Страница:
Уильям Гамильтон, наверное, никогда бы не произнес этих слов, если бы знал, сколь сильным окажется взаимное потрясение, когда его жена и Нельсон увидят друг друга. Нам придется на время позабыть о Средиземном море, чтобы познакомиться с одним из главных действующих лиц великой любовной драмы. Но мы вернемся на это море задолго до ее развязки.
В Англии конца XVIII века женщины и восьмилетние дети работают в угольных шахтах в ужасающих условиях, по двадцать часов в день. В то же время английские замки и богатые сельские поместья далеко превосходят по своему комфорту замки и поместья континента. Каждого из гостей сэра Гарри Фетерстонхью, владельца поместья Ап-Парк в окрестностях Портсмута, обслуживает отдельный лакей.
10 сентября 1781 года к одиннадцати часам утра в доме тишина и безмолвие, только бесшумно мелькают слуги. Гости на лошадях скачут по полям, охотясь на лисицу. Только Френсис Чарльз Гревиль, второй сын графа Уорика, остался в доме. Он сидит перед камином в одном из салонов и беседует с юной женщиной. Она сидит чуть позади него, как бы опасаясь, что их взгляды скрестятся.
– Эмма, вы ведете безумную жизнь. Так долго продолжаться не может. Вы служите забавой для гостей сэра Гарри. Я не хочу вас оскорбить. И с вами так откровенен потому, что знаю – вы достойны лучшей жизни, чем та, которую вы ведете здесь.
– Но я не выбирала эту жизнь, дорогой Гревиль. У бедных людей нет выбора.
– Как? Даже у столь прекрасных женщин, как вы... Я понимаю вас, и все же... Сколько вам лет? Семнадцать, не правда ли? Вы познакомились с сэром Гарри в Лондоне, в «Храме здоровья»? Это место пользуется ужасной репутацией.
– Но там бывают шикарные господа. Они принимают минеральные ванны и проходят курс магнитотерапии. Директор устраивает публичные лекции.
– А вы, вы танцуете для оживления лекции.
– Я не танцевала, а изображала античные статуи. Меня находят выразительной.
– «Выразительной»?! Это слишком слабый эпитет для вас, Эмма. Почему вы не стали актрисой? Вы же служили у Томаса Линлея, директора театра «Друри Лейн».
– Разве может стать актрисой дочь деревенского кузнеца? Мне было двенадцать лет, когда меня взяли служанкой к Линлею. Затем... Лучше не вспоминать, кем я была в Лондоне. Восемнадцать ужасных месяцев. Но мне не хотелось заживо гнить на мануфактурах, ведь я была красива.
– Ваша мать жила вместе с вами. Она соглашалась на все?
– Конечно, чтобы не умереть от голода. Потом я поступила в «Храм здоровья», где меня заметил Ромни[63], который сделал несколько моих портретов, и сэр Гарри, пригласивший меня сюда.
– С вашей матерью?
– Да, она по-прежнему заботится обо мне.
– Не без выгоды для себя. Почему вы не отправились сегодня на охоту?
– Я немного устала. И знала, что вы тоже на охоту не поедете. Мне нравится ваше общество. Вы не похожи на других гостей, которые заняты лишь обжорством, охотой, пьянством и женщинами. Наверное, я люблю вас, дорогой Гревиль.
– Эмма!
Долгое молчание. Ромни и многие любители искусства считают семнадцатилетнюю Эмили Лайон красивейшей женщиной Европы. У нее классические черты лица, она превосходно сложена и к тому же необычайно выразительна. Ни один мужчина не может устоять перед ее притягательной силой. И эта ожившая богиня красоты заявляет уважаемому сэру Чарльзу Френсису Гревилю, тридцатидвухлетнему коллекционеру и библиофилу, что любит его!
– Выслушайте меня, Эмма. Сегодня вечером я покидаю Ап-Парк. Уверен, вы долго здесь не задержитесь. Я предвижу это. Вот несколько конвертов с моим адресом, сохраните их. Если у вас возникнут трудности, напишите мне, и я помогу вам. Нет, не надо меня благодарить, не покидайте вашего кресла. Я слышу, охотники возвращаются.
