Страница:
— Трусы! На кого работаете? — кричал мне в телефонную трубку начальник, в подчинении которого наш корпус находился в самом начале Корсунь-Шевченковской операции.
Но что бы там ни случилось, как бы тебя лично ни обидели, сам ты не имеешь права поддаваться чувствам. Особенно же это опасно в боевой обстановке. Схорони обиду и продолжай выполнять свой долг с холодным рассудком. Тебя, командира, люди должны всегда видеть бодрым, энергичным, деятельным. Появляясь перед ними хмурый и вялый, ты, может, и не нарушаешь устава, но много теряешь в их глазах. Если не умеешь руководить собственными чувствами, как же ты будешь руководить сотнями или тысячами бойцов?
Принять верное решение в обстановке критической, памятуя, что каждый твой поступок, каждое слово должны принести пользу делу, опять-таки помогает внутренняя сдержанность, умение не поддаваться первому порыву.
Об этом мне невольно пришлось напомнить и Микеладзе и его начальнику штаба.
В последних числах июля 1942 года 214-я стрелковая дивизия отошла к Дону, южнее станицы Нижне-Чирской. Прикрываясь одним полком и выдвинутыми на прямую наводку дивизионными пушками, она начала переправляться через реку. Ни справа, ни слева соседей не было. Дивизия четверо суток держалась на западном берегу, одновременно перебрасывая все больше сил в тыл, на восточный берег.
Враг непрерывно атаковал, стремясь сбросить дивизию в Дон, и, чтобы выдержать этот четырехсуточный бой, бойцам и командирам пришлось напрячь все свои физические и моральные силы.
В последний день, когда плацдарм уже насквозь простреливался ружейно-пулеметным огнем противника, командир дивизии увидел близ реки батарею. На вопрос, куда дели замки орудий, ему ответили: «Утопили, чтобы фашисту не достались».
Значит, если утопили замки, то решили бросить здесь и орудия. Это не могло не возмутить командира дивизии. Но дать волю своему возмущению он не имел права. В этой тяжелой обстановке, под обстрелом, когда поблизости не видно материалов, из которых можно связать плоты, спасти орудия может только инициатива самих батарейцев.
Нужно было внушить артиллеристам — он, их комдив, уверен, что они найдут средства переправить орудия. И он спросил:
— Чем будете воевать, когда на наш берег переберетесь? Насколько мне известно, пушка без замка не стреляет.
Молчат.
— Знаете, что такое сейчас для дивизии каждое исправное орудие? — И назвал число действующих орудий и ширину фронта, который придется оборонять на том берегу. И тотчас над строем бойцов поднялась мозолистая ладонь.
— Разрешите сказать?
Вперед выступил красноармеец.
— Мы с земляком волгари, — сказал он. — Раз такое дело, отыщем замки. Место мы приметили.
Через два часа все орудия были с замками. Батарейцы сами разыскали нужные материалы, связали плоты, вкатили на них пушки.
В тот же день, на том же берегу Дона, командир дивизии стал свидетелем другого случая, с другим исходом.
Он натолкнулся на группу красноармейцев, спускавших с обрыва шесть станковых пулеметов. Старшина доложил, что под обрывом бойцы роты строят плотики.
— А где ваш командир?
— Пропал без вести. Ушел искать переправу, когда мы были еще в обороне, и не вернулся.
Командир дивизии подбодрил бойцов, посоветовал дождаться сумерек и тогда переправляться. Каково же было его удивление, когда, уже на «своем» берегу, он встретил командира этой пулеметной роты.
— Где ваши люди? — спросил комдив. — Где техника? Как сюда попали?
— Рота геройски погибла, — ответил тот. — В живых остался я один.
Еще два-три вопроса, и сомнений не осталось — трус, спасая свою шкуру, бросил роту, забыл свой долг, запятнал честь советского командира.
Разговор происходил в присутствии десятков людей — командиров, политработников, солдат, которые смотрели на своего начальника и молча ждали его решения. Они с тяжелыми боями отходили сюда, в донские степи, не имея иногда даже времени достойно похоронить павших товарищей. Но даже в те черные, пыльные дни, когда казалось, что нет уже ни фронта, ни тыла, а есть только остатки полков и дивизий, пробивавшихся на восток среди бронированных лавин с черно-белыми крестами на бортах, эти люди оставались тверды и честно, до конца исполняли свой воинский долг.
И вот среди них завелся трус и предатель, бежавший с поля боя. Они, конечно, уже вынесли ему свой приговор, только ждали, что командир дивизии подтвердит их решение. Так он и сделал. Приговор был приведен и исполнение немедленно.
Не знаю, может быть, цепь ассоциаций, которая увела меня от случая в дивизии генерала Микеладзе к донским берегам, слишком громоздка, но, заканчивая разговор об умении командира всегда и везде принимать верное, нужное для дела решение, хочу повторить: одна из существеннейших составляющих этого умения — холодный, трезвый разум. Руководствоваться только чувствами мы, люди военные, просто не имеем права. Особенно на войне.
День 7 сентября принес нам долгожданный успех, и я откровенно радовался, когда командиры всех четырех дивизий (накануне нам придали еще и 69-ю гвардейскую), докладывая о продвижении, неизменно подчеркивали помощь соседа. 69-я дивизия, например, своим обходным движением внесла замешательство в ряды врага, оборонявшего Батьки. Этим воспользовался генерал Микеладзе, и к одиннадцати утра его части овладели селом.
Однако за левым нашим флангом противник продолжал удерживать Котельву, точнее, меньшую часть из со 3600 дворов. 5-я дивизия и части 21-го корпуса вели там тяжелые бои против 7-й немецкой танковой дивизии. В эти дни противник предпринял ряд сильных контратак. Командир 1-го полка 5-й дивизии подполковник И. Г. Попов вынужден был ввести в бой все резервы. Роту, возглавляемую старшим сержантом Н. Ф. Вороновым — инициативным, смелым и хладнокровным командиром, выросшим до командира роты, он направил во фланг фашистам.
Из Котельвы во вражеский тыл шли две параллельные дороги — одна через Любки, другая через Деревки. Рота Воронова атаковала дорогу, идущую на Любки, и сковала здесь силы противника.
Вот что рассказывал мне Николай Филиппович Воронов.
— Как воюю? Не скрою, порою бывает трудно, — говорил он. — Но ведь не мне одному… Вот подошли мы к Котельве и вдруг попали под сплошной огонь противника. Пули роем летали над нашими головами и прижимали нас к земле. Казалось, сама смерть рассекает воздух. Начали мы ползком уклоняться в сторону из-под обстрела. Удачно…
Дальше он рассказал, как встретились с вражеской бронемашиной, как метким огнем подбили, а затем сожгли ее. Тут-то и поступил приказ взять под свое командование две роты. Эти роты первыми из 5-й дивизии ворвались в Котельву. Бои, разгоревшиеся на восточной окраине Котельвы, вскоре переместились к центру села. Все бойцы горели желанием разгромить врага.
По его словам, в бою за Котельву свою храбрость и умение бить врага проявили очень многие воины. Например, красноармеец Шикунов уничтожил десять гитлеровцев, рядовые Яковлев и Дубов метким огнем подбили вражескую автомашину. Санинструктор Ильин, красноармейцы Тимиров, Хальпердиев, Шайко, Морозов, Степанов и другие показали образец мужества и героизма…
Эти бои для Николая Филипповича были последними, он получил несколько ранений, от которых скончался. Под салют гроб с его телом опускали в могилу в Котельве, а бойцы всего батальона произвели залп по врагу.
Учитывая обстановку, я приказал генералу Микеладзе помочь соседу командиру 5-й дивизии полковнику Калинину. И вот на рассвете стрелковый батальон форсировал Ворсклу, зашел в тыл противнику, оборонявшему Котельву, и выбил его подразделения из селения Деревки. Бой закончился рукопашной схваткой на кладбище. Фашисты потеряли 93 солдата убитыми, танк, более десяти автомашин. Наши потери — один убитый и 26 раненых.
Надеюсь, цифры эти не введут читателя в заблуждение насчет слабости врага вообще и легких над ним побед. Привожу их с единственной целью проиллюстрировать дерзкий маневр батальона. Последствия маневра превзошли все ожидания.
Гитлеровцы, засевшие в Котельве, дрогнули, а когда наши части атаковали их еще и с фронта, они в панике оставили село. 5-я дивизия — ее вновь передали нашему корпусу — погнала их на юг и сумела под проливным дождем, по раскисшим дорогам пройти за день свыше десяти километров.
Вместе с тем приблизительно такое же расстояние — только между Батьками и Опошней — корпусу удалось преодолеть за неделю ожесточенных боев.
Опошня стоит на высотах. Внизу — ровная песчаная долина. Теперь она засажена молодым сосняком, а тогда, в сорок третьем, здесь не было ни деревца, ни кустика. Само село гитлеровцы превратили в сильный опорный пункт, прикрывший дорогу на Полтаву. Лабиринты улиц и массивы садов были сплошь оплетены колючей проволокой, изрыты траншеями. Все каменные здания приспособлены под пулеметные и артиллерийские точки. Танковые засады, мины и фугасы на перекрестках дорог дополняли систему обороны, и вскрыть ее нам помогли местные жители. В их числе был один старик, ветеран еще первой мировой войны. Он скрытно провел группу бойцов 22-го полка в тыл врага, в район кладбища, где располагались три минометные батареи. Эти огневые средства фашистов были уничтожены нашими разведчиками еще до начала наступления. Потом этот старик взял трофейную винтовку и вместе с разведчиками засел в каменном подвале. Они более суток отбивали атаки гитлеровцев, пока не подошли наши войска.
Этот старик не сказал своего имени, но показал дом, где живет. Там его и нашли наши товарищи после боя. Он был убит вместе с женой бомбой, сброшенной фашистским пикирующим бомбардировщиком.
Первой в Опошню — конечную цель наступления — ворвалась 9-я рота 22-го полка. Завязался уличный бой. Враг упорно контратаковал. К наблюдательному пункту лейтенанта-минометчика Семена Иванова, окружая соседнее подразделение, прорвались четыре танка и автоматчики. Юный офицер Семен Иванов принимает решение, и далеко на батарее телефонист слушает и передает его последнюю команду: «Огонь — на меня!»
Совсем недавно, вступая в партию, Иванов писал в своем заявлении: «Высокое звание коммуниста оправдаю в бою». Он оправдал его.
На одной из улиц этого села фашистский пулемет, хорошо укрытый в каменном фундаменте сгоревшего дома, прижал фланкирующим огнем к земле стрелковое подразделение. Красноармеец-сапер Ишканян получил приказ взорвать огневую точку. «Будьте уверены, товарищ командир, — сказал он, уходя, — ваши стрелки пройдут по этой дороге без потерь». Минут через пятнадцать раздался взрыв, и пулемет замолчал. Храбрый сапер погиб, выполняя приказ.
8-я дивизия при содействии с флангов 5-й и 80-й дивизий 15 сентября полностью овладела Опошней (1880 дворов) и, продвигаясь дальше, отбила у врага 3000 местных жителей, согнанных гитлеровцами в лес юго-западнее Опошни для отправки в фашистскую Германию. У избавившихся от этой кабалы радости не было предела. Они просто не находили слов благодарности.
В боях за Опошню хорошо проявили себя солдаты прибывшего недавно пополнения. Среди них было много коммунистов и комсомольцев.
Из этого случая, конечно, нельзя делать далеко идущие выводы, вроде того, что солдат рождается в бою. Во всех иных случаях один такой «рожденный в бою» обходится слишком дорого, слишком большими потерями расплачивается за него вся масса новичков. И дело не только в том, чтобы заранее, еще в тылу, подготовить физически и психологически полноценного бойца. Суворовскую заповедь «Тяжело в учении — легко в бою» в век машинной техники нужно рассматривать гораздо шире. В наше время «тяжело в учении» не одному солдату. Чтобы ему было «легко в бою», народное хозяйство вынуждено расходовать немалые ресурсы.
Поздним вечером 16 сентября началась перегруппировка корпуса на правый фланг армии. В его состав, кроме 5-й и 7-й гвардейских, вошла и 166-я стрелковая дивизия из 27-й армии — та самая, что еще под Ахтыркой первой приняла на себя танковый удар фашистов.
Ровно в полночь, когда эти соединения были на марше, противник открыл сильнейший артиллерийский огонь по всей глубине нашего расположения. На командном пункте непрерывно звонили телефоны: «Что за стрельба?», «Что у вас там творится?» Мы усилили разведку и наблюдение, предполагая, что неприцельная стрельба — просто шумовая маскировка.
Вскоре разведка донесла, что танковые и механизированные части противника, свернувшись в колонны, отходят на юго-запад. Это было закономерным следствием обстановки, сложившейся на всем участке фронта. Мы еще загодя получили приказ подготовить подвижные отряды преследования. Они тотчас вступили в дело и в течение трех суток вели активное преследование, сбивая вражеские арьергарды.
21 сентября на наш командный пункт, только что развернутый в сожженной гитлеровцами деревне, приехали представитель Ставки маршал Г. К. Жуков и командующий армией генерал-лейтенант Г. И. Кулик.
Выслушав мой доклад о том, что противник приостановил отход и пытается задержаться на выгодном рубеже, маршал спросил:
— Твое решение?
— Целесообразнее сузить полосу наступления корпуса, — ответил я, — и прорывать фронт в направлении села Шишаки. Оборона там подготовлена наспех и не выдержит концентрированного удара.
— Сам побывал на местности, комкор?
— Побывал. Она выгодна для наступающих. Маршал утвердил мое решение и дал около двух суток на подготовку.
Нам удалось довольно легко прорвать оборону противника.
Вскоре правое крыло Воронежского фронта вышло к Днепру напротив города Канева. Повысился темп наступления и у нас, в центре. Корпус с ходу, на подручных средствах форсировал реки Псел и Хорол, освободил несколько десятков населенных пунктов.
8-я дивизия полковника Богданова отбила прославленный Гоголем хутор Диканьку и, выполняя приказ командующего армией, повернула свои боевые порядки на девяносто градусов — на Полтаву. Ее 25-й и 22-й полки подступили к городу и вместе с войсками 5-й гвардейской армии готовились к штурму.
Вернувшиеся из Полтавы разведчики сообщили, что команды фашистских факельщиков поджигают и взрывают дома, а саперы заполняют минные колодцы близ Северного вокзала. На аэродроме тракторы таскают огромные плуги, вспахивая летные дорожки. Делается это для того, чтобы помешать советской авиации использовать аэродром. Там же, по всему полю, разложены 500-килограммовые бомбы. Они соединены проводом и подготовлены к взрыву.
Ночное небо над Полтавой озаряли пожары — фашисты торопились уничтожить древний город.
23 сентября, перед рассветом, гигантская дуга советских войск, охватывавшая город с севера и востока, пришла в движение. Грянуло могучее «ура», и десятки батальонов 5-й гвардейской армии, а вместе с ними и батальоны нашей 8-й дивизии ринулись на штурм.
Подразделения «восьмерки» овладели станцией Полтава Северная и прорвались к аэродрому. Взорвать летное поле, издырявить его воронками фашисты не успели. Группа наших автоматчиков во главе с лейтенантом Н. С. Лукиным еще до начала наступления пробралась на аэродром, уничтожила охрану и саперов-подрывников, обезвредила минные колодцы и подготовленные к взрыву авиабомбы.
Полтава пылала огромным костром. Фашисты, готовясь к отступлению, начали ее систематически разрушать еще трое суток назад. Взлетали на воздух целые кварталы и улицы. Бандиты в эсесовской форме охотились за людьми, не щадя ни старого, ни малого. Они расстреляли и сожгли в домах живыми сотни полтавчан.
Гордость города, одно из его красивейших зданий — Исторический музей они превратили в руины, предварительно спалив хранилище с уникальными историческими документами.
Бойцам 8-й дивизии удалось захватить на месте преступления группу эсесовских садистов.
Между тем другие дивизии корпуса продолжали наступать к Днепру.
Кстати, об одном необычном случае. Он произошел в те дни в 1-м полку 5-й дивизии. На подступах к селу Решетиловка противник предпринял сильную контратаку. Танков у нас не было, гитлеровцы это знали. Наверное, они потому-то и опешили так, приостановили контратаку и начали поспешно отступать, когда в их боевые порядки, стреляя из пушки и пулемета, давя огневые точки, ворвался танк. За ним следовали наши пехотинцы. Бой был выигран, 1-й полк продвинулся за ночь на 17–20 километров.
Откуда же взялся этот танк?
Оказалось, его обнаружили на поле боя наши бойцы. Машина была совершенно исправной, с полными баками горючего и комплектом боеприпасов.
Заместитель командира 1-го полка майор С. Е. Сологуб был знаком с устройством танка, умел стрелять из него. Он тут же, на ходу, сформировал экипаж. За механика-водителя сел бывший тракторист и шофер, ординарец уполномоченного особого отдела по имени Николай.
Смелая атака импровизированного экипажа во многом решила исход боя.
Воины в эти дни продемонстрировали большую выносливость — за сутки им приходилось преодолевать с боями по 20–25 километров.
Надо было спешить, ибо фашисты задались целью сделать из Левобережной Украины «зону пустыни». Их специальные команды сжигали дотла города и села, угоняли жителей в Германию, а кого не успевали угнать, уничтожали. Так, в селе Лиман они вырезали всех жителей.
В другом селе нам рассказали, как оккупанты проводили политику «самостийности Украины». Нашлись сперва такие, кто им поверил и пошел за ними — стал полицаем или другой мелкой административной сошкой. Но скоро фашисты показали истинное свое лицо. Однажды самодеятельный сельский хор исполнил гимн националистов. Присутствовавшие на концерте гитлеровцы решили, что в «ортодоксальные» слова гимна певцы вложили свое, «красное» содержание. Весь состав оркестра был сослан на каторжные работы в Германию, а руководители его повешены.
Жители освобожденной территории, чем могли, помогали своей армии. Это мы чувствовали ежедневно и ежечасно. В селе Богачка инструктора политотдела корпуса капитана А. А. Флягина первым делом спросили: «Чем помочь Красной Армии?» «Печеным хлебом», — ответил он и объяснил, что из-за быстрого продвижения мы но успеваем выпекать хлеб. К утру женщины собрали тонну печеного хлеба, много сала, масла, молока. А в селе Галицком все население вышло на строительство сожженного фашистами моста через Суду и в короткий срок восстановило его.
Стремительно продвигаясь вперед, гоня отступающего врага, мы потеряли необходимую осторожность и были за это наказаны. Вражеские диверсанты подкрались к командному пункту 16-го полка и очередью из автомата убили часового. Трех диверсантов схватили, остальным удалось скрыться.
Через несколько дней случилось происшествие уже на командном пункте корпуса. Расположившись в добротном амбаре, мы ужинали, когда услышали какую-то беготню, окрик, выстрел. И тут же в амбар влетели два гитлеровских унтер-офицера с автоматами. Майор В. В. Тригубенко первым из нас выхватил пистолет. Унтеры кинулись в угол амбара и, подняв вверх руки, принялись что-то лопотать.
Выяснилось, что их оставили здесь с диверсионными целями — убивать советских командиров. Весь день они прятались на огородах, под палящим солнцем, а вечером выползли к хатам в поисках воды.
Случай этот не единичный. Террор, убийства советских командиров и политработников из-за угла гитлеровцы пытались ввести в систему. Причем инициаторами грязных дел были не только профессиональные разведчики.
Пойманный осенью 1942 года под Сталинградом, близ нашего переднего края, террорист рассказал, что задание убить командира, комиссара и начальника штаба 214-й стрелковой дивизии он получил от генерал-лейтенанта фон Габлинца — командира противостоящей нам 384-й немецкой пехотной дивизии.
В своих мемуарах бывшие гитлеровские генералы любят порассуждать о «правильном», «рыцарском» стило ведения войны. Читая эти рассуждения, я всегда вспоминаю фон Габлинца. Наверное, в кругу друзей он считался рыцарем не из последних.
Чем ближе подходили мы к Днепру, тем яростнее сопротивлялся враг. В последних числах сентября сильной контратакой ему удалось потеснить передовые подразделения 29-го полка. Противотанковая батарея осталась без пехотного прикрытия. Ее окружило около сотни автоматчиков, и гвардейцы вступили в ближний бой, в ход пошли уже ручные гранаты. Подоспевшие наши стрелки отогнали врага.
Мне не приходилось раньше бывать на Днепре, и когда его голубая лента выплыла на западный обрез очередной топографической карты, мы с полковником Филиновым не утерпели. Свернув на первую попавшуюся полевую дорогу, машина помчалась к леску, за которым мы надеялись увидеть «седой Днипро». Войск наших здесь еще не было. Только близ самого берега встретили разведчиков они вели пленных.
Пробираясь между деревьями, мы спустились к реке. На той стороне было много немцев. Иные из них расположились, как на пляже, — загорали, купались. Видимо, они надежно чувствовали себя за могучей водной преградой.
Прямо-таки досада взяла, что нет под рукой ничего, кроме автомата, не достанешь! Выше нас, скрытый кустарником, кто-то шумно понукал лошадей. Это проезжало мимо полковое орудие на конной тяге. Значит, есть выход! Расчет быстренько развернул пушку и открыл беглый огонь. На том берегу поднялась паника. Хватая брюки и куртки, фашисты кинулись кто куда.
Вечером на наш командный пункт позвонили из штаба армии.
— Чем порадуешь, Николай Иванович? — услышал я очень знакомый голос.
— Зыгин? Алексей Иванович? Какими судьбами?
— Назначен командующим армией вместо генерала Кулика, — ответил он.
Я доложил новому командующему, что 5-я и 7-я дивизии пока только частью сил выходят к Днепру, а 8-я идет во втором эшелоне.
С Алексеем Ивановичем Зыгиным мы были старые знакомые — еще до войны командовали дивизиями в Уральском военном округе, потом вместе воевали на Западном фронте, вместе выходили из окружения под Невелём и Великими Луками. Это был опытный, знающий командир, и я искренне порадовался, что он жив-здоров. Значит, снова вместе будем бить врага. Однако случайности войны повернули все иначе.
Когда на следующий день, побывав у нас в корпусе, генерал Зыгин уезжал, я попросил его не сворачивать с большака. Эта дорога проверена саперами, по ней уже прошли танки и артиллерия. А проселки пока небезопасны.
— Еду в штаб, в Бирки, и никуда больше, — ответил он.
Часа через два позвонил начальник штаба армии, с нескрываемым беспокойством спросил:
— Куда пропал командарм?
— Поехал к себе на КП.
— Он еще не приехал…
Алексей Иванович Зыгин погиб. Как выяснилось, он все-таки свернул с большака на полевую дорогу — намеревался осмотреть высотку, близ села Кирьяковка, намеченную под наблюдательный пункт. Машина подорвалась на двухъярусной мине с очень сильным зарядом.
Похоронили командарма в Полтаве. Недавно я посетил эти места. Был на могиле и у памятника. У села Кирьяковка, на месте гибели, поставлен красивый обелиск. В память о нашем командарме правление Кирьяковского колхоза учредило для лучших тружеников ежегодную денежную премию имени генерала Зыгина.
После гибели Зыгина командующим 4-й гвардейской армией был назначен генерал-лейтенант И. В. Галанин, хладнокровный, очень смелый человек — не только лично, но и в решении оперативных вопросов.
Наши дивизии продолжали продвигаться, но полностью вышли на днепровские берега только к вечеру 29 сентября. Причина задержки отсутствие горючего. Из-за этого артиллерия, автотранспорт и тылы значительно отстали от стрелковых частей. Разрыв достигал ста и более километров. Пришлось срочно мобилизовать местный транспорт и перебрасывать грузы первой необходимости на подводах.
Здесь, на Полтавщине, я неожиданно встретил своего старшего сына. Обрадовала ли меня эта встреча? Даже сейчас, через двадцать с лишним лет, мне трудно ответить коротким «да» или «нет». Попробую объяснить, почему.
Уезжая из Уфы на фронт, я оставил Владилена еще совсем мальчишкой — он перешел в восьмой класс. Потом жена писала, что он поступил учеником на моторосборочный завод. И вот сижу я ранним сентябрьским утром на наблюдательном пункте, посматриваю на часы. Туман уже рассеялся, воздух чист и прозрачен, вот-вот грянет первый залп артподготовки.
Глянул нечаянно назад — что такое? По скату высоты, к наблюдательному пункту идет мой старший сын. В военной форме, в курсантских погонах.
Обнялись, расцеловались.
— Мальчик мой, — говорю, — времени сейчас в обрез. Как у нас дома и как ты сюда попал?
— Дома, — отвечает, — все в порядке. А меня в армию взяли с моторного завода. Четыре месяца побыл в пехотном училище, доучиться не смог. Нас всех отправили на Курскую дугу. Ну, а потом, узнав, что твой корпус поблизости, попросился сюда.
Вот, оказывается, как все просто.
Началась артиллерийская подготовка, бой развивался, и я уже был занят им целиком.
Но вечером проблема «отцов и детей» на войне встала передо мной во весь рост. Знаю, не мне первому, не мне последнему доводилось ее решать. Генерал Раевский на Бородинском поле, когда французы отразили картечным огнем русскую атаку, вышел вперед, взял за руки своих сыновей и, обернувшись к солдатам, крикнул:
— Мы пойдем впереди вас, не отставайте, орлы!
Младший его сын, семнадцатилетний, погиб в этой атаке, но французы были опрокинуты.
Но что бы там ни случилось, как бы тебя лично ни обидели, сам ты не имеешь права поддаваться чувствам. Особенно же это опасно в боевой обстановке. Схорони обиду и продолжай выполнять свой долг с холодным рассудком. Тебя, командира, люди должны всегда видеть бодрым, энергичным, деятельным. Появляясь перед ними хмурый и вялый, ты, может, и не нарушаешь устава, но много теряешь в их глазах. Если не умеешь руководить собственными чувствами, как же ты будешь руководить сотнями или тысячами бойцов?
Принять верное решение в обстановке критической, памятуя, что каждый твой поступок, каждое слово должны принести пользу делу, опять-таки помогает внутренняя сдержанность, умение не поддаваться первому порыву.
Об этом мне невольно пришлось напомнить и Микеладзе и его начальнику штаба.
В последних числах июля 1942 года 214-я стрелковая дивизия отошла к Дону, южнее станицы Нижне-Чирской. Прикрываясь одним полком и выдвинутыми на прямую наводку дивизионными пушками, она начала переправляться через реку. Ни справа, ни слева соседей не было. Дивизия четверо суток держалась на западном берегу, одновременно перебрасывая все больше сил в тыл, на восточный берег.
Враг непрерывно атаковал, стремясь сбросить дивизию в Дон, и, чтобы выдержать этот четырехсуточный бой, бойцам и командирам пришлось напрячь все свои физические и моральные силы.
В последний день, когда плацдарм уже насквозь простреливался ружейно-пулеметным огнем противника, командир дивизии увидел близ реки батарею. На вопрос, куда дели замки орудий, ему ответили: «Утопили, чтобы фашисту не достались».
Значит, если утопили замки, то решили бросить здесь и орудия. Это не могло не возмутить командира дивизии. Но дать волю своему возмущению он не имел права. В этой тяжелой обстановке, под обстрелом, когда поблизости не видно материалов, из которых можно связать плоты, спасти орудия может только инициатива самих батарейцев.
Нужно было внушить артиллеристам — он, их комдив, уверен, что они найдут средства переправить орудия. И он спросил:
— Чем будете воевать, когда на наш берег переберетесь? Насколько мне известно, пушка без замка не стреляет.
Молчат.
— Знаете, что такое сейчас для дивизии каждое исправное орудие? — И назвал число действующих орудий и ширину фронта, который придется оборонять на том берегу. И тотчас над строем бойцов поднялась мозолистая ладонь.
— Разрешите сказать?
Вперед выступил красноармеец.
— Мы с земляком волгари, — сказал он. — Раз такое дело, отыщем замки. Место мы приметили.
Через два часа все орудия были с замками. Батарейцы сами разыскали нужные материалы, связали плоты, вкатили на них пушки.
В тот же день, на том же берегу Дона, командир дивизии стал свидетелем другого случая, с другим исходом.
Он натолкнулся на группу красноармейцев, спускавших с обрыва шесть станковых пулеметов. Старшина доложил, что под обрывом бойцы роты строят плотики.
— А где ваш командир?
— Пропал без вести. Ушел искать переправу, когда мы были еще в обороне, и не вернулся.
Командир дивизии подбодрил бойцов, посоветовал дождаться сумерек и тогда переправляться. Каково же было его удивление, когда, уже на «своем» берегу, он встретил командира этой пулеметной роты.
— Где ваши люди? — спросил комдив. — Где техника? Как сюда попали?
— Рота геройски погибла, — ответил тот. — В живых остался я один.
Еще два-три вопроса, и сомнений не осталось — трус, спасая свою шкуру, бросил роту, забыл свой долг, запятнал честь советского командира.
Разговор происходил в присутствии десятков людей — командиров, политработников, солдат, которые смотрели на своего начальника и молча ждали его решения. Они с тяжелыми боями отходили сюда, в донские степи, не имея иногда даже времени достойно похоронить павших товарищей. Но даже в те черные, пыльные дни, когда казалось, что нет уже ни фронта, ни тыла, а есть только остатки полков и дивизий, пробивавшихся на восток среди бронированных лавин с черно-белыми крестами на бортах, эти люди оставались тверды и честно, до конца исполняли свой воинский долг.
И вот среди них завелся трус и предатель, бежавший с поля боя. Они, конечно, уже вынесли ему свой приговор, только ждали, что командир дивизии подтвердит их решение. Так он и сделал. Приговор был приведен и исполнение немедленно.
Не знаю, может быть, цепь ассоциаций, которая увела меня от случая в дивизии генерала Микеладзе к донским берегам, слишком громоздка, но, заканчивая разговор об умении командира всегда и везде принимать верное, нужное для дела решение, хочу повторить: одна из существеннейших составляющих этого умения — холодный, трезвый разум. Руководствоваться только чувствами мы, люди военные, просто не имеем права. Особенно на войне.
День 7 сентября принес нам долгожданный успех, и я откровенно радовался, когда командиры всех четырех дивизий (накануне нам придали еще и 69-ю гвардейскую), докладывая о продвижении, неизменно подчеркивали помощь соседа. 69-я дивизия, например, своим обходным движением внесла замешательство в ряды врага, оборонявшего Батьки. Этим воспользовался генерал Микеладзе, и к одиннадцати утра его части овладели селом.
Однако за левым нашим флангом противник продолжал удерживать Котельву, точнее, меньшую часть из со 3600 дворов. 5-я дивизия и части 21-го корпуса вели там тяжелые бои против 7-й немецкой танковой дивизии. В эти дни противник предпринял ряд сильных контратак. Командир 1-го полка 5-й дивизии подполковник И. Г. Попов вынужден был ввести в бой все резервы. Роту, возглавляемую старшим сержантом Н. Ф. Вороновым — инициативным, смелым и хладнокровным командиром, выросшим до командира роты, он направил во фланг фашистам.
Из Котельвы во вражеский тыл шли две параллельные дороги — одна через Любки, другая через Деревки. Рота Воронова атаковала дорогу, идущую на Любки, и сковала здесь силы противника.
Вот что рассказывал мне Николай Филиппович Воронов.
