Страница:
Мара мало интересовалась политикой, тем более французской, а вот ее бабушка годами следила за развитием событий, за столкновениями политических группировок, тем более что они частенько приводили к восхитительным скандалам. Элен утверждала, что наблюдать, как мужчины пускаются во все тяжкие для достижения своих целей, — не менее увлекательно, чем какой-нибудь театральный спектакль. Порой их поведение, как, впрочем, и идеи, которые они защищали, казались не менее нелепыми, чем сюжет самого популярного фарса. Поскольку бабушка часто читала ей отрывки из газетных и журнальных статей, пересыпая их своими собственными едкими комментариями, Мара в общих чертах представляла себе сложившееся политическое положение.
С падением империи Наполеона около тридцати лет назад Бурбоны вернулись на трон в лице Людовика XVIII, который был братом Людовика XVI, казненного на гильотине в 1793 году, и приходился дядей юному Людовику XVII, умершему в Темпле. По словам Наполеона, Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились. Хотя Людовик XVIII был разумным королем и дал своему народу конституцию, он в то же время оказался холодным и расчетливым человеком. В поздние годы своего правления он решил, что власть, данная ему свыше, важнее прав народа. Ему на смену пришел его брат Карл X, человек добрый и честный, но еще более склонный к абсолютизму. После шести лет правления неспособность короля Карла к компромиссу или хотя бы к пониманию произошедших во Франции перемен привела к революции, закончившейся его отречением в пользу внука, малолетнего графа Шамборского.
Но страна к тому времени находилась под властью временного правительства, которому надоели Бурбоны. Трон был объявлен вакантным, и герцог Орлеанский, представитель младшей ветви династии Бурбонов, занял его в результате переворота, названного Июльской революцией. Его титуловали не обычным званием «король Франции», а особым: «милостью божией и волей народа король французов». Таким он и оставался поныне.
Семнадцать лет правления Луи Филиппа оказались нелегкими. Партия легитимистов, ратовавшая за возвращение на трон подлинного представителя Бурбонов, считала Луи Филиппа узурпатором и презирала его за то, что он был сыном цареубийцы Филиппа Эгалите[8]. Социалисты хотели установления новой республики, более представительного «народного» правительства без атрибутов монархии. Реформисты требовали перемен, одобренных Ассамблеей, которые лишили бы Луи Филиппа части его полномочий и превратили бы его в нечто вроде царствующего, но не управляющего британского монарха. Были еще и бонапартисты, считавшие, что не было в истории Франции более славной эпохи, чем империя Наполеона. Возвращение праха Наполеона Бонапарта с острова Святой Елены в 1840 году и захоронение его во Дворце Инвалидов дало новый толчок кампании по воцарению на троне племянника великого человека. Этот племянник — Шарль Луи Наполеон — был третьим сыном Луи, брата императора, и Гортензии де Богарне, дочери Жозефины[9] ] от первого брака.
Луи Филипп стал королем благодаря поддержке третьего сословия. Он продолжал добиваться этой поддержки и стал, по существу, королем-буржуа, которого запросто можно было встретить на улицах, в ресторанах или кафе. Он ходил в темном сюртуке и в шляпе, носил под мышкой зонтик. У него были скромные привычки, приобретенные в изгнании, когда ему часто приходилось голодать. В период эмиграции он несколько лет прожил в Луизиане, где приобщился к американской традиции рано вставать и много работать. Говорили, что король каждое утро встает с рассветом, сам топит для себя камин и работает за письменным столом до завтрака. Такое поведение импонировало буржуазии, но не нравилось тем, кто требовал, чтобы король вел себя, как подобает королю.
Третье сословие было самым многочисленным и влиятельным благодаря своему богатству и монопольному праву на представительство в Ассамблее. Тем не менее дальнейшее расширение его прерогатив и привилегий за счет дворянства или простого народа было ошибкой. И в верхах, и в низах зрели заговоры — особенно среди радикальных элементов, провозглашавших делом своей жизни защиту прав рабочего человека.
За последние несколько лет на жизнь короля были совершены многочисленные покушения; особенно громким стало дело Джузеппе Фиески, который сконструировал «адскую машину» из двадцати пяти ружейных стволов, стреляющих одновременно. Король и его сыновья не пострадали при нападении, но восемнадцать человек были убиты. Сам Фиески и другие заговорщики отправились на гильотину. Шарль Луи Наполеон, племянник Бонапарта, дважды пытался поднять народное восстание. Во время второй попытки он был арестован, судим и приговорен к тюремному заключению, но через год сумел бежать, переодевшись простым рабочим. Он нашел убежище в Англии.
Бабушка Элен, как и другие представительницы старшего поколения французских креолов в Луизиане, за долгие годы научившаяся прослеживать запутанные семейные связи, прекрасно разбиралась в сложнейших хитросплетениях генеалогии основных участников интриг вокруг французского трона. Эти интриги она называла разборкой воров, пытающихся украсть украденный трон. Луи Филипп, утверждала она, не имел никакого права его занимать. Он был всего-навсего прапраправнуком австрийской принцессы и итальянского кардинала, то есть совсем не Бурбоном. Ходили слухи, что второй сын королевы Анны Австрийской, супруги Людовика XIII, зачат не от короля, а от ее любовника кардинала Мазарини. А что касается Шарля Луи Наполеона, его мать, юная Гортензия де Богарне, устроила громкий скандал, когда ее выдали замуж за придурковатого мужлана, приходившегося ей дядей по свойству, и заявила, что ни за что не разделит с ним супружеское ложе. Даже если ее первый сын все-таки родился от этого брака, подозревали, что Шарль Луи, ее третий сын, появился на свет от ее связи со знаменитым голландским адмиралом. Впрочем, у нее было так много любовников, что вряд ли сама Гортензия могла с уверенностью назвать отца своего сына. Ну, а что до старшей ветви Бурбонов, столь превозносимой легитимистами за чистоту королевской крови… Случаев разбавить эту голубую кровь было более чем достаточно, их даже упомнить не представлялось возможным, не то что перечислить.
Что сказала бы бабушка Элен, если бы узнала, о чем размышляет в данную минуту ее внучка? Сочла бы она интригу, в которую оказалась вовлечена Мара, такой же пикантной и забавной, как и скандальные похождения более именитых особ?