Январь 1782 года. Скромный домик в Хауордене около Честера. Эмили Лайон пишет письмо. На шестом месяце беременности ее изгнали из Ап-Парка. Пришлось просить приюта у бабушки по отцовской линии. Ни сэр Гарри, ни кто-либо из его гостей не пожелали признать своим будущего ребенка. Сломанную, ставшую ненужной игрушку, хотя это и красивейшая женщина Европы, выбросили на свалку. Письмо к Гревилю – мольба о помощи!
Через несколько дней приходит ответ. Удивительный ответ. С точки зрения психологии все письма Гревиля удивительны. Редко встретишь такую мелочность в организации своей интимной жизни. Гревиль согласен стать спасителем Эмили, если та по-прежнему любит его и согласна на положение его любовницы. Но он выставляет условия.
Эмили поселится у него, в Паддингтон-Грин, вблизи Лондона. С матерью. Но и Эмили, и ее матери запрещено встречаться с прежними знакомыми. Эмили может видеться только с теми людьми, которых ей представит Чарльз. И ей, и матери придется сменить имена: теперь они будут называться Эмма Харт и миссис Кадогэн. Эмили начнет учиться хорошим манерам и изящным искусствам, например пению.
Но договор вступит в силу только после родов. А до этого ее ожидает в Лондоне уединенная жизнь, которую организует сам Гревиль. Если Эмма примет эти условия, Гревиль берет на себя все остальное. В том числе и ребенка, которого придется отдать на воспитание в чужие руки.
К письму прилагалась некоторая сумма денег на тот случай, если Эмма решится приехать к нему. «Не тратьте эти деньги понапрасну, сохраните их на известный случай. Да благословит вас Бог, дорогая Эмма. Примите поскорее решение и напишите мне».
В камине горит уголь. Через мелкие квадратики окна Эмма смотрит на холодные, застывшие поля. Эмили по-прежнему держит в длинных пальцах письмо от досточтимого Френсиса Чарльза Гревиля. На ее прекрасном лице, ничуть не подурневшем от беременности, написано недоумение.
Через три с половиной года, в июне 1785 года, Гревиль пишет письмо сэру Уильяму Гамильтону, послу Англии в Королевстве обеих Сицилии. Гревиль поддерживает со своим дядюшкой обширную и откровенную переписку, как и положено двум культурным людям, свободным от предрассудков. «Единственное, в чем мы должны идти навстречу людям нашего сословия, это придерживаться рамок благоприличия».
Уильям Гамильтон, вдовец пятидесяти пяти лет, любитель искусств, автор научных брошюр о Везувии, неравнодушен к хорошеньким женщинам. Гревиль относится к многочисленным галантным похождениям дядюшки со снисходительностью, поскольку женитьба посла может лишить его, Гревиля, немалого наследства. Вот что написал племянник дядюшке в письме, датированном июнем 1785 года:
«Эмма стала еще прекраснее, чем в ваш последний приезд в Англию три года назад. Она так красива, что не только Ромни, но и Рейнолдс[64] решил написать ее портрет. Она прелестно поет, и у нее безупречные манеры. Она стала моей гордостью в кругу друзей. Она не покидает меня, и я не сомневаюсь в ее верности, тем более что я знаю, какие предложения она получает. Короче говоря, трудно вообразить себе лучшую подругу».
Может быть, он собирается жениться на Эмме? Ни в коем случае. Прежде всего в определенных слоях общества любовниц в жены не берут. К тому же у Эммы нет ни пенни, а Гревиль едва поддерживает свой престиж с помощью оклада, который ему выплачивает Адмиралтейство. Но подошел возраст – Гревилю тридцать пять лет, – когда джентльмену следует жениться и устроить свою жизнь. «Предположим, что мне встретится леди, у которой тридцать тысяч фунтов...» Начиная с этих слов, все письмо представляет собой памятник циничной ловкости.
Устроение жизни, как его понимает Гревиль, предполагает отказ от Эммы. Просто прогнать ее, даже дав пенсию, человек с чувствительным сердцем не может себе позволить, нужно найти более гуманное решение. Что же делать? «Мне нужно время на размышление. Хочу немного попутешествовать по Англии. Почему бы вам, дорогой дядюшка, не пригласить Эмму в Неаполь на несколько месяцев? Она совершенно очаровательна. Вам даже не обязательно помещать ее у себя, можете поселить ее в каком-нибудь домике, она быстро привыкнет к уединенной жизни. Несмотря на ее прошлое, она ничуть не развращена. У нее есть гордость, она будет ценить ваших друзей, как ценит моих. Вы можете провести этот эксперимент, совершенно ничем не рискуя».
