Шлюпки носом зарылись в гальку. Мы смотрели на редкие зеленые холмы, и сердце наполнялось какой-то удивительной нежностью. Любой потерпевший кораблекрушение поймет меня. Мы дошли до холмов и увидели скудную низкорослую зелень. Поднялись на вершину взгорка и тут же расстроились. Насколько хватало глаз, тянулись одинаковые холмы, а дальше вздымались горы с заснеженными вершинами, сверкавшими на солнце. Ни деревца, ни жилья, ни единого человеческого существа. Нас окружала пустыня.
Вернувшись на берег, мы заметили диких гусей. Диких, но не пугливых. Они никогда не встречались с людьми. Мы поймали десяток птиц и сварили из них суп – хорошо, что нашлись спиртовые горелки.
Новая Земля похожа на мол, тянущийся на тысячу километров с юга на север. Мы не знали, на какой широте находимся. Надо было идти на юг, что мы и сделали. Грести становилось все труднее из-за мучившего нас голода. Берег опустел, дикие гуси больше не попадались. Кое-кто начал жаловаться, что отморозил ноги.
Наше мрачное плавание длилось трое суток, а затем мы встретили четыре шлюпки, в которых сидели моряки с голландского судна, тоже входившего в конвой PQ-17. Они, как и мы, страдали от голода, но встреча подбодрила нас. Казалось, что в компании легче будет добраться до цели. В тот день мы опять наткнулись на диких гусей и поймали их больше сотни. Мы досыта наелись и повеселели.
Мы продолжали грести к югу, и на следующий день произошла новая радостная встреча. Обогнув небольшой мыс, мы заметили стоящее у берега судно из конвоя PQ-17. „Уинстон Салем“ сел на песчаную мель и не мог сдвинуться с места. Он был в хорошем состоянии, его котлы работали, камбуз и холодильник были до отказа набиты пищей.
Трое суток мы жили на „Уинстоне Салеме“, как у Христа за пазухой – тепло, сытно, ни забот, ни тревог. Обмороженные ноги залечили в медсанчасти. Немецких самолетов мы не видели уже несколько дней – по-видимому, операция против PQ-17 закончилась. Наступила счастливая пора, но счастье не длится вечно.
На третьи сутки с юга пришел пароходик. На нем развевался красный флаг с серпом и молотом.
К запаху мазута примешивался другой, более аппетитный запах. Когда судно подошло ближе, мы разглядели ржавый и грязный корпус китобойца. Он отдал якорь вблизи „Уинстона Салема“, и с него спустили шлюпку. В нее сели два человека, закутанных в меха. На ногах у них были унты. На их коричневых лицах поблескивали раскосые глаза. Они ни слова не знали по-английски. Жестами они объяснили, что неподалеку, к югу, стоит несколько английских или американских судов, и предлагали доставить туда всех, кто хотел.
Капитан „Уинстона Салема“ промолчал. Решение должен был принять он. Мы же не могли злоупотреблять его гостеприимством и с большим сожалением покинули „Уинстон Салем“, пообещав капитану сделать все возможное, чтобы русские прислали буксир, который стащит его с мели.
Мы снова пустились в путь вдоль побережья Новой Земли, на этот раз на борту китобойца. На завтрак давали какое-то рыбное (или китовое) варево и чай. Русские говорили, что суда союзников недалеко, а мы все шли и шли вдоль берега. Как-то мы заметили маяк и несколько деревянных домов. Человек двенадцать мужчин, две женщины, дети, собаки.
После шестнадцати часов плавания мы наконец заметили в глубине бухты стоящий на якоре „Импайр тайд“, английское судно из конвоя PQ-17. Мы поднялись на его борт.
Нас встретил капитан. Он был приветлив, но мы поняли, что стесняем его. „Импайр тайд“ уже принял большое количество моряков с других судов конвоя PQ-17. Он был переполнен: на его палубе толкалось множество людей. „Вместе с вами у меня на борту окажется двести пятьдесят пассажиров“. Капитан опасался взять на себя ответственность за доставку всех этих моряков в Архангельск, он хотел получить несколько судов для охраны. „Я уже послал радиограмму в Архангельск и запросил помощь“. Мы подумали: „Радиограмма! Он с ума сошел! Рядом базируются немецкие самолеты, они вскоре будут здесь!“
И действительно, вскоре в небе появился самолет. „Вот тебе и ответ на радиограмму, – подумали мы. – Теперь жди бомбардировщиков“. После воздушной атаки переполненный „Импайр тайд“ будет походить на бойню.
С согласия нашего капитана мы покинули это судно, которое не могло ни прокормить нас, ни доставить в Россию, а само было прекрасной мишенью. Капитан „Импайр тайда“ дал нам две шлюпки и парусину. Мы снова сели на весла и пошли к берегу. Он был столь же негостеприимен, как и в более высоких широтах. Мы пробыли на суше двое суток, подстрелив из револьвера несколько морских птиц. Мы ждали атаки самолетов на „Импайр тайд“, но небо оставалось пустым.
Двое суток мы проскучали на берегу, а потом капитан „Импайр тайда“ прислал нашему капитану записку. „Получил радиограмму корвета вооруженных сил „Свободная Франция“. К нам идет мощный эскорт. Отхожу ему навстречу. Возвращайтесь на борт“. Мы вернулись. „Импайр тайд“ встретился с эскортом – тремя французскими корветами и двумя русскими эсминцами. Под эскортом шло еще пять судов из конвоя PQ-17. Мы пришли в Архангельск 25 июля, то есть через три недели после рассредоточения конвоя. А нам казалось, что прошел уже не один месяц.
По невероятному стечению обстоятельств экипаж „Вашингтона“ прибыл в Архангельск в полном составе. К сожалению, закончить таким „хэппи эндом“ нельзя.
В начале августа 1942 года все уцелевшие моряки конвоя PQ-17 – тысяча триста человек – были доставлены в Мурманск, где им пришлось ждать репатриации. Половина города лежала в развалинах. Моряки жили в деревянных бараках, и по нескольку раз на дню их поднимал на ноги вой сирен воздушной тревоги. Через несколько секунд из-за холмов вылетали немецкие самолеты. Ближайший немецкий аэродром находился в 68 километрах – восемь минут полета. Русские истребители не всегда успевали подняться в воздух до начала бомбардировки. Улицы Мурманска были завалены битым кирпичом и железом.
