Страница:
Набрав в грудь побольше воздуха, она сказала:
— Не могли бы вы объяснить мне, сир, почему Родерик живет в Париже?
— Охотно. Он является сильнейшим и самым надежным звеном в цепи, по которой ко мне стекаются разведывательные данные.
— К вам?
— Так было заведено изначально и так продолжается до сих пор, хотя в последнее время у него появились личные причины вмешиваться в дела европейских дворов.
— Но если это так, значит, он приехал в Париж не из-за ссоры с вами?
— Ссоры? Нет, мы не ссорились, хотя это не означает, что между нами царит мир и согласие.
Мара надолго задумалась, но в конце концов спросила:
— Могу я узнать, с какой целью вы собираете разведывательные сведения в Париже?
Рольф бросил на нее оценивающий взгляд, словно решая для себя, стоит ли ей отвечать, но решение принял быстро.
— Волнения в любой из европейских стран влияют на спокойствие и прочность правящего режима во всех остальных странах континента. Желательно знать заранее, где ослабли пружины.
— Но вы же не станете… вмешиваться, чтобы укрепить или ослабить эти пружины?
Он поднял бровь и тихо спросил:
— А почему бы и нет?
— Но в таком случае вам должно быть известно, что делает здесь Родерик. У вас, видимо, есть и другие источники, иначе вы не узнали бы обо мне и вас бы сейчас здесь не было. Но тогда почему вы так на него сердитесь?
Вместо ответа на вопрос он сказал:
— Вы просто ангельски добры, если проявляете заботу о нем при сложившихся обстоятельствах.
— Дело не в доброте. — Мара отвернулась и стала смотреть на улицу.
— Прекрасно сказано. Вы очень умны. Возможно, я вел себя как дурак, но я действовал из лучших побуждений.
— Что?
На лице короля появилось отсутствующее выражение. Он ничего не ответил.
Погода испортилась, вновь затянул холодный дождь. Пронизывающая до костей сырость держалась несколько недель. В длинной галерее слышался беспрерывный звон клинков: это гвардия таким образом разгоняла скуку. Королева Анжелина в лучших традициях коронованных особ начала ткать гобелен — охотничью сцену с всадниками и цыганским табором на заднем плане. Она долгими часами просиживала за работой в своем частном салоне в королевских апартаментах. Иногда ей помогала Мара, взяв на колени второй конец громадного полотна. Джулиана тоже иногда бралась за иголку, но ей не хватало усидчивости.
Однажды угрюмым серым утром Мара по пути в королевские апартаменты остановилась, заслышав звон шпаг в длинной галерее. В этой сшибке было что-то непривычное: удары раздавались слишком редко и звучали неуверенно. Она знала, что Михала и Этторе нет дома: Родерик отослал их с каким-то поручением, а близнецы нашли для себя новое развлечение: наперегонки ухаживали за ее горничной Лилой. Другие гвардейцы тоже разошлись кто куда. Она повернула и направилась в галерею — посмотреть, в чем там дело.
В двойных дверях, ведущих в галерею, она замерла: уж больно непривычное зрелище открылось ее взору. В длинном, вытянутом помещении никого не было, кроме Труди и Джулианы. Дева-воительница и принцесса мерились силами на шпагах, на остриях которых на сей раз красовались защитные колпачки.
Труди, как обычно, была в брюках и рубашке. Джулиана надела свободную блузу поверх старой юбки от костюма для верховой езды, которую она подоткнула спереди, чтобы свободнее было двигаться. Сестра Родерика вскинула взгляд и заметила Мару.
— Входи, присоединяйся к нам бога ради. Труди твердо вознамерилась научить кого-нибудь фехтованию, а у меня уже рука онемела!
— Каждый должен уметь защищаться, — парировала Труди.
Царапина у нее на лице зажила, не оставив шрама. Она по-прежнему носила военную форму и принимала приказы от Родерика наравне с другими гвардейцами, но ее прическа в последнее время стала более кокетливой — с локонами на висках.
— Да, я знаю. Особенно это необходимо принцессе в нынешние тревожные времена.
Джулиана опустила острие шпаги на пол, эфес прислонила к бедру и отерла пот со лба подолом юбки.
— Любая женщина должна уметь защитить себя.
— Но я устала! — пожаловалась Джулиана. — Мне кажется, легче было бы просто сдаться на милость победителя.
— Это было бы трусостью. А сдаться на милость толпы было бы просто опасно.
— Ладно, не буду сдаваться, но я требую подкрепления. Мара, прошу тебя!
— У меня есть еще одна шпага, — сказала Труди, просветлев лицом. — Мы будем женщинами-мушкетерами.
Так начались их занятия. Они происходили по утрам, когда длинная галерея была пуста, так как ни Джулиана, ни Мара не ощущали желания выслушивать замечания и советы мужчин, а уж тем более становиться предметом наглядной демонстрации приемов фехтования.
Занятия включали не только фехтование, но и приемы рукопашной борьбы, владение ножом в ближнем бою и его метание, а также стрельбу из пистолета. Для упражнений в стрельбе они выезжали на окраину города, отвечая всем, кто спрашивал, что едут на склад шелков.
Иногда Анжелина приходила посмотреть и подбодрить их, но твердо отклоняла все приглашения присоединиться к урокам. Мара и Джулиана поначалу тоже сомневались в мудрости принятого решения: их мышцы, как будто навек сведенные судорогой, болели, горели, ныли, заставляя их поминутно морщиться. Но со временем боль прошла, они окрепли и овладели различными приемами боя. По мере того как их тела становились все более сильными и гибкими, росла и их уверенность в себе. Они, конечно, понимали, что не стали неуязвимыми, но все-таки приятно было сознавать, что они могут постоять за себя.
Примерно через неделю после начала занятий Мара вдруг проснулась среди ночи. Она лежала, прислушиваясь, не понимая, что ее разбудило. Наконец до нее донесся приглушенный шум голосов из прихожей, ведущей на служебную лестницу. Она выскользнула из постели, подхватила свою шпагу и направилась к открытым дверям гардеробной. В противоположном конце этой маленькой комнаты находилась дверь в прихожую. Мара пересекла гардеробную и положила ладонь на ручку двери.
