Страница:
— Это уже не первый раз.
— Ах, вот оно что, — сказал я.
— Не могу понять, что я по этому поводу чувствую.
— А она знает, что ты знаешь?
— Кто знает, что она знает? Кто знает, что я сам знаю? Я просто хотел, чтобы все оставалось как есть, понимаешь? А так никогда не бывает.
— Знаю, — сказал я. — Вчера я был у Элейн, и она заговорила о том, что начинается на "ж".
— А что начинается на "ж" — «жопа»?
— Женитьба.
— Это то же самое, — сказал он. — Женишься — и окажешься в жопе. Она хочет замуж?
— Этого она не говорила. Сказала, что, если мы поженимся, она перестанет принимать клиентов.
— Клиентов?
— Мужиков.
— А, понял. Значит, у нее такое условие? Женись на мне, и я перестану?
— Нет, совсем не то. Просто теоретические рассуждения. А потом попросила прощения за то, что сказала это слово, и мы решили: пусть все остается как есть. —Я посмотрел в свою чашку так, как когда-то смотрел в стаканчик с виски. — Не знаю, возможно ли это. Мне кажется, когда два человека хотят, чтобы все оставалось как есть, — вот тут как раз и начинаются перемены.
— Что ж, — сказал он, — тебе остается только посмотреть, что будет.
— И жить день за днем, и не пить.
— Вот это мне нравится, — сказал он. — Звучит красиво.
Мы долго сидели, беседуя о всякой всячине. Я рассказал о делах, которыми занимаюсь, — официальном, которое мне никак не дается, и другом, которое не могу бросить. Мы поговорили о бейсболе и о том, как может сказаться на весенних тренировках локаут, устроенный владельцами стадионов. Поговорили о мальчишке из нашей группы, у которого были жуткие проблемы с наркотиками и алкоголем и который сорвался, продержавшись четыре месяца.
Около восьми он сказал:
— Вот что я, пожалуй, сегодня сделаю. Пойду-ка на какое-нибудь такое собрание, где не будет никого из знакомых. Я хочу поговорить на собрании обо всей этой истории с Бев, а тут никак не могу.
— Можешь.
— Могу, но не хочу. Я тут старожил. Не пью со времени всемирного потопа и не хочу, чтобы новички знали, что у меня не все так уж безмятежно. — Он усмехнулся. — Пойду куда-нибудь в центр и выговорюсь вволю — пусть видят, как у меня в голове все перепуталось к дьяволу. Кто знает, может, мне повезет и подвернется какая-нибудь девчонка, которой не хватает отеческой ласки.
— Хорошая идея, — сказал я. — Узнай, нет ли у нее сестры.
Сам я тоже отправился на собрание. В церкви Святого Павла по воскресеньям собраний не бывает, и я пошел в ту группу, что при больнице имени Рузвельта. Среди тех, кто там собрался, было немало больных из отделения детоксикации. Женщина, выступавшая в тот день, начала с героина, бросила после месячного лечения в Миннесоте и следующие пятнадцать лет посвятила пьянству. Теперь она не пила уже почти три года.
После того как она кончила, стали по очереди опрашивать присутствующих. Почти все назвали свое имя и этим ограничились. Я сначала хотел что-то сказать, хотя бы просто для того, чтобы она знала, как приятно было мне ее слушать и как я рад, что она бросила. Но когда очередь дошла до меня, я сказал всего лишь:
— Меня зовут Мэтт, я алкоголик. Сегодня я только послушаю.
После собрания я вернулся в отель. Никто ничего мне не передавал. Часа два я сидел у себя и читал. Кто-то дал мне книжку в бумажной обложке под названием «Справочник Ньюгейтской тюрьмы»[26] — описание всех преступлений, совершенных в Великобритании в семнадцатом и восемнадцатом веках. Она лежала у меня уже с месяц, и по вечерам я прочитывал по нескольку страниц перед сном.
Почти все в этой книжке было интересно, хотя некоторые дела были интереснее других. Время от времени, когда я ее читал, мне приходило в голову, насколько с тех пор ничего не изменилось. И тогда люди тоже убивали друг друга по любому поводу, а то и вообще без повода, любым способом, каким только могли, проявляя при этом всю доступную им изобретательность.
Иногда книга оказывалась хорошим противоядием против утренней газеты с ее ежедневной хроникой современных преступлений, наводящей тоску. Когда каждый день читаешь газету, легко прийти к выводу, что человечество никогда еще не опускалось до таких бездонных глубин падения, что весь мир катится к дьяволу и что там ему и место. Но потом, читая про этих мужчин и женщин, которые убивали друг друга за деньги или ради любви, я мог сказать себе, что мы все-таки не стали хуже, а были такими всегда.
Однако случались вечера, когда те же самые мысли приносили не облегчение, а отчаяние. Мы были такими всегда. Мы не становимся лучше, мы никогда не станем лучше. И если кто-то когда-то погиб за наши грехи, то он погиб понапрасну. У нас еще много грехов в запасе, их хватит до конца времен.
В тот вечер чтение не приободрило меня, и спать тоже не хотелось. Около полуночи я вышел прогуляться. Похолодало, с Гудзона дул резкий ветер. Я дошел до «Открытого Дома Грогана» — старого ирландского салуна, который принадлежит Мику, хотя лицензия и прочие бумаги выписаны на другого человека.
Там было почти пусто. Два одиноких пьяницы сидели поодаль друг от друга за стойкой — один пил пиво из бутылки, другой держал в руках кружку темного «гиннеса». За столиком у стены сидели два старика в длинных плащах, купленных не иначе как у старьевщика. По ту сторону стойки стоял Берк. Не дожидаясь моего вопроса, он сообщил, что Мика здесь весь вечер не было.
— Он может появиться в любое время, — сказал он, — но я его не жду.
Я заказал кока-колу и уселся за стойкой. По телевизору показывали программу какого-то кабельного канала, в которой старые черно-белые фильмы чередовались с рекламой. Сегодня там шел «Маленький Цезарь» с Эдвардом Дж. Робинсоном.
С полчаса я сидел и смотрел телевизор. Мик так и не появился, и вообще больше никто не пришел. Я допил свою кока-колу и пошел домой.
10
— Ах, вот оно что, — сказал я.
— Не могу понять, что я по этому поводу чувствую.
— А она знает, что ты знаешь?
— Кто знает, что она знает? Кто знает, что я сам знаю? Я просто хотел, чтобы все оставалось как есть, понимаешь? А так никогда не бывает.
— Знаю, — сказал я. — Вчера я был у Элейн, и она заговорила о том, что начинается на "ж".
— А что начинается на "ж" — «жопа»?
— Женитьба.
— Это то же самое, — сказал он. — Женишься — и окажешься в жопе. Она хочет замуж?
