Блок Лоуренс. Восемь миллионов способов умереть

   Было уже утро. Небо голубое и ясное. По Пятьдесят восьмой я дошел до Девятой авеню и бросил оба ножа в канализационный люк. Затем перешел на другую сторону улицы, добрался до следующего люка и остановился перед ним, засунув руки в карманы и сжимая в одной из них четыре патрона, а в другой — детали разобранного револьвера.
   Какого дьявола носить при себе оружие, если я неспособен из него выстрелить?
   Зачем такому человеку револьвер?..
   На обратном пути в гостиницу заскочил в лавку. Какой-то покупатель приобрел сразу две упаковки пива «Олд Инглиш 200», по шесть банок в каждой. Я купил четыре шоколадных батончика, один съел тут же на улице, а остальные — уже в номере. Потом вынул детали револьвера из кармана и собрал его. Вставил четыре патрона в барабан и убрал оружие в ящик туалетного стола.
   Затем улегся, говоря себе, что буду лежать здесь до упора, независимо от того, удастся уснуть или нет, и, улыбаясь этой своей мысли, почувствовал, как проваливаюсь в небытие.

Глава 28

   Меня разбудил телефон. Я боролся со сном, пытаясь выбраться из его глубин, как ныряльщик, который рвется наверх из воды, чтобы глотнуть воздуха. Сел в постели, сонно моргая и с трудом переводя дыхание. Телефон продолжал звонить, и я никак не мог сообразить, откуда исходит этот противный звук. Затем наконец включился и снял трубку.
   Это был Чанс.
   — Только что прочитал сообщение, — сказал он. — Что вы думаете по этому поводу? Тот же парень, что пришил Ким?
   — Одну минуту, — ответил я.
   — Вы спали?
   — Теперь уже проснулся.
   — Тогда вы, наверное, не поняли, о чем это я. Еще одно убийство, на сей раз в Куинсе. Какую-то проститутку-транссексуала изрезали на ленточки.
   — Знаю.
   — Откуда вы можете знать, если спали?
   — Я там был. Вчера ночью.
   — Были в Куинсе?
   Похоже, это произвело на него впечатление.
   — Да, на Куинс-бульвар, — сказал я. — С парой копов. Почерк тот же.
   — Вы уверены?
   — Результатов экспертизы я не дождался. И тем не менее уверен.
   Какое-то время он переваривал услышанное.
   — Тогда, выходит, Ким просто не повезло, — заметил он наконец. — Оказалась не в том месте и не в то время.
   — Возможно.
   — Всего лишь возможно?
   Я взял часы с тумбочки. Почти полдень.
   — Кое-какие детали не сходятся, — сказал я. — По крайней мере мне так кажется. А вчера один коп сказал, что я слишком упрям. Что в какое-то несчастное дело я вцепился обеими руками и тяну резину.
   — Ну и что?
   — Возможно, он прав. Но кое-какие моменты точно не сходятся. Куда, например, делось кольцо Ким?
   — Какое кольцо?
   — У нее было кольцо с зеленым камнем.
   — Кольцо... — задумчиво протянул он. — И что, у Ким действительно было такое кольцо? Кажется, припоминаю...
   — Что с ним случилось?
   — А вы в шкатулке смотрели?
   — Там было только одно кольцо. Простое, без камня. То, что называют школьным.
   — Да, правильно. Теперь вспомнил. Знаю, о чем вы говорите. Большой зеленый камень... Типа тех, что дарят на день рождения. Ведь у каждого человека свой камень.
   — Откуда оно у нее?
   — Скорее всего из дешевой лавки. Или из автомата, ну, знаете, бывают такие, где продают разные мелочи. Кажется, она говорила, что купила его сама. Это просто дешевка, приятель. Кусок зеленого стекла.
   «Пусть зелень стекла сверкает у нее на пальцах...»
   — Так это не изумруд?
   — Смеетесь, что ли? Знаете, сколько сейчас стоят изумруды?
   — Нет.
   — Они дороже бриллиантов. А что, это очень важная деталь — кольцо?
   — Может, и нет.
