Блок Лауренс. Бросок в Европу

   Он меня прервал, покачав головой.
   - По более важным причинам, Ивен. И по менее важным. Но самая главная из них - я ненавижу войну. Я воевал. Убивал людей, видел, как вокруг меня гибли люди. Я хочу, чтобы больше никаких войн не было.
   Он глотнул коньяка.
   - Но война всегда была с нами и, боюсь, никуда не денется и в будущем. Я знаю, как воевали в прошлом. Всю жизнь я изучал историю, Ивен, и знаю, как начинаются войны, как в них втягиваются большие страны, как растет численность противостоящих друг другу армий. Мы живем в мире огромных стран, не так ли? Китай, Россия, Соединенные Штаты, Общий рынок Западной Европы, социалистический блок Восточной Европы. Большие страны и объединения стран. Давно ушли те времена, когда два маленьких государства воевали друг с другом, а человек мог мирно жить в пятидесяти милях от поля боя, в другой стране, и война эта никоим боком его не касалась. Маленькие страны устраивали маленькие войны, маленькие армии сражались в маленьких битвах, но мир жил своей жизнью. Но представь себе войну между Америкой и Россией, Америкой и Китаем, Китаем и Россией? Куда деться простому человеку? Где спрятаться? И что после такой войны станет с этим миром?
   Я бросил в рот несколько виноградин, пожевал. Следовало подняться и продолжить путь к границе, но он слишком хорошо говорил, и мне хотелось его послушать.
   - Легко представить себе Югославию, разделенную на пять или шесть республик. А теперь представь себе Китай, разделенный на два десятка провинций, свою страну, разделенную на пятьдесят независимых штатов, Советский Союз, разделенный подобным образом. Тогда не будет больших войн, Ивен. Тогда не будет людей, которые своим решением могут уничтожить весь мир, тогда мирный человек, увидев приближающуюся войну, сможет перебраться из одной деревни в другую, где война его не коснется, - он тяжело вздохнул, сел. - Вот почему я написал эту книгу. Не потому, что жду, как Югославская федерация распадется сама по себе. Дело в том, что я - старик, уставший от войны, которому хочется спокойно умереть в Савнике в полной уверенности, что бушующие в мире бури его не заденут.
   Милан Бутек встал.
   - Но это уж слишком философская речь для черногорского крестьянина, не так ли? Так что пора возвращаться в роль. Пошли.
   И мы пошли, он и я, как пара радующихся жизни крестьян, меж рядов виноградных лоз, к венгерской границе.
   Глава седьмая
   На югославской стороне границы забор возвышался на восемь футов. Нижние семь - металлическая сетка, восьмой - колючая проволока. В тридцати ярдах от первого забора расположился его венгерский собрат, пожалуй, на фут или два выше. А между заборами - полоска ничейной земли, усеянная следами пограничников. К счастью для нас, через сетку не пропускали электрический ток, зато рядом не было деревьев, забравшись на которые мы могли бы перелезть через заборы. И по обе стороны заборов тянулись бесконечные виноградники.
   - У тебя есть план, Ивен? - спросил он.
   - Нет, - ответил я, - плана у меня нет.
   - Сможем мы прорезать дыру в сетке?
   - Я не взял с собой ножниц, режущих металл. И потом, на это ушло бы слишком много времени. Я могу поднять тебя, Милан.
   - Да, но как ты сам перелезешь через забор?
   Я ему не ответил. Подумал о том, чтобы вернуться к шоссе и каким-то образом пройти через КПП. Будь я один, возможно, и попытался бы, но с Бутеком не мог идти на такой риск. Ставки слишком высоки, а он в этой игре новичок.
   И тут меня осенило.
   - Лестница. Палки.
   - Не понял.
   - Лозу поддерживают палкой, чтобы она не лежала на земле. Давай поглядим, что это за палки, - я освободил ближайшую палку от лозы, выдернул ее из земли. Прямоугольный брусок длиной в четыре фута и сечением один на два дюйма. Я отнес его к забору, приставил к очку сетки, надавил. Брусок пролез, пусть и с натягом.