— Этого она не говорила. Сказала, что, если мы поженимся, она перестанет принимать клиентов.
— Клиентов?
— Мужиков.
— А, понял. Значит, у нее такое условие? Женись на мне, и я перестану?
— Нет, совсем не то. Просто теоретические рассуждения. А потом попросила прощения за то, что сказала это слово, и мы решили: пусть все остается как есть. —Я посмотрел в свою чашку так, как когда-то смотрел в стаканчик с виски. — Не знаю, возможно ли это. Мне кажется, когда два человека хотят, чтобы все оставалось как есть, — вот тут как раз и начинаются перемены.
— Что ж, — сказал он, — тебе остается только посмотреть, что будет.
— И жить день за днем, и не пить.
— Вот это мне нравится, — сказал он. — Звучит красиво.
Мы долго сидели, беседуя о всякой всячине. Я рассказал о делах, которыми занимаюсь, — официальном, которое мне никак не дается, и другом, которое не могу бросить. Мы поговорили о бейсболе и о том, как может сказаться на весенних тренировках локаут, устроенный владельцами стадионов. Поговорили о мальчишке из нашей группы, у которого были жуткие проблемы с наркотиками и алкоголем и который сорвался, продержавшись четыре месяца.
Около восьми он сказал:
— Вот что я, пожалуй, сегодня сделаю. Пойду-ка на какое-нибудь такое собрание, где не будет никого из знакомых. Я хочу поговорить на собрании обо всей этой истории с Бев, а тут никак не могу.
— Можешь.
— Могу, но не хочу. Я тут старожил. Не пью со времени всемирного потопа и не хочу, чтобы новички знали, что у меня не все так уж безмятежно. — Он усмехнулся. — Пойду куда-нибудь в центр и выговорюсь вволю — пусть видят, как у меня в голове все перепуталось к дьяволу. Кто знает, может, мне повезет и подвернется какая-нибудь девчонка, которой не хватает отеческой ласки.
— Хорошая идея, — сказал я. — Узнай, нет ли у нее сестры.
Сам я тоже отправился на собрание. В церкви Святого Павла по воскресеньям собраний не бывает, и я пошел в ту группу, что при больнице имени Рузвельта. Среди тех, кто там собрался, было немало больных из отделения детоксикации. Женщина, выступавшая в тот день, начала с героина, бросила после месячного лечения в Миннесоте и следующие пятнадцать лет посвятила пьянству. Теперь она не пила уже почти три года.
После того как она кончила, стали по очереди опрашивать присутствующих. Почти все назвали свое имя и этим ограничились. Я сначала хотел что-то сказать, хотя бы просто для того, чтобы она знала, как приятно было мне ее слушать и как я рад, что она бросила. Но когда очередь дошла до меня, я сказал всего лишь:
— Меня зовут Мэтт, я алкоголик. Сегодня я только послушаю.
После собрания я вернулся в отель. Никто ничего мне не передавал. Часа два я сидел у себя и читал. Кто-то дал мне книжку в бумажной обложке под названием «Справочник Ньюгейтской тюрьмы»[26] — описание всех преступлений, совершенных в Великобритании в семнадцатом и восемнадцатом веках. Она лежала у меня уже с месяц, и по вечерам я прочитывал по нескольку страниц перед сном.
Почти все в этой книжке было интересно, хотя некоторые дела были интереснее других. Время от времени, когда я ее читал, мне приходило в голову, насколько с тех пор ничего не изменилось. И тогда люди тоже убивали друг друга по любому поводу, а то и вообще без повода, любым способом, каким только могли, проявляя при этом всю доступную им изобретательность.
Иногда книга оказывалась хорошим противоядием против утренней газеты с ее ежедневной хроникой современных преступлений, наводящей тоску. Когда каждый день читаешь газету, легко прийти к выводу, что человечество никогда еще не опускалось до таких бездонных глубин падения, что весь мир катится к дьяволу и что там ему и место. Но потом, читая про этих мужчин и женщин, которые убивали друг друга за деньги или ради любви, я мог сказать себе, что мы все-таки не стали хуже, а были такими всегда.
Однако случались вечера, когда те же самые мысли приносили не облегчение, а отчаяние. Мы были такими всегда. Мы не становимся лучше, мы никогда не станем лучше. И если кто-то когда-то погиб за наши грехи, то он погиб понапрасну. У нас еще много грехов в запасе, их хватит до конца времен.
В тот вечер чтение не приободрило меня, и спать тоже не хотелось. Около полуночи я вышел прогуляться. Похолодало, с Гудзона дул резкий ветер. Я дошел до «Открытого Дома Грогана» — старого ирландского салуна, который принадлежит Мику, хотя лицензия и прочие бумаги выписаны на другого человека.
Там было почти пусто. Два одиноких пьяницы сидели поодаль друг от друга за стойкой — один пил пиво из бутылки, другой держал в руках кружку темного «гиннеса». За столиком у стены сидели два старика в длинных плащах, купленных не иначе как у старьевщика. По ту сторону стойки стоял Берк. Не дожидаясь моего вопроса, он сообщил, что Мика здесь весь вечер не было.
— Он может появиться в любое время, — сказал он, — но я его не жду.
Я заказал кока-колу и уселся за стойкой. По телевизору показывали программу какого-то кабельного канала, в которой старые черно-белые фильмы чередовались с рекламой. Сегодня там шел «Маленький Цезарь» с Эдвардом Дж. Робинсоном.
С полчаса я сидел и смотрел телевизор. Мик так и не появился, и вообще больше никто не пришел. Я допил свою кока-колу и пошел домой.
10
На полицейских в 20-м участке не произвело большого впечатления то, что я и сам когда-то служил в полиции. Впрочем, они держались вежливо и с удовольствием дали бы мне все материалы, касающиеся смерти Арнольда Левека. Тут была только одна проблема: они о нем никогда не слыхали.
— Я не знаю точной даты, — сказал я, — но это случилось где-то между девятнадцатым апреля и четвертым июня, скорее всего, в начале мая.
— Прошлого года?
— Да.
— Арнольд Левек? Скажите-ка еще раз по буквам, может, я неправильно записал. Я сказал и назвал еще адрес на Коламбус-авеню.
— Это здесь, на нашей территории. Сейчас узнаем, не слыхал ли кто про этого типа.
Но никто ничего не слыхал. Мы некоторое время ломали голову, что делать, потом полицейский, извинившись, снова вышел и вернулся смущенный.
— Арнольд Левек, — сказал он. — Белый, мужского пола, умер девятого мая. Множественные ножевые раны. Он у нас не зарегистрирован, потому что это не наш труп. Его убили по ту сторону Пятьдесят Девятой. Вам надо в Северно-Центральный участок, это на Западной Пятьдесят Четвертой.
