Страница:
— Ты далеко пошел, — сказал я.
— Ого, — отозвался он. — И в самом деле, правда? Когда я впервые познакомился с Чансом, он тоже преуспевал, но совсем по другой части. Он был сутенером, хоть и непохожим на обычных представителей этой профессии, которые разъезжают на розовых «кадиллаках» и носят лиловые широкополые шляпы. Он тогда нанял меня, чтобы найти человека, который убил одну из его девиц.
— Всем этим я обязан вам, — сказал он. — Из-за вас я тогда бросил свое дело.
В каком-то смысле это была правда. К тому времени, как я выполнил его задание, убили еще одну его девицу, а остальные разбежались.
— Тебе так или иначе пора было менять профессию, — сказал я. — У тебя начинался критический возраст — полжизни ты уже прожил.
— Да нет, я тогда был еще слишком молод. Я все еще слишком молод. Послушайте, Мэттью, ведь вы пришли не просто для того, чтобы со мной поболтать?
— Нет.
— Или выпить чашку кофе?
— И не для этого. Вчера вечером я кое-кого видел на боксе. И подумал — может, ты мне скажешь, кто это.
— Кого-то из тех, что сидели со мной? Из угла Рашида?
Я отрицательно покачал головой.
— Он сидел в первом ряду, у самого ринга, в центральном секторе. — Я нарисовал пальцем в воздухе схему. — Вот ринг, вот где сидел ты — у самого синего угла. Вот где сидели мы с Баллу. А тот тип, который меня интересует, сидел примерно вот здесь.
— Как он выглядел?
— Белый, с залысинами, рост — приблизительно метр восемьдесят, вес — что-нибудь около восьмидесяти пяти.
— Тяжеловес. Как был одет?
— Голубой блейзер, серые брюки. Светло-голубой галстук в крупный горошек.
— Ах, галстук? Остальное в точности, как у всех. Я бы его, наверное, заметил, только что-то такого не помню.
— С ним был мальчик. Лет пятнадцати, светло-каштановые волосы, возможно, его сын.
— А, видел я их, — сказал Чанс. — Во всяком случае какого-то отца с сыном в первом ряду, только не смог бы описать, как они выглядели. Да и заметил их только потому, что это был, пожалуй, единственный ребенок во всем зале.
— Но ты знаешь, о ком я говорю.
— Да, но кто он, сказать не могу. — Он прикрыл глаза. — Я почти могу себе его представить, понимаете? Почти вижу, как он там сидит, — но если бы вы попросили меня его описать, я бы не смог, а только пересказал бы ваши же слова. А что он сделал?
— Сделал?
— Ведь он замешан в какое-то дело, верно? Я думал, вы пришли в Маспет только посмотреть на бокс, а вы, наверно, были там по делу, да?
Я был там совсем по другому делу, но вдаваться в такие подробности было незачем.
— Да, по делу, — сказал я.
— И этот тип в него замешан, но вы не знаете, кто он.
— Возможно, и замешан. Чтобы знать точно, мне надо выяснить, кто он.
— Понял. — Чанс задумался. — Он сидел прямо у ринга. Видимо, заядлый болельщик. Может быть, постоянно туда ходит. Я чуть не сказал, что ни разу не видел его в Медисон-Сквер-Гарден или где-нибудь еще, но, по совести говоря, я начал более или менее регулярно ходить на бокс только после того, как вложил деньги в Рашида.
— И много ты в него вложил?
— Очень мало, можно сказать, минимально возможную долю. Он вам все еще нравится? Вчера вечером вы сказали, что да.
— Производит хорошее впечатление. Только пропустил слишком много ударов правой.
— Знаю. Кид сказал то же самое. Но у этого Домингеса очень резкий удар правой.
— Да, неожиданный.
— В самом деле. А потом он вдруг скис. — Чанс улыбнулся. — Люблю бокс.
— Я тоже.
— Жестокий, варварский спорт, я его не оправдываю. Но мне на это наплевать. Люблю его, и все тут.
— Знаю. А в Маспете ты раньше бывал. Чанс?
Он покачал головой:
— Это же черт знает где. Правда, не так уж и далеко от того места, где я живу, — от Гринпойнта, только я ехал туда не из Гринпойнта и оттуда не в Гринпойнт, так что это не играло никакой роли. Я поехал туда только потому, что у нас там был бой.
— Ты будешь там еще?
— Если нам снова назначат там бой и если мне не понадобится быть где-нибудь еще. Следующий бой у нас через три недели, считая с будущего вторника, в Атлантик-Сити. — Он улыбнулся. — В зале Дональда Трампа — надеюсь, это не такая дыра, как «Нью-Маспет».
Он рассказал мне, с кем предстоит драться Рашиду, и сказал, что надо бы и мне приехать. Я ответил, что постараюсь. Еще он сказал, что по их плану Рашид должен драться каждые три недели, но пока что получается примерно раз в месяц.
— Жаль, что не смог вам помочь, — сказал он. — Я могу порасспросить кое-кого, если хотите. Эти ребята из нашего угла — они все время ходят на бокс. Вы все еще живете в том отеле?
— Да.
— Если я что-нибудь услышу…
— Буду благодарен. Чанс. И, знаешь, я рад, что у тебя все хорошо.
— Спасибо.
Уже в дверях я сказал:
— Да, чуть не забыл. Ты что-нибудь знаешь о той девице с плакатом?
— О какой?
— Ну, о той, что скакала по рингу и показывала номер следующего раунда.
— Сказал бы, если бы что-нибудь знал. Но знаю только, что ноги у нее длинные.
— Это я тоже заметил.
— И тело красивое. Помнится, его довольно много было видно. Но боюсь, что больше о ней ничего не знаю. Благодаря вам, Мэттью, я этими делами уже не занимаюсь.
— «Этими делами»? По-твоему, она похожа на девушку, которая этим занимается?
— Что вы, нет, конечно, — сказал он. — По-моему, она вылитая монашка.
8
— Ого, — отозвался он. — И в самом деле, правда? Когда я впервые познакомился с Чансом, он тоже преуспевал, но совсем по другой части. Он был сутенером, хоть и непохожим на обычных представителей этой профессии, которые разъезжают на розовых «кадиллаках» и носят лиловые широкополые шляпы. Он тогда нанял меня, чтобы найти человека, который убил одну из его девиц.
— Всем этим я обязан вам, — сказал он. — Из-за вас я тогда бросил свое дело.
В каком-то смысле это была правда. К тому времени, как я выполнил его задание, убили еще одну его девицу, а остальные разбежались.