   - Нам нужна дюжина таких палок. С их помощью мы переберемся через забор.
   Он не стал задавать лишних вопросов. Мы работали быстро, выдергивая палки из-под лоз. Когда набралась дюжина, я вставил их до половины в ячейки сетки, расположив равномерно по высоте.
   - Ступеньки, - пояснил я.
   - Но они выдержат наш вес?
   - Выдержат, если поддерживать их снизу. Я тебе покажу.
   Я присел, и Бутек забрался мне на плечи. Сумел сохранить равновесие, пока я осторожно выпрямлялся.
   - Сможешь ты переступить через колючую проволоку и поставить ногу на верхнюю палку? - спросил я. - Делать этого не надо, только скажи, сможешь или нет.
   - Смогу.
   - Хорошо, - я схватился за верхнюю палку со своей стороны.
   - Давай.
   Одна из ног покинула мои плечи и переместилась на палку, уже по другую сторону колючей проволоки. Всем своим весом я удерживал палку. Вторая нога последовала за первой.
   - Ивен?
   - Что?
   - Куда мне поставить вторую ногу?
   - Не знаю, - что еще я мог сказать? - А может, ты прыгнешь?
   - Попробую, - ответил он и прыгнул.
   Как только палка с другой стороны забора освободилась от веса Бутека, меня бросило на сетку.
   Бутек приземлился, как кошка. Шапка с него слетела, парик тоже, но он повернулся ко мне с торжествующей улыбкой на лице.
   - Ты в порядке, Ивен?
   - Да, конечно, - ответил я, хотя вопрос этот следовало задавать мне. Все-таки он прыгал с высоты семи футов. - А ты?
   - Все отлично. А как ты заберешься на забор?
   Я ему показал. Теперь пришла его очередь своим весом удерживать палки в горизонтальном положении. Забравшись на самый верх, я перекинул правую ногу через колючую проволоку и встал, балансируя, на верхней палке. А потом оттолкнулся обеими ногами, одновременно перекинув левую ногу через колючую проволоку. Каким-то чудом не задел ее, приземлился на обе ноги, потом коснулся земли руками, перекувыркнулся через голову, словно так и задумывалось, и встал на ноги. Второй раз у меня такого бы никогда не вышло, но, думаю, София и ее гимнастки сочли бы мое выступление блестящим.
   Милан тепло поздравил меня.
   - Сразу видно, Ивен, что ты долго и упорно тренировался.
   - Приходилось, - ответил я. Собственно, падал я лишь один раз, с дерева, когда пересекал границу Италии и Югославии, но впервые мне удалось совместить падение с элементами акробатики.
   - А теперь?
   - Вытащим палки и проделаем то же самое с венгерским забором.
   Некоторые из палок не желали вытаскиваться, словно приварились к металлической проволоке. Но мы с Миланом все-таки вырывали их одну за другой и переносили через ничейную землю. На венгерской стороне мы видели точно такой же виноградник, разве что с чуть увеличенным расстоянием между шпалерами. Меня всегда удивляло, что переход границы обычно не сопровождался кардинальными изменениями местности. Это только на карте территория меняет цвет, а в действительности граница действительно является инородным элементом, не имеющим ничего общего с жизнью.
   Палки мы вставили в венгерский забор. Я опустился на колени, Милан во второй раз встал мне на плечи. То ли он набрал вес за последние минуты, то ли я заметно ослабел, но подняться мне удалось с трудом. Однако я поднялся, поддержал палку снизу, и Бутек, уже в шапке и парике, птичкой перемахнул через забор, приземлился кошкой и, сияя, как медный таз, повернулся ко мне.
   - Теперь ты, Ивен!
   Я приготовился к подъему. Этот забор был повыше первого, и я сомневался, что Бутек сможет достать до верхних перекладин. Поэтому сказал ему, что подниматься будем вместе, я - с одной стороны, он - с другой. Мы уже встали на нижнюю палку, когда с запада донесся шум автомобильного двигателя.