Я сказал ему, что знаю, где он.
Теперь мне стало ясно, почему от Герты Эйген постарались отделаться в ее собственном участке, — они просто не понимали, о чем она говорит. В 20-й я отправился сразу после завтрака, а когда добрался до Северно-Центрального, дело уже шло к обеду. Деркина на месте не было, но на этот раз я мог обойтись и без него: нужную информацию даст мне кто угодно.
Там оказался полицейский по фамилии Андреотти, с которым я за последние год-два несколько раз встречался. Он сидел за столом, занимаясь писаниной, и был рад отвлечься.
— Левек, Левек, — сказал он, нахмурился и провел рукой по растрепанным черным волосам. — По-моему, я туда выезжал, вместе с Беллами. Такой толстый, да?
— Так мне сказали.
— Тут каждую неделю видишь столько мертвецов, что они начинают пугаться. Наверное, его убили. Когда умирают естественной смертью, даже фамилий не запоминаешь.
— Верно.
— Разве что попадется такая, что врежется в память. Была тут одна женщина недели две-три назад — Ванда Миддлсекс. Я тогда подумал: хорошо бы с ней поиметь секс. — Он улыбнулся, а потом добавил: — Она-то была жива, эта Ванда, я просто привел пример, как может фамилия врезаться в память.
Он достал дело Левека. Любителя кино обнаружили в узком проулке между жилыми домами на Сорок Девятой к востоку от Десятой авеню. Тело было найдено после анонимного звонка в полицию, зарегистрированного в 6.56 утра девятого мая. Медэкспертиза дала заключение что смерть произошла около одиннадцати вечера накануне. В грудь и живот покойного нанесли семь ударов длинным ножом с узким лезвием. Почти каждой из ран было бы достаточно, чтобы причинить смерть.
— На Сорок Девятой, между Десятой и Одиннадцатой авеню, — повторил я.
— Ближе к Одиннадцатой. Там по обе стороны стояли дома, предназначенные под снос. С забитыми окнами и выселенные. Думаю, теперь их уже снесли.
— Интересно, что он там делал.
Андреотти пожал плечами:
— Наверное, что-то искал и, на свое несчастье, нашел. Травку, или женщину, или мужчину. Там все чего-то ищут.
Я вспомнил Ти-Джея. У всякого есть что-то на уме, говорил он, иначе что ему делать на Двойке?
Я спросил, не употреблял ли Левек наркотики. Никаких внешних признаков не обнаружили, сказал Андреотти, но как знать?
— Может, пьян был? — предположил он. — Брел себе сам не зная куда. Нет, не то. В крови только следы алкоголя. Ну, чего бы там он ни искал, не самое лучшее место он для этого выбрал.
— Вы решили, что это ограбление?
— Денег в карманах у него не оказалось, часов и бумажника тоже. Похоже, у убийцы не было пары долларов на крэк, зато был нож с выкидным лезвием.
— А как вы его опознали?
— Опознавала управляющая домом, где он жил. Ну и старуха, скажу я тебе. Ростом вот до сих пор, не больше, но ухо держит востро. Впустила нас к нему, а сама стоит и смотрит, как ястреб, — будто стоит ей отвернуться, и мы тут же обчистим всю квартиру. Можно было подумать, что эти вещи ее. Впрочем, тем, наверное, и кончилось, потому что мы, кажется, так и не нашли никаких его родственников. — Он полистал дело. — Нет, как будто не нашли. Так или иначе, она его опознала. Сначала не хотела идти. «Зачем мне смотреть на мертвое тело? Я их повидала на своем веку, можете мне поверить». А потом пригляделась и сказала, что это он.
— А как вы догадались ее спросить? Откуда узнали имя и адрес?
— А, понимаю. Хороший вопрос. Откуда же мы это узнали? — Он нахмурился и снова принялся листать дело. — Вот, отпечатки пальцев, — сказал он. — Его отпечатки были в компьютере, поэтому мы и узнали его имя и адрес.
— А как туда попали его отпечатки?
— Не знаю. Может, он служил в армии, а может, когда-нибудь работал в государственном учреждении. Знаешь, у скольких людей отпечатки пальцев хранятся в компьютере?
— Но не в нью-йоркской полиции.
— Да, ты прав. — Он опять нахмурился. — Не помню, у нас они были или пришлось выходить на центральную систему в Вашингтоне. Может, кто другой этим занимался. А в чем дело?
— У него были судимости?
— Если за ним что и было, то разве что переход улицы в запрещенном месте. В деле про это ничего не говорится.
— А можно проверить?
Он что-то недовольно проворчал, но все-таки проверил.
— Да, одна, — сказал он. — Был арестован года четыре, нет, почти пять лет назад. Освобожден под залог, дело прекращено.
— По какому обвинению?
Он бросил взгляд на экран компьютера.
— Статья 235 Уголовного кодекса. Что за чертовщина, не помню такой статьи. — Он схватил черную папку-скоросшиватель и принялся ее листать. — А, вот. Непристойное поведение. Должно быть, обложил кого-нибудь. Дело прекращено, а четыре года спустя кто-то протыкает его ножом. Вперед наука — нечего распускать язык, верно?
Вероятно, я мог бы и больше узнать про Левека, если бы Андреотти был в настроении и согласился покопаться в компьютерных архивах, но его ждали свои дела. Я пошел в центральную библиотеку на Сорок Второй и просмотрел указатель к «Таймсу» — не попадал ли когда-нибудь Арнольд Левек в газету. Однако он, видимо, ухитрился избежать огласки — и когда был арестован, и когда был убит.
Я доехал на метро до Чемберс-стрит и заглянул в кое-какие правительственные и городские учреждения, где разыскал несколько государственных служащих, готовых оказать мне услугу за услугу. Они покопались в архивах, а я сунул им денег.
Мне удалось выяснить, что Арнольд Левек родился тридцать восемь лет назад в Лоуэлле, штат Массачусетс. В возрасте двадцати трех лет он жил уже в Нью-Йорке, в Слоун-Хаусе — общежитии Союза молодых христиан на Западной Тридцать Четвертой, и работал в отделе писем издательства, выпускавшего учебники. Год спустя он оттуда ушел и нанялся в фирму «Р. и Дж. Мерчендайз», помещавшуюся на Пятой авеню, в районе Сороковых. Там он работал в отделе сбыта. Не знаю уж, что они сбывали, фирма давно не существует. В этой части Пятой авеню много контор, которые, пристроившись между солидными магазинами, вечно вывешивают объявления о «распродаже в связи с закрытием дела» и торгуют слоновой костью, нефритом, фотокамерами и электроникой — и все сомнительного качества. Вполне возможно, что и «Р. и Дж.» была одной из них.