В ту эпоху еще не существовало воздушного моста для эвакуации моряков. Через три недели после их прибытия в Мурманск американский крейсер „Тускалуза“ забрал двести сорок человек. Остальные вернулись домой позже, но кое-кто погиб или пропал без вести во время бомбежек Мурманска.
Мне повезло, – закончил свой рассказ Патрик Лестер.
1950 год. Война закончилась несколько лет назад. Между бывшими союзниками возникли серьезные разногласия. В Арктике выросли военные базы. Одна из них разместилась в Туле, легендарном Туле, считавшемся краем мира, до которого добрался в IV веке до нашей эры Пифей, мореплаватель, уже встречавшийся нам в предыдущих книгах „Великого часа океанов“.
Но следует вспомнить о пионере, который дал имя Туле месту, где имелась лишь стоянка эскимосов.
Кнуд Расмуссен, сын датчанина и эскимоски с западного берега Гренландии. Его воспитала мать, его первым языком был эскимосский, и еще ребенком он освоил обычаи этого народа. Позже он получает образование в Дании и становится известным этнографом, не забывшим о своих корнях. Никто не знает, почему он назвал стоянку Туле, где в 1910 году основал факторию.
Еще до появления фактории эскимосы стекались сюда с мехами, моржовой костью, резными предметами из этого драгоценного бивня. Китобои и коммерсанты забирали добычу и поделки в обмен на боеприпасы, эмалированную посуду и всякие безделушки, бессовестно обманывая доверчивых аборигенов Крайнего Севера. Такая эксплуатация возмущала Расмуссена.
– Гренландия принадлежит Дании, а я – датчанин, – заявил он торговцам. – Отныне весь обмен будет проходить через мои руки.
Столь решительному человеку, как Расмуссен, трудно возражать. Его вмешательство позволило эскимосам торговать с большей выгодой. Вести на Севере скоро разносятся, и эскимосы потянулись в Туле, которое начало быстро расти.
С 1906 года Кнуд Расмуссен возглавлял этнографическую миссию на севере Гренландии. В 1911 году, когда станция в Туле стала процветать, он на вырученные деньги приступил к организации научных экспедиций. С 1911 по 1917 год он четыре раза пересекает остров на собачьих упряжках в сопровождении датчанина или немца и двух эскимосов. В 1911 году он проходит за девятнадцать суток 1230 километров, то есть 65 километров в день – официальный рекорд; он открывает, что Земля Пири и Гренландия не разделены проливом, как считалось раньше. Он исследует, делает открытия, иногда его путешествия даются ему с трудом, поскольку пересечение Гренландии на собачьих упряжках относится к труднейшим спортивным подвигам; в 1917 году в походе гибнет один из его компаньонов.
Физически крепкий, полукровка Расмуссен легко переносил любые лишения, но не мог смириться с мыслью о распаде и даже гибели эскимосской культуры. За исключением некоторых жестоких сторон, а может, благодаря именно им, эта совершенная по укладу цивилизация, с успехом сохранявшая добродетели целой расы, оказалась под угрозой из-за вторжения европейцев. Новые предметы, предложенные эскимосам, – предметы нужные, но лишенные красоты – заставляли их забывать о древней технике производства необходимых и прекрасных вещей; исчезали профессии и обычаи; добавьте к этому урон от алкоголя, попавшего к ним в те же времена.
В 1921 году Кнуд Расмуссен предпринял вместе с метисом Кавигарссуаком и его женой эскимоской Ахарулунгуак (оба уроженцы Туле) пятую экспедицию. Это было нечто вроде паломничества по всем стоянкам эскимосов, живущих среди льдов и снегов от Берингова пролива до Гудзонова залива. Расмуссен даже пересек Берингов пролив и посетил чукчей на востоке России. Этот поход продолжался три года. Его участники жили по обычаям племен, которые разнились между собой в зависимости от географического района их обитания: когда протяженность страны из конца в конец превосходит 3 тысячи километров, неизбежны различия и в климате, и в природных богатствах. Понятно, что во время этого паломничества Расмуссен пытался, поелику возможно, раздуть угасающее пламя эскимосской культуры. Перед тем как пересечь Берингов пролив, он облек обуревавшие его мысли в следующие слова: „Скала, на которой я стою, чистый воздух, который окружает меня, позволяют мне заглянуть вдаль и увидеть следы моей упряжки на белом снегу, уходящие за горизонт. Здесь на севере я вижу тысячи яранг, которые наполнили смыслом мое путешествие. И я от всего сердца благодарю судьбу, давшую мне шанс родиться в эпоху, когда собачьи упряжки еще не стали достоянием прошлого“.
Наблюдения, сделанные Расмуссеном во время этого путешествия, позволили датскому правительству принять меры и, насколько возможно, сохранить моральную целостность эскимосской культуры перед необратимым наступлением западной цивилизации, интеллектуальной и воинственной одновременно. Но тщетность этих усилий сегодня видна любому.
Через восемнадцать лет после смерти Расмуссена основанное им Туле стало одной из первых стратегических полярных баз. А вблизи Туле появились базы для приема самолетов метеорологических наблюдений.
14 августа 1946 года один из самолетов разведки погоды летел в густом тумане над самой северной точкой Аляски – мысом Барроу. Вдруг на экране радара, там, где не значилось никакой суши, появился остров размером 32 на 24 километра.
Штурман доложил об острове, вернувшись на базу, и в последующие дни на разведку послали другие самолеты. Остров действительно существовал, но находился в нескольких милях от указанных координат.
– Местоположение рассчитано неверно, – сказал начальник базы. – Флетчер, займитесь делом сами.
Подполковник Флетчер слетал к острову и провел новые наблюдения. Остров медленно двигался. Оказалось, что это громадное светло-голубое ледовое поле – осколок пресноводных ледников. Островок, получивший наименование Т-1 (от английского слова target – „мишень“), продолжал смещаться, двигаясь по часовой стрелке в части Северного Ледовитого океана между Северной Америкой и полюсом, и прошел 2600 километров. Его потеряли в 1949 году и вновь отыскали в 1951-м. Американцы нашли еще несколько таких островов (Т-2, -3, -4 и т. д.). Выяснилось, что эти гигантские айсберги отрывались от ледников острова Элсмира и начинали бесконечный путь по маршруту Элсмир-окрестности полюса-Элсмир. Отделение некоторых из них от материнских ледников длилось десятилетия, а иногда и целые столетия.