— Тебе так или иначе пора было менять профессию, — сказал я. — У тебя начинался критический возраст — полжизни ты уже прожил.
— Да нет, я тогда был еще слишком молод. Я все еще слишком молод. Послушайте, Мэттью, ведь вы пришли не просто для того, чтобы со мной поболтать?
— Нет.
— Или выпить чашку кофе?
— И не для этого. Вчера вечером я кое-кого видел на боксе. И подумал — может, ты мне скажешь, кто это.
— Кого-то из тех, что сидели со мной? Из угла Рашида?
Я отрицательно покачал головой.
— Он сидел в первом ряду, у самого ринга, в центральном секторе. — Я нарисовал пальцем в воздухе схему. — Вот ринг, вот где сидел ты — у самого синего угла. Вот где сидели мы с Баллу. А тот тип, который меня интересует, сидел примерно вот здесь.
— Как он выглядел?
— Белый, с залысинами, рост — приблизительно метр восемьдесят, вес — что-нибудь около восьмидесяти пяти.
— Тяжеловес. Как был одет?
— Голубой блейзер, серые брюки. Светло-голубой галстук в крупный горошек.
— Ах, галстук? Остальное в точности, как у всех. Я бы его, наверное, заметил, только что-то такого не помню.
— С ним был мальчик. Лет пятнадцати, светло-каштановые волосы, возможно, его сын.
— А, видел я их, — сказал Чанс. — Во всяком случае какого-то отца с сыном в первом ряду, только не смог бы описать, как они выглядели. Да и заметил их только потому, что это был, пожалуй, единственный ребенок во всем зале.
— Но ты знаешь, о ком я говорю.
— Да, но кто он, сказать не могу. — Он прикрыл глаза. — Я почти могу себе его представить, понимаете? Почти вижу, как он там сидит, — но если бы вы попросили меня его описать, я бы не смог, а только пересказал бы ваши же слова. А что он сделал?
— Сделал?
— Ведь он замешан в какое-то дело, верно? Я думал, вы пришли в Маспет только посмотреть на бокс, а вы, наверно, были там по делу, да?
Я был там совсем по другому делу, но вдаваться в такие подробности было незачем.
— Да, по делу, — сказал я.
— И этот тип в него замешан, но вы не знаете, кто он.
— Возможно, и замешан. Чтобы знать точно, мне надо выяснить, кто он.
— Понял. — Чанс задумался. — Он сидел прямо у ринга. Видимо, заядлый болельщик. Может быть, постоянно туда ходит. Я чуть не сказал, что ни разу не видел его в Медисон-Сквер-Гарден или где-нибудь еще, но, по совести говоря, я начал более или менее регулярно ходить на бокс только после того, как вложил деньги в Рашида.
— И много ты в него вложил?
— Очень мало, можно сказать, минимально возможную долю. Он вам все еще нравится? Вчера вечером вы сказали, что да.
— Производит хорошее впечатление. Только пропустил слишком много ударов правой.
— Знаю. Кид сказал то же самое. Но у этого Домингеса очень резкий удар правой.
— Да, неожиданный.
— В самом деле. А потом он вдруг скис. — Чанс улыбнулся. — Люблю бокс.
— Я тоже.
— Жестокий, варварский спорт, я его не оправдываю. Но мне на это наплевать. Люблю его, и все тут.
— Знаю. А в Маспете ты раньше бывал. Чанс?
Он покачал головой:
— Это же черт знает где. Правда, не так уж и далеко от того места, где я живу, — от Гринпойнта, только я ехал туда не из Гринпойнта и оттуда не в Гринпойнт, так что это не играло никакой роли. Я поехал туда только потому, что у нас там был бой.
— Ты будешь там еще?
— Если нам снова назначат там бой и если мне не понадобится быть где-нибудь еще. Следующий бой у нас через три недели, считая с будущего вторника, в Атлантик-Сити. — Он улыбнулся. — В зале Дональда Трампа — надеюсь, это не такая дыра, как «Нью-Маспет».
Он рассказал мне, с кем предстоит драться Рашиду, и сказал, что надо бы и мне приехать. Я ответил, что постараюсь. Еще он сказал, что по их плану Рашид должен драться каждые три недели, но пока что получается примерно раз в месяц.
— Жаль, что не смог вам помочь, — сказал он. — Я могу порасспросить кое-кого, если хотите. Эти ребята из нашего угла — они все время ходят на бокс. Вы все еще живете в том отеле?
— Да.
— Если я что-нибудь услышу…
— Буду благодарен. Чанс. И, знаешь, я рад, что у тебя все хорошо.
— Спасибо.
Уже в дверях я сказал:
— Да, чуть не забыл. Ты что-нибудь знаешь о той девице с плакатом?
— О какой?
— Ну, о той, что скакала по рингу и показывала номер следующего раунда.
— Сказал бы, если бы что-нибудь знал. Но знаю только, что ноги у нее длинные.
— Это я тоже заметил.
— И тело красивое. Помнится, его довольно много было видно. Но боюсь, что больше о ней ничего не знаю. Благодаря вам, Мэттью, я этими делами уже не занимаюсь.
— «Этими делами»? По-твоему, она похожа на девушку, которая этим занимается?
— Что вы, нет, конечно, — сказал он. — По-моему, она вылитая монашка.
8
На Шестой авеню, наискосок от башни из стекла и стали, где помещается штаб-квартира Эф-би-си-эс, есть бар, который называется «Хэрли». Много лет его постоянными посетителями были сотрудники Эн-би-си, а прославил бар Джонни Карсон[22], когда вел свои прямые передачи из Нью-Йорка: с этим заведением были связаны все шуточки его персонажа Эда Макмэхена, когда тот немного выпьет. «Хэрли» до сих пор находится на прежнем месте — в одном из немногих старых домов, еще сохранившихся на этом отрезке Шестой авеню. Телевизионщики и сейчас ходят сюда, чтобы скоротать свободный час или свободные полдня, и одним из таких постоянных посетителей был Ричард Термен. Он часто заглядывал в «Хэрли» после работы и выпивал рюмку-другую, прежде чем ехать домой.
Чтобы узнать все это, не нужно быть великим детективом, потому что об этом говорилось в деле, которое дал мне почитать Джо Деркин. Я явился в «Хэрли» около четырех тридцати и занял место у стойки со стаканом содовой. У меня мелькнула мысль вытянуть что-нибудь из бармена, но вокруг толпились посетители, и он был слишком занят для такого разговора. К тому же нам пришлось бы кричать во всю глотку, чтобы слышать друг друга.
Человеку, стоявшему у стойки рядом со мной, очень хотелось поговорить о бейсбольном финале, который состоялся в прошлое воскресенье. Правда, силы команд были слишком неравны, чтобы стоило много говорить об этом матче, и скоро выяснилось, что оба мы не стали смотреть вторую его половину. Такая общность взглядов побудила его угостить меня, однако весь его энтузиазм потускнел, когда он узнал, что я пью содовую, и окончательно угас, когда я попытался перевести разговор на бокс.
— Это не спорт, — сказал он. — Двое мальчишек из негритянского гетто стараются исколошматить друг друга до смерти. Уж лучше бы отпустить тормоза, вручить им по пистолету, и пусть палят себе на здоровье.
Вскоре после пяти я увидел, что вошел Термен. С ним был еще какой-то человек примерно того же возраста. Они отыскали свободное место у дальнего от меня конца стойки и заказали себе выпить. Минут через десять-пятнадцать Термен ушел один.
Спустя несколько минут я сделал то же самое.
Ресторан, занимавший первый этаж дома на Западной Пятьдесят Второй, где жил Термен, назывался «Радиккио»[23]. Стоя напротив, я убедился, что в квартире на верхнем этаже свет не горит. Этажом ниже, в квартире Готшальков, тоже было темно: Рут и Альфред проводили зиму в Палм-Бич.
Я пропустил ленч и решил пораньше пообедать в «Радиккио». Там было занято только два столика, кроме моего, — за обоими сидели молодые пары, увлеченные беседой. Мне захотелось позвонить Элейн и предложить ей поймать такси и приехать сюда, но потом я подумал, что это, возможно, не такая уж удачная идея.
Я заказал себе телятину и полпорции блюда, которое называется, по-моему, «фарфала»[24], — это макароны, завязанные в узел наподобие галстука-бабочки, с острым красным соусом. В крохотной порции овощей, которые подали к обеду, было очень много красного салата, по которому ресторан и получил свое название. В меню было написано, что обед без вина подобен дню без солнечного света. Но я запивал еду водой, а потом выпил чашку кофе. Официант принес мне бутылку анисовой, которой я не заказывал, но я жестом велел унести ее обратно.
— Это не платить, — сказал он. — Одну каплю в кофе, чтобы лучше вкус.
— А мне не надо, чтобы у него был лучше вкус.
— Scusi?[25]
Я снова показал ему жестом, чтобы он унес бутылку, он пожал плечами и отнес ее назад, на стойку. Я выпил кофе, стараясь не думать о том, какой вкус был бы у него, если добавить анисовой. Потому что мне чего-то очень хотелось, только вкус был тут ни при чем. Да и не ради вкуса они приносят эту бутылку. Если бы анис улучшал вкус кофе, все просто варили бы кофе с семенами аниса, а этого никто не делает.
Дело было в алкоголе — вот к чему меня тянуло. Должно быть, его голос, словно песня сирен, манил меня весь день, но в последние час-два он звучал все громче и громче. Я не собирался пить, я не желал пить, но какой-то сигнал извне заставил откликнуться клетки моего организма и пробудил в глубине его что-то такое, от чего мне не избавиться никогда.
Но уж если я и позволю себе сорваться, если когда-нибудь решусь выпить, то сделаю это у себя дома, и это будет кварта бурбона или, может быть, бутылка ирландского виски двенадцатилетней выдержки, какое пьет Мик. А не полчашечки кофе-эспрессо с чайной ложкой этой вонючей анисовой, плавающей сверху.
Я посмотрел на часы. Было самое начало восьмого, а собрание в церкви Святого Павла начинается только в восемь тридцать. Правда, двери там открывают за час до начала, и не будет ничего плохого, если я приду пораньше. Я могу помочь расставлять стулья, раскладывать литературу и печенье. По пятницам наши собрания посвящены какой-нибудь из Двенадцати Ступеней, из которых состоит духовная программа «А. А.». На этой неделе у нас снова Первая Ступень: «Мы признаем, что не смогли устоять перед алкоголем и что жизнь каждого из нас стала невыносимой».
Я поймал взгляд официанта и жестом попросил счет.
В конце собрания Джим Фейбер подошел ко мне и подтвердил нашу договоренность пообедать вместе в воскресенье. Он мой наставник, и мы обедаем вместе каждое воскресенье, если только кто-нибудь из нас не отменит встречу.
— Я думаю сейчас заглянуть в «Огонек», — сказал он. — Сегодня я не спешу домой.
— Что-то случилось?
— В воскресенье расскажу. А ты как — не хочешь выпить кофе?
Я отказался, прошел до Шестьдесят Первой и очутился на Бродвее. Пункт видеопроката был открыт и выглядел точно так же, как и шесть месяцев назад. На этот раз, правда, народу было больше: все старались запастись развлечением на весь скучный уик-энд. У прилавка собралась небольшая очередь, и я пристроился к ней. Женщина, стоявшая передо мной, взяла три фильма и три пакетика кукурузы, чтобы жарить в микроволновой печи.
Хозяин был по-прежнему небрит. Я сказал:
— У вас, должно быть, хорошо идет кукуруза.
— Товар ходовой, — согласился он. — Им торгуют почти во всех прокатных пунктах. Я вас где-то видел, да?
Я дал ему свою карточку. Там указано мое имя и номер телефона и больше ничего. Джим Фейбер напечатал для меня целую коробку. Хозяин посмотрел на карточку, потом на меня, и я сказал:
— Еще в июле. Один мой приятель брал у вас «Грязную дюжину», а я…
— Помню. А в чем дело на этот раз? Только не говорите, что это случилось опять.
— Ничего похожего. Просто кое-что выяснилось, и теперь мне очень нужно узнать, откуда взялась та кассета.
— По-моему, я вам уже говорил. Одна пожилая женщина принесла ее вместе с целой кучей других.
— Говорили.
— А я не говорил, что ни до, ни после того этой женщины больше не встречал? Так вот, прошло шесть месяцев, и я ее до сих пор ни разу не видел. Я бы рад вам помочь, но…
— Но сейчас вы заняты.
— Это точно. В пятницу вечером всегда так.
— Я хотел бы прийти снова, когда народу будет поменьше.
— Это было бы лучше, — сказал он. — Только не знаю, что я смогу вам рассказать. Больше никаких жалоб не было — эта пленка, наверное, единственная, куда записали похабный фильм. А про ту женщину, которая ее принесла, вам известно все, что знаю я.
— Возможно, вы знаете больше, чем думаете. Какое время для вас будет удобнее всего завтра?
— Завтра? Завтра суббота. Мы открываем в десять утра, и до полудня здесь довольно тихо.
— Я приду в десять.
— Знаете что? Давайте лучше в девять тридцать. Я обычно прихожу пораньше, чтобы заняться бумагами. Я впущу вас, и у нас будет полчаса до открытия.
На следующее утро я пил кофе, ел яичницу и читал «Дэйли ньюс». Одна пожилая женщина убита на Вашингтон-Хайтс в то время, как смотрела телевизор, — ей попала в голову шальная пуля, когда на улице напротив ее дома открыли стрельбу из проезжавшей машины. Тому, в кого стреляли, сделана срочная операция в Пресвитерианской больнице «Колумбия», и положение его остается критическим. Ему шестнадцать лет, и полиция предполагает, что тут замешаны наркотики.
Эта женщина стала четвертой случайной жертвой с начала года. В прошлом году в городе был установлен рекорд — от пуль погибло тридцать четыре случайных прохожих. В «Ньюс» говорилось, что, если так будет продолжаться и дальше, рекорд будет побит к середине сентября.
На Парк-авеню, в нескольких кварталах от галереи Чанса, какой-то человек высунулся из окна белого автофургона без всяких надписей на борту и хотел выхватить сумочку у женщины средних лет, стоявшей у перехода в ожидании зеленого света. Ремешок сумочки был у нее перекинут через шею — вероятно, чтобы сумочку не украли, — и, когда фургон рванул с места, ее потащило за ним, и она задохнулась. В комментарии к статье женщинам рекомендовали носить сумочки так, чтобы свести к минимуму риск увечья, когда сумочку будут у них отнимать. «Или вообще не носите сумочек», — советовал один специалист.
В Куинсе группа молодежи, пересекая площадку для гольфа в Форест-парке, наткнулась на труп молодой женщины, похищенной несколько дней назад в Вудхейвене. Она покупала продукты на Джамейка-авеню, когда другой автофургон, светло-голубого цвета, остановился у тротуара. Из задней дверцы выскочили двое мужчин, схватили ее, затолкали в фургон и сели туда сами. Фургон скрылся прежде, чем кому-нибудь пришло в голову запомнить его номер. Предварительное медицинское обследование показало, что на теле женщины имеются следы изнасилования и множественные ножевые раны груди и живота.
Не смотрите телевизор, не носите с собой сумочек, не ходите по улице. Господи Боже мой!
Я подошел к прокатному пункту ровно в девять тридцать. Хозяин, свежевыбритый и в чистой рубашке, провел меня в заднюю комнату. Он вспомнил мое имя и назвал свое — Фил Филдинг. Мы обменялись рукопожатием, и он сказал:
— У вас на карточке это не написано, но вы ведете какое-то расследование или что-то в этом роде?
— Что-то в этом роде.
— Прямо как в кино, — сказал он. — Я бы рад помочь, если бы мог, но я ничего не знал, когда мы с вами виделись в последний раз, а это было шесть месяцев назад. Вчера вечером, после закрытия, я задержался и просмотрел книгу регистрации на случай, если где-нибудь записано имя той женщины, но ничего не нашел. Разве что у вас есть какая-нибудь идея — что-нибудь такое, что не пришло мне в голову…
— Жилец, — сказал я.
— Это вы про ее жильца? Того, чьи пленки она принесла?
— Правильно.
— Она говорила, что он умер. Или сбежал, не заплатив? Я плохо помню, мне тогда незачем было это запоминать. Уверен только, что, по ее словам, она продавала его вещи, чтобы вернуть то, что он задолжал ей за жилье.
— Так вы говорили и в июле.
— Значит, если он умер или просто уехал…
— Мне все-таки хотелось бы знать, кто он был, —сказал я. — Много ли людей, у которых столько видеокассет с фильмами? Насколько я понимаю, большинство берет их напрокат.
— Вы удивитесь, — сказал он, — когда узнаете, сколько мы их продаем. Особенно детскую классику, даже здесь, где живет не так уж много родителей с детьми. «Белоснежка», «Волшебник из Страны Оз». Продали целую тонну «Пришельцев», а сейчас торгуем «Бэтменом», только он идет не так хорошо, как мы рассчитывали. Многие время от времени покупают свой любимый фильм. И конечно, всегда есть спрос на учебные и образовательные пленки, но это совсем другое дело, это не кино.
— Как вы думаете, у многих людей может быть целых тридцать фильмов?
— Нет, — ответил он. — Точно не скажу, но думаю, что редко у кого найдется больше десятка. Это не считая учебных и спортивных. Или порнографии, но я этим не торгую.
— Я вот к чему клоню — не был ли тот жилец, владелец тридцати кассет, большим любителем кино?
— Конечно, никакого сомнения, — сказал он. — У этого типа были все три версии «Мальтийского сокола». Самая первая, с Рикардо Кортесом…
— Вы мне говорили.
— Да? Ничего удивительного, случай довольно редкий. Не знаю, где он все это добыл, — я никогда не видел их в каталогах. Да, конечно, он был большой любитель.
— Значит, он, наверное, брал фильмы и напрокат, кроме тех, которые у него были?
— А, понимаю, куда вы гнете. Да, пожалуй, так оно и есть. Покупают фильмы многие, но напрокат берут все.
— И жил он где-то по соседству.
— Откуда вы знаете?
— Если его квартирная хозяйка живет по соседству…
— А, ну да.
— Значит, он мог быть вашим постоянным клиентом.
Он задумался.
— Конечно. Очень возможно. Может быть, мы даже когда-нибудь болтали с ним о чернухе, только я ничего такого не помню.
— Но ведь все постоянные клиенты занесены у вас в компьютер, верно?
— Да, это очень облегчает жизнь.
— Вы сказали, что она принесла свою сумку с кассетами в начале июня. Значит, если он был постоянный клиент, он не должен был ничего у вас брать последние семь-восемь месяцев.
— Ну, таких окажется довольно много, — сказал он. — Люди переезжают, умирают, какие-нибудь накурившиеся юнцы крадут у них видики. Или они начинают ходить в другой пункт по соседству, а ко мне больше не заходят. У меня есть клиенты, которых я не вижу по нескольку месяцев, а потом они вдруг появляются снова.
— Как я по-вашему, сколько у вас клиентов, которые ничего не брали с июня?
— Представления не имею, — сказал он. — Но, конечно, могу выяснить. Вы не присядете? Или пошарьте по полкам, глядишь, и найдете что-нибудь такое, что вам захочется посмотреть.
Когда он вышел ко мне снова, был уже одиннадцатый час, но в дверь так никто и не постучал.
— Я же говорил, что по утрам здесь никого не бывает, — сказал он. — Нашел двадцать шесть человек. Это те, кто ничего не брал с четвертого июня, но брал по меньшей мере одну кассету за первые пять месяцев этого года. Конечно, если он долго болел или лежал в больнице…
— Давайте начнем с того, что у вас есть.
— Хорошо. Я переписал фамилии и адреса, и еще телефоны, если они указаны. Многие не говорят номера своих телефонов, особенно женщины, и я их понимаю. У меня есть еще номера кредитных карточек, но их я не стал переписывать: считается, что это конфиденциальная информация. Хотя, думаю, на это можно бы посмотреть сквозь пальцы, если вам не удастся разыскать кого-то из них никаким другим способом.
— Не думаю, чтобы до этого дошло.
Он переписал фамилии на двух листках из блокнота. Я просмотрел их и спросил, не говорят ли они ему что-нибудь.
— Пожалуй, нет, — ответил он. — Я каждый день вижу столько людей, что запоминаю только постоянных посетителей, да и тех не всегда узнаю и не всегда помню фамилии. А что до этих двадцати шести, то я посмотрел, что они брали в прошлом году, — вот почему столько времени возился. Я думал, а вдруг хоть про кого-то можно будет определенно сказать, что он интересуется кино, и по тому, что он у меня брал, понять, что есть у него дома, но я ничего такого не нашел.
— И все-таки попробовать стоило.
— Я так и подумал. Почти уверен, что это был мужчина: та квартирная хозяйка говорила про своего жильца «он». Среди этих двадцати шести есть женщины, но на всякий случай я записал и их.
— Хорошо. — Я сложил листки и сунул в карман пиджака. — Простите, что побеспокоил вас. Я вам очень благодарен.
— Ну, если подумать, с каким удовольствием я смотрю на ваших парней в кино, то как я мог вам не помочь? — усмехнулся он, потом его лицо стало серьезным. — Вы хотите разоблачить банду, которая занимается порнографией? В этом все дело, да?
Видя мои колебания, он заверил, что поймет, если я ничего не скажу, но попросил хотя бы, когда дело будет раскрыто, заглянуть к нему и рассказать, чем оно кончилось.
Я пообещал.
У меня было двадцать шесть фамилий, и только одиннадцать из них — с номерами телефонов. Я начал с телефонов, потому что это намного легче, чем таскаться по всему городу. Но у меня ничего не получилось: я никуда не мог дозвониться, а если дозванивался натыкался на автоответчик. Таких случаев было три — один раз я услышал целое шуточное обращение, а два раза автомат просто повторял последние четыре цифры номера и предлагал мне записать свое сообщение. По поводу четырех телефонов компьютер телефонной сети сообщил мне, что номера отключены. Один раз он сообщил новый номер, я записал его и позвонил, но никто не ответил.
Когда я наконец услышал человеческий голос, то сначала даже растерялся. Быстро заглянув в список, я сказал:
— Это мистер Аккардо? Джозеф Аккардо?
— Я слушаю.
— Вы постоянный клиент нашего пункта видеопроката… — Как же он называется? — …На углу Бродвея и Шестьдесят Первой.
— Угол Бродвея и Шестьдесят Первой? — переспросил он. — Это который?
— Рядом с баром «Мартин».
— А, да, конечно. В чем дело — я что-то не вернул?
— Нет-нет, — ответил я. — Я просто обратил внимание на то, что вы уже несколько месяцев ничего не брали, мистер Аккардо, и хотел пригласить вас зайти и посмотреть наши новые поступления.
— Ах, вот как? — удивленно сказал он. — Что ж, очень любезно с вашей стороны. Обязательно это сделаю. Я теперь хожу в другой пункт, около моей работы, но как-нибудь вечером постараюсь к вам заглянуть.
Я повесил трубку и вычеркнул Аккардо из списка. Оставалось двадцать пять человек, и похоже было, что за ними придется побегать.
Около половины пятого я решил, что на сегодня хватит. К этому времени мне удалось вычеркнуть еще десять фамилий. Дело шло медленно — медленнее, чем я ожидал. Все адреса находились более или менее поблизости, пешком можно дойти, так что с этим затруднений не было, но выяснить, живут ли еще по этим адресам те, кто меня интересует, или нет, оказалось не так легко.
В пять я вернулся к себе в отель, принял душ, побрился и уселся перед телевизором. В семь встретился с Элейн в марокканском ресторанчике на Корнелия-стрит в Гринич-Виллидж. Мы заказали себе кускус. Она сказала:
— Если еда будет такая же вкусная, как здесь пахнет, то нам повезло. А знаешь, где в мире лучше всего готовят кускус?
— Не знаю. В Касабланке?
— В Уолла-Уолла.
— А-а.
— Не сообразил? Кускус. Уолла-Уолла. А если хочешь поесть кускус в Германии, надо ехать в Баден-Баден.
— Теперь, кажется, понял.
— Я знала, что поймешь, ты же у нас умник. А где можно поесть кускус на острове Самоа?
— В Паго-Паго. Извини, пожалуйста, я на минуту выйду, мне надо пи-пи.
Кускус был потрясающий, порции — просто огромные. За едой я рассказал ей, как провел день.
— Сплошное огорчение, — сказал я. — Не мог же я по табличкам на дверях установить, живут ли там люди, которых я ищу, или нет.
— Да уж только не в Нью-Йорке.
— Еще бы. Очень многие не указывают свою фамилию на табличке из принципа. Наверное, меня это не должно удивлять, ведь я член общества, где особо ценится анонимность, но кое-кто счел бы это странным. А у Других указаны фамилии, но это не их фамилии, потому что им сдают квартиру незаконно и они не хотят, чтобы это стало известно. Так что если я разыскиваю, скажем, Билла Уильямса…
— Это будет Уильям Уильямс, — сказала она. — Король кускуса в Уолла-Уолла.
— Он самый. Если его фамилия не указана на табличке, это не значит, что он там не живет. А если указана, то это тоже ничего не значит.
— Бедный мальчик. Так что ты делаешь — разыскиваешь управляющего домом?
— Если он живет в этом же доме. Только чаще всего, когда дом небольшой, он там не живет. И его, кстати, тоже может не оказаться на месте. А уж если на то пошло, то и управляющий необязательно знает фамилии своих жильцов. В общем, остается звонить в двери, стучаться и расспрашивать людей, которые большей частью мало что знают о своих соседях и ничуть не рвутся поделиться своими знаниями.
Чтобы узнать все это, не нужно быть великим детективом, потому что об этом говорилось в деле, которое дал мне почитать Джо Деркин. Я явился в «Хэрли» около четырех тридцати и занял место у стойки со стаканом содовой. У меня мелькнула мысль вытянуть что-нибудь из бармена, но вокруг толпились посетители, и он был слишком занят для такого разговора. К тому же нам пришлось бы кричать во всю глотку, чтобы слышать друг друга.
