Страница:
— У нас есть копировальный аппарат! — воскликнул он, обрадованный, что хоть чем-то может помочь. — Погодите минуточку.
Вскоре он вернулся с копией. Я поблагодарил, а он осведомился, не нужно ли мне чего еще, одновременно самим тоном давая понять, что ни о каких одолжениях более не может быть и речи. Я ответил, что хотел бы взглянуть на комнату, где Ким умерла.
— Но полиция там уже поработала, — ответил он. — И уже совершенно не на что смотреть. Номер готовят к приему новых постояльцев. Пришлось сменить ковер и перекрасить стены.
— И все равно хотелось бы взглянуть.
— Но, повторяю, там совершенно не на что смотреть. К тому же ремонт еще не закончен. Маляры уже ушли, но надо стелить ковер и...
— Я им не помешаю.
Он дал мне ключ и отпустил наверх одного. Я нашел номер и поздравил себя с тем, что интуиция детектива на этот раз не подвела. Дверь оказалась запертой. Рабочие, очевидно, отправились на обед. Старое ковровое покрытие сняли, а новым успели застелить всего треть пола. Остаток свернули в рулон и поставили у стены.
Я провел в номере всего несколько минут. Администратор оказался прав — искать здесь было совершенно нечего. Комната была абсолютно пуста — ни следов Ким, ни мебели. Стены сверкали свежей краской, ванная — чистотой. Я бродил по комнате, словно какой-то парапсихолог, пытаясь уловить кончиками пальцев некие неведомые никому вибрации. Если даже они и существовали, то меня они так и не коснулись.
Окно выходило на улицу, вид на город портили несколько высотных зданий. Из расселин между ними виднелись очертания Международного торгового центра.
Было ли у нее время выглянуть из окна? Смотрел ли из него мистер Джоунс — до или после того?..
Курящих в вагоне не было.
Вышел на Западной Четвертой и прошел до Мортон-стрит, где жила Фрэн Шектер в маленькой квартирке на верхнем этаже четырехэтажного кирпичного дома. Я позвонил снизу, уведомил ее о своем приходе по домофону, и дверь в подъезде отворилась.
На лестнице буйствовало море ароматов.
На первом этаже пахло готовкой, на следующем — воняло кошками, на верхнем ко всему этому букету примешивался отчетливый запах марихуаны. Я подумал, что по ароматам на лестнице можно составить вполне четкое представление о жильцах дома.
Фрэн поджидала меня на пороге. Круглое детское личико обрамляли коротко подстриженные вьющиеся волосы светло-каштанового оттенка. У нее был нос пуговкой, пухлые губки и щечки, позавидовать которым мог бы бурундучок.
Она поздоровалась:
— Привет! Я Фрэн. А вы, наверное, Мэтт, да? Не обидитесь, если я буду называть вас просто Мэтт? — Я уверил, что ничуть не обижусь, и она, взяв меня под руку, провела в квартиру.
Внутри запах марихуаны оказался еще сильнее. Апартаменты представляли собой нечто вроде студии — одна довольно просторная комната с отгороженной в уголке кухней. Обстановка состояла из полотняного шезлонга, диванчика с подушками, пластиковых ящиков из-под молочных пакетов, которые служили шкафами для книг и одежды, и огромного водяного матраца с покрывалом из искусственного меха. Над этой, с позволения сказать, постелью висел на стене плакат в рамке — несущийся на дикой скорости паровоз в клубах бушующего пламени.
Я отказался от спиртного, но выпил содовой. Присел на диванчик, заваленный подушками, — он оказался удобнее, чем выглядел на первый взгляд. Сама Фрэн опустилась в шезлонг — сидеть в нем тоже, должно быть, было вполне удобно.
— Чанс сказал, что вы расследуете убийство Ким, — начала она разговор. — И просил помочь, рассказать все, что мне известно.
Говорила она с каким-то робким детским придыханием — нарочитым или нет, я так и не разобрал. Я спросил, что ей известно о Ким.
— Не так много. Встречались всего несколько раз. Иногда Чанс приглашал сразу двух девушек, ну, на обед там или на шоу. Думаю, я всех его девушек перевидала — вот так, хотя бы по одному разу. Как-то виделась с Донной, но она все время витала в облаках, так что проку было немного. Вы с Донной знакомы? — Я отрицательно покачал головой. — Ну, а лично мне больше по душе Санни. Не могу сказать, что мы с ней такие уж друзья, но она единственная, кому я звоню поболтать. Звоню раза два в неделю, или она мне звонит. Ну, вот мы и болтаем о том о сем...
— А Ким вы никогда не звонили?
— Нет. Я даже телефона ее не знаю, — на секунду она задумалась. — У нее были такие красивые глаза!.. Стоит зажмуриться, прямо так и видишь этот необыкновенный цвет! — У Фрэн глаза были тоже большие, а цвет неопределенный, нечто среднее между карим и зеленым. И фантастически длинные ресницы, наверное, накладные. Небольшого росточка, с плотной фигуркой, как у танцовщиц из кордебалета в Лас-Вегасе, где их называют пони. Одета она была в полинялые джинсы с подвернутыми штанинами и ядовито-розовый свитер, плотно облегавший ее пышную грудь.
Нет, она не знала, что Ким собиралась уйти от Чанса, и считает эту информацию весьма любопытной.
— Вообще-то, — протянула она после паузы, — понять ее можно. Он, знаете ли, ни чуточки о ней не заботился. А какой девушке захочется оставаться с мужчиной, который не шибко о ней заботится?
— С чего вы взяли, что он был к ней равнодушен?
— Ну, это же сразу чувствуется! Нет, он был не против иметь ее при себе, поскольку особых неприятностей она не доставляла и деньги приносила исправно. Но он не испытывал к ней никаких чувств.
— А к другим испытывал?
— Ну, ко мне, во всяком случае, — сказала она.
— А к кому еще?
— Он любит Санни. Да ее вообще все любят! Санни, она такая веселая, и с ней всегда интересно. А вот заботится ли о ней, не знаю. Или о Донне... Нет, на Донну ему точно наплевать, да и ей на него тоже. Думаю, у них это взаимно. Мне кажется, она вообще не знает, что в мире существуют другие люди, кроме нее.
— А как насчет Руби?
— А вы с ней встречались? — Я ответил, что нет. — Ну, она, знаете ли, немного необычная. Экзотический цветок... И ему это наверняка нравится. А вот Мэри Лу, так она очень-очень интеллигентная, и они ходят вместе на всякие там концерты и прочее, ну, к примеру, в Линкольн-центр, слушать классическую музыку. Но это вовсе не означает, что он испытывает к ней какие-то чувства.