С 1952 года на этих „островах“ располагаются наблюдательные станции. Во льду были обнаружены окаменелости – ветви, рыбьи кости, карибу. Самолетами на острова Т доставлялось и доставляется все необходимое для жизни исследователей. Взлетно-посадочные полосы во время полярной ночи освещаются.
На островах или на дрейфующих льдах располагаются и русские научные станции СП-2, СП-3 и т. д.
Французский специалист-полярник Жак Сорбе приводит выдержки из отчета директора Океанографического института В. Г. Корта после посещения станции СП-3:
„Станция расположена на ледовом поле площадью несколько квадратных километров и толщиной 2–3 метра. Два типа жилых строений – разборные дома на полозьях и палатки. Несколько дней я жил в такой палатке и нашел ее столь же уютной, как и московскую квартиру. В каждой палатке 2–3 койки, складной стол и стулья. Их обитатели имеют все, чем пользуется сейчас любой городской житель, – отопление, электрическое освещение, радио, а кое-кто и телефон. В палатке тепло, даже если снаружи -40° С. Стенки палатки состоят из нескольких слоев ткани, один из которых теплоизолирующий. Разборные дома тоже очень удобны. Два из них служат кают-компанией: днем – столовая, вечером – клуб. Там стоят пианино, радиоприемник, магнитофон, игры, библиотека из 300 томов литературных и политических произведений и киноустановка. Два раза в неделю полярники смотрят фильмы, доставленные с континента. Они получают „говорящие письма“ от семей и записывают на пленку свои ответы, которые переправляются их родным“.
Еще одно свидетельство, на этот раз ветерана СП-3:
„Когда нет срочной работы, собираемся в кают-компании. Начальник станции А. Трешников, пилот А. Бабенко, доктор В. Волович и гидролог А. Дмитриев „рубятся“ в домино. Аэролог В. Канаки и кинооператор Е. Яцун раздумывают над шахматной доской – они участвуют в радиоматче против шахматистов станции СП-4 и „Ленинграда“, который совершает плавание где-то в южном полушарии. Геофизик А. Змагинский и аэролог И. Цигельницкий готовят очередной номер стенгазеты. Отсутствуют только радисты К. Курко и Л. Розбаш. Они пытаются установить связь с радиолюбителями. Позывные СП-3 известны многим радиолюбителям, работающим на коротких волнах. Стоит полярная ночь. На горизонте вырисовываются причудливые силуэты торосов. Радио доносит дорогой и знакомый бой кремлевских курантов… Через несколько секунд над ледяными просторами разносятся величавые звуки Гимна Советского Союза“. Иными словами, райский уголок. Но закрытый для туристов.
А ведь туристы облюбовали Арктику давно. В 1871 году на судне компании „Гаммерфест“ на Шпицберген прибыли пассажиры, которыми двигало только любопытство. Туристы – норвежцы, немцы и англичане – посещали Шпицберген в 1890, 1894 и 1896 годах. Путешествия происходили в летний сезон. Выражение „полярный круиз“ впервые появилось в проспекте журнала „Ревю женераль де сьянс“, в котором пассажирам специально зафрахтованного лайнера-яхты „Иль де Франс“ водоизмещением 3487 тонн предлагается „охота на китов, диких оленей, голубого песца, тюленей, гагу, арктических птиц“. 214 пассажиров, 7 ванных комнат на борту.
Но на следующий год Северный Ледовитый океан, по-видимому разгневанный сим праздным любопытством, высылает свои льды далеко к югу, и туристские суда в районе острова Медвежьего вынуждены повернуть обратно. Такая же неудача постигла в 1910 году лайнер „Блюхер“ фирмы „Гамбург-Америка“.
Прошли годы. Корабли стали крупнее и быстроходнее, налажено распространение информации о погоде, лайнеры отплывают в край полуночного солнца без особых опасений. В 1936 году на борту „Лафайетта“ путешествует пятьсот туристов. Маршрут удлинен: Фарерские острова, Исландия, остров Ян-Майен, Лафонтенские острова, Скьаргард. Путешествие к мысу Нордкап и на Шпицберген стало в то время модным, и каждый сноб считал своим долгом совершить его. Но чартерные рейсы самолетов к „антиподам“ в Новый Свет нанесли смертельный удар полярному туризму. Может, пора поставить точку и завершить рассказ о Великом часе полярных морей северного полушария? Нет, нам кажется, что последний эпизод относится к 1958 году.
ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
В воскресенье 8 июня 1958 года у 91-го причала Сиэтлского арсенала стояла необычная подводная лодка (водоизмещение – 3120 тонн, длина – 95 метров, диаметр – 8 метров). Причал пуст. Служба безопасности незрима, но эффективна. Она охраняет первую подводную лодку с атомным двигателем. Ее назвали „Наутилус“, отдавая дань памяти Жюля Верна. Напомним, что Уилкинс уже выбирал это название для своей лодки, хотя его попытка так и не состоялась. Этот „Наутилус“ готовился к плаванию со сверхсекретной миссией.
Командиру подлодки капитану Андерсону исполнилось тридцать семь лет. Средний возраст матросов „Наутилуса“ равнялся двадцати шести годам. Все они были трижды добровольцами – добровольцами-подводниками, добровольцами атомной подлодки, добровольцами для выполнения миссии „Саншайн“. Каждый член команды прошел специальную подготовку от полугода до двух лет в зависимости от звания.
Морякам нравилось служить на „Наутилусе“: здесь им предоставлялись удобства и развлечения, немыслимые на борту обычных подлодок, где половина внутреннего пространства занята аккумуляторными батареями и цистернами с топливом. На „Наутилусе“ свободное пространство использовалось иначе: матросская столовая и кают-компания были вчетверо больше обычных; столовая в пять минут превращалась в кинозал на шестьдесят мест; на борту имелась машина для изготовления мороженого, автомат прохладительных напитков, радиоприемник высшего класса, музыкальный автомат. Нашлось место и для стирально-сушильной машины, фотолаборатории, библиотеки из шестисот томов.