Он все еще жил в Слоун-Хаусе, и, насколько я мог понять, прожил там до тех пор, пока осенью 1979 года не перебрался на Коламбус-авеню. Возможно, переезд был вызван переменой работы: месяцем раньше он начал работать в Си-би-эс, в квартале к западу от моего отеля на Пятьдесят Седьмой. Отсюда он, наверное, вполне мог ходить на работу пешком.
Я так и не узнал, что он делал на Си-би-эс, но платили ему за это всего шестнадцать тысяч в год, так что вряд ли он был президентом компании. Он проработал там немного больше трех лет и, когда в октябре 1982 года уволился, получал восемнадцать с половиной тысяч.
С тех пор он, насколько я мог выяснить, нигде не работал.
Когда я вернулся к себе в отель, меня ждало письмо. Оказывается, я могу вступить в международный союз бывших полицейских и присутствовать на его ежегодных съездах в Форт-Лодердейле. Вступление в союз дает право на получение членского билета, красивого значка и ежемесячного бюллетеня. Интересно, что они могут печатать в этом бюллетене? Некрологи, что ли?
Кроме того, мне передали, что я должен позвонить Джо Деркину. Я застал его на месте, и он сказал:
— Вижу, одного Термена тебе мало. Ты что, намерен раскрыть все наши висяки?
— Я только хочу вам помочь.
— Арнольд Левек — какое отношение он имеет к Термену?
— Вероятно, никакого.
— Ну, не знаю. Его прикончили в мае, а ее в ноябре — почти ровно через шесть месяцев. По-моему, это явно не случайное совпадение.
— Но заключения экспертизы были все же разные.
— Это верно. Ее изнасиловали и удушили грабители, а его кто-то проткнул ножом в переулке, но это не иначе как убийцы хотят сбить нас со следа. Серьезно, у тебя есть что-то по Левеку?
— Трудно сказать. Хотел бы я знать, чем он занимался последние семь лет своей жизни.
— Очевидно, шлялся по всяким темным закоулкам. Чем еще может человек заниматься?
— Работать он не работал, и социального пособия, насколько я знаю, тоже не получал. Я видел, где он жил, — вряд ли с него много брали за квартиру, но должен же он был где-то добывать хоть какие-нибудь деньги.
— Может, получил наследство. Аманде Термен это очень помогло.
— Да, это было бы еще одно совпадение, — сказал я. — Мне нравится ход твоих мыслей.
— Видишь ли, мой мозг неустанно работает — каждую минуту. Даже когда я сплю.
— Особенно когда ты спишь.
— Точно. А что это ты сказал, будто он не работал последние семь лет? Он работал, когда его арестовали.
— В архивах штата про это ничего не сказано.
— Плюнь на архивы штата, — сказал он. — На том он и погорел — служил в лавке, когда была облава на предмет порнографии. Левек — он же француз, должно быть, его взяли за открытки, понимаешь?
— Он торговал порнографией?
— А разве Андреотти тебе не говорил?
— Нет. Только номер статьи.
— Ну, если бы он покопался немного, мог бы и еще кое-что найти. Это была облава на Таймс-сквер — когда же она была? А, помню, в октябре восемьдесят пятого. Ну, конечно, это же было перед самыми выборами, мэр хотел набрать побольше очков. Интересно, что придумает новый.
— Не хотел бы я быть на его месте.
— Господи, да если бы мне велели выбрать — стать мэром или повеситься, я бы сказал: «Давайте веревку». Так вот, про Левека. Они накрыли все лавочки, забрали всех продавцов, изъяли все похабные журналы и созвали пресс-конференцию. Несколько человек провели ночь в каталажке, тем дело и кончилось. Все обвинения сняли.
— И вернули им журналы.
Он рассмеялся:
— Да нет, валяются где-нибудь на складе. И никто их не найдет до двадцать третьего века. Ну, конечно, те номера, что покруче, могли разобрать по домам — для услаждения семейной жизни полицейского.
— По-моему, это возмутительно.
— Конечно. Нет, думаю, что конфискованный товар не вернули. Мы как раз на днях поймали одного типа, уличного торговца наркотиками, задержали было его, но пришлось отпустить — нарушение процедуры. Так вот он спрашивал, нельзя ли ему получить свою травку назад.
— Брось, Джо, не может быть.
— Клянусь Богом. А Никерсон ему говорит: «Послушай, Морис, если я тебе отдам травку, я должен буду тебя задержать за хранение наркотиков». Ну, дурака валял, понимаешь? А этот говнюк говорит: «Э нет, не имеете права. Где у вас основания для задержания?» — «Это какие такие основания? — говорит Никерсон. —Вот мое основание — я только что отдал тебе эту поганую травку и видел, как ты положил ее в карман». — «Э нет, — говорит Морис, — в суде это ни за что не пройдет, вывернусь». И знаешь что? Скорее всего, он был прав.
Джо дал мне адрес лавочки на Таймс-сквер, где Левек попался. Она находилась в том квартале, что между Восьмой авеню и Бродвеем, прямо на Двойке, это было видно по номеру дома, и я подумал — что мне мешает туда заглянуть? Я не знал, сколько времени он там проработал — один день или целый год, и узнать это никаким способом не мог. Даже если бы они захотели мне сказать, этого, наверное, никто не знал.
Несколько минут я просматривал свои заметки, потом откинулся назад, задрал ноги на стол и прикрыл глаза. И тут же в моей памяти на мгновение мелькнул тот человек из Маспета — любящий отец, который поглаживает по голове сына.
Я подумал, что придаю слишком большое значение одному-единственному жесту. Ведь на самом деле я даже не представлял себе, как выглядел бы тот тип из фильма, если снять с него всю эту черную резину. Может быть, этот мальчик чем-то напомнил мне юношу из фильма, — пожалуй, поэтому он мне и запомнился.
Ну и что, даже если это тот самый тип? Как я смогу его найти, идя по остывшему следу какого-то несчастного, который вот уже почти год как мертв?
В четверг я видел их на боксе. Сегодня понедельник. Если это его сын, если тут все чисто, значит, я попусту трачу силы и время. А если нет, я все равно опоздал. Если он собирался убить мальчика, пролить его кровь на кафельный пол со сточной решеткой, то он, скорее всего, это уже сделал.
Но зачем было вообще брать его с собой на бокс? Может быть, хотел разыграть замысловатую психодраму, а может быть, этому предшествовала длительная любовная связь с жертвой. Возможно, поэтому юноша в фильме как будто совсем не боялся, а скорее даже испытывал какое-то извращенное удовольствие, когда его привязали к кресту, чтобы истязать.