Она должна соблазнить принца. От этого не уйти. А она столько времени потеряла, всеми силами стараясь оттянуть неизбежное! Будь она немного решительнее, подумала Мара, дело уже могло быть сделано.
Две недели. У нее есть две недели, чтобы завоевать привязанность принца и оказаться в его постели. Ей предстояло не просто стать его любовницей, но завоевать его, поработить, чтобы он исполнял все ее желания. Легкого флирта или краткой интрижки для этого мало. Она должна вскружить ему голову до такой степени, чтобы он с радостью исполнял любую ее прихоть. Но как это сделать?
5.
С падением империи Наполеона около тридцати лет назад Бурбоны вернулись на трон в лице Людовика XVIII, который был братом Людовика XVI, казненного на гильотине в 1793 году, и приходился дядей юному Людовику XVII, умершему в Темпле. По словам Наполеона, Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились. Хотя Людовик XVIII был разумным королем и дал своему народу конституцию, он в то же время оказался холодным и расчетливым человеком. В поздние годы своего правления он решил, что власть, данная ему свыше, важнее прав народа. Ему на смену пришел его брат Карл X, человек добрый и честный, но еще более склонный к абсолютизму. После шести лет правления неспособность короля Карла к компромиссу или хотя бы к пониманию произошедших во Франции перемен привела к революции, закончившейся его отречением в пользу внука, малолетнего графа Шамборского.
Но страна к тому времени находилась под властью временного правительства, которому надоели Бурбоны. Трон был объявлен вакантным, и герцог Орлеанский, представитель младшей ветви династии Бурбонов, занял его в результате переворота, названного Июльской революцией. Его титуловали не обычным званием «король Франции», а особым: «милостью божией и волей народа король французов». Таким он и оставался поныне.
Семнадцать лет правления Луи Филиппа оказались нелегкими. Партия легитимистов, ратовавшая за возвращение на трон подлинного представителя Бурбонов, считала Луи Филиппа узурпатором и презирала его за то, что он был сыном цареубийцы Филиппа Эгалите[8]. Социалисты хотели установления новой республики, более представительного «народного» правительства без атрибутов монархии. Реформисты требовали перемен, одобренных Ассамблеей, которые лишили бы Луи Филиппа части его полномочий и превратили бы его в нечто вроде царствующего, но не управляющего британского монарха. Были еще и бонапартисты, считавшие, что не было в истории Франции более славной эпохи, чем империя Наполеона. Возвращение праха Наполеона Бонапарта с острова Святой Елены в 1840 году и захоронение его во Дворце Инвалидов дало новый толчок кампании по воцарению на троне племянника великого человека. Этот племянник — Шарль Луи Наполеон — был третьим сыном Луи, брата императора, и Гортензии де Богарне, дочери Жозефины[9] ] от первого брака.
Луи Филипп стал королем благодаря поддержке третьего сословия. Он продолжал добиваться этой поддержки и стал, по существу, королем-буржуа, которого запросто можно было встретить на улицах, в ресторанах или кафе. Он ходил в темном сюртуке и в шляпе, носил под мышкой зонтик. У него были скромные привычки, приобретенные в изгнании, когда ему часто приходилось голодать. В период эмиграции он несколько лет прожил в Луизиане, где приобщился к американской традиции рано вставать и много работать. Говорили, что король каждое утро встает с рассветом, сам топит для себя камин и работает за письменным столом до завтрака. Такое поведение импонировало буржуазии, но не нравилось тем, кто требовал, чтобы король вел себя, как подобает королю.
Третье сословие было самым многочисленным и влиятельным благодаря своему богатству и монопольному праву на представительство в Ассамблее. Тем не менее дальнейшее расширение его прерогатив и привилегий за счет дворянства или простого народа было ошибкой. И в верхах, и в низах зрели заговоры — особенно среди радикальных элементов, провозглашавших делом своей жизни защиту прав рабочего человека.
За последние несколько лет на жизнь короля были совершены многочисленные покушения; особенно громким стало дело Джузеппе Фиески, который сконструировал «адскую машину» из двадцати пяти ружейных стволов, стреляющих одновременно. Король и его сыновья не пострадали при нападении, но восемнадцать человек были убиты. Сам Фиески и другие заговорщики отправились на гильотину. Шарль Луи Наполеон, племянник Бонапарта, дважды пытался поднять народное восстание. Во время второй попытки он был арестован, судим и приговорен к тюремному заключению, но через год сумел бежать, переодевшись простым рабочим. Он нашел убежище в Англии.
Бабушка Элен, как и другие представительницы старшего поколения французских креолов в Луизиане, за долгие годы научившаяся прослеживать запутанные семейные связи, прекрасно разбиралась в сложнейших хитросплетениях генеалогии основных участников интриг вокруг французского трона. Эти интриги она называла разборкой воров, пытающихся украсть украденный трон. Луи Филипп, утверждала она, не имел никакого права его занимать. Он был всего-навсего прапраправнуком австрийской принцессы и итальянского кардинала, то есть совсем не Бурбоном. Ходили слухи, что второй сын королевы Анны Австрийской, супруги Людовика XIII, зачат не от короля, а от ее любовника кардинала Мазарини. А что касается Шарля Луи Наполеона, его мать, юная Гортензия де Богарне, устроила громкий скандал, когда ее выдали замуж за придурковатого мужлана, приходившегося ей дядей по свойству, и заявила, что ни за что не разделит с ним супружеское ложе. Даже если ее первый сын все-таки родился от этого брака, подозревали, что Шарль Луи, ее третий сын, появился на свет от ее связи со знаменитым голландским адмиралом. Впрочем, у нее было так много любовников, что вряд ли сама Гортензия могла с уверенностью назвать отца своего сына. Ну, а что до старшей ветви Бурбонов, столь превозносимой легитимистами за чистоту королевской крови… Случаев разбавить эту голубую кровь было более чем достаточно, их даже упомнить не представлялось возможным, не то что перечислить.