— Как воюю? Не скрою, порою бывает трудно, — говорил он. — Но ведь не мне одному… Вот подошли мы к Котельве и вдруг попали под сплошной огонь противника. Пули роем летали над нашими головами и прижимали нас к земле. Казалось, сама смерть рассекает воздух. Начали мы ползком уклоняться в сторону из-под обстрела. Удачно…
Дальше он рассказал, как встретились с вражеской бронемашиной, как метким огнем подбили, а затем сожгли ее. Тут-то и поступил приказ взять под свое командование две роты. Эти роты первыми из 5-й дивизии ворвались в Котельву. Бои, разгоревшиеся на восточной окраине Котельвы, вскоре переместились к центру села. Все бойцы горели желанием разгромить врага.
По его словам, в бою за Котельву свою храбрость и умение бить врага проявили очень многие воины. Например, красноармеец Шикунов уничтожил десять гитлеровцев, рядовые Яковлев и Дубов метким огнем подбили вражескую автомашину. Санинструктор Ильин, красноармейцы Тимиров, Хальпердиев, Шайко, Морозов, Степанов и другие показали образец мужества и героизма…
Эти бои для Николая Филипповича были последними, он получил несколько ранений, от которых скончался. Под салют гроб с его телом опускали в могилу в Котельве, а бойцы всего батальона произвели залп по врагу.
Учитывая обстановку, я приказал генералу Микеладзе помочь соседу командиру 5-й дивизии полковнику Калинину. И вот на рассвете стрелковый батальон форсировал Ворсклу, зашел в тыл противнику, оборонявшему Котельву, и выбил его подразделения из селения Деревки. Бой закончился рукопашной схваткой на кладбище. Фашисты потеряли 93 солдата убитыми, танк, более десяти автомашин. Наши потери — один убитый и 26 раненых.
Надеюсь, цифры эти не введут читателя в заблуждение насчет слабости врага вообще и легких над ним побед. Привожу их с единственной целью проиллюстрировать дерзкий маневр батальона. Последствия маневра превзошли все ожидания.
Гитлеровцы, засевшие в Котельве, дрогнули, а когда наши части атаковали их еще и с фронта, они в панике оставили село. 5-я дивизия — ее вновь передали нашему корпусу — погнала их на юг и сумела под проливным дождем, по раскисшим дорогам пройти за день свыше десяти километров.
Вместе с тем приблизительно такое же расстояние — только между Батьками и Опошней — корпусу удалось преодолеть за неделю ожесточенных боев.
Опошня стоит на высотах. Внизу — ровная песчаная долина. Теперь она засажена молодым сосняком, а тогда, в сорок третьем, здесь не было ни деревца, ни кустика. Само село гитлеровцы превратили в сильный опорный пункт, прикрывший дорогу на Полтаву. Лабиринты улиц и массивы садов были сплошь оплетены колючей проволокой, изрыты траншеями. Все каменные здания приспособлены под пулеметные и артиллерийские точки. Танковые засады, мины и фугасы на перекрестках дорог дополняли систему обороны, и вскрыть ее нам помогли местные жители. В их числе был один старик, ветеран еще первой мировой войны. Он скрытно провел группу бойцов 22-го полка в тыл врага, в район кладбища, где располагались три минометные батареи. Эти огневые средства фашистов были уничтожены нашими разведчиками еще до начала наступления. Потом этот старик взял трофейную винтовку и вместе с разведчиками засел в каменном подвале. Они более суток отбивали атаки гитлеровцев, пока не подошли наши войска.
Этот старик не сказал своего имени, но показал дом, где живет. Там его и нашли наши товарищи после боя. Он был убит вместе с женой бомбой, сброшенной фашистским пикирующим бомбардировщиком.
Первой в Опошню — конечную цель наступления — ворвалась 9-я рота 22-го полка. Завязался уличный бой. Враг упорно контратаковал. К наблюдательному пункту лейтенанта-минометчика Семена Иванова, окружая соседнее подразделение, прорвались четыре танка и автоматчики. Юный офицер Семен Иванов принимает решение, и далеко на батарее телефонист слушает и передает его последнюю команду: «Огонь — на меня!»
Совсем недавно, вступая в партию, Иванов писал в своем заявлении: «Высокое звание коммуниста оправдаю в бою». Он оправдал его.
На одной из улиц этого села фашистский пулемет, хорошо укрытый в каменном фундаменте сгоревшего дома, прижал фланкирующим огнем к земле стрелковое подразделение. Красноармеец-сапер Ишканян получил приказ взорвать огневую точку. «Будьте уверены, товарищ командир, — сказал он, уходя, — ваши стрелки пройдут по этой дороге без потерь». Минут через пятнадцать раздался взрыв, и пулемет замолчал. Храбрый сапер погиб, выполняя приказ.
8-я дивизия при содействии с флангов 5-й и 80-й дивизий 15 сентября полностью овладела Опошней (1880 дворов) и, продвигаясь дальше, отбила у врага 3000 местных жителей, согнанных гитлеровцами в лес юго-западнее Опошни для отправки в фашистскую Германию. У избавившихся от этой кабалы радости не было предела. Они просто не находили слов благодарности.
В боях за Опошню хорошо проявили себя солдаты прибывшего недавно пополнения. Среди них было много коммунистов и комсомольцев.
Из этого случая, конечно, нельзя делать далеко идущие выводы, вроде того, что солдат рождается в бою. Во всех иных случаях один такой «рожденный в бою» обходится слишком дорого, слишком большими потерями расплачивается за него вся масса новичков. И дело не только в том, чтобы заранее, еще в тылу, подготовить физически и психологически полноценного бойца. Суворовскую заповедь «Тяжело в учении — легко в бою» в век машинной техники нужно рассматривать гораздо шире. В наше время «тяжело в учении» не одному солдату. Чтобы ему было «легко в бою», народное хозяйство вынуждено расходовать немалые ресурсы.
Поздним вечером 16 сентября началась перегруппировка корпуса на правый фланг армии. В его состав, кроме 5-й и 7-й гвардейских, вошла и 166-я стрелковая дивизия из 27-й армии — та самая, что еще под Ахтыркой первой приняла на себя танковый удар фашистов.
Ровно в полночь, когда эти соединения были на марше, противник открыл сильнейший артиллерийский огонь по всей глубине нашего расположения. На командном пункте непрерывно звонили телефоны: «Что за стрельба?», «Что у вас там творится?» Мы усилили разведку и наблюдение, предполагая, что неприцельная стрельба — просто шумовая маскировка.
Вскоре разведка донесла, что танковые и механизированные части противника, свернувшись в колонны, отходят на юго-запад. Это было закономерным следствием обстановки, сложившейся на всем участке фронта. Мы еще загодя получили приказ подготовить подвижные отряды преследования. Они тотчас вступили в дело и в течение трех суток вели активное преследование, сбивая вражеские арьергарды.
21 сентября на наш командный пункт, только что развернутый в сожженной гитлеровцами деревне, приехали представитель Ставки маршал Г. К. Жуков и командующий армией генерал-лейтенант Г. И. Кулик.
Выслушав мой доклад о том, что противник приостановил отход и пытается задержаться на выгодном рубеже, маршал спросил:
— Твое решение?
— Целесообразнее сузить полосу наступления корпуса, — ответил я, — и прорывать фронт в направлении села Шишаки. Оборона там подготовлена наспех и не выдержит концентрированного удара.
— Сам побывал на местности, комкор?
— Побывал. Она выгодна для наступающих. Маршал утвердил мое решение и дал около двух суток на подготовку.
Нам удалось довольно легко прорвать оборону противника.
Вскоре правое крыло Воронежского фронта вышло к Днепру напротив города Канева. Повысился темп наступления и у нас, в центре. Корпус с ходу, на подручных средствах форсировал реки Псел и Хорол, освободил несколько десятков населенных пунктов.
8-я дивизия полковника Богданова отбила прославленный Гоголем хутор Диканьку и, выполняя приказ командующего армией, повернула свои боевые порядки на девяносто градусов — на Полтаву. Ее 25-й и 22-й полки подступили к городу и вместе с войсками 5-й гвардейской армии готовились к штурму.
Вернувшиеся из Полтавы разведчики сообщили, что команды фашистских факельщиков поджигают и взрывают дома, а саперы заполняют минные колодцы близ Северного вокзала. На аэродроме тракторы таскают огромные плуги, вспахивая летные дорожки. Делается это для того, чтобы помешать советской авиации использовать аэродром. Там же, по всему полю, разложены 500-килограммовые бомбы. Они соединены проводом и подготовлены к взрыву.
Ночное небо над Полтавой озаряли пожары — фашисты торопились уничтожить древний город.
23 сентября, перед рассветом, гигантская дуга советских войск, охватывавшая город с севера и востока, пришла в движение. Грянуло могучее «ура», и десятки батальонов 5-й гвардейской армии, а вместе с ними и батальоны нашей 8-й дивизии ринулись на штурм.
Подразделения «восьмерки» овладели станцией Полтава Северная и прорвались к аэродрому. Взорвать летное поле, издырявить его воронками фашисты не успели. Группа наших автоматчиков во главе с лейтенантом Н. С. Лукиным еще до начала наступления пробралась на аэродром, уничтожила охрану и саперов-подрывников, обезвредила минные колодцы и подготовленные к взрыву авиабомбы.
Полтава пылала огромным костром. Фашисты, готовясь к отступлению, начали ее систематически разрушать еще трое суток назад. Взлетали на воздух целые кварталы и улицы. Бандиты в эсесовской форме охотились за людьми, не щадя ни старого, ни малого. Они расстреляли и сожгли в домах живыми сотни полтавчан.
Гордость города, одно из его красивейших зданий — Исторический музей они превратили в руины, предварительно спалив хранилище с уникальными историческими документами.
Бойцам 8-й дивизии удалось захватить на месте преступления группу эсесовских садистов.
Между тем другие дивизии корпуса продолжали наступать к Днепру.
Кстати, об одном необычном случае. Он произошел в те дни в 1-м полку 5-й дивизии. На подступах к селу Решетиловка противник предпринял сильную контратаку. Танков у нас не было, гитлеровцы это знали. Наверное, они потому-то и опешили так, приостановили контратаку и начали поспешно отступать, когда в их боевые порядки, стреляя из пушки и пулемета, давя огневые точки, ворвался танк. За ним следовали наши пехотинцы. Бой был выигран, 1-й полк продвинулся за ночь на 17–20 километров.
Откуда же взялся этот танк?
Оказалось, его обнаружили на поле боя наши бойцы. Машина была совершенно исправной, с полными баками горючего и комплектом боеприпасов.
Заместитель командира 1-го полка майор С. Е. Сологуб был знаком с устройством танка, умел стрелять из него. Он тут же, на ходу, сформировал экипаж. За механика-водителя сел бывший тракторист и шофер, ординарец уполномоченного особого отдела по имени Николай.
Смелая атака импровизированного экипажа во многом решила исход боя.
Воины в эти дни продемонстрировали большую выносливость — за сутки им приходилось преодолевать с боями по 20–25 километров.
Надо было спешить, ибо фашисты задались целью сделать из Левобережной Украины «зону пустыни». Их специальные команды сжигали дотла города и села, угоняли жителей в Германию, а кого не успевали угнать, уничтожали. Так, в селе Лиман они вырезали всех жителей.
В другом селе нам рассказали, как оккупанты проводили политику «самостийности Украины». Нашлись сперва такие, кто им поверил и пошел за ними — стал полицаем или другой мелкой административной сошкой. Но скоро фашисты показали истинное свое лицо. Однажды самодеятельный сельский хор исполнил гимн националистов. Присутствовавшие на концерте гитлеровцы решили, что в «ортодоксальные» слова гимна певцы вложили свое, «красное» содержание. Весь состав оркестра был сослан на каторжные работы в Германию, а руководители его повешены.
Жители освобожденной территории, чем могли, помогали своей армии. Это мы чувствовали ежедневно и ежечасно. В селе Богачка инструктора политотдела корпуса капитана А. А. Флягина первым делом спросили: «Чем помочь Красной Армии?» «Печеным хлебом», — ответил он и объяснил, что из-за быстрого продвижения мы но успеваем выпекать хлеб. К утру женщины собрали тонну печеного хлеба, много сала, масла, молока. А в селе Галицком все население вышло на строительство сожженного фашистами моста через Суду и в короткий срок восстановило его.
Стремительно продвигаясь вперед, гоня отступающего врага, мы потеряли необходимую осторожность и были за это наказаны. Вражеские диверсанты подкрались к командному пункту 16-го полка и очередью из автомата убили часового. Трех диверсантов схватили, остальным удалось скрыться.
Через несколько дней случилось происшествие уже на командном пункте корпуса. Расположившись в добротном амбаре, мы ужинали, когда услышали какую-то беготню, окрик, выстрел. И тут же в амбар влетели два гитлеровских унтер-офицера с автоматами. Майор В. В. Тригубенко первым из нас выхватил пистолет. Унтеры кинулись в угол амбара и, подняв вверх руки, принялись что-то лопотать.
Выяснилось, что их оставили здесь с диверсионными целями — убивать советских командиров. Весь день они прятались на огородах, под палящим солнцем, а вечером выползли к хатам в поисках воды.
Случай этот не единичный. Террор, убийства советских командиров и политработников из-за угла гитлеровцы пытались ввести в систему. Причем инициаторами грязных дел были не только профессиональные разведчики.
Пойманный осенью 1942 года под Сталинградом, близ нашего переднего края, террорист рассказал, что задание убить командира, комиссара и начальника штаба 214-й стрелковой дивизии он получил от генерал-лейтенанта фон Габлинца — командира противостоящей нам 384-й немецкой пехотной дивизии.
В своих мемуарах бывшие гитлеровские генералы любят порассуждать о «правильном», «рыцарском» стило ведения войны. Читая эти рассуждения, я всегда вспоминаю фон Габлинца. Наверное, в кругу друзей он считался рыцарем не из последних.
Чем ближе подходили мы к Днепру, тем яростнее сопротивлялся враг. В последних числах сентября сильной контратакой ему удалось потеснить передовые подразделения 29-го полка. Противотанковая батарея осталась без пехотного прикрытия. Ее окружило около сотни автоматчиков, и гвардейцы вступили в ближний бой, в ход пошли уже ручные гранаты. Подоспевшие наши стрелки отогнали врага.
Мне не приходилось раньше бывать на Днепре, и когда его голубая лента выплыла на западный обрез очередной топографической карты, мы с полковником Филиновым не утерпели. Свернув на первую попавшуюся полевую дорогу, машина помчалась к леску, за которым мы надеялись увидеть «седой Днипро». Войск наших здесь еще не было. Только близ самого берега встретили разведчиков они вели пленных.
Пробираясь между деревьями, мы спустились к реке. На той стороне было много немцев. Иные из них расположились, как на пляже, — загорали, купались. Видимо, они надежно чувствовали себя за могучей водной преградой.
Прямо-таки досада взяла, что нет под рукой ничего, кроме автомата, не достанешь! Выше нас, скрытый кустарником, кто-то шумно понукал лошадей. Это проезжало мимо полковое орудие на конной тяге. Значит, есть выход! Расчет быстренько развернул пушку и открыл беглый огонь. На том берегу поднялась паника. Хватая брюки и куртки, фашисты кинулись кто куда.
Вечером на наш командный пункт позвонили из штаба армии.
— Чем порадуешь, Николай Иванович? — услышал я очень знакомый голос.
— Зыгин? Алексей Иванович? Какими судьбами?
— Назначен командующим армией вместо генерала Кулика, — ответил он.
Я доложил новому командующему, что 5-я и 7-я дивизии пока только частью сил выходят к Днепру, а 8-я идет во втором эшелоне.
С Алексеем Ивановичем Зыгиным мы были старые знакомые — еще до войны командовали дивизиями в Уральском военном округе, потом вместе воевали на Западном фронте, вместе выходили из окружения под Невелём и Великими Луками. Это был опытный, знающий командир, и я искренне порадовался, что он жив-здоров. Значит, снова вместе будем бить врага. Однако случайности войны повернули все иначе.
Когда на следующий день, побывав у нас в корпусе, генерал Зыгин уезжал, я попросил его не сворачивать с большака. Эта дорога проверена саперами, по ней уже прошли танки и артиллерия. А проселки пока небезопасны.
— Еду в штаб, в Бирки, и никуда больше, — ответил он.
Часа через два позвонил начальник штаба армии, с нескрываемым беспокойством спросил:
— Куда пропал командарм?
— Поехал к себе на КП.
— Он еще не приехал…
Алексей Иванович Зыгин погиб. Как выяснилось, он все-таки свернул с большака на полевую дорогу — намеревался осмотреть высотку, близ села Кирьяковка, намеченную под наблюдательный пункт. Машина подорвалась на двухъярусной мине с очень сильным зарядом.
Похоронили командарма в Полтаве. Недавно я посетил эти места. Был на могиле и у памятника. У села Кирьяковка, на месте гибели, поставлен красивый обелиск. В память о нашем командарме правление Кирьяковского колхоза учредило для лучших тружеников ежегодную денежную премию имени генерала Зыгина.
После гибели Зыгина командующим 4-й гвардейской армией был назначен генерал-лейтенант И. В. Галанин, хладнокровный, очень смелый человек — не только лично, но и в решении оперативных вопросов.
Наши дивизии продолжали продвигаться, но полностью вышли на днепровские берега только к вечеру 29 сентября. Причина задержки отсутствие горючего. Из-за этого артиллерия, автотранспорт и тылы значительно отстали от стрелковых частей. Разрыв достигал ста и более километров. Пришлось срочно мобилизовать местный транспорт и перебрасывать грузы первой необходимости на подводах.
Здесь, на Полтавщине, я неожиданно встретил своего старшего сына. Обрадовала ли меня эта встреча? Даже сейчас, через двадцать с лишним лет, мне трудно ответить коротким «да» или «нет». Попробую объяснить, почему.
Уезжая из Уфы на фронт, я оставил Владилена еще совсем мальчишкой — он перешел в восьмой класс. Потом жена писала, что он поступил учеником на моторосборочный завод. И вот сижу я ранним сентябрьским утром на наблюдательном пункте, посматриваю на часы. Туман уже рассеялся, воздух чист и прозрачен, вот-вот грянет первый залп артподготовки.
Глянул нечаянно назад — что такое? По скату высоты, к наблюдательному пункту идет мой старший сын. В военной форме, в курсантских погонах.
Обнялись, расцеловались.
— Мальчик мой, — говорю, — времени сейчас в обрез. Как у нас дома и как ты сюда попал?
— Дома, — отвечает, — все в порядке. А меня в армию взяли с моторного завода. Четыре месяца побыл в пехотном училище, доучиться не смог. Нас всех отправили на Курскую дугу. Ну, а потом, узнав, что твой корпус поблизости, попросился сюда.
Вот, оказывается, как все просто.
Началась артиллерийская подготовка, бой развивался, и я уже был занят им целиком.
Но вечером проблема «отцов и детей» на войне встала передо мной во весь рост. Знаю, не мне первому, не мне последнему доводилось ее решать. Генерал Раевский на Бородинском поле, когда французы отразили картечным огнем русскую атаку, вышел вперед, взял за руки своих сыновей и, обернувшись к солдатам, крикнул:
— Мы пойдем впереди вас, не отставайте, орлы!
Младший его сын, семнадцатилетний, погиб в этой атаке, но французы были опрокинуты.