Блейк Дженнифер. Цыганский барон

   Она бросила взгляд на Родерика Пламя свечей в канделябрах на рояле теплыми золотыми отблесками играло в его волосах, высвечивало его широкие славянские скулы, оставляя глаза в тени. В этом неверном, колеблющемся свете его пальцы, покрытые с тыльной стороны тонкими светлыми волосками, казались еще более длинными, чем на самом деле, и фантастически гибкими. Он продолжал играть, словно не замечая того, что происходило вокруг него. У Мары были все основания полагать, что это ложное впечатление. Время от времени Родерик поднимал голову, окидывая внимательным взглядом комнату.
   Она ломала голову, изыскивая способ остаться с Родериком наедине. Она могла бы изобрести поручение для одного из телохранителей или даже для двоих, но не могла услать их надолго. А если бы даже ей удалось придумать предлог для устранения всей гвардии в целом, принц, скорее всего, ушел бы вместе со своими друзьями. Она наблюдала за ними в надежде заметить признаки сонливости, но они были бодры, словно только что встали с постели поутру. Прошло полчаса, час… Мара почувствовала, что ею овладевает отчаяние.
   Она встала и подошла к группе, игравшей в кости.
   — Какие вы все сегодня домоседы, — заметила она, склонившись над плечом Этторе и вглядываясь в раскатившиеся по столу кости. — Неужели в Париже не осталось гостиных, которые можно было бы посетить? Разве в Опере и театре Комедии сегодня нет спектаклей? Наверняка у господина Дюма есть какая-нибудь премьера. У него ведь всегда есть что-то новенькое в запасе!
   Сидевший неподалеку Михал оторвался от шахматной доски.
   — Кажется, в Историческом театре сегодня дают премьеру его последней драмы — «Хозяин Красного дома».
   — Я же говорю: что-то всегда есть!
   — У него всегда найдется пара смешных сцен и леденящих душу воплей, — одобрительно отозвалась Труди.
   — Сознайся, тебе больше нравятся нежные любовные сцены, — поддразнил ее Жак.
   — Говори за себя, — беззлобно отмахнулась Труди. — Мне нравятся поединки на шпагах. В наши дни совсем не осталось повода выхватить клинок.
   — Ты не в том месте живешь, — объяснил ей Этторе.
   — Скорее не в том веке. Мне бы хотелось быть одним из мушкетеров господина Дюма.
   — Не тоскуй, моя богиня, ведь для нас по-прежнему жив лозунг «Один за всех и все за одного!», — с широким жестом провозгласил итальянский граф.
   — В самом деле?
   — А ты сомневаешься?
   — Мне кажется, все вы сегодня выказали свою верность женщине самой что ни на есть никчемной: домоправительнице, щеголяющей новым нарядом и безмерно гордой тем, что ей удалось разобрать этот сарай на части и собрать его заново.
   Эта реплика не предназначалась для произнесения во всеуслышание, Труди обращалась только к Этторе, но как раз в этот момент наступила общая пауза в разговоре и ее слова прозвучали на всю комнату. Повисло неловкое молчание. Труди покраснела до корней волос.
   Тут заговорил Родерик, и его слова прорезали напряженную тишину подобно лезвию ножа:
   — Кое-кому лучше помолчать. Я считаю, что вам всем полезно, нет, просто необходимо познакомиться поближе с подвигами хозяина Красного дома господина Дюма. Что скажете, мои храбрецы?
   Несмотря на вопросительную форму, это, несомненно, был приказ. Гвардии не потребовалось и секунды, чтобы прийти к согласию.
   Этторе повернулся к Маре:
   — Вы пойдете, мадемуазель?
   — Я… думаю, нет. Я немного устала.
   — А вы, мой принц?
   Мара затаила дыхание.
   — Леденящие душу вопли и дуэли на шпагах меня сегодня не прельщают. В другой раз.
   Этторе вскинул голову, на его лице появилось лукавое выражение.
   — Вы забываете о нежных любовных сценах.
   — Стараюсь.
   Через несколько минут их и след простыл. Остался только Лука. Цыган выждал, пока за телохранителями не закрылась дверь и топот их сапог не замер в коридоре. Он почтительно поклонился Родерику:
   — Вы разрешите мне сегодня переночевать во дворе, ваше высочество?
   Принц закончил пьесу, которую играл на рояле, и поднялся на ноги.
   — Запах мыла силен, я готов с этим согласиться, но не-, ужели он невыносим?
   Цыган отрицательно покачал головой:
   — Я чувствую потребность провести ночь под открытым небом.