   Я спрыгнул на землю, отчего Бутек потерял равновесие и растянулся на траве.
   - Патруль, - прошептал я. - Спрячься. Я попытаюсь уговорить их отпустить меня. Если не получится, иди в Будапешт. Найдешь там Ференца Миколаи. Упомяни мое имя, скажи все, что сочтешь нужным. Он переправит тебя на Запад. Он...
   - Но моя рукопись, Ивен!
   - Я постараюсь выкрутиться. Если не получится, ты напишешь книгу заново, в Лондоне или Америке. Поторопись!
   Я уже видел патрульный автомобиль. Он напоминал джип времен Второй мировой войны. Один пограничник сидел за рулем. Второй на коленях стоял на сиденье, положив винтовку поверх ветрового стекла. Ствол винтовки смотрел на меня.
   Я быстро отошел от забора к середине дороги. Высоко поднял руки, начал отчаянно махать ими, словно предупреждал о какой-то опасности. Джип остановился в нескольких ярдах от меня. Пограничник с винтовкой по-прежнему держал меня на мушке. Водитель соскочил на землю, направился ко мне с пистолетом в руке. Через несколько мгновений за ним последовал и второй пограничник.
   Кричать они начали вместе, засыпав меня вопросами: "Что ты тут делаешь? Разве ты не знаешь, что находиться здесь запрещено? Как ты перелез через забор?" Я бы не мог ответить на них, если б и хотел. Вопросы они выкрикивали один за другим, не дожидаясь моих ответов.
   Они обращались ко мне на венгерском, а я что-то бормотал на словенском. Венгерские пограничники могли понимать сербохорватский язык, но на словенском говорили в самой западной республике Югославии, поэтому едва ли они могли изъясняться на нем. Возможно, язык узнали, но понять, что я им толкую, не могли. Я же пересказывал на словенском Декларацию Ирландской республики 1916 года. Они какое-то время слушали, потом начали задавать те же вопросы на исковерканном сербохорватском.
   Я продолжал держаться словенского и познакомил их еще с несколькими предложениями замечательной речи Падрейка Пирса. При этом продолжал размахивать руками, дабы они окончательно убедились, что я - псих, который никому не причинит вреда, а потому нет никакого смысла передавать меня их югославским коллегам, достаточно просто помочь мне перелезть через югославский забор, избежав тем самым заполнения множества бумаг.
   В этом случае я бы воспользовался румынской границей, оттуда перебрался бы в Венгрию и вновь встретился с Бутеком в Будапеште. Вероятно, ему удалось скрыться, потому что оба венгра сосредоточили внимание на мне и даже не взглянули в сторону своего забора.
   Я говорил и говорил, размахивая руками. Водитель тяжело вздохнул и сунул пистолет в кобуру. Второй пограничник опустил винтовку.
   И тут, в нескольких ярдах справа, зазвучали венгерские слова.
   - Оружие на землю, кретины! Потом руки вверх, а не то умрете, как собаки. Вы на прицеле. Быстро!
   Водитель так быстро вскинул руки, словно их дернули за невидимые проволочки. Винтовка выскользнула из пальцев второго пограничника и упала на гравий.
   - Возьми их оружие, Ивен, - последовало на словенском.
   Я поднял винтовку, вытащил из кобуры водителя пистолет, попятился к венгерскому забору, повернулся к Милану Бутеку. Он сидел на корточках с другой стороны забора, нацелив на пограничников одну из деревянных палок.
   - Повернитесь, - приказал я пограничникам на венгерском.
   Они повернулись, и я повел их к джипу. Перехватил пистолет за ствол и рукояткой вырубил их обоих, ударив не слишком сильно в основание черепа. Они повалились на землю, как снопы.
