Ян Блейк
Эгейская компания
Пролог
Август 1943 года
Британский комитет начальников штабов заслушивал премьер-министра со смешанным чувством обреченности и негодования. Пробыв более трех лет у кормила власти, старик не изменил своим привычкам и снова выдвигал неосуществимый проект. Неосуществимый в данном случае потому, что в нем не были заинтересованы их большие американские друзья.
Первый лорд адмиралтейства (министр военно-морского флота) напомнил собравшимся о том, что основные силы выведены из восточной части Средиземноморья для оказания поддержки предстоящей высадке на территории Италии. Начальник королевского генерального штаба отметил, что Британия несет тяжелое бремя в итальянской кампании, а начальник штаба военно-воздушных сил лишь вынул трубку изо рта и покачал головой.
Так что операция «Акколада» (обряд посвящения в рыцари), какой бы привлекательной она ни выглядела, скорее всего, была обречена на провал.
Черчилль угрюмо посматривал на собравшихся сквозь клубы сигарного дыма. Жаркий летний день в Канаде не улучшил его самочувствия, и конференция в Квебеке представлялась утомительной и безрезультатной. Пришлось долго спорить, прежде чем американцы в конечном счете согласились с расширением британского участия в войне на Тихом океане, но у них не поубавилось скептицизма в отношении намерения Черчилля вовлечь Турцию в конфликт и нанести удар в подбрюшье Германии через Балканы.
На предшествовавшем заседании конференции британская делегация подчеркнула преимущества захвата оккупированных Италией Додеканесских островов под самым носом у немцев, чтобы подтолкнуть Турцию к вступлению в войну. Однако американцы были непреклонны: если британцы решили следовать этим курсом, их никто не собирался останавливать, но и не следовало ожидать помощи от США. К тому же ни в коем случае нельзя было допустить ослабления усилий союзников в целях осуществления великого плана, намеченного в другом месте.
Короче говоря, британцам дали ясно понять, что они окажутся в полном одиночестве, если станут настаивать на своем, и заседание никак нельзя было назвать дружественным или эффективным.
– Согласитесь, господа, – говорил Черчилль, – что нам необходимо содержать на Ближнем Востоке особую группировку войск, которую можно быстро перебросить на эти острова и удержать их до прибытия главных сил, которые могли бы там разместиться на постоянной основе. Итальянцы с минуты на минуту капитулируют и не окажут нам сопротивления. Мне не нужно напоминать вам, какие огромные выгоды мы можем получить, если Турция, которой некогда принадлежали эти острова, наконец вступит в войну.
Начальник королевского генерального штаба неохотно раскрыл лежавшую перед ним папку. Как обычно, сведения, которыми он располагал, не только давали полную картину, но и рисовали ее в мельчайших подробностях. В общем, в этом досье учитывались все варианты и можно было отразить любой капризный выпад со стороны Черчилля.
– У нас есть такое подразделение, господин премьер-министр. Оно называется Специальный лодочный дивизион.
Черчилль удовлетворенно хмыкнул и подытожил:
– Вот и хорошо.
Премьер-министру стало ясно, что наконец-то дело продвинулось в нужном направлении.
– По-иному, – заметил он, – такое подразделение и не может называться. Оно должно быть специальным.
Его шутку не оценили.
– Кто командует этой группой? – поинтересовался Черчилль.
Начальник королевского генерального штаба вновь взглянул на досье.
– Джерретт, господин премьер-министр. В прошлом офицер Специальной военно-воздушной службы.
Черчилль вновь удовлетворенно хмыкнул. В первую мировую войну он был первым лордом адмиралтейства и потом некоторое время занимал тот же пост, поэтому очень хорошо знал отца Джерретта. Для полноты картины генеалогия настоящего воина имела чрезвычайно большое значение.
– А как мы сможем перебросить Джерретта и его людей?
Бульдожье лицо повернулось в сторону первого лорда адмиралтейства, а тот в раздумье сложил губы бантиком и свел руки кончиками пальцев. Ему не требовалось еще раз знакомиться с бумагами, лежавшими перед ним на столе. Он и без того помнил каждое слово. Однако колебался. Нужно ли ему вступать в спор или лучше воздержаться? Чувство долга возобладало над здравым смыслом.
– Я вынужден заявить протест, господин премьер-министр. Если мы будем действовать в одиночку, у нас не хватит сил и ресурсов. Реакция итальянских гарнизонов непредсказуема, а у них есть аэродромы на Родосе, которые немцы, по всей вероятности, захватят. Кроме того, у них есть силы на Крите, а ближайший имеющийся у нас аэродром находится на Кипре. Немцы легко могут перебросить подкрепления с Крита и из Афин. Кроме того, если мы не обеспечим господства в воздухе, наши военно-морские силы окажутся перед серьезной угрозой.
Два других начальника штабов согласно закивали. К сожалению, приходилось признать, что без американской поддержки никак не обойтись.
Черчилль проигнорировал возражения и резко потребовал:
– Какими военно-морскими силами мы располагаем?
Первый лорд адмиралтейства сдался. Он сделал все, что мог.
– В настоящее время у нас, возможно, имеется шесть эсминцев, не более того.
– Но если представится случай, мы можем направить подкрепления?
– Естественно, господин премьер-министр, но...
– И у нас есть силы на побережье?
Первый лорд адмиралтейства кивнул. Он знал, что, когда на Черчилля находило, ничто не могло его остановить. Во всяком случае, министр военно-морского флота не намеревался брать на себя эту роль.
– Еще что-нибудь есть?
Первый лорд адмиралтейства понимал, что его усилия можно сравнить с попыткой выжать кровь из камня, но все же сказал:
– Командующий эскадрой Левант и командование сил в Восточном Средиземноморье информировали меня, что в соответствии с проводимой вами политикой с целью захвата Додеканесских островов, в первую очередь Родоса, он уже сформировал небольшую группу для осуществления этого плана. В состав группы вошли люди, принимавшие участие в тайных операциях на этих островах, так что они знакомы с местностью.
– Как называется группа?
– Флотилия шхун Леванта, господин премьер-министр.
– И они способны быстро перебросить специальный отряд на острова, как только получат приказ?