В этой фразе заложен скрытый смысл, поскольку дальше говорится: «Добавлю, что она единственная женщина, которая ничем не оскорбила моих чувств. Вряд ли есть более чистая, нежная и приятная подруга, чем она».
Посол проглотил приманку, как голодная щука. Он отправил приглашение Эмме. Эмма, уверенная, что через несколько месяцев Гревиль приедет за ней, соглашается. 26 апреля 1786 года она прибывает в Неаполь. А через четыре дня пишет письмо своему ненаглядному Гревилю:
«Все ко мне относятся хорошо, сэр Уильям очарователен, но меня обеспокоило то, что он мне сказал сегодня утром. Он сообщил, что вы не собираетесь приезжать за мной в Неаполь. Это ужасно. Лучше я тысячу раз умру от голода вблизи от вас, чем жить в богатстве, не видя вас. Гревиль, милый Гревиль, заберите меня! Никто и никогда не будет вас так любить, как я». Ответа не последовало.
Можно догадаться о последующих событиях. Устав от молчания Гревиля, Эмма уступает домогательствам влюбленного посла. Бывшая Эмма Лайон, аттракцион «Храма здоровья», становится леди Гамильтон. Уильям Гамильтон женится на ней в 1791 году во время путешествия в Англию, разрушив надежды племянника на наследство. В 1793 году, когда муж представляет ее Нельсону, Эмме двадцать восемь лет. Красота ее по-прежнему чарует.
Нельсона пригласили на торжественный обед к Гамильтонам, а затем на ряд официальных приемов. Его собеседники не удивлялись его расспросам о леди Гамильтон – она была украшением двора обеих Сицилии и высшего общества Неаполя. Король Фердинанд IV безуспешно домогался ее любви. Королева Мария-Каролина Габсбургская (сестра Марии-Антуанетты) приглашала на ее концерты по четыреста человек.
Нельсон женился в 1785 году на Фанни Нисбет, молодой вдове врача. Подобно многим морякам, он любил жену и обманывал ее во всех портах мира. В письме из Неаполя он написал ей, что леди Гамильтон – «женщина приятных манер, которая достойно занимает свое высокое положение в обществе». И все. Приятные манеры жены посла состояли из чарующих улыбок и взглядов, которые сокрушали сердца всех мужчин. Эмили обещала писать Нельсону.
20 флореаля VI года (9 мая 1798 года) в Тулон через Французские ворота прибывает кортеж из нескольких карет. В одной из них сидит генерал Бонапарт. В свои двадцать девять лет он успел наголову разбить австрийцев в Италии, угрожает Вене, а теперь решил нанести удар Англии в Египте. По-прежнему худой и желтый, он в то же время выглядит и одет лучше, чем некогда капитан-артиллерист. Кортеж направляется к особняку Марин, где разместится генерал и его супруга. Она собирается отправиться вместе с ним. Но через неделю она отказывается от поездки, ссылаясь на слабое здоровье. На самом деле она рвется в Париж, где ее ждет красавец гусар. Бонапарт отправится без нее. Но она будет присутствовать при отплытии экспедиции.
Когда генерал выходит из коляски, солдаты и моряки отдают честь. Собрались все власти и влиятельные лица Тулона. Бонапарта бурно приветствуют. Он отвечает благожелательно, но односложно, называя всех гражданами. Те, на кого падает его взгляд, не думают ни о его возрасте, ни о его невзрачной фигуре. Офицеры незамедлительно выполняют малейшие его приказы.
Вот уже несколько недель в Тулоне собираются экспедиционный корпус и флот для его транспортировки. Тринадцать линейных кораблей, в том числе один стодвадцатипушечный, два судна и шесть фрегатов, принадлежащих Венеции, восемь французских фрегатов, 62 корвета, тендеры и прочие мелкие суда, более 400 транспортных судов – всего 500 парусников, на борту которых – 38000 пехотинцев и 10000 моряков. Стоящий на рейде флот выглядит внушительно.
Никто не знает, к каким берегам он поплывет. По прибытии в Тулон Бонапарт воодушевляет войска, но не сообщает места назначения.
– Я поведу вас в страну, где ваши подвиги затмят все, что вы сделали до сих пор!
Судя по его словам, кампания будет столь же успешной, как и итальянская.