   — Что собираетесь делать дальше?
   — Пока не знаю, — ответил я. — Если Ким действительно убил какой-то маньяк и она стала случайной жертвой, думаю, полиция справится с этим делом не хуже меня. Но ведь существует некто, кто хочет, чтобы я прекратил расследование. Есть портье из отеля, которого так припугнули, что он бежал из города. И еще это пропавшее кольцо...
   — Но вы же сами сказали, что, возможно, оно никакого значения не имеет.
   — Возможно.
   — Кстати, в записке Санни есть что-то насчет этого кольца. Будто бы от него позеленел чей-то палец. Может, это дешевое медное кольцо? И у Ким палец действительно позеленел, и поэтому она его выбросила?
   — Вы думаете, Санни это имела в виду?
   — Тогда что же?
   — Пока еще не знаю, — я вздохнул. — Но думаю, что между Ким Даккинен и этой Куки Блю была какая-то связь, — сказал я. — Вот эту версию я и хотел сейчас раскрутить. И если из этого что-нибудь получится, если мне наконец-то повезет, я найду человека, который их убил.
   — Вам видней. Придете завтра на отпевание Санни?
   — Приду.
   — Там и увидимся. Может, потом поболтаем.
   — Хорошо.
   — Да... — протянул он. — Ким и Санни... Но что может быть между ними общего?
   — Разве Ким не промышляла какое-то время на улице? Причем именно в том районе, на Лонг-Айленде?
   — Когда это было!
   — А ее тогдашнего сутенера звали Даффи, если не ошибаюсь. А у Куки был сутенер?
   — Возможно. Некоторые «трансы» работают с сутенерами. Но большинство, насколько мне известно, предпочитают обходиться без них. Попробую поспрошать.
   — Попробуйте.
   — Мы с Даффи сто лет не виделись. Кажется, кто-то говорил, что он умер. Но я выясню. Хотя, честно говоря, трудно представить, чтобы такая девушка, как Ким, имела что-то общее с маленькой еврейской принцессой из Айленда.
   «Еврейская Принцесса и Молочная Королева», — подумал я. И вспомнил Донну.
   — А может, они были сестры, — сказал я.
   — Сестры?
   — Сестры по душе.

* * *

   Мне хотелось есть, но, перейдя улицу, я первым делом купил газету. И сразу же понял, что она вряд ли станет подходящим гарниром к бекону с яичницей. «Вторая жертва Потрошителя из отеля» — гласил заголовок. А ниже крупным шрифтом было набрано: «Проститутка-транссексуал зверски зарезана в Куинсе».
   Я свернул газету и сунул ее под мышку. Я и сам еще не знал, что буду делать дальше: завтракать или читать газету, — но ноги решили за меня и выбрали третий вариант. Я уже отшагал два квартала, когда до меня дошло, что я направляюсь к перекрестку на Западной Шестьдесят третьей и что попаду туда как раз к началу собрания.
   Да какого, собственно, черта? Ведь кофе там ничуть не хуже, чем в других местах.

* * *

   Выйдя оттуда через час, я позавтракал в греческом кафе, которое находилось прямо за углом, на Бродвее. За едой дочитал газету. Но сейчас это сообщение меня почему-то ничуть не волновало.
   Почти ничего нового я там не обнаружил. Они писали, что погибшая жила в Ист-Виллидже, — а мне почему-то казалось, что жила она на другой стороне реки, в Куинсе. Гарфейн упоминал Флорал-парк, тот, что находится в округе Нассау; оказалось, там она выросла. Родители ее, как утверждала «Пост», погибли несколько лет назад в авиакатастрофе. У Марка, он же Сара, она же Куки, остался один-единственный родственник, брат, Адриан Блауштейн, оптовый торговец драгоценными камнями, проживавший в Фо-рест-Хилл и имевший офисы на Западной Сорок седьмой. Он куда-то уехал из страны, и известить его о смерти брата пока не удалось. Или сестры? Интересно, как он относится к родственнику, изменившему пол? Как этот респектабельный джентльмен расценивает поведение брата, превратившегося в сестру и занимавшегося непристойностями в чужих автомобилях? И значит ли что-нибудь для Адриана Блауштейна смерть Куки Блю?