По другую сторону тяжелой дубовой двери слышался голос короля Рольфа — тягучий и сладкий, как патока, но полный едкой иронии. Не успел он закончить свою речь, как вступил голос Родерика, столь же напевный, хотя и полный еле сдерживаемого бешенства.
Слов она разобрать не могла. Это было невыносимо — стоять в темноте и не знать, что происходит. Казалось, Рольф запрещает сыну входить в ее апартаменты, но почему и как ему это удается, она не могла сказать. Но не успела она решиться открыть дверь и выяснить, что происходит, как вновь раздался голос короля. Похоже, он отчеканил какой-то ультиматум. Родерик ответил, и голоса стали удаляться.
Неужели Родерик собирался проникнуть в ее спальню?
Ощутив слабость при мысли об этом, Мара прижалась лбом к двери. Но еще больше ее встревожил следующий вопрос, вдруг пришедший на ум: сколько раз он уже предпринимал подобные попытки, оказавшиеся столь же безуспешными?
Она бы его все равно не впустила. Или впустила бы? Удивительная вещь — желание, разрушитель воли и морали. За последнее время она столько нового узнала о потребностях собственного тела, что уже не могла сказать с уверенностью, как поступила бы в том или ином случае.
Мара чувствовала себя в безопасности. Воля короля надежно защищала ее. И в то же время все ее инстинкты были настороже.
Зачем? Зачем он вмешивается? Неужели Родерик говорил правду? Неужели отец принца считает своего сына недостойным и поэтому оберегает ее? А может, это Анжелина его попросила, движимая материнской заботой о своей крестнице? Скорее всего так. Положение Мары в доме оказалось двусмысленным донельзя: как крестницу ее нельзя было выставить за дверь, но, с другой стороны, король и королева, вероятно, видели в ней авантюристку, по вине которой их сын оказался замешанным в политическом и светском скандале, и старались всеми силами помешать их дальнейшему сближению.
Она была твердо уверена только в одном: о простом соблюдении приличий речи не было. Иначе Рольф не стал бы препятствовать их браку.
Сколько Мара ни ломала голову, ни одно объяснение ее не устраивало. У нее было такое чувство, что от нее что-то скрывают. Вряд ли это какой-то пустяк: и сам Родерик, и его отец были слишком склонны к коварству и интригам, они не стали бы затевать столь сложную игру из-за пустяков.
Мара не спала до самого утра, обдумывая загадку, но ответа так и не нашла.
Остальные обитатели дома занимались своими делами как всегда, не изводя себя сложными вопросами. На следующий вечер, перед тем как переодеться к ужину, Мара решила принять горячую ванну, чтобы успокоить ноющие мышцы. Она позвонила в колокольчик, вызывая Лилу, и принялась распускать волосы.
Горничная долго не отзывалась на звонок, а когда наконец появилась, задержалась за дверями гардеробной. Мара слышала, как она тихонько хихикает и что-то бормочет шепотом. Ее перебивали глубокие басовитые голоса. Мара сразу догадалась, что это Жак и Жорж.
Дверь гардеробной открывалась вовнутрь. Лила протиснулась в комнату, тут же обернулась и заговорила сквозь оставленную в двери щелку:
— Нет-нет, не сейчас. Мне работать надо. Позже, я обещаю!
Решительно вытолкав неугомонных близнецов за порог, она захлопнула дверь, обернулась и увидела Мару, стоявшую в дверях спальни.
— Извините меня, мадемуазель, — Лила торопливо присела в реверансе, — эти бесстыдники совсем совесть потеряли.
Мара улыбнулась своей раскрасневшейся от волнения горничной.
— И который же из них тебе больше нравится?
— Не могу сказать. Оба красавцы.
— Среди них трудно выбирать, это верно.
— Ой да, очень трудно! Вот я и решила взять обоих.
— Обоих?
— Это же двойное удовольствие, так?
— Полагаю, да, — неуверенно согласилась Мара.
— Думаете, это нечестно? Может, так оно и было бы, если бы я выбирала жениха, но уж я-то знаю, о свадьбе и речи нет. Когда-нибудь они женятся на благородных дамах, каждый выберет свою, непохожую на избранницу другого. А пока они только забавляются: то тут свое ухватят, то там. Вот и я туда же.
— Смотри, как бы тебе при этом не пострадать.
— Спасибо вам за заботу, я постараюсь, — ответила Лила. Ее черные глаза светились плутовством и мудростью не по годам. — Но за радости иногда приходится платить болью.
Против этого Маре нечего было возразить. Ее лицо вытянулось, она отвернулась.
Лила подошла и робко коснулась ее локтя.
— Что вы загрустили, мадемуазель? Это вы из-за принца? Не стоит! Думаете, почему он за вами больше не посылает? Потому что не может!
Мара резко повернулась к ней.
— Что ты такое говоришь?
— Этот противный старик, Сарус, велел слугам не передавать вам приглашений от принца, а не то он их всех поувольняет. Он говорит, что это приказ короля.
— Весьма предусмотрительный человек — король Рольф.
— Это вы верно сказали, мадемуазель.
В груди Мары боролись противоречивые чувства. Она сердилась на короля за вмешательство, но в то же время ощущала необъяснимое облегчение, чуть ли не благодарность. Если бы не запрет на близость с Родериком, она могла бы превратиться в обычную наложницу, куртизанку, даму полусвета. Именно в этом направлении толкали Мару ее собственные желания.
И все же, лежа одна в постели долгими бессонными ночами в холодной спальне с остывающим камином, она не чувствовала благодарности.
К середине февраля в воздухе опять потеплело, запахло весной. Как-то раз за завтраком бабушка Элен упомянула, что Мара еще не бывала в Версале. Родерик и его гвардия немедленно ухватились за эти слова, радуясь любому предлогу для вылазки из дому, и начали готовиться к поездке в обиталище королей, которое некогда славилось своей роскошью и стало предметом многочисленных подражаний. Увы, его великолепные дворцы были лишены своего убранства, разграблены и разгромлены во время революции. В самом начале своего правления Луи Филипп приступил к реставрации дворцов и парков, превратил Версаль в музей, посвященный славе Франции. Многие бесценные предметы старины и произведения искусства были возвращены на свое законное место, и теперь на сказочный город вновь стоило посмотреть.