– Обещаю, что каждый солдат, вернувшийся из этой экспедиции, сможет купить шесть арпанов[65] земли!
В ответ раздаются радостные возгласы. Но даже в штабе мало кто знает о цели похода. Предполагают, что речь идет о Сицилии или Неаполе. Присутствие великой армады на рейде развязывает языки. Полиция ищет английских шпионов. Чтобы обмануть Нельсона, бороздящего Средиземное море, распускаются слухи о подготовке нападения на Англию. Ни одно судно не может покинуть Тулон в течение двух дней после отплытия эскадры – нужно помешать английским шпионам добраться до Нельсона!
Отплытие состоялось 19 мая 1798 года (30 флореаля VI года). У арсенала стоит парадная шлюпка, которая должна доставить главнокомандующего на борт «Орьяна» («Восток»). Бонапарт выходит из кареты. Еще раз окидывает взглядом рейд, на секунду его взгляд останавливается на высотах Балатье, откуда пять лет назад его пушки обстреливали порт и город. Цепь солдат сдерживает приветствующую его толпу.
Неподалеку от города, на мысе Манег, около Большой башни, вокруг гражданки Бонапарт стоит небольшая группа офицеров, чиновников и дам. Бриз развевает легкий шарф на голове Жозефины. Эскадра готова к отплытию. Поднимаются громадные паруса. Фрегаты и корветы авангарда покидают рейд. Отплытие – торжественный и волнующий момент, приятный глазу и сердцу. Тяжелые суда с войсками на борту одно за другим проходят перед фортом Эгийетт, пропуская вперед военные корабли. Жозефине кажется, что перед ней проплывают все парусники мира.
– Гражданка Бонапарт, – говорит один из офицеров, – вот «Орьян». Генерал, несомненно, стоит на мостике.
Но прекрасные глаза Жозефины видят только чьи-то силуэты. Смотрит ли в ее сторону Бонапарт? Конечно, хотя она и не узнала его. Он послал ей прощальный привет: «Орьян» приспускает флаг – трехцветная эмблема медленно спустилась и снова поднялась. Свидетели говорят, что на глаза Жозефины навернулись слезы. Не просто устроено человеческое сердце!
Весной в Средиземном море бывают временами сильные ветры. Главнокомандующий укрылся в каюте, поскольку страдал от морской болезни. От нее страдали все соратники Бонапарта – ученые и высокопоставленные военные, солдаты, размещенные на нижних палубах и в трюмах, и даже лошади.
Через несколько дней море успокоилось, и жизнь на «Орьяне» вошла в обычное русло. Лучшее развлечение в плавании – азартные игры. Офицеры штаба играли по крупной, а когда несколько счастливчиков обобрали своих друзей, все набросились на книги^ Бонапарт выходил из каюты, прогуливался по палубе, спускался в кают-компанию, интересовался, что читают его подчиненные:
– Романы? Чтиво для горничных! Читайте историю!
Иногда корветы-разведчики захватывали нейтральное судно, и капитана приводили к Бонапарту для допроса. Когда отплыли из порта, какие корабли встретили, куда направлялись, видели ли английскую эскадру? Разумеется, английские шпионы наблюдали за армадой на тулонском рейде, присутствовали при ее выходе в море. Произойдет ли столкновение с англичанами, или встречи удастся избежать?
Каждый вечер главнокомандующий приглашал к столу ученых экспедиции и военачальников. Он предлагал ту или иную тему для дебатов, заставляя каждого отвечать на вопросы. Наполеона интересовало все. Эти вечера, которые он называл своим Институтом (скромное подобие Института Франции[66]), пришлись по вкусу не всем его гостям. Так, Жюно однажды заснул и, к его великому удовольствию, был отослан в каюту. 9 июня после трехнедельного морского перехода на горизонте возник остров Мальта.
Как только Бонапарт прибыл в Тулон, Горацио Нельсона, героя битвы с испанцами у мыса Сан-Винсенти, увенчанного славой калеку (он лишился руки при высадке в Санта-Крус на Тенерифе), назначают командующим «отдельной эскадрой» в Средиземном море с заданием любой ценой перехватить французский флот. Попав в бурю, в которой его «Вангард» потерял фок-мачту и две стеньги, он подошел к Тулону слишком поздно. К тому же он разминулся с быстрыми английскими фрегатами-разведчиками. Кроме шедшего под его флагом «Вангарда» в его эскадру входили один пятидесятипушечный и тринадцать семидесятичетырехпушечных кораблей. Британский консул в Ливорно, получивший донесения своих шпионов, сообщил ему сведения о составе французской армады.