Человеку, стоявшему у стойки рядом со мной, очень хотелось поговорить о бейсбольном финале, который состоялся в прошлое воскресенье. Правда, силы команд были слишком неравны, чтобы стоило много говорить об этом матче, и скоро выяснилось, что оба мы не стали смотреть вторую его половину. Такая общность взглядов побудила его угостить меня, однако весь его энтузиазм потускнел, когда он узнал, что я пью содовую, и окончательно угас, когда я попытался перевести разговор на бокс.
— Это не спорт, — сказал он. — Двое мальчишек из негритянского гетто стараются исколошматить друг друга до смерти. Уж лучше бы отпустить тормоза, вручить им по пистолету, и пусть палят себе на здоровье.
Вскоре после пяти я увидел, что вошел Термен. С ним был еще какой-то человек примерно того же возраста. Они отыскали свободное место у дальнего от меня конца стойки и заказали себе выпить. Минут через десять-пятнадцать Термен ушел один.
Спустя несколько минут я сделал то же самое.
Ресторан, занимавший первый этаж дома на Западной Пятьдесят Второй, где жил Термен, назывался «Радиккио»[23]. Стоя напротив, я убедился, что в квартире на верхнем этаже свет не горит. Этажом ниже, в квартире Готшальков, тоже было темно: Рут и Альфред проводили зиму в Палм-Бич.
Я пропустил ленч и решил пораньше пообедать в «Радиккио». Там было занято только два столика, кроме моего, — за обоими сидели молодые пары, увлеченные беседой. Мне захотелось позвонить Элейн и предложить ей поймать такси и приехать сюда, но потом я подумал, что это, возможно, не такая уж удачная идея.
Я заказал себе телятину и полпорции блюда, которое называется, по-моему, «фарфала»[24], — это макароны, завязанные в узел наподобие галстука-бабочки, с острым красным соусом. В крохотной порции овощей, которые подали к обеду, было очень много красного салата, по которому ресторан и получил свое название. В меню было написано, что обед без вина подобен дню без солнечного света. Но я запивал еду водой, а потом выпил чашку кофе. Официант принес мне бутылку анисовой, которой я не заказывал, но я жестом велел унести ее обратно.
— Это не платить, — сказал он. — Одну каплю в кофе, чтобы лучше вкус.
— А мне не надо, чтобы у него был лучше вкус.
— Scusi?[25]
Я снова показал ему жестом, чтобы он унес бутылку, он пожал плечами и отнес ее назад, на стойку. Я выпил кофе, стараясь не думать о том, какой вкус был бы у него, если добавить анисовой. Потому что мне чего-то очень хотелось, только вкус был тут ни при чем. Да и не ради вкуса они приносят эту бутылку. Если бы анис улучшал вкус кофе, все просто варили бы кофе с семенами аниса, а этого никто не делает.
Дело было в алкоголе — вот к чему меня тянуло. Должно быть, его голос, словно песня сирен, манил меня весь день, но в последние час-два он звучал все громче и громче. Я не собирался пить, я не желал пить, но какой-то сигнал извне заставил откликнуться клетки моего организма и пробудил в глубине его что-то такое, от чего мне не избавиться никогда.
Но уж если я и позволю себе сорваться, если когда-нибудь решусь выпить, то сделаю это у себя дома, и это будет кварта бурбона или, может быть, бутылка ирландского виски двенадцатилетней выдержки, какое пьет Мик. А не полчашечки кофе-эспрессо с чайной ложкой этой вонючей анисовой, плавающей сверху.
Я посмотрел на часы. Было самое начало восьмого, а собрание в церкви Святого Павла начинается только в восемь тридцать. Правда, двери там открывают за час до начала, и не будет ничего плохого, если я приду пораньше. Я могу помочь расставлять стулья, раскладывать литературу и печенье. По пятницам наши собрания посвящены какой-нибудь из Двенадцати Ступеней, из которых состоит духовная программа «А. А.». На этой неделе у нас снова Первая Ступень: «Мы признаем, что не смогли устоять перед алкоголем и что жизнь каждого из нас стала невыносимой».
Я поймал взгляд официанта и жестом попросил счет.
В конце собрания Джим Фейбер подошел ко мне и подтвердил нашу договоренность пообедать вместе в воскресенье. Он мой наставник, и мы обедаем вместе каждое воскресенье, если только кто-нибудь из нас не отменит встречу.
— Я думаю сейчас заглянуть в «Огонек», — сказал он. — Сегодня я не спешу домой.
— Что-то случилось?
— В воскресенье расскажу. А ты как — не хочешь выпить кофе?
Я отказался, прошел до Шестьдесят Первой и очутился на Бродвее. Пункт видеопроката был открыт и выглядел точно так же, как и шесть месяцев назад. На этот раз, правда, народу было больше: все старались запастись развлечением на весь скучный уик-энд. У прилавка собралась небольшая очередь, и я пристроился к ней. Женщина, стоявшая передо мной, взяла три фильма и три пакетика кукурузы, чтобы жарить в микроволновой печи.
Хозяин был по-прежнему небрит. Я сказал:
— У вас, должно быть, хорошо идет кукуруза.
— Товар ходовой, — согласился он. — Им торгуют почти во всех прокатных пунктах. Я вас где-то видел, да?
Я дал ему свою карточку. Там указано мое имя и номер телефона и больше ничего. Джим Фейбер напечатал для меня целую коробку. Хозяин посмотрел на карточку, потом на меня, и я сказал:
— Еще в июле. Один мой приятель брал у вас «Грязную дюжину», а я…
— Помню. А в чем дело на этот раз? Только не говорите, что это случилось опять.
— Ничего похожего. Просто кое-что выяснилось, и теперь мне очень нужно узнать, откуда взялась та кассета.
— По-моему, я вам уже говорил. Одна пожилая женщина принесла ее вместе с целой кучей других.
— Говорили.
— А я не говорил, что ни до, ни после того этой женщины больше не встречал? Так вот, прошло шесть месяцев, и я ее до сих пор ни разу не видел. Я бы рад вам помочь, но…
— Но сейчас вы заняты.
— Это точно. В пятницу вечером всегда так.
— Я хотел бы прийти снова, когда народу будет поменьше.
— Это было бы лучше, — сказал он. — Только не знаю, что я смогу вам рассказать. Больше никаких жалоб не было — эта пленка, наверное, единственная, куда записали похабный фильм. А про ту женщину, которая ее принесла, вам известно все, что знаю я.