Она захихикала. Я спросил, чему она смеется.
— Ой, да сама над собой! Вдруг подумала, что рассуждаю в точности, как какая-нибудь тупая шлюха, вообразившая, что сутенер любит только ее! Но знаете что? Просто я единственная, с кем он может позволить себе расслабиться. Приходит сюда, скидывает туфли и уносится мыслями далеко-далеко... Вы знаете, что такое карма?
— Нет.
— Ну, это имеет отношение к реинкарнации. Может, вы вообще не верите в такие вещи?
— Как-то не слишком задумывался.
— Ну, сама я тоже не очень-то в это верю, но иногда мне кажется, что мы с Чансом были знакомы в какой-то прежней жизни. Нет, не обязательно, чтобы были там любовниками или мужем и женой — ничего такого. Мы могли быть братом и сестрой, или же он — моим отцом, или я — его матерью. Или же вообще могли быть одного пола, потому что пол может меняться от жизни к жизни. Я хочу сказать, мы вполне могли быть, ну, к примеру, сестрами... Да кем угодно!
Тут ее рассуждения прервал телефонный звонок. Она подошла и, стоя спиной ко мне и упершись одной рукой в бедро, сняла трубку. Я не слышал, о чем она говорила. Через минуту Фрэн прикрыла трубку ладонью и обернулась ко мне.
— Мэтт, — сказала она, — не хотелось бы вас торопить, но как вы считаете, этот разговор у нас с вами надолго?
— Нет, не думаю.
— Могу я сказать, что освобожусь примерно через час?
— Можете.
Она отвернулась и снова тихо заговорила в трубку, а потом повесила ее.
— Один из моих постоянных, — объяснила она. — Очень милый человек. Я просила его подойти через час.
Она снова опустилась в шезлонг. Я спросил, была ли у нее эта квартира до того, как она познакомилась с Чансом. Фрэн ответила, что связана с Чансом вот уже два года и восемь месяцев и что нет, до того она делила одну квартиру в Челси, правда, побольше этой, еще с тремя девушками. Чанс сам нашел ей эту квартиру. Ей всего-то и осталось, что переехать.
— Мебель я привезла с собой, — добавила она. — За исключением этой постели с водяным матрацем. Он уже был здесь. А там у меня была односпальная кровать, и я от нее избавилась. И купила эту репродукцию Магрита. А маски тоже были здесь. — Я не заметил масок и после ее слов обернулся посмотреть. За спиной на стене висели три довольно мрачные физиономии, вырезанные из черного дерева. — Он в них здорово разбирается! — сказала она. — Все знает — и какое племя их изготовило, и для чего — словом, все! Он в таких штуках сечет.
Я заметил, что эта квартира не очень подходит для такой девушки, как она. Фрэн не поняла и озадаченно нахмурилась.
— Большинство девушек... э-э... подобных вам, проживают в солидных домах с привратниками, — пояснил я. — Лифтами, консьержами и прочим.
— Ах, ну да, конечно! Я сперва не поняла, о чем это вы! — Она весело и обезоруживающе улыбнулась. — Тут есть свои преимущества. Видите ли, мужчины, которые сюда приходят, не считают себя клиентами.
— Это почему?
— Они считают себя моими любовниками, — объяснила она. — Думают, что я эдакая легкомысленная курочка из Виллиджа, из тех, кто любит побаловаться наркотиками, что на самом деле недалеко от истины, и что они — мои дружки. Что, кстати, тоже отчасти правда. Да, они приходят сюда потрахаться, это само собой, но с тем же успехом и даже быстрей и дешевле они могли бы потрахаться где-нибудь в массажном кабинете. Нет, честно, без всякой балды, усекли? Но они приходят сюда, скидывают обувку, выкуривают по сигаретке. Это как раз такое место, где можно по-настоящему расслабиться. На полную катушку! Пусть даже для этого придется подняться на четвертый этаж без лифта. А потому — потом они могут вволю покувыркаться на этом матраце. Просто я хочу сказать, что я не проститутка. Я их подружка. И мне не платят, мне просто дают бабки, чтобы я могла, к примеру, заплатить за квартиру. И еще потому, что я бедная маленькая курочка из Виллиджа, которая мечтала стать актрисой, но не получилось. На что мне, в общем-то наплевать! И все равно я беру уроки танцев два раза в неделю и еще каждый четверг занимаюсь у Эда Коувена, беру уроки актерского мастерства, а прошлым летом даже участвовала в одном шоу в Трайбеке в течение трех недель. Ставили Ибсена — «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». И верите, трое моих приятелей побывали на спектакле. Вот так!
Фрэн долго чирикала о пьесе, потом принялась рассказывать, какие подарки приносят ей клиенты, помимо денег, разумеется.
— На выпивку я вообще не трачусь. Да и, честно сказать, почти не пью. И вот уже лет сто, как не покупаю травки. Знаете, у кого самая лучшая травка? У ребят с Уолл-стрит. Они покупают себе пару унций и приносят сюда. Посидим, покурим немножко, и еще почти целую унцию они мне оставляют, — она взмахнула длинными ресницами. — Я вообще люблю покурить.
— Догадываюсь.
— Это почему? Я как-нибудь не так себя веду?
— Нет. Запах.
— Ах, ну да! Сама я не чувствую, принюхалась уже, но стоит пойти проветриться, а потом опять зайти — фу! — Это все равно как у одной моей подружки. У нее четыре кота, и она божится, что в доме нет никакого запаха, по стоит к ней войти, такая вонища, прямо с ног сшибает! Просто она привыкла... А вы когда-нибудь баловались, Мэтт?
— Нет.
— Ну надо же! Не пьете, не курите, вот тоска! Хотите еще содовой?
— Нет. Спасибо.
— Правда, не хотите? А вы не будете против, если я выкурю одну по-быстрому? Просто чтобы немного расслабиться.
— Валяйте.
— Потому что ко мне же должны прийти и хочется быть в форме.
Я сказал, что не возражаю. С полки над плитой она достала пластиковый пакетик с марихуаной и ловко скрутила себе сигаретку.
— Может, и он захочет подымить, — сказала она и приготовила еще две сигаретки. Прикурила, убрала все остальное и вернулась в шезлонг. Она докурила сигарету до конца, а между затяжками рассказывала о своей жизни. Затем загасила крохотный окурок в пепельнице, отодвинула ее. Внешне поведение ее ничуть не изменилось. Возможно, до моего прихода она курила весь день и уже была, что называется, под кайфом. А может, марихуана не оказывала на нее такого явного воздействия, как порой выпитое никак не сказывается на поведении некоторых людей.