   Ключ торчал в замке зажигания. Я завел джип, подогнал его к нашей палочной лестнице. С капота мне уже не составило труда добраться до верха, конечно же, с помощью противовеса-Бутека. Я опять приземлился на ноги, потерял равновесие и шлепнулся на задницу. На этот раз акробатического этюда не вышло.
   - Ты в порядке, Ивен?
   - Думаю, да, - я протянул руку, и он помог мне подняться. В другой руке он все еще держал палку. Проследил за моим взглядом и улыбнулся.
   - Старый партизанский трюк. У нацистов было оружие, но мы, партизаны, брали умом. Ум обеспечит тебя оружием, но оружие никогда не прибавит ума. Я не мог бросить тебя, Ивен. Как бы я один добрался до Будапешта? И что за чушь ты бормотал на словенском? Что-то насчет Ирландии?
   - Декларацию Ирландской Республики.
   - На словенском ее услышишь не часто, - мы начали вынимать палки из ячеек сетки. - Следовало ли их убивать, Ивен?
   - Они живы. Придут в себя через час.
   - А не опасно ли оставлять в живых?
   - Я думаю, безопаснее, чем убивать. О случившемся они будут помнить смутно. Не захотят признаваться, что их провели, как детей. Им будет проще просто забыть об этом инциденте. А вот если бы мы их убили, другие пограничники нашли бы трупы и нас стали бы искать.
   - Я бы не хотел их убивать. От убийств устаешь. Ты оставил им винтовку?
   - Да.
   - Может, им лучше оставить и пистолет? Тогда молодому человеку не придется писать рапорт о пропаже оружия.
   - Но пистолет иной раз очень даже кстати.
   - Возможно.
   Я задумался. И решил, что от пистолета больше вреда, чем пользы. Все-таки выстрелы - дело шумное, и кто знает, чье внимание они привлекут. Да и пограничникам будет проще обо всем забыть, если оружие останется при них. После 1956 года венгры привыкли к тому, что люди пытаются нелегально перейти границу. И с легкостью забыли бы о двух бродягах, если в мы им в этом помогли.
   Я поставил пистолет на предохранитель и перебросил через забор. Он упал на землю в нескольких футах от еще не успевшего очнуться владельца.
   - Хорошо, - кивнул Милан Бутек. - Оружие меня нервирует.
   - Палки безопаснее, да?
   - Безусловно. И разумеется, куда эффективнее, чем оружие, при встрече с вампиром, не так ли?
   - Согласен с тобой.
   - Простые крестьяне, как мы, должны верить в вампиров.
   - И в вервольфов.
   - Само собой.
   И, как простые крестьяне, мы затрусили по бескрайним виноградникам на север, в глубь Венгрии.
   Глава восьмая
   Во второй половине дня облака закрыли солнце, сразу похолодало. Отшагав несколько миль по виноградникам, мы стали держаться дорог. Нас то и дело подвозили, но каждый раз лишь на три-четыре мили, потому что останавливались в большинстве своем крестьяне. Продвигались мы медленно, и я видел, что усталость все сильнее давит на Бутека. Он не жаловался, но каждый шаг давался ему все с большим трудом. Я надеялся, что он продержится, пока мы не доберемся до Дебрецена, административного центра провинции Хайду-Бихар на северо-востоке страны. Там жил Шандор Кодали, который знал меня и которому я мог доверять. Я не сомневался, что он приютит нас на ночь, а потом поможет перейти границу с Чехословакией. Лазанье по проволочным заборам мы вроде бы освоили, но я прекрасно понимал, что занятие это опасное, и не хотел лишних приключений на свою голову.
   Но вечер застал нас в Комади, в добрых сорока милях от Дебрецена. Сам бы я, конечно, пошел бы дальше, но Милан Бутек был гораздо старше меня и совершенно выдохся. Однако я не услышал от него ни одной жалобы.
   - Дальше мы не пойдем, - говорили мы на венгерском, для практики. Он также сказал, что может говорить и на чешском, но я не знал, понадобятся ли нам его знания, потому что, по моим прикидкам, нам предстояло идти по Словакии, где говорили на языке, отличном от языка западных областей, Богемии и Моравии. Зато в Польше, добавил он, мне придется говорить за обоих, потому что он не знал ни польского, ни литовского, ни латышского. Мог, правда, читать и писать по-русски, но не говорить.