   А что она значит для меня?
   «Смерть любого человека меня унижает, потому что я есть часть всего человечества». Смерть любого мужчины, любой женщины, любого существа, даже этого транссексуала. Неужели она меня унижает? И неужели я так тесно связан со всем остальным человечеством?..
   Я до сих пор ощущаю, как дрожит под указательным пальцем курок револьвера.
   Заказал вторую чашку кофе и стал читать другую историю — о молодом солдате, вернувшемся домой в отпуск. Жил он в Бронксе и однажды пошел на спортплощадку поиграть в бейсбол. Внезапно из кармана какого-то зрителя выпал револьвер, разрядился, пуля угодила в молодого человека и уложила его насмерть. Я перечитал эту историю еще раз — она меня очень расстроила.
   Вот вам и еще один способ умереть. Господи, да ведь их же восемь миллионов, так чему тут удивляться?

* * *

   Вечером, двадцать минут девятого, я спустился в подвальное помещение церкви на Принс-стрит в Сохо. Взял чашку кофе и, подыскивая свободное место, одновременно высматривал Джен. Она сидела во втором ряду справа. Я пристроился чуть дальше, рядом с кофейным столиком.
   Выступавшей было под тридцать, пила она в течение десяти лет, последние три года провела на Бауэри. И, чтобы заработать на выпивку, попрошайничала и протирала стекла автомобилей на дорогах.
   — Даже на Бауэри, — сказала она, — есть люди, которые не опускаются, следят за собой. Многие мужчины носят при себе бритву и кусочек мыла. Я же сразу попала к людям другой категории — тем, кто не моется, не бреется и не меняет белье. И какой-то тихий внутренний голос все время твердил мне: «Рита, ты попала именно на свое место»...
   Во время перерыва мы с Джен встретились у кофейного столика. Мне показалось, что она обрадовалась, увидев меня.
   — Был тут недалеко, по соседству, — объяснил я. — И вспомнил, что скоро начнется собрание. Подумал, что и ты, должно быть, тоже здесь.
   — О, это одно из моих плановых собраний, — сказала она. — Зайдем попить кофейку, когда все закончится, о'кей?
   — Конечно.
   После собрания многие пошли в кафе на Вест-Бродвее. Устроились за двумя столиками. Мне не очень-то хотелось участвовать в их болтовне, да я и не слишком внимательно к ней прислушивался. Позже официант выдал каждому отдельный счет. Джен заплатила за свой кофе, я — за свой, и мы вместе вышли на улицу и направились к ее дому.
   Я сказал:
   — Я здесь вовсе не случайно...
   — Ты меня удивляешь.
   — Хотел поговорить с тобой. Не знаю, читала ли ты сегодняшние газеты...
   — Об убийстве в Куинсе? Да, читала.
   — Я там был. До сих пор всего трясет, вот и захотелось поговорить с тобой.
   Мы зашли к ней в мастерскую, и она сварила целый кофейник кофе. Я поставил чашку перед собой — и тут меня словно прорвало. Когда перестал говорить и отпил глоток, кофе был уже холодный. Я рассказал ей все: о меховом манто Ким, о пьяных парнях в автомобиле и разбитой бутылке, о своей поездке в Куинс и о том, что мы там видели. И еще я рассказал ей о сегодняшнем дне — как я поехал на метро на Лонг-Айленд и побродил там. Потом вернулся к дому в Ист-Виллидже, где снимала квартиру Куки Блю, затем пересек остров и облазил все бары для геев на Кристофер-стрит, а потом прочесал все их злачные места на Вест-стрит.
   Ко времени, когда я завершил это путешествие, связываться с Джоем Деркином было уже поздно, и я так и не узнал результаты криминалистической экспертизы.
   — Убийца тот же, — сказал я Джен. — И он использовал то же оружие. Высокий мужчина, чрезвычайно сильный. И еще он зациклен на мачете, или как там называют это оружие.