Я спросил, курит ли Чанс, когда наведывается к ней. Она рассмеялась:
— Он вообще никогда не пьет и не курит! Прямо как вы... Кстати, а откуда вы его знаете? Познакомились в баре для трезвенников?
С трудом удалось вернуть беседу в нужное мне русло. Если Чанс, по мнению Фрэн, не заботился о Ким, считает ли она, что та могла завести себе кого-то другого?
— Да он вообще на нее плевал, — заметила Фрэн. — И знаете что? Я единственная, кого он любит по-настоящему.
Вот теперь в ее речи начало отчетливо проявляться действие травки. Голос был тот же, а мысли бессвязно переключались с одного предмета на другой, следуя витиеватой тропинкой, проложенной струйками сигаретного дыма.
— Как вы думаете, у Ким был любовник?
— Это у меня любовники. А у Ким одни клиенты. У всех у них, остальных, только клиенты.
— Ну, а если бы у Ким был кто-то...
— Я бы знала, ясное дело. Кто-то, кто не был сутенером и из-за которого она решила порвать с Чан-сом, да? Это вы хотели сказать?
— Допустим.
— И тогда он ее убил.
— Чанс?
— Вы что, рехнулись? Чанс никогда не любил ее настолько, чтобы убить. Да он ей тут же замену найдет. Раз плюнуть!
— Тогда, значит, это любовник ее убил?
— Естественно.
— Но почему?
— Да просто чтобы от нее избавиться! Она уходит от Чанса, вся такая счастливая, и готова начать с ним новую жизнь, и все такое. Но это ему вовсе ни к чему. У него жена, у него работа, семья, дом в Скарсдейле...
— Откуда вы знаете?
Она вздохнула.
— Да просто фантазирую, детка. Просто рисую мелом на доске разные картинки. Тут дело ясное. Он парень женатый, вот и пришил Ким, потому что больно уж это хлопотно — крутить роман с проституткой, зная, что она влюблена в тебя по уши. Конечно, тогда ты можешь трахать ее бесплатно, но кому это нужно, менять свою жизнь? Она говорит: «Эй, теперь я свободная девушка! Пора бы и тебе разобраться с женой, и мы устремимся с тобой в солнечные дали». Но эти самые солнечные дали он и без того наблюдает с террасы своего загородного дома и не хочет ничего менять. Ну, а дальше дело ясное... Чик — и она мертва, а он спокойненько возвращается к себе в Ларчмонт.
— Только что был Скарсдейл.
— Какая разница...
— Но кто бы это мог быть, а, Фрэн?
— Дружок... Да откуда мне знать? Кто угодно!
— Сутенер?
— В сутенеров не влюбляются.
— Тогда, значит, она встретила нормального парня. Но кого она могла встретить?
Фрэн пожала плечами, словно отмахиваясь от этого вопроса. Пожала и замолчала. Беседа не клеилась. Я попросил разрешения воспользоваться ее телефоном. Поговорил с минуту, затем записал в блокноте, лежавшем у аппарата, свое имя и адрес.
— Может, придет что на ум, — сказал я.
— О, обязательно позвоню! Вы что, уже уходите? Хотите еще содовой?
— Нет, спасибо.
— Что ж, — сказала она. Лениво зевнула, прикрывая рот ладошкой, потом подошла ко мне и взмахнула своими длиннющими ресницами. — Очень рада, что зашли. В любой момент, когда придет охота пообщаться, звоните, заскакивайте, ладно? Посидим, поболтаем.
— Конечно.
— Буду очень рада, — тихо сказала она, приподнялась на цыпочках и неожиданно запечатлела на моей щеке сочный поцелуй. — Нет, правда, очень рада, Мэтт, — добавила она.
На лестнице, на полпути вниз, я начал смеяться. С каким поразительным автоматизмом перешла она к своим обычным шлюшеским ухваткам, какая искренность и теплота, свойственные лишь проституткам, звучали в ее прощальных словах и как артистично она все это проделывала! Неудивительно, что все эти так называемые дружки не ленились подниматься на четвертый этаж без лифта, посещали ее выступления, следили за ее артистическими успехами. Да, она, черт возьми, была прирожденной актрисой! И к тому же очень неплохой.
Даже пройдя два квартала, я все еще ощущал ее поцелуй на щеке...
Глава 16
Вскоре он вернулся с копией. Я поблагодарил, а он осведомился, не нужно ли мне чего еще, одновременно самим тоном давая понять, что ни о каких одолжениях более не может быть и речи. Я ответил, что хотел бы взглянуть на комнату, где Ким умерла.
— Но полиция там уже поработала, — ответил он. — И уже совершенно не на что смотреть. Номер готовят к приему новых постояльцев. Пришлось сменить ковер и перекрасить стены.
— И все равно хотелось бы взглянуть.
— Но, повторяю, там совершенно не на что смотреть. К тому же ремонт еще не закончен. Маляры уже ушли, но надо стелить ковер и...
— Я им не помешаю.
Он дал мне ключ и отпустил наверх одного. Я нашел номер и поздравил себя с тем, что интуиция детектива на этот раз не подвела. Дверь оказалась запертой. Рабочие, очевидно, отправились на обед. Старое ковровое покрытие сняли, а новым успели застелить всего треть пола. Остаток свернули в рулон и поставили у стены.
Я провел в номере всего несколько минут. Администратор оказался прав — искать здесь было совершенно нечего. Комната была абсолютно пуста — ни следов Ким, ни мебели. Стены сверкали свежей краской, ванная — чистотой. Я бродил по комнате, словно какой-то парапсихолог, пытаясь уловить кончиками пальцев некие неведомые никому вибрации. Если даже они и существовали, то меня они так и не коснулись.
Окно выходило на улицу, вид на город портили несколько высотных зданий. Из расселин между ними виднелись очертания Международного торгового центра.
Было ли у нее время выглянуть из окна? Смотрел ли из него мистер Джоунс — до или после того?..
* * *
В центр я поехал на метро. Вагон попался новенький, окрашенный изнутри в приятные желто-оранжевые тона. Правда, настенные надписи, непостижимые уму и не поддающиеся расшифровке, уже изрядно подпортили его облик. Высказывания и рисунки красовались везде, на любой сколько-нибудь пригодной поверхности.Курящих в вагоне не было.
Вышел на Западной Четвертой и прошел до Мортон-стрит, где жила Фрэн Шектер в маленькой квартирке на верхнем этаже четырехэтажного кирпичного дома. Я позвонил снизу, уведомил ее о своем приходе по домофону, и дверь в подъезде отворилась.