На обычных подлодках каждая койка рассчитана на двух человек, занимающих ее поочередно в зависимости от вахт. На „Наутилусе“ каждому матросу полагается личная койка с матрасом из пенопласта, а в туалетных комнатах – шкафчик для туалетных принадлежностей. Трудно себе представить, как нужны эти мелочи матросам, уходящим в долгие плавания; а сегодня самые продолжительные походы совершают атомные подлодки. Специальная аппаратура „Наутилуса“ очищала воздух от вредных газов и поддерживала постоянное содержание кислорода. Температура воздуха равнялась 20 °C, а влажность не превышала 5 %.
Когда команде подлодки объявили истинную природу миссии „Саншайн“, 90 % состава выразило беспокойство. Лекция старпома успокоила людей, и все добровольно согласились идти в поход. „Наутилусу“ предстояло совершить переход из Сиэтла в Портленд на южном побережье Англии под шапкой северных полярных льдов.
Спущенный на воду в 1954 году, „Наутилус“ совершил первое погружение в январе 1955 года, а первое продолжительное плавание – в июле – августе 1957 года (операция НАТО „Страйкбек“). Чтобы понять смысл этой операции, о ней следует сказать несколько слов.
На любой подводной лодке устанавливаются два компаса – магнитный и гироскопический. Один указывает направление на магнитный, а другой – на географический полюс, но с приближением к полюсам показания этих компасов ухудшаются. Даже гироскоп теряет стабильность и точность. Во всяком случае, таким было положение дел до 1956 года, когда фирма „Джироскоп компани“ выпустила „Марк-19“ – компас для самых высоких широт. Сейчас гирокомпасы этого типа используются очень широко. Один из них установили на борту „Наутилуса“ при подготовке операции „Страйкбек“. На случай если „Наутилус“ не сможет определить свое местоположение подо льдами, была предусмотрена специальная установка на шесть торпед, чтобы подлодка могла разбить ледовый свод и выйти на поверхность.
„Наутилус“ прошел 400 миль под водой и поднялся на поверхность у острова Ян-Майен, затем на границе паковых льдов совершил новое погружение. Во время плавания произошло несколько инцидентов. Шапка образована ледовыми полями разной толщины – от 1 до 4 метров. Если смотреть на льды снизу, они выглядят шероховатыми. В какой-то момент сонар показал, что над судном чистая вода, и подлодка начала всплытие. Но всплытие никогда не происходит совершенно вертикально. Полынья оказалась небольшой, и „Наутилус“ с силой ударился об лед – погас свет. После ввода в строй освещения подлодка развернулась и всплыла. В момент удара был поврежден перископ. На его ремонт трем специалистам понадобилось пятнадцать часов в разгар полярной бури.
– Курс на север! – приказал капитан Андерсон. – Снова уходим под лед.
Затем вышел из строя гироскоп „Марк-19“ – „полетели“ предохранители питания. „Наутилус“ едва не разбился о льды в районе Северной Гренландии. После ремонта подлодка продолжила операцию „Страйкбек“. В конце октября лодка пришла на базу Нью-Лондон, штат Коннектикут.
Капитана Андерсона вызвали в Белый дом, где он доложил о поведении судна. В конце доклада он предложил совершить плавание подо льдами из Тихого океана в Атлантический через полюс. После консультации со штабом президент разрешил проведение операции.
„Наутилус“ был оборудован современной навигационной системой. Последнее слово техники. Группа ее гироскопов стабилизировала платформу, не меняющую своего положения по отношению к звездам; ЭВМ регистрировали все силы, которые воздействовали на платформу (движение судна, вращение Земли), и с учетом этих данных постоянно определяли местоположение подводной лодки.
Всем членам команды задали вопрос: „Кто хочет уйти в отпуск и не участвовать в операции „Саншайн“? Никто этим предложением не воспользовался.
22 апреля 1958 года с наступлением ночи „Наутилус“ покинул Нью-Лондон, погрузился и взял курс на Панаму, чтобы пройти в Тихий океан и вернуться в Сиэтл. В любой подводной лодке всегда надо быть готовым к аварийной ситуации. Недалеко от Панамы произошло отравление воздуха в машинном отделении, поскольку в конденсаторы постоянно проникала соленая вода, а течь никак не удавалось обнаружить. Положение обострилось после ухода из Панамы, несмотря на тщательный осмотр трубопроводов. Затем в машинном отделении вспыхнул пожар. Помещение расчистили для борьбы с огнем и обнаружили, что морская вода проникала возле гребного вала. После ремонта в Сан-Франциско подводная лодка пришла в Сиэтл, откуда должна была уйти в полярный рейс.
Во второй половине дня 8 июня, в воскресенье, пришел приказ на выход. „Наутилус“ вышел в море и в 21.00 погрузился. Глубина – 100 метров, скорость – двадцать узлов.
На следующий день второй помощник капитана собрал людей и рассказал команде об условиях плавания подо льдами. Чтобы матросы не скучали, каждый день устраивалось два киносеанса и фильм могли посмотреть все. Изредка „Наутилус“ выходил к самой поверхности и поднимал перископы, астронавигационную антенну и шноркель[6] для проверки инерционной навигационной системы по звездам, обмена радиосообщениями и забора свежего воздуха через шноркель. На третьи сутки „Наутилус“ погрузился на максимальную глубину, чтобы еще раз проверить герметичность корпуса, затем вернулся на средние глубины.
В полночь 12 июня подводная лодка вошла в Берингов пролив. Проход очень узок, неглубок, загроможден льдами, но дно его выглядит плоским и покрыто большим количеством ила. Ил образуется при таянии дрейфующих льдов, несущих много земли.
Свободные от вахты матросы отдыхают. Те, кто только сменился с вахты, пьют в столовой кофе. „Наутилус“ – крохотный замкнутый мирок, планетка, совершающая плавание под водой. Ночью 14 июня эхоприемники регистрируют появление первой льдины. Расстояние между надстройками лодки и нижней частью льдины не превышает 9 метров. Пространство для маневра очень мало, а пролив надо пройти под водой. Во второй половине дня 17 июня в перископ видны одновременно берега Сибири и Аляски. После Берингова пролива подводная лодка оказывается в неглубоком Чукотском море. До впадины Северного Ледовитого океана еще 400 миль.
„Наутилус“ движется зигзагами то на перископной, то на крейсерской глубине – в зависимости от ледового состояния моря. Заполярный пейзаж постоянно меняется. На широте 68°20 горизонт перекрывает гигантская стена льда без единой трещины – полярная шапка льдов. „Наутилус“ уходит под лед и берет курс прямо на север.