   — Потребность или желание? Некоторые желания можно и нужно подавлять.
   — Я цыган. Это потребность.
   Родерик кратко кивнул.
   — Делай как знаешь.
   Лука повернулся к Маре:
   — Я не хочу оскорбить ваше гостеприимство или ваш дом, мадемуазель.
   — Это не мой дом, — тихо возразила она.
   — Вы женщина. Для нас женщина подобна земле. Земля — наша мать, наш дом. Вот так и женщина. Наверное, я не умею объяснить толком, но раз вы женщина — вы дом, дающий нам еду и покой. Дом не нужно иметь. Им нужно только быть.
   — Ты все прекрасно объяснил, Лука, и я тебе благодарна. Спокойного тебе отдыха.
   Когда он ушел, Мара подошла к кофейнику, все еще стоявшему рядом с ее креслом у камина, и коснулась его.
   — Он все еще горячий. Налить вам еще чашку?
   — Спасибо, не нужно.
   Его голос раздался прямо у нее за спиной. Внезапно занервничав, Мара так неловко опустила кофейник, что он задребезжал на подносе. Она взяла одно из крошечных, покрытых глазурью пирожных и откусила кусочек. Оно было сочным, но во рту у нее так пересохло, что она едва не поперхнулась, пытаясь проглотить. Вторую половинку она опустила на поднос.
   Что же ей делать? Как подобраться к принцу? Она же не может просто взять и броситься ему на шею, так ведь? Есть женщины, способные просто подойти к мужчине и предложить заняться любовью, но она была не из таких. Должен существовать более тонкий подход. А молчание между тем затягивалось.
   — Вы уверены, что вам не хотелось пойти сегодня в театр? — спросил Родерик. — А может, дело в том, что вместе с памятью вы где-то потеряли свои бриллианты и театральный бинокль?
   Судя по всему, он не разделял точки зрения Труди на нее. Мара была от души рада этому.
   — О, все далеко не так серьезно. У меня просто не было сил куда-то ехать.
   — За короткое время вам удалось достичь очень многого. Возможно, даже слишком многого.
   — Вы недовольны?
   — Чем же я могу быть недоволен? Вы совершили настоящее чудо, наведя здесь чистоту. Но я не хочу заработать репутацию безжалостного эксплуататора.
   Мара повернулась к нему. Он стоял у камина спиной к огню. Каким он казался высоким в своем белоснежном мундире и каким недосягаемым!
   — Я чем-то вызвала ваше недовольство? Может быть, вы хотели пойти в театр? Вам не следовало оставаться дома только ради меня.
   Это были всего лишь слова, ничего не значащие любезности, но она ждала его ответа, затаив дыхание.
   — Никакого недовольства нет.
   Чего она ждала, Мара и сама не смогла бы объяснить, но его ответ разочаровал ее, и недовольство волной поднялось в ее собственной груди.
   — Лука, похоже, избежал вашего осуждения, потому что он цыган. Возможно, мне тоже следовало сказать, что я не пошла в театр по одной-единственной причине: я женщина.
   — Ваш довод неприемлем. Большинство женщин на вашем месте сейчас уже направлялись бы в театр, чтобы насладиться блеском, шумом и мелодрамой. Они гордились бы эскортом из четырех галантных мужчин и амазонки.
   — Я не такая, как большинство женщин.
   — Я это заметил уже довольно давно.
   Что он хотел этим сказать? Мара не сомневалась, что в его словах содержится какой-то намек, но выяснять не стала. Ей было куда спокойнее вести с ним словесную пикировку, чем пытаться его обольщать. Она понимала, что опять теряет драгоценное время, но не могла противиться внутреннему стремлению поддерживать разговор.
   — Лука сегодня вел себя немного странно, но цыгане вообще странные люди.
   — Бродячие ремесленники, торговцы, гулящие, воры и ворожеи, проклятые все до одного? Их нетрудно понять, если не забывать, что они веками были гонимы и кочевали по всей земле. Они не знают иного дома, кроме матери-земли, не имеют собственности и не признают права на нее за другими, у них даже слова такого нет, как, впрочем, и слова «долг». Просто поразительно, что раз за разом у них отнимают то немногое, чем они владеют, и им приходится брести дальше — бездомным, голым и голодным. А чувство долга могло бы лишь привязать их к какому-то хозяину или потребовать от них отдать жизнь за какую-то страну.
   — Откуда они взялись, откуда начали свое кочевье? Вы знаете?
   — Основой их языка является один из диалектов хинди. Их изгнали с их земель в Индии примерно во времена Александра Македонского. Впрочем, они не были индусами. Их религия — самая древняя из известных на земле. Она основана на поклонении матери-земле, богине, символом которой является амулет-ракушка. В их обществе царил матриархат. Их завоеватели принадлежали к патриархальному обществу и считали, что цыгане угрожают их верованиям. Их превратили в изгоев, по положению они считались ниже неприкасаемых или животных, по закону у них не было никаких прав или привилегий. Они бежали в Македонию, где присоединились к обозу армии Александра, покорившей весь известный на то время мир.
   — Люди склонны видеть в них романтических кочевников, — заметила Мара. — На самом деле их следует пожалеть.
   — И да и нет. Они находят себе занятия. Разводят, продают, дрессируют лошадей, работают жестянщиками. Их презирают и часто убивают, вечно травят, гонят все дальше и дальше. В конце концов они стали заниматься по преимуществу воровством и проституцией, похищением детей — им надо как-то жить. Но они сохранили страстную любовь к жизни, музыке, пению и танцам, свободно выражающим эту любовь. Они прожили в Европе около восьмисот лет, в Западной Европе — последние пятьсот лет. Здесь на них смотрят как на язычников: они мало затронуты христианской религией. Их называли возлюбленными Луны и лесниками Дианы, их сжигали на кострах как еретиков. У них никогда не было своего дома. Теперь они больше не хотят его иметь. Поэтому они более свободны, чем вы или я.
   — Вы им сочувствуете.
   — В моей стране цыгане жили с тех пор, как она зовется Рутенией. — Он улыбнулся, и его лицо потеплело. — Кроме того, мой прадед был русским графом, его называли Золотым Волком. Потом этот титул перешел к моему деду и отцу. Старый граф обожал драки, выпивку и цыганских женщин. Он женился на дочери короля Рутении. Она была холодной женщиной, и ходят слухи, что он тайком пронес в детскую своего сына от любовницы-цыганки, чтобы тот стал его наследником и будущим королем.
   — Значит, вы ощущаете родство?
   — Особенно когда бремя наследника королевства становится слишком тяжким.
   — Вам хотелось бы забыть о долге и стать бродягой?
   — А почему бы и нет? Кому через сто лет будет интересно, чем я занимаюсь сейчас?
   — Возможно, вашим детям.
   — Этим отвратительным соплякам, недоумкам, все сокрушающим на своем пути? Я слишком хорошо помню свое собственное детство и не стану о них печалиться. Они этого не заслуживают.
   Его сыновья будут сильными и гордыми, его дочери — прелестными ангелочками с золотыми кудрями и нежными, застенчивыми улыбками. В этот вечерний час они будут приходить к отцу в длинных белых ночных рубашках, чтобы он поцеловал их на ночь. Мара с трудом изгнала из воображения эту картину. Внезапно ее охватил старый страх, не посещавший ее годами: боязнь того, что она могла унаследовать от матери дар ясновидения.
   «Связь с Рутенией ничего не принесет, кроме горя». Неужели слова матери были пророческими? Это воспоминание она тоже прогнала.
   — У вас есть обязательства, — тихо сказала она. — Вы наследный принц, нравится вам это или нет. Вам приходится делать некоторые вещи… нам всем приходится что-то делать.
   — Прискорбно, но это правда.
   В камине раскололось полено, языки пламени метнулись вверх. Сквозняк прошел по комнате, захлопал гобеленами на стене. За окном ветер завывал под карнизами крыши, гремел водосточными трубами. В доме было тихо; слуги уже легли спать или сидели в теплой кухне. В пустых коридорах за стенами комнаты, казалось, звенела тишина.
   Какой-то инстинкт толкнул Мару взять красное яблоко из вазы с фруктами. Рядом с вазой лежал фруктовый нож, она взяла его свободной рукой.
   — Хотите разделить со мной яблоко?
   Родерик пристально смотрел на нее, на яблоко у нее в руке — оно было почти такого же насыщенно-красного цвета, как ее платье, — на нежный изгиб щек и лежащие на них темные тени от длинных ресниц. Белизна ее кожи, строгий прямой пробор, разделяющий надвое ее черные волосы, вызвали у него неожиданно острое чувство нежности. Ему хотелось забрать у нее нож, пока она не порезалась, заставить ее взглянуть на него открыто, без уклончивости, которую он всегда в ней ощущал. Он заговорил, не думая, и сказанное в точности отражало его мысли.
   — У цыган девушка, выбирающая себе возлюбленного, бросает ему яблоко. Оно символизирует сердце.
   Яблоко словно само собой вылетело из рук Мары. У нее не было сознательного намерения бросить его принцу, но только что она держала яблоко в руке, а в следующий момент яблоко оказалось у него. Его пальцы обхватили плод, стиснули его. В ярко горящем взоре принца появилось настороженное, выжидательное выражение.
   — Значит, завтрашний день настал? — тихо спросил он.
   Мара встретила его взгляд. Ее серые глаза округлились, словно она никак не могла опомниться от изумления собственной дерзостью, в них вспыхнул огонек какого-то странного волнения. Бледные щеки окрасились нежно-розовым румянцем.
   — Завтрашний день?
   — Был у нас такой разговор. Вы дали мне обещание.
   — Я… я не помню.
   — А я помню.
   Он подошел к ней, держа яблоко в одной руке, а другой потянулся за ножом. Стремительным движением он разрезал плод надвое и передал ей одну половинку.
   — Я — пища твоя, а ты — моя. Вместе мы пир.
   Эти странные слова прозвучали как заклинание. Мара медленно поднесла яблоко ко рту, откусила кусочек. Принц тоже откусил от своей половины, а остальное отложил в сторону. Потом он взял ее за руку, поднял и заключил в объятия. Она покорилась охотно, легко, у нее даже голова закружилась от облегчения, потому что долгое ожидание наконец-то закончилось, хотя решительность и недвусмысленность намерений принца немного пугала ее. Она судорожно сглотнула.
   Родерик провел губами по ее губам, и это легкое, нежное прикосновение обожгло ее. Хотя он держал ее не крепко, Мара чувствовала круглые, выпуклые пуговицы его мундира, мощный стук его сердца отдавался у нее в груди. Давление его сильных бедер ощущалось даже сквозь многочисленные складки платья. Желание придвинуться ближе, прижаться к нему боролось в ее груди с инстинктивным стремлением отпрянуть, пока еще не поздно. Мара не сделала ни того, ни другого. Она просто стояла неподвижно.
   Ее губы раскрылись сами собой, она обвила руками его шею, наслаждаясь его теплом и даже прикосновением грубоватой ткани мундира. От него пахло мылом, свежей крахмальной рубашкой и его собственным неповторимым мужским запахом. У него на губах она ощутила головокружительно сладкий вкус вина, кофе и яблока. Кончиком языка он исследовал ее губы, их чувствительные и влажные уголки.
   Неторопливо, уверенно он сжал объятия. Его поцелуй стал крепче, требовательнее. Своим языком он коснулся ее языка, и Мара приняла эту ласку, ответила на нее, чувствуя, как по всему телу разливается горячая волна чувственного наслаждения. Никогда раньше она не знала подобных ощущений. Ее потрясло, что она может черпать удовольствие в этом вынужденном обольщении, но все происходящее казалось ей подарком, наградой за терпение.
   Его губы обожгли ей щеку. Он нашел нежную ямочку чуть ниже ее уха и лизнул ее языком, заставив Мару задрожать. Она погрузила пальцы в короткие золотистые завитки у него на затылке. Ее дыхание стало частым и неглубоким, кровь стремительно бежала по жилам, заливая все тело жаром. Восхитительная истома охватила ее.
   Он проложил дорожку горячих поцелуев от щеки к изгибу ее шеи и ямочке у основания горла, потом двинулся ниже и зарылся лицом в ложбинку между ее грудей, приподнятых корсетом, вдыхая пьянящий запах ее духов.
   — Шери, — прошептал Родерик и, обхватив ладонью ее грудь, снова приник губами к ее губам в жадном и жарком поцелуе.
   За дверью послышался легкий шум шагов. Дверь распахнулась, и в комнату впорхнула женщина. Родерик разжал объятия и, продолжая удерживать Мару одной рукой, повернулся лицом к нежданной гостье.
   Женщина остановилась. На ней был дорожный костюм из великолепного бархата цвета морской волны, облегавший, как перчатка, ее высокую стройную фигуру. Задорная шляпка с белым страусовым пером высоко сидела на зачесанных кверху золотистых волосах. Она прятала руки в огромной — не меньше постельной подушки — бобровой муфте, а рядом с ней трусила на поводке маленькая комнатная собачка. Завидев Родерика, собачка немедленно нырнула под юбки своей хозяйки в поисках убежища.
   — Ну, братец, — со смехом воскликнула молодая дама, — если уж ты не нашел другого места, кроме гостиной, чтобы путаться с девками, имел бы совесть хоть дверь запереть!

6.

   Железная хватка Родерика ослабла. С нежностью, к которой примешивалась шутливая обреченность, он произнес:
   — Дорогая Джулиана, скажи мне, что за тобой гонятся жандармы, тогда картина будет полной.
   — Разгневанный отец и надутый пруссак, больше никого. Но что это за приветствие? Я проделала такой путь, а ты даже поздороваться со мной не хочешь!
   — А ты ждала охотничьего рожка, бубнов и танцующих медведей? Боюсь, мы тебя разочаруем. Позволь представить тебе эту даму. Ее зовут Шери, за неимением другого имени. Моя дорогая, это моя сестра Джулиана.
   Женщины кивнули друг дружке. Джулиана подняла бровь.
   — Прелестна, просто прелестна. Но что скажет папа, когда узнает, что ты поселил в доме свою любовницу?
   — Она мне не любовница, она не кокотка и не куртизанка, а порядочная женщина и, между прочим, не глухая. Почему бы тебе не обратиться к ней самой?
   Джулиана стремительно прошла вперед, виновато улыбаясь, и протянула руку Маре.
   — Я сказала что-то не то? — спросила она, по-прежнему обращаясь к брату. — Извини, ради бога. Это от неожиданности.
   — Ничего страшного. Но скажи, я правильно понял? Ты сбежала из дому? Или за тобой гонится еще чей-то отец?
   Мара была рада их перепалке; это дало ей возможность прийти в себя. Джулиана беспечно рассмеялась.
   — Ты мне положительно нравишься! Нет-нет, не чей-то разгневанный папаша, жаждущий отомстить за своего поруганного сыночка. Я сбежала из дому, вылезла через окно своей запертой на ключ комнаты, ушла от погони и бросилась за помощью к родному брату. Разве это не романтично?
   — Захватив с собой тявкающего пекинеса и несколько сундуков с нарядами, одетая в свой самый элегантный дорожный костюм, — заметил Родерик.
   — Ну, не самый элегантный, — возразила Джулиана, оглядев себя, — но приемлемый.
   — Ты уверена, что наш досточтимый родитель не оставил для тебя незапертую дверь?
   Джулиана уставилась на него в гневе:
   — Уж не хочешь ли ты сказать, что он сам позволил мне сбежать?
   — Ты же здесь, разве не так? Если бы не его воля, тебе ни за что не удалось бы пересечь границу Рутении.
   — Как это на него похоже! Но почему?
   — Полагаю, ответ на этот вопрос может зависеть от пруссака.
   — От Эрвина? Но папа в нем души не чает! Ублажал его соколиной охотой, сладостями, лучшим вином, обрушивал на него водопады своих баек. Одним словом, обращался с ним как со своим зятем, собирался преподнести в подарок кронпринцу свой самый драгоценный бриллиант. Меня!
   — Насколько я понял, ты намерена отклонить эту честь?
   — Вот именно.
   — Наш король — хитрый боярин. Может быть, он вовсе не жаждал отдавать свою… гм… драгоценность, но при этом не хотел обидеть Пруссию?
   — И поэтому он прочитал мне проповедь о долге и о радостях материнства? Только представь: я должна стать матерью кучи лысых ребятишек!
   — Лысых? Твой пруссак к тому же еще и лыс? — засмеялся Родерик.
   — Или бреет голову. Мне было не особенно интересно это выяснять, — рассеянно хмурясь, отозвалась Джулиана. — К тому же он великан. Будь прокляты все мужчины, особенно играющие в политику. Почему папа не мог прямо мне сказать?
   — Он щадил твои чувства. Ты бы на него обиделась, если бы заподозрила, что он не хочет выдавать тебя замуж за прусского кронпринца не из отцовской заботы, а потому, что Пруссия имеет привычку поглощать страны помельче. Он не мог рисковать. Ты бы наздо ему начала поощрять лысого великана.
   — Я не так глупа!
   — Нет, но, к сожалению, чертовски легкомысленна. Ты же не станешь этого отрицать?
   — Именно это, — злорадно сообщила брату Джулиана, — отец всегда говорит о тебе.
   — В самом деле? — грозно нахмурившись, осведомился Родерик.
   Мара почувствовала, что назревает грандиозная ссора, и торопливо вмешалась:
   — Если я вас правильно поняла, Джулиана, ваш пруссак сейчас идет по вашим следам?
   — Эрвин не блещет умом, но в упорстве ему не откажешь. Если он узнает, куда я направилась, он последует за мной.
   — Тем более что ты любишь путешествовать с пышностью…
   — У меня было всего двое верховых и два лакея на запятках, да еще моя горничная и сопровождающий в багажной карете.
   — Почему было не привязать бубенчики к карете и не нанять глашатая, загодя возвещающего о твоем прибытии? — усмехнулся Родерик.
   Джулиана втянула в грудь побольше воздуха для достойного ответа, но тут ее внимание привлекло движение в открытых дверях. В дверь вошел озабоченный и хмурый Лука. Пе-кинес залаял, еще глубже спрятавшись под юбки хозяйки. Она наклонилась и подхватила собачку, приговаривая:
   — Тихо, Софи, тихо.
   Стараясь не глядеть на Джулиану, Лука обратился к Маре:
   — Багаж госпожи был выгружен, как приказано, и внесен в дом. Но возникли трудности с ее размещением.
   — Какие? — спросила Мара.
   Лука еще больше смутился.
   — Как выяснилось, в Париже она всегда пользуется апартаментами, которые мадемуазель… Дело в том, что…
   — Я поняла, — сказала Мара. — В таком случает мои вещи следует вынести.
   В тот же самый момент заговорила Джулиана:
   — В этом крыле имеются и другие апартаменты. Мне подойдут любые — было бы где голову преклонить.
   Родерик покачал головой:
   — Какое благородство! Я был бы тронут до слез, если бы мне не было достоверно известно, что преклонять голову ты предпочитаешь на пуховой подушке в шелковой наволочке, желательно с монограммой.
   Не обращая на него внимания, Мара продолжала:
   — Я ни в коем случае не займу ваше место.
   — Еще одна благородная дама, — заметил Родерик, обращаясь к Луке.
   — И я — ваше, — столь же решительно ответила Джулиана.
   — Я вас уверяю…
   Джулиана повернулась к Луке:
   — Скажите этой дуре — моей горничной, чтоб перестала суетиться и внесла мои вещи в любую удобную спальню.
   Лука поклонился.
   — Я вызову слугу и передам ваше поручение.
   — Благородство по-цыгански, — пробормотал Родерик.
   — О, — воскликнула Джулиана, пристально глянув на высокого черноволосого мужчину, и повернулась к брату, — какие странные порядки ты тут завел! Любовница, которая любовницей не является, и гость, ночующий во дворе!
   — К этому списку я должен добавить родственницу, которой постоянно приходится напоминать о хороших манерах. И он представил свою сестру цыгану.
   Джулиана протянула руку Луке:
   — Это я от усталости несу чепуху. Вы примете мои извинения?
   У нее была теплая, заразительная улыбка и непринужденные манеры, начисто лишенные высокомерия. Лука поднес ее руку к губам, встретился взглядом с ее сверкающими голубыми глазами, и на лице у него появилось ошеломленное выражение, словно его оглушили тяжелым ударом в челюсть.
   — Всем сердцем, ваше высочество, — ответил он.
   Только теперь Мара сообразила, что эта девушка, державшаяся так просто и даже фамильярно, — самая настоящая принцесса. Надо было сделать реверанс, когда их знакомили. Но теперь уже было слишком поздно.
   — Возможно, мне удастся уговорить вас проводить меня в мою комнату? — спросила она у Луки. — Не то чтобы я боялась споткнуться в коридоре, но здесь очень темно. Ветер такой, что половина свечей в жирандолях погасла, а их и так было слишком мало. В этих старых домах вечно не хватает света.
   — Я жду ваших распоряжений, — Лука отвесил ей самый церемонный поклон, на какой только был способен.
   — Но не приказов? — Джулиана послала ему обольстительный взгляд исподлобья.
   — Мне никто и никогда не приказывает.
   — Смелое заявление. Я восхищаюсь силой духа в мужчинах.
   Они вместе вышли за дверь.
   — Минутку! — окликнул их Родерик. Повернувшись к Маре, он тихо сказал: — Если нагрянет пруссак, боюсь, как бы нам не пришлось извлекать цыганский нож у него из спины.
   Мара согласилась, но ее мысли были заняты другим: она исподтишка следила за Родериком. Он поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь.
   — В любом случае, — продолжал он, — вы, похоже, потеряли вашу тень, вашего верного рыцаря. Вам жаль?
   — Вряд ли его можно было так назвать.
   Лука и Джулиана стояли в дверях. Они разговаривали, смеялись, не замечая ничего и никого вокруг.