На лестнице буйствовало море ароматов.
На первом этаже пахло готовкой, на следующем — воняло кошками, на верхнем ко всему этому букету примешивался отчетливый запах марихуаны. Я подумал, что по ароматам на лестнице можно составить вполне четкое представление о жильцах дома.
Фрэн поджидала меня на пороге. Круглое детское личико обрамляли коротко подстриженные вьющиеся волосы светло-каштанового оттенка. У нее был нос пуговкой, пухлые губки и щечки, позавидовать которым мог бы бурундучок.
Она поздоровалась:
— Привет! Я Фрэн. А вы, наверное, Мэтт, да? Не обидитесь, если я буду называть вас просто Мэтт? — Я уверил, что ничуть не обижусь, и она, взяв меня под руку, провела в квартиру.
Внутри запах марихуаны оказался еще сильнее. Апартаменты представляли собой нечто вроде студии — одна довольно просторная комната с отгороженной в уголке кухней. Обстановка состояла из полотняного шезлонга, диванчика с подушками, пластиковых ящиков из-под молочных пакетов, которые служили шкафами для книг и одежды, и огромного водяного матраца с покрывалом из искусственного меха. Над этой, с позволения сказать, постелью висел на стене плакат в рамке — несущийся на дикой скорости паровоз в клубах бушующего пламени.
Я отказался от спиртного, но выпил содовой. Присел на диванчик, заваленный подушками, — он оказался удобнее, чем выглядел на первый взгляд. Сама Фрэн опустилась в шезлонг — сидеть в нем тоже, должно быть, было вполне удобно.
— Чанс сказал, что вы расследуете убийство Ким, — начала она разговор. — И просил помочь, рассказать все, что мне известно.
Говорила она с каким-то робким детским придыханием — нарочитым или нет, я так и не разобрал. Я спросил, что ей известно о Ким.
— Не так много. Встречались всего несколько раз. Иногда Чанс приглашал сразу двух девушек, ну, на обед там или на шоу. Думаю, я всех его девушек перевидала — вот так, хотя бы по одному разу. Как-то виделась с Донной, но она все время витала в облаках, так что проку было немного. Вы с Донной знакомы? — Я отрицательно покачал головой. — Ну, а лично мне больше по душе Санни. Не могу сказать, что мы с ней такие уж друзья, но она единственная, кому я звоню поболтать. Звоню раза два в неделю, или она мне звонит. Ну, вот мы и болтаем о том о сем...
— А Ким вы никогда не звонили?
— Нет. Я даже телефона ее не знаю, — на секунду она задумалась. — У нее были такие красивые глаза!.. Стоит зажмуриться, прямо так и видишь этот необыкновенный цвет! — У Фрэн глаза были тоже большие, а цвет неопределенный, нечто среднее между карим и зеленым. И фантастически длинные ресницы, наверное, накладные. Небольшого росточка, с плотной фигуркой, как у танцовщиц из кордебалета в Лас-Вегасе, где их называют пони. Одета она была в полинялые джинсы с подвернутыми штанинами и ядовито-розовый свитер, плотно облегавший ее пышную грудь.
Нет, она не знала, что Ким собиралась уйти от Чанса, и считает эту информацию весьма любопытной.
— Вообще-то, — протянула она после паузы, — понять ее можно. Он, знаете ли, ни чуточки о ней не заботился. А какой девушке захочется оставаться с мужчиной, который не шибко о ней заботится?
— С чего вы взяли, что он был к ней равнодушен?
— Ну, это же сразу чувствуется! Нет, он был не против иметь ее при себе, поскольку особых неприятностей она не доставляла и деньги приносила исправно. Но он не испытывал к ней никаких чувств.
— А к другим испытывал?
— Ну, ко мне, во всяком случае, — сказала она.
— А к кому еще?
— Он любит Санни. Да ее вообще все любят! Санни, она такая веселая, и с ней всегда интересно. А вот заботится ли о ней, не знаю. Или о Донне... Нет, на Донну ему точно наплевать, да и ей на него тоже. Думаю, у них это взаимно. Мне кажется, она вообще не знает, что в мире существуют другие люди, кроме нее.
— А как насчет Руби?
— А вы с ней встречались? — Я ответил, что нет. — Ну, она, знаете ли, немного необычная. Экзотический цветок... И ему это наверняка нравится. А вот Мэри Лу, так она очень-очень интеллигентная, и они ходят вместе на всякие там концерты и прочее, ну, к примеру, в Линкольн-центр, слушать классическую музыку. Но это вовсе не означает, что он испытывает к ней какие-то чувства.
Она захихикала. Я спросил, чему она смеется.
— Ой, да сама над собой! Вдруг подумала, что рассуждаю в точности, как какая-нибудь тупая шлюха, вообразившая, что сутенер любит только ее! Но знаете что? Просто я единственная, с кем он может позволить себе расслабиться. Приходит сюда, скидывает туфли и уносится мыслями далеко-далеко... Вы знаете, что такое карма?
— Нет.
— Ну, это имеет отношение к реинкарнации. Может, вы вообще не верите в такие вещи?
— Как-то не слишком задумывался.
— Ну, сама я тоже не очень-то в это верю, но иногда мне кажется, что мы с Чансом были знакомы в какой-то прежней жизни. Нет, не обязательно, чтобы были там любовниками или мужем и женой — ничего такого. Мы могли быть братом и сестрой, или же он — моим отцом, или я — его матерью. Или же вообще могли быть одного пола, потому что пол может меняться от жизни к жизни. Я хочу сказать, мы вполне могли быть, ну, к примеру, сестрами... Да кем угодно!
Тут ее рассуждения прервал телефонный звонок. Она подошла и, стоя спиной ко мне и упершись одной рукой в бедро, сняла трубку. Я не слышал, о чем она говорила. Через минуту Фрэн прикрыла трубку ладонью и обернулась ко мне.
— Мэтт, — сказала она, — не хотелось бы вас торопить, но как вы считаете, этот разговор у нас с вами надолго?
— Нет, не думаю.
— Могу я сказать, что освобожусь примерно через час?
— Можете.
Она отвернулась и снова тихо заговорила в трубку, а потом повесила ее.
— Один из моих постоянных, — объяснила она. — Очень милый человек. Я просила его подойти через час.
Она снова опустилась в шезлонг. Я спросил, была ли у нее эта квартира до того, как она познакомилась с Чансом. Фрэн ответила, что связана с Чансом вот уже два года и восемь месяцев и что нет, до того она делила одну квартиру в Челси, правда, побольше этой, еще с тремя девушками. Чанс сам нашел ей эту квартиру. Ей всего-то и осталось, что переехать.