— Возможно, вы знаете больше, чем думаете. Какое время для вас будет удобнее всего завтра?
— Завтра? Завтра суббота. Мы открываем в десять утра, и до полудня здесь довольно тихо.
— Я приду в десять.
— Знаете что? Давайте лучше в девять тридцать. Я обычно прихожу пораньше, чтобы заняться бумагами. Я впущу вас, и у нас будет полчаса до открытия.
На следующее утро я пил кофе, ел яичницу и читал «Дэйли ньюс». Одна пожилая женщина убита на Вашингтон-Хайтс в то время, как смотрела телевизор, — ей попала в голову шальная пуля, когда на улице напротив ее дома открыли стрельбу из проезжавшей машины. Тому, в кого стреляли, сделана срочная операция в Пресвитерианской больнице «Колумбия», и положение его остается критическим. Ему шестнадцать лет, и полиция предполагает, что тут замешаны наркотики.
Эта женщина стала четвертой случайной жертвой с начала года. В прошлом году в городе был установлен рекорд — от пуль погибло тридцать четыре случайных прохожих. В «Ньюс» говорилось, что, если так будет продолжаться и дальше, рекорд будет побит к середине сентября.
На Парк-авеню, в нескольких кварталах от галереи Чанса, какой-то человек высунулся из окна белого автофургона без всяких надписей на борту и хотел выхватить сумочку у женщины средних лет, стоявшей у перехода в ожидании зеленого света. Ремешок сумочки был у нее перекинут через шею — вероятно, чтобы сумочку не украли, — и, когда фургон рванул с места, ее потащило за ним, и она задохнулась. В комментарии к статье женщинам рекомендовали носить сумочки так, чтобы свести к минимуму риск увечья, когда сумочку будут у них отнимать. «Или вообще не носите сумочек», — советовал один специалист.
В Куинсе группа молодежи, пересекая площадку для гольфа в Форест-парке, наткнулась на труп молодой женщины, похищенной несколько дней назад в Вудхейвене. Она покупала продукты на Джамейка-авеню, когда другой автофургон, светло-голубого цвета, остановился у тротуара. Из задней дверцы выскочили двое мужчин, схватили ее, затолкали в фургон и сели туда сами. Фургон скрылся прежде, чем кому-нибудь пришло в голову запомнить его номер. Предварительное медицинское обследование показало, что на теле женщины имеются следы изнасилования и множественные ножевые раны груди и живота.
Не смотрите телевизор, не носите с собой сумочек, не ходите по улице. Господи Боже мой!
Я подошел к прокатному пункту ровно в девять тридцать. Хозяин, свежевыбритый и в чистой рубашке, провел меня в заднюю комнату. Он вспомнил мое имя и назвал свое — Фил Филдинг. Мы обменялись рукопожатием, и он сказал:
— У вас на карточке это не написано, но вы ведете какое-то расследование или что-то в этом роде?
— Что-то в этом роде.
— Прямо как в кино, — сказал он. — Я бы рад помочь, если бы мог, но я ничего не знал, когда мы с вами виделись в последний раз, а это было шесть месяцев назад. Вчера вечером, после закрытия, я задержался и просмотрел книгу регистрации на случай, если где-нибудь записано имя той женщины, но ничего не нашел. Разве что у вас есть какая-нибудь идея — что-нибудь такое, что не пришло мне в голову…
— Жилец, — сказал я.
— Это вы про ее жильца? Того, чьи пленки она принесла?
— Правильно.
— Она говорила, что он умер. Или сбежал, не заплатив? Я плохо помню, мне тогда незачем было это запоминать. Уверен только, что, по ее словам, она продавала его вещи, чтобы вернуть то, что он задолжал ей за жилье.
— Так вы говорили и в июле.
— Значит, если он умер или просто уехал…
— Мне все-таки хотелось бы знать, кто он был, —сказал я. — Много ли людей, у которых столько видеокассет с фильмами? Насколько я понимаю, большинство берет их напрокат.
— Вы удивитесь, — сказал он, — когда узнаете, сколько мы их продаем. Особенно детскую классику, даже здесь, где живет не так уж много родителей с детьми. «Белоснежка», «Волшебник из Страны Оз». Продали целую тонну «Пришельцев», а сейчас торгуем «Бэтменом», только он идет не так хорошо, как мы рассчитывали. Многие время от времени покупают свой любимый фильм. И конечно, всегда есть спрос на учебные и образовательные пленки, но это совсем другое дело, это не кино.
— Как вы думаете, у многих людей может быть целых тридцать фильмов?
— Нет, — ответил он. — Точно не скажу, но думаю, что редко у кого найдется больше десятка. Это не считая учебных и спортивных. Или порнографии, но я этим не торгую.
— Я вот к чему клоню — не был ли тот жилец, владелец тридцати кассет, большим любителем кино?
— Конечно, никакого сомнения, — сказал он. — У этого типа были все три версии «Мальтийского сокола». Самая первая, с Рикардо Кортесом…
— Вы мне говорили.
— Да? Ничего удивительного, случай довольно редкий. Не знаю, где он все это добыл, — я никогда не видел их в каталогах. Да, конечно, он был большой любитель.
— Значит, он, наверное, брал фильмы и напрокат, кроме тех, которые у него были?
— А, понимаю, куда вы гнете. Да, пожалуй, так оно и есть. Покупают фильмы многие, но напрокат берут все.
— И жил он где-то по соседству.
— Откуда вы знаете?
— Если его квартирная хозяйка живет по соседству…
— А, ну да.
— Значит, он мог быть вашим постоянным клиентом.
Он задумался.
— Конечно. Очень возможно. Может быть, мы даже когда-нибудь болтали с ним о чернухе, только я ничего такого не помню.
— Но ведь все постоянные клиенты занесены у вас в компьютер, верно?
— Да, это очень облегчает жизнь.
— Вы сказали, что она принесла свою сумку с кассетами в начале июня. Значит, если он был постоянный клиент, он не должен был ничего у вас брать последние семь-восемь месяцев.
— Ну, таких окажется довольно много, — сказал он. — Люди переезжают, умирают, какие-нибудь накурившиеся юнцы крадут у них видики. Или они начинают ходить в другой пункт по соседству, а ко мне больше не заходят. У меня есть клиенты, которых я не вижу по нескольку месяцев, а потом они вдруг появляются снова.
— Как я по-вашему, сколько у вас клиентов, которые ничего не брали с июня?
— Представления не имею, — сказал он. — Но, конечно, могу выяснить. Вы не присядете? Или пошарьте по полкам, глядишь, и найдете что-нибудь такое, что вам захочется посмотреть.
Когда он вышел ко мне снова, был уже одиннадцатый час, но в дверь так никто и не постучал.
— Я же говорил, что по утрам здесь никого не бывает, — сказал он. — Нашел двадцать шесть человек. Это те, кто ничего не брал с четвертого июня, но брал по меньшей мере одну кассету за первые пять месяцев этого года. Конечно, если он долго болел или лежал в больнице…
— Давайте начнем с того, что у вас есть.
— Хорошо. Я переписал фамилии и адреса, и еще телефоны, если они указаны. Многие не говорят номера своих телефонов, особенно женщины, и я их понимаю. У меня есть еще номера кредитных карточек, но их я не стал переписывать: считается, что это конфиденциальная информация. Хотя, думаю, на это можно бы посмотреть сквозь пальцы, если вам не удастся разыскать кого-то из них никаким другим способом.
— Не думаю, чтобы до этого дошло.
Он переписал фамилии на двух листках из блокнота. Я просмотрел их и спросил, не говорят ли они ему что-нибудь.
— Пожалуй, нет, — ответил он. — Я каждый день вижу столько людей, что запоминаю только постоянных посетителей, да и тех не всегда узнаю и не всегда помню фамилии. А что до этих двадцати шести, то я посмотрел, что они брали в прошлом году, — вот почему столько времени возился. Я думал, а вдруг хоть про кого-то можно будет определенно сказать, что он интересуется кино, и по тому, что он у меня брал, понять, что есть у него дома, но я ничего такого не нашел.
— И все-таки попробовать стоило.
— Я так и подумал. Почти уверен, что это был мужчина: та квартирная хозяйка говорила про своего жильца «он». Среди этих двадцати шести есть женщины, но на всякий случай я записал и их.
— Хорошо. — Я сложил листки и сунул в карман пиджака. — Простите, что побеспокоил вас. Я вам очень благодарен.
— Ну, если подумать, с каким удовольствием я смотрю на ваших парней в кино, то как я мог вам не помочь? — усмехнулся он, потом его лицо стало серьезным. — Вы хотите разоблачить банду, которая занимается порнографией? В этом все дело, да?
Видя мои колебания, он заверил, что поймет, если я ничего не скажу, но попросил хотя бы, когда дело будет раскрыто, заглянуть к нему и рассказать, чем оно кончилось.
Я пообещал.
У меня было двадцать шесть фамилий, и только одиннадцать из них — с номерами телефонов. Я начал с телефонов, потому что это намного легче, чем таскаться по всему городу. Но у меня ничего не получилось: я никуда не мог дозвониться, а если дозванивался натыкался на автоответчик. Таких случаев было три — один раз я услышал целое шуточное обращение, а два раза автомат просто повторял последние четыре цифры номера и предлагал мне записать свое сообщение. По поводу четырех телефонов компьютер телефонной сети сообщил мне, что номера отключены. Один раз он сообщил новый номер, я записал его и позвонил, но никто не ответил.
Когда я наконец услышал человеческий голос, то сначала даже растерялся. Быстро заглянув в список, я сказал:
— Это мистер Аккардо? Джозеф Аккардо?
— Я слушаю.
— Вы постоянный клиент нашего пункта видеопроката… — Как же он называется? — …На углу Бродвея и Шестьдесят Первой.
— Угол Бродвея и Шестьдесят Первой? — переспросил он. — Это который?
— Рядом с баром «Мартин».
— А, да, конечно. В чем дело — я что-то не вернул?
— Нет-нет, — ответил я. — Я просто обратил внимание на то, что вы уже несколько месяцев ничего не брали, мистер Аккардо, и хотел пригласить вас зайти и посмотреть наши новые поступления.
— Ах, вот как? — удивленно сказал он. — Что ж, очень любезно с вашей стороны. Обязательно это сделаю. Я теперь хожу в другой пункт, около моей работы, но как-нибудь вечером постараюсь к вам заглянуть.
Я повесил трубку и вычеркнул Аккардо из списка. Оставалось двадцать пять человек, и похоже было, что за ними придется побегать.
Около половины пятого я решил, что на сегодня хватит. К этому времени мне удалось вычеркнуть еще десять фамилий. Дело шло медленно — медленнее, чем я ожидал. Все адреса находились более или менее поблизости, пешком можно дойти, так что с этим затруднений не было, но выяснить, живут ли еще по этим адресам те, кто меня интересует, или нет, оказалось не так легко.
В пять я вернулся к себе в отель, принял душ, побрился и уселся перед телевизором. В семь встретился с Элейн в марокканском ресторанчике на Корнелия-стрит в Гринич-Виллидж. Мы заказали себе кускус. Она сказала:
— Если еда будет такая же вкусная, как здесь пахнет, то нам повезло. А знаешь, где в мире лучше всего готовят кускус?
— Не знаю. В Касабланке?
— В Уолла-Уолла.
— А-а.
— Не сообразил? Кускус. Уолла-Уолла. А если хочешь поесть кускус в Германии, надо ехать в Баден-Баден.
— Теперь, кажется, понял.
— Я знала, что поймешь, ты же у нас умник. А где можно поесть кускус на острове Самоа?
— В Паго-Паго. Извини, пожалуйста, я на минуту выйду, мне надо пи-пи.
Кускус был потрясающий, порции — просто огромные. За едой я рассказал ей, как провел день.
— Сплошное огорчение, — сказал я. — Не мог же я по табличкам на дверях установить, живут ли там люди, которых я ищу, или нет.
— Да уж только не в Нью-Йорке.
— Еще бы. Очень многие не указывают свою фамилию на табличке из принципа. Наверное, меня это не должно удивлять, ведь я член общества, где особо ценится анонимность, но кое-кто счел бы это странным. А у Других указаны фамилии, но это не их фамилии, потому что им сдают квартиру незаконно и они не хотят, чтобы это стало известно. Так что если я разыскиваю, скажем, Билла Уильямса…
— Это будет Уильям Уильямс, — сказала она. — Король кускуса в Уолла-Уолла.
— Он самый. Если его фамилия не указана на табличке, это не значит, что он там не живет. А если указана, то это тоже ничего не значит.
— Бедный мальчик. Так что ты делаешь — разыскиваешь управляющего домом?
— Если он живет в этом же доме. Только чаще всего, когда дом небольшой, он там не живет. И его, кстати, тоже может не оказаться на месте. А уж если на то пошло, то и управляющий необязательно знает фамилии своих жильцов. В общем, остается звонить в двери, стучаться и расспрашивать людей, которые большей частью мало что знают о своих соседях и ничуть не рвутся поделиться своими знаниями.