   Звонки в Арканзас ничего не дали. Адрес в Форт-Смите оказался вымышленным, что и следовало ожидать. А номер, под которым была зарегистрирована машина убийцы, на самом деле принадлежал оранжевому «фольксвагену», хозяйкой которого была преподавательница из детского сада в Файетвилле.
   — Наверное, ездила на нем только по воскресеньям, — вставила Джен.
   — Ну, примерно так. Короче говоря, этот тип приплел Арканзас точно так же, как Форт-Уэйн в Индиане. Но номер на машине был настоящий, вернее, почти настоящий. Кто-то догадался проверить список автомобилей, находящихся в розыске, и обнаружили темно-синюю «импалу», угнанную прямо с улицы в Джексон-Хайтс всего за два часа до убийства Куки. Номер тот же, под которым убийца зарегистрировался в мотеле, но, заполняя карточку, он переставил местами пару цифр, и, конечно, это был нью-йоркский номер, а вовсе не штата Арканзас.
   Машина очень похожа на ту, которую описал управляющий мотелем. Проститутки, бродившие по улице как раз в то время, когда маньяк подцепил Куки, тоже указали на эту машину. Они сообщили, что какое-то время авто медленно двигалось вдоль тротуара, пока, наконец, пижон, сидевший за рулем, не остановил свой выбор на Куки.
   Машину еще не нашли, но это вовсе не означает, что он до сих пор пользуется ею. Порой проходит немало времени, прежде чем удается обнаружить похищенную и затем брошенную угонщиком машину.
   Иногда воры специально оставляют ее в местах, где запрещена парковка, и откуда полицейский грузовик отволакивает их на буксире на площадку-отстойник. Надеюсь, в данном случае этого не произойдет — обязан же кто-то проверять, не числится ли неправильно запаркованный автомобиль в списке угнанных. Но, как известно, далеко не все делается так, как надо. Впрочем, не важно. Мы уже знаем, что убийца бросил машину ровно через двадцать минут после того, как расправился с Куки, причем снова успев предварительно стереть все отпечатки пальцев.
   — А не пора ли тебе завязать со всем этим, Мэтт?
   — С делом?
   Она кивнула.
   — Ведь с этого момента все целиком зависит только от полиции, так? Обработка и анализ вещественных доказательств, сведение воедино всех деталей и подробностей...
   — Ну, наверное.
   — К тому же маловероятно, что теперь они положат это дело на полку и благополучно о нем забудут. Ну, когда ты опасался, что они могут поступить так в случае с гибелью Ким. Газеты подняли такой шум! Да они просто не позволят полиции расслабиться и отложить дело, как бы ей этого ни хотелось.
   — Это верно.
   — Тогда зачем так уж напрягаться, а, Мэтт? Ты и без того уже честно отработал деньги своего клиента.
   — Думаешь?
   — А разве нет? Причем эти деньги достались тебе куда большим трудом, чем ему.
   — Думаю, ты права.
   — Мне кажется, не стоит больше суетиться. Ведь в одиночку ты вряд ли справишься с делом, на которое брошены лучшие силы полиции.
   Я задумался. И после паузы сказал:
   — Должна быть какая-то связь.
   — Какая связь?
   — Между Ким и Куки. Потому что иначе, черт побери, все это вообще не имеет никакого смысла! У убийцы-маньяка всегда есть какая-то модель поведения и поступков, пусть даже недоступная пониманию нормального человека. Пусть даже она существует только в его голове. Ким и Куки вовсе не были похожи друг на друга. И жизнь у них была разная. О Господи, да начать хотя бы с того, что они были разного пола! Ким сидела на телефоне у себя дома, и ее опекал сутенер. Транссексуал Куки шлялась по улицам и обслуживала клиентов в их машинах. Она была вне закона. Сейчас Чанс пытается выяснить, не было ли у нее сутенера, о котором никто не знал. Но, думаю, маловероятно, чтобы он кого-нибудь нашел.
   Я отпил глоток давно остывшего кофе.