— Мебель я привезла с собой, — добавила она. — За исключением этой постели с водяным матрацем. Он уже был здесь. А там у меня была односпальная кровать, и я от нее избавилась. И купила эту репродукцию Магрита. А маски тоже были здесь. — Я не заметил масок и после ее слов обернулся посмотреть. За спиной на стене висели три довольно мрачные физиономии, вырезанные из черного дерева. — Он в них здорово разбирается! — сказала она. — Все знает — и какое племя их изготовило, и для чего — словом, все! Он в таких штуках сечет.
Я заметил, что эта квартира не очень подходит для такой девушки, как она. Фрэн не поняла и озадаченно нахмурилась.
— Большинство девушек... э-э... подобных вам, проживают в солидных домах с привратниками, — пояснил я. — Лифтами, консьержами и прочим.
— Ах, ну да, конечно! Я сперва не поняла, о чем это вы! — Она весело и обезоруживающе улыбнулась. — Тут есть свои преимущества. Видите ли, мужчины, которые сюда приходят, не считают себя клиентами.
— Это почему?
— Они считают себя моими любовниками, — объяснила она. — Думают, что я эдакая легкомысленная курочка из Виллиджа, из тех, кто любит побаловаться наркотиками, что на самом деле недалеко от истины, и что они — мои дружки. Что, кстати, тоже отчасти правда. Да, они приходят сюда потрахаться, это само собой, но с тем же успехом и даже быстрей и дешевле они могли бы потрахаться где-нибудь в массажном кабинете. Нет, честно, без всякой балды, усекли? Но они приходят сюда, скидывают обувку, выкуривают по сигаретке. Это как раз такое место, где можно по-настоящему расслабиться. На полную катушку! Пусть даже для этого придется подняться на четвертый этаж без лифта. А потому — потом они могут вволю покувыркаться на этом матраце. Просто я хочу сказать, что я не проститутка. Я их подружка. И мне не платят, мне просто дают бабки, чтобы я могла, к примеру, заплатить за квартиру. И еще потому, что я бедная маленькая курочка из Виллиджа, которая мечтала стать актрисой, но не получилось. На что мне, в общем-то наплевать! И все равно я беру уроки танцев два раза в неделю и еще каждый четверг занимаюсь у Эда Коувена, беру уроки актерского мастерства, а прошлым летом даже участвовала в одном шоу в Трайбеке в течение трех недель. Ставили Ибсена — «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». И верите, трое моих приятелей побывали на спектакле. Вот так!
Фрэн долго чирикала о пьесе, потом принялась рассказывать, какие подарки приносят ей клиенты, помимо денег, разумеется.
— На выпивку я вообще не трачусь. Да и, честно сказать, почти не пью. И вот уже лет сто, как не покупаю травки. Знаете, у кого самая лучшая травка? У ребят с Уолл-стрит. Они покупают себе пару унций и приносят сюда. Посидим, покурим немножко, и еще почти целую унцию они мне оставляют, — она взмахнула длинными ресницами. — Я вообще люблю покурить.
— Догадываюсь.
— Это почему? Я как-нибудь не так себя веду?
— Нет. Запах.
— Ах, ну да! Сама я не чувствую, принюхалась уже, но стоит пойти проветриться, а потом опять зайти — фу! — Это все равно как у одной моей подружки. У нее четыре кота, и она божится, что в доме нет никакого запаха, по стоит к ней войти, такая вонища, прямо с ног сшибает! Просто она привыкла... А вы когда-нибудь баловались, Мэтт?
— Нет.
— Ну надо же! Не пьете, не курите, вот тоска! Хотите еще содовой?
— Нет. Спасибо.
— Правда, не хотите? А вы не будете против, если я выкурю одну по-быстрому? Просто чтобы немного расслабиться.
— Валяйте.
— Потому что ко мне же должны прийти и хочется быть в форме.
Я сказал, что не возражаю. С полки над плитой она достала пластиковый пакетик с марихуаной и ловко скрутила себе сигаретку.
— Может, и он захочет подымить, — сказала она и приготовила еще две сигаретки. Прикурила, убрала все остальное и вернулась в шезлонг. Она докурила сигарету до конца, а между затяжками рассказывала о своей жизни. Затем загасила крохотный окурок в пепельнице, отодвинула ее. Внешне поведение ее ничуть не изменилось. Возможно, до моего прихода она курила весь день и уже была, что называется, под кайфом. А может, марихуана не оказывала на нее такого явного воздействия, как порой выпитое никак не сказывается на поведении некоторых людей.
Я спросил, курит ли Чанс, когда наведывается к ней. Она рассмеялась:
— Он вообще никогда не пьет и не курит! Прямо как вы... Кстати, а откуда вы его знаете? Познакомились в баре для трезвенников?
С трудом удалось вернуть беседу в нужное мне русло. Если Чанс, по мнению Фрэн, не заботился о Ким, считает ли она, что та могла завести себе кого-то другого?
— Да он вообще на нее плевал, — заметила Фрэн. — И знаете что? Я единственная, кого он любит по-настоящему.
Вот теперь в ее речи начало отчетливо проявляться действие травки. Голос был тот же, а мысли бессвязно переключались с одного предмета на другой, следуя витиеватой тропинкой, проложенной струйками сигаретного дыма.
— Как вы думаете, у Ким был любовник?
— Это у меня любовники. А у Ким одни клиенты. У всех у них, остальных, только клиенты.
— Ну, а если бы у Ким был кто-то...
— Я бы знала, ясное дело. Кто-то, кто не был сутенером и из-за которого она решила порвать с Чан-сом, да? Это вы хотели сказать?
— Допустим.
— И тогда он ее убил.
— Чанс?
— Вы что, рехнулись? Чанс никогда не любил ее настолько, чтобы убить. Да он ей тут же замену найдет. Раз плюнуть!
— Тогда, значит, это любовник ее убил?
— Естественно.
— Но почему?
— Да просто чтобы от нее избавиться! Она уходит от Чанса, вся такая счастливая, и готова начать с ним новую жизнь, и все такое. Но это ему вовсе ни к чему. У него жена, у него работа, семья, дом в Скарсдейле...
— Откуда вы знаете?
Она вздохнула.
— Да просто фантазирую, детка. Просто рисую мелом на доске разные картинки. Тут дело ясное. Он парень женатый, вот и пришил Ким, потому что больно уж это хлопотно — крутить роман с проституткой, зная, что она влюблена в тебя по уши. Конечно, тогда ты можешь трахать ее бесплатно, но кому это нужно, менять свою жизнь? Она говорит: «Эй, теперь я свободная девушка! Пора бы и тебе разобраться с женой, и мы устремимся с тобой в солнечные дали». Но эти самые солнечные дали он и без того наблюдает с террасы своего загородного дома и не хочет ничего менять. Ну, а дальше дело ясное... Чик — и она мертва, а он спокойненько возвращается к себе в Ларчмонт.
— Только что был Скарсдейл.
— Какая разница...
— Но кто бы это мог быть, а, Фрэн?
— Дружок... Да откуда мне знать? Кто угодно!
— Сутенер?
— В сутенеров не влюбляются.
— Тогда, значит, она встретила нормального парня. Но кого она могла встретить?
Фрэн пожала плечами, словно отмахиваясь от этого вопроса. Пожала и замолчала. Беседа не клеилась. Я попросил разрешения воспользоваться ее телефоном. Поговорил с минуту, затем записал в блокноте, лежавшем у аппарата, свое имя и адрес.
— Может, придет что на ум, — сказал я.
— О, обязательно позвоню! Вы что, уже уходите? Хотите еще содовой?
— Нет, спасибо.
— Что ж, — сказала она. Лениво зевнула, прикрывая рот ладошкой, потом подошла ко мне и взмахнула своими длиннющими ресницами. — Очень рада, что зашли. В любой момент, когда придет охота пообщаться, звоните, заскакивайте, ладно? Посидим, поболтаем.
— Конечно.
— Буду очень рада, — тихо сказала она, приподнялась на цыпочках и неожиданно запечатлела на моей щеке сочный поцелуй. — Нет, правда, очень рада, Мэтт, — добавила она.
На лестнице, на полпути вниз, я начал смеяться. С каким поразительным автоматизмом перешла она к своим обычным шлюшеским ухваткам, какая искренность и теплота, свойственные лишь проституткам, звучали в ее прощальных словах и как артистично она все это проделывала! Неудивительно, что все эти так называемые дружки не ленились подниматься на четвертый этаж без лифта, посещали ее выступления, следили за ее артистическими успехами. Да, она, черт возьми, была прирожденной актрисой! И к тому же очень неплохой.
Даже пройдя два квартала, я все еще ощущал ее поцелуй на щеке...
Глава 16
Квартира Донны Кэмпион находилась на десятом этаже, в кирпичном здании на Восточной Семнадцатой. Окно в гостиной выходило на запад, и, когда я пришел, солнце как раз проглянуло сквозь тучи. Комнату заливали солнечные лучи. Кругом, на полу, на подоконниках, — растения: ярко-зеленые, ухоженные. Длинные цветочные плети свисали с оконных рам, полок, этажерок и маленьких столиков, расставленных по комнате. Солнце пробивалось сквозь эту завесу из зелени и отбрасывало причудливые тени на темный паркетный пол.
Я сидел в плетеном кресле-качалке и пил черный кофе. Донна примостилась на дубовой скамеечке с широкой спинкой.
— Эта скамья из церкви, — объяснила она, — из английского дуба. Может быть, времен еще елизаветинцев; она потемнела от времени и за три или четыре столетия до блеска отполировалась под задами прихожан. Какой-то викарий из деревушки в Девоне при реставрации церкви распродал часть мебели.
Сама же Донна приобрела эту вещь на аукционе, в небольшой галерее на Университетской площади.
Скамеечка, если так можно выразиться, явно гармонировала с ее внешностью. Лицо у нее было длинное и, постепенно сужаясь, от широкого выпуклого лба переходило в заостренный подбородок. Кожа бледная, словно на солнце она бывала только тогда, когда оно вот так робко пробивалось сквозь плотную завесу из листвы. На ней была накрахмаленная белая блузка с воротничком-стойкой, короткая юбка в складку из серой фланели и черные колготки. На ногах — шлепанцы из оленьей кожи с загнутыми концами.
Узкий длинный нос, маленький тонкогубый рот. Темно-каштановые волосы до плеч, зачесанные назад и схваченные гребешком. Под глазами круги. На двух пальцах правой руки — желтоватые пятна от табака. Ни лака на ногтях, ни макияжа, ни украшений. Назвать ее хорошенькой я бы не решился, но шарм был, и что-то проступало в ее лице из средневековья и делало ее почти красавицей.
Меньше всего она походила на проститутку. Типичная поэтесса, решил бы я. Именно так я и представлял себе поэтесс.
Она сказала:
— Чанс просил оказать вам всевозможное содействие. Сказал, что вы стараетесь найти убийцу Молочной Королевы.
— Молочной Королевы?
— Вообще-то выглядела она, как Королева красоты. Но я узнала, что она родом из Висконсина, и еще ее отличала такая невинность и свежесть, вскормленная молоком... — Она нежно улыбнулась. — Ким походила на этакую царственную молочницу. Но это лишь плод моего воображения... Я ведь почти не знала ее.
— А любовника ее знали?
— Не слыхала, чтобы у нее был любовник.
Не слыхала она и о том, что Ким хотела уйти от Чанса, и сочла эту информацию весьма любопытной.
— Я вот все думаю, — сказала она, — была Ким эмигранткой или иммигранткой?
— Что вы имеете в виду?
— Бежала она откуда-то или куда-то? Все относительно, конечно. Например, когда я впервые попала в Нью-Йорк, я бежала в него. Рассталась с семьей, с городом, в котором родилась и выросла, бежала в новую жизнь. Позже, разойдясь с мужем, я убегала из Нью-Йорка. Искусство расставания, оно порой выше и сильнее самой судьбы.
— Вы были замужем?
— Да, три года. Сперва жили просто вместе, чуть больше года, потом поженились и прожили еще два.
— И давно разошлись?
— Года четыре назад. — Она задумалась. — Нет, весной будет ровно пять. Правда, я до сих пор числюсь замужем, чисто формально. Как-то не хотелось заниматься всеми этими бракоразводными делами. Вы думаете, я должна развестись?
— Не знаю.
— Нет, наверное, все же должна. Просто обрубить сухую ветку.
— А с Чансом когда познакомились?
— Скоро третий год. Почему вы спрашиваете?
— Просто вы не того типа...
— А что, разве существует определенный тип?.. Да, я совсем не похожа на Ким. Ничего во мне нет ни от королевы, ни от молочницы! — она рассмеялась. — Уж не знаю, как это объяснить, но мы с ней как... как...
— Сестры по душе?