Что сказала бы бабушка Элен, если бы узнала, о чем размышляет в данную минуту ее внучка? Сочла бы она интригу, в которую оказалась вовлечена Мара, такой же пикантной и забавной, как и скандальные похождения более именитых особ?
Она должна соблазнить принца. От этого не уйти. А она столько времени потеряла, всеми силами стараясь оттянуть неизбежное! Будь она немного решительнее, подумала Мара, дело уже могло быть сделано.
Две недели. У нее есть две недели, чтобы завоевать привязанность принца и оказаться в его постели. Ей предстояло не просто стать его любовницей, но завоевать его, поработить, чтобы он исполнял все ее желания. Легкого флирта или краткой интрижки для этого мало. Она должна вскружить ему голову до такой степени, чтобы он с радостью исполнял любую ее прихоть. Но как это сделать?
5.
Вернувшись из похода за покупками, Мара потребовала созвать всех слуг Дома Рутении. Лука, не имевший определенных обязанностей, случайно оказался в малой гостиной, примыкавшей к галерее, где гвардия принца устраивала тренировки, в тот самый момент, когда Мара послала горничную с сообщением для слуг в отведенное для них помещение на первом этаже. Он не сказал ни слова, но, когда слуги начали заполнять комнату, отложил деревяшку, которую выстругивал, и занял место за спинкой ее кресла.
Сидевшая за письменным столом Мара мысленно поблагодарила его за эту молчаливую поддержку. Она несколько лет вела хозяйство в доме отца, по ее приказу закупались съестные и другие припасы, она отдавала распоряжения рабам по уборке и ремонту. Но это было куда проще, чем справляться с французскими слугами, которые имели твердые, веками сложившиеся представления о преимуществах и дополнительных доходах, связанных с домашней работой по найму, верили в собственную незаменимость и увлекались республиканскими идеями о равенстве. Она понимала, что придется проявить твердость, даже жесткость, иначе они не примут ее всерьез.
Служебный персонал посольства Рутении предстал перед Марой в количестве двадцати двух человек. Мара долго изучала взглядом собравшихся. Они представляли собой жалкое зрелище. Женщины были без чепцов, в засаленных, покрытых пятнами фартуках. Лакеи не надели ливрей, их сюртуки и жилеты, судя по всему, были напялены впопыхах и производили впечатление уличной одежды. При виде этого разношерстного сборища складывалось общее впечатление неряшливости и угрюмой настороженности. Они как будто хотели сказать, что им нравится их необременительное положение и . они не собираются ничего менять.
Мара быстро подсчитала в уме их количество и еще раз заглянула в гроссбух. Вскинув взгляд, она спросила:
— Где женщина, работающая поварихой?
Они переминались с ноги на ногу, бросали друг на друга взгляды исподтишка. Наконец заговорил один из лакеев:
— Мадам повариха говорит, что она не простая служанка, она художник, мастер своего дела. Она отказывается отвечать на зов женщины… которая не является хозяйкой дома. Она говорит, что кто хочет с ней поговорить, может прийти на кухню.
— Понятно, — невозмутимо откликнулась Мара. — Отправляйтесь к мадам поварихе и передайте, что я требую ее немедленного присутствия здесь для приватного разговора. Если она не придет в течение получаса, может считать себя уволенной. А теперь, есть здесь еще кто-нибудь, кому зазорно получать распоряжения от меня?
Наступила напряженная тишина. Все замерли. Мара выждала еще несколько секунд, потом кивнула, давая знак лакею, что он может доставить ее сообщение по адресу. Он поклонился и ушел.
— С этой минуты в управлении хозяйством Дома Рутении произойдут некоторые перемены. Первая из них касается манеры одеваться. Для вас будут заказаны новые ливреи, платья, фартуки и чепцы. Они будут готовы через неделю. Вы обязаны носить эту одежду в рабочее время без какого бы то ни было исключения, как и подобает в официальном представительстве Рутении. Вы должны выглядеть опрятно и достойно, чтобы гости Дома Рутении могли с первого взгляда распознать в вас представителей обслуживающего персонала посольства. Это понятно?
Увидев, что несколько человек кивнули, Мара сверилась со списком, который держала в руке, и продолжила свою речь. Она перечислила другие необходимые перемены в манере обслуживания, уровне чистоты и степени ответственности, а потом начала раздавать задания, выполнение которых каждому из слуг предстояло начать со следующего утра. Она как раз заканчивала свою речь, когда дверь распахнулась и с треском ударилась о стену.
В комнату ворвалась полная женщина с квадратным лицом, сжимавшая в руке сковороду. Оглядевшись кругом, она заметила Мару и бросилась к ней, словно намеревалась пустить сковороду в ход. Лука вышел из-за кресла Мары и сделал шаг вперед. Заглянув в его бесстрастное смуглое лицо, женщина остановилась, хотя ее голос, когда она заговорила, зазвучал визгливо от возмущения:
— По какому праву вы присылаете мне такое сообщение? Меня никогда так не оскорбляли! Важные господа умоляют меня перейти к ним в дом и готовить для них еду! Мне нет равных, я художник! Я получаю за месяц столько, сколько вам за год не заработать, лежа на спине!
Mapa поднялась на ноги.
— В самом деле? В таком случае, вас сильно переоценивают.
Это холодное замечание прервало гневный поток слов. Лицо поварихи стало багровым.
— Мне бы следовало покинуть этот дом! Это послужило бы вам уроком! Принц вышвырнет вас за дверь, когда узнает, что лишился моих услуг из-за вас!
— Можете поступать, как вам вздумается. Уверяю вас, ваше отсутствие вряд ли будет замечено.
— Вы смеете подвергать сомнению мое искусство?
— А вы смеете утверждать, что блюда, присылаемые вами наверх из кухни, являются его образцом?
Повариха открыла было рот, но тут же закрыла его, так ничего и не сказав. Сковорода, которой она размахивала, как дубинкой, опустилась и повисла у нее в руке.
— Меня нанял дворецкий принца. Никто, кроме него, не сможет меня уволить.
Она отважилась на эту реплику, но теперь ее голос звучал подавленно. Мара поняла, что победила.
— Никакого разговора об увольнении не будет, если блюда, поставляемые вами к столу принца, окажутся достойными вас. Я уверена, что вы сама не согласитесь на меньшее, хотя бы ради сохранения вашей репутации.
— Разумеется, нет.
Никакого другого ответа повариха дать не могла, но ее слова прозвучали искренне.
— Прекрасно. Я буду рассчитывать, что вы приложите весь ваш талант, чтобы сделать обеденное меню в Доме Рутении незабываемым. Составляйте меню на каждый день, присылайте его мне утром, и мы будем согласовывать его вместе.
— В этом доме нет никакого порядка! Это проходной двор! Как я могу показать свое искусство, если каждый раз мне только в последнюю минуту сообщают, для кого готовить — для четверых или для четырех десятков?
— Я позабочусь, чтобы вас предупреждали заранее. Но привыкайте подавать более щедрые порции и готовить с запасом, как требуют законы гостеприимства.
Повариха поджала губы, но потом неохотно кивнула.
— Насчет закупки съестного…
— Я по большей части буду оставлять это на ваше усмотрение, — заверила ее Мара, — хотя иногда сама буду закупать свежие продукты на каждый день. И мы, конечно, будем вместе проверять счета перед оплатой.
— Конечно, — согласилась повариха. Она говорила сквозь зубы, но в ее голосе прозвучало невольное уважение.
Прерогативой повара в больших домах считалось получение премиальных от поставщиков провизии за размещение у них постоянных заказов. На подобную практику смотрели сквозь пальцы, если только она не приводила к сервировке скверной пищи хозяину дома по повышенным ценам. Повариха поняла, что Мара намерена следить за этой стороной дела, что означало несомненное улучшение качества закупаемого мяса, овощей, молока, масла и яиц в ближайшем будущем.
— Винный погреб в удовлетворительном состоянии. Полагаю, о его содержимом позаботился дворецкий принца. Так будет продолжаться и впредь. Нет необходимости пересчитывать бутылки ежедневно, но опись будет сделана и будет проверяться время от времени.
Повариха бросила взгляд на лакеев. Они старательно отворачивались, изучали собственные руки или смотрели прямо вперед. Одна из поломоек подавила нервный смешок и сделала вид, что ее одолел кашель.
Мара сделала долгую паузу и перешла к следующему пункту своего списка. Судя по всему, они поняли друг друга.
Следующие два дня напоминали светопреставление. Слуги были поделены на команды из трех-четырех человек. Они приступали к работе ранним утром и не останавливались до темноты. На каждом шагу под ноги попадались ведра, тряпки, швабры, стремянки, мыльные растворы и мастика для полировки. На каждой лестнице и в каждом коридоре встречались мужчины и женщины с ведрами чистой горячей воды или грязной, покрытой шапкой мыльной пены. Тяжелые портьеры на окнах и балдахины над кроватями вытряхивали, выбивали и чистили щетками, отчего по комнатам клубились облака пыли. Точно так же чистили обивку мягкой мебели, составляли список вещей, требующих ремонта или замены.
Каменные ступени лестниц мыли карбонатом извести, ковры посыпали сухими чайными листьями, чтобы удалить грязь, при помощи мехов для разжигания каминов сдували пыль с расписных потолков, а затем бережно очищали их метелками. Деревянные рамы и части мебели мыли составом из мягкого щелочного мыла, песка и столового пива; полировали мебель уксусом, маслом льняного семени и винным спиртом, бронзу терли костяным маслом и скипидаром. С мраморных и паркетных полов удалили вековую грязь и пятна, они были отполированы до блеска пчелиным воском.
Заблестели и вымытые оконные стекла, зеркала, циферблаты часов, вазы, мраморные бюсты, тысяча шестьсот хрустальных рюмок и бокалов и фарфоровый сервиз из трех тысяч шестисот предметов. Засверкало столовое серебро — от крошечной кофейной ложечки до огромного чайного самовара.
На заднем дворе постоянно кипела в огромных котлах вода для стирки столового и постельного белья, пожелтевшего и заплесневевшего от долгого небрежного хранения. По окончании стирки горячую мыльную воду использовали для мытья мощенных булыжником дворов. Ряды декоративных кустов были аккуратно подстрижены, выросшая под ними сорная трава выполота, после чего землю удобрили навозом и мульчировали рубленой соломой.
Работа началась в парадных комнатах, но вскоре перекинулась на апартаменты принца и расположенные рядом с ними спальни телохранителей. Родерику и его людям пришлось покинуть комнаты на рассвете, им позволили вернуться только с наступлением ночи. У них выработалась привычка проверять каждое кресло — не влажное ли? — и проводить пальцами по поверхности столов и комодов, на которой могли остаться следы мастики, прежде чем опереться на нее локтем в белом мундире. Они ходили по натертым полам на цыпочках и были замечены в стирании рукавом следов от пальцев на отполированных до блеска бронзовых ручках дверей. Но, несмотря на все эти неудобства, они не скупились на похвалы Маре.
Мара распределяла задания и регулярно проверяла работу каждой команды, обходя все помещения, где велась уборка. Однако основная часть ее времени была отдана шитью. Она заручилась помощью одной из поломоек, девушки по имени Лила, которая призналась, что раньше была швеей. Вдвоем они разработали отдававшие средневековьем фасоны четырех платьев. Платье гранатово-красного цвета имело квадратный вырез, заостренный книзу лиф и широкие рукава, присборенные в трех местах: у запястья, чуть выше локтя и на плече. Вырез и сборки на рукавах были отделаны плетеной шелковой тесьмой. Темно-синее платье, такое же по фасону, имело разрезные рукава со вставками из обрезков гранатово-красной ткани и было украшено прошвой из той же ткани чуть выше подола. Серое и зеленое платья были скроены примерно так же. Благодаря простоте кроя работа шла быстро, но все же Маре и Лиле приходилось засиживаться за шитьем допоздна. В дополнение к платьям Мара выкроила из батиста четыре пары белья — сорочек и панталончиков, а из муслина — ночную рубашку со стоячим кружевным воротничком.
Наконец в доме воцарилась чистота, обеды стали более плотными и вкусными, а главное, разнообразными. Платья были сшиты, отглажены и повешены в шкаф. Можно было начинать обольщение.
Мужчина, окруженный комфортом, более расположен к восприятию женских чар, — на это и рассчитывала Мара. Кажется, что-то в этом роде говорила ей бабушка Элен, хотя она не была твердо уверена. Как бы то ни было, разумно было предположить, что Родерик будет чувствовать себя лучше и спокойнее в созданной ею атмосфере чистоты, что он отнесется к ней более благожелательно после вкусного и сытного обеда.
Кроме того, она надеялась, что яркий цвет ее новых платьев, плотно облегающий фигуру лиф и глубокий вырез каре, открывающий верхнюю часть груди, помогут ей осуществить задуманное. На хозяйственные деньги она позволила себе купить маленький флакончик духов «Герлен», заказала себе на вечер глубокую горячую ванну и объяснила Лиле, как уложить волосы.
В душе она ужасалась своим мыслям — таким циничным и расчетливым. Собственное поведение напоминало ей уловки «ночных бабочек», которыми кишел Париж. Но что еще ей оставалось делать? На карту было поставлено здоровье и благополучие ее бабушки.
Мара сколько угодно могла уверять себя, что два прошедших дня не были потрачены впустую, что они помогли ей подготовиться к осуществлению своего плана. С таким же успехом можно было утверждать, что они пропали зря, что она опять попыталась оттянуть неизбежное. Ей было страшно. Ей хотелось бежать куда глаза глядят и никогда не возвращаться. Она бы все на свете отдала за возможность пойти к принцу и сказать: «Меня зовут Мара, Мари Анжелина Рашель Делакруа. Я глубоко сожалею об обмане, который привел меня сюда, и прошу вас простить меня, но я хочу вернуться домой».
Что сказал бы в ответ Родерик? Рассердился бы? Взглянул бы на нее с отвращением? С презрением? Может, он был бы только рад избавиться от нее? Или огорчился бы? Это не имело никакого значения, но ей все-таки очень хотелось бы знать.
Ранние зимние сумерки сгустились слишком быстро. Мара нанесла последний визит в кухню, чтобы проверить, как идут приготовления к особому ужину, придуманному ею вместе с мадам поварихой. Кожица жареных цыплят зарумянилась до золотисто-коричневой корочки; телятина в винном соусе тушилась на медленном огне; омары под майонезом испускали аппетитный аромат. Пирожные с заварным кремом уже были разложены по хрустальным вазочкам, а карамельная помадка тихо булькала на задней конфорке огромной плиты, занимавшей в кухне почетное место. Мадам повариха, одетая в серое платье с белоснежным накрахмаленным фартуком и высоким белым колпаком на голове, с гордостью продемонстрировала приготовленные блюда. Мара рассыпалась в похвалах, но ее желудок был стянут таким тугим узлом, что все эти яства с тем же успехом могли быть приготовлены из глины. У нее не было ни малейшего аппетита.
Наконец все было готово. Она приняла ванну, причесалась, надела новое белье и гранатово-красное платье. Лила выложила на постель ее новую ночную рубашку. Воздух благоухал цветами. Мара надушила шею, грудь, сгибы локтей и запястья. Она бросила последний взгляд в зеркало. Платье прекрасно сидело и отбрасывало отсвет румянца на ее щеки. И все-таки она была бледна. Так бледна, что это бросалось в глаза.
— Мадемуазель очень красива.
— Спасибо, Лила. Ты прекрасно шьешь. Ты мне очень помогла.
Мара отвернулась от зеркала и остановилась в нерешительности посреди комнаты Она огляделась вокруг, посмотрела на кровать с нежно-розовым шелковым пологом, на гардероб с резным декоративным верхом и витыми столбиками, на белый мраморный камин, на гобелены и обюсонский ковер с цветочным орнаментом под ногами. Она смотрела на предметы обстановки, словно никогда их раньше не видела. Она и на себя смотрела как на незнакомку. Может быть, у нее действительно произошла потеря памяти? Ей казалось, что Мари Анжелина, девушка, которая флиртовала с Деннисом Малхолландом, а потом оплакивала его смерть, была другим человеком.
— Что-то не так, мадемуазель?
Мара вздрогнула. Она только теперь заметила, что стоит, до боли стиснув руки: костяшки пальцев у нее побелели. Она заставила себя разжать руки и даже попыталась улыбнуться.
— Нет-нет, ничего. Что может быть не так?
Она была встречена приветственными возгласами гвардейцев, они засыпали ее комплиментами, проводили в столовую, причем близнецы — Жак и Жорж — подхватили ее под руки с двух сторон, Этторе шел впереди, а Михал и Лука сзади. Родерик, решив пренебречь протоколом, замыкал шествие вместе с Труди.
Ужин удался на славу. Еда была безупречна, вина, подобранные к каждому блюду, — великолепны. Выпили за здоровье поварихи, выпили за Мару, потом отдельно — за подвиги, совершенные ею на ниве домашнего хозяйства, за ее блестящие способности, за ее красоту. Выпили даже за человека, который вытолкнул ее из кареты и тем самым привел к ним; за Францию, где они ее нашли, за правителя страны Луи Филиппа, а для полной беспристрастности — за Рутению и ее славного короля Рольфа. Мара ела мало, но ей приходилось пить всякий раз, как гвардия провозглашала тост за кого-нибудь или за что-нибудь. Постепенно тугой узел у нее внутри начал ослабевать.
В этот вечер они не ждали гостей. Когда десерт был съеден до последней крошки, сотрапезники перешли в малый салон в крыле короля Рольфа, чтобы выпить кофе, предпочтя его парадной гостиной. Хотя этот салон и считался малым, он тем не менее вмещал два камина в двух противоположных концах и три отдельные группы кресел и кушеток Телохранители рассыпались по комнате, некоторые решили поиграть в кости, другие устроились вокруг шахматной доски. Родерик подсел к роялю и начал играть. Мара, после минутного колебания, прошла к камину в дальнем конце комнаты и села Она до сих пор еще ни разу не оставалась вместе с гвардией после ужина и, несмотря на присутствие Труди, поглощенной игрой в кости, чувствовала себя неловко в чисто мужской компании.
Поднос с кофейным сервизом и вазой, наполненной фруктами, был поставлен перед Марой. Когда она налила кофе для Родерика, Лука отнес чашку к роялю, где принц продолжал наигрывать что-то из Моцарта. Остальные подходили сами и брали себе чашки, задерживаясь возле Мары, чтобы обменяться дружескими шутками и даже тычками.
Мара ожидала, что гвардейцы, выпив кофе, разойдутся, но этого не случилось. Не подозревая о ее желании избавиться от них, они вернулись к своим играм. Она смотрела на них, пытаясь понять, как ей обольщать их командира на глазах у столь представительной аудитории, тем более что эта аудитория во всем видела повод для смеха. Она не могла этого сделать.
Сидевшая за письменным столом Мара мысленно поблагодарила его за эту молчаливую поддержку. Она несколько лет вела хозяйство в доме отца, по ее приказу закупались съестные и другие припасы, она отдавала распоряжения рабам по уборке и ремонту. Но это было куда проще, чем справляться с французскими слугами, которые имели твердые, веками сложившиеся представления о преимуществах и дополнительных доходах, связанных с домашней работой по найму, верили в собственную незаменимость и увлекались республиканскими идеями о равенстве. Она понимала, что придется проявить твердость, даже жесткость, иначе они не примут ее всерьез.
Служебный персонал посольства Рутении предстал перед Марой в количестве двадцати двух человек. Мара долго изучала взглядом собравшихся. Они представляли собой жалкое зрелище. Женщины были без чепцов, в засаленных, покрытых пятнами фартуках. Лакеи не надели ливрей, их сюртуки и жилеты, судя по всему, были напялены впопыхах и производили впечатление уличной одежды. При виде этого разношерстного сборища складывалось общее впечатление неряшливости и угрюмой настороженности. Они как будто хотели сказать, что им нравится их необременительное положение и . они не собираются ничего менять.
Мара быстро подсчитала в уме их количество и еще раз заглянула в гроссбух. Вскинув взгляд, она спросила:
— Где женщина, работающая поварихой?
Они переминались с ноги на ногу, бросали друг на друга взгляды исподтишка. Наконец заговорил один из лакеев:
— Мадам повариха говорит, что она не простая служанка, она художник, мастер своего дела. Она отказывается отвечать на зов женщины… которая не является хозяйкой дома. Она говорит, что кто хочет с ней поговорить, может прийти на кухню.
— Понятно, — невозмутимо откликнулась Мара. — Отправляйтесь к мадам поварихе и передайте, что я требую ее немедленного присутствия здесь для приватного разговора. Если она не придет в течение получаса, может считать себя уволенной. А теперь, есть здесь еще кто-нибудь, кому зазорно получать распоряжения от меня?
Наступила напряженная тишина. Все замерли. Мара выждала еще несколько секунд, потом кивнула, давая знак лакею, что он может доставить ее сообщение по адресу. Он поклонился и ушел.
— С этой минуты в управлении хозяйством Дома Рутении произойдут некоторые перемены. Первая из них касается манеры одеваться. Для вас будут заказаны новые ливреи, платья, фартуки и чепцы. Они будут готовы через неделю. Вы обязаны носить эту одежду в рабочее время без какого бы то ни было исключения, как и подобает в официальном представительстве Рутении. Вы должны выглядеть опрятно и достойно, чтобы гости Дома Рутении могли с первого взгляда распознать в вас представителей обслуживающего персонала посольства. Это понятно?
Увидев, что несколько человек кивнули, Мара сверилась со списком, который держала в руке, и продолжила свою речь. Она перечислила другие необходимые перемены в манере обслуживания, уровне чистоты и степени ответственности, а потом начала раздавать задания, выполнение которых каждому из слуг предстояло начать со следующего утра. Она как раз заканчивала свою речь, когда дверь распахнулась и с треском ударилась о стену.
В комнату ворвалась полная женщина с квадратным лицом, сжимавшая в руке сковороду. Оглядевшись кругом, она заметила Мару и бросилась к ней, словно намеревалась пустить сковороду в ход. Лука вышел из-за кресла Мары и сделал шаг вперед. Заглянув в его бесстрастное смуглое лицо, женщина остановилась, хотя ее голос, когда она заговорила, зазвучал визгливо от возмущения:
— По какому праву вы присылаете мне такое сообщение? Меня никогда так не оскорбляли! Важные господа умоляют меня перейти к ним в дом и готовить для них еду! Мне нет равных, я художник! Я получаю за месяц столько, сколько вам за год не заработать, лежа на спине!
Mapa поднялась на ноги.
— В самом деле? В таком случае, вас сильно переоценивают.
Это холодное замечание прервало гневный поток слов. Лицо поварихи стало багровым.
— Мне бы следовало покинуть этот дом! Это послужило бы вам уроком! Принц вышвырнет вас за дверь, когда узнает, что лишился моих услуг из-за вас!
— Можете поступать, как вам вздумается. Уверяю вас, ваше отсутствие вряд ли будет замечено.
— Вы смеете подвергать сомнению мое искусство?
— А вы смеете утверждать, что блюда, присылаемые вами наверх из кухни, являются его образцом?
Повариха открыла было рот, но тут же закрыла его, так ничего и не сказав. Сковорода, которой она размахивала, как дубинкой, опустилась и повисла у нее в руке.
— Меня нанял дворецкий принца. Никто, кроме него, не сможет меня уволить.
Она отважилась на эту реплику, но теперь ее голос звучал подавленно. Мара поняла, что победила.
— Никакого разговора об увольнении не будет, если блюда, поставляемые вами к столу принца, окажутся достойными вас. Я уверена, что вы сама не согласитесь на меньшее, хотя бы ради сохранения вашей репутации.
— Разумеется, нет.
Никакого другого ответа повариха дать не могла, но ее слова прозвучали искренне.
— Прекрасно. Я буду рассчитывать, что вы приложите весь ваш талант, чтобы сделать обеденное меню в Доме Рутении незабываемым. Составляйте меню на каждый день, присылайте его мне утром, и мы будем согласовывать его вместе.
— В этом доме нет никакого порядка! Это проходной двор! Как я могу показать свое искусство, если каждый раз мне только в последнюю минуту сообщают, для кого готовить — для четверых или для четырех десятков?
— Я позабочусь, чтобы вас предупреждали заранее. Но привыкайте подавать более щедрые порции и готовить с запасом, как требуют законы гостеприимства.
Повариха поджала губы, но потом неохотно кивнула.
— Насчет закупки съестного…
— Я по большей части буду оставлять это на ваше усмотрение, — заверила ее Мара, — хотя иногда сама буду закупать свежие продукты на каждый день. И мы, конечно, будем вместе проверять счета перед оплатой.
— Конечно, — согласилась повариха. Она говорила сквозь зубы, но в ее голосе прозвучало невольное уважение.
Прерогативой повара в больших домах считалось получение премиальных от поставщиков провизии за размещение у них постоянных заказов. На подобную практику смотрели сквозь пальцы, если только она не приводила к сервировке скверной пищи хозяину дома по повышенным ценам. Повариха поняла, что Мара намерена следить за этой стороной дела, что означало несомненное улучшение качества закупаемого мяса, овощей, молока, масла и яиц в ближайшем будущем.
— Винный погреб в удовлетворительном состоянии. Полагаю, о его содержимом позаботился дворецкий принца. Так будет продолжаться и впредь. Нет необходимости пересчитывать бутылки ежедневно, но опись будет сделана и будет проверяться время от времени.
Повариха бросила взгляд на лакеев. Они старательно отворачивались, изучали собственные руки или смотрели прямо вперед. Одна из поломоек подавила нервный смешок и сделала вид, что ее одолел кашель.
Мара сделала долгую паузу и перешла к следующему пункту своего списка. Судя по всему, они поняли друг друга.
Следующие два дня напоминали светопреставление. Слуги были поделены на команды из трех-четырех человек. Они приступали к работе ранним утром и не останавливались до темноты. На каждом шагу под ноги попадались ведра, тряпки, швабры, стремянки, мыльные растворы и мастика для полировки. На каждой лестнице и в каждом коридоре встречались мужчины и женщины с ведрами чистой горячей воды или грязной, покрытой шапкой мыльной пены. Тяжелые портьеры на окнах и балдахины над кроватями вытряхивали, выбивали и чистили щетками, отчего по комнатам клубились облака пыли. Точно так же чистили обивку мягкой мебели, составляли список вещей, требующих ремонта или замены.
Каменные ступени лестниц мыли карбонатом извести, ковры посыпали сухими чайными листьями, чтобы удалить грязь, при помощи мехов для разжигания каминов сдували пыль с расписных потолков, а затем бережно очищали их метелками. Деревянные рамы и части мебели мыли составом из мягкого щелочного мыла, песка и столового пива; полировали мебель уксусом, маслом льняного семени и винным спиртом, бронзу терли костяным маслом и скипидаром. С мраморных и паркетных полов удалили вековую грязь и пятна, они были отполированы до блеска пчелиным воском.
Заблестели и вымытые оконные стекла, зеркала, циферблаты часов, вазы, мраморные бюсты, тысяча шестьсот хрустальных рюмок и бокалов и фарфоровый сервиз из трех тысяч шестисот предметов. Засверкало столовое серебро — от крошечной кофейной ложечки до огромного чайного самовара.
На заднем дворе постоянно кипела в огромных котлах вода для стирки столового и постельного белья, пожелтевшего и заплесневевшего от долгого небрежного хранения. По окончании стирки горячую мыльную воду использовали для мытья мощенных булыжником дворов. Ряды декоративных кустов были аккуратно подстрижены, выросшая под ними сорная трава выполота, после чего землю удобрили навозом и мульчировали рубленой соломой.
Работа началась в парадных комнатах, но вскоре перекинулась на апартаменты принца и расположенные рядом с ними спальни телохранителей. Родерику и его людям пришлось покинуть комнаты на рассвете, им позволили вернуться только с наступлением ночи. У них выработалась привычка проверять каждое кресло — не влажное ли? — и проводить пальцами по поверхности столов и комодов, на которой могли остаться следы мастики, прежде чем опереться на нее локтем в белом мундире. Они ходили по натертым полам на цыпочках и были замечены в стирании рукавом следов от пальцев на отполированных до блеска бронзовых ручках дверей. Но, несмотря на все эти неудобства, они не скупились на похвалы Маре.
Мара распределяла задания и регулярно проверяла работу каждой команды, обходя все помещения, где велась уборка. Однако основная часть ее времени была отдана шитью. Она заручилась помощью одной из поломоек, девушки по имени Лила, которая призналась, что раньше была швеей. Вдвоем они разработали отдававшие средневековьем фасоны четырех платьев. Платье гранатово-красного цвета имело квадратный вырез, заостренный книзу лиф и широкие рукава, присборенные в трех местах: у запястья, чуть выше локтя и на плече. Вырез и сборки на рукавах были отделаны плетеной шелковой тесьмой. Темно-синее платье, такое же по фасону, имело разрезные рукава со вставками из обрезков гранатово-красной ткани и было украшено прошвой из той же ткани чуть выше подола. Серое и зеленое платья были скроены примерно так же. Благодаря простоте кроя работа шла быстро, но все же Маре и Лиле приходилось засиживаться за шитьем допоздна. В дополнение к платьям Мара выкроила из батиста четыре пары белья — сорочек и панталончиков, а из муслина — ночную рубашку со стоячим кружевным воротничком.
Наконец в доме воцарилась чистота, обеды стали более плотными и вкусными, а главное, разнообразными. Платья были сшиты, отглажены и повешены в шкаф. Можно было начинать обольщение.
Мужчина, окруженный комфортом, более расположен к восприятию женских чар, — на это и рассчитывала Мара. Кажется, что-то в этом роде говорила ей бабушка Элен, хотя она не была твердо уверена. Как бы то ни было, разумно было предположить, что Родерик будет чувствовать себя лучше и спокойнее в созданной ею атмосфере чистоты, что он отнесется к ней более благожелательно после вкусного и сытного обеда.
Кроме того, она надеялась, что яркий цвет ее новых платьев, плотно облегающий фигуру лиф и глубокий вырез каре, открывающий верхнюю часть груди, помогут ей осуществить задуманное. На хозяйственные деньги она позволила себе купить маленький флакончик духов «Герлен», заказала себе на вечер глубокую горячую ванну и объяснила Лиле, как уложить волосы.
В душе она ужасалась своим мыслям — таким циничным и расчетливым. Собственное поведение напоминало ей уловки «ночных бабочек», которыми кишел Париж. Но что еще ей оставалось делать? На карту было поставлено здоровье и благополучие ее бабушки.
Мара сколько угодно могла уверять себя, что два прошедших дня не были потрачены впустую, что они помогли ей подготовиться к осуществлению своего плана. С таким же успехом можно было утверждать, что они пропали зря, что она опять попыталась оттянуть неизбежное. Ей было страшно. Ей хотелось бежать куда глаза глядят и никогда не возвращаться. Она бы все на свете отдала за возможность пойти к принцу и сказать: «Меня зовут Мара, Мари Анжелина Рашель Делакруа. Я глубоко сожалею об обмане, который привел меня сюда, и прошу вас простить меня, но я хочу вернуться домой».
Что сказал бы в ответ Родерик? Рассердился бы? Взглянул бы на нее с отвращением? С презрением? Может, он был бы только рад избавиться от нее? Или огорчился бы? Это не имело никакого значения, но ей все-таки очень хотелось бы знать.
Ранние зимние сумерки сгустились слишком быстро. Мара нанесла последний визит в кухню, чтобы проверить, как идут приготовления к особому ужину, придуманному ею вместе с мадам поварихой. Кожица жареных цыплят зарумянилась до золотисто-коричневой корочки; телятина в винном соусе тушилась на медленном огне; омары под майонезом испускали аппетитный аромат. Пирожные с заварным кремом уже были разложены по хрустальным вазочкам, а карамельная помадка тихо булькала на задней конфорке огромной плиты, занимавшей в кухне почетное место. Мадам повариха, одетая в серое платье с белоснежным накрахмаленным фартуком и высоким белым колпаком на голове, с гордостью продемонстрировала приготовленные блюда. Мара рассыпалась в похвалах, но ее желудок был стянут таким тугим узлом, что все эти яства с тем же успехом могли быть приготовлены из глины. У нее не было ни малейшего аппетита.
Наконец все было готово. Она приняла ванну, причесалась, надела новое белье и гранатово-красное платье. Лила выложила на постель ее новую ночную рубашку. Воздух благоухал цветами. Мара надушила шею, грудь, сгибы локтей и запястья. Она бросила последний взгляд в зеркало. Платье прекрасно сидело и отбрасывало отсвет румянца на ее щеки. И все-таки она была бледна. Так бледна, что это бросалось в глаза.
— Мадемуазель очень красива.
— Спасибо, Лила. Ты прекрасно шьешь. Ты мне очень помогла.
Мара отвернулась от зеркала и остановилась в нерешительности посреди комнаты Она огляделась вокруг, посмотрела на кровать с нежно-розовым шелковым пологом, на гардероб с резным декоративным верхом и витыми столбиками, на белый мраморный камин, на гобелены и обюсонский ковер с цветочным орнаментом под ногами. Она смотрела на предметы обстановки, словно никогда их раньше не видела. Она и на себя смотрела как на незнакомку. Может быть, у нее действительно произошла потеря памяти? Ей казалось, что Мари Анжелина, девушка, которая флиртовала с Деннисом Малхолландом, а потом оплакивала его смерть, была другим человеком.
— Что-то не так, мадемуазель?
Мара вздрогнула. Она только теперь заметила, что стоит, до боли стиснув руки: костяшки пальцев у нее побелели. Она заставила себя разжать руки и даже попыталась улыбнуться.
— Нет-нет, ничего. Что может быть не так?
Она была встречена приветственными возгласами гвардейцев, они засыпали ее комплиментами, проводили в столовую, причем близнецы — Жак и Жорж — подхватили ее под руки с двух сторон, Этторе шел впереди, а Михал и Лука сзади. Родерик, решив пренебречь протоколом, замыкал шествие вместе с Труди.
Ужин удался на славу. Еда была безупречна, вина, подобранные к каждому блюду, — великолепны. Выпили за здоровье поварихи, выпили за Мару, потом отдельно — за подвиги, совершенные ею на ниве домашнего хозяйства, за ее блестящие способности, за ее красоту. Выпили даже за человека, который вытолкнул ее из кареты и тем самым привел к ним; за Францию, где они ее нашли, за правителя страны Луи Филиппа, а для полной беспристрастности — за Рутению и ее славного короля Рольфа. Мара ела мало, но ей приходилось пить всякий раз, как гвардия провозглашала тост за кого-нибудь или за что-нибудь. Постепенно тугой узел у нее внутри начал ослабевать.
В этот вечер они не ждали гостей. Когда десерт был съеден до последней крошки, сотрапезники перешли в малый салон в крыле короля Рольфа, чтобы выпить кофе, предпочтя его парадной гостиной. Хотя этот салон и считался малым, он тем не менее вмещал два камина в двух противоположных концах и три отдельные группы кресел и кушеток Телохранители рассыпались по комнате, некоторые решили поиграть в кости, другие устроились вокруг шахматной доски. Родерик подсел к роялю и начал играть. Мара, после минутного колебания, прошла к камину в дальнем конце комнаты и села Она до сих пор еще ни разу не оставалась вместе с гвардией после ужина и, несмотря на присутствие Труди, поглощенной игрой в кости, чувствовала себя неловко в чисто мужской компании.
Поднос с кофейным сервизом и вазой, наполненной фруктами, был поставлен перед Марой. Когда она налила кофе для Родерика, Лука отнес чашку к роялю, где принц продолжал наигрывать что-то из Моцарта. Остальные подходили сами и брали себе чашки, задерживаясь возле Мары, чтобы обменяться дружескими шутками и даже тычками.
Мара ожидала, что гвардейцы, выпив кофе, разойдутся, но этого не случилось. Не подозревая о ее желании избавиться от них, они вернулись к своим играм. Она смотрела на них, пытаясь понять, как ей обольщать их командира на глазах у столь представительной аудитории, тем более что эта аудитория во всем видела повод для смеха. Она не могла этого сделать.