Если мальчик уже мертв, я ничего не смогу для него сделать. А если жив, то я тоже мало что смогу для него сделать: от того, чтобы установить личность Резинового Мужчины и разыскать его, меня отделяло множество световых лет, а к цели я двигался черепашьим шагом.
Все, что у меня было, — это труп. Ну и что из этого следовало? Когда Левек умер, у него находилась пленка, и на этой пленке было показано, как Резиновый Мужчина убил юношу. Левек погиб насильственной смертью — возможно, но необязательно став жертвой обычного ограбления в такой части города, где ограбления случаются сплошь и рядом. Левек работал в лавке, торговавшей порнографией. Он работал там неофициально, так что мог проработать не один год, хотя Гэс Гизекинд сказал, что большую часть времени он сидел дома, а это не похоже на человека, имеющего постоянную работу.
А его последняя постоянная работа…
Я протянул руку, взял телефонный справочник и нашел нужный номер. Мне ответил автоответчик, и я записал свое сообщение на пленку. Потом взял пиджак и отправился в бар «Армстронг».
Когда я вошел, он стоял у стойки — сухощавый, с бородкой клинышком и в роговых очках. На нем был коричневый вельветовый пиджак с кожаными нашивками на локтях, и он курил трубку с гнутым чубуком. Он выглядел бы вполне уместно в Париже, потягивая аперитив в кафе на левом берегу Сены. Сейчас он вместо этого пил канадский эль в баре на Пятьдесят Седьмой, но и здесь тоже выглядел вполне уместно.
— Мэнни, — сказал я, — я только что записал сообщение на твой автоответчик.
— Знаю, — ответил он. — Оно еще записывалось, когда я вошел. Ты сказал, что попробуешь застать меня здесь, и я сразу сюда отправился. Даже пиджак не пришлось надевать — не успел его снять. А живу я ближе к этому заведению, чем ты…
— …Так что и пришел сюда первым.
— Похоже на то. Сядем за столик? Рад тебя видеть, Мэтт. Мы редко видимся.
Мы виделись почти каждый день в те времена, когда старое заведение Джимми на Девятой авеню было для меня вторым домом. Мэнни Кареш был там постоянным посетителем — иногда заглядывал на часок-другой, иногда просиживал весь вечер. Он работал техником на Си-би-эс, а жил сразу за углом. Пил он не особенно много и ходил к Джимми столько же ради еды, сколько ради выпивки, а еще больше — ради компании.
Мы сели за столик, я заказал кофе с гамбургером, и мы ввели друг друга в курс своих дел. Он сообщил мне, что вышел на пенсию, а я сказал, что слыхал об этом.
— Но работаю я не меньше, чем раньше, — сказал он. — Пописываю кое-что — иногда для своих прежних хозяев, иногда для любого, кто заплатит. Работы хватает, а пенсия идет.
— Кстати, о Си-би-эс, — сказал я.
— А разве мы говорили о Си-би-эс?
— Сейчас поговорим. Там есть один человек, о котором я хочу тебя спросить, потому что ты мог его знать несколько лет назад. Он работал там три года и ушел осенью восемьдесят второго.
Он вынул трубку изо рта и кивнул.
— Арни Левек, — сказал он. — Значит, он все-таки тебе позвонил. Я все думал, позвонит или нет. Почему у тебя такой удивленный вид?
— А зачем он должен был мне позвонить?
— Ты хочешь сказать, что он тебе не звонил? Тогда почему…
— Нет, сначала ответь ты. Почему он должен был мне позвонить?
— Потому что ему нужен был частный детектив. Я встретил его на съемках. Это было, наверно, месяцев шесть назад.
«Нет, побольше», — подумал я.
— И я уж не помню, как об этом зашел разговор, только он спросил, не могу ли я порекомендовать ему детектива, хотя не могу поклясться, что он употребил именно это слово. Я сказал, что знаю одного человека, бывшего полицейского, который живет тут же по соседству, и еще сказал, как тебя зовут и что не помню твоего номера телефона, но что ты живешь в отеле «Северо-Западный». Ты все еще там?
— Да.
— И все еще занимаешься такими делами? Ничего, что я направил его к тебе?
— Конечно, ничего, — ответил я. — Я тебе очень благодарен. Только он мне так и не позвонил.
— Ну, с тех пор я его не видел, Мэтт. И прошло не меньше шести месяцев, так что если он до сих не объявился, то теперь, наверное, и не объявится.
— Я точно знаю, что не объявится, — сказал я. — И еще точно знаю, что прошло больше шести месяцев. Его нет в живых с мая прошлого года.
— Ты серьезно? Умер? Он ведь был совсем молодой. Толстый, правда, но все же… — Мэнни отхлебнул пива. — Что с ним случилось?
— Его убили.
— Господи Боже мой! Как?
— Зарезан грабителем. По всей видимости.
— По всей видимости? Есть подозрение, что дело нечисто?
— Когда человека грабят и убивают, дело уже нечисто. Но официально подозрений нет. Он замешан в одном деле, которым я сейчас занимаюсь. Во всяком случае, может быть замешан. Зачем ему понадобился частный детектив?
— Он не сказал. — Мэнни нахмурился. — Я не настолько хорошо его знал. Когда Левек начинал работать в Си-би-эс, он был молодой и горячий. Работал техническим ассистентом в команде операторов. По-моему, проработал у нас не очень долго.
— Три года.
— Я бы сказал — меньше.
— Почему он ушел?
Мэнни подергал себя за бороду.
— У меня такое ощущение, что это его ушли.
— Не помнишь почему?
— Вряд ли я вообще это знал. Я не слыхал, чтобы он чем-то себя запятнал, как сказали бы наши британские друзья. Но он никогда не отличался особым обаянием. Зануда-переросток — я подобные слова употребляю не часто, но он такой и был. И к тому же не слишком заботился о личной гигиене. Брился реже, чем следовало, а рубашки носил на день-два дольше, чем полагается. Ну и, конечно, толст был ужасно. Бывают толстяки, которые тем не менее сохраняют форму. Арнольд, увы, к их числу не принадлежал.
— А потом он работал внештатно?
— Во всяком случае, именно так было дело, когда я виделся с ним в последний раз. С другой стороны, я работаю внештатно вот уже несколько лет и могу припомнить только один случай, когда мы с ним вместе были заняты на съемках. Но думаю, что он работал более или менее постоянно, ведь не мог же он долго сидеть без еды.
— Я не знаю точной даты, — сказал я, — но это случилось где-то между девятнадцатым апреля и четвертым июня, скорее всего, в начале мая.
— Прошлого года?
— Да.
— Арнольд Левек? Скажите-ка еще раз по буквам, может, я неправильно записал. Я сказал и назвал еще адрес на Коламбус-авеню.
— Это здесь, на нашей территории. Сейчас узнаем, не слыхал ли кто про этого типа.