– Как вы думаете, куда она движется? – осведомился Нельсон.
– Сицилия, Мальта или Египет. Адмиралтейство не верит, что она направляется в Египет.
– А я уверен в этом.
Вперед! Мальта лежит на пути в Египет. 20 июня, когда английская эскадра подошла к острову, к ней устремились две парусные лодки с возбужденными людьми. Нельсон приказал лечь в дрейф и спустить трап.
Через минуту он знал все. Французская эскадра прибыла на Мальту 9 июня и произвела высадку 15000 солдат. Здешний гарнизон состоял из 332 рыцарей Мальтийского ордена, из которых 200 были французами. После некоторых колебаний Великий магистр Фердинанд Хомпеш отдал приказ о капитуляции.
– Буонапарте занял дворец Паризио. Он изгнал большинство рыцарей и присоединил остров к французским владениям, введя новую конституцию. На острове оставлен гарнизон из 4000 человек.
– А французский флот?
– Двинулся дальше. Вчера.
С минуту Нельсон смотрит своим единственным глазом (второй глаз он потерял при осаде Кальви, когда ему в голову угодил осколок ядра) на серый скалистый остров, лежащий на лиловой глади моря. С такого расстояния стены и форты не видны, но адмирал знает укрепления Валлетты, которые постоянно совершенствовались в течение двух последних веков и являются одним из лучших фортификационных сооружений в мире. Сейчас там разместился четырехтысячный французский гарнизон. Главная задача Нельсона – перехватить вражескую эскадру.
– В путь!
Еще неделя в море. 28 июня над низким берегом вырисовываются белые строения Александрии. В порту стоит несколько фелюк. И ни одного судна на рейде.
Нельсон в гневе топает ногой по палубе.
– Неужели я обогнал Бонапарта, не заметив его?
Он действительно обогнал французскую эскадру в ночь с 22 на 23 июня, но это выяснится позже.
– Не стоит терять время. Французский экспедиционный корпус, отплывший с Мальты, находится между Мальтой и Александрией. Разворот на 180 градусов!
Приказ выполнен. Но курс на Мальту взять нельзя из-за встречного ветра. Эскадра вынуждена лавировать. Вначале правым галсом в направлении Малой Азии. Средиземное море отступилось от Нельсона, как и в ночь с 22 на 23 июня. Французская армада получила невероятное преимущество. Ей удалось пройти к Египту. Ее упустили дважды!
Нельсон этого, разумеется, еще не знает, он прочесывает море. И делает это с завидным англосаксонским упрямством. Галс налево, галс направо. Нельсон добирается до Мальты, а затем до Сиракуз в Сицилии. Ничего!
Наступило 20 июля.
– Сегодня я знаю о положении противника не больше, чем двадцать семь дней назад.
Есть от чего прийти в бешенство. Он потерял связь с быстрыми разведывательными фрегатами («Моя эскадра словно ослепла») и наудачу идет из Сицилии в направлении Малой Азии. Его гордости нанесен ощутимый удар. Он еще больше худеет. Наконец, 28 июля в море у берегов Греции к югу от Морей (Рион) его авангард перехватывает небольшое французское суденышко и сигнализирует флагом:
– Бонапарт высадился в Александрии 2 июля.
Нельсон бросается вперед.
«Гром тысячи пушек разрывает воздух. Вокруг свистят осколки металла, борта кораблей с треском ломаются от ударов ядер, слышатся вопли искалеченных матросов и крики «ура» победителей при виде пламени, лижущего борта вражеских судов под непрерывный шорох волн». Для простого солдата все битвы – и сухопутные, и морские – одинаковы. Только главнокомандующий, особенно если он владеет инициативой, видит ход операции. «Война – искусство простое и требует лишь действий», – писал Наполеон. Задолго до того, как Бонапарт сформулировал эту мысль, Нельсон доказал ее на деле под Абукиром.
Перед походом на Каир Бонапарт посоветовал адмиралу Брюэсу не оставлять флот в открытом море перед Александрией ввиду возможного нападения англичан. Брюэс не решился войти в порт Александрии из-за узких и мелких проходов, а поставил суда на якорь на соседнем рейде, в бухте Абукир, под защитой скал, на глубоком месте, с тем чтобы вести оборону лишь со стороны открытого моря.