Они решили отправиться в Версаль на целый день. Выехали рано, в одной карете разместились Анжелина и бабушка Элен, в другой — Джулиана и Мара. Версаль располагался в двенадцати милях от Парижа, и это расстояние следовало преодолеть как можно скорее, чтобы осталось время все посмотреть. Две кареты решили взять, чтобы не мять туалеты дам и предоставить представительницам разных поколений возможность свободно болтать о своем.
Проехав через весь город к площади Согласия, они спустились по Елисейским Полям к Триумфальной арке и выехали из Парижа через ворота Дофина, потом пересекли Булонский лес, заросший каштанами, акациями и платанами, пришедшими на смену древним дубам, которые были безжалостно вырублены русскими и англичанами, занявшими город в 1815 году, миновали Сен-Клу и наконец подъехали к раскинувшемуся насколько хватал глаз дворцовому ансамблю, известному на весь мир под именем Версаль.
Мара, привыкшая к простой и незамысловатой истории своей молодой страны, была зачарована мыслью о том, что короли и королевы Франции со своими родственниками, советниками, любовницами и любовниками, придворными и челядью в течение двухсот пятидесяти лет ездили взад-вперед той же дорогой, по которой только что проехала она сама. В этих дворцах, сложенных из золотистого известняка, правители Франции рождались, жили и умирали, познавали радость и страдание, веселье и печаль, страсть и сердечную боль, восторгались искусством и томились от скуки. Здесь Людовик XIV, король-Солнце, держал свой двор, поражавший великолепием весь мир, сюда полтора века спустя ворвалась толпа санкюлотов, чтобы захватить в плен Людовика XVI и Марию-Антуанетту.
Роскошь чувствовалась во всем: в расписанных грандиозными фресками потолках; в резных позолоченных карнизах; в лепнине; в дверных ручках; в выложенных инкрустациями стенных панелях; в мраморных полах и лестницах, испещренных зелеными, медно-красными, розовыми, серыми, белыми, черными и золотисто-желтыми вкраплениями. Здесь были купольные, арочные, сводчатые потолки; стены, обитые парчой, бархатом, узорчатым Дамаском, увешанные искусно вытканными гобеленами; была тончайшая резьба в виде листьев и цветов, пальмовых ветвей, фруктов и мхов; гирлянд, перевитых лентами; оленей, химер, дельфинов, львов и павлинов с распушенными хвостами; лютен, скрипок, горнов и арф; луков и стрел, щитов, скрещенных копий и мечей, увенчанных коронами; греческих богинь и пухленьких купидонов; ангелов и херувимов. Вся эта резьба была покрыта позолотой. И повсюду взгляд натыкался на изображение Родосского солнца — символа короля-Солнце, Людовика XIV.
Все это создавало впечатление невероятного богатства, утомительного в своем бесконечном золотом мерцании. Оно поражало воображение, несмотря на то что многое было утрачено: золотая и серебряная утварь была переплавлена, картины и предметы мебели проданы за пределы страны жадным и беспринципным революционным правительством.
Но, с другой стороны, революционеров трудно было винить: слишком велик был контраст между роскошью, в которой утопали французские короли, и убожеством крестьянских хижин или парижских трущоб. И теперь, в середине XIX века, ничего не изменилось. Неудивительно, что французский трон по-прежнему шатался под своим королем.
В середине февраля дворцовый ансамбль, превращенный в музей, был практически пуст, посетители из Рутении оказались в нем одни, если не считать пары скучающих охранников и старухи-уборщицы, лениво и без особых результатов стиравшей пыль тряпкой. Они полюбовались знаменитым Зеркальным коридором, полы которого некогда были устланы огромными савоннерийскими коврами с рисунком, повторяющим роспись Ле Брюна на потолке. Этот коридор некогда соединял покои короля с апартаментами королевы. Паркетные полы остались неповрежденными, как и чудом уцелевшие зеркала, которыми были облицованы простенки между старинными стрельчатыми окнами, но ковров и хрустальных люстр не осталось. Бесконечное пространство открытого паркета так и приглашало танцевать. Джулиана и Михал закружились по сверкающему паркету в импровизированном вальсе. Остальные последовали примеру и вальсировали, пока голова не закружилась. Бабушка Элен выбранила молодых наглецов за отсутствие почтения к историческому прошлому.
Гвардейцы разыграли шуточный бой на лестнице королевы, инкрустированной светло-зеленым и розовым мрамором, на ходу рассказывая непристойные байки о знаменитостях, поднимавшихся и спускавшихся по ней в свое время. Потом они прошли в Военный зал, созданный Луи Филиппом из восьми больших комнат, некогда занимаемых родственниками короля. Здесь висели на стенах десятки живописных полотен, запечатлевших величайшие военные битвы французской истории. Некоторые из картин были написаны давно, но большинство заказано специально к открытию музея. Особый интерес представляла картина Делакруа, эксцентричного художника, которого Мара видела в бурнусе на литературном вечере у Гюго. Написанное в энергичной и вместе с тем изящной манере, это грандиозное полотно представляло в романтизированном виде победу французов под началом Людовика Святого над англичанами в битве при Тайбуре в XIII веке. Художник не поскупился на текущую реками кровь и летящие по ветру знамена под низко нависшим грозовым небом. Как и следовало ожидать, гвардия принца дружно провозгласила картину великолепной.
В спальне королевы, где появились на свет девятнадцать детей королевской крови, Родерик указал на потолок с медальонами, расписанными Буше, изображающими в виде аллегорических фигур четыре добродетели: Милосердие, Щедрость, Верность и Благоразумие.
— Все до единой — добродетели, необходимые королеве, — сказал он. Его лицо было серьезно, но в глазах плясали озорные огоньки. — Дама, занимающая место рядом с королем, должна сочувствовать самым бедным из своих подданных, щедро раздавать милостыню, щедро производить на свет наследников, быть верной своему королю, чтобы происхождение ее отпрысков не вызывало сомнений, и быть разумной в своих обращениях к казне.
— Чушь, — решительно возразила Анжелина. — Если у нее железное здоровье и разумная голова на плечах, больше ей ничего не требуется.
— Даже любовь короля? — тихо спросил ее сын, не сводя глаз с лица Мары, пока она рассматривала медальоны, украшенные золоченой лепниной.
— Это, безусловно, способствует появлению на свет наследников!
Мара улыбнулась остроумному ответу Анжелины, хотя на сердце у нее лежал камень.
Пока они гуляли по парку, пошел дождь. В зимний сезон огороженные балюстрадами террасы, посыпанные мелким гравием дорожки и подстриженные в виде замысловатых орнаментов бордюры и без того не слишком радовали глаз, а уж когда хлынул холодный дождь, стекавший ручьями по чашам фонтанов и обнаженным торсам статуй, они и вовсе потеряли привлекательность. Дамы бегом бросились к каретам и забрались внутрь.
А дождь, казалось, и не думал прекращаться. Час второго завтрака миновал, пока они осматривали Зеркальный коридор. Голод погнал компанию в деревенский трактир близ дворцово-паркового ансамбля. Переполошившемуся хозяину потребовалось время, чтобы приготовить для них обед, но, когда этот обед подошел к концу, дождь продолжал лить, не переставая. У бабушки Элен заболели ноги от долгого хождения по мраморным полам, по правде говоря, у нее все болело с ног до головы, призналась она. Гвардейцы откровенно зевали при мысли о возвращении во дворец, чтобы полюбоваться новой порцией французской славы. Мара тоже решила, что с нее хватит. Они кликнули Жака и Жоржа, флиртовавших на кухне с одной из подавальщиц, и тронулись в обратный путь.
Душа Мары была так же мрачна, как и свинцовое небо за окном. Золотая роскошь рококо, увиденная ею в Версале, лишний раз напомнила ей, хотя она не нуждалась в напоминаниях, сколь недосягаемы ее невысказанные даже себе самой мечтания. Она была всего лишь американкой скромного происхождения. Между нею и теми, кто мог по праву претендовать на эти королевские апартаменты, простерся целый океан. Никогда ей не царить во дворце. Никогда ей не стать добродетельной королевой или хотя бы некоронованной супругой будущего короля. Ей довелось побывать в любовницах у принца, хотя вряд ли ее краткое пребывание в постели Родерика могло быть удостоено столь громкого звания. На большее она рассчитывать не могла. Это было все, что ей когда-либо суждено узнать о любви.
15.
— Не могли бы вы объяснить мне, сир, почему Родерик живет в Париже?
— Охотно. Он является сильнейшим и самым надежным звеном в цепи, по которой ко мне стекаются разведывательные данные.
— К вам?
— Так было заведено изначально и так продолжается до сих пор, хотя в последнее время у него появились личные причины вмешиваться в дела европейских дворов.
— Но если это так, значит, он приехал в Париж не из-за ссоры с вами?
— Ссоры? Нет, мы не ссорились, хотя это не означает, что между нами царит мир и согласие.
Мара надолго задумалась, но в конце концов спросила:
— Могу я узнать, с какой целью вы собираете разведывательные сведения в Париже?
Рольф бросил на нее оценивающий взгляд, словно решая для себя, стоит ли ей отвечать, но решение принял быстро.
— Волнения в любой из европейских стран влияют на спокойствие и прочность правящего режима во всех остальных странах континента. Желательно знать заранее, где ослабли пружины.
— Но вы же не станете… вмешиваться, чтобы укрепить или ослабить эти пружины?
Он поднял бровь и тихо спросил:
— А почему бы и нет?
— Но в таком случае вам должно быть известно, что делает здесь Родерик. У вас, видимо, есть и другие источники, иначе вы не узнали бы обо мне и вас бы сейчас здесь не было. Но тогда почему вы так на него сердитесь?
Вместо ответа на вопрос он сказал:
— Вы просто ангельски добры, если проявляете заботу о нем при сложившихся обстоятельствах.
— Дело не в доброте. — Мара отвернулась и стала смотреть на улицу.
— Прекрасно сказано. Вы очень умны. Возможно, я вел себя как дурак, но я действовал из лучших побуждений.
— Что?
На лице короля появилось отсутствующее выражение. Он ничего не ответил.
Погода испортилась, вновь затянул холодный дождь. Пронизывающая до костей сырость держалась несколько недель. В длинной галерее слышался беспрерывный звон клинков: это гвардия таким образом разгоняла скуку. Королева Анжелина в лучших традициях коронованных особ начала ткать гобелен — охотничью сцену с всадниками и цыганским табором на заднем плане. Она долгими часами просиживала за работой в своем частном салоне в королевских апартаментах. Иногда ей помогала Мара, взяв на колени второй конец громадного полотна. Джулиана тоже иногда бралась за иголку, но ей не хватало усидчивости.
Однажды угрюмым серым утром Мара по пути в королевские апартаменты остановилась, заслышав звон шпаг в длинной галерее. В этой сшибке было что-то непривычное: удары раздавались слишком редко и звучали неуверенно. Она знала, что Михала и Этторе нет дома: Родерик отослал их с каким-то поручением, а близнецы нашли для себя новое развлечение: наперегонки ухаживали за ее горничной Лилой. Другие гвардейцы тоже разошлись кто куда. Она повернула и направилась в галерею — посмотреть, в чем там дело.
В двойных дверях, ведущих в галерею, она замерла: уж больно непривычное зрелище открылось ее взору. В длинном, вытянутом помещении никого не было, кроме Труди и Джулианы. Дева-воительница и принцесса мерились силами на шпагах, на остриях которых на сей раз красовались защитные колпачки.
Труди, как обычно, была в брюках и рубашке. Джулиана надела свободную блузу поверх старой юбки от костюма для верховой езды, которую она подоткнула спереди, чтобы свободнее было двигаться. Сестра Родерика вскинула взгляд и заметила Мару.
— Входи, присоединяйся к нам бога ради. Труди твердо вознамерилась научить кого-нибудь фехтованию, а у меня уже рука онемела!
— Каждый должен уметь защищаться, — парировала Труди.
Царапина у нее на лице зажила, не оставив шрама. Она по-прежнему носила военную форму и принимала приказы от Родерика наравне с другими гвардейцами, но ее прическа в последнее время стала более кокетливой — с локонами на висках.
— Да, я знаю. Особенно это необходимо принцессе в нынешние тревожные времена.
Джулиана опустила острие шпаги на пол, эфес прислонила к бедру и отерла пот со лба подолом юбки.
— Любая женщина должна уметь защитить себя.
— Но я устала! — пожаловалась Джулиана. — Мне кажется, легче было бы просто сдаться на милость победителя.
— Это было бы трусостью. А сдаться на милость толпы было бы просто опасно.
— Ладно, не буду сдаваться, но я требую подкрепления. Мара, прошу тебя!
— У меня есть еще одна шпага, — сказала Труди, просветлев лицом. — Мы будем женщинами-мушкетерами.
Так начались их занятия. Они происходили по утрам, когда длинная галерея была пуста, так как ни Джулиана, ни Мара не ощущали желания выслушивать замечания и советы мужчин, а уж тем более становиться предметом наглядной демонстрации приемов фехтования.
Занятия включали не только фехтование, но и приемы рукопашной борьбы, владение ножом в ближнем бою и его метание, а также стрельбу из пистолета. Для упражнений в стрельбе они выезжали на окраину города, отвечая всем, кто спрашивал, что едут на склад шелков.
Иногда Анжелина приходила посмотреть и подбодрить их, но твердо отклоняла все приглашения присоединиться к урокам. Мара и Джулиана поначалу тоже сомневались в мудрости принятого решения: их мышцы, как будто навек сведенные судорогой, болели, горели, ныли, заставляя их поминутно морщиться. Но со временем боль прошла, они окрепли и овладели различными приемами боя. По мере того как их тела становились все более сильными и гибкими, росла и их уверенность в себе. Они, конечно, понимали, что не стали неуязвимыми, но все-таки приятно было сознавать, что они могут постоять за себя.
Примерно через неделю после начала занятий Мара вдруг проснулась среди ночи. Она лежала, прислушиваясь, не понимая, что ее разбудило. Наконец до нее донесся приглушенный шум голосов из прихожей, ведущей на служебную лестницу. Она выскользнула из постели, подхватила свою шпагу и направилась к открытым дверям гардеробной. В противоположном конце этой маленькой комнаты находилась дверь в прихожую. Мара пересекла гардеробную и положила ладонь на ручку двери.
По другую сторону тяжелой дубовой двери слышался голос короля Рольфа — тягучий и сладкий, как патока, но полный едкой иронии. Не успел он закончить свою речь, как вступил голос Родерика, столь же напевный, хотя и полный еле сдерживаемого бешенства.
Слов она разобрать не могла. Это было невыносимо — стоять в темноте и не знать, что происходит. Казалось, Рольф запрещает сыну входить в ее апартаменты, но почему и как ему это удается, она не могла сказать. Но не успела она решиться открыть дверь и выяснить, что происходит, как вновь раздался голос короля. Похоже, он отчеканил какой-то ультиматум. Родерик ответил, и голоса стали удаляться.
Неужели Родерик собирался проникнуть в ее спальню?
Ощутив слабость при мысли об этом, Мара прижалась лбом к двери. Но еще больше ее встревожил следующий вопрос, вдруг пришедший на ум: сколько раз он уже предпринимал подобные попытки, оказавшиеся столь же безуспешными?
Она бы его все равно не впустила. Или впустила бы? Удивительная вещь — желание, разрушитель воли и морали. За последнее время она столько нового узнала о потребностях собственного тела, что уже не могла сказать с уверенностью, как поступила бы в том или ином случае.
Мара чувствовала себя в безопасности. Воля короля надежно защищала ее. И в то же время все ее инстинкты были настороже.
Зачем? Зачем он вмешивается? Неужели Родерик говорил правду? Неужели отец принца считает своего сына недостойным и поэтому оберегает ее? А может, это Анжелина его попросила, движимая материнской заботой о своей крестнице? Скорее всего так. Положение Мары в доме оказалось двусмысленным донельзя: как крестницу ее нельзя было выставить за дверь, но, с другой стороны, король и королева, вероятно, видели в ней авантюристку, по вине которой их сын оказался замешанным в политическом и светском скандале, и старались всеми силами помешать их дальнейшему сближению.
Она была твердо уверена только в одном: о простом соблюдении приличий речи не было. Иначе Рольф не стал бы препятствовать их браку.
Сколько Мара ни ломала голову, ни одно объяснение ее не устраивало. У нее было такое чувство, что от нее что-то скрывают. Вряд ли это какой-то пустяк: и сам Родерик, и его отец были слишком склонны к коварству и интригам, они не стали бы затевать столь сложную игру из-за пустяков.
Мара не спала до самого утра, обдумывая загадку, но ответа так и не нашла.
Остальные обитатели дома занимались своими делами как всегда, не изводя себя сложными вопросами. На следующий вечер, перед тем как переодеться к ужину, Мара решила принять горячую ванну, чтобы успокоить ноющие мышцы. Она позвонила в колокольчик, вызывая Лилу, и принялась распускать волосы.
Горничная долго не отзывалась на звонок, а когда наконец появилась, задержалась за дверями гардеробной. Мара слышала, как она тихонько хихикает и что-то бормочет шепотом. Ее перебивали глубокие басовитые голоса. Мара сразу догадалась, что это Жак и Жорж.
Дверь гардеробной открывалась вовнутрь. Лила протиснулась в комнату, тут же обернулась и заговорила сквозь оставленную в двери щелку:
— Нет-нет, не сейчас. Мне работать надо. Позже, я обещаю!
Решительно вытолкав неугомонных близнецов за порог, она захлопнула дверь, обернулась и увидела Мару, стоявшую в дверях спальни.
— Извините меня, мадемуазель, — Лила торопливо присела в реверансе, — эти бесстыдники совсем совесть потеряли.
Мара улыбнулась своей раскрасневшейся от волнения горничной.
— И который же из них тебе больше нравится?
— Не могу сказать. Оба красавцы.
— Среди них трудно выбирать, это верно.
— Ой да, очень трудно! Вот я и решила взять обоих.
— Обоих?
— Это же двойное удовольствие, так?
— Полагаю, да, — неуверенно согласилась Мара.
— Думаете, это нечестно? Может, так оно и было бы, если бы я выбирала жениха, но уж я-то знаю, о свадьбе и речи нет. Когда-нибудь они женятся на благородных дамах, каждый выберет свою, непохожую на избранницу другого. А пока они только забавляются: то тут свое ухватят, то там. Вот и я туда же.
— Смотри, как бы тебе при этом не пострадать.
— Спасибо вам за заботу, я постараюсь, — ответила Лила. Ее черные глаза светились плутовством и мудростью не по годам. — Но за радости иногда приходится платить болью.
Против этого Маре нечего было возразить. Ее лицо вытянулось, она отвернулась.
Лила подошла и робко коснулась ее локтя.
— Что вы загрустили, мадемуазель? Это вы из-за принца? Не стоит! Думаете, почему он за вами больше не посылает? Потому что не может!
Мара резко повернулась к ней.
— Что ты такое говоришь?
— Этот противный старик, Сарус, велел слугам не передавать вам приглашений от принца, а не то он их всех поувольняет. Он говорит, что это приказ короля.
— Весьма предусмотрительный человек — король Рольф.
— Это вы верно сказали, мадемуазель.
В груди Мары боролись противоречивые чувства. Она сердилась на короля за вмешательство, но в то же время ощущала необъяснимое облегчение, чуть ли не благодарность. Если бы не запрет на близость с Родериком, она могла бы превратиться в обычную наложницу, куртизанку, даму полусвета. Именно в этом направлении толкали Мару ее собственные желания.
И все же, лежа одна в постели долгими бессонными ночами в холодной спальне с остывающим камином, она не чувствовала благодарности.
К середине февраля в воздухе опять потеплело, запахло весной. Как-то раз за завтраком бабушка Элен упомянула, что Мара еще не бывала в Версале. Родерик и его гвардия немедленно ухватились за эти слова, радуясь любому предлогу для вылазки из дому, и начали готовиться к поездке в обиталище королей, которое некогда славилось своей роскошью и стало предметом многочисленных подражаний. Увы, его великолепные дворцы были лишены своего убранства, разграблены и разгромлены во время революции. В самом начале своего правления Луи Филипп приступил к реставрации дворцов и парков, превратил Версаль в музей, посвященный славе Франции. Многие бесценные предметы старины и произведения искусства были возвращены на свое законное место, и теперь на сказочный город вновь стоило посмотреть.
Они решили отправиться в Версаль на целый день. Выехали рано, в одной карете разместились Анжелина и бабушка Элен, в другой — Джулиана и Мара. Версаль располагался в двенадцати милях от Парижа, и это расстояние следовало преодолеть как можно скорее, чтобы осталось время все посмотреть. Две кареты решили взять, чтобы не мять туалеты дам и предоставить представительницам разных поколений возможность свободно болтать о своем.
Проехав через весь город к площади Согласия, они спустились по Елисейским Полям к Триумфальной арке и выехали из Парижа через ворота Дофина, потом пересекли Булонский лес, заросший каштанами, акациями и платанами, пришедшими на смену древним дубам, которые были безжалостно вырублены русскими и англичанами, занявшими город в 1815 году, миновали Сен-Клу и наконец подъехали к раскинувшемуся насколько хватал глаз дворцовому ансамблю, известному на весь мир под именем Версаль.
Мара, привыкшая к простой и незамысловатой истории своей молодой страны, была зачарована мыслью о том, что короли и королевы Франции со своими родственниками, советниками, любовницами и любовниками, придворными и челядью в течение двухсот пятидесяти лет ездили взад-вперед той же дорогой, по которой только что проехала она сама. В этих дворцах, сложенных из золотистого известняка, правители Франции рождались, жили и умирали, познавали радость и страдание, веселье и печаль, страсть и сердечную боль, восторгались искусством и томились от скуки. Здесь Людовик XIV, король-Солнце, держал свой двор, поражавший великолепием весь мир, сюда полтора века спустя ворвалась толпа санкюлотов, чтобы захватить в плен Людовика XVI и Марию-Антуанетту.
Роскошь чувствовалась во всем: в расписанных грандиозными фресками потолках; в резных позолоченных карнизах; в лепнине; в дверных ручках; в выложенных инкрустациями стенных панелях; в мраморных полах и лестницах, испещренных зелеными, медно-красными, розовыми, серыми, белыми, черными и золотисто-желтыми вкраплениями. Здесь были купольные, арочные, сводчатые потолки; стены, обитые парчой, бархатом, узорчатым Дамаском, увешанные искусно вытканными гобеленами; была тончайшая резьба в виде листьев и цветов, пальмовых ветвей, фруктов и мхов; гирлянд, перевитых лентами; оленей, химер, дельфинов, львов и павлинов с распушенными хвостами; лютен, скрипок, горнов и арф; луков и стрел, щитов, скрещенных копий и мечей, увенчанных коронами; греческих богинь и пухленьких купидонов; ангелов и херувимов. Вся эта резьба была покрыта позолотой. И повсюду взгляд натыкался на изображение Родосского солнца — символа короля-Солнце, Людовика XIV.
Все это создавало впечатление невероятного богатства, утомительного в своем бесконечном золотом мерцании. Оно поражало воображение, несмотря на то что многое было утрачено: золотая и серебряная утварь была переплавлена, картины и предметы мебели проданы за пределы страны жадным и беспринципным революционным правительством.
Но, с другой стороны, революционеров трудно было винить: слишком велик был контраст между роскошью, в которой утопали французские короли, и убожеством крестьянских хижин или парижских трущоб. И теперь, в середине XIX века, ничего не изменилось. Неудивительно, что французский трон по-прежнему шатался под своим королем.
В середине февраля дворцовый ансамбль, превращенный в музей, был практически пуст, посетители из Рутении оказались в нем одни, если не считать пары скучающих охранников и старухи-уборщицы, лениво и без особых результатов стиравшей пыль тряпкой. Они полюбовались знаменитым Зеркальным коридором, полы которого некогда были устланы огромными савоннерийскими коврами с рисунком, повторяющим роспись Ле Брюна на потолке. Этот коридор некогда соединял покои короля с апартаментами королевы. Паркетные полы остались неповрежденными, как и чудом уцелевшие зеркала, которыми были облицованы простенки между старинными стрельчатыми окнами, но ковров и хрустальных люстр не осталось. Бесконечное пространство открытого паркета так и приглашало танцевать. Джулиана и Михал закружились по сверкающему паркету в импровизированном вальсе. Остальные последовали примеру и вальсировали, пока голова не закружилась. Бабушка Элен выбранила молодых наглецов за отсутствие почтения к историческому прошлому.
Гвардейцы разыграли шуточный бой на лестнице королевы, инкрустированной светло-зеленым и розовым мрамором, на ходу рассказывая непристойные байки о знаменитостях, поднимавшихся и спускавшихся по ней в свое время. Потом они прошли в Военный зал, созданный Луи Филиппом из восьми больших комнат, некогда занимаемых родственниками короля. Здесь висели на стенах десятки живописных полотен, запечатлевших величайшие военные битвы французской истории. Некоторые из картин были написаны давно, но большинство заказано специально к открытию музея. Особый интерес представляла картина Делакруа, эксцентричного художника, которого Мара видела в бурнусе на литературном вечере у Гюго. Написанное в энергичной и вместе с тем изящной манере, это грандиозное полотно представляло в романтизированном виде победу французов под началом Людовика Святого над англичанами в битве при Тайбуре в XIII веке. Художник не поскупился на текущую реками кровь и летящие по ветру знамена под низко нависшим грозовым небом. Как и следовало ожидать, гвардия принца дружно провозгласила картину великолепной.
В спальне королевы, где появились на свет девятнадцать детей королевской крови, Родерик указал на потолок с медальонами, расписанными Буше, изображающими в виде аллегорических фигур четыре добродетели: Милосердие, Щедрость, Верность и Благоразумие.
— Все до единой — добродетели, необходимые королеве, — сказал он. Его лицо было серьезно, но в глазах плясали озорные огоньки. — Дама, занимающая место рядом с королем, должна сочувствовать самым бедным из своих подданных, щедро раздавать милостыню, щедро производить на свет наследников, быть верной своему королю, чтобы происхождение ее отпрысков не вызывало сомнений, и быть разумной в своих обращениях к казне.
— Чушь, — решительно возразила Анжелина. — Если у нее железное здоровье и разумная голова на плечах, больше ей ничего не требуется.
— Даже любовь короля? — тихо спросил ее сын, не сводя глаз с лица Мары, пока она рассматривала медальоны, украшенные золоченой лепниной.
— Это, безусловно, способствует появлению на свет наследников!
Мара улыбнулась остроумному ответу Анжелины, хотя на сердце у нее лежал камень.
Пока они гуляли по парку, пошел дождь. В зимний сезон огороженные балюстрадами террасы, посыпанные мелким гравием дорожки и подстриженные в виде замысловатых орнаментов бордюры и без того не слишком радовали глаз, а уж когда хлынул холодный дождь, стекавший ручьями по чашам фонтанов и обнаженным торсам статуй, они и вовсе потеряли привлекательность. Дамы бегом бросились к каретам и забрались внутрь.
А дождь, казалось, и не думал прекращаться. Час второго завтрака миновал, пока они осматривали Зеркальный коридор. Голод погнал компанию в деревенский трактир близ дворцово-паркового ансамбля. Переполошившемуся хозяину потребовалось время, чтобы приготовить для них обед, но, когда этот обед подошел к концу, дождь продолжал лить, не переставая. У бабушки Элен заболели ноги от долгого хождения по мраморным полам, по правде говоря, у нее все болело с ног до головы, призналась она. Гвардейцы откровенно зевали при мысли о возвращении во дворец, чтобы полюбоваться новой порцией французской славы. Мара тоже решила, что с нее хватит. Они кликнули Жака и Жоржа, флиртовавших на кухне с одной из подавальщиц, и тронулись в обратный путь.
Душа Мары была так же мрачна, как и свинцовое небо за окном. Золотая роскошь рококо, увиденная ею в Версале, лишний раз напомнила ей, хотя она не нуждалась в напоминаниях, сколь недосягаемы ее невысказанные даже себе самой мечтания. Она была всего лишь американкой скромного происхождения. Между нею и теми, кто мог по праву претендовать на эти королевские апартаменты, простерся целый океан. Никогда ей не царить во дворце. Никогда ей не стать добродетельной королевой или хотя бы некоронованной супругой будущего короля. Ей довелось побывать в любовницах у принца, хотя вряд ли ее краткое пребывание в постели Родерика могло быть удостоено столь громкого звания. На большее она рассчитывать не могла. Это было все, что ей когда-либо суждено узнать о любви.
15.
Пора было возвращаться домой. Ей нечего было делать в Доме Рутении. Париж со всем его блеском и весельем не смог излечить ее от хандры, как надеялся отец. Деньги, собранные им с таким трудом, чтобы послать ее сюда, оказались потраченными впустую. Было бы лучше, если бы она никогда не видела этих узких кривых улиц и великолепных старинных особняков, театров и кафе, книжных развалов и кондитерских; было бы лучше, если бы она не повстречала неотразимого и непостоянного сердцем принца у цыганского костра. Она оставит свои пустые надежды, выбросит их, как разумные девицы выбрасывают исписанные бальные книжечки, стоптанные башмачки и увядшие цветы по окончании памятного бала. Она вернется в Луизиану и будет вести хозяйство отца в, его доме, расположенном в дельте Миссисипи неподалеку от Сент-Мартинвилля. Со временем она забудет боль, но будет вспоминать, что были у нее здесь минуты радости и веселья.
Принять решение было нетрудно, совсем иное дело — начать действовать.
Мара отправилась в спальню бабушки Элен, чтобы сообщить ей о том, что она собиралась сделать завтра прямо с утра. Ее бабушка лежала в постели с компрессом, смоченным в фиалковой воде, на лбу, укрытая целой горой пуховых одеял.
— Не входи, — прохрипела она. — Я простудилась после нашей вчерашней прогулки. Не хочу, чтобы ты от меня заразилась.
Не слушая предостережений, Мара остановилась у изголовья кровати и пощупала лоб старушки. Он пылал жаром.
— Принести вам чаю или бульона?
— Нет-нет, ничего не нужно. Хочу просто полежать спокойно. Чувствую, костлявая близко.
— Пожалуй, мне лучше послать за доктором.
— Если хочешь доставить мне удовольствие, не делай этого, — сухо и властно проговорила старуха. — Французские доктора вечно выписывают средства от печени, что бы у вас ни болело, а с печенью у меня, слава богу, все в порядке.
Жестокий приступ озноба сотряс ее иссохшее тело, сморщенное лицо на подушке исказилось гримасой боли.
— Ну, тогда, может быть, несколько капель настойки опия, чтобы помочь вам уснуть?
— Ну, если ты настаиваешь…
Мара приказала растопить камин пожарче, несмотря на теплую погоду, и просидела рядом с бабушкой Элен, пока та не заснула. Только после этого она покинула комнату и отправилась на поиски Анжелины.
Послали за доктором, и он явился через час. Старая дама больна, но отнюдь не безнадежна, провозгласил он. Однако в ее возрасте необходимы прежде всего покой и тепло. Никаких сквозняков. Ни в коем случае не открывать окон в ее комнате. Ее ноги не должны касаться холодного пола. Если эти правила будут соблюдаться, а ее печень будет по-прежнему работать нормально, у нее, скорее всего, не разовьется пневмония — единственное, чего стоит опасаться. Если же его инструкции будут нарушены, он не отвечает за последствия.
— Напыщенный шарлатан и пустобрех, — вынес бесстрастный приговор Родерик, как только солидная, облаченная в черный сюртук фигура врача исчезла из виду на ступеньках.
Мара покачала головой:
— Это все я виновата. Не надо было настаивать, чтобы бабушка поехала с нами. Она заранее знала, чем все кончится.
— Мы становимся жертвами своих страхов, когда любим.
С этим она могла лишь согласиться.
— Я пойду посидеть с ней.
— Ей это не поможет. Она спит, а ты можешь ее разбудить. Если согласишься на будуар, примыкающий к ее спальне, я составлю тебе компанию.
Она ошеломленно уставилась на него.
— Разве у тебя нет других дел?
— Никаких, — ответил он и, взяв ее под руку, повел обратно в маленький салон, отделявший ее собственную спальню от спальни бабушки. — Ты похудела, — заметил Родерик, когда они расположились в маленькой комнате овальной формы. Он сел на хрупкое на вид канапе, обхватив руками колено и откинувшись на спинку.
— Это объясняется всего лишь отсутствием аппетита.
Родерик пропустил мимо ушей ее попытку уклониться от серьезного разговора.
— Тяжкий труд и огорчения, не говоря уж о потере невинности и пережитом позоре. Твое пребывание здесь никак нельзя назвать безмятежным.
Мара смотрела на свои стиснутые на коленях руки.
— Я не считаю это позором.
— Очень великодушно с твоей стороны. Но ты с самого начала вела себя великодушно. Ты предложила мне половину своего яблока.
Она подняла голову и посмотрела на него. Взгляд ее серых глаз был ясен и тверд.
— Я тебе уже как-то раз говорила, что сожалею… о том, что случилось. Мне кажется, ты мне не поверил. Но я говорила правду, клянусь тебе.
Принять решение было нетрудно, совсем иное дело — начать действовать.
Мара отправилась в спальню бабушки Элен, чтобы сообщить ей о том, что она собиралась сделать завтра прямо с утра. Ее бабушка лежала в постели с компрессом, смоченным в фиалковой воде, на лбу, укрытая целой горой пуховых одеял.
— Не входи, — прохрипела она. — Я простудилась после нашей вчерашней прогулки. Не хочу, чтобы ты от меня заразилась.
Не слушая предостережений, Мара остановилась у изголовья кровати и пощупала лоб старушки. Он пылал жаром.
— Принести вам чаю или бульона?
— Нет-нет, ничего не нужно. Хочу просто полежать спокойно. Чувствую, костлявая близко.
— Пожалуй, мне лучше послать за доктором.
— Если хочешь доставить мне удовольствие, не делай этого, — сухо и властно проговорила старуха. — Французские доктора вечно выписывают средства от печени, что бы у вас ни болело, а с печенью у меня, слава богу, все в порядке.
Жестокий приступ озноба сотряс ее иссохшее тело, сморщенное лицо на подушке исказилось гримасой боли.
— Ну, тогда, может быть, несколько капель настойки опия, чтобы помочь вам уснуть?
— Ну, если ты настаиваешь…
Мара приказала растопить камин пожарче, несмотря на теплую погоду, и просидела рядом с бабушкой Элен, пока та не заснула. Только после этого она покинула комнату и отправилась на поиски Анжелины.
Послали за доктором, и он явился через час. Старая дама больна, но отнюдь не безнадежна, провозгласил он. Однако в ее возрасте необходимы прежде всего покой и тепло. Никаких сквозняков. Ни в коем случае не открывать окон в ее комнате. Ее ноги не должны касаться холодного пола. Если эти правила будут соблюдаться, а ее печень будет по-прежнему работать нормально, у нее, скорее всего, не разовьется пневмония — единственное, чего стоит опасаться. Если же его инструкции будут нарушены, он не отвечает за последствия.
— Напыщенный шарлатан и пустобрех, — вынес бесстрастный приговор Родерик, как только солидная, облаченная в черный сюртук фигура врача исчезла из виду на ступеньках.
Мара покачала головой:
— Это все я виновата. Не надо было настаивать, чтобы бабушка поехала с нами. Она заранее знала, чем все кончится.
— Мы становимся жертвами своих страхов, когда любим.
С этим она могла лишь согласиться.
— Я пойду посидеть с ней.
— Ей это не поможет. Она спит, а ты можешь ее разбудить. Если согласишься на будуар, примыкающий к ее спальне, я составлю тебе компанию.
Она ошеломленно уставилась на него.
— Разве у тебя нет других дел?
— Никаких, — ответил он и, взяв ее под руку, повел обратно в маленький салон, отделявший ее собственную спальню от спальни бабушки. — Ты похудела, — заметил Родерик, когда они расположились в маленькой комнате овальной формы. Он сел на хрупкое на вид канапе, обхватив руками колено и откинувшись на спинку.
— Это объясняется всего лишь отсутствием аппетита.
Родерик пропустил мимо ушей ее попытку уклониться от серьезного разговора.
— Тяжкий труд и огорчения, не говоря уж о потере невинности и пережитом позоре. Твое пребывание здесь никак нельзя назвать безмятежным.
Мара смотрела на свои стиснутые на коленях руки.
— Я не считаю это позором.
— Очень великодушно с твоей стороны. Но ты с самого начала вела себя великодушно. Ты предложила мне половину своего яблока.
Она подняла голову и посмотрела на него. Взгляд ее серых глаз был ясен и тверд.
— Я тебе уже как-то раз говорила, что сожалею… о том, что случилось. Мне кажется, ты мне не поверил. Но я говорила правду, клянусь тебе.