Но никто ничего не слыхал. Мы некоторое время ломали голову, что делать, потом полицейский, извинившись, снова вышел и вернулся смущенный.
— Арнольд Левек, — сказал он. — Белый, мужского пола, умер девятого мая. Множественные ножевые раны. Он у нас не зарегистрирован, потому что это не наш труп. Его убили по ту сторону Пятьдесят Девятой. Вам надо в Северно-Центральный участок, это на Западной Пятьдесят Четвертой.
Я сказал ему, что знаю, где он.
Теперь мне стало ясно, почему от Герты Эйген постарались отделаться в ее собственном участке, — они просто не понимали, о чем она говорит. В 20-й я отправился сразу после завтрака, а когда добрался до Северно-Центрального, дело уже шло к обеду. Деркина на месте не было, но на этот раз я мог обойтись и без него: нужную информацию даст мне кто угодно.
Там оказался полицейский по фамилии Андреотти, с которым я за последние год-два несколько раз встречался. Он сидел за столом, занимаясь писаниной, и был рад отвлечься.
— Левек, Левек, — сказал он, нахмурился и провел рукой по растрепанным черным волосам. — По-моему, я туда выезжал, вместе с Беллами. Такой толстый, да?
— Так мне сказали.
— Тут каждую неделю видишь столько мертвецов, что они начинают пугаться. Наверное, его убили. Когда умирают естественной смертью, даже фамилий не запоминаешь.
— Верно.
— Разве что попадется такая, что врежется в память. Была тут одна женщина недели две-три назад — Ванда Миддлсекс. Я тогда подумал: хорошо бы с ней поиметь секс. — Он улыбнулся, а потом добавил: — Она-то была жива, эта Ванда, я просто привел пример, как может фамилия врезаться в память.
Он достал дело Левека. Любителя кино обнаружили в узком проулке между жилыми домами на Сорок Девятой к востоку от Десятой авеню. Тело было найдено после анонимного звонка в полицию, зарегистрированного в 6.56 утра девятого мая. Медэкспертиза дала заключение что смерть произошла около одиннадцати вечера накануне. В грудь и живот покойного нанесли семь ударов длинным ножом с узким лезвием. Почти каждой из ран было бы достаточно, чтобы причинить смерть.
— На Сорок Девятой, между Десятой и Одиннадцатой авеню, — повторил я.
— Ближе к Одиннадцатой. Там по обе стороны стояли дома, предназначенные под снос. С забитыми окнами и выселенные. Думаю, теперь их уже снесли.
— Интересно, что он там делал.
Андреотти пожал плечами:
— Наверное, что-то искал и, на свое несчастье, нашел. Травку, или женщину, или мужчину. Там все чего-то ищут.
Я вспомнил Ти-Джея. У всякого есть что-то на уме, говорил он, иначе что ему делать на Двойке?
Я спросил, не употреблял ли Левек наркотики. Никаких внешних признаков не обнаружили, сказал Андреотти, но как знать?
— Может, пьян был? — предположил он. — Брел себе сам не зная куда. Нет, не то. В крови только следы алкоголя. Ну, чего бы там он ни искал, не самое лучшее место он для этого выбрал.
— Вы решили, что это ограбление?
— Денег в карманах у него не оказалось, часов и бумажника тоже. Похоже, у убийцы не было пары долларов на крэк, зато был нож с выкидным лезвием.
— А как вы его опознали?
— Опознавала управляющая домом, где он жил. Ну и старуха, скажу я тебе. Ростом вот до сих пор, не больше, но ухо держит востро. Впустила нас к нему, а сама стоит и смотрит, как ястреб, — будто стоит ей отвернуться, и мы тут же обчистим всю квартиру. Можно было подумать, что эти вещи ее. Впрочем, тем, наверное, и кончилось, потому что мы, кажется, так и не нашли никаких его родственников. — Он полистал дело. — Нет, как будто не нашли. Так или иначе, она его опознала. Сначала не хотела идти. «Зачем мне смотреть на мертвое тело? Я их повидала на своем веку, можете мне поверить». А потом пригляделась и сказала, что это он.
— А как вы догадались ее спросить? Откуда узнали имя и адрес?
— А, понимаю. Хороший вопрос. Откуда же мы это узнали? — Он нахмурился и снова принялся листать дело. — Вот, отпечатки пальцев, — сказал он. — Его отпечатки были в компьютере, поэтому мы и узнали его имя и адрес.
— А как туда попали его отпечатки?
— Не знаю. Может, он служил в армии, а может, когда-нибудь работал в государственном учреждении. Знаешь, у скольких людей отпечатки пальцев хранятся в компьютере?
— Но не в нью-йоркской полиции.
— Да, ты прав. — Он опять нахмурился. — Не помню, у нас они были или пришлось выходить на центральную систему в Вашингтоне. Может, кто другой этим занимался. А в чем дело?
— У него были судимости?
— Если за ним что и было, то разве что переход улицы в запрещенном месте. В деле про это ничего не говорится.
— А можно проверить?
Он что-то недовольно проворчал, но все-таки проверил.
— Да, одна, — сказал он. — Был арестован года четыре, нет, почти пять лет назад. Освобожден под залог, дело прекращено.
— По какому обвинению?
Он бросил взгляд на экран компьютера.
— Статья 235 Уголовного кодекса. Что за чертовщина, не помню такой статьи. — Он схватил черную папку-скоросшиватель и принялся ее листать. — А, вот. Непристойное поведение. Должно быть, обложил кого-нибудь. Дело прекращено, а четыре года спустя кто-то протыкает его ножом. Вперед наука — нечего распускать язык, верно?
Вероятно, я мог бы и больше узнать про Левека, если бы Андреотти был в настроении и согласился покопаться в компьютерных архивах, но его ждали свои дела. Я пошел в центральную библиотеку на Сорок Второй и просмотрел указатель к «Таймсу» — не попадал ли когда-нибудь Арнольд Левек в газету. Однако он, видимо, ухитрился избежать огласки — и когда был арестован, и когда был убит.
Я доехал на метро до Чемберс-стрит и заглянул в кое-какие правительственные и городские учреждения, где разыскал несколько государственных служащих, готовых оказать мне услугу за услугу. Они покопались в архивах, а я сунул им денег.
Мне удалось выяснить, что Арнольд Левек родился тридцать восемь лет назад в Лоуэлле, штат Массачусетс. В возрасте двадцати трех лет он жил уже в Нью-Йорке, в Слоун-Хаусе — общежитии Союза молодых христиан на Западной Тридцать Четвертой, и работал в отделе писем издательства, выпускавшего учебники. Год спустя он оттуда ушел и нанялся в фирму «Р. и Дж. Мерчендайз», помещавшуюся на Пятой авеню, в районе Сороковых. Там он работал в отделе сбыта. Не знаю уж, что они сбывали, фирма давно не существует. В этой части Пятой авеню много контор, которые, пристроившись между солидными магазинами, вечно вывешивают объявления о «распродаже в связи с закрытием дела» и торгуют слоновой костью, нефритом, фотокамерами и электроникой — и все сомнительного качества. Вполне возможно, что и «Р. и Дж.» была одной из них.