Подводная часть айсбергов уходит очень глубоко. Их основание находится всего в 12 метрах от надстроек судна; под лодкой 13 метров воды. Скорость – десять узлов.
Удастся ли достичь полюса? Во вторник, 17 июня, в 23.00, через восемь суток после выхода в море, „Наутилус“ скользит под толстым слоем льда. Рубку от нижней поверхности льда отделяет всего 2 метра, под килем – 7 метров. Через час надо буквально ползти по дну, чтобы пройти в полутора метрах от нижней кромки новой ледяной горы. С сожалением Андерсон принимает мудрое решение:
Вернувшись на берег, мы заметили диких гусей. Диких, но не пугливых. Они никогда не встречались с людьми. Мы поймали десяток птиц и сварили из них суп – хорошо, что нашлись спиртовые горелки.
Новая Земля похожа на мол, тянущийся на тысячу километров с юга на север. Мы не знали, на какой широте находимся. Надо было идти на юг, что мы и сделали. Грести становилось все труднее из-за мучившего нас голода. Берег опустел, дикие гуси больше не попадались. Кое-кто начал жаловаться, что отморозил ноги.
Наше мрачное плавание длилось трое суток, а затем мы встретили четыре шлюпки, в которых сидели моряки с голландского судна, тоже входившего в конвой PQ-17. Они, как и мы, страдали от голода, но встреча подбодрила нас. Казалось, что в компании легче будет добраться до цели. В тот день мы опять наткнулись на диких гусей и поймали их больше сотни. Мы досыта наелись и повеселели.
Мы продолжали грести к югу, и на следующий день произошла новая радостная встреча. Обогнув небольшой мыс, мы заметили стоящее у берега судно из конвоя PQ-17. „Уинстон Салем“ сел на песчаную мель и не мог сдвинуться с места. Он был в хорошем состоянии, его котлы работали, камбуз и холодильник были до отказа набиты пищей.
Трое суток мы жили на „Уинстоне Салеме“, как у Христа за пазухой – тепло, сытно, ни забот, ни тревог. Обмороженные ноги залечили в медсанчасти. Немецких самолетов мы не видели уже несколько дней – по-видимому, операция против PQ-17 закончилась. Наступила счастливая пора, но счастье не длится вечно.
На третьи сутки с юга пришел пароходик. На нем развевался красный флаг с серпом и молотом.
К запаху мазута примешивался другой, более аппетитный запах. Когда судно подошло ближе, мы разглядели ржавый и грязный корпус китобойца. Он отдал якорь вблизи „Уинстона Салема“, и с него спустили шлюпку. В нее сели два человека, закутанных в меха. На ногах у них были унты. На их коричневых лицах поблескивали раскосые глаза. Они ни слова не знали по-английски. Жестами они объяснили, что неподалеку, к югу, стоит несколько английских или американских судов, и предлагали доставить туда всех, кто хотел.
Капитан „Уинстона Салема“ промолчал. Решение должен был принять он. Мы же не могли злоупотреблять его гостеприимством и с большим сожалением покинули „Уинстон Салем“, пообещав капитану сделать все возможное, чтобы русские прислали буксир, который стащит его с мели.
Мы снова пустились в путь вдоль побережья Новой Земли, на этот раз на борту китобойца. На завтрак давали какое-то рыбное (или китовое) варево и чай. Русские говорили, что суда союзников недалеко, а мы все шли и шли вдоль берега. Как-то мы заметили маяк и несколько деревянных домов. Человек двенадцать мужчин, две женщины, дети, собаки.
После шестнадцати часов плавания мы наконец заметили в глубине бухты стоящий на якоре „Импайр тайд“, английское судно из конвоя PQ-17. Мы поднялись на его борт.
Нас встретил капитан. Он был приветлив, но мы поняли, что стесняем его. „Импайр тайд“ уже принял большое количество моряков с других судов конвоя PQ-17. Он был переполнен: на его палубе толкалось множество людей. „Вместе с вами у меня на борту окажется двести пятьдесят пассажиров“. Капитан опасался взять на себя ответственность за доставку всех этих моряков в Архангельск, он хотел получить несколько судов для охраны. „Я уже послал радиограмму в Архангельск и запросил помощь“. Мы подумали: „Радиограмма! Он с ума сошел! Рядом базируются немецкие самолеты, они вскоре будут здесь!“
И действительно, вскоре в небе появился самолет. „Вот тебе и ответ на радиограмму, – подумали мы. – Теперь жди бомбардировщиков“. После воздушной атаки переполненный „Импайр тайд“ будет походить на бойню.
С согласия нашего капитана мы покинули это судно, которое не могло ни прокормить нас, ни доставить в Россию, а само было прекрасной мишенью. Капитан „Импайр тайда“ дал нам две шлюпки и парусину. Мы снова сели на весла и пошли к берегу. Он был столь же негостеприимен, как и в более высоких широтах. Мы пробыли на суше двое суток, подстрелив из револьвера несколько морских птиц. Мы ждали атаки самолетов на „Импайр тайд“, но небо оставалось пустым.
Двое суток мы проскучали на берегу, а потом капитан „Импайр тайда“ прислал нашему капитану записку. „Получил радиограмму корвета вооруженных сил „Свободная Франция“. К нам идет мощный эскорт. Отхожу ему навстречу. Возвращайтесь на борт“. Мы вернулись. „Импайр тайд“ встретился с эскортом – тремя французскими корветами и двумя русскими эсминцами. Под эскортом шло еще пять судов из конвоя PQ-17. Мы пришли в Архангельск 25 июля, то есть через три недели после рассредоточения конвоя. А нам казалось, что прошел уже не один месяц.
По невероятному стечению обстоятельств экипаж „Вашингтона“ прибыл в Архангельск в полном составе. К сожалению, закончить таким „хэппи эндом“ нельзя.
В начале августа 1942 года все уцелевшие моряки конвоя PQ-17 – тысяча триста человек – были доставлены в Мурманск, где им пришлось ждать репатриации. Половина города лежала в развалинах. Моряки жили в деревянных бараках, и по нескольку раз на дню их поднимал на ноги вой сирен воздушной тревоги. Через несколько секунд из-за холмов вылетали немецкие самолеты. Ближайший немецкий аэродром находился в 68 километрах – восемь минут полета. Русские истребители не всегда успевали подняться в воздух до начала бомбардировки. Улицы Мурманска были завалены битым кирпичом и железом.