Со вздохом адмирал признал:
– Да, господин премьер-министр.
Лицо херувима оживилось:
– Значит, господа, все в полном порядке. Можно начинать операцию «Акколада». Еще одну проблему мы решили.
И создали новую, еще более серьезную.
Первый лорд адмиралтейства (министр военно-морского флота) напомнил собравшимся о том, что основные силы выведены из восточной части Средиземноморья для оказания поддержки предстоящей высадке на территории Италии. Начальник королевского генерального штаба отметил, что Британия несет тяжелое бремя в итальянской кампании, а начальник штаба военно-воздушных сил лишь вынул трубку изо рта и покачал головой.
Так что операция «Акколада» (обряд посвящения в рыцари), какой бы привлекательной она ни выглядела, скорее всего, была обречена на провал.
Черчилль угрюмо посматривал на собравшихся сквозь клубы сигарного дыма. Жаркий летний день в Канаде не улучшил его самочувствия, и конференция в Квебеке представлялась утомительной и безрезультатной. Пришлось долго спорить, прежде чем американцы в конечном счете согласились с расширением британского участия в войне на Тихом океане, но у них не поубавилось скептицизма в отношении намерения Черчилля вовлечь Турцию в конфликт и нанести удар в подбрюшье Германии через Балканы.
На предшествовавшем заседании конференции британская делегация подчеркнула преимущества захвата оккупированных Италией Додеканесских островов под самым носом у немцев, чтобы подтолкнуть Турцию к вступлению в войну. Однако американцы были непреклонны: если британцы решили следовать этим курсом, их никто не собирался останавливать, но и не следовало ожидать помощи от США. К тому же ни в коем случае нельзя было допустить ослабления усилий союзников в целях осуществления великого плана, намеченного в другом месте.
Короче говоря, британцам дали ясно понять, что они окажутся в полном одиночестве, если станут настаивать на своем, и заседание никак нельзя было назвать дружественным или эффективным.
– Согласитесь, господа, – говорил Черчилль, – что нам необходимо содержать на Ближнем Востоке особую группировку войск, которую можно быстро перебросить на эти острова и удержать их до прибытия главных сил, которые могли бы там разместиться на постоянной основе. Итальянцы с минуты на минуту капитулируют и не окажут нам сопротивления. Мне не нужно напоминать вам, какие огромные выгоды мы можем получить, если Турция, которой некогда принадлежали эти острова, наконец вступит в войну.
Начальник королевского генерального штаба неохотно раскрыл лежавшую перед ним папку. Как обычно, сведения, которыми он располагал, не только давали полную картину, но и рисовали ее в мельчайших подробностях. В общем, в этом досье учитывались все варианты и можно было отразить любой капризный выпад со стороны Черчилля.
– У нас есть такое подразделение, господин премьер-министр. Оно называется Специальный лодочный дивизион.
Черчилль удовлетворенно хмыкнул и подытожил:
– Вот и хорошо.
Премьер-министру стало ясно, что наконец-то дело продвинулось в нужном направлении.
– По-иному, – заметил он, – такое подразделение и не может называться. Оно должно быть специальным.
Его шутку не оценили.
– Кто командует этой группой? – поинтересовался Черчилль.
Начальник королевского генерального штаба вновь взглянул на досье.
– Джерретт, господин премьер-министр. В прошлом офицер Специальной военно-воздушной службы.
Черчилль вновь удовлетворенно хмыкнул. В первую мировую войну он был первым лордом адмиралтейства и потом некоторое время занимал тот же пост, поэтому очень хорошо знал отца Джерретта. Для полноты картины генеалогия настоящего воина имела чрезвычайно большое значение.
– А как мы сможем перебросить Джерретта и его людей?
Бульдожье лицо повернулось в сторону первого лорда адмиралтейства, а тот в раздумье сложил губы бантиком и свел руки кончиками пальцев. Ему не требовалось еще раз знакомиться с бумагами, лежавшими перед ним на столе. Он и без того помнил каждое слово. Однако колебался. Нужно ли ему вступать в спор или лучше воздержаться? Чувство долга возобладало над здравым смыслом.
– Я вынужден заявить протест, господин премьер-министр. Если мы будем действовать в одиночку, у нас не хватит сил и ресурсов. Реакция итальянских гарнизонов непредсказуема, а у них есть аэродромы на Родосе, которые немцы, по всей вероятности, захватят. Кроме того, у них есть силы на Крите, а ближайший имеющийся у нас аэродром находится на Кипре. Немцы легко могут перебросить подкрепления с Крита и из Афин. Кроме того, если мы не обеспечим господства в воздухе, наши военно-морские силы окажутся перед серьезной угрозой.
Два других начальника штабов согласно закивали. К сожалению, приходилось признать, что без американской поддержки никак не обойтись.
Черчилль проигнорировал возражения и резко потребовал:
– Какими военно-морскими силами мы располагаем?
Первый лорд адмиралтейства сдался. Он сделал все, что мог.
– В настоящее время у нас, возможно, имеется шесть эсминцев, не более того.
– Но если представится случай, мы можем направить подкрепления?
– Естественно, господин премьер-министр, но...
– И у нас есть силы на побережье?
Первый лорд адмиралтейства кивнул. Он знал, что, когда на Черчилля находило, ничто не могло его остановить. Во всяком случае, министр военно-морского флота не намеревался брать на себя эту роль.
– Еще что-нибудь есть?
Первый лорд адмиралтейства понимал, что его усилия можно сравнить с попыткой выжать кровь из камня, но все же сказал:
– Командующий эскадрой Левант и командование сил в Восточном Средиземноморье информировали меня, что в соответствии с проводимой вами политикой с целью захвата Додеканесских островов, в первую очередь Родоса, он уже сформировал небольшую группу для осуществления этого плана. В состав группы вошли люди, принимавшие участие в тайных операциях на этих островах, так что они знакомы с местностью.
– Как называется группа?
– Флотилия шхун Леванта, господин премьер-министр.
– И они способны быстро перебросить специальный отряд на острова, как только получат приказ?
Со вздохом адмирал признал:
– Да, господин премьер-министр.