Он все еще жил в Слоун-Хаусе, и, насколько я мог понять, прожил там до тех пор, пока осенью 1979 года не перебрался на Коламбус-авеню. Возможно, переезд был вызван переменой работы: месяцем раньше он начал работать в Си-би-эс, в квартале к западу от моего отеля на Пятьдесят Седьмой. Отсюда он, наверное, вполне мог ходить на работу пешком.
Я так и не узнал, что он делал на Си-би-эс, но платили ему за это всего шестнадцать тысяч в год, так что вряд ли он был президентом компании. Он проработал там немного больше трех лет и, когда в октябре 1982 года уволился, получал восемнадцать с половиной тысяч.
С тех пор он, насколько я мог выяснить, нигде не работал.
Когда я вернулся к себе в отель, меня ждало письмо. Оказывается, я могу вступить в международный союз бывших полицейских и присутствовать на его ежегодных съездах в Форт-Лодердейле. Вступление в союз дает право на получение членского билета, красивого значка и ежемесячного бюллетеня. Интересно, что они могут печатать в этом бюллетене? Некрологи, что ли?
Кроме того, мне передали, что я должен позвонить Джо Деркину. Я застал его на месте, и он сказал:
— Вижу, одного Термена тебе мало. Ты что, намерен раскрыть все наши висяки?
— Я только хочу вам помочь.
— Арнольд Левек — какое отношение он имеет к Термену?
— Вероятно, никакого.
— Ну, не знаю. Его прикончили в мае, а ее в ноябре — почти ровно через шесть месяцев. По-моему, это явно не случайное совпадение.
— Но заключения экспертизы были все же разные.
— Это верно. Ее изнасиловали и удушили грабители, а его кто-то проткнул ножом в переулке, но это не иначе как убийцы хотят сбить нас со следа. Серьезно, у тебя есть что-то по Левеку?
— Трудно сказать. Хотел бы я знать, чем он занимался последние семь лет своей жизни.
— Очевидно, шлялся по всяким темным закоулкам. Чем еще может человек заниматься?
— Работать он не работал, и социального пособия, насколько я знаю, тоже не получал. Я видел, где он жил, — вряд ли с него много брали за квартиру, но должен же он был где-то добывать хоть какие-нибудь деньги.
— Может, получил наследство. Аманде Термен это очень помогло.
— Да, это было бы еще одно совпадение, — сказал я. — Мне нравится ход твоих мыслей.
— Видишь ли, мой мозг неустанно работает — каждую минуту. Даже когда я сплю.
— Особенно когда ты спишь.
— Точно. А что это ты сказал, будто он не работал последние семь лет? Он работал, когда его арестовали.
— В архивах штата про это ничего не сказано.
— Плюнь на архивы штата, — сказал он. — На том он и погорел — служил в лавке, когда была облава на предмет порнографии. Левек — он же француз, должно быть, его взяли за открытки, понимаешь?
— Он торговал порнографией?
— А разве Андреотти тебе не говорил?
— Нет. Только номер статьи.
— Ну, если бы он покопался немного, мог бы и еще кое-что найти. Это была облава на Таймс-сквер — когда же она была? А, помню, в октябре восемьдесят пятого. Ну, конечно, это же было перед самыми выборами, мэр хотел набрать побольше очков. Интересно, что придумает новый.
— Не хотел бы я быть на его месте.
— Господи, да если бы мне велели выбрать — стать мэром или повеситься, я бы сказал: «Давайте веревку». Так вот, про Левека. Они накрыли все лавочки, забрали всех продавцов, изъяли все похабные журналы и созвали пресс-конференцию. Несколько человек провели ночь в каталажке, тем дело и кончилось. Все обвинения сняли.
— И вернули им журналы.
Он рассмеялся:
— Да нет, валяются где-нибудь на складе. И никто их не найдет до двадцать третьего века. Ну, конечно, те номера, что покруче, могли разобрать по домам — для услаждения семейной жизни полицейского.
— По-моему, это возмутительно.
— Конечно. Нет, думаю, что конфискованный товар не вернули. Мы как раз на днях поймали одного типа, уличного торговца наркотиками, задержали было его, но пришлось отпустить — нарушение процедуры. Так вот он спрашивал, нельзя ли ему получить свою травку назад.
— Брось, Джо, не может быть.
— Клянусь Богом. А Никерсон ему говорит: «Послушай, Морис, если я тебе отдам травку, я должен буду тебя задержать за хранение наркотиков». Ну, дурака валял, понимаешь? А этот говнюк говорит: «Э нет, не имеете права. Где у вас основания для задержания?» — «Это какие такие основания? — говорит Никерсон. —Вот мое основание — я только что отдал тебе эту поганую травку и видел, как ты положил ее в карман». — «Э нет, — говорит Морис, — в суде это ни за что не пройдет, вывернусь». И знаешь что? Скорее всего, он был прав.
Джо дал мне адрес лавочки на Таймс-сквер, где Левек попался. Она находилась в том квартале, что между Восьмой авеню и Бродвеем, прямо на Двойке, это было видно по номеру дома, и я подумал — что мне мешает туда заглянуть? Я не знал, сколько времени он там проработал — один день или целый год, и узнать это никаким способом не мог. Даже если бы они захотели мне сказать, этого, наверное, никто не знал.
Несколько минут я просматривал свои заметки, потом откинулся назад, задрал ноги на стол и прикрыл глаза. И тут же в моей памяти на мгновение мелькнул тот человек из Маспета — любящий отец, который поглаживает по голове сына.
Я подумал, что придаю слишком большое значение одному-единственному жесту. Ведь на самом деле я даже не представлял себе, как выглядел бы тот тип из фильма, если снять с него всю эту черную резину. Может быть, этот мальчик чем-то напомнил мне юношу из фильма, — пожалуй, поэтому он мне и запомнился.
Ну и что, даже если это тот самый тип? Как я смогу его найти, идя по остывшему следу какого-то несчастного, который вот уже почти год как мертв?
В четверг я видел их на боксе. Сегодня понедельник. Если это его сын, если тут все чисто, значит, я попусту трачу силы и время. А если нет, я все равно опоздал. Если он собирался убить мальчика, пролить его кровь на кафельный пол со сточной решеткой, то он, скорее всего, это уже сделал.
Но зачем было вообще брать его с собой на бокс? Может быть, хотел разыграть замысловатую психодраму, а может быть, этому предшествовала длительная любовная связь с жертвой. Возможно, поэтому юноша в фильме как будто совсем не боялся, а скорее даже испытывал какое-то извращенное удовольствие, когда его привязали к кресту, чтобы истязать.
Если мальчик уже мертв, я ничего не смогу для него сделать. А если жив, то я тоже мало что смогу для него сделать: от того, чтобы установить личность Резинового Мужчины и разыскать его, меня отделяло множество световых лет, а к цели я двигался черепашьим шагом.
Все, что у меня было, — это труп. Ну и что из этого следовало? Когда Левек умер, у него находилась пленка, и на этой пленке было показано, как Резиновый Мужчина убил юношу. Левек погиб насильственной смертью — возможно, но необязательно став жертвой обычного ограбления в такой части города, где ограбления случаются сплошь и рядом. Левек работал в лавке, торговавшей порнографией. Он работал там неофициально, так что мог проработать не один год, хотя Гэс Гизекинд сказал, что большую часть времени он сидел дома, а это не похоже на человека, имеющего постоянную работу.
А его последняя постоянная работа…
Я протянул руку, взял телефонный справочник и нашел нужный номер. Мне ответил автоответчик, и я записал свое сообщение на пленку. Потом взял пиджак и отправился в бар «Армстронг».
Когда я вошел, он стоял у стойки — сухощавый, с бородкой клинышком и в роговых очках. На нем был коричневый вельветовый пиджак с кожаными нашивками на локтях, и он курил трубку с гнутым чубуком. Он выглядел бы вполне уместно в Париже, потягивая аперитив в кафе на левом берегу Сены. Сейчас он вместо этого пил канадский эль в баре на Пятьдесят Седьмой, но и здесь тоже выглядел вполне уместно.
— Мэнни, — сказал я, — я только что записал сообщение на твой автоответчик.
— Знаю, — ответил он. — Оно еще записывалось, когда я вошел. Ты сказал, что попробуешь застать меня здесь, и я сразу сюда отправился. Даже пиджак не пришлось надевать — не успел его снять. А живу я ближе к этому заведению, чем ты…
— …Так что и пришел сюда первым.
— Похоже на то. Сядем за столик? Рад тебя видеть, Мэтт. Мы редко видимся.
Мы виделись почти каждый день в те времена, когда старое заведение Джимми на Девятой авеню было для меня вторым домом. Мэнни Кареш был там постоянным посетителем — иногда заглядывал на часок-другой, иногда просиживал весь вечер. Он работал техником на Си-би-эс, а жил сразу за углом. Пил он не особенно много и ходил к Джимми столько же ради еды, сколько ради выпивки, а еще больше — ради компании.
Мы сели за столик, я заказал кофе с гамбургером, и мы ввели друг друга в курс своих дел. Он сообщил мне, что вышел на пенсию, а я сказал, что слыхал об этом.
— Но работаю я не меньше, чем раньше, — сказал он. — Пописываю кое-что — иногда для своих прежних хозяев, иногда для любого, кто заплатит. Работы хватает, а пенсия идет.
— Кстати, о Си-би-эс, — сказал я.
— А разве мы говорили о Си-би-эс?
— Сейчас поговорим. Там есть один человек, о котором я хочу тебя спросить, потому что ты мог его знать несколько лет назад. Он работал там три года и ушел осенью восемьдесят второго.
Он вынул трубку изо рта и кивнул.
— Арни Левек, — сказал он. — Значит, он все-таки тебе позвонил. Я все думал, позвонит или нет. Почему у тебя такой удивленный вид?
— А зачем он должен был мне позвонить?
— Ты хочешь сказать, что он тебе не звонил? Тогда почему…
— Нет, сначала ответь ты. Почему он должен был мне позвонить?
— Потому что ему нужен был частный детектив. Я встретил его на съемках. Это было, наверно, месяцев шесть назад.
«Нет, побольше», — подумал я.
— И я уж не помню, как об этом зашел разговор, только он спросил, не могу ли я порекомендовать ему детектива, хотя не могу поклясться, что он употребил именно это слово. Я сказал, что знаю одного человека, бывшего полицейского, который живет тут же по соседству, и еще сказал, как тебя зовут и что не помню твоего номера телефона, но что ты живешь в отеле «Северо-Западный». Ты все еще там?
— Да.
— И все еще занимаешься такими делами? Ничего, что я направил его к тебе?
— Конечно, ничего, — ответил я. — Я тебе очень благодарен. Только он мне так и не позвонил.
— Ну, с тех пор я его не видел, Мэтт. И прошло не меньше шести месяцев, так что если он до сих не объявился, то теперь, наверное, и не объявится.
— Я точно знаю, что не объявится, — сказал я. — И еще точно знаю, что прошло больше шести месяцев. Его нет в живых с мая прошлого года.
— Ты серьезно? Умер? Он ведь был совсем молодой. Толстый, правда, но все же… — Мэнни отхлебнул пива. — Что с ним случилось?
— Его убили.
— Господи Боже мой! Как?
— Зарезан грабителем. По всей видимости.
— По всей видимости? Есть подозрение, что дело нечисто?
— Когда человека грабят и убивают, дело уже нечисто. Но официально подозрений нет. Он замешан в одном деле, которым я сейчас занимаюсь. Во всяком случае, может быть замешан. Зачем ему понадобился частный детектив?
— Он не сказал. — Мэнни нахмурился. — Я не настолько хорошо его знал. Когда Левек начинал работать в Си-би-эс, он был молодой и горячий. Работал техническим ассистентом в команде операторов. По-моему, проработал у нас не очень долго.
— Три года.
— Я бы сказал — меньше.
— Почему он ушел?
Мэнни подергал себя за бороду.
— У меня такое ощущение, что это его ушли.
— Не помнишь почему?
— Вряд ли я вообще это знал. Я не слыхал, чтобы он чем-то себя запятнал, как сказали бы наши британские друзья. Но он никогда не отличался особым обаянием. Зануда-переросток — я подобные слова употребляю не часто, но он такой и был. И к тому же не слишком заботился о личной гигиене. Брился реже, чем следовало, а рубашки носил на день-два дольше, чем полагается. Ну и, конечно, толст был ужасно. Бывают толстяки, которые тем не менее сохраняют форму. Арнольд, увы, к их числу не принадлежал.
— А потом он работал внештатно?
— Во всяком случае, именно так было дело, когда я виделся с ним в последний раз. С другой стороны, я работаю внештатно вот уже несколько лет и могу припомнить только один случай, когда мы с ним вместе были заняты на съемках. Но думаю, что он работал более или менее постоянно, ведь не мог же он долго сидеть без еды.