В ту эпоху еще не существовало воздушного моста для эвакуации моряков. Через три недели после их прибытия в Мурманск американский крейсер „Тускалуза“ забрал двести сорок человек. Остальные вернулись домой позже, но кое-кто погиб или пропал без вести во время бомбежек Мурманска.
Мне повезло, – закончил свой рассказ Патрик Лестер.
1950 год. Война закончилась несколько лет назад. Между бывшими союзниками возникли серьезные разногласия. В Арктике выросли военные базы. Одна из них разместилась в Туле, легендарном Туле, считавшемся краем мира, до которого добрался в IV веке до нашей эры Пифей, мореплаватель, уже встречавшийся нам в предыдущих книгах „Великого часа океанов“.
Но следует вспомнить о пионере, который дал имя Туле месту, где имелась лишь стоянка эскимосов.
Кнуд Расмуссен, сын датчанина и эскимоски с западного берега Гренландии. Его воспитала мать, его первым языком был эскимосский, и еще ребенком он освоил обычаи этого народа. Позже он получает образование в Дании и становится известным этнографом, не забывшим о своих корнях. Никто не знает, почему он назвал стоянку Туле, где в 1910 году основал факторию.
Еще до появления фактории эскимосы стекались сюда с мехами, моржовой костью, резными предметами из этого драгоценного бивня. Китобои и коммерсанты забирали добычу и поделки в обмен на боеприпасы, эмалированную посуду и всякие безделушки, бессовестно обманывая доверчивых аборигенов Крайнего Севера. Такая эксплуатация возмущала Расмуссена.
– Гренландия принадлежит Дании, а я – датчанин, – заявил он торговцам. – Отныне весь обмен будет проходить через мои руки.
Столь решительному человеку, как Расмуссен, трудно возражать. Его вмешательство позволило эскимосам торговать с большей выгодой. Вести на Севере скоро разносятся, и эскимосы потянулись в Туле, которое начало быстро расти.
С 1906 года Кнуд Расмуссен возглавлял этнографическую миссию на севере Гренландии. В 1911 году, когда станция в Туле стала процветать, он на вырученные деньги приступил к организации научных экспедиций. С 1911 по 1917 год он четыре раза пересекает остров на собачьих упряжках в сопровождении датчанина или немца и двух эскимосов. В 1911 году он проходит за девятнадцать суток 1230 километров, то есть 65 километров в день – официальный рекорд; он открывает, что Земля Пири и Гренландия не разделены проливом, как считалось раньше. Он исследует, делает открытия, иногда его путешествия даются ему с трудом, поскольку пересечение Гренландии на собачьих упряжках относится к труднейшим спортивным подвигам; в 1917 году в походе гибнет один из его компаньонов.
Физически крепкий, полукровка Расмуссен легко переносил любые лишения, но не мог смириться с мыслью о распаде и даже гибели эскимосской культуры. За исключением некоторых жестоких сторон, а может, благодаря именно им, эта совершенная по укладу цивилизация, с успехом сохранявшая добродетели целой расы, оказалась под угрозой из-за вторжения европейцев. Новые предметы, предложенные эскимосам, – предметы нужные, но лишенные красоты – заставляли их забывать о древней технике производства необходимых и прекрасных вещей; исчезали профессии и обычаи; добавьте к этому урон от алкоголя, попавшего к ним в те же времена.
В 1921 году Кнуд Расмуссен предпринял вместе с метисом Кавигарссуаком и его женой эскимоской Ахарулунгуак (оба уроженцы Туле) пятую экспедицию. Это было нечто вроде паломничества по всем стоянкам эскимосов, живущих среди льдов и снегов от Берингова пролива до Гудзонова залива. Расмуссен даже пересек Берингов пролив и посетил чукчей на востоке России. Этот поход продолжался три года. Его участники жили по обычаям племен, которые разнились между собой в зависимости от географического района их обитания: когда протяженность страны из конца в конец превосходит 3 тысячи километров, неизбежны различия и в климате, и в природных богатствах. Понятно, что во время этого паломничества Расмуссен пытался, поелику возможно, раздуть угасающее пламя эскимосской культуры. Перед тем как пересечь Берингов пролив, он облек обуревавшие его мысли в следующие слова: „Скала, на которой я стою, чистый воздух, который окружает меня, позволяют мне заглянуть вдаль и увидеть следы моей упряжки на белом снегу, уходящие за горизонт. Здесь на севере я вижу тысячи яранг, которые наполнили смыслом мое путешествие. И я от всего сердца благодарю судьбу, давшую мне шанс родиться в эпоху, когда собачьи упряжки еще не стали достоянием прошлого“.
Наблюдения, сделанные Расмуссеном во время этого путешествия, позволили датскому правительству принять меры и, насколько возможно, сохранить моральную целостность эскимосской культуры перед необратимым наступлением западной цивилизации, интеллектуальной и воинственной одновременно. Но тщетность этих усилий сегодня видна любому.
Через восемнадцать лет после смерти Расмуссена основанное им Туле стало одной из первых стратегических полярных баз. А вблизи Туле появились базы для приема самолетов метеорологических наблюдений.
14 августа 1946 года один из самолетов разведки погоды летел в густом тумане над самой северной точкой Аляски – мысом Барроу. Вдруг на экране радара, там, где не значилось никакой суши, появился остров размером 32 на 24 километра.
Штурман доложил об острове, вернувшись на базу, и в последующие дни на разведку послали другие самолеты. Остров действительно существовал, но находился в нескольких милях от указанных координат.
– Местоположение рассчитано неверно, – сказал начальник базы. – Флетчер, займитесь делом сами.
Подполковник Флетчер слетал к острову и провел новые наблюдения. Остров медленно двигался. Оказалось, что это громадное светло-голубое ледовое поле – осколок пресноводных ледников. Островок, получивший наименование Т-1 (от английского слова target – „мишень“), продолжал смещаться, двигаясь по часовой стрелке в части Северного Ледовитого океана между Северной Америкой и полюсом, и прошел 2600 километров. Его потеряли в 1949 году и вновь отыскали в 1951-м. Американцы нашли еще несколько таких островов (Т-2, -3, -4 и т. д.). Выяснилось, что эти гигантские айсберги отрывались от ледников острова Элсмира и начинали бесконечный путь по маршруту Элсмир-окрестности полюса-Элсмир. Отделение некоторых из них от материнских ледников длилось десятилетия, а иногда и целые столетия.