Похоже, ее удивила моя проницательность. После паузы она сказала:
— Уйдя от мужа, я жила на Лоуэр-Ист-Сайд, на Норфолк-стрит. Между Стэнтон и Райвингтон, представляете?
— Не очень.
— Зато я узнала этот район даже слишком хорошо. Я жила там и где только не работала! И в прачечной, и в кафе официанткой, и в магазине. А потом или уходила с работы сама, или меня уходили, и денег все время не хватало. И я ненавидела эту свою жизнь и даже уже собиралась звонить мужу и просить принять меня обратно под крылышко. Нет, серьезно, уже начала подумывать об этом. Один раз даже набрала его номер, но было занято.
И так получилось, почти случайно, что Донна стала продавать себя. Поблизости от нее жил какой-то лавочник, иногда он к ней заходил. И вот однажды, неожиданно для самой себя, она сказала ему: «Послушай, если ты действительно хочешь со мной переспать, дай двадцать долларов». Он растерялся, забормотал что-то насчет того, что и не подозревал, что она проститутка. «Я и не проститутка, — сказала она ему. — Но мне очень нужны деньги. А в постели я просто великолепна, не пожалеешь».
И вот она начала принимать клиентов, по несколько на неделе. И вскоре переехала с Норфолк-стрит в лучший квартал в том же районе, потом перебралась на Девятую улицу, рядом с Томпсон-сквер. Ходить на работу теперь не было нужды, но случались и неприятности. Однажды ее избили, пару раз отобрали деньги. И она снова начала подумывать о том, а не позвонить ли мужу.
Затем, опять же случайно, познакомилась с девушкой, работавшей в кабинете массажа. Донна пришла сюда — и ей понравилось. Здесь она чувствовала себя защищенной. При них дежурил охранник, готовый прийти на помощь в случае возникновения конфликта, да и сама «работа» была, по сути, чисто механической, требовалось лишь соблюдение почти стерильной чистоты. Практически все ее клиенты требовали орального или мануального секса. Никто не домогался ее тела, никакой иллюзии физической близости не возникало, если не считать того, что сама эта близость, естественно, была.
Как человеку с воображением, поначалу ей даже нравилось там. Она представляла себя физиотерапевтом, врачом скорой сексуальной помощи. Потом ей надоело — то был какой-то приют для мафиози, объяснила она, там даже ковры и шторы попахивали смертью. И вообще все это походило на обычную службу. Являться надо было каждый день, в определенные часы, ездила она туда и обратно на метро.
— И это занятие прямо высасывало — я очень люблю это слово, — высасывало из меня поэзию!
И вот она уволилась, снова ушла, что называется, на вольные хлеба и, опять же совершенно случайно, познакомилась с Чансом. И все, наконец, встало на свои места. Он поселил ее в этой квартире, первой приличной ее квартире в Нью-Йорке, он сам распространял ее телефон по клиентам — словом, запустил ее в дело. Все ее счета оплачивались, квартиру убирали — в общем, для нее делалось все, и единственное, что ей оставалось, — это писать стихи, отправлять их по почте в разные журналы да быть приветливой и милой, отвечая на телефонные звонки.
— Но ведь Чанс отбирает у вас весь заработок! — сказал я. — Вас это не волнует?
— А должно?
— Ну, не знаю.
— Это все равно какие-то нереальные деньги... — заметила она после паузы. — Легкие деньги. Быстро приходят, быстро уходят. И если бы было иначе, то все торговцы наркотиками давно бы стали владельцами акционерных компаний. Но такие деньги... они всегда разлетаются по ветру. — Она устроилась на скамье поудобнее и повернулась ко мне: — У меня есть все, что нужно. А единственное, что мне нужно, так это чтобы меня оставили в покое. Я хочу жить в приличных условиях и иметь время для работы. Я говорю о поэзии.
— Я так и понял.
— Вам известно, через что вынуждены пройти многие поэты? Они преподают или вкалывают где-нибудь на производстве, играют в разные там литературные игры, все время где-то выступают, читают лекций, лезут из кожи вон, чтобы получить грант, знакомятся с нужными людьми, унижаются, лижут им задницы. Мне никогда не хотелось заниматься всем этим дерьмом. Я хотела писать стихи, вот и все.
— А Ким?
— Бог ее знает...
— Думаю, она была связана с кем-то. И это послужило причиной ее гибели.
— Тогда мне ничего не угрожает, — заметила она. — Я свободна. Конечно, вы можете оспорить это утверждение. И сказать, что я часть всего человечества. Но разве при этом мне следует чего-то опасаться?
Я не понял, что она имела в виду. Она закрыла глаза и задумчиво, нараспев произнесла:
— "Смерть любого человека оскорбляет и унижает меня потому, что я часть человечества". Джон Донн... Так вам известно, с кем она была связана и каким образом?
Я сидел в плетеном кресле-качалке и пил черный кофе. Донна примостилась на дубовой скамеечке с широкой спинкой.
— Эта скамья из церкви, — объяснила она, — из английского дуба. Может быть, времен еще елизаветинцев; она потемнела от времени и за три или четыре столетия до блеска отполировалась под задами прихожан. Какой-то викарий из деревушки в Девоне при реставрации церкви распродал часть мебели.
Сама же Донна приобрела эту вещь на аукционе, в небольшой галерее на Университетской площади.
Скамеечка, если так можно выразиться, явно гармонировала с ее внешностью. Лицо у нее было длинное и, постепенно сужаясь, от широкого выпуклого лба переходило в заостренный подбородок. Кожа бледная, словно на солнце она бывала только тогда, когда оно вот так робко пробивалось сквозь плотную завесу из листвы. На ней была накрахмаленная белая блузка с воротничком-стойкой, короткая юбка в складку из серой фланели и черные колготки. На ногах — шлепанцы из оленьей кожи с загнутыми концами.
Узкий длинный нос, маленький тонкогубый рот. Темно-каштановые волосы до плеч, зачесанные назад и схваченные гребешком. Под глазами круги. На двух пальцах правой руки — желтоватые пятна от табака. Ни лака на ногтях, ни макияжа, ни украшений. Назвать ее хорошенькой я бы не решился, но шарм был, и что-то проступало в ее лице из средневековья и делало ее почти красавицей.
Меньше всего она походила на проститутку. Типичная поэтесса, решил бы я. Именно так я и представлял себе поэтесс.
Она сказала:
— Чанс просил оказать вам всевозможное содействие. Сказал, что вы стараетесь найти убийцу Молочной Королевы.
— Молочной Королевы?
— Вообще-то выглядела она, как Королева красоты. Но я узнала, что она родом из Висконсина, и еще ее отличала такая невинность и свежесть, вскормленная молоком... — Она нежно улыбнулась. — Ким походила на этакую царственную молочницу. Но это лишь плод моего воображения... Я ведь почти не знала ее.
— А любовника ее знали?
— Не слыхала, чтобы у нее был любовник.
Не слыхала она и о том, что Ким хотела уйти от Чанса, и сочла эту информацию весьма любопытной.
— Я вот все думаю, — сказала она, — была Ким эмигранткой или иммигранткой?
— Что вы имеете в виду?
— Бежала она откуда-то или куда-то? Все относительно, конечно. Например, когда я впервые попала в Нью-Йорк, я бежала в него. Рассталась с семьей, с городом, в котором родилась и выросла, бежала в новую жизнь. Позже, разойдясь с мужем, я убегала из Нью-Йорка. Искусство расставания, оно порой выше и сильнее самой судьбы.
— Вы были замужем?
— Да, три года. Сперва жили просто вместе, чуть больше года, потом поженились и прожили еще два.
— И давно разошлись?
— Года четыре назад. — Она задумалась. — Нет, весной будет ровно пять. Правда, я до сих пор числюсь замужем, чисто формально. Как-то не хотелось заниматься всеми этими бракоразводными делами. Вы думаете, я должна развестись?
— Не знаю.
— Нет, наверное, все же должна. Просто обрубить сухую ветку.
— А с Чансом когда познакомились?
— Скоро третий год. Почему вы спрашиваете?
— Просто вы не того типа...
— А что, разве существует определенный тип?.. Да, я совсем не похожа на Ким. Ничего во мне нет ни от королевы, ни от молочницы! — она рассмеялась. — Уж не знаю, как это объяснить, но мы с ней как... как...
— Сестры по душе?
Похоже, ее удивила моя проницательность. После паузы она сказала:
— Уйдя от мужа, я жила на Лоуэр-Ист-Сайд, на Норфолк-стрит. Между Стэнтон и Райвингтон, представляете?
— Не очень.
— Зато я узнала этот район даже слишком хорошо. Я жила там и где только не работала! И в прачечной, и в кафе официанткой, и в магазине. А потом или уходила с работы сама, или меня уходили, и денег все время не хватало. И я ненавидела эту свою жизнь и даже уже собиралась звонить мужу и просить принять меня обратно под крылышко. Нет, серьезно, уже начала подумывать об этом. Один раз даже набрала его номер, но было занято.
И так получилось, почти случайно, что Донна стала продавать себя. Поблизости от нее жил какой-то лавочник, иногда он к ней заходил. И вот однажды, неожиданно для самой себя, она сказала ему: «Послушай, если ты действительно хочешь со мной переспать, дай двадцать долларов». Он растерялся, забормотал что-то насчет того, что и не подозревал, что она проститутка. «Я и не проститутка, — сказала она ему. — Но мне очень нужны деньги. А в постели я просто великолепна, не пожалеешь».
И вот она начала принимать клиентов, по несколько на неделе. И вскоре переехала с Норфолк-стрит в лучший квартал в том же районе, потом перебралась на Девятую улицу, рядом с Томпсон-сквер. Ходить на работу теперь не было нужды, но случались и неприятности. Однажды ее избили, пару раз отобрали деньги. И она снова начала подумывать о том, а не позвонить ли мужу.
Затем, опять же случайно, познакомилась с девушкой, работавшей в кабинете массажа. Донна пришла сюда — и ей понравилось. Здесь она чувствовала себя защищенной. При них дежурил охранник, готовый прийти на помощь в случае возникновения конфликта, да и сама «работа» была, по сути, чисто механической, требовалось лишь соблюдение почти стерильной чистоты. Практически все ее клиенты требовали орального или мануального секса. Никто не домогался ее тела, никакой иллюзии физической близости не возникало, если не считать того, что сама эта близость, естественно, была.
Как человеку с воображением, поначалу ей даже нравилось там. Она представляла себя физиотерапевтом, врачом скорой сексуальной помощи. Потом ей надоело — то был какой-то приют для мафиози, объяснила она, там даже ковры и шторы попахивали смертью. И вообще все это походило на обычную службу. Являться надо было каждый день, в определенные часы, ездила она туда и обратно на метро.
— И это занятие прямо высасывало — я очень люблю это слово, — высасывало из меня поэзию!
И вот она уволилась, снова ушла, что называется, на вольные хлеба и, опять же совершенно случайно, познакомилась с Чансом. И все, наконец, встало на свои места. Он поселил ее в этой квартире, первой приличной ее квартире в Нью-Йорке, он сам распространял ее телефон по клиентам — словом, запустил ее в дело. Все ее счета оплачивались, квартиру убирали — в общем, для нее делалось все, и единственное, что ей оставалось, — это писать стихи, отправлять их по почте в разные журналы да быть приветливой и милой, отвечая на телефонные звонки.
— Но ведь Чанс отбирает у вас весь заработок! — сказал я. — Вас это не волнует?
— А должно?
— Ну, не знаю.
— Это все равно какие-то нереальные деньги... — заметила она после паузы. — Легкие деньги. Быстро приходят, быстро уходят. И если бы было иначе, то все торговцы наркотиками давно бы стали владельцами акционерных компаний. Но такие деньги... они всегда разлетаются по ветру. — Она устроилась на скамье поудобнее и повернулась ко мне: — У меня есть все, что нужно. А единственное, что мне нужно, так это чтобы меня оставили в покое. Я хочу жить в приличных условиях и иметь время для работы. Я говорю о поэзии.
— Я так и понял.
— Вам известно, через что вынуждены пройти многие поэты? Они преподают или вкалывают где-нибудь на производстве, играют в разные там литературные игры, все время где-то выступают, читают лекций, лезут из кожи вон, чтобы получить грант, знакомятся с нужными людьми, унижаются, лижут им задницы. Мне никогда не хотелось заниматься всем этим дерьмом. Я хотела писать стихи, вот и все.
— А Ким?
— Бог ее знает...
— Думаю, она была связана с кем-то. И это послужило причиной ее гибели.
— Тогда мне ничего не угрожает, — заметила она. — Я свободна. Конечно, вы можете оспорить это утверждение. И сказать, что я часть всего человечества. Но разве при этом мне следует чего-то опасаться?
Я не понял, что она имела в виду. Она закрыла глаза и задумчиво, нараспев произнесла:
— "Смерть любого человека оскорбляет и унижает меня потому, что я часть человечества". Джон Донн... Так вам известно, с кем она была связана и каким образом?