Лицо херувима оживилось:
– Значит, господа, все в полном порядке. Можно начинать операцию «Акколада». Еще одну проблему мы решили.
И создали новую, еще более серьезную.
1
Тишину нарушал лишь плеск воды о брезентовые борта небольшой легкой лодки, продвигавшейся по темному руслу реки. Весла беззвучно разрезали водную гладь, оставляя за собой светящиеся в темноте водовороты, исчезавшие через секунду-другую, но быть беде, если бы это заметил бдительный немецкий часовой.
Создавалось впечатление, что лодку неумолимо затягивает в воронку вечной и непроглядной ночи. Темнота сжимала с двух сторон и выдавливала лодку вперед, в тупик, западню, из которой невозможно выбраться, даже двинуться.
Он чувствовал на лбу обжигающий пот, капли пота стекали и из-под мышек по бокам. Потел он не от напряжения, а от страха, потому что знал, что может с ним произойти, и понимал, что ничего не может с этим поделать.
Внезапно, как будто нарочно, все так и случилось. Его ослепил луч прожектора, взвыла сирена, раздались крики на немецком: «Руки вверх! Руки вверх!», и громко зачастил пулемет. Полетели щепки с деревянного днища, и одна пронзила ему щеку. Пули ударили по веслу и вырвали его из рук.
Лодка накренилась, и в этот момент перед его глазами на долю секунды, но очень четко, высвеченное в луче прожектора, встало измазанное черным лицо Мэтта. Пулеметная очередь развернула его изрешеченное пулями тело, и навсегда запомнились мертвые глаза, широко распахнутый рот с разбитыми зубами и два крохотных черных отверстия во лбу, из которых уже сочилась кровь.
В следующее мгновение он оказался в воде под лодкой, и ему на грудь ужасно давили и мешали дышать темнота и днище лодки. Он отчаянно бил руками по воде, но, казалось, не мог двинуться и был уже мертв.
Было холодно. Холодно, как будто его обложили льдом.
Сержант королевской морской пехоты Колин Тиллер по прозвищу Тигр вышел из кошмара, который не первый раз приходил к нему во сне, и обнаружил, что лежит на полу, обливаясь холодным потом. Он немного полежал, как обычно делал в таких случаях, чтобы прийти в себя и убедиться, что не умер. Он лежал на холодном каменном полу в казармах Истни в Портсмуте и был живее всех живых.
Но лицо Мэтта по-прежнему стояло перед глазами, и сержант тихо выругался, задавшись вопросом, оставит ли этот кошмар его в покое когда-нибудь или, может быть, со временем утратит свою болезненную остроту. Как можно было сохранять в себе так долго это воспоминание в столь живых деталях? На этот вопрос он не знал ответа, как не знал и старший хирург, единственный человек, с которым он поделился.
– Мозг, – вежливо разъяснил старший хирург, – область, в основном не познанная медицинской наукой.
Во всех других отношениях, бодро добавил он, Тиллер находится в отличной форме, если учесть, каким ужасным испытаниям и сколь долго он был подвержен. Со временем, заверил хирург, сержант избавится от кошмарных сновидений. Но этого не произошло.
Тиллер встал с пола, подошел к рукомойнику и плеснул холодной воды на лицо. Светало, но дневной свет с трудом пробивался сквозь черные шторы светомаскировки на окнах казармы. Тиллера пробрала дрожь, и он набросил на голые плечи одеяло и присел на кровать. До побудки оставался еще целый час, но снова ложиться спать не хотелось.
Он достал сигарету, прикурил и глубоко затянулся. Постепенно улетучивалось воспоминание о кошмарном сне. Интересно, проявлялся ли внешне бивший его внутренний озноб? Он вытянул перед собой руки и с удовлетворением отметил, что никакой дрожи нет. Тогда он принял душ, оделся, закурил еще одну сигарету и отправился на завтрак в столовую для сержантов.
На плацу перед офицерской столовой уже выстроили взвод новобранцев. Со стороны они смотрелись неважно, но он знал, что через несколько дней они будут четко маршировать строем, а через несколько недель составят боеспособное воинское подразделение. Корпус, как обычно называли свою часть сами морские пехотинцы, всегда добивался результатов. Тиллер до сих пор не мог понять, как это удавалось, но это неизменно происходило. Возможно, все объяснялось тем, что солдату прививали веру в собственные силы до того, как подводили к черте, казавшейся ему за гранью его возможностей, а затем преднамеренно толкали его за эту черту. Что бы это ни было, оно срабатывало.
В столовой для сержантов Тиллер вытащил из своей ячейки для писем толстый конверт, который давно ожидал. Он разорвал конверт и прочитал содержимое, прихлебывая из стакана чай.
– Перебрасывают в другое место? – спросил приятель Тиллера Кен Уотсон по прозвищу Кудрявый.
В ответ Тиллер молча кивнул. Он уже не первый день ожидал появления этого конверта, с тех пор как его командир майор Генри Тейслер по прозвищу Блондин вызвал его в свой кабинет и сообщил, что командование совместными операциями ищет добровольца из их части для выполнения особого задания на Ближнем Востоке. Идеальным кандидатом считался сержант, владеющий искусством управления малыми суденышками и опытом этой работы, а также получивший подготовку в обращении с современными взрывчатыми веществами.
– Мне кажется, – сказал майор, – что ты, Тигр, как раз отвечаешь всем требованиям. Конечно, – добавил он со своей знаменитой кривой усмешкой, – если ты сможешь оторваться от прелестей местной жизни.
Не приходится говорить, как велика разница в звании между майором и сержантом, но в морской пехоте это зияющая пропасть, что не мешало Тейслеру и Тиллеру испытывать чувство взаимного глубокого уважения, основанного на осознании сильных и слабых сторон друг друга, при этом отдавалась дань первым и находилось объяснение вторым. Они вместе сражались в 1940 году в Норвегии, кампании на редкость неудачной, когда пришли к необходимости полностью полагаться друг на друга; позже принимали участие в рейде на реке Жиронде. Когда представительство королевской морской пехоты в адмиралтействе объявило, что для выполнения опасного задания требуются добровольцы, «желающие вступить в схватку с врагом» и «не имеющие прочных семейных уз», Тиллер догадался, что Тейслер имеет к этому прямое отношение.
