Оказалось, какой-то проворный наш разведчик успел пообедать в монастыре, и монахи упросили его оставить на память солдатский «прибор».
   Нам показали лабиринты, в которых не скоро разберешься, люки и колодцы, куда бросали неугодных «еретиков».
   Тут же, недалеко от монастыря, стоял памятник русским воинам, погибшим в 1805 году. Местные жители рассказали его историю.
   После сражения под Аустерлицем французы конвоировали через Мельк большую группу пленных русских солдат. На ночь остановились в монастыре. Пленные были заперты в подвале. Дело происходило зимой. Чтобы как-то согреться, солдаты собрали солому и развели на каменном полу костер. Согревшись, они уснули. А утром из пятисот человек проснулось меньше половины. Их удалось спасти. Все остальные умерли, отравившись угарным газом.
   Позднее, уже после поражения Наполеона, над братской могилой был установлен деревянный крест, а в конце прошлого века — красивый памятник. Монахи ухаживали за ним, за что русское правительство наградило их настоятеля орденом.
   В годы гитлеризма памятник пришел в полное запустенье, и наши политработники, в частности майор Кучин, провели большую работу по его реставрации.
   Однако я опять забежал вперед. Сейчас, проезжая через Мельк, я встретил полковника Чиковани, а с ним двух американских лейтенантов. Их самолет связи приземлился к югу от Мелька.
   — Вот прилетели установить личную связь, — сказал Чиковани.
   Мы поздоровались, поздравили друг друга с близкой победой. Я попросил товарищей угостить как следует союзников и отвезти их на командный пункт армии.
   Начальник разведки полковник Тутукин сказал, что недавно направил в тыл группу пленных — из 710-й пехотной дивизии, боевой группы «Мирген» и отдельных батальонов.
   — Что же они говорят? — спросил я его.
   — Радуются, что для них война кончилась. Говорят, что им приказали отступать на запад и сдаваться в плен только англо-американцам.
   — Понятно. А относительно техники?
   — Тот же приказ: технику сдавать англичанам или американцам…
   Между тем наше наступление продолжалось в стремительном темпе. В этот последний день войны почти все работники политотдела корпуса находились в передовых частях. К привычным делам, которыми они занимались, прибавилось еще одно. Чем ближе конец войны, тем осторожнее становились в бою солдаты, особенно ветераны.
   Их легко было понять: кому охота, выйдя живым из четырехлетней боевой страды, споткнуться на самом пороге победы? Однако инстинкт самосохранения не должен был мешать выполнению боевой задачи. Этим и занялись политработники.
   Инструктор политотдела корпуса майор М. К. Гордиенко догнал передовой отряд 7-й дивизии, когда последний вел бой за город Мельк. Отряд, состоявший из дивизиона самоходных орудий, двух рот автоматчиков и саперных подразделений, возглавлял майор И. А. Рапопорт.
   Фашисты взорвали мост через реку, и самоходки остановились. Попытки отыскать брод не увенчались успехом — противник вел сильный пулеметный и орудийный огонь из домов, что на той стороне. Наконец, нашим удалось уничтожить несколько противотанковых пушек и переправиться на противоположный берег реки. Саперы тотчас изъяли взрывчатку, заложенную в теле моста, и принялись за ремонт, а передовой отряд ушел вперед.
   Километров через восемь — опять река и опять мост взорван. Крутые берега не позволяли форсировать ее с ходу. Тут Рапопорт и Гордиенко увидели толпу бегущих навстречу людей. Это были молодые советские ребята, угнанные фашистами на работу в Германию. Перебив охрану, они явились сюда, чтобы чем-нибудь помочь своим.
   — Нам нужны трубы и камни! — сказал им Гордиенко. — Будем делать переправу.
   Через 15–20 минут на дно реки уже легли металлические трубы, на них посыпались камни. А спустя 40 минут передовой отряд уже переправился на другой берег реки. Однако чем больше отрывался отряд от главных сил, тем труднее и опаснее становился его путь. В деревнях и поселках то и дело приходилось объезжать или подрывать противотанковые препятствия, из-за домов и сараев колонну провожали пулеметные и автоматные очереди.
   Близ Кюммельсбаха, на реке Иббс, опять пришлось задержаться. Три тяжелых немецких танка вели огонь из засады, с той стороны реки. Тогда Рапопорт велел привести двух немецких солдат, взятых еще в деревне Кольм, и приказал им идти к «тиграм» и втолковать экипажам, что сопротивление бесполезно. Пленные ушли и вскоре просигналили, что дорога свободна. Экипажи не заставили долго себя уговаривать. Бросив танки, они побежали навстречу американцам — сдаваться.
   Теперь во главе передового отряда шли три «тигра», управляемые нашими механиками-водителями. Видимо, благодаря этой маскировке отряду Рапопорта удавалось какое-то время идти рядом с отступающими частями противника, нагоняя и перегоняя их. Сперва это была венгерская дивизия, потом югославские усташи, подразделения румынских и болгарских фашистов. Разглядев на броне самоходок советских автоматчиков, все эти вояки бросали оружие на дорогу и разбегались по окрестным горам.
   Так передовой отряд забрался в глубокий тыл врага. Радиостанции работали, но связаться со своими, найти их в хаосе эфира не удавалось. Послали трех мотоциклистов — они не вернулись. Оказалось, что немецкая пехотная дивизия, вклинившись между главными силами 7-й дивизии и ее передовым отрядом, ведет сдерживающие бои.
   Между тем отряд буквально затапливали многотысячные толпы отступающих гитлеровцев. Что делать дальше? Организовать круговую оборону, дождаться своих или продолжать движение к Энсу? Среди самоходчиков и автоматчиков пошел разговор, что, дескать, нечего переть на рожон, пускай прет тот, кому не охота домой вернуться.
   Надо было быстро переломить это настроение. Посоветовавшись с Рапопортом и командиром самоходного дивизиона Васильевым, инструктор политотдела Гордиенко собрал коммунистов. Объяснил ситуацию и всю ответственность возложенной на отряд задачи. Коммунисты переговорили с каждым бойцом. В результате приказ Рапопорта двигаться вперед, на Амштеттен, был подкреплен внутренней решимостью всего личного состава.
   Амштеттен и являлся как раз местом сбора немецких частей, отходящих на север, в Чехословакию. Они встретили передовой отряд сильнейшим огнем артиллерии и танков. Однако наших выручила авиация. Около сотни штурмовиков, вызванные Рапопортом, нанесли жесточайший бомбово-ракетный удар по скоплениям фашистских войск.
   Бомбежка еще продолжалась, когда русское «ура» загремело на улицах Амштеттена. Впереди мчались самоходки, подминая орудия, машины, повозки. В городе поднялась неимоверная паника. Тысячи вражеских солдат и офицеров толпами и в одиночку разбегались по окрестностям с криками «Рус! Рус панцер!».
   Отряд Рапопорта, не задерживаясь в городе, продвинулся еще километров на десять. В деревне Хааберг в 18.00 наши встретили передовое подразделение американских войск и продолжали движение до реки Энс.
   Уже поздним вечером офицеры отряда были приглашены на ужин командиром дивизии 20-го американского армейского корпуса генералом Рейнгардтом.
   Так шли дела там, впереди. А в это время к нам, в штаб корпуса, поступило сообщение от командира 7-й дивизии: «Передовой подвижной отряд встретился с разведгруппой 41-го полка 11-й танковой дивизии 3-й американской армии».
   — Где произошла встреча? — спросил я.
   — В районе Амштеттена. Встретились очень хорошо, дружелюбно.
   — Движение дивизии не задерживайте до получения приказа.
   — Я так и делаю. Союзники подходят к Линцу…
   Как доносила наша разведка, разбитые и дезорганизованные войска противника продолжали беспорядочное бегство на запад, бросая массу техники… Через боевые порядки корпуса брели на восток бесконечные колонны пленных.
   Был поздний вечер, когда на командный пункт корпуса в Лоосдорфе позвонил командующий армией. Говорил он медленно, звонко, и хотя мы все ждали и готовились к таким словам, а все же были они неожиданны и новы:
   — Поздравляю, — говорил генерал Захватаев, — твоих гвардейцев и тебя лично с великой победой. Война окончена. Германия безоговорочно капитулировала. Москва приказала с часу ночи 9 мая прекратить все военные действия, остановиться на. достигнутых рубежах. Прими меры к тому, чтобы приказ был выполнен точно и в срок.
   Тотчас же я дал соответствующие указания Забелину, Чиковани и всем начальникам родов войск и служб. Тем временем наши полки подошли к реке Энс, севернее и южнее одноименного города. Ровно в час 9 мая 1945 года наступление, ведение огня и преследование бежавшего врага было прекращено. Над австрийской землей установилась тишина. Наступил первый день мира, кончился 1418-й день Великой Отечественной войны.
   Никто не мог уснуть в эту ночь. Я — тоже. Опять иопять перед мысленным моим взором, как наяву, рисовалась стратегическая карта: Центральная и Восточная Европа, Балканы, стрелы ударов направлены через нашу границу на Киев, Ленинград, Москву. Это Гитлер начал пресловутый «дранг нах Остен», и германские механизированные корпуса вторглись на территорию Советского Союза. И не одни! С ними фашисты и реакционеры всей Европы. Стрелка на северо-западе — финский шюцкор во главе с бывшим полковником русской гвардейской кавалерии, ныне маршалом Маннергеймом. Стрелка на юго-западе венгерские хортисты и румынская «железная гвардия».
   Сейчас эта карта знакома каждому школьнику, изучающему отечественную историю. Мне же впервые довелось познакомиться с ней еще за два года до войны, после возвращения из республиканской Испании. Нет, я не проникал в святая святых германского генерального штаба. Карта была напечатана в книжке, которую я купил в московском киоске. Книжку перевели с английского. Она называлась «Гитлер против СССР». Ее автор Эрнст Генри — блестящий журналист и публицист, не скрывая своих симпатий к стране социализма, писал о будущем нашем столкновении с фашизмом так просто, ясно, убежденно, что ему нельзя было не поверить. Он ничего не придумывал, он оперировал только известными фактами. Ему было известно очень многое, и Генри умел это многое правильно сгруппировать и проанализировать. Сделанные им выводы я не раз вспоминал на войне, а вернувшись домой в сорок пятом, тотчас разыскал и перечитал эту книгу.
   Не все, что предсказывал Эрнст Генри, сбылось. Однако и сегодня (точнее, особенно сегодня, так как мы можем сравнить) она читается с огромным интересом. Поражают и частности и общие положения.
   Например, о предстоящей борьбе за Ленинград, о ленинградцах он писал:
   «…Это люди особого склада; таких людей воспитывают только революции… Всякий, кто попытается напасть на Ленинград, наткнется на провод высокого напряжения.
   Это уже было однажды продемонстрировано в 1919 году…»
   И подтверждено в 1941–1943 годах — можем добавить мы сегодня.
   А вот что писал Эрнст Генри о будущей войне вообще:
   «На грубую, чисто техническую стратегию фашизма социалистическая армия ответит еще более сильным оружием — укреплениями, танками, самолетами, подводными лодками. Морально, однако, она ответит таким гневом, таким взрывом всей внутренней и человеческой энергии высшего социального порядка, таким негодованием, что в языках пламени этого взрыва автоматическая армия агрессоров превратится в груду пепла».
   Далее Генри пишет о первой стадии войны, о бешено рвущихся на восток гитлеровских армиях. На второй стадии вступают в дело потенциальные резервы — экономические, социальные и чисто военные, и, конечно же, резервы духовной стойкости воюющих сторон. Соотношение сил изменилось, что начинает резко сказываться на всем протяжении от Балтийского до Черного моря. После, этого исход борьбы уже предопределен, так как «Гитлер проиграл уже в тот момент, когда он остановился в первый раз».
   А вот как закончил Генри свою книгу: «Мир никогда еще не был свидетелем такого разгрома, какому подвергнутся гитлеровские вооруженные силы…»
   Могу еще добавить, что Эрнст Генри оказался советским человеком, работавшим за границей, — Иваном Федоровичем Леонидовым. Об этом я узнал недавно, когда вручали ему орден Ленина…
   На наш корпус было возложено несение службы вдоль демаркационной линии. Последний наш командный пункт и узел связи (181-й по счету с начала боевых действий корпуса) развернулся в австрийском городе Амштеттене. Отсюда он позже переместился в Мельк.
   Всяческой похвалы заслужили наши связисты, обеспечившие на всем боевом пути корпуса устойчивую работу связи всех ее средств и видов, а стало быть, и надежное управление корпусом.
   В числе связистов много было девушек, которые наравне с мужчинами стойко вынесли все тяжести войны.
   В эти дни мы неоднократно встречались с американцами. Сперва они, в лице командования 20-го армейского корпуса, пригласили старших офицеров нашего корпуса в Линц, на товарищеский ужин. Прошла эта встреча очень хорошо. Все удивлялись, что на завершающем этапе войны встретились именно двадцатые корпуса союзных армий — наш и американский.
   А вскоре генерал Захватаев сообщил мне, что ждет с визитом командующего 3-й американской армией Паттона, и попросил подыскать подходящее место для встречи.
   — Думаю, Никанор Дмитриевич, лучшего места, чем охотничий замок Франца Иосифа, не найдем, — сказал я ему. — Замок полностью сохранился, расположен в стороне от проезжей дороги, на крутом берегу Дуная. Очень красивое место. Стариной веет. Глубокий ров, замшелые башни, цепные мосты.
   — Кто там из наших стоит?
   — Целый батальон. Охраняет реликвии. Там как в музее. В самом замке сейчас никто не живет. А в постройках, что окрест, — весь обслуживающий персонал. Сбежали единицы. Есть и какой-то отпрыск из Габсбургов, принц не принц, а нечто подобное.
   И вот настал день встречи. Погода хорошая, тихо, солнечно. Вдоль главной дороги, идущей из Линца к нам в Мельк, стоят через определенные интервалы рослые гвардейцы, на штыках — красные флажки. А на всех перекрестках — ловкие, стройные девушки-регулировщицы.
   На демаркационной линии встретил Паттона и сопровождал до замка начальник штаба нашего корпуса генерал Забелин.
   Точно в установленное время автокортеж, возглавляемый машинами генерала Паттона и командира 20-го армейского корпуса генерала Валькера, подъехал к главному подъезду замка. Знакомство. Взаимные приветствия, поздравления с победой.
   — Господин Паттон, — говорит генерал Захватаев, — у меня сегодня в гостях и маршал Толбухин. Он вас ждет.
   Командующий армией пригласил гостей следовать в замок, сказав, что маршал уже там и осматривает достопримечательности. А посмотреть там было что. Вот одна из комнат — узкая, длинная, вся уставленная коллекцией кавалерийских седел. Одно седло выделялось золотыми накладками и насечками. Это подарок Николая II, сделанный престарелому императору Францу Иосифу. Затем гости осмотрели коллекцию оружия, потом Федор Иванович Толбухин пригласил Паттона и всех сопровождавших его в парк. Здесь, на обширной поляне, ровным прямоугольником стоял батальон 5-й дивизии. С трибуны хозяева и гости еще раз поздравили друг друга с победой, после чего батальон прошел церемониальным маршем.
   Генерал Паттон попросил у маршала разрешения поближе познакомиться с гвардейцами. Он медленно шел вдоль строя, пристально всматривался в лица воинов, спрашивал почти каждого, за что награжден и где был ранен.
   Вернувшись к трибуне, Паттон поблагодарил Толбухина и сказал:
   — Теперь я понял, почему они победили…
   Огромный зал, где состоялся банкет, был своеобразной родословной императорского дома австрийских Габсбургов. Стены и даже потолок были расписаны портретами «высочайшего» семейства.
   Человек двести — наших и гостей — собралось под этими расписными сводами. Смех, шутки, разноязычный говор.
   — Маршал Толбухин! — громко сказал я. Сопровождаемый Паттоном и Захватаевым, маршал вошел в зал. Сразу же водворилась тишина. Все застыли на своих местах. Федор Иванович жестом пригласил всех к столу. За первым тостом — за победу — последовали другие. Стало шумно. Вдруг маршал Толбухин увидел среди гостей женщину в военной форме. Узнав, что она журналистка, Федор Иванович поднял бокал за здоровье этой представительницы американских женщин на войне… В ходе банкета начался концерт, составленный из лучших номеров фронтовой артистической бригады и нашей армейской самодеятельности. Всеобщий восторг гостей вызвала актриса, исполнившая популярную американскую песенку «Кабачок». Паттон, подойдя быстро к сцене, помог актрисе сойти вниз и, отстегнув со своей куртки медаль, приколол ее к белой кофточке певицы.