   — И еще... Он выбрал именно Куки. Он не спешил, ездил взад-вперед по улице, убедился, что сделал правильный выбор, подобрал именно Куки, а не кого-то еще. Где связь? Ведь типаж тут роли не играет. Физически Куки была почти что полной противоположностью Ким.
   — Связь — в ее личной жизни?
   — Возможно. Но какой она была, ее личная жизнь, проследить очень сложно. Она жила в Ист-Виллидже и промышляла на Лонг-Айленде. Я обошел все бары для геев в Вест-Сайде, и мне не удалось найти ни одного человека, который знал бы ее. У нее не было сутенера, не было постоянного любовника. Ее соседи с Восточной Пятнадцатой понятия не имели, что она проститутка. И лишь некоторые из них подозревали, что она не женщина. Единственный оставшийся в живых родственник, брат, до сих пор не знает, что она погибла.
   Я продолжал думать вслух. Оказалось, что «Рикон» — вовсе не итальянское слово. И если это было имя, то довольно редкое. Я просмотрел все телефонные справочники по Манхэттену и Куинсу и не обнаружил там ни единого Рикона.
   Когда, наконец, я выдохся, она сварила свежий кофе, и мы долго сидели за столом в полном молчании. Потом я сказал:
   — Спасибо.
   — За кофе?
   — За то, что выслушала. Теперь мне гораздо лучше. Надо было выговориться, вот и все.
   — Да. Это всегда помогает.
   — Я убедился.
   — А на собраниях ты никогда не выступаешь?
   — Господи, ну не буду же я рассказывать им обо всех этих вещах?
   — Ну, конечно, не обо всех, это понятно. И в подробности вдаваться вовсе не обязательно. Но ты бы мог рассказать в общих чертах, описать, через что пришлось пройти, когда ты пил, и как ты себя при этом чувствовал. Эти откровения помогают куда больше, чем ты думаешь, Мэтт.
   — Не уверен, что способен на такую откровенность. Черт, да я даже не могу признаться, что я алкоголик! Только и знаю, что твердить, как попугай: «Мое имя Мэтт, и я сегодня воздержусь».
   — Может, еще разговоришься?
   — Может быть.
   — А сколько ты уже не пьешь, Мэтт?
   Я задумался.
   — Восемь дней.
   — Но это же замечательно! Почему ты смеешься?
   — Знаешь, я здесь сделал одно занятное открытие. Один человек спрашивает другого, сколько времени он уже не пьет. Тот отвечает, и какое бы число он ни назвал, первый обязательно начинает кричать: «О, как это замечательно, просто чудесно!» И если я скажу «восемь дней или восемь лет», реакция будет одна и та же: «О, ну разве это не прекрасно, разве не замечательно!»
   — Но так оно и есть...
   — Прямо уж!..
   — Замечательно то, что ты не пьешь. И не важно сколько: восемь дней или восемь лет.
   — Ну да.
   — Что — ну да?
   — Ничего. Завтра похороны Санни.
   — Ты пойдешь?
   — Обещал, что буду.
   — Тебя это беспокоит?
   — Беспокоит?
   — Ну, ты нервничаешь? Переживаешь?
   — Сам не пойму. Честно сказать, мне не очень-то хочется идти. — Я заглянул в ее огромные серые глаза и тут же отвел взгляд. — Восемь дней — это мой абсолютный рекорд, — небрежно заметил я. — Прошлый раз тоже продержался восемь дней, а потом сорвался.
   — Это не значит, что ты завтра напьешься.
   — Да знаю я, знаю! И вовсе не собираюсь напиваться завтра.
   — Тогда возьми кого-нибудь с собой.
   — Не понял?
   — Ну, на похороны. Попроси кого-нибудь из ваших сопровождать тебя.
   — Как я могу просить об этом...
   — А что тут особенного?
   — И кого? Я там толком почти никого не знаю, как же можно просить.
   — А разве обязательно хорошо знать человека, чтобы сидеть рядом с ним на похоронах?
   — Так как?
   — Что — как?
   — Ты идешь со мной? Ладно, это я так, пошутил. Совсем не хотел утруждать тебя.
   — Конечно, пойду.
   — Правда?
   — А почему бы и нет? Конечно, я, наверное, буду довольно жалко выглядеть по сравнению со всеми этими разодетыми в пух и прах красотками...
   — О, не думаю.
   — Нет?
   — Конечно, нет! Что за глупости!
   Я взял ее за подбородок, притянул к себе и коснулся губами ее рта. Потом коснулся ее волос. Темные волосы, слегка припорошенные сединой. Серебряные тонкие нити, под цвет ее глаз...
   Она сказала:
   — Я боялась, что это случится. А потом боялась, что не случится.
   — А теперь?
   — Теперь просто боюсь. Вообще...
   — Хочешь, чтобы я ушел.
   — Хочу ли я, чтобы ты ушел? Нет, я вовсе не хочу, чтобы ты уходил. Хочу, чтобы ты поцеловал меня еще раз.
   И я поцеловал ее. Она обвила руками мою шею, приникла ко мне, и я ощутил тепло ее тела сквозь одежду.
   — Дорогой... — прошептала она.
   Позже, лежа в постели и прислушиваясь к биению своего сердца, я на мгновение ощутил острейший приступ тоски и полного одиночества. Казалось, я снял крышку с какого-то бездонного колодца и заглянул в него. Потянулся и положил руку ей на бедро, и от этого простого человеческого прикосновения веревка, на которой был подвешен тяжкий груз, оборвалась.
   — Привет, — сказал я.
   — Привет.
   — О чем задумалась?
   Она засмеялась:
   — Знаешь, мои мысли вряд ли можно назвать романтичными. Пытаюсь представить, что скажет моя консультантша.
   — А тебе обязательно обо всем ей докладывать?
   — Да нет, конечно, необязательно. Но я все равно скажу: «Между прочим, я тут на днях оказалась в постели с одним парнем, который не пьет вот уже восемь дней!»
   — А что, это смертный грех, что ли?
   — Ну, не смертный, но это нехорошо.
   — И как же она тебя накажет? Заставит прочитать молитву пятьдесят раз подряд?
   Она снова рассмеялась. Мне всегда нравилось, как она смеется. Громко, весело, от души.
   — Она непременно ответит: «Ну, что ж, по крайней мере ты хоть не пьешь. А это самое главное». И еще добавит: «Надеюсь, ты получила удовольствие?»
   — А ты получила?
   — Удовольствие?
   — Да.
   — Бог ты мой, нет, конечно! Я изобразила оргазм.
   — Оба раза, да?
   — Само собой, — она приникла ко мне, положила руку на грудь. — Ты останешься?
   — А что скажет твоя консультантша?
   — Ну, не знаю. Возможно, что вместо овечки на заклание пошла старая овца. О Господи, чуть не забыла!
   — Ты куда?
   — Позвонить.
   — Ты что, серьезно? Будешь звонить своей консультантше?
   Она покачала головой. Накинула халат и села, листая маленькую записную книжку Потом набрала номер и сказала:
   — Привет, это Джен. Ты спишь, нет? Послушай, я, наверное, некстати, но позволь задать дурацкий вопрос. Слово «Рикон» тебе ничего не говорит?.. — Она продиктовала по буквам. — А я подумала, может, это ругательство, что-то в этом роде... Ага... — Какое-то время она слушала, потом возразила: — Нет, ничего подобного. Просто разгадываю кроссворд на сицилийском, вот и все. Знаешь, как-то не спится по ночам... О, это прекрасно отвлекает, ничуть не хуже Библии.
   Закончив беседу, она повесила трубку и сказала:
   — Знаешь, меня вдруг осенило. Я подумала, а вдруг это диалект или какое-то неприличное слово, ругательство какое-нибудь, и поэтому, вероятно, его нет в словаре.
   — Какое еще ругательство? И когда это пришло тебе в голову интересно?
   — Не твое дело!
   — Ой, смотрите-ка, покраснела!
   — Знаю, сама чувствую. Это мне урок: не лезь помогать другу расследовать убийство.
   — Ни один добрый поступок не остается безнаказанным, да?
   — Так, во всяком случае, говорят. Мартин Альберт Рикон и Чарлз Отис Джоунс... Эти имена он использовал?
   — Оуэн, Чарлз Оуэн Джоунс.
   — И ты считаешь, они что-то означают?
   — Должны означать. Даже в том случае, если он ненормальный. Уж больно хитроумные имена! Должны что-то означать.
   — Как Форт-Уэйн и Форт-Смит?
   — Может быть. Но я думаю, с именами дело обстоит сложнее. А Рикон — вообще очень редкое имя.
   — Может, он начал писать: «Рико»?
   — Я об этом уже думал. В телефонном справочнике полным-полно Рико. А возможно, он родом из Пуэрто-Рико.
   — Почему бы и нет? Все остальные «Рико», наверное, оттуда. Может, он фанат Кэгни^[18].
   — Кэгни?
   — Ну, гангстер в сцене смерти, помнишь? «Мать милосердная, пришел конец Рико!» Теперь вспомнил?
   — А мне почему-то казалось, что его играет Эдгар Робинсон.
   — Может, и он. Я, когда смотрела программу для полуночников, всегда была пьяна. И все эти гангстеры из фильмов «Уорнер бразерс» перемешались в голове. Один из этих шустрых ребятишек... «Мать милосердная, это же...»
   — Пара яиц, — сказал я.
   — Что?
   — Господи Иисусе!..
   — Что случилось?
   — Ну и хохмач же он, паршивый сукин сын! Ну и хохмач!
   — О ком ты?
   — Об убийце! Ч. О. Джоунс и М. А. Рикон. Я думал, это имена!
   — А это не имена?
   — Cojones, maricon.
   — Это по-испански?
   — Именно!
   — Cojones... это ведь яйца, верно?
   — A maricon означает гомосек. Хотя, кажется, там нет буквы "е" в конце.
   — Может, он просто малограмотный?..
   — Дьявол, — пробормотала она, — все мы далеки от совершенства.

Глава 29

   Примерно в середине утра я пошел домой — принять душ и побриться. И надеть свой лучший костюм. Успел на двенадцатичасовое собрание, съел хот-дог на улице и встретился с Джен, как мы и договаривались, — у лотка с папайей, на углу Семьдесят второй и Бродвея. На ней было вязаное платье цвета голубиного крыла с черной искрой. Никогда не видел ее в таком нарядном платье.
   Мы завернули за угол и оказались у входа в красивое здание, где профессионально приветливый молодой человек в черном спросил, на чьи похороны мы пришли, и провел нас через вестибюль, а затем по коридору в зал под номером "3". На распахнутой двери висела карточка с надписью «Хендрикс».
   Внутри, по обе стороны от центрального прохода, выстроились стулья. Впереди, немного левее кафедры, на возвышении, стоял открытый гроб, утопающий в цветах. Утром я тоже послал цветы, но мог бы и не беспокоиться — у Санни их было столько, что хватило бы выстлать дорогу в мир иной какому-нибудь гангстеру эпохи сухого закона.
   Чанс сидел возле прохода, в первом ряду справа. Рядом с ним — Донна Кэмпион, а дальше, в том же ряду, разместились Фрэн Шектер и Мэри Лу Баркер. На Чансе был черный костюм, белая сорочка и узенький черный шелковый галстук. Все девушки тоже были в черном. «Интересно, — подумал я, — водил ли он их в магазин накануне — покупать эти траурные наряды?»
   Заметив наше появление, он встал. Мы с Джен подошли, и я представил ее присутствующим. Какое-то время мы стояли в нерешительности, и Чанс заметил это:
   — Вы, наверное, хотите видеть усопшую? — и кивнул в сторону.
   Видеть усопшую?.. Я направился к гробу, Джен шла рядом. Санни в ярком, нарядном платье лежала в гробу, обитом изнутри кремовым шелком. В руках, сложенных на груди, одна-единственная красная роза. Лицо словно вырезано из куска белого воска. Мне показалось, что оно почти не изменилось с того дня, когда я видел ее в последний раз.