Еще до того как Тиллер сообразил, что нужно сказать в ответ на призыв из адмиралтейства, к нему обратился Тейслер и посоветовал вызваться добровольцем. Майор заверил, что лучшего просто нельзя пожелать, хотя, естественно, не мог сообщить никаких подробностей. Они знали друг друга настолько хорошо, что Тиллер сразу же догадался, что, а вернее, кого имел в виду Тейслер, когда поинтересовался, сумеет ли сержант оторваться от прелестей местной жизни. У Тиллера не было «прочных семейных уз», когда он был принят в часть Тейслера, и он был полон решимости и впредь оставаться в этом состоянии. Но по каким-то им самим не осознанным причинам ему становилось все труднее сохранять свой прежний статус...
Ничего конкретного по этому поводу, конечно, не было сказано, но Тейслер не подал вида, что удивлен, когда Тиллер без промедления заявил о своей готовности вызваться добровольцем. Однако майор с трудом сдержал улыбку, когда Тиллер горячо добавил: «Благодарю вас, сэр».
Тем не менее сейчас Тиллер перечитывал приказ о переводе в другую часть со смешанным чувством. В военное время легко можно было угодить и в худшее место, а принадлежность к секретной организации Тейслера придавала жизни дополнительный интерес. Кроме всего прочего, это был его родной город, где он родился и вырос.
Однако факт оставался фактом – если не считать рейда на реке Жиронде, который наградил Тиллера повторяющимся кошмарным сном, он не принимал участия в боевых действиях с того момента, как вступил в организацию Тейслера, которая была создана с целью изыскать новые пути и способы нападения на корабли противника, находящиеся в гавани. Никаких других операций не было, хотя ходили упорные слухи, что нечто предвидится. Короче, оба, майор и сержант, прекрасно осознавали, что вот уже несколько месяцев Тиллер отчаянно скучал. Если забыть о его мелких трудностях местного значения, он с радостью вызвался добровольцем. В конце концов, какой смысл досконально изучить взрывчатые вещества, а потом сидеть сложа руки, не используя своих знаний на практике?
Но что это за место в Палестине, которое называется Атхлит? И с чем едят так называемый Специальный лодочный дивизион? Это что за штука? Можно было строить любые догадки, но выяснить все можно только на месте. Судя по тому, что ему предстояло лететь на самолете, дело не терпело отлагательства и ему придавалось большое значение. Сержант почувствовал легкую дрожь от предвкушения нового, передавая Кудрявому приказ о переводе в другую часть.
Они росли вместе, и оба сидели у колен деда Тигра, а он рассказывал им байки о сражениях, в которых участвовал в составе частей морской пехоты в Бирме и Западной Африке, а позднее – в войне с бурами в Южной Африке. Кудрявый знал наперечет все подразделения, выполнявшие особые задания и способные вести индивидуальные кампании на Ближнем Востоке и Средиземноморье, поскольку он на какое-то время был прикомандирован к Специальной лодочной службе и знал ее первого командира майора Роджера Кортни.
– Как ты думаешь? – спросил Тиллер. – Это та же контора?
Кудрявый почесал в затылке и сказал:
– Нет, не думаю, потому что они понесли очень тяжелые потери во время нападения на Родос. Мне кажется, что мы пытались прибрать к рукам это местечко большую часть войны. Оставшиеся в живых влились в часть полковника Стерлинга, после того как майор Кортни вернулся сюда и стал формировать второе подразделение. Поэтому я и ушел. Я люблю воду, а не чертову пустыню. Помнишь, Тигр, любимую песенку твоего деда? Там были такие слова:
В то время страна была поражена Великой депрессией тридцатых годов и на первых полосах все газеты расписывали марш голодных в Джарроу. Оба парня понимали, что могли бы оказаться в гораздо худшем положении. Дед Тиллера тайком протащил их в паб, чтобы отпраздновать знаменательное событие, и хозяин пивной обслужил их, хотя наверняка знал, что парням нет еще восемнадцати лет. Он окончательно привел их в замешательство, когда стал громко на весь бар читать стихи Редьярда Киплинга.
– Ты помнишь, как он нас отвел в паб? – спросил Тиллер у Кудрявого. – Я готов был сквозь землю провалиться от стыда.
– После двух пинт пива ты, помнится, вообще был готов улечься на полу, – ответил с усмешкой Кудрявый. – Но он очень гордился тобой, Тигр, и корпусом морской пехоты. Ты помнишь его песенку о корпусе?
Конечно, Тиллер знал ее наизусть, потому что дед заставил ее выучить. В ней были такие слова:
Тиллер безразлично кивнул. Он мысленно вернулся к деду и временам, когда он только еще начинал службу в корпусе. Казалось, все это было очень давно, но он прекрасно помнил, что все его существо буквально поглотили традиции, ритуалы и история морской пехоты. Они были с ним во сне и наяву, во время еды и питья, и он их боготворил. Имя Тиллера стояло первым в списке выпускников дивизиона, и он получил за успехи Королевский значок. Он был лучшим стрелком и представлял корпус на соревнованиях в Бисли, так что изначально ему была обеспечена блестящая карьера.
В любом другом полку, включая кривляк из гвардии, сейчас он бы дослужился до старшины полка, но жернова в корпусе перемалывали крайне медленно. Капралы, сержанты и старшины были основой основ корпуса, и корпус это прекрасно осознавал. Каким бы хорошим солдатом ни оказался тот или иной человек и вне зависимости от степени его подготовки, которая охватывала буквально все, этого человека следовало выдержать, как хорошее вино, до того момента, когда корпус готов будет признать в нем необходимые качества лидера.
Да, жернова мололи медленно и выдавали муку мельчайшего помола. На всю жизнь Тиллер запомнил, как еще в детстве он увидел на плацу своего отца с яркой перевязью старшины поперек груди, в блеске наград и начищенных пуговиц, запомнил, как четко маршировал отец под звуки гимна корпуса «Жизнь на океанской волне».
Тиллер знал, что насквозь пропитан традициями королевской морской пехоты, как пропитан уксусом маринованный лук, и что за всем этим – столетия неразрывной связи с королевским военным флотом. Их девизом было «По суше и по морю», и их корпус, что накрепко заучили все рекруты, служил для страны якорем, которым пользовались только в экстренных случаях. Так сказал о них какой-то монарх (Тиллер забыл его имя), которому они очень приглянулись, но это подтверждали и боевые награды, полученные за многочисленные операции, начиная с захвата Гибралтара в 1704 году.
Некоторые новобранцы, угодившие в корпус во время войны, считали, что традиции и дисциплина, равно как сопутствующие им блеск и мишура парадных маршей, – не более, чем показуха, но Тиллер придерживался иного мнения. В бою нельзя обойтись без поддержки своих товарищей, а чувство локтя приходило на плацу в ходе строевой подготовки.
– Должен признаться, что мне хотелось бы побольше разузнать об этой странной конторе, куда я вызвался добровольцем, – признался Тиллер, вернувшись в настоящее.
– Ничем, к сожалению, не могу тебе помочь, Тигр. Но мой братишка, которому в начале года случилось побывать в Каире, говорил мне, что подразделение полковника Стерлинга, что-то вроде Специальной военно-воздушной службы, было расформировано, после того как полковник попал в плен. Может быть, твоя новая контора – это производное от того подразделения.
Тиллер смутно помнил всевозможные слухи о Стерлинге и его недавно созданной Специальной авиадесантной службе. Всякие небылицы о ратных подвигах САС в пустыне смахивали на приключенческие рассказы для детей среднего школьного возраста и ничем не походили на привычные для корпуса тяжелые бои. У морской пехоты была давняя традиция организации высадки десанта с моря, и уже был сформирован отряд коммандос морской пехоты, который принял участие в нападении на Дьепп в прошлом году. Группа людей, разъезжающих на джипах по пустыне, не вписывалась в привычную картину, и Тиллер весьма скептически относился к любым операциям, к которым корпус не имел никакого отношения, и считал, что, скорее всего, их не стоило и вовсе проводить.
Именно поэтому он вначале относился с большим сомнением к организации Тейслера и его планам, в чем неохотно себе признался недавно, хотя обычно соглашался с тем, что говорил или делал майор. Если уж быть предельно честным, Тиллер был готов последовать за неистощимым на выдумку майором на край земли, если бы в том возникла необходимость. В конце концов, если уж глава командования совместными операциями вице-адмирал лорд Луис Маунтбеттен оказывал поддержку проектам Тейслера, какое право сомневаться имел он, простой сержант?
– Сэлли наверняка будет горевать. Сам понимаешь.
– Да, знаю, – согласился Тиллер.
– Ладно, я присмотрю за ней, – вызвался Кудрявый.
– Еще бы, ты только и ждал, когда я место освобожу, – беззлобно проворчал Тиллер. Он знал, что его друг счастлив в семейной жизни, у него двое детей и на подходе третий. Вот это как раз и есть пример «прочных семейных уз», чем Тиллер никак не мог похвастаться.
Он встал, аккуратно сложил бумагу с приказом и сунул в карман.
– Мне надо бы собраться и попрощаться с ребятами. За мной заедут завтра рано утром.
– Лучше ты, чем я, – ответил Кудрявый, но в его голосе, как показалось Тиллеру, прозвучала зависть.
– Да, наверное, ты прав. Ну, пока.
Они обменялись рукопожатием, и Кудрявый посоветовал на прощание:
– Веди себя прилично, не высовывайся. Тамошние бардаки пользуются дурной славой и могут наградить тебя разновидностью триппера, о которой врачи и не слыхивали.
Тиллер прошел к казармам и повернул налево вдоль берега к Саутси. Остальная братия селилась на частных квартирах, поскольку у них был такой же статус, как у коммандос, но Тиллер предпочитал ночевать в казармах в Истни, где имел возможность бороться с кошмарными сновидениями в одиночку.
Штаб части располагался на морском берегу в двух длинных сборных домах с круглой крышей. Один использовали для занятий по теории, а второй служил складским помещением. Они находились прямо под стенами форта, построенного во времена войн с Наполеоном для охраны Солента. Форт-Лампс торчал в конце шестимильного плавучего бона, установленного для защиты гавани Портсмута от торпедных атак с подводных лодок либо нападений небольших надводных кораблей. В те же годы в Соленте построили еще два форта, подобных Форт-Лампс. Теперь они стали частью оборонительных сооружений Портсмута и были густо уставлены батареями зенитных орудий, а плавучий бон, протянувшийся до Сивью на острове Уайт, вошел в систему фортов.
За штабом лежал пруд Каноэ-лейк, принадлежавший муниципалитету Саутси. В мирное время сюда приезжали на день туристы и приходили дачники, наводнявшие летом курорт у моря. Тиллер помнил, как в детстве любил искупаться в пруду, а сейчас там никого не было видно, воду спустили и посредине виднелась лишь лужица дождевой воды. Сержант заметил, что на одном берегу в бетонном покрытии зияла огромная трещина, скорее всего, оставшаяся от взрыва бомбы, которую пару месяцев назад сбросил прорвавшийся сюда немецкий бомбардировщик из тех, которые быстро и не глядя освобождались от своего груза и спешили убраться восвояси.
Тиллер обошел пруд и направился к кварталу жилых домов, известному под названием Долфин-корт, из окон которого открывался вид на пруд и Солент. Эти дома ныне принадлежали адмиралтейству. В квартире под номером 24 вначале располагался Центр развития командования совместными операциями, но позднее он вошел в состав Экспериментального управления командования совместными операциями и личный состав переехал в Южный Девон или какое-то другое место, а Тейслер, входивший в Центр со дня его основания, реквизировал квартиру для своего подразделения.
Создавалось впечатление, что лодку неумолимо затягивает в воронку вечной и непроглядной ночи. Темнота сжимала с двух сторон и выдавливала лодку вперед, в тупик, западню, из которой невозможно выбраться, даже двинуться.
Он чувствовал на лбу обжигающий пот, капли пота стекали и из-под мышек по бокам. Потел он не от напряжения, а от страха, потому что знал, что может с ним произойти, и понимал, что ничего не может с этим поделать.
Внезапно, как будто нарочно, все так и случилось. Его ослепил луч прожектора, взвыла сирена, раздались крики на немецком: «Руки вверх! Руки вверх!», и громко зачастил пулемет. Полетели щепки с деревянного днища, и одна пронзила ему щеку. Пули ударили по веслу и вырвали его из рук.
Лодка накренилась, и в этот момент перед его глазами на долю секунды, но очень четко, высвеченное в луче прожектора, встало измазанное черным лицо Мэтта. Пулеметная очередь развернула его изрешеченное пулями тело, и навсегда запомнились мертвые глаза, широко распахнутый рот с разбитыми зубами и два крохотных черных отверстия во лбу, из которых уже сочилась кровь.
В следующее мгновение он оказался в воде под лодкой, и ему на грудь ужасно давили и мешали дышать темнота и днище лодки. Он отчаянно бил руками по воде, но, казалось, не мог двинуться и был уже мертв.
Было холодно. Холодно, как будто его обложили льдом.
Сержант королевской морской пехоты Колин Тиллер по прозвищу Тигр вышел из кошмара, который не первый раз приходил к нему во сне, и обнаружил, что лежит на полу, обливаясь холодным потом. Он немного полежал, как обычно делал в таких случаях, чтобы прийти в себя и убедиться, что не умер. Он лежал на холодном каменном полу в казармах Истни в Портсмуте и был живее всех живых.
Но лицо Мэтта по-прежнему стояло перед глазами, и сержант тихо выругался, задавшись вопросом, оставит ли этот кошмар его в покое когда-нибудь или, может быть, со временем утратит свою болезненную остроту. Как можно было сохранять в себе так долго это воспоминание в столь живых деталях? На этот вопрос он не знал ответа, как не знал и старший хирург, единственный человек, с которым он поделился.
– Мозг, – вежливо разъяснил старший хирург, – область, в основном не познанная медицинской наукой.
Во всех других отношениях, бодро добавил он, Тиллер находится в отличной форме, если учесть, каким ужасным испытаниям и сколь долго он был подвержен. Со временем, заверил хирург, сержант избавится от кошмарных сновидений. Но этого не произошло.
Тиллер встал с пола, подошел к рукомойнику и плеснул холодной воды на лицо. Светало, но дневной свет с трудом пробивался сквозь черные шторы светомаскировки на окнах казармы. Тиллера пробрала дрожь, и он набросил на голые плечи одеяло и присел на кровать. До побудки оставался еще целый час, но снова ложиться спать не хотелось.
Он достал сигарету, прикурил и глубоко затянулся. Постепенно улетучивалось воспоминание о кошмарном сне. Интересно, проявлялся ли внешне бивший его внутренний озноб? Он вытянул перед собой руки и с удовлетворением отметил, что никакой дрожи нет. Тогда он принял душ, оделся, закурил еще одну сигарету и отправился на завтрак в столовую для сержантов.
На плацу перед офицерской столовой уже выстроили взвод новобранцев. Со стороны они смотрелись неважно, но он знал, что через несколько дней они будут четко маршировать строем, а через несколько недель составят боеспособное воинское подразделение. Корпус, как обычно называли свою часть сами морские пехотинцы, всегда добивался результатов. Тиллер до сих пор не мог понять, как это удавалось, но это неизменно происходило. Возможно, все объяснялось тем, что солдату прививали веру в собственные силы до того, как подводили к черте, казавшейся ему за гранью его возможностей, а затем преднамеренно толкали его за эту черту. Что бы это ни было, оно срабатывало.
В столовой для сержантов Тиллер вытащил из своей ячейки для писем толстый конверт, который давно ожидал. Он разорвал конверт и прочитал содержимое, прихлебывая из стакана чай.
– Перебрасывают в другое место? – спросил приятель Тиллера Кен Уотсон по прозвищу Кудрявый.
В ответ Тиллер молча кивнул. Он уже не первый день ожидал появления этого конверта, с тех пор как его командир майор Генри Тейслер по прозвищу Блондин вызвал его в свой кабинет и сообщил, что командование совместными операциями ищет добровольца из их части для выполнения особого задания на Ближнем Востоке. Идеальным кандидатом считался сержант, владеющий искусством управления малыми суденышками и опытом этой работы, а также получивший подготовку в обращении с современными взрывчатыми веществами.
– Мне кажется, – сказал майор, – что ты, Тигр, как раз отвечаешь всем требованиям. Конечно, – добавил он со своей знаменитой кривой усмешкой, – если ты сможешь оторваться от прелестей местной жизни.
Не приходится говорить, как велика разница в звании между майором и сержантом, но в морской пехоте это зияющая пропасть, что не мешало Тейслеру и Тиллеру испытывать чувство взаимного глубокого уважения, основанного на осознании сильных и слабых сторон друг друга, при этом отдавалась дань первым и находилось объяснение вторым. Они вместе сражались в 1940 году в Норвегии, кампании на редкость неудачной, когда пришли к необходимости полностью полагаться друг на друга; позже принимали участие в рейде на реке Жиронде. Когда представительство королевской морской пехоты в адмиралтействе объявило, что для выполнения опасного задания требуются добровольцы, «желающие вступить в схватку с врагом» и «не имеющие прочных семейных уз», Тиллер догадался, что Тейслер имеет к этому прямое отношение.
Еще до того как Тиллер сообразил, что нужно сказать в ответ на призыв из адмиралтейства, к нему обратился Тейслер и посоветовал вызваться добровольцем. Майор заверил, что лучшего просто нельзя пожелать, хотя, естественно, не мог сообщить никаких подробностей. Они знали друг друга настолько хорошо, что Тиллер сразу же догадался, что, а вернее, кого имел в виду Тейслер, когда поинтересовался, сумеет ли сержант оторваться от прелестей местной жизни. У Тиллера не было «прочных семейных уз», когда он был принят в часть Тейслера, и он был полон решимости и впредь оставаться в этом состоянии. Но по каким-то им самим не осознанным причинам ему становилось все труднее сохранять свой прежний статус...
Ничего конкретного по этому поводу, конечно, не было сказано, но Тейслер не подал вида, что удивлен, когда Тиллер без промедления заявил о своей готовности вызваться добровольцем. Однако майор с трудом сдержал улыбку, когда Тиллер горячо добавил: «Благодарю вас, сэр».
Тем не менее сейчас Тиллер перечитывал приказ о переводе в другую часть со смешанным чувством. В военное время легко можно было угодить и в худшее место, а принадлежность к секретной организации Тейслера придавала жизни дополнительный интерес. Кроме всего прочего, это был его родной город, где он родился и вырос.
Однако факт оставался фактом – если не считать рейда на реке Жиронде, который наградил Тиллера повторяющимся кошмарным сном, он не принимал участия в боевых действиях с того момента, как вступил в организацию Тейслера, которая была создана с целью изыскать новые пути и способы нападения на корабли противника, находящиеся в гавани. Никаких других операций не было, хотя ходили упорные слухи, что нечто предвидится. Короче, оба, майор и сержант, прекрасно осознавали, что вот уже несколько месяцев Тиллер отчаянно скучал. Если забыть о его мелких трудностях местного значения, он с радостью вызвался добровольцем. В конце концов, какой смысл досконально изучить взрывчатые вещества, а потом сидеть сложа руки, не используя своих знаний на практике?
Но что это за место в Палестине, которое называется Атхлит? И с чем едят так называемый Специальный лодочный дивизион? Это что за штука? Можно было строить любые догадки, но выяснить все можно только на месте. Судя по тому, что ему предстояло лететь на самолете, дело не терпело отлагательства и ему придавалось большое значение. Сержант почувствовал легкую дрожь от предвкушения нового, передавая Кудрявому приказ о переводе в другую часть.
Они росли вместе, и оба сидели у колен деда Тигра, а он рассказывал им байки о сражениях, в которых участвовал в составе частей морской пехоты в Бирме и Западной Африке, а позднее – в войне с бурами в Южной Африке. Кудрявый знал наперечет все подразделения, выполнявшие особые задания и способные вести индивидуальные кампании на Ближнем Востоке и Средиземноморье, поскольку он на какое-то время был прикомандирован к Специальной лодочной службе и знал ее первого командира майора Роджера Кортни.
– Как ты думаешь? – спросил Тиллер. – Это та же контора?
Кудрявый почесал в затылке и сказал:
– Нет, не думаю, потому что они понесли очень тяжелые потери во время нападения на Родос. Мне кажется, что мы пытались прибрать к рукам это местечко большую часть войны. Оставшиеся в живых влились в часть полковника Стерлинга, после того как майор Кортни вернулся сюда и стал формировать второе подразделение. Поэтому я и ушел. Я люблю воду, а не чертову пустыню. Помнишь, Тигр, любимую песенку твоего деда? Там были такие слова:
При этом воспоминании оба развеселились. Дед Тиллера был занятным мужиком. Когда случалось принимать гостей, он доставал банджо и исполнял частушки, которые ему довелось слышать в разных местах. Именно дед Тиллера настоял на том, чтобы оба вступили в корпус морской пехоты. Их отцы остались довольны этим решением, но, естественно, скрыли свои истинные чувства и мрачно пробурчали: «Могло быть и хуже».
Когда много лет назад я вступил в рады, парни,
чтобы верно служить своей королеве,
сержант дал мне понять,
что теперь я в королевской морской пехоте.
Он сказал, что иногда мы проходим службу
на кораблях,
а иногда – на берегу.
Но я сам себе сказал, что шпоры не надену
и в верблюжий полк меня не затянешь.
В то время страна была поражена Великой депрессией тридцатых годов и на первых полосах все газеты расписывали марш голодных в Джарроу. Оба парня понимали, что могли бы оказаться в гораздо худшем положении. Дед Тиллера тайком протащил их в паб, чтобы отпраздновать знаменательное событие, и хозяин пивной обслужил их, хотя наверняка знал, что парням нет еще восемнадцати лет. Он окончательно привел их в замешательство, когда стал громко на весь бар читать стихи Редьярда Киплинга.
– Ты помнишь, как он нас отвел в паб? – спросил Тиллер у Кудрявого. – Я готов был сквозь землю провалиться от стыда.
– После двух пинт пива ты, помнится, вообще был готов улечься на полу, – ответил с усмешкой Кудрявый. – Но он очень гордился тобой, Тигр, и корпусом морской пехоты. Ты помнишь его песенку о корпусе?
Конечно, Тиллер знал ее наизусть, потому что дед заставил ее выучить. В ней были такие слова:
– Да, это именно та песня, – рассмеялся Кудрявый, потом показал на приказ, который передал ему Тиллер, и добавил: – Видно, приятель, вскоре тебе придется всерьез поработать веслами.
Он не пассажир и не член команды.
Он нечто вроде гермафродита: солдат и моряк.
Потому что нет такой работы на земле,
которую он не мог бы выполнить.
Его можно ночью оставить на голове
лысого человека,
и он все равно будет работать веслами.
Это нечто вроде космополита —
солдат и моряк в одном лице.
Тиллер безразлично кивнул. Он мысленно вернулся к деду и временам, когда он только еще начинал службу в корпусе. Казалось, все это было очень давно, но он прекрасно помнил, что все его существо буквально поглотили традиции, ритуалы и история морской пехоты. Они были с ним во сне и наяву, во время еды и питья, и он их боготворил. Имя Тиллера стояло первым в списке выпускников дивизиона, и он получил за успехи Королевский значок. Он был лучшим стрелком и представлял корпус на соревнованиях в Бисли, так что изначально ему была обеспечена блестящая карьера.
В любом другом полку, включая кривляк из гвардии, сейчас он бы дослужился до старшины полка, но жернова в корпусе перемалывали крайне медленно. Капралы, сержанты и старшины были основой основ корпуса, и корпус это прекрасно осознавал. Каким бы хорошим солдатом ни оказался тот или иной человек и вне зависимости от степени его подготовки, которая охватывала буквально все, этого человека следовало выдержать, как хорошее вино, до того момента, когда корпус готов будет признать в нем необходимые качества лидера.
Да, жернова мололи медленно и выдавали муку мельчайшего помола. На всю жизнь Тиллер запомнил, как еще в детстве он увидел на плацу своего отца с яркой перевязью старшины поперек груди, в блеске наград и начищенных пуговиц, запомнил, как четко маршировал отец под звуки гимна корпуса «Жизнь на океанской волне».
Тиллер знал, что насквозь пропитан традициями королевской морской пехоты, как пропитан уксусом маринованный лук, и что за всем этим – столетия неразрывной связи с королевским военным флотом. Их девизом было «По суше и по морю», и их корпус, что накрепко заучили все рекруты, служил для страны якорем, которым пользовались только в экстренных случаях. Так сказал о них какой-то монарх (Тиллер забыл его имя), которому они очень приглянулись, но это подтверждали и боевые награды, полученные за многочисленные операции, начиная с захвата Гибралтара в 1704 году.
Некоторые новобранцы, угодившие в корпус во время войны, считали, что традиции и дисциплина, равно как сопутствующие им блеск и мишура парадных маршей, – не более, чем показуха, но Тиллер придерживался иного мнения. В бою нельзя обойтись без поддержки своих товарищей, а чувство локтя приходило на плацу в ходе строевой подготовки.
– Должен признаться, что мне хотелось бы побольше разузнать об этой странной конторе, куда я вызвался добровольцем, – признался Тиллер, вернувшись в настоящее.
– Ничем, к сожалению, не могу тебе помочь, Тигр. Но мой братишка, которому в начале года случилось побывать в Каире, говорил мне, что подразделение полковника Стерлинга, что-то вроде Специальной военно-воздушной службы, было расформировано, после того как полковник попал в плен. Может быть, твоя новая контора – это производное от того подразделения.
Тиллер смутно помнил всевозможные слухи о Стерлинге и его недавно созданной Специальной авиадесантной службе. Всякие небылицы о ратных подвигах САС в пустыне смахивали на приключенческие рассказы для детей среднего школьного возраста и ничем не походили на привычные для корпуса тяжелые бои. У морской пехоты была давняя традиция организации высадки десанта с моря, и уже был сформирован отряд коммандос морской пехоты, который принял участие в нападении на Дьепп в прошлом году. Группа людей, разъезжающих на джипах по пустыне, не вписывалась в привычную картину, и Тиллер весьма скептически относился к любым операциям, к которым корпус не имел никакого отношения, и считал, что, скорее всего, их не стоило и вовсе проводить.
Именно поэтому он вначале относился с большим сомнением к организации Тейслера и его планам, в чем неохотно себе признался недавно, хотя обычно соглашался с тем, что говорил или делал майор. Если уж быть предельно честным, Тиллер был готов последовать за неистощимым на выдумку майором на край земли, если бы в том возникла необходимость. В конце концов, если уж глава командования совместными операциями вице-адмирал лорд Луис Маунтбеттен оказывал поддержку проектам Тейслера, какое право сомневаться имел он, простой сержант?
– Сэлли наверняка будет горевать. Сам понимаешь.
– Да, знаю, – согласился Тиллер.
– Ладно, я присмотрю за ней, – вызвался Кудрявый.
– Еще бы, ты только и ждал, когда я место освобожу, – беззлобно проворчал Тиллер. Он знал, что его друг счастлив в семейной жизни, у него двое детей и на подходе третий. Вот это как раз и есть пример «прочных семейных уз», чем Тиллер никак не мог похвастаться.
Он встал, аккуратно сложил бумагу с приказом и сунул в карман.
– Мне надо бы собраться и попрощаться с ребятами. За мной заедут завтра рано утром.
– Лучше ты, чем я, – ответил Кудрявый, но в его голосе, как показалось Тиллеру, прозвучала зависть.
– Да, наверное, ты прав. Ну, пока.
Они обменялись рукопожатием, и Кудрявый посоветовал на прощание:
– Веди себя прилично, не высовывайся. Тамошние бардаки пользуются дурной славой и могут наградить тебя разновидностью триппера, о которой врачи и не слыхивали.
Тиллер прошел к казармам и повернул налево вдоль берега к Саутси. Остальная братия селилась на частных квартирах, поскольку у них был такой же статус, как у коммандос, но Тиллер предпочитал ночевать в казармах в Истни, где имел возможность бороться с кошмарными сновидениями в одиночку.
Штаб части располагался на морском берегу в двух длинных сборных домах с круглой крышей. Один использовали для занятий по теории, а второй служил складским помещением. Они находились прямо под стенами форта, построенного во времена войн с Наполеоном для охраны Солента. Форт-Лампс торчал в конце шестимильного плавучего бона, установленного для защиты гавани Портсмута от торпедных атак с подводных лодок либо нападений небольших надводных кораблей. В те же годы в Соленте построили еще два форта, подобных Форт-Лампс. Теперь они стали частью оборонительных сооружений Портсмута и были густо уставлены батареями зенитных орудий, а плавучий бон, протянувшийся до Сивью на острове Уайт, вошел в систему фортов.
За штабом лежал пруд Каноэ-лейк, принадлежавший муниципалитету Саутси. В мирное время сюда приезжали на день туристы и приходили дачники, наводнявшие летом курорт у моря. Тиллер помнил, как в детстве любил искупаться в пруду, а сейчас там никого не было видно, воду спустили и посредине виднелась лишь лужица дождевой воды. Сержант заметил, что на одном берегу в бетонном покрытии зияла огромная трещина, скорее всего, оставшаяся от взрыва бомбы, которую пару месяцев назад сбросил прорвавшийся сюда немецкий бомбардировщик из тех, которые быстро и не глядя освобождались от своего груза и спешили убраться восвояси.
Тиллер обошел пруд и направился к кварталу жилых домов, известному под названием Долфин-корт, из окон которого открывался вид на пруд и Солент. Эти дома ныне принадлежали адмиралтейству. В квартире под номером 24 вначале располагался Центр развития командования совместными операциями, но позднее он вошел в состав Экспериментального управления командования совместными операциями и личный состав переехал в Южный Девон или какое-то другое место, а Тейслер, входивший в Центр со дня его основания, реквизировал квартиру для своего подразделения.