   Разъехались мы только вечером. Дорогой водитель Плетнев рассказывал, как американские шоферы и солдаты из охраны буквально обобрали наших ребят, выпрашивая на память звездочки, погоны, пилотки, металлические пуговицы с кителей и гимнастерок.
   Как-то в последних числах мая засиделись у меня товарищи за разговорами до рассвета. Сидим, курим. А за открытым окном тишина, розовеет небо, легонько трепещут листья на кустах.
   Вот он — прекрасный мир без выстрелов и крови, и каждому из нас, уже пожилых мужчин, хочется вступить в эту новую жизнь как-то по-новому. Если бы велась статистика бросивших курить, думаю, верхняя точка ее графического изображения относилась бы к первым послевоенным дням.
   Об этой простой житейской штуке рассуждали и мы, глядя, как валит клубами из окна синий сигаретный дым.
   — Командарм вызывает, — сказал генерал Забелин, передавая мне телефонную трубку.
   — Слушаю, Никанор Дмитриевич, — ответил я Захватаеву.
   — Почему не спишь?
   — Что-то не спится. Никак не привыкнем к тишине.
   — Ну, коль не спишь, приезжай ко мне. Есть новости.
   — Интересные?
   — Приезжай — узнаешь.
   — Кого-нибудь из товарищей взять?
   — Никого.
   — Понятно. Выезжаю.
   Генерал Захватаев встретил меня в саду, возле дома, где он жил. Поздоровались.
   — Вот что, — говорит он, — прими-ка привет Отчизны!
   И с этими словами вручил мне орден Суворова второй степени, крепко пожал руку. Не успел я поблагодарить, как он подал мне другую награду, о которой я уже знал, — орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза.
   — Теперь, — говорит он, — слушай внимательно. Немедленно, прямо отсюда, поедешь в Сомбатхей. Это в Венгрии. Там сосредоточен сводный полк 3-го Украинского фронта. Повезешь его в Москву, будешь возглавлять на Параде Победы.
   — Никанор Дмитриевич…
   — Погоди, дослушай. Маршал Толбухин уже в Москве. А в Сомбатхее явишься к его заместителю, генерал-полковнику Болдину…
   Было уже далеко за полдень, когда Саша Плетнев привез меня в Сомбатхей. На ознакомление с полком времени оставалось немного — чуть более суток. Накоротке заслушал я информацию заместителя по политчасти полковника Шахова и начальника штаба полковника Зверева. Оба они — Герои Советского Союза. С комбатами побеседовал уже в пути. Многие офицеры сводного полка были из состава нашей 4-й гвардейской армии.
   Вечером 29 мая 1945 года эшелоны тронулись от станции Сомбатхей на восток. Мы ехали домой!
   О чем мы думали тогда? Да обо всем, о чем может думать солдат, возвращающийся с победой в родные края.
   Составил я тогда и записку на случай, если придется докладывать о боевых делах корпуса. Путь он прошел в 9 тысяч километров, из них около 2,5 тысячи — с боями.
   В разное время бились мы с 45 дивизиями противника, из которых 14 танковые. Только пленных наши гвардейцы взяли свыше 60 тысяч солдат и офицеров. Захватили танков и самоходок — 229, орудий — свыше 2500, автомашин — 5300, самолетов — 54 и много всякого другого военного имущества.
   Корпус участвовал в освобождении более 2 тысяч населенных пунктов, в том числе Будапешта и Вены. Содействовал освобождению Бухареста. В ходе боев форсировал 20 водных преград, среди которых такие реки, как Днепр, Южный Буг, Днестр и Дунай.
   …Эшелон наш шел в Москву по «зеленой улице», от австрийской границы — через Венгрию, Румынию. За окнами вагона проплывали города. С некоторыми из них нас крепко столкнула война, с другими знакомство было шапочное, на ходу. Теперь они не просто оставались позади, подернутые оседающими клубами паровозного дыма. Нет, они, как и сама война, становились для нас уже прошлым.
   Мы ехали домой, в Союз Советских Социалистических Республик!