С 1952 года на этих „островах“ располагаются наблюдательные станции. Во льду были обнаружены окаменелости – ветви, рыбьи кости, карибу. Самолетами на острова Т доставлялось и доставляется все необходимое для жизни исследователей. Взлетно-посадочные полосы во время полярной ночи освещаются.
На островах или на дрейфующих льдах располагаются и русские научные станции СП-2, СП-3 и т. д.
Французский специалист-полярник Жак Сорбе приводит выдержки из отчета директора Океанографического института В. Г. Корта после посещения станции СП-3:
„Станция расположена на ледовом поле площадью несколько квадратных километров и толщиной 2–3 метра. Два типа жилых строений – разборные дома на полозьях и палатки. Несколько дней я жил в такой палатке и нашел ее столь же уютной, как и московскую квартиру. В каждой палатке 2–3 койки, складной стол и стулья. Их обитатели имеют все, чем пользуется сейчас любой городской житель, – отопление, электрическое освещение, радио, а кое-кто и телефон. В палатке тепло, даже если снаружи -40° С. Стенки палатки состоят из нескольких слоев ткани, один из которых теплоизолирующий. Разборные дома тоже очень удобны. Два из них служат кают-компанией: днем – столовая, вечером – клуб. Там стоят пианино, радиоприемник, магнитофон, игры, библиотека из 300 томов литературных и политических произведений и киноустановка. Два раза в неделю полярники смотрят фильмы, доставленные с континента. Они получают „говорящие письма“ от семей и записывают на пленку свои ответы, которые переправляются их родным“.
Еще одно свидетельство, на этот раз ветерана СП-3:
„Когда нет срочной работы, собираемся в кают-компании. Начальник станции А. Трешников, пилот А. Бабенко, доктор В. Волович и гидролог А. Дмитриев „рубятся“ в домино. Аэролог В. Канаки и кинооператор Е. Яцун раздумывают над шахматной доской – они участвуют в радиоматче против шахматистов станции СП-4 и „Ленинграда“, который совершает плавание где-то в южном полушарии. Геофизик А. Змагинский и аэролог И. Цигельницкий готовят очередной номер стенгазеты. Отсутствуют только радисты К. Курко и Л. Розбаш. Они пытаются установить связь с радиолюбителями. Позывные СП-3 известны многим радиолюбителям, работающим на коротких волнах. Стоит полярная ночь. На горизонте вырисовываются причудливые силуэты торосов. Радио доносит дорогой и знакомый бой кремлевских курантов… Через несколько секунд над ледяными просторами разносятся величавые звуки Гимна Советского Союза“. Иными словами, райский уголок. Но закрытый для туристов.
А ведь туристы облюбовали Арктику давно. В 1871 году на судне компании „Гаммерфест“ на Шпицберген прибыли пассажиры, которыми двигало только любопытство. Туристы – норвежцы, немцы и англичане – посещали Шпицберген в 1890, 1894 и 1896 годах. Путешествия происходили в летний сезон. Выражение „полярный круиз“ впервые появилось в проспекте журнала „Ревю женераль де сьянс“, в котором пассажирам специально зафрахтованного лайнера-яхты „Иль де Франс“ водоизмещением 3487 тонн предлагается „охота на китов, диких оленей, голубого песца, тюленей, гагу, арктических птиц“. 214 пассажиров, 7 ванных комнат на борту.
Но на следующий год Северный Ледовитый океан, по-видимому разгневанный сим праздным любопытством, высылает свои льды далеко к югу, и туристские суда в районе острова Медвежьего вынуждены повернуть обратно. Такая же неудача постигла в 1910 году лайнер „Блюхер“ фирмы „Гамбург-Америка“.
Прошли годы. Корабли стали крупнее и быстроходнее, налажено распространение информации о погоде, лайнеры отплывают в край полуночного солнца без особых опасений. В 1936 году на борту „Лафайетта“ путешествует пятьсот туристов. Маршрут удлинен: Фарерские острова, Исландия, остров Ян-Майен, Лафонтенские острова, Скьаргард. Путешествие к мысу Нордкап и на Шпицберген стало в то время модным, и каждый сноб считал своим долгом совершить его. Но чартерные рейсы самолетов к „антиподам“ в Новый Свет нанесли смертельный удар полярному туризму. Может, пора поставить точку и завершить рассказ о Великом часе полярных морей северного полушария? Нет, нам кажется, что последний эпизод относится к 1958 году.
ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Командиру подлодки капитану Андерсону исполнилось тридцать семь лет. Средний возраст матросов „Наутилуса“ равнялся двадцати шести годам. Все они были трижды добровольцами – добровольцами-подводниками, добровольцами атомной подлодки, добровольцами для выполнения миссии „Саншайн“. Каждый член команды прошел специальную подготовку от полугода до двух лет в зависимости от звания.
Морякам нравилось служить на „Наутилусе“: здесь им предоставлялись удобства и развлечения, немыслимые на борту обычных подлодок, где половина внутреннего пространства занята аккумуляторными батареями и цистернами с топливом. На „Наутилусе“ свободное пространство использовалось иначе: матросская столовая и кают-компания были вчетверо больше обычных; столовая в пять минут превращалась в кинозал на шестьдесят мест; на борту имелась машина для изготовления мороженого, автомат прохладительных напитков, радиоприемник высшего класса, музыкальный автомат. Нашлось место и для стирально-сушильной машины, фотолаборатории, библиотеки из шестисот томов.
На обычных подлодках каждая койка рассчитана на двух человек, занимающих ее поочередно в зависимости от вахт. На „Наутилусе“ каждому матросу полагается личная койка с матрасом из пенопласта, а в туалетных комнатах – шкафчик для туалетных принадлежностей. Трудно себе представить, как нужны эти мелочи матросам, уходящим в долгие плавания; а сегодня самые продолжительные походы совершают атомные подлодки. Специальная аппаратура „Наутилуса“ очищала воздух от вредных газов и поддерживала постоянное содержание кислорода. Температура воздуха равнялась 20 °C, а влажность не превышала 5 %.
Когда команде подлодки объявили истинную природу миссии „Саншайн“, 90 % состава выразило беспокойство. Лекция старпома успокоила людей, и все добровольно согласились идти в поход. „Наутилусу“ предстояло совершить переход из Сиэтла в Портленд на южном побережье Англии под шапкой северных полярных льдов.
Спущенный на воду в 1954 году, „Наутилус“ совершил первое погружение в январе 1955 года, а первое продолжительное плавание – в июле – августе 1957 года (операция НАТО „Страйкбек“). Чтобы понять смысл этой операции, о ней следует сказать несколько слов.
На любой подводной лодке устанавливаются два компаса – магнитный и гироскопический. Один указывает направление на магнитный, а другой – на географический полюс, но с приближением к полюсам показания этих компасов ухудшаются. Даже гироскоп теряет стабильность и точность. Во всяком случае, таким было положение дел до 1956 года, когда фирма „Джироскоп компани“ выпустила „Марк-19“ – компас для самых высоких широт. Сейчас гирокомпасы этого типа используются очень широко. Один из них установили на борту „Наутилуса“ при подготовке операции „Страйкбек“. На случай если „Наутилус“ не сможет определить свое местоположение подо льдами, была предусмотрена специальная установка на шесть торпед, чтобы подлодка могла разбить ледовый свод и выйти на поверхность.
„Наутилус“ прошел 400 миль под водой и поднялся на поверхность у острова Ян-Майен, затем на границе паковых льдов совершил новое погружение. Во время плавания произошло несколько инцидентов. Шапка образована ледовыми полями разной толщины – от 1 до 4 метров. Если смотреть на льды снизу, они выглядят шероховатыми. В какой-то момент сонар показал, что над судном чистая вода, и подлодка начала всплытие. Но всплытие никогда не происходит совершенно вертикально. Полынья оказалась небольшой, и „Наутилус“ с силой ударился об лед – погас свет. После ввода в строй освещения подлодка развернулась и всплыла. В момент удара был поврежден перископ. На его ремонт трем специалистам понадобилось пятнадцать часов в разгар полярной бури.
– Курс на север! – приказал капитан Андерсон. – Снова уходим под лед.
Затем вышел из строя гироскоп „Марк-19“ – „полетели“ предохранители питания. „Наутилус“ едва не разбился о льды в районе Северной Гренландии. После ремонта подлодка продолжила операцию „Страйкбек“. В конце октября лодка пришла на базу Нью-Лондон, штат Коннектикут.
Капитана Андерсона вызвали в Белый дом, где он доложил о поведении судна. В конце доклада он предложил совершить плавание подо льдами из Тихого океана в Атлантический через полюс. После консультации со штабом президент разрешил проведение операции.
„Наутилус“ был оборудован современной навигационной системой. Последнее слово техники. Группа ее гироскопов стабилизировала платформу, не меняющую своего положения по отношению к звездам; ЭВМ регистрировали все силы, которые воздействовали на платформу (движение судна, вращение Земли), и с учетом этих данных постоянно определяли местоположение подводной лодки.
Всем членам команды задали вопрос: „Кто хочет уйти в отпуск и не участвовать в операции „Саншайн“? Никто этим предложением не воспользовался.
22 апреля 1958 года с наступлением ночи „Наутилус“ покинул Нью-Лондон, погрузился и взял курс на Панаму, чтобы пройти в Тихий океан и вернуться в Сиэтл. В любой подводной лодке всегда надо быть готовым к аварийной ситуации. Недалеко от Панамы произошло отравление воздуха в машинном отделении, поскольку в конденсаторы постоянно проникала соленая вода, а течь никак не удавалось обнаружить. Положение обострилось после ухода из Панамы, несмотря на тщательный осмотр трубопроводов. Затем в машинном отделении вспыхнул пожар. Помещение расчистили для борьбы с огнем и обнаружили, что морская вода проникала возле гребного вала. После ремонта в Сан-Франциско подводная лодка пришла в Сиэтл, откуда должна была уйти в полярный рейс.
Во второй половине дня 8 июня, в воскресенье, пришел приказ на выход. „Наутилус“ вышел в море и в 21.00 погрузился. Глубина – 100 метров, скорость – двадцать узлов.
На следующий день второй помощник капитана собрал людей и рассказал команде об условиях плавания подо льдами. Чтобы матросы не скучали, каждый день устраивалось два киносеанса и фильм могли посмотреть все. Изредка „Наутилус“ выходил к самой поверхности и поднимал перископы, астронавигационную антенну и шноркель[6] для проверки инерционной навигационной системы по звездам, обмена радиосообщениями и забора свежего воздуха через шноркель. На третьи сутки „Наутилус“ погрузился на максимальную глубину, чтобы еще раз проверить герметичность корпуса, затем вернулся на средние глубины.
В полночь 12 июня подводная лодка вошла в Берингов пролив. Проход очень узок, неглубок, загроможден льдами, но дно его выглядит плоским и покрыто большим количеством ила. Ил образуется при таянии дрейфующих льдов, несущих много земли.
Свободные от вахты матросы отдыхают. Те, кто только сменился с вахты, пьют в столовой кофе. „Наутилус“ – крохотный замкнутый мирок, планетка, совершающая плавание под водой. Ночью 14 июня эхоприемники регистрируют появление первой льдины. Расстояние между надстройками лодки и нижней частью льдины не превышает 9 метров. Пространство для маневра очень мало, а пролив надо пройти под водой. Во второй половине дня 17 июня в перископ видны одновременно берега Сибири и Аляски. После Берингова пролива подводная лодка оказывается в неглубоком Чукотском море. До впадины Северного Ледовитого океана еще 400 миль.
„Наутилус“ движется зигзагами то на перископной, то на крейсерской глубине – в зависимости от ледового состояния моря. Заполярный пейзаж постоянно меняется. На широте 68°20 горизонт перекрывает гигантская стена льда без единой трещины – полярная шапка льдов. „Наутилус“ уходит под лед и берет курс прямо на север.
Подводная часть айсбергов уходит очень глубоко. Их основание находится всего в 12 метрах от надстроек судна; под лодкой 13 метров воды. Скорость – десять узлов.
Удастся ли достичь полюса? Во вторник, 17 июня, в 23.00, через восемь суток после выхода в море, „Наутилус“ скользит под толстым слоем льда. Рубку от нижней поверхности льда отделяет всего 2 метра, под килем – 7 метров. Через час надо буквально ползти по дну, чтобы пройти в полутора метрах от нижней кромки новой ледяной горы. С сожалением Андерсон принимает мудрое решение: