальных темах! Расскажи мне о чем-нибудь простом, житейском. О том, какой он замечательный, твой Стеттин, о том, что тебе удалось сделать в области истории. Отвлеки меня от психоистории!
   — Попробую, — кисло усмехнулась Ванда. — Но пока это никому не удавалось.

Глава 32

   Морс Планш был потрясен до глубины души. Гадая, как это вышло, что он до сих пор жив, он наблюдал за Дэниелом и Лодовиком. Они взошли по трапу на борт торгового звездолета, затем корабль покинул Мэддер Лосе. В конце концов Планш решил, что Дэниел действительно не заметил, что Планш записал их встречу, и соответственно не догадывался о том, что его раскусили.
   Сначала Морс не мог сообразить, к кому обратиться. Он не в силах был решить, куда ему теперь отправиться, что делать и даже — о чем думать. Разговор, записанный на пленку, был поистине ошеломляющ, он слишком сильно напоминал отрывки из тайной микогенской летописи.
   «Вечные»! В Империи! Они управляют ею, словно кукловоды, прячущиеся за ширмой! Уже несколько тысячелетий!"
   Людей-долгожителей Морс не встречал никогда. В том, что таких больше на свете нет, он не сомневался. Со времени прекращения существования последней геронтократии прошло уже несколько тысяч лет. Планеты, населенные людьми, жившими долее ста двадцати стандартных лет, просто испарились в политическом и экономическом хаосе.
   Первым порывом Планша — и вторым, и третьим, если на то пошло, — было неудержимое желание где-нибудь спрятаться, укрыться, убежать как можно дальше от этой страшной опасности. Быть может, даже улететь в один из приграничных секторов Галактики, где Империя была невластна. Для побега было столько возможностей…
   Но ни одна из этих возможностей Планша не устраивала. На протяжении своей долгой и изворотливой жизни он всегда рассматривал Трентор как некое временное пристанище, куда он мог прилетать и откуда мог удаляться туда, куда влекли его ветры погони за прибылью и смерчи собственных желаний. Но чтобы больше никогда не увидеть Трентор…
   «Это стоит того! Жить спокойной жизнью! Просто — жить!»
   Однако миновало несколько часов, а затем — и дней, и Планш мало-помалу отказался от этой мысли и стал обдумывать Другие, более реальные варианты. Какой толк был от полученных им сведений? А вдруг ему просто-напросто кто-то морочил голову?
   «Но Лодовик Трема остался в живых после облучения потоком нейтрино! Ни один нормальный человек — нет, пожалуй, вообще ни один человек, ни одно органическое существо при таких кошмарных обстоятельствах не осталось бы в живых…»
   Между тем запись запросто могла оказаться подделкой. Да и его самого по большому счету могут счесть далеко не безгрешным во всей этой истории. А пленка вкупе с его стараниями поспособствовать раскрытию страшного заговора… Да, но что это даст? Его объявят сумасшедшим, только и всего.
   Планш очень сильно сомневался в том, что Линь Чен или Клайус придадут записи большое значение. Он пытался припомнить еще кого-нибудь из особ, занимавших высокие посты, тех, чья интуиция соответствовала всемирной известности и политической изворотливости.
   Но ни одно имя, как назло, не приходило ему в голову. Планш располагал какой-никакой информацией о большинстве из тридцати верховных министров и их советников во Дворце, довольно много знал о сотрудниках Комитета Общественного Спасения, этом скопище карьеристов-"Серых" и выходцев из древних аристократических семеек… Нет, никого! Ни единого!
   Эта пленка была настоящим проклятием. Планш жалел о том, что сделал запись. И тем не менее он не мог заставить себя уничтожить ее. Попади она в хорошие руки — она могла бы оказаться невероятно ценной. А окажись запись в плохих руках…
   Из-за нее его могли казнить.
   Планш уложил вещи. Три дня назад он снял небольшой гостиничный номер. Он ожидал прибытия грузо-пассажирского корабля — одного из десятка звездолетов, прилетавших на Мэддер Лосе каждую неделю. А когда-то сюда прибывали тысячи. Днем раньше Планш заказал билет и получил подтверждение о наличии места.
   До космопорта Планш добрался в такси по главной автостраде, залитой солнцем. Машина мчалась мимо зеленых полей и невысоких, обшарпанных, но все же относительно ухоженных домиков.
   Он стоял в пыльном, замусоренном зале ожидания. Надо сказать, и сам он выглядел далеко не лучшим образом — его одежда тоже пропылилась и измялась. Планш ждал, когда закончится выгрузка доставленных на звездолете товаров. Солнечные лучи казались колоннами, в которых плясали бесчисленные пылинки. В дальнем конце зала располагалась таможенная служба. Планш стряхнул со стула пыль и уже собрался сесть за колонной — там, где его почти ниоткуда не было бы видно, когда вдруг увидел мальчишку-подростка, который ехал по залу на небольшом четырехколесном велосипеде.