Удача Нельсона в сражении при Абукире (1-2 августа) – а в бою она всегда на стороне таланта, мужества, подготовки – состояла в том, что один из офицеров – капитан Фоули, командир «Голиафа», заметил ошибку в построении французского флота. Суда встали на якорь так, что между ними и берегом остался проход. Фоули направил туда свое судно, за ним последовали и другие, и французы оказались меж двух огней, чего Брюэс никак не ожидал.
Часть французских экипажей находилась в это время на берегу, и вообще французы уступали англичанам в доблести и выучке, да и пушки англичан били точнее. «Маневр англичан, – написано в отчете лейтенанта Лашдеседа из штаба Брюэса, – состоял в том, что несколько английских судов нападало на наше судно, они расправлялись с ним, а затем переходили к следующему в линии. Наши корабли, стоявшие на нескольких якорях, не могли развернуться, пока враг уничтожал соседа. Они беспомощно ждали своей очереди». Заметим, что морская тактика Нельсона точно соответствовала тактике Наполеона на суше. Несмотря на множество проявлений героизма (так, капитану «Тониана» Дюпети-Туару оторвало ядром обе ноги; он велел посадить себя в бочку с отрубями и командовал судном, пока не истек кровью), разгром оказался полным, и Бонапарт практически лишился флота.
Наполеоновская эпопея имеет и светлые, и темные стороны. Египетский поход с его грабежами, намеренным избиением пленных в Яффе не относится к числу славных дел; его омрачило и почти тайное бегство Бонапарта из Египта, где он оставил французскую армию на Клебера. Он даже не решился встретиться с Клебером и передал ему свои полномочия в письме.
На обратном пути французской эскадре пришлось просачиваться сквозь сеть крейсирующих английских судов. Флотилия, отплывшая во Францию, состояла из двух фрегатов венецианской постройки («Мюриона» и «Каррера») и двух шебек («Фортуны» и «Реванша») с запасом воды на три месяца и провизии на четыре месяца для четырехсот пассажиров.
Никто не знал, чем кончится этот переход, и следовало ждать худшего. Бонапарт со своим секретарем Бурьеном, а также с Бертье, Бертолле и Евгением Богарне отправился на «Мюрионе»; «Каррер» забрал Мюрата, Мармона, Персеваля де Гранмезона; на каждом фрегате имелся отряд охраны. Флотилия вышла в море 24 августа 1799 года.
Первая часть путешествия, от Александрии до Аяччо, длилась тридцать семь дней. Море было гладким, и морская болезнь никого не мучила. Бриз дул чаще всего навстречу. Флотилия буквально ползла вдоль африканского побережья, держась как можно ближе к берегу, чтобы избежать патрульных английских фрегатов. Месяц пути от Александрии до мыса Бон – в среднем 4,2 километра в час.
День тянется бесконечно. Чтобы хоть как-то убить время, пассажиры подолгу сидят за обеденным столом, и это раздражает Бонапарта. Долгая сиеста, чтение книг, потом генерал донимает бесконечными вопросами двух ученых – Монжу и Бертолле. Ночью плывут с погашенными огнями, любой проблеск света пугает. Однажды утром наконец показывается Тунис и развалины Карфагена. Бонапарт вспоминает о Ганнибале. Быстрые фелюки скользят по синей воде. Может быть, пираты? Но напасть на фрегаты они не осмеливаются. Африка остается позади. Курс на север! Будто по сигналу, бриз свежеет и дует в нужном направлении, флотилия словно летит по пустынному морю. Сардиния. 29 сентября – пролив Бонифача; 1 октября – Корсика, Аяччо.
Бонапарт провел там неделю, отчасти из-за того, что стих ветер, отчасти потому, что с радостью вернулся в родной дом и встретился со своей кормилицей. Но вести, которые доходят до него, тревожны: Франция в руках врата, завоеванные ею земли отобраны. Эти несколько дней на Корсике Бонапарт живет в каком-то отупении, он не в состоянии строить проекты на будущее, его преследует одна мысль: Жозефина постыдно обманула его, сделала всеобщим посмешищем, и с ней надо развестись!
