Страница:
Глава 15
Прошло больше недели, прежде чем Питер вновь принял участие в боевых действиях. Из-за проливных весенних дождей и сплошной облачности самолеты не могли подняться в воздух.
На десятый день облака рассеялись, и появилось солнце.
Все утро и первую половину дня пилоты эскадрильи выполняли боевые задания, летая над немецкими позициями. Как только одна группа возвращалась, чтобы заправиться горючим, другая тотчас поднималась в воздух. В половине четвертого дня, когда Питер писал письмо домой, в казармы ворвался Рикенбакер:
– Живее, малыш, пфальцский истребитель пересек сторожевое заграждение на переднем крае и направляется сюда!
Они быстро покрыли расстояние до линии окопов, не встретив ни одного самолета противника.
Питер и Рик летели крыло к крылу. Старший по возрасту пилот показал, что они должны разделиться и барражировать в противоположных направлениях. Питер большим и указательным пальцами образовал кружок, тем самым подтверждая, что понял приказ. Его «ньюпор», стремительно изменив направление, полетел на северо-восток.
Питер долетел до Понта-Муссон, затем повернул назад, на юг. Он уже приближался к Туле, когда заметил темную точку на горизонте, которая двигалась прямо ему навстречу. Питер резко взмыл ввысь и начал не спеша кружить по спирали, ожидая его приближения. Вскоре по четкому силуэту и большим черным крестам на крыльях и хвосте он определил, что это «фоккер». Когда он пролетел на значительном расстоянии под его самолетом, Питер спикировал.
Включив двигатель на полную мощность, немецкий самолет стал набирать высоту, готовясь к развороту Иммельманна. В это же самое мгновение Питер увидел, что Рикенбакер пикирует «фоккера» под углом в девяносто градусов. Уступая инициативу своему приятелю, Питер дал возможность другу произвести первый выстрел в немца и сделал вираж, готовясь поддержать Рика, если тот промахнется. Это был предусмотрительный ход, потому что немец ускользнул, дал двигателю обратный ход и направился назад, к немецким позициям.
Питер сел ему на хвост. Воздушный бой произошел на высоте десять тысяч футов. Это было крайне опасно, так как Питер представлял отличную мишень для немецкой батареи. Он находился на очень близком расстоянии от «фоккера» и рассчитывал на то, что зенитчики не откроют огонь, чтобы не попасть в свой самолет.
Питер нажал на гашетки спаренных пулеметов. Трассирующие пули описали дугу подобно брызгам воды, выбрасываемой из шланга, и попали в обе кабины самолета. Пилот и наблюдатель погибли мгновенно. Спустя несколько секунд «фоккер» рухнул на землю и рассыпался на части, охваченный огненным шаром.
Вокруг Питера рвались артиллерийские снаряды, но он резко набрал высоту и, обгоняя огонь, взял курс на свою базу. Рикенбакер в кабине поднял руку в перчатке и сжал ее в кулак, приветствуя друга.
Как только они приземлились, Рикенбакер выпрыгнул из кабины и побежал к самолету Питера.
– Малыш, ты наконец прилетел. Обещаю впредь никогда не произносить слово «малыш». Ты мужчина! И я хочу, чтобы именно этот мужчина всякий раз прикрывал меня в полете. – Рикенбакер широко улыбнулся. – А сейчас ты должен отдохнуть.
В тот вечер Джильберта Буайе и вся ее семья – мать, отец, сестра и два брата – снова встречали его как героя.
– Вы уже становитесь легендой в Туле! – воскликнул мэр. – Фермеры были на полях, когда вы вели бой с самолетом боша. Бог мой! Немцы не являются достойными противниками американцев. Ваши пилоты здорово дают им прикурить.
Питер покраснел и скромно возразил:
– Мне просто повезло, сэр.
– Нет, нет, нет, я не потерплю этого! – Он обнял Питера и расцеловал его в обе щеки. – Вы храбрый воин, и я предсказываю, что еще до окончания войны вы будете награждены орденом Почета.
Позже, когда все тактично удалились в дом, который примыкал к ратуше, оставив молодых влюбленных в гостиной, Питер сказал Джильберте:
– Мне нравится твой отец, но, если откровенно, я предпочитаю получать поцелуи от тебя.
Она рассмеялась и, откинув голову, сказала:
– Тогда поцелуй меня, любовь моя.
Питер взволнованно огляделся. Он почти каждый вечер навещал Джильберту и всякий раз, оставаясь с девушкой наедине, как сейчас, не мог избавиться от беспокоившего его ощущения, что кто-то из семьи постоянно следит за ними.
Питер как-то высказал Джильберте это предположение, но она рассмеялась.
– Зачем им подслушивать, когда они и так знают, чем мы занимаемся и о чем говорим. В конце концов, ведь наш национальный девиз: «Да здравствует любовь!»
Питер откашлялся.
– Тем не менее я считаю, что пора наконец сообщить твоим родителям о моих намерениях: я тебя люблю и хочу на тебе жениться. Тогда я буду чувствовать себя спокойнее из-за того, что мы делаем.
Джильберта от удивления широко раскрыла глаза.
– Что мы делаем? – повторила она. – А что мы делаем?
– Ну, ты же знаешь: целуемся, прикасаемся друг к другу и...
– Это лишь естественное проявление чувств при ухаживании, – сказала Джильберта, проводя рукой по внутренней стороне его бедра. – Однако мы до сих пор не сделали то, чего я жажду с тех пор, как встретила тебя... О, Питер, мы должны найти такое место, где мы будем одни. По-настоящему одни и сможем поступать, как пожелаем, и никто не будет нас сдерживать.
Питер вздохнул:
– Да, да, мне очень тяжело находиться так близко от тебя и все же недостаточно близко.
– Хорошо, я придумала! В пятницу вечером будут служить мессу по погибшим на войне. Моя семья будет присутствовать там, а я скажу, что плохо себя чувствую. Да, в пятницу вечером мы наконец будем одни! – пообещала Джильберта и прижала его руку к своей груди.
С того вечера каждая минута, отделявшая их от свидания в пятницу, казалась Питеру бесконечной. Теперь он уже не ощущал привычного возбуждения и энтузиазма, ожидая высоко в небе немецкий истребитель. Каждое боевое задание было теперь ординарным занятием. Наконец наступило утро пятницы, но Питеру казалось, что время тянется еще медленнее, чем во все предшествующие дни. «Любовь – это определенно форма безумия, – решил Питер. – Однако какая чудесная болезнь!»
За ужином Питер не мог смотреть на еду.
– Что случилось, Пит? – спросил Рикенбакер. – Нет аппетита?
– Он не болен, он просто влюблен, – поддразнил Лафбери и спросил: – Ты сегодня вечером снова встречаешься с Джильбертой?
– У меня неопределенные планы, – пробормотал Питер.
– Неопределенные планы? – Кто-то в конце стола громко расхохотался. – Черт возьми! Если бы у меня была такая аппетитная девчонка, как Джильберта, могу вас заверить, что мои планы были бы вполне определенными: залезть к ней под юбку.
Питер поднялся и, кипя от злости, вышел из палатки под дружный хохот товарищей. Больше всего юношу разозлило то, что язвительное замечание было правдой.
Залезть к ней под юбку... В течение всей прошедшей недели у него действительно не было в голове никаких иных мыслей, кроме этой.
Питер вернулся в казарму, второй раз в этот день побрился, надушился одеколоном и надел фуражку так, что козырек оказался над правой бровью. К главным воротам с грохотом подъехал грузовик, и водитель показал дежурившим военным полицейским декларацию на груз.
Один из них кивнул Питеру.
– Эта машина едет в Туле, лейтенант. Забирайтесь в кабину.
Был уже девятый час вечера, когда Питер подходил к усадьбе Буайе. Чувствуя себя преступником, он украдкой огляделся, остановился у двери и позвонил два раза. Джильберта тотчас открыла ему.
– Мой дорогой, я думала, что ты никогда не попадешь сюда, – задыхаясь, проговорила она.
– Я всю неделю от нетерпения не находил себе места, – ответил Питер.
Джильберта бросилась в его объятия, и они, тесно прижимаясь друг к другу, раскачивались взад и вперед на лестничной площадке.
– Я больше не могу ни секунды ждать, – прошептала она, часто и тяжело дыша. – Идем быстрее. – И повела его наверх.
– Мы одни? – спросил Питер. Джильберта засмеялась.
– Неужели ты думаешь, что я привела бы тебя к себе в спальню, если бы мы были не одни? – Она захлопнула дверь и закрыла ее на ключ.
– Бог мой! – воскликнул Питер. – Ты ведь не думаешь, что кто-нибудь помешает нам?
– Нет, глупый, это просто рефлекс. Ну... кто начнет первым?
– Начнет первым? – переспросил он.
– Да. Мы ведь не сможем заниматься любовью в одежде, – объяснила Джильберта.
– Конечно. – Питер смущенно переступал с ноги на ногу.
– Если ты такой застенчивый, тогда начну я. – Джильберта расстегнула строгую накрахмаленную блузку и сняла ее.
Ее обнаженные плечи и выпуклости, выступающие в вырезе над розовой сорочкой, опьянили Питера. Он будто залпом проглотил бокал вина. Машинально раздеваясь, Питер пожирал глазами Джильберту, которая стояла уже в сорочке и соблазнительно улыбалась. На Питере остались лишь трусы. Он чувствовал, что ее взгляд прикован к передней части трусов, где беззастенчиво утверждало себя его напряженное мужское естество.
Джильберта застенчиво спустила одну лямку, затем другую и, опустив сорочку на тонкую талию, открыла свои небольшие прекрасные груди.
– Они выглядят так, будто высечены из алебастра, – сказал Питер.
– О нет, алебастр холодный и твердый, – возразила она, поддерживая снизу упругие выпуклости и приподнимая их. – А это трепещущая плоть, горячая плоть, жаждущая плоть. О мой любимый, мое тело страстно желает тебя, твоих прикосновений и поцелуев. – Джильберта замолчала и спустила сорочку с бедер, та легко упала вокруг ее ног. – Жаждет твоей плоти, – закончила Джильберта. – О, пожалуйста, позволь мне увидеть тебя! – В один миг она спустила его трусы. – Ты знаешь, я никогда прежде не видела обнаженного мужчину.
Питер сглотнул, его лицо пылало.
– Я...я... дело в том, что я тоже никогда прежде не видел голую девушку.
Ее взгляд выражал недоверие.
– О мой горячо любимый, ты не должен это говорить ради меня. Ты мужчина и солдат. Я и не ожидала, что ты окажешься девственником, как я.
– Ты девственница?..
Питер был счастлив от сознания, что станет ее первым мужчиной. Единственным мужчиной, которого узнает любимая.
Джильберта робко протянула руку и сжала его напряженный пенис. К ее изумлению, он начал извергать семя.
– Дорогой, любимый Питер, – шептала она и ласкала его до тех пор, пока не прекратились спазмы.
Питеру было стыдно встретиться с Джильбертой взглядом.
– Прости, – прошептал он, – но я не шутил, когда сказал, что ты первая женщина, с которой я... с которой я когда-либо был. Это правда. Я тоже девственник. На самом деле я моложе, чем выгляжу. Мне только шестнадцать.
Джильберта была изумлена. Ее охватил восторг оттого, что они входят в зрелый мир любви и секса вместе и оба невинны. Она нежно взяла Питера за руку и повела в постель.
Его губы нашли ее губы, задержались там, затем передвинулись к шее, где в ложбинке неистово билась голубая жилка. Питер накрыл ртом ее сосок, и он затвердел под его языком.
Джильберте казалось, что у Питера сто рук. Создавалось такое впечатление, что тысяча пальцев прикасается к ней, ласкает и дразнит. Он играл на ее нервных окончаниях так же умело, как скрипач обращается с чувствительными струнами нежно любимого, драгоценного инструмента. Удар поднявшегося пениса в болезненно-напряженный низ ее живота вызвал у Джильберты необыкновенный трепет. И сейчас ей не терпелось перейти последнюю черту и стать женщиной точно так же, как бабочке не терпится покинуть сковывающий ее кокон.
– Скорее, любимый, скорее! – подгоняла она Питера.
Испытывая такую же дрожь, как и в то мгновение, когда впервые взял в руки рычаг управления истребителем, Питер вошел в нее. Джильберта едва сдерживала себя от страстного желания, однако Питер не смог проникнуть глубоко, поскольку не имел никакого опыта.
– Ничего не получится. Или я слишком большой, или ты слишком маленькая. – Он был обескуражен.
Но Джильберта не хотела сдаваться:
– Не паникуй, Питер. В первый раз трудно с любой девушкой. Если мы будем упорны, все прекрасно получится.
И они действительно продолжали. Питер был в холодном поту и уже был готов отказаться, когда ее плева лопнула. Однако как он ни старался, после трех ударов не мог больше сдерживаться. К счастью, Джильберта тоже была близка к кульминации, и в исступлении они достигли пика вместе.
Подобно всем молодым влюбленным, впервые познающим друг друга, они думали, что половой акт задуман исключительно для их личного наслаждения.
– Я бы никогда не могла пережить то же самое ни с одним другим мужчиной, – выдохнула счастливая Джильберта.
– А я – ни с одной другой женщиной, – ответил Питер.
– Неужели будет всегда так же хорошо, дорогой?
– Даже лучше. Говорят, практика ведет к совершенству.
– Это было совершенством и в первый раз! – воскликнула Джильберта.
– Моя дорогая, любимая жена!.. Я так говорю, потому что ты действительно моя жена во всех отношениях, за исключением формальностей, таких, как разрешение на брак и благословение священника.
Они поцеловались, и Джильберта погладила Питера по щеке.
– Думаю, тебе лучше сейчас уйти. Месса, должно быть, уже закончилась.
– Боже праведный! Я и забыл, что мы в твоей девичьей спальне.
– Уже не в девичьей, – заметила Джильберта.
Питер выпрыгнул из постели и стал торопливо одеваться. Джильберта набросила халат и повела его к двери. Они обнялись в последний раз, и Питер вышел из дома в кромешную тьму.
На следующий день после счастливого начала их близких отношений Питер обратился к отцу Джильберты с просьбой дать разрешение и благословение на брак с его дочерью. Все были вне себя от радости и решили в сентябре устроить свадьбу.
Две недели Питер и Джильберта были на седьмом небе от счастья. В эти безоблачные дни казалось, что с Питером не может случиться ничего дурного. Молодые самоуверенные летчики эскадрильи быстро стали легендой среди вооруженных сил союзников. Обывателям они казались непобедимыми.
К сожалению, многие, тогда забыли, что госпожа Удача – весьма непостоянная возлюбленная.
Однажды утром Лафбери сообщил Питеру, что его награждают четырехдневным отпуском начиная со следующей субботы.
– Это отличная новость! – воскликнул Питер.
– Поедешь в отпуск в Париж? – дружески поддразнил его Петерсон и заговорщицки подмигнул Лафбери.
– Еще не решил, – ответил Питер.
«Какая удача! Париж может подождать. Я хочу снять комнату в тихой части Туле, и мы с Джильбертой будем блаженствовать на мягкой пуховой перине».
– Между прочим, Пит, не против отправиться в полет вместо Джима Холла сегодня утром? Обычное барражирование.
– Конечно, нет, капитан Лафбери. В какое время?
– Как только позавтракаешь.
На летном поле летчики собрались вокруг нового истребителя, только что сошедшего со сборочного конвейера. Это был тоже «ньюпор», но больших габаритов и более сложной конструкции, чем те небольшие самолеты, на которых они летали.
– Следующие две недели мы будем совершать тренировочные полеты на этом самолете, – объявил Лафбери.
Питер оставил их и пошел к своему самолету, ожидавшему в начале взлетно-посадочной полосы. Механик отдал ему честь.
– Все баки заправлены горючим, и мотор в исправности, лейтенант. Счастливой охоты.
Барражирование оказалось скучным занятием. Когда Питер пролетал над немецкой территорией, по нему дали залп из зенитных орудий, но ни один снаряд даже близко не попал. В небе не было никаких признаков противника, и спустя полчаса Питер взял курс на свою базу.
Он приземлился и уже уходил с поля, когда на переднем крае обороны начали бить зенитные орудия.
Механик закричал:
– Похоже, это «альбатрос»!
Питер повернул назад и бросился к своей машине.
– Эй, лейтенант, вы не можете снова поднять его в воздух. Вы остались без горючего, на заправку потребуется пятнадцать минут.
– Слишком долго. – Взгляд Питера был прикован к новенькому истребителю, который стоял на соседней поносе. – Тот малыш заправлен?
Механик был изумлен:
– Вы шутите, сэр! Вы никогда прежде не летали на той модели.
– Ну и что? Она не может сильно отличаться от старой. Идем. Убери тормозные колодки от колес! – приказал Питер, вскарабкался на крыло и сел в кабину нового самолета. Затем опустил защитные очки и поднял руку. – Контакт! – скомандовал он.
Механик прокрутил пропеллер, и мотор взревел. Питер проверил приборную панель, просмотрел переключатели и измерительные приборы и согласился, что потребуется какое-то время привыкнуть, хотя основные рычаги управления и приборы были такими же, как и в старом «ньюпоре».
– Все идет как по маслу, – пробормотал он задумчиво и прибавил скорость.
Истребитель помчался по взлетно-посадочной полосе. Машина взмыла в воздух, словно сокол в погоне за добычей. Товарищи Питера высыпали из казармы и приветствовали его громкими возгласами. Все, кроме Рикенбакера.
– Молодой дурак! – ругался он. – Нельзя садиться за штурвал самолета, который ты не проверил хотя бы один раз.
Питер догнал «альбатроса» в двух милях от аэродрома, набрал высоту и, оказавшись над ним, спикировал. Затем выпустил очередь из пулемета, которая взорвала дерево и обшивку на левом крыле немецкого истребителя. Питер снова нажал на гашетку, но когда нажал в третий раз, пулемет заклинило.
– Проклятие! – выругался Питер и изо всех сил дернул пулеметную ленту в надежде высвободить ее, но безуспешно.
Питер сразу понял, что неполадка повлекла за собой неисправность пропеллера. К ужасу Питера, мотор стал извергать длинные полосы горящего бензина, которые, словно гирлянды, украсили фюзеляж самолета.
Питер заглушил двигатель и, скользя на крыле, повел самолет на крутое снижение, чтобы сбить пламя с кабины. Однако новый истребитель не слушался, и шквал огня объял кабину.
А на земле его товарищи, парализованные страхом, наблюдали за разыгрывавшейся в небе трагедией. Летчики боялись огня больше, чем любого немецкого аса.
– Держись, Пит, – шептал Рикенбакер. – Милостивый Боже, пусть он справится.
Питер увидел впереди широкий ручей и увеличил скорость, чтобы истребитель продолжал лететь к воде, затем выбросился из кабины и живым факелом полетел к земле. Последнее, что он помнил, был оглушительный всплеск...
К тому времени, когда Лафбери, Рикенбакер и остальные летчики примчались в грузовике на место происшествия, они увидели лежащего на земле Питера и двух французских фермеров, снимавших с него обмундирование, от которого шел пар.
Лафбери обратился по-французски:
– Он жив?
– Думаю, да, сэр, но у него очень сильные ожоги.
– Благодарю вас, месье. Если бы вы не вытащили его из воды, наш летчик утонул бы... Ладно, друзья, давайте отвезем Питера в полевой госпиталь, – сказал майор.
Спустя полчаса Лафбери и Рикенбакер ходили вокруг палатки. Рик затоптал сигарету носком ботинка, когда хирург вышел из палатки, снимая резиновые перчатки.
– Как он?
– Я бы сказал, шансы у него пятьдесят на пятьдесят. Все лицо, шея, руки и нижняя часть ног в ожогах второй и третьей степени, но тяжелая летная куртка защитила его торс. Мы должны как можно быстрее эвакуировать его в Париж.
– Он в сознании? Нам можно его увидеть? – спросил Лафбери.
– Вы можете его увидеть. Ваш друг находится в забытьи, – ответил хирург.
Они вошли вслед за врачом в палатку, где Питера готовились переложить с операционного стола на носилки. Склонившись над ним, майор сказал:
– Как дела, Пит? Это Лаф, а рядом со мной Рик.
Обожженный смотрел на них пустыми, невидящими глазами.
– Он слышит нас, док?
– Я не могу сказать наверняка.
Складывалось впечатление, будто Питеру казалось, что он совсем один в палатке.
– Пойдем, Рик, – смирившись, сказал Лафбери. – Мы не сможем до него достучаться. – И в последний раз обратился к Питеру: – Ты поправишься, дружище. Черт возьми, ты очень скоро вернешься в эскадрилью!
Возвращаясь в грузовике на аэродром, пилоты молчали, и вдруг Петерсон воскликнул:
– Джильберта! Кто скажет ей?
С мрачным видом Лафбери ответил:
– Полагаю, что сообщить должен я. – Он глубоко вздохнул. – Ей придется отказаться от свадебных хлопот. Питер еще долго-долго не сможет пройти между рядами в церкви.
В тот же самый день майор Лафбери в парадной форме заставлял себя подняться по каменным ступенькам дома мэра. Дверь открыла Джильберта. Увидев Лафбери, она побледнела и ухватилась за косяк, чтобы не упасть.
– Что... что случилось с Питером?
– Он жив, Джильберта, но... – Лафбери умолк, с трудом выдерживая взгляд Джильберты, в котором отразился охвативший ее ужас. – Мы можем поговорить?
Она молча кивнула. Мадам Буайе вышла из кухни, вытирая руки о фартук, и спросила:
– Что такое, Джильберта?
– Мама, это... это майор Лафбери, командир Питера. Он... ранен.
– Боже мой! – воскликнула мадам Буайе и разрыдалась.
Обняв обеих женщин, майор Лафбери повел их в гостиную. Стараясь, чтобы голос не выдал его волнения, он объяснил, что произошло, и заверил их, что Питер получит лучшую медицинскую помощь.
– В какой госпиталь его отправляют? – спросила Джильберта. – Я поеду следующим поездом в Париж. Я должна быть рядом с ним.
– Нет никакой спешки, моя дорогая, – сказал Лафбери. – Возможно, еще много дней он не будет вас узнавать.
– Тем не менее, я должна быть рядом с ним, буду держать его за руку и ждать.
– Ну, я вижу, вас не остановить. Но по крайней мере подождите денька два, пока не пройдет шок от всего случившегося, – посоветовал Лафбери.
– Майор прав, дорогая, – согласилась ее мать. – Мы поедем вместе. Тебе в ближайшее время понадобится кто-нибудь, на кого бы ты могла опереться.
Лафбери встал.
– Мне очень жаль, что я принес такое горькое известие. Когда Питер придет в себя, скажите ему, что вся эскадрилья переживает за него.
...Не пройдет и недели, как майор Лафбери погибнет в аварии, очень похожей на ту, что произошла с Питером Пайком.
Два дня спустя Джильберту с матерью встретил на парижском вокзале капитан авиационного корпуса армии.
– Я – капитан Джеймс Меллон, – представился он. – Майор Лафбери позвонил и попросил вас встретить. На улице ждет машина. Сначала поедем в отель, а после того как вы там устроитесь, я повезу вас в госпиталь навестить лейтенанта Пайка.
Джильберта поблагодарила его и спросила о Питере.
– Я, право, не могу сказать ничего определенного, мэм. Сейчас еще слишком рано что-либо говорить. – У двери их номера капитан дал Джильберте визитную карточку: – Меня можно застать по этому телефону. Просто дайте знать, когда вы будете готовы ехать в госпиталь.
– Как мы сможем когда-нибудь отблагодарить вас, капитан?
Он улыбнулся и дотронулся пальцами до своей фуражки.
– Только посмотреть на вас уже вознаграждение.
В тот же вечер они навестили Питера. Главный хирург побеседовал с Джильбертой, прежде чем проводить ее в палату, в которой, кроме кровати Питера, стояло еще восемь других.
– Я знаю, что вы – невеста лейтенанта Пайка, мадемуазель Буайе. Он все еще очень плох и, возможно, не узнает вас. По-видимому, у Питера периодически случаются приступы амнезии. Надеемся, что они пройдут, когда стабилизируется его состояние. Между прочим, как только он будет в состоянии путешествовать, мы отправим его на пароходе домой. В Соединенных Штатах возможности медицины намного превосходят те, что мы имеем здесь, в армейском госпитале. Прежде всего ему потребуется пластическая операция...
Слезы хлынули из глаз Джильберты, и спазм так сильно сжал горло, что она не смогла ответить. Она лишь кивнула головой и направилась в палату. Было огромным облегчением оказаться рядом с любимым, убедиться, что он жив, находится в сознании, и в то же время Джильберта пришла в уныние от его ужасного вида. Забинтованный в ярды белого перевязочного материала, Питер напоминал египетскую мумию. Были видны только его глаза, нос и рот, но и они были покрыты волдырями.
Собрав все силы, Джильберта заставила себя улыбнуться и сказала:
– Я не могу тебя поцеловать или дотронуться до тебя, мой дорогой, но моя любовь так сильна, я знаю, ты ее чувствуешь, точно так же, как я чувствую твою любовь.
Последние слова были явной ложью, потому что его пустой взгляд ничего не выражал, даже то, что он знает о ее присутствии. Тем не менее, сидя на белом металлическом стуле рядом с его кроватью, отгороженной ширмой, Джильберта улыбалась и непринужденно болтала, как будто Питер понимал, что она говорит.
– Конечно, нам придется отложить свадьбу, пока ты не поправишься, но это не так уж важно. Главное для тебя – полностью поправиться, а затем мы подумаем о новых планах.
Для самой Джильберты эти слова звучали невразумительно, неискренне, неубедительно, а глубоко внутри ее зрело зернышко страха, которое в последующие дни так разрастется, что начнет душить ее.
В этой метафоре содержалась горькая ирония. В Джильберте действительно росло семя, но совсем иное – семя Питера Пайка.
На десятый день облака рассеялись, и появилось солнце.
Все утро и первую половину дня пилоты эскадрильи выполняли боевые задания, летая над немецкими позициями. Как только одна группа возвращалась, чтобы заправиться горючим, другая тотчас поднималась в воздух. В половине четвертого дня, когда Питер писал письмо домой, в казармы ворвался Рикенбакер:
– Живее, малыш, пфальцский истребитель пересек сторожевое заграждение на переднем крае и направляется сюда!
Они быстро покрыли расстояние до линии окопов, не встретив ни одного самолета противника.
Питер и Рик летели крыло к крылу. Старший по возрасту пилот показал, что они должны разделиться и барражировать в противоположных направлениях. Питер большим и указательным пальцами образовал кружок, тем самым подтверждая, что понял приказ. Его «ньюпор», стремительно изменив направление, полетел на северо-восток.
Питер долетел до Понта-Муссон, затем повернул назад, на юг. Он уже приближался к Туле, когда заметил темную точку на горизонте, которая двигалась прямо ему навстречу. Питер резко взмыл ввысь и начал не спеша кружить по спирали, ожидая его приближения. Вскоре по четкому силуэту и большим черным крестам на крыльях и хвосте он определил, что это «фоккер». Когда он пролетел на значительном расстоянии под его самолетом, Питер спикировал.
Включив двигатель на полную мощность, немецкий самолет стал набирать высоту, готовясь к развороту Иммельманна. В это же самое мгновение Питер увидел, что Рикенбакер пикирует «фоккера» под углом в девяносто градусов. Уступая инициативу своему приятелю, Питер дал возможность другу произвести первый выстрел в немца и сделал вираж, готовясь поддержать Рика, если тот промахнется. Это был предусмотрительный ход, потому что немец ускользнул, дал двигателю обратный ход и направился назад, к немецким позициям.
Питер сел ему на хвост. Воздушный бой произошел на высоте десять тысяч футов. Это было крайне опасно, так как Питер представлял отличную мишень для немецкой батареи. Он находился на очень близком расстоянии от «фоккера» и рассчитывал на то, что зенитчики не откроют огонь, чтобы не попасть в свой самолет.
Питер нажал на гашетки спаренных пулеметов. Трассирующие пули описали дугу подобно брызгам воды, выбрасываемой из шланга, и попали в обе кабины самолета. Пилот и наблюдатель погибли мгновенно. Спустя несколько секунд «фоккер» рухнул на землю и рассыпался на части, охваченный огненным шаром.
Вокруг Питера рвались артиллерийские снаряды, но он резко набрал высоту и, обгоняя огонь, взял курс на свою базу. Рикенбакер в кабине поднял руку в перчатке и сжал ее в кулак, приветствуя друга.
Как только они приземлились, Рикенбакер выпрыгнул из кабины и побежал к самолету Питера.
– Малыш, ты наконец прилетел. Обещаю впредь никогда не произносить слово «малыш». Ты мужчина! И я хочу, чтобы именно этот мужчина всякий раз прикрывал меня в полете. – Рикенбакер широко улыбнулся. – А сейчас ты должен отдохнуть.
В тот вечер Джильберта Буайе и вся ее семья – мать, отец, сестра и два брата – снова встречали его как героя.
– Вы уже становитесь легендой в Туле! – воскликнул мэр. – Фермеры были на полях, когда вы вели бой с самолетом боша. Бог мой! Немцы не являются достойными противниками американцев. Ваши пилоты здорово дают им прикурить.
Питер покраснел и скромно возразил:
– Мне просто повезло, сэр.
– Нет, нет, нет, я не потерплю этого! – Он обнял Питера и расцеловал его в обе щеки. – Вы храбрый воин, и я предсказываю, что еще до окончания войны вы будете награждены орденом Почета.
Позже, когда все тактично удалились в дом, который примыкал к ратуше, оставив молодых влюбленных в гостиной, Питер сказал Джильберте:
– Мне нравится твой отец, но, если откровенно, я предпочитаю получать поцелуи от тебя.
Она рассмеялась и, откинув голову, сказала:
– Тогда поцелуй меня, любовь моя.
Питер взволнованно огляделся. Он почти каждый вечер навещал Джильберту и всякий раз, оставаясь с девушкой наедине, как сейчас, не мог избавиться от беспокоившего его ощущения, что кто-то из семьи постоянно следит за ними.
Питер как-то высказал Джильберте это предположение, но она рассмеялась.
– Зачем им подслушивать, когда они и так знают, чем мы занимаемся и о чем говорим. В конце концов, ведь наш национальный девиз: «Да здравствует любовь!»
Питер откашлялся.
– Тем не менее я считаю, что пора наконец сообщить твоим родителям о моих намерениях: я тебя люблю и хочу на тебе жениться. Тогда я буду чувствовать себя спокойнее из-за того, что мы делаем.
Джильберта от удивления широко раскрыла глаза.
– Что мы делаем? – повторила она. – А что мы делаем?
– Ну, ты же знаешь: целуемся, прикасаемся друг к другу и...
– Это лишь естественное проявление чувств при ухаживании, – сказала Джильберта, проводя рукой по внутренней стороне его бедра. – Однако мы до сих пор не сделали то, чего я жажду с тех пор, как встретила тебя... О, Питер, мы должны найти такое место, где мы будем одни. По-настоящему одни и сможем поступать, как пожелаем, и никто не будет нас сдерживать.
Питер вздохнул:
– Да, да, мне очень тяжело находиться так близко от тебя и все же недостаточно близко.
– Хорошо, я придумала! В пятницу вечером будут служить мессу по погибшим на войне. Моя семья будет присутствовать там, а я скажу, что плохо себя чувствую. Да, в пятницу вечером мы наконец будем одни! – пообещала Джильберта и прижала его руку к своей груди.
С того вечера каждая минута, отделявшая их от свидания в пятницу, казалась Питеру бесконечной. Теперь он уже не ощущал привычного возбуждения и энтузиазма, ожидая высоко в небе немецкий истребитель. Каждое боевое задание было теперь ординарным занятием. Наконец наступило утро пятницы, но Питеру казалось, что время тянется еще медленнее, чем во все предшествующие дни. «Любовь – это определенно форма безумия, – решил Питер. – Однако какая чудесная болезнь!»
За ужином Питер не мог смотреть на еду.
– Что случилось, Пит? – спросил Рикенбакер. – Нет аппетита?
– Он не болен, он просто влюблен, – поддразнил Лафбери и спросил: – Ты сегодня вечером снова встречаешься с Джильбертой?
– У меня неопределенные планы, – пробормотал Питер.
– Неопределенные планы? – Кто-то в конце стола громко расхохотался. – Черт возьми! Если бы у меня была такая аппетитная девчонка, как Джильберта, могу вас заверить, что мои планы были бы вполне определенными: залезть к ней под юбку.
Питер поднялся и, кипя от злости, вышел из палатки под дружный хохот товарищей. Больше всего юношу разозлило то, что язвительное замечание было правдой.
Залезть к ней под юбку... В течение всей прошедшей недели у него действительно не было в голове никаких иных мыслей, кроме этой.
Питер вернулся в казарму, второй раз в этот день побрился, надушился одеколоном и надел фуражку так, что козырек оказался над правой бровью. К главным воротам с грохотом подъехал грузовик, и водитель показал дежурившим военным полицейским декларацию на груз.
Один из них кивнул Питеру.
– Эта машина едет в Туле, лейтенант. Забирайтесь в кабину.
Был уже девятый час вечера, когда Питер подходил к усадьбе Буайе. Чувствуя себя преступником, он украдкой огляделся, остановился у двери и позвонил два раза. Джильберта тотчас открыла ему.
– Мой дорогой, я думала, что ты никогда не попадешь сюда, – задыхаясь, проговорила она.
– Я всю неделю от нетерпения не находил себе места, – ответил Питер.
Джильберта бросилась в его объятия, и они, тесно прижимаясь друг к другу, раскачивались взад и вперед на лестничной площадке.
– Я больше не могу ни секунды ждать, – прошептала она, часто и тяжело дыша. – Идем быстрее. – И повела его наверх.
– Мы одни? – спросил Питер. Джильберта засмеялась.
– Неужели ты думаешь, что я привела бы тебя к себе в спальню, если бы мы были не одни? – Она захлопнула дверь и закрыла ее на ключ.
– Бог мой! – воскликнул Питер. – Ты ведь не думаешь, что кто-нибудь помешает нам?
– Нет, глупый, это просто рефлекс. Ну... кто начнет первым?
– Начнет первым? – переспросил он.
– Да. Мы ведь не сможем заниматься любовью в одежде, – объяснила Джильберта.
– Конечно. – Питер смущенно переступал с ноги на ногу.
– Если ты такой застенчивый, тогда начну я. – Джильберта расстегнула строгую накрахмаленную блузку и сняла ее.
Ее обнаженные плечи и выпуклости, выступающие в вырезе над розовой сорочкой, опьянили Питера. Он будто залпом проглотил бокал вина. Машинально раздеваясь, Питер пожирал глазами Джильберту, которая стояла уже в сорочке и соблазнительно улыбалась. На Питере остались лишь трусы. Он чувствовал, что ее взгляд прикован к передней части трусов, где беззастенчиво утверждало себя его напряженное мужское естество.
Джильберта застенчиво спустила одну лямку, затем другую и, опустив сорочку на тонкую талию, открыла свои небольшие прекрасные груди.
– Они выглядят так, будто высечены из алебастра, – сказал Питер.
– О нет, алебастр холодный и твердый, – возразила она, поддерживая снизу упругие выпуклости и приподнимая их. – А это трепещущая плоть, горячая плоть, жаждущая плоть. О мой любимый, мое тело страстно желает тебя, твоих прикосновений и поцелуев. – Джильберта замолчала и спустила сорочку с бедер, та легко упала вокруг ее ног. – Жаждет твоей плоти, – закончила Джильберта. – О, пожалуйста, позволь мне увидеть тебя! – В один миг она спустила его трусы. – Ты знаешь, я никогда прежде не видела обнаженного мужчину.
Питер сглотнул, его лицо пылало.
– Я...я... дело в том, что я тоже никогда прежде не видел голую девушку.
Ее взгляд выражал недоверие.
– О мой горячо любимый, ты не должен это говорить ради меня. Ты мужчина и солдат. Я и не ожидала, что ты окажешься девственником, как я.
– Ты девственница?..
Питер был счастлив от сознания, что станет ее первым мужчиной. Единственным мужчиной, которого узнает любимая.
Джильберта робко протянула руку и сжала его напряженный пенис. К ее изумлению, он начал извергать семя.
– Дорогой, любимый Питер, – шептала она и ласкала его до тех пор, пока не прекратились спазмы.
Питеру было стыдно встретиться с Джильбертой взглядом.
– Прости, – прошептал он, – но я не шутил, когда сказал, что ты первая женщина, с которой я... с которой я когда-либо был. Это правда. Я тоже девственник. На самом деле я моложе, чем выгляжу. Мне только шестнадцать.
Джильберта была изумлена. Ее охватил восторг оттого, что они входят в зрелый мир любви и секса вместе и оба невинны. Она нежно взяла Питера за руку и повела в постель.
Его губы нашли ее губы, задержались там, затем передвинулись к шее, где в ложбинке неистово билась голубая жилка. Питер накрыл ртом ее сосок, и он затвердел под его языком.
Джильберте казалось, что у Питера сто рук. Создавалось такое впечатление, что тысяча пальцев прикасается к ней, ласкает и дразнит. Он играл на ее нервных окончаниях так же умело, как скрипач обращается с чувствительными струнами нежно любимого, драгоценного инструмента. Удар поднявшегося пениса в болезненно-напряженный низ ее живота вызвал у Джильберты необыкновенный трепет. И сейчас ей не терпелось перейти последнюю черту и стать женщиной точно так же, как бабочке не терпится покинуть сковывающий ее кокон.
– Скорее, любимый, скорее! – подгоняла она Питера.
Испытывая такую же дрожь, как и в то мгновение, когда впервые взял в руки рычаг управления истребителем, Питер вошел в нее. Джильберта едва сдерживала себя от страстного желания, однако Питер не смог проникнуть глубоко, поскольку не имел никакого опыта.
– Ничего не получится. Или я слишком большой, или ты слишком маленькая. – Он был обескуражен.
Но Джильберта не хотела сдаваться:
– Не паникуй, Питер. В первый раз трудно с любой девушкой. Если мы будем упорны, все прекрасно получится.
И они действительно продолжали. Питер был в холодном поту и уже был готов отказаться, когда ее плева лопнула. Однако как он ни старался, после трех ударов не мог больше сдерживаться. К счастью, Джильберта тоже была близка к кульминации, и в исступлении они достигли пика вместе.
Подобно всем молодым влюбленным, впервые познающим друг друга, они думали, что половой акт задуман исключительно для их личного наслаждения.
– Я бы никогда не могла пережить то же самое ни с одним другим мужчиной, – выдохнула счастливая Джильберта.
– А я – ни с одной другой женщиной, – ответил Питер.
– Неужели будет всегда так же хорошо, дорогой?
– Даже лучше. Говорят, практика ведет к совершенству.
– Это было совершенством и в первый раз! – воскликнула Джильберта.
– Моя дорогая, любимая жена!.. Я так говорю, потому что ты действительно моя жена во всех отношениях, за исключением формальностей, таких, как разрешение на брак и благословение священника.
Они поцеловались, и Джильберта погладила Питера по щеке.
– Думаю, тебе лучше сейчас уйти. Месса, должно быть, уже закончилась.
– Боже праведный! Я и забыл, что мы в твоей девичьей спальне.
– Уже не в девичьей, – заметила Джильберта.
Питер выпрыгнул из постели и стал торопливо одеваться. Джильберта набросила халат и повела его к двери. Они обнялись в последний раз, и Питер вышел из дома в кромешную тьму.
На следующий день после счастливого начала их близких отношений Питер обратился к отцу Джильберты с просьбой дать разрешение и благословение на брак с его дочерью. Все были вне себя от радости и решили в сентябре устроить свадьбу.
Две недели Питер и Джильберта были на седьмом небе от счастья. В эти безоблачные дни казалось, что с Питером не может случиться ничего дурного. Молодые самоуверенные летчики эскадрильи быстро стали легендой среди вооруженных сил союзников. Обывателям они казались непобедимыми.
К сожалению, многие, тогда забыли, что госпожа Удача – весьма непостоянная возлюбленная.
Однажды утром Лафбери сообщил Питеру, что его награждают четырехдневным отпуском начиная со следующей субботы.
– Это отличная новость! – воскликнул Питер.
– Поедешь в отпуск в Париж? – дружески поддразнил его Петерсон и заговорщицки подмигнул Лафбери.
– Еще не решил, – ответил Питер.
«Какая удача! Париж может подождать. Я хочу снять комнату в тихой части Туле, и мы с Джильбертой будем блаженствовать на мягкой пуховой перине».
– Между прочим, Пит, не против отправиться в полет вместо Джима Холла сегодня утром? Обычное барражирование.
– Конечно, нет, капитан Лафбери. В какое время?
– Как только позавтракаешь.
На летном поле летчики собрались вокруг нового истребителя, только что сошедшего со сборочного конвейера. Это был тоже «ньюпор», но больших габаритов и более сложной конструкции, чем те небольшие самолеты, на которых они летали.
– Следующие две недели мы будем совершать тренировочные полеты на этом самолете, – объявил Лафбери.
Питер оставил их и пошел к своему самолету, ожидавшему в начале взлетно-посадочной полосы. Механик отдал ему честь.
– Все баки заправлены горючим, и мотор в исправности, лейтенант. Счастливой охоты.
Барражирование оказалось скучным занятием. Когда Питер пролетал над немецкой территорией, по нему дали залп из зенитных орудий, но ни один снаряд даже близко не попал. В небе не было никаких признаков противника, и спустя полчаса Питер взял курс на свою базу.
Он приземлился и уже уходил с поля, когда на переднем крае обороны начали бить зенитные орудия.
Механик закричал:
– Похоже, это «альбатрос»!
Питер повернул назад и бросился к своей машине.
– Эй, лейтенант, вы не можете снова поднять его в воздух. Вы остались без горючего, на заправку потребуется пятнадцать минут.
– Слишком долго. – Взгляд Питера был прикован к новенькому истребителю, который стоял на соседней поносе. – Тот малыш заправлен?
Механик был изумлен:
– Вы шутите, сэр! Вы никогда прежде не летали на той модели.
– Ну и что? Она не может сильно отличаться от старой. Идем. Убери тормозные колодки от колес! – приказал Питер, вскарабкался на крыло и сел в кабину нового самолета. Затем опустил защитные очки и поднял руку. – Контакт! – скомандовал он.
Механик прокрутил пропеллер, и мотор взревел. Питер проверил приборную панель, просмотрел переключатели и измерительные приборы и согласился, что потребуется какое-то время привыкнуть, хотя основные рычаги управления и приборы были такими же, как и в старом «ньюпоре».
– Все идет как по маслу, – пробормотал он задумчиво и прибавил скорость.
Истребитель помчался по взлетно-посадочной полосе. Машина взмыла в воздух, словно сокол в погоне за добычей. Товарищи Питера высыпали из казармы и приветствовали его громкими возгласами. Все, кроме Рикенбакера.
– Молодой дурак! – ругался он. – Нельзя садиться за штурвал самолета, который ты не проверил хотя бы один раз.
Питер догнал «альбатроса» в двух милях от аэродрома, набрал высоту и, оказавшись над ним, спикировал. Затем выпустил очередь из пулемета, которая взорвала дерево и обшивку на левом крыле немецкого истребителя. Питер снова нажал на гашетку, но когда нажал в третий раз, пулемет заклинило.
– Проклятие! – выругался Питер и изо всех сил дернул пулеметную ленту в надежде высвободить ее, но безуспешно.
Питер сразу понял, что неполадка повлекла за собой неисправность пропеллера. К ужасу Питера, мотор стал извергать длинные полосы горящего бензина, которые, словно гирлянды, украсили фюзеляж самолета.
Питер заглушил двигатель и, скользя на крыле, повел самолет на крутое снижение, чтобы сбить пламя с кабины. Однако новый истребитель не слушался, и шквал огня объял кабину.
А на земле его товарищи, парализованные страхом, наблюдали за разыгрывавшейся в небе трагедией. Летчики боялись огня больше, чем любого немецкого аса.
– Держись, Пит, – шептал Рикенбакер. – Милостивый Боже, пусть он справится.
Питер увидел впереди широкий ручей и увеличил скорость, чтобы истребитель продолжал лететь к воде, затем выбросился из кабины и живым факелом полетел к земле. Последнее, что он помнил, был оглушительный всплеск...
К тому времени, когда Лафбери, Рикенбакер и остальные летчики примчались в грузовике на место происшествия, они увидели лежащего на земле Питера и двух французских фермеров, снимавших с него обмундирование, от которого шел пар.
Лафбери обратился по-французски:
– Он жив?
– Думаю, да, сэр, но у него очень сильные ожоги.
– Благодарю вас, месье. Если бы вы не вытащили его из воды, наш летчик утонул бы... Ладно, друзья, давайте отвезем Питера в полевой госпиталь, – сказал майор.
Спустя полчаса Лафбери и Рикенбакер ходили вокруг палатки. Рик затоптал сигарету носком ботинка, когда хирург вышел из палатки, снимая резиновые перчатки.
– Как он?
– Я бы сказал, шансы у него пятьдесят на пятьдесят. Все лицо, шея, руки и нижняя часть ног в ожогах второй и третьей степени, но тяжелая летная куртка защитила его торс. Мы должны как можно быстрее эвакуировать его в Париж.
– Он в сознании? Нам можно его увидеть? – спросил Лафбери.
– Вы можете его увидеть. Ваш друг находится в забытьи, – ответил хирург.
Они вошли вслед за врачом в палатку, где Питера готовились переложить с операционного стола на носилки. Склонившись над ним, майор сказал:
– Как дела, Пит? Это Лаф, а рядом со мной Рик.
Обожженный смотрел на них пустыми, невидящими глазами.
– Он слышит нас, док?
– Я не могу сказать наверняка.
Складывалось впечатление, будто Питеру казалось, что он совсем один в палатке.
– Пойдем, Рик, – смирившись, сказал Лафбери. – Мы не сможем до него достучаться. – И в последний раз обратился к Питеру: – Ты поправишься, дружище. Черт возьми, ты очень скоро вернешься в эскадрилью!
Возвращаясь в грузовике на аэродром, пилоты молчали, и вдруг Петерсон воскликнул:
– Джильберта! Кто скажет ей?
С мрачным видом Лафбери ответил:
– Полагаю, что сообщить должен я. – Он глубоко вздохнул. – Ей придется отказаться от свадебных хлопот. Питер еще долго-долго не сможет пройти между рядами в церкви.
В тот же самый день майор Лафбери в парадной форме заставлял себя подняться по каменным ступенькам дома мэра. Дверь открыла Джильберта. Увидев Лафбери, она побледнела и ухватилась за косяк, чтобы не упасть.
– Что... что случилось с Питером?
– Он жив, Джильберта, но... – Лафбери умолк, с трудом выдерживая взгляд Джильберты, в котором отразился охвативший ее ужас. – Мы можем поговорить?
Она молча кивнула. Мадам Буайе вышла из кухни, вытирая руки о фартук, и спросила:
– Что такое, Джильберта?
– Мама, это... это майор Лафбери, командир Питера. Он... ранен.
– Боже мой! – воскликнула мадам Буайе и разрыдалась.
Обняв обеих женщин, майор Лафбери повел их в гостиную. Стараясь, чтобы голос не выдал его волнения, он объяснил, что произошло, и заверил их, что Питер получит лучшую медицинскую помощь.
– В какой госпиталь его отправляют? – спросила Джильберта. – Я поеду следующим поездом в Париж. Я должна быть рядом с ним.
– Нет никакой спешки, моя дорогая, – сказал Лафбери. – Возможно, еще много дней он не будет вас узнавать.
– Тем не менее, я должна быть рядом с ним, буду держать его за руку и ждать.
– Ну, я вижу, вас не остановить. Но по крайней мере подождите денька два, пока не пройдет шок от всего случившегося, – посоветовал Лафбери.
– Майор прав, дорогая, – согласилась ее мать. – Мы поедем вместе. Тебе в ближайшее время понадобится кто-нибудь, на кого бы ты могла опереться.
Лафбери встал.
– Мне очень жаль, что я принес такое горькое известие. Когда Питер придет в себя, скажите ему, что вся эскадрилья переживает за него.
...Не пройдет и недели, как майор Лафбери погибнет в аварии, очень похожей на ту, что произошла с Питером Пайком.
Два дня спустя Джильберту с матерью встретил на парижском вокзале капитан авиационного корпуса армии.
– Я – капитан Джеймс Меллон, – представился он. – Майор Лафбери позвонил и попросил вас встретить. На улице ждет машина. Сначала поедем в отель, а после того как вы там устроитесь, я повезу вас в госпиталь навестить лейтенанта Пайка.
Джильберта поблагодарила его и спросила о Питере.
– Я, право, не могу сказать ничего определенного, мэм. Сейчас еще слишком рано что-либо говорить. – У двери их номера капитан дал Джильберте визитную карточку: – Меня можно застать по этому телефону. Просто дайте знать, когда вы будете готовы ехать в госпиталь.
– Как мы сможем когда-нибудь отблагодарить вас, капитан?
Он улыбнулся и дотронулся пальцами до своей фуражки.
– Только посмотреть на вас уже вознаграждение.
В тот же вечер они навестили Питера. Главный хирург побеседовал с Джильбертой, прежде чем проводить ее в палату, в которой, кроме кровати Питера, стояло еще восемь других.
– Я знаю, что вы – невеста лейтенанта Пайка, мадемуазель Буайе. Он все еще очень плох и, возможно, не узнает вас. По-видимому, у Питера периодически случаются приступы амнезии. Надеемся, что они пройдут, когда стабилизируется его состояние. Между прочим, как только он будет в состоянии путешествовать, мы отправим его на пароходе домой. В Соединенных Штатах возможности медицины намного превосходят те, что мы имеем здесь, в армейском госпитале. Прежде всего ему потребуется пластическая операция...
Слезы хлынули из глаз Джильберты, и спазм так сильно сжал горло, что она не смогла ответить. Она лишь кивнула головой и направилась в палату. Было огромным облегчением оказаться рядом с любимым, убедиться, что он жив, находится в сознании, и в то же время Джильберта пришла в уныние от его ужасного вида. Забинтованный в ярды белого перевязочного материала, Питер напоминал египетскую мумию. Были видны только его глаза, нос и рот, но и они были покрыты волдырями.
Собрав все силы, Джильберта заставила себя улыбнуться и сказала:
– Я не могу тебя поцеловать или дотронуться до тебя, мой дорогой, но моя любовь так сильна, я знаю, ты ее чувствуешь, точно так же, как я чувствую твою любовь.
Последние слова были явной ложью, потому что его пустой взгляд ничего не выражал, даже то, что он знает о ее присутствии. Тем не менее, сидя на белом металлическом стуле рядом с его кроватью, отгороженной ширмой, Джильберта улыбалась и непринужденно болтала, как будто Питер понимал, что она говорит.
– Конечно, нам придется отложить свадьбу, пока ты не поправишься, но это не так уж важно. Главное для тебя – полностью поправиться, а затем мы подумаем о новых планах.
Для самой Джильберты эти слова звучали невразумительно, неискренне, неубедительно, а глубоко внутри ее зрело зернышко страха, которое в последующие дни так разрастется, что начнет душить ее.
В этой метафоре содержалась горькая ирония. В Джильберте действительно росло семя, но совсем иное – семя Питера Пайка.