   - На ночь остановимся здесь, - сказал я. - В Комади. Завтра пойдем в Дебрецен и найдем там друзей, которые помогут нам перейти границу.
   - Если хочешь, пойдем дальше.
   - Если мы доберемся до Дебрецена завтра, ничего не изменится.
   - Я знаю, что торможу тебя, Ивен.
   - Никакой спешки нет, - заверил я его. И ведь говорил правду. Чем быстрее мы шли, тем скорее попали бы в Латвию. Чем скорее попали в Латвию, тем раньше поняли бы, что ничем не можем помочь Софии, а потому нам не остается ничего другого, как ложиться на обратный курс. Я же совсем не торопился вернуться в Нью-Йорк. Там меня ждал пухлый человечек, обожавший поручать людям неприятные дела, и я не стремился увидеться с ним.
   - Я начинаю уставать, Ивен.
   - Я тоже.
   - В Комади есть отель?
   - Отели - опасное место. Там требуют документы, а у нас их нет. Пансионы ничем не лучше. Я думаю, нам лучше миновать город и постучать, в какой-нибудь крестьянский дом на севере от него.
   - Крестьяне пускают постояльцев?
   - Посмотрим.
   Первый же крестьянин принял нас очень доброжелательно, но сказал, что у него и так тесно. Зато у него есть кузина, живущая чуть дальше по дороге, и там нас обязательно устроят на ночь. За несколько пенго мы получим удобные постели, сытный обед и плотный завтрак.
   Кузина, как выяснилось, молодая вдова с черными глазами и волосами и молочной кожей, жила в деревне одиннадцать лет, переехав из города после рождения единственного ребенка, дочери, очень похожей на мать.
   - Мы жили в Будапеште, - за обедом рассказывала она. - Я из этих мест, но поехала учиться в Будапештский университет, встретила Армина и вышла за него замуж. После революции его, как и многих других, поставили к стенке и расстреляли. Поэтому оставаться в Будапеште я больше не могла. Мы прожили с ним чуть больше года. Еще кофе?
   На обед нам подали мясное жаркое с макаронами, с острым соусом, действительно, очень сытное. У Милана глаза начали слипаться еще за столом. Наша хозяйка отвела его в приготовленную ему комнату. Подозреваю, он заснул по пути к кровати.
   Вскоре отправилась спать и дочь. Ева, ее фамилии я так и не узнал, посидела со мной у камина. Когда дрова догорели, я вышел во двор за новыми поленьями. Когда вернулся с ними, она принесла с кухни бутылку "Токая". Мы выпили по нескольку рюмок. Поговорили об искусстве, литературе, кино. В деревне, пожаловалась она, об этом ей говорить практически не с кем. Она скучала по Будапешту, по его шумным кофейням, культурной жизни. А вот политика ее совершенно не интересовала. И воспоминания 1956 года не вызывали никакой ностальгии.
   - Здесь, конечно, одиноко, - она вздохнула. - Но люди хорошие, и у меня тут много родственников. Это дом моего отца, я к нему привыкла, мне тут уютно. Но одиноко.
   - Ты могла бы вновь выйти замуж, - где-то между рюмками "Токая" мы перешли на ты.
   - Возможно. Я уже десять лет вдова. Иногда мужчина приходит, чтобы поработать на ферме от сева до уборки урожая, и это время живет со мной. Некоторые согласились бы задержаться и подольше, но моим мужем был очень хороший и интеллигентный человек, и тот, кто привык к золоту, не соглашается на серебро.
   Я промолчал.
   - Я вышла замуж в двадцать, овдовела в двадцать один, а теперь мне тридцать два, и я одна на свете. В бутылке осталось немного вина. Допьем?
   Мы допили. От вина щечки у нее раскраснелись, дыхание участилось. Она встала.
   - Теперь мне пора показать тебе твою комнату, Ивен.
   Пошатываясь, она шла впереди. Я подумал об Анналии в Македонии. Македония находилась в сотнях миль.
   В маленькой комнате стояла узкая кровать, шкаф, стул и металлическая печка. Она зажгла в печке огонь, и комната начала быстро согреваться. Шагнула ко мне, черные глаза блестели, волосы падали на плечи.
   Рот ее пах сладким вином. Она страстно вздохнула и прижалась ко мне. Руки обняли меня, губы жадно впивались в мои. Я порадовался тому, что в этот вечер нам не удалось добраться до Дебрецена, а в первом доме для нас не нашлось места.
   Мы разделись. Снял куртку, свитер, рубашку, брюки и белье и заметил, что она как-то странно смотрит на меня. Опустил глаза и увидел приклеенные к телу клеенчатые "конверты".
   - Что...
   - Книга, - ответил я.
   - Ты написал книгу?
   - Нет. Я... курьер. Везу книгу на Запад, - я замялся. - Это политическая книга.
   - Ага, - она вновь вздохнула. - Мне следовало догадаться, что ты из мира политики. Такие ко мне всегда липнут, а любить их для женщины опаснее всего, - она вновь посмотрела на меня и рассмеялась. - Очень уж глупо ты выглядишь.
   Теперь уже мы смеялись вместе. Она обняла меня, ее руки коснулись клеенчатого "конверта" у меня на спине, и смех усилился. Теперь она бедрами прижималась к "конвертам" на моих бедрах, а грудями - на моей груди. Когда мы улеглись на кровать, она нашла мой очень важный орган и сказала: "Слава Богу, это не очень длинная книга. Хоть здесь ничего печатать не пришлось". И хотя более забавного за ту ночь она не сказала, рассмеяться мы не успели, поглощенные страстью. А потом она кричала от счастья и царапала ногтями клеенчатый "конверт" у меня на спине.
   Глава девятая
   Бутек проспал двенадцать часов, в два раза дольше привычных, как он уверял меня, шести. Я и не пытался его будить. Знал, что, отдохнув, он двинется дальше в превосходном настроении, а сам я никуда не спешил. Пока Ева спала, я сидел на кухне, пил кофе и читал достаточно подробную биографию Лайоша Кошута, венгерского национального героя, возглавлявшего революцию 1848 года. К тому времени, когда Ева проснулась, книга вернулась на полку, а я - в кровать. Она пришла ко мне, довольно мурлыча, теплая от сна. А через час, полностью удовлетворенная, отправилась на кухню готовить завтрак.
   Я тоже сделал много чего полезного. Нарубил дров большущим колуном, принес два ведра воды из колодца, растопил камин. Дочь Евы позавтракала с нами, а потом побежала на шоссе дожидаться школьного автобуса.
   - Каждый день она ходит в школу, - сказала Ева, - а по вечерам я объясняю ей, что практически все, чему ее научили, - ложь, Она у меня девочка умная, так что быстро соображает, что к чему. Конечно, мне следовало бы держать ее дома и учить самой, но закон этого не допускает.
   Мы говорили о музыке и литературе, политике и совершенно не упоминали о наслаждении, которое доставили друг другу. Я подумал о моем сыне, Тодоре, и задался вопросом - а не одарил ли Еву в эту ночь любви таким же сувениром.
   Мысль эта меня встревожила. Не хотелось, знаете ли, превращаться в вечного странника, оставляющего за собой шлейф рожденных вне брака детей. Но, с другой стороны, эта же мысль и грела. Приятно осознавать, что у тебя есть дети, особенно, если они не путаются под ногами.
   Я настолько глубоко ушел в себя, что Ева даже спросила, о чем я думаю.
   - О том, какая же ты красивая, - без запинки ответил я. Она густо покраснела, и у нее вдруг нашлись неотложные дела в другой комнате.
   А вскоре появился Бутек, одетый, заметно посвежевший. Пока Ева кормила его, я вернулся в свою комнату и написал записку на венгерском: "Если наша любовь принесет плоды, я бы хотел знать об этом. Ты всегда сможешь найти меня через Ференца Миколаи". Добавил будапештский адрес и оставил записку там, где ей не составило бы труда ее найти.
   К полудню мы уже шагали к Дебрецену.
   * * *
   В Шандоре Кодали тело борца сочеталось с головой средневекового философа: длинные вьющиеся волосы, глубоко посаженные глаза, тонкие черты лица. В свои пятьдесят с небольшим он уже овдовел и воспитывал троих неженатых сыновей. Ему принадлежала довольно большая ферма неподалеку от Дебрецена, которая процветала, несмотря на пятилетние планы и новые экономические политики. Я никогда не встречался с ним раньше, но и он сам, и окружающая обстановка показались очень знакомыми. Мне потребовалось несколько минут, чтобы понять причину этого экстраординарного deja vu. Он и его сыновья являли собой центрально европейскую версию семьи Картрайт, телевизионный сериал "Золотое дно"*, перенесенный на венгерскую почву.
   ______________
   * "Золотое дно" - телесериал в жанре вестерна, шел на канале Эн-би-си в 1959-97 гг. Второй по популярности в истории американского телевидения.
   - Значит вы - Ивен Таннер, а ваш спутник...
   - У него временная потеря памяти, - ответил я за Бутека. - Он забыл свои имя и фамилию, да и я, признаться, тоже.
   - Ага, - Кодали кивнул. - Это разумно. Иной раз человеку лучше оставаться безымянным. Нельзя выдать то, чего не знаешь, не так ли? Вот и я никому не смогу сказать, кто ваш спутник, если не буду знать его имени и фамилии.
   - С вашей стороны предательства я не опасаюсь.
   - Почему?
   - Потому что доверяю вам.
   - Да? Но ведь это глупо. И я вот не такой глупец. Я вам не доверяю.
   Милан, стоявший справа от меня, сохранял героическое спокойствие. Я тоже старался ничем не выдать своего волнения. А поскольку сказать мне на это было нечего, я терпеливо ждал продолжения.
   - Ваша просьба достаточно проста. Попасть в Чехословакию через восточную границу. Никаких проблем. Я там часто бываю по делам. Так что я без труда могу вам в этом помочь. Вопрос в том... - он выдержал театральную паузу, - ...в моих ли это интересах.
   - Что вы хотите этим сказать?
   Он поднялся.
   - Сначала я хочу прояснить несколько моментов. Вы утверждаете, что вы Ивен Таннер, но Ивена Таннера я знаю лишь по переписке. Из которой я могу сделать вывод, что Ивен Таннер на стороне ангелов. Я бы предпочел более весомые гарантии того, что вы - это вы, то есть именно тот человек, которому я всегда соглашусь помочь. Кто в моей стране знает вас? Кто встречался с вами лично и может опознать вас? Кто этот человек, которого я тоже знаю и могу доверять?
   - В Будапеште есть молодой человек, которого зовут Ференц Миколаи. Однажды он помог мне пересечь южную границу Венгрии.
   - Правда? - он повернулся к двери. - Эрно! - в комнату вошел его младший сын, ростом с отца, но стройный, как тростинка. - Ты знаешь Ференца Миколаи из Будапешта, не так ли? Внимательно всмотрись в этого человека. Запомни его лицо. Потом поезжай в Будапешт и спроси Миколаи, так ли выглядит Ивен Таннер и что он знает об Ивене Таннере.
   Синие глаза Эрно уставились на меня. Создалось ощущение, что меня фотографируют, а через десять секунд он откроет рот и протянет мне полароидный снимок. Я, в свою очередь, смотрел на него, а Милан Бутек переминался с ноги на ногу рядом со мной.
   - Можете вы произнести одну или две фразы, которые помогут Миколаи опознать вас?
   Я на мгновение задумался.