7 октября. Снова благоприятный ветер наполняет паруса кораблей. Крохотная флотилия отплывает к вечеру. Сто тридцать морских миль (240 километров) отделяют Аяччо от залива Фрежюс. Бонапарту и его окружению путешествие кажется очень долгим, но не по причине жестокой качки, а из-за тревоги за свою судьбу. 8 октября, когда на закате дня корабли подходят к Йерским островам, выясняется, что английские суда блокировали французское побережье. Впереди по левому борту на западе вырисовываются паруса семи судов, затем на горизонте появляются новые паруса – еще семь судов.
В Англии конца XVIII века женщины и восьмилетние дети работают в угольных шахтах в ужасающих условиях, по двадцать часов в день. В то же время английские замки и богатые сельские поместья далеко превосходят по своему комфорту замки и поместья континента. Каждого из гостей сэра Гарри Фетерстонхью, владельца поместья Ап-Парк в окрестностях Портсмута, обслуживает отдельный лакей.
10 сентября 1781 года к одиннадцати часам утра в доме тишина и безмолвие, только бесшумно мелькают слуги. Гости на лошадях скачут по полям, охотясь на лисицу. Только Френсис Чарльз Гревиль, второй сын графа Уорика, остался в доме. Он сидит перед камином в одном из салонов и беседует с юной женщиной. Она сидит чуть позади него, как бы опасаясь, что их взгляды скрестятся.
– Эмма, вы ведете безумную жизнь. Так долго продолжаться не может. Вы служите забавой для гостей сэра Гарри. Я не хочу вас оскорбить. И с вами так откровенен потому, что знаю – вы достойны лучшей жизни, чем та, которую вы ведете здесь.
– Но я не выбирала эту жизнь, дорогой Гревиль. У бедных людей нет выбора.
– Как? Даже у столь прекрасных женщин, как вы... Я понимаю вас, и все же... Сколько вам лет? Семнадцать, не правда ли? Вы познакомились с сэром Гарри в Лондоне, в «Храме здоровья»? Это место пользуется ужасной репутацией.
– Но там бывают шикарные господа. Они принимают минеральные ванны и проходят курс магнитотерапии. Директор устраивает публичные лекции.
– А вы, вы танцуете для оживления лекции.
– Я не танцевала, а изображала античные статуи. Меня находят выразительной.
– «Выразительной»?! Это слишком слабый эпитет для вас, Эмма. Почему вы не стали актрисой? Вы же служили у Томаса Линлея, директора театра «Друри Лейн».
– Разве может стать актрисой дочь деревенского кузнеца? Мне было двенадцать лет, когда меня взяли служанкой к Линлею. Затем... Лучше не вспоминать, кем я была в Лондоне. Восемнадцать ужасных месяцев. Но мне не хотелось заживо гнить на мануфактурах, ведь я была красива.
– Ваша мать жила вместе с вами. Она соглашалась на все?
– Конечно, чтобы не умереть от голода. Потом я поступила в «Храм здоровья», где меня заметил Ромни[63], который сделал несколько моих портретов, и сэр Гарри, пригласивший меня сюда.
– С вашей матерью?
– Да, она по-прежнему заботится обо мне.
– Не без выгоды для себя. Почему вы не отправились сегодня на охоту?
– Я немного устала. И знала, что вы тоже на охоту не поедете. Мне нравится ваше общество. Вы не похожи на других гостей, которые заняты лишь обжорством, охотой, пьянством и женщинами. Наверное, я люблю вас, дорогой Гревиль.
– Эмма!
Долгое молчание. Ромни и многие любители искусства считают семнадцатилетнюю Эмили Лайон красивейшей женщиной Европы. У нее классические черты лица, она превосходно сложена и к тому же необычайно выразительна. Ни один мужчина не может устоять перед ее притягательной силой. И эта ожившая богиня красоты заявляет уважаемому сэру Чарльзу Френсису Гревилю, тридцатидвухлетнему коллекционеру и библиофилу, что любит его!
– Выслушайте меня, Эмма. Сегодня вечером я покидаю Ап-Парк. Уверен, вы долго здесь не задержитесь. Я предвижу это. Вот несколько конвертов с моим адресом, сохраните их. Если у вас возникнут трудности, напишите мне, и я помогу вам. Нет, не надо меня благодарить, не покидайте вашего кресла. Я слышу, охотники возвращаются.
Январь 1782 года. Скромный домик в Хауордене около Честера. Эмили Лайон пишет письмо. На шестом месяце беременности ее изгнали из Ап-Парка. