Страница:
— Подожди, Павел Иванович, не бросай трубку, — и я тут же вызвал командующего армией, сообщил о положении в 5-й дивизии.
— У меня сейчас резервов нет, — ответил он. — Готовлю для Фоменко, у него тяжело.
— Понимаю. Разрешите использовать три танка из корпуса генерала Ахманова.
— Откуда они к тебе попали?
— Стоят около моего командного пункта. Были направлены в разведку, но сбились с маршрута.
— Что сделают три танка, да еще на ночь глядя?
— Ночь лунная, а ребята, видно, лихие. Может, и спроворят — пугнут фрица…
— Ну, попробуйте…
— Благодарю, — и сейчас же по другому телефону Афонину: — Павел Иванович, передай своим, чтобы держались. Направляю тебе танки. Встречай их и вышибай гитлеровцев из траншеи.
— Вот хорошо, — ответил он, даже не спросив второпях, сколько танков.
В это время на командном пункте появился капитан Никитин, ездивший по моему поручению в тыл проведать наших раненых. Он рассказал, что эсэсовские танкисты, прорываясь к Дунаю, разгромили один оказавшийся на их пути госпиталь, давили танками беспомощных людей, зверски убивали врачей и медсестер.
Разговор наш с Никитиным прервал звонок из 5-й дивизии. Афонин доложил, что, как только солдаты услышали шум моторов, по всей обороне понеслось: «Наши танки!» Кто-то подал команду, и враг был выброшен из траншеи.
— Очень хорошо. А танки-то хоть участвовали в контратаке?
— Огнем своих пушек, ну и моральной поддержкой. К траншее они подошли, когда гитлеровцы уже бежали…
Как обычно бывает в трудной боевой обстановке, все средства связи работали очень напряженно. Вызывали артиллерийские наблюдатели, разведчики, комдивы. Позвонил из штаба армии генерал Деревянко:
— Имей, — говорит — в виду, противник теснит 252-ю дивизию Горбачева. Есть ли у тебя связь с корпусом Фоменко?
— Связи нет. Выдвигаю в сторону Вереба противотанковый и общевойсковой резервы.
— Командный пункт Фоменко переместился тоже в Вереб. Устанавливай с ним связь.
— Хорошо. Там есть как раз наша конная разведгруппа, ей подан провод…
Перед тем как прервалась связь с генералом Фоменко, мы передали ему сведения, добытые все теми же конными разведчиками. Они видели вечером пятнадцать танков противника, которые двигались в сторону Вереба. Фоменко ответил, что южнее Вереба стоит в обороне его резервный полк и поэтому беспокоиться нечего.
Никитин воспользовался наступившей паузой и досказал свое сообщение о поездке по госпиталям.
Вручив раненым награды и пожелав им скорейшего излечения, Никитин возвращался на машине. Переправа через Дунай была перегружена перебрасывались боеприпасы и эвакуировались раненые с правого берега на левый. Никитину пришлось остановиться в городе Дунапатай, в доме № 88 по улице, шедшей параллельно Дунаю, названия которой, как и фамилию хозяина этого дома, он не помнит. Хозяин дома с горечью высказался о гибели своего сына под Харьковом. Утром следующего дня шофер доложил капитану Никитину, что машины во дворе нет, на том месте стоит большая копна сена. Оказалось, что хозяин, узнав ночью о появлении каких-то блуждающих групп гитлеровцев, отправил свою жену к соседям, чтобы распространить слух об уходе хозяина, ее мужа, к родным. А сам тем временем заложил ворота дровами, а машину сеном, чем и уберег наших воинов от опасности.
Было уже к полуночи, когда Забелин протянул мне трубку телефона:
— Вас срочно просит телефонист, который тянул линию к Фоменко.
— Докладывает телефонист из Вереба…
— Плохо вас слышу…
— Громче не могу, кругом фашисты…
— А где генерал Фомейко?
— Его тут нет. На улицах полно гитлеровцев, стоят их танки.
— А откуда вы говорите, товарищ?
— Я в каком-то сарае. Наших здесь никого не видать…
— Благодарю за службу, товарищ. Выбирайтесь из села к переезду на железной дороге. Наблюдайте оттуда за противником.
— Слушаюсь. Начинаю выполнять, — ответил телефонист.
По деталям, которые сообщил этот смелый воин, можно было предположить, что штаб 21-го корпуса в Веребе попал под удар танков противника. Дивизия СС «Мертвая голова», развивая прорыв в северо-западном направлении, пыталась выйти, да практически уже и вышла, в наши тылы.
Я сообщил об этом в штаб армии, просил разрешения использовать для контрудара на Вереб 41-ю дивизию Цветкова.
Вскоре я получил «добро». Молодой энергичный наштадив полковник С. Н. Козлов сумел быстро организовать взаимодействие, и два полка 41-й дивизии вместе с танкистами атаковали Вереб и вышибли из села эсэсовцев 4-го танкового корпуса.
Утром позвонил заместитель по политчасти полковник Чиковани.
— Откуда звонишь, Миша? Что нового? — спросил я.
— Из села Вереб. Ужасные вещи здесь творились. Прошу, приезжай сюда. Я уже создал комиссию, чтобы составить официальный акт фашистских злодеяний.
— Еду!..
Картину, которая предстала перед моими глазами, трудно описать. Привожу акт, составленный в тот же день.
«Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт 26 января 1945 г. о факте зверского уничтожения группы раненых бойцов и офицеров Красной Армии немецкими варварами.
После бегства немцев из с. Вереб нами обнаружено в Местной кузнице и около нее 26 трупов бойцов и офицеров Красной Армии, носивших на себе следы самых нечеловеческих пыток и издевательств. Немцы разбивали головы своих жертв молотками на кузнечной наковальне. Головы нескольких замученных бойцов были совершенно раздавлены плоским орудием. Весь пол в кузнице и снег вокруг нее покрыты лужами крови и сгустками человеческого мозга.
Комиссии удалось установить только некоторые имена погибших. Присутствовавшие при осмотре трупов старшина Марфин и рядовой Каверин опознали среди замученных рядового Столбун Якова — ездового роты связи, рядового Мунтян Василия — из трофейной команды и рядового Сузя Германа шофера. Кроме того, опознаны еще рядовые Дашковский Василий, Душкин, Дубина, Иванченко, Красильников, Кныш…»
Жители села Вереб ходили вместе с нами, разыскивая трупы замученных советских воинов.
Спустя двадцать лет после этих событий я получил письмо из Венгрии, из села Вереб. Вот оно:
«…Разрешите мне вспомнить те дни, когда наше село было освобождено от немецко-фашистских полчищ.
В конце января 1945 года, на рассвете, в наше село внезапно ворвались бронетанковые части СС. У них имелось около 35 танков. Фашисты только два дня могли удержаться в Веребе. За это время они убили всех советских солдат, попавших в плен. Их заперли в кузнечную мастерскую и там истязали самыми варварскими способами — жгли раскаленным железом, руки зажимали в тиски, а некоторым вдавливали в тиски и голову. Фашисты настолько озверели, что некоторым воинам зубилом и молотком обрубали на наковальне руки. Тех советских солдат, которые после таких варварских мучений все же оставались живыми, они расстреливали.
На второй день фашисты ушли из села. Вслед за ними вступили советские войска, которые сразу же обнаружили своих замученных соотечественников. Среди них нашли медсестру. Несмотря на то что девушка вся была изожжена каленым железом, она еще жила. Ее срочно увезли.
Население села в память погибших советских воинов поставило памятник в 1945 году, сразу после освобождения Венгрии. Заботу о нем взяли на себя рабочие совхоза и пионерский отряд. Во время национальных праздников сюда возлагают цветы. Вокруг памятника, на месте, где стояла кузница, растут 39 каштанов (по числу замученных воинов), как бы символизируя своей шумящей листвой торжество жизни над смертью.
По окончании войны наше село начало отстраиваться, осваивать отобранные у помещиков земли. Сейчас у нас имеется сильное сельскохозяйственное кооперативное хозяйство, большая часть работ механизирована. Жителей у нас всего тысяча человек. За прошлые годы у нас построено более 60 новых домов, несколько магазинов и школы.
Мы, венгры из Вереба, никогда не забудем о советских солдатах, павших за свободу нашей родины, за нашу свободу.
От имени жителей всего села Вереб
председатель исполкома
Габор Силади».
С тяжелым чувством возвращались мы из Вереба на свой командный пункт в Ловашберень. Говорить ни о чем не хотелось, молчали. Душу сжигала ненависть.
Близ командного пункта я увидел генерал-лейтенанта Фоменко с несколькими офицерами 21-го корпуса. Оказывается, их встретили и привели сюда наши разведчики. Вид у товарищей был измученный, и мы посчитали неуместным заводить разговор о происшедшем. Сам Петр Иванович сказал только, что прошлой ночью фашистские танки ворвались в Вереб, и штаб корпуса не смог организованно отойти от села.
Мы помогли Фоменко связаться с дивизиями. Наладив управление, он выехал на свой новый командный пункт.
О том, насколько угрожающей стала к этому времени обстановка на задунайском плацдарме, насколько близка была цель, поставленная перед ударной танковой группировкой фашистов — деблокировать Будапешт, я узнал много позже, в июне 1945 года…
Под Москвой, в Болшево, сводный полк 3-го Украинского фронта готовился к Параду Победы. Как-то приехал к нам Федор Иванович Толбухин.
За завтраком разговор, естественно, вернулся к недавней войне, к трудным боям у озера Балатон.
— Как обычно, — рассказывал Федор Иванович, — Верховный Главнокомандующий позвонил ночью. Поздоровался и спрашивает:
— Как дела на фронте, товарищ Толбухин?
— Плохо, товарищ Сталин.
— А что случилось?
— Немцы, — говорю, — прорвали фронт и в районе Дунапентеле вышли к Дунаю. Тылы 4-й гвардейской армии под угрозой.
— А ты уходи за Дунай? — полувопросительно предложил Сталин.
Какое-то мгновение Толбухин молчал. Конечно, отойти своевременно за Дунай — значит избегнуть риска окружения. Война ведь все равно идет к концу. Однако это был путь наименьшего сопротивления. Оставить огромный плацдарм между Балатоном и Дунаем, на создание которого затрачено столько сил и средств, выпустить из Будапешта 200-тысячную армию врага, — нет, не такого ответа ждало от 3-го Украинского фронта Верховное Главнокомандование.
— И я ответил, — продолжал Федор Иванович, — плацдарм будем держать до последней крайности, надеемся и на помощь Ставки.
— Так, — сказал Сталин. — Другого ответа от тебя не ждал. Потерпи неделю, а там погоним врага — все будет наше.
Передав нам этот памятный разговор, маршал Толбухин на минуту задумался, потом, растягивая слова, добавил:
— А ведь как хотелось мне сказать: «Слушаюсь, уйти за Дунай!» Легче всего, проще всего… Слушаюсь — и никаких гвоздей…
Ход дальнейших событий между Балатоном и Дунаем подтвердил правильность решения маршала Толбухина, санкционированного Сталиным.
В конце января противник пытался еще наступать перед фронтом нашего корпуса. Так, за один только день 5-я дивизия отразила четыре атаки пехоты и танков врага.
Вскоре значительную часть своих сил гитлеровское командование перебросило с нашего участка под Секешфехервар. Кстати говоря, тотчас установить это помог нам примитивный, на первый взгляд, способ разведки.
В самом деле, представьте себе бойца, который лежит пластом и слушает землю. Ночью всякий звук слышен далеко. Ну и что из этого? Засек он шум моторов, стук топоров — валят лес, движение конного транспорта — Какой вывод? Никакой (или ошибочный!), если разведчик один. Но когда на 30-40-километровом фронте корпуса десятки людей из ночи в ночь так вот прослушивает вражеское расположение, записывают каждое наблюдение в специальный журнал, вкупе складывается некая — в настоящем случае яркая картина. Будучи дополнена данными других видов разведки, она-то и помогала нам определить силы и намерения противника.
Мы тотчас использовали ослабление его обороны и предприняли частную наступательную операцию, продвинулись вперед и вернули Замоль и ряд других пунктов.
Полковник Чиковани одним из первых поехал в Замоль, который мы оставили почти месяц назад. По пути он видел повешенных на телеграфных столбах. Видимо, это были люди из тех наших друзей-венгров, которые еще в годы революции побывали в России. Венгерские фашисты из банды Салаши расправились с ними за то, что они смело разоблачали ложь про Советский Союз и его армию.
С одним из таких товарищей, при обстоятельствах не совсем обычных, довелось встретиться ветерану нашего корпуса, замполиту стрелкового батальона капитану Тарину.
Когда подразделение расположилось на отдых, он решил съездить в расположенный поблизости шахтерский поселок Фелеша-Галла и побеседовать с местными жителями. Ведь они уже на следующий день после изгнания гитлеровцев из поселка возобновили добычу угля. Об этом стоило рассказать бойцам.
Капитан Тарин, сопровождаемый ординарцем, приехал в Фелеша-Галла, нашел шахтеров, разговорился с ними. Нашлись и переводчики.
Вдруг в комнату вбежал ординарец:
— Товарищ капитан, в городе бой! Слышна сильная стрельба…
Они выбежали во двор, вскочили на коней, помчались к городу.
Вот впереди, в сумерках, уже маячат силуэты окраинных строений. До места, где располагался батальон, оставалось еще километра два пути по улицам. У въезда на небольшую площадь Тарин услышал автоматную очередь.
Пришпорил коня, но поздно — застрочил еще и пулемет.
Очнулся капитан на мостовой. Сперва даже не сообразил, что случилось, потом почувствовал тяжесть, придавившую ногу — тело коня. А пулемет все татакал, нащупывая жертву.
Тарин попробовал высвободить ногу. Услышал шаги. Схватил автомат, нажал спуск — не работает. Тогда полез в сумку, вынул две лимонки, метнул. В ответ после взрывов — дикий крик…
Наконец, высвободив ногу, побежал. Впереди — забор. Подпрыгнул, ухватиться не смог — высоко! Обернулся, а совсем рядом — фигуры в касках, с автоматами.
«Хальт!» — крикнул передний и… подавился своим криком. Над головой Тарина из-за забора прогремела автоматная очередь. Фашист упал, остальные бросились врассыпную.
Тарин посмотрел вверх. Какой-то человек показывал вправо, вдоль забора. Там, буквально в трех шагах, была калитка. Человек схватил за руку Тарина, потащил за собой в глубину сада. Оттуда — в проходной двор и переулок. Наконец они выбежали на большую площадь. Только тут капитан рассмотрел своего спасителя. Тяжело дыша, перед ним стоял высокий худой человек в венгерской военной форме.
— Товарищ! Коммунист! — сказал он на ломаном русском языке и ткнул кулаком себя в грудь. — Я был в России. Революция! Ленин! — Он помахал рукой в сторону площади: — Иди туда, там ваши… Прощай, товарищ…
Уже после войны, будучи секретарем Алуштинского горкома партии, Александр Николаевич Тарин пытался разыскать этого товарища. Ему помогали венгерские друзья. Он съездил в Венгрию, в Фелеша-Галла. Однако найти своего спасителя ему не удалось.
Дружба, возникшая в сорок пятом между воинами 20-го гвардейского корпуса и жителями освобожденных нами городов и сел, не прерывается и по сей день. Традиционными стали поездки ветеранов корпуса в Венгрию в дни ее национальных праздников. В одной такой поездке довелось участвовать и мне. Удивительные превращения произошли на венгерской земле за минувшие годы.
Помню деревушку Дунапентеле, какой она была двадцать лет назад лачуги, грязное месиво улиц, плохо одетые, изможденные люди. Это была деревня батраков. А вокруг нее, на север, юг, восток и запад, простирались помещичьи пахотные земли, луга, леса. 30 тысяч гектаров, которыми владел один человек!
Теперь тут все новое — добротные дома, клуб, школа, почта, хозяйственные постройки. Все это принадлежит труженикам кооператива «Шаллаи», который из года в год занимает место в ведущем десятке сельскохозяйственных кооперативов Венгрии. Его неделимые фонды составляют 33 миллиона форинтов. Среднегодовой доход каждой семьи превышает 30 тысяч форинтов. Уже свыше 10 лет здесь осуществляется денежная оплата труда.
Председатель кооператива Форкаш с гордостью показывал нам свое хозяйство. Судьба самого Форкаша типична для людей новой Венгрии. Когда-то, в юности, он батрачил тут на помещика. После изгнания фашистов и установления народной власти вступил добровольцем в армию, получил образование, стал кадровым офицером, майором, начальником связи соединения.
Однако земляки его, когда организовывали кооператив, обратились к правительству с просьбой отпустить Форкаша из армии. Просьбу удовлетворили, и майор запаса возглавил молодой кооператив, в короткий срок вывел его в передовые.
Еще моложе, чем «Шаллаи», город, что вырос неподалеку, на берегу Дуная. Назвали его Дунайварошем. Здесь построен гигантский металлургический комбинат, на котором трудятся 12 тысяч человек. Город весь в зелени, чистый, уютный.
Проезжая по этим местам, я с гордостью думал о том, что в этой новой, счастливой жизни есть доля и нашего нелегкого солдатского труда. Нет, не зря эта обновленная земля обильно полита кровью советских воинов и лучших сынов и дочерей Венгрии.
К австрийской границе
— У меня сейчас резервов нет, — ответил он. — Готовлю для Фоменко, у него тяжело.
— Понимаю. Разрешите использовать три танка из корпуса генерала Ахманова.
— Откуда они к тебе попали?
— Стоят около моего командного пункта. Были направлены в разведку, но сбились с маршрута.
— Что сделают три танка, да еще на ночь глядя?
— Ночь лунная, а ребята, видно, лихие. Может, и спроворят — пугнут фрица…
— Ну, попробуйте…
— Благодарю, — и сейчас же по другому телефону Афонину: — Павел Иванович, передай своим, чтобы держались. Направляю тебе танки. Встречай их и вышибай гитлеровцев из траншеи.
— Вот хорошо, — ответил он, даже не спросив второпях, сколько танков.
В это время на командном пункте появился капитан Никитин, ездивший по моему поручению в тыл проведать наших раненых. Он рассказал, что эсэсовские танкисты, прорываясь к Дунаю, разгромили один оказавшийся на их пути госпиталь, давили танками беспомощных людей, зверски убивали врачей и медсестер.
Разговор наш с Никитиным прервал звонок из 5-й дивизии. Афонин доложил, что, как только солдаты услышали шум моторов, по всей обороне понеслось: «Наши танки!» Кто-то подал команду, и враг был выброшен из траншеи.
— Очень хорошо. А танки-то хоть участвовали в контратаке?
— Огнем своих пушек, ну и моральной поддержкой. К траншее они подошли, когда гитлеровцы уже бежали…
Как обычно бывает в трудной боевой обстановке, все средства связи работали очень напряженно. Вызывали артиллерийские наблюдатели, разведчики, комдивы. Позвонил из штаба армии генерал Деревянко:
— Имей, — говорит — в виду, противник теснит 252-ю дивизию Горбачева. Есть ли у тебя связь с корпусом Фоменко?
— Связи нет. Выдвигаю в сторону Вереба противотанковый и общевойсковой резервы.
— Командный пункт Фоменко переместился тоже в Вереб. Устанавливай с ним связь.
— Хорошо. Там есть как раз наша конная разведгруппа, ей подан провод…
Перед тем как прервалась связь с генералом Фоменко, мы передали ему сведения, добытые все теми же конными разведчиками. Они видели вечером пятнадцать танков противника, которые двигались в сторону Вереба. Фоменко ответил, что южнее Вереба стоит в обороне его резервный полк и поэтому беспокоиться нечего.
Никитин воспользовался наступившей паузой и досказал свое сообщение о поездке по госпиталям.
Вручив раненым награды и пожелав им скорейшего излечения, Никитин возвращался на машине. Переправа через Дунай была перегружена перебрасывались боеприпасы и эвакуировались раненые с правого берега на левый. Никитину пришлось остановиться в городе Дунапатай, в доме № 88 по улице, шедшей параллельно Дунаю, названия которой, как и фамилию хозяина этого дома, он не помнит. Хозяин дома с горечью высказался о гибели своего сына под Харьковом. Утром следующего дня шофер доложил капитану Никитину, что машины во дворе нет, на том месте стоит большая копна сена. Оказалось, что хозяин, узнав ночью о появлении каких-то блуждающих групп гитлеровцев, отправил свою жену к соседям, чтобы распространить слух об уходе хозяина, ее мужа, к родным. А сам тем временем заложил ворота дровами, а машину сеном, чем и уберег наших воинов от опасности.
Было уже к полуночи, когда Забелин протянул мне трубку телефона:
— Вас срочно просит телефонист, который тянул линию к Фоменко.
— Докладывает телефонист из Вереба…
— Плохо вас слышу…
— Громче не могу, кругом фашисты…
— А где генерал Фомейко?
— Его тут нет. На улицах полно гитлеровцев, стоят их танки.
— А откуда вы говорите, товарищ?
— Я в каком-то сарае. Наших здесь никого не видать…
— Благодарю за службу, товарищ. Выбирайтесь из села к переезду на железной дороге. Наблюдайте оттуда за противником.
— Слушаюсь. Начинаю выполнять, — ответил телефонист.
По деталям, которые сообщил этот смелый воин, можно было предположить, что штаб 21-го корпуса в Веребе попал под удар танков противника. Дивизия СС «Мертвая голова», развивая прорыв в северо-западном направлении, пыталась выйти, да практически уже и вышла, в наши тылы.
Я сообщил об этом в штаб армии, просил разрешения использовать для контрудара на Вереб 41-ю дивизию Цветкова.
Вскоре я получил «добро». Молодой энергичный наштадив полковник С. Н. Козлов сумел быстро организовать взаимодействие, и два полка 41-й дивизии вместе с танкистами атаковали Вереб и вышибли из села эсэсовцев 4-го танкового корпуса.
Утром позвонил заместитель по политчасти полковник Чиковани.
— Откуда звонишь, Миша? Что нового? — спросил я.
— Из села Вереб. Ужасные вещи здесь творились. Прошу, приезжай сюда. Я уже создал комиссию, чтобы составить официальный акт фашистских злодеяний.
— Еду!..
Картину, которая предстала перед моими глазами, трудно описать. Привожу акт, составленный в тот же день.
«Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт 26 января 1945 г. о факте зверского уничтожения группы раненых бойцов и офицеров Красной Армии немецкими варварами.
После бегства немцев из с. Вереб нами обнаружено в Местной кузнице и около нее 26 трупов бойцов и офицеров Красной Армии, носивших на себе следы самых нечеловеческих пыток и издевательств. Немцы разбивали головы своих жертв молотками на кузнечной наковальне. Головы нескольких замученных бойцов были совершенно раздавлены плоским орудием. Весь пол в кузнице и снег вокруг нее покрыты лужами крови и сгустками человеческого мозга.
Комиссии удалось установить только некоторые имена погибших. Присутствовавшие при осмотре трупов старшина Марфин и рядовой Каверин опознали среди замученных рядового Столбун Якова — ездового роты связи, рядового Мунтян Василия — из трофейной команды и рядового Сузя Германа шофера. Кроме того, опознаны еще рядовые Дашковский Василий, Душкин, Дубина, Иванченко, Красильников, Кныш…»
Жители села Вереб ходили вместе с нами, разыскивая трупы замученных советских воинов.
Спустя двадцать лет после этих событий я получил письмо из Венгрии, из села Вереб. Вот оно:
«…Разрешите мне вспомнить те дни, когда наше село было освобождено от немецко-фашистских полчищ.
В конце января 1945 года, на рассвете, в наше село внезапно ворвались бронетанковые части СС. У них имелось около 35 танков. Фашисты только два дня могли удержаться в Веребе. За это время они убили всех советских солдат, попавших в плен. Их заперли в кузнечную мастерскую и там истязали самыми варварскими способами — жгли раскаленным железом, руки зажимали в тиски, а некоторым вдавливали в тиски и голову. Фашисты настолько озверели, что некоторым воинам зубилом и молотком обрубали на наковальне руки. Тех советских солдат, которые после таких варварских мучений все же оставались живыми, они расстреливали.
На второй день фашисты ушли из села. Вслед за ними вступили советские войска, которые сразу же обнаружили своих замученных соотечественников. Среди них нашли медсестру. Несмотря на то что девушка вся была изожжена каленым железом, она еще жила. Ее срочно увезли.
Население села в память погибших советских воинов поставило памятник в 1945 году, сразу после освобождения Венгрии. Заботу о нем взяли на себя рабочие совхоза и пионерский отряд. Во время национальных праздников сюда возлагают цветы. Вокруг памятника, на месте, где стояла кузница, растут 39 каштанов (по числу замученных воинов), как бы символизируя своей шумящей листвой торжество жизни над смертью.
По окончании войны наше село начало отстраиваться, осваивать отобранные у помещиков земли. Сейчас у нас имеется сильное сельскохозяйственное кооперативное хозяйство, большая часть работ механизирована. Жителей у нас всего тысяча человек. За прошлые годы у нас построено более 60 новых домов, несколько магазинов и школы.
Мы, венгры из Вереба, никогда не забудем о советских солдатах, павших за свободу нашей родины, за нашу свободу.
От имени жителей всего села Вереб
председатель исполкома
Габор Силади».
С тяжелым чувством возвращались мы из Вереба на свой командный пункт в Ловашберень. Говорить ни о чем не хотелось, молчали. Душу сжигала ненависть.
Близ командного пункта я увидел генерал-лейтенанта Фоменко с несколькими офицерами 21-го корпуса. Оказывается, их встретили и привели сюда наши разведчики. Вид у товарищей был измученный, и мы посчитали неуместным заводить разговор о происшедшем. Сам Петр Иванович сказал только, что прошлой ночью фашистские танки ворвались в Вереб, и штаб корпуса не смог организованно отойти от села.
Мы помогли Фоменко связаться с дивизиями. Наладив управление, он выехал на свой новый командный пункт.
О том, насколько угрожающей стала к этому времени обстановка на задунайском плацдарме, насколько близка была цель, поставленная перед ударной танковой группировкой фашистов — деблокировать Будапешт, я узнал много позже, в июне 1945 года…
Под Москвой, в Болшево, сводный полк 3-го Украинского фронта готовился к Параду Победы. Как-то приехал к нам Федор Иванович Толбухин.
За завтраком разговор, естественно, вернулся к недавней войне, к трудным боям у озера Балатон.
— Как обычно, — рассказывал Федор Иванович, — Верховный Главнокомандующий позвонил ночью. Поздоровался и спрашивает:
— Как дела на фронте, товарищ Толбухин?
— Плохо, товарищ Сталин.
— А что случилось?
— Немцы, — говорю, — прорвали фронт и в районе Дунапентеле вышли к Дунаю. Тылы 4-й гвардейской армии под угрозой.
— А ты уходи за Дунай? — полувопросительно предложил Сталин.
Какое-то мгновение Толбухин молчал. Конечно, отойти своевременно за Дунай — значит избегнуть риска окружения. Война ведь все равно идет к концу. Однако это был путь наименьшего сопротивления. Оставить огромный плацдарм между Балатоном и Дунаем, на создание которого затрачено столько сил и средств, выпустить из Будапешта 200-тысячную армию врага, — нет, не такого ответа ждало от 3-го Украинского фронта Верховное Главнокомандование.
— И я ответил, — продолжал Федор Иванович, — плацдарм будем держать до последней крайности, надеемся и на помощь Ставки.
— Так, — сказал Сталин. — Другого ответа от тебя не ждал. Потерпи неделю, а там погоним врага — все будет наше.
Передав нам этот памятный разговор, маршал Толбухин на минуту задумался, потом, растягивая слова, добавил:
— А ведь как хотелось мне сказать: «Слушаюсь, уйти за Дунай!» Легче всего, проще всего… Слушаюсь — и никаких гвоздей…
Ход дальнейших событий между Балатоном и Дунаем подтвердил правильность решения маршала Толбухина, санкционированного Сталиным.
В конце января противник пытался еще наступать перед фронтом нашего корпуса. Так, за один только день 5-я дивизия отразила четыре атаки пехоты и танков врага.
Вскоре значительную часть своих сил гитлеровское командование перебросило с нашего участка под Секешфехервар. Кстати говоря, тотчас установить это помог нам примитивный, на первый взгляд, способ разведки.
В самом деле, представьте себе бойца, который лежит пластом и слушает землю. Ночью всякий звук слышен далеко. Ну и что из этого? Засек он шум моторов, стук топоров — валят лес, движение конного транспорта — Какой вывод? Никакой (или ошибочный!), если разведчик один. Но когда на 30-40-километровом фронте корпуса десятки людей из ночи в ночь так вот прослушивает вражеское расположение, записывают каждое наблюдение в специальный журнал, вкупе складывается некая — в настоящем случае яркая картина. Будучи дополнена данными других видов разведки, она-то и помогала нам определить силы и намерения противника.
Мы тотчас использовали ослабление его обороны и предприняли частную наступательную операцию, продвинулись вперед и вернули Замоль и ряд других пунктов.
Полковник Чиковани одним из первых поехал в Замоль, который мы оставили почти месяц назад. По пути он видел повешенных на телеграфных столбах. Видимо, это были люди из тех наших друзей-венгров, которые еще в годы революции побывали в России. Венгерские фашисты из банды Салаши расправились с ними за то, что они смело разоблачали ложь про Советский Союз и его армию.
С одним из таких товарищей, при обстоятельствах не совсем обычных, довелось встретиться ветерану нашего корпуса, замполиту стрелкового батальона капитану Тарину.
Когда подразделение расположилось на отдых, он решил съездить в расположенный поблизости шахтерский поселок Фелеша-Галла и побеседовать с местными жителями. Ведь они уже на следующий день после изгнания гитлеровцев из поселка возобновили добычу угля. Об этом стоило рассказать бойцам.
Капитан Тарин, сопровождаемый ординарцем, приехал в Фелеша-Галла, нашел шахтеров, разговорился с ними. Нашлись и переводчики.
Вдруг в комнату вбежал ординарец:
— Товарищ капитан, в городе бой! Слышна сильная стрельба…
Они выбежали во двор, вскочили на коней, помчались к городу.
Вот впереди, в сумерках, уже маячат силуэты окраинных строений. До места, где располагался батальон, оставалось еще километра два пути по улицам. У въезда на небольшую площадь Тарин услышал автоматную очередь.
Пришпорил коня, но поздно — застрочил еще и пулемет.
Очнулся капитан на мостовой. Сперва даже не сообразил, что случилось, потом почувствовал тяжесть, придавившую ногу — тело коня. А пулемет все татакал, нащупывая жертву.
Тарин попробовал высвободить ногу. Услышал шаги. Схватил автомат, нажал спуск — не работает. Тогда полез в сумку, вынул две лимонки, метнул. В ответ после взрывов — дикий крик…
Наконец, высвободив ногу, побежал. Впереди — забор. Подпрыгнул, ухватиться не смог — высоко! Обернулся, а совсем рядом — фигуры в касках, с автоматами.
«Хальт!» — крикнул передний и… подавился своим криком. Над головой Тарина из-за забора прогремела автоматная очередь. Фашист упал, остальные бросились врассыпную.
Тарин посмотрел вверх. Какой-то человек показывал вправо, вдоль забора. Там, буквально в трех шагах, была калитка. Человек схватил за руку Тарина, потащил за собой в глубину сада. Оттуда — в проходной двор и переулок. Наконец они выбежали на большую площадь. Только тут капитан рассмотрел своего спасителя. Тяжело дыша, перед ним стоял высокий худой человек в венгерской военной форме.
— Товарищ! Коммунист! — сказал он на ломаном русском языке и ткнул кулаком себя в грудь. — Я был в России. Революция! Ленин! — Он помахал рукой в сторону площади: — Иди туда, там ваши… Прощай, товарищ…
Уже после войны, будучи секретарем Алуштинского горкома партии, Александр Николаевич Тарин пытался разыскать этого товарища. Ему помогали венгерские друзья. Он съездил в Венгрию, в Фелеша-Галла. Однако найти своего спасителя ему не удалось.
Дружба, возникшая в сорок пятом между воинами 20-го гвардейского корпуса и жителями освобожденных нами городов и сел, не прерывается и по сей день. Традиционными стали поездки ветеранов корпуса в Венгрию в дни ее национальных праздников. В одной такой поездке довелось участвовать и мне. Удивительные превращения произошли на венгерской земле за минувшие годы.
Помню деревушку Дунапентеле, какой она была двадцать лет назад лачуги, грязное месиво улиц, плохо одетые, изможденные люди. Это была деревня батраков. А вокруг нее, на север, юг, восток и запад, простирались помещичьи пахотные земли, луга, леса. 30 тысяч гектаров, которыми владел один человек!
Теперь тут все новое — добротные дома, клуб, школа, почта, хозяйственные постройки. Все это принадлежит труженикам кооператива «Шаллаи», который из года в год занимает место в ведущем десятке сельскохозяйственных кооперативов Венгрии. Его неделимые фонды составляют 33 миллиона форинтов. Среднегодовой доход каждой семьи превышает 30 тысяч форинтов. Уже свыше 10 лет здесь осуществляется денежная оплата труда.
Председатель кооператива Форкаш с гордостью показывал нам свое хозяйство. Судьба самого Форкаша типична для людей новой Венгрии. Когда-то, в юности, он батрачил тут на помещика. После изгнания фашистов и установления народной власти вступил добровольцем в армию, получил образование, стал кадровым офицером, майором, начальником связи соединения.
Однако земляки его, когда организовывали кооператив, обратились к правительству с просьбой отпустить Форкаша из армии. Просьбу удовлетворили, и майор запаса возглавил молодой кооператив, в короткий срок вывел его в передовые.
Еще моложе, чем «Шаллаи», город, что вырос неподалеку, на берегу Дуная. Назвали его Дунайварошем. Здесь построен гигантский металлургический комбинат, на котором трудятся 12 тысяч человек. Город весь в зелени, чистый, уютный.
Проезжая по этим местам, я с гордостью думал о том, что в этой новой, счастливой жизни есть доля и нашего нелегкого солдатского труда. Нет, не зря эта обновленная земля обильно полита кровью советских воинов и лучших сынов и дочерей Венгрии.
К австрийской границе
Прорыв врага к Дунаю был локализован. Его третий за месяц контрудар, предпринятый с целью высвободить из окружения будапештскую группировку, не удался. Войска 3-го и 2-го Украинских фронтов создали предпосылки для ответного удара, который и был нанесен в период с 26 января по 6 февраля 1945 года. Гитлеровцы были отброшены от Дуная. Наш корпус значительно улучшил свои позиции, а сосед слева — 21-й корпус — вновь овладел пригородом Секешфехервара, то есть господствующими высотами, о которых я уже писал.
К 1 февраля, когда поступил приказ перейти к обороне, линия фронта корпуса проходила западнее Замоля. Затем ее продолжали боевые порядки других соединений 4-й гвардейской армии — через пригород Секешфехервара к озеру Веленце и дальше, к юго-восточному берегу Балатона.
С этого рубежа наши войска готовились перейти в общее наступление. В это время в районе Будапешта завершилась ликвидация окруженной вражеской группировки. 13 февраля столица Венгрии была полностью освобождена.
В конце февраля узнаем, что командующим 4-й гвардейской армией назначен генерал-лейтенант Н. Д. Захватаев, а генерала армии Г. Ф. Захарова отзывают в Москву. В связи с этим он устроил прощальный обед.
— Кажется, мы ни разу не поругались за эти полтора месяца битвы? шутливо спросил он меня.
— Был случай, — говорю, — попал я под атаку командарма, однако отошел на заранее подготовленные позиции…
— А когда и где?
— Под Секешфехерваром. Нужно мне было по ходу дела переместиться в пригород, пошел туда без средств связи, а вернулся уже вечером. Тогда-то и получил нагоняй.
— Но, говоришь, отбился?
— А как же! Говорю тогда вам: «Пригород-то мы взяли. Отсюда весь Секешфехервар, как на ладони. Завтра и его возьмем».
Георгий Федорович засмеялся:
— Вспомнил! Назавтра и верно — взяли город…
Не могу не отметить одной очень хорошей черты генерала Захарова: умения предвидеть. Бывало, докладываешь ему обстановку, а она — неясная, что-то назревает, а что именно, не разберешь. И никогда Георгий Федорович не осудит тебя второпях. Подробнейшим образом расспросит, скажет несколько слов, что-то предположит, что-то посоветует, смотришь — уже вырисовывается нечто нужное. Эта способность разглядеть в хаосе нагнетаемых событий главное и своевременно нацелить подчиненных помогла 4-й гвардейской армии отразить три танковых контрудара гитлеровцев под Будапештом.
Ни одному из генералов, командовавших 4-й гвардейской армией, не довелось водить ее в бой в столь трудных условиях, как Захарову. Войска под его командованием не пропустили врага к Будапешту. Силы гитлеровцев иссякли, наступательный порыв угас. На фронте установилось относительное затишье.
В это время мы познакомились с новым командующим армией. Генерал-лейтенант Захватаев приехал к нам, на командный пункт, выслушал краткие доклады, попросил подробнее рассказать о противнике.
Это сделал начальник разведотдела штаба корпуса полковник П. Г. Тутукин. Он обратил внимание командарма на характерную деталь: противник обычно держит танковые и моторизованные части в глубине обороны, а сейчас на переднем крае. Например, мотополки дивизий «Мертвая голова» и «Великая Германия». Это свидетельствует о недоверии немцев к венграм, о нежелании венгерских солдат сражаться.
— К такому выводу пришли и армейские разведчики, — согласился генерал-лейтенант Захватаев. — Оборона противника неплохо подготовлена?
— Очень неплохо! В этих районах так много нарытых обеими сторонами траншей, что остается только разумно их приспособить и использовать.
Кстати сказать, там и поныне сохранились старые профили траншей и окопов. Они отчетливо видны, когда проезжаешь по этим местам былых боев.
Никанор Дмитриевич Захватаев расспросил меня о командирах дивизий, о их заместителях и штабных работниках, после чего рассказал о предстоящем наступлении армии.
— Готовьте удар на Секешфехервар, — сказал он. — Взаимодействуя с частями 21-го гвардейского корпуса, перережете коммуникации противника и в первый день, еще до темноты, овладеете Секешфехерваром…
Я заметил, что Секешфехервар мы уже брали в декабре ударом с юга.
— Значит, места знакомые. Письменное распоряжение получите позже, ответил новый командарм.
Накануне наступления Военный совет 3-го Украинского фронта обратился к красноармейцам, сержантам, офицерам и генералам 20-го гвардейского стрелкового корпуса с таким призывом:
«Дорогие товарищи, наши боевые друзья!
Многочисленные вражеские танковые и пехотные атаки разбились о несокрушимую стойкость бойцов нашего фронта и силу нашего могучего оружия.
Не помогли врагу лучшие его танковые дивизии, переброшенные из района Варшавы, с устрашающими и крикливыми названиями „Мертвая голова“ и „Викинг“.
Авантюрная затея прорваться к Будапешту позорно провалилась. Враг понес огромные, потери в живой силе и технике. Он измотан и обескровлен.
В этой беспримерной битве войска фронта, в том числе и вы, воины 20-го гвардейского стрелкового корпуса, показали образцы стойкости и храбрости и не допустили прорыва противника к Будапешту.
Дорогие товарищи!
Настал момент перейти в решительное наступление и уничтожить зарвавшегося врага… Военный Совет фронта уверен, что Вы с честью выполните поставленную задачу…»
Против наших дивизий первого эшелона — 5-й и 80-й — оборонялись моторизованные полки 3-й и 5-й эсэсовских танковых дивизий, то есть до трех тысяч пехоты с артиллерией и минометами. Танковые части врага располагались в резерве, близ Секешфехервара.
Боевые порядки противника и наших войск разделяла балка. Она тянулась на юг, к Секешфехервару, и местами была до полутора километров шириной. Передний край фашистов проходил по высотам, вторая траншея — тоже, а дальше были шоссе и два канала. Местность очень подходящая для обороны.
Однако и в нашем расположении, в удалении 500-1000 метров от переднего края, были хорошие высоты. На них мы развернули сеть наблюдательных пунктов. Прибавьте сюда 600 стволов орудий и минометов, которые мы имели перед наступлением, и вы поймете, почему в грядущий день мы смотрели с оптимизмом.
Однако в день, когда началась новая операция, получившая наименование «Венской», погода выдалась неприятнейшая. С самого утра землю плотно окутал густой туман. Сверху, словно из гигантского распылителя, падала водяная изморось. Видимость была ограниченной, поэтому наступление отодвигалось к полудню. Все мы были раздосадованы. На наблюдательный пункт то и дело звонят: «Как погода?», «Не рассеялся ли туман?», «Как видимость?»
Отвечаю: «Плохая!», «Нет, не рассеялся!», «Никакой видимости!»
А тут еще неприятный случай испортил настроение. Когда мы утром подъезжали к наблюдательному пункту, водитель решил «притереть» машину прямо к ходу сообщения. Вдруг машина под нами вздрогнула, раздался оглушительный взрыв.
— Кажется, опять наехали на мину?
— Так точно, наехали, — отвечает мой водитель. — Мотор поврежден, переднее правое колесо оторвало.
— Третий раз…
— Третий. Везет…
В 13.00, как только видимость улучшилась, наступление началось. Шестьдесят минут воздух и земля содрогались от артподготовки. В заключение проревели «катюши», и гвардейцы ринулись вперед.
Быстро выбили врага из траншей и приблизились к Секешфехервару, захватив десять минометов, восемь пулеметов, два орудия, два бронетранспортера.
Наблюдательный пункт корпуса перенесли в один из захваченных окопчиков. Отсюда хорошо видны наши боевые порядки.
— Смотрите, на нас с тыла пикирует «мессер»! — воскликнул капитан Никитин.
— Не может быть! — сказал я, продолжая наблюдать за работой наших штурмовиков. — Как он мог нас заметить?
— Прямо пикирует, — повторил Никитин и потянул меня за руку на дно окопа.
Едва успели мы лечь на землю, как над нами со свистом пронесся истребитель и, ударившись о землю метрах в восьми от нас, зарылся в песчаный грунт. Видимо, летчик был убит в воздушном бою, «мессер» шел вниз уже неуправляемый.
На подступах к Секешфехервару шли тяжелые бои. Все наши атаки отбивались сильным огнем. Наверное, уже в пятый раз позвонил командующий армией:
— Вторые сутки пошли, а город все еще в руках врага. Когда же возьмем?
К 1 февраля, когда поступил приказ перейти к обороне, линия фронта корпуса проходила западнее Замоля. Затем ее продолжали боевые порядки других соединений 4-й гвардейской армии — через пригород Секешфехервара к озеру Веленце и дальше, к юго-восточному берегу Балатона.
С этого рубежа наши войска готовились перейти в общее наступление. В это время в районе Будапешта завершилась ликвидация окруженной вражеской группировки. 13 февраля столица Венгрии была полностью освобождена.
В конце февраля узнаем, что командующим 4-й гвардейской армией назначен генерал-лейтенант Н. Д. Захватаев, а генерала армии Г. Ф. Захарова отзывают в Москву. В связи с этим он устроил прощальный обед.
— Кажется, мы ни разу не поругались за эти полтора месяца битвы? шутливо спросил он меня.
— Был случай, — говорю, — попал я под атаку командарма, однако отошел на заранее подготовленные позиции…
— А когда и где?
— Под Секешфехерваром. Нужно мне было по ходу дела переместиться в пригород, пошел туда без средств связи, а вернулся уже вечером. Тогда-то и получил нагоняй.
— Но, говоришь, отбился?
— А как же! Говорю тогда вам: «Пригород-то мы взяли. Отсюда весь Секешфехервар, как на ладони. Завтра и его возьмем».
Георгий Федорович засмеялся:
— Вспомнил! Назавтра и верно — взяли город…
Не могу не отметить одной очень хорошей черты генерала Захарова: умения предвидеть. Бывало, докладываешь ему обстановку, а она — неясная, что-то назревает, а что именно, не разберешь. И никогда Георгий Федорович не осудит тебя второпях. Подробнейшим образом расспросит, скажет несколько слов, что-то предположит, что-то посоветует, смотришь — уже вырисовывается нечто нужное. Эта способность разглядеть в хаосе нагнетаемых событий главное и своевременно нацелить подчиненных помогла 4-й гвардейской армии отразить три танковых контрудара гитлеровцев под Будапештом.
Ни одному из генералов, командовавших 4-й гвардейской армией, не довелось водить ее в бой в столь трудных условиях, как Захарову. Войска под его командованием не пропустили врага к Будапешту. Силы гитлеровцев иссякли, наступательный порыв угас. На фронте установилось относительное затишье.
В это время мы познакомились с новым командующим армией. Генерал-лейтенант Захватаев приехал к нам, на командный пункт, выслушал краткие доклады, попросил подробнее рассказать о противнике.
Это сделал начальник разведотдела штаба корпуса полковник П. Г. Тутукин. Он обратил внимание командарма на характерную деталь: противник обычно держит танковые и моторизованные части в глубине обороны, а сейчас на переднем крае. Например, мотополки дивизий «Мертвая голова» и «Великая Германия». Это свидетельствует о недоверии немцев к венграм, о нежелании венгерских солдат сражаться.
— К такому выводу пришли и армейские разведчики, — согласился генерал-лейтенант Захватаев. — Оборона противника неплохо подготовлена?
— Очень неплохо! В этих районах так много нарытых обеими сторонами траншей, что остается только разумно их приспособить и использовать.
Кстати сказать, там и поныне сохранились старые профили траншей и окопов. Они отчетливо видны, когда проезжаешь по этим местам былых боев.
Никанор Дмитриевич Захватаев расспросил меня о командирах дивизий, о их заместителях и штабных работниках, после чего рассказал о предстоящем наступлении армии.
— Готовьте удар на Секешфехервар, — сказал он. — Взаимодействуя с частями 21-го гвардейского корпуса, перережете коммуникации противника и в первый день, еще до темноты, овладеете Секешфехерваром…
Я заметил, что Секешфехервар мы уже брали в декабре ударом с юга.
— Значит, места знакомые. Письменное распоряжение получите позже, ответил новый командарм.
Накануне наступления Военный совет 3-го Украинского фронта обратился к красноармейцам, сержантам, офицерам и генералам 20-го гвардейского стрелкового корпуса с таким призывом:
«Дорогие товарищи, наши боевые друзья!
Многочисленные вражеские танковые и пехотные атаки разбились о несокрушимую стойкость бойцов нашего фронта и силу нашего могучего оружия.
Не помогли врагу лучшие его танковые дивизии, переброшенные из района Варшавы, с устрашающими и крикливыми названиями „Мертвая голова“ и „Викинг“.
Авантюрная затея прорваться к Будапешту позорно провалилась. Враг понес огромные, потери в живой силе и технике. Он измотан и обескровлен.
В этой беспримерной битве войска фронта, в том числе и вы, воины 20-го гвардейского стрелкового корпуса, показали образцы стойкости и храбрости и не допустили прорыва противника к Будапешту.
Дорогие товарищи!
Настал момент перейти в решительное наступление и уничтожить зарвавшегося врага… Военный Совет фронта уверен, что Вы с честью выполните поставленную задачу…»
Против наших дивизий первого эшелона — 5-й и 80-й — оборонялись моторизованные полки 3-й и 5-й эсэсовских танковых дивизий, то есть до трех тысяч пехоты с артиллерией и минометами. Танковые части врага располагались в резерве, близ Секешфехервара.
Боевые порядки противника и наших войск разделяла балка. Она тянулась на юг, к Секешфехервару, и местами была до полутора километров шириной. Передний край фашистов проходил по высотам, вторая траншея — тоже, а дальше были шоссе и два канала. Местность очень подходящая для обороны.
Однако и в нашем расположении, в удалении 500-1000 метров от переднего края, были хорошие высоты. На них мы развернули сеть наблюдательных пунктов. Прибавьте сюда 600 стволов орудий и минометов, которые мы имели перед наступлением, и вы поймете, почему в грядущий день мы смотрели с оптимизмом.
Однако в день, когда началась новая операция, получившая наименование «Венской», погода выдалась неприятнейшая. С самого утра землю плотно окутал густой туман. Сверху, словно из гигантского распылителя, падала водяная изморось. Видимость была ограниченной, поэтому наступление отодвигалось к полудню. Все мы были раздосадованы. На наблюдательный пункт то и дело звонят: «Как погода?», «Не рассеялся ли туман?», «Как видимость?»
Отвечаю: «Плохая!», «Нет, не рассеялся!», «Никакой видимости!»
А тут еще неприятный случай испортил настроение. Когда мы утром подъезжали к наблюдательному пункту, водитель решил «притереть» машину прямо к ходу сообщения. Вдруг машина под нами вздрогнула, раздался оглушительный взрыв.
— Кажется, опять наехали на мину?
— Так точно, наехали, — отвечает мой водитель. — Мотор поврежден, переднее правое колесо оторвало.
— Третий раз…
— Третий. Везет…
В 13.00, как только видимость улучшилась, наступление началось. Шестьдесят минут воздух и земля содрогались от артподготовки. В заключение проревели «катюши», и гвардейцы ринулись вперед.
Быстро выбили врага из траншей и приблизились к Секешфехервару, захватив десять минометов, восемь пулеметов, два орудия, два бронетранспортера.
Наблюдательный пункт корпуса перенесли в один из захваченных окопчиков. Отсюда хорошо видны наши боевые порядки.
— Смотрите, на нас с тыла пикирует «мессер»! — воскликнул капитан Никитин.
— Не может быть! — сказал я, продолжая наблюдать за работой наших штурмовиков. — Как он мог нас заметить?
— Прямо пикирует, — повторил Никитин и потянул меня за руку на дно окопа.
Едва успели мы лечь на землю, как над нами со свистом пронесся истребитель и, ударившись о землю метрах в восьми от нас, зарылся в песчаный грунт. Видимо, летчик был убит в воздушном бою, «мессер» шел вниз уже неуправляемый.
На подступах к Секешфехервару шли тяжелые бои. Все наши атаки отбивались сильным огнем. Наверное, уже в пятый раз позвонил командующий армией:
— Вторые сутки пошли, а город все еще в руках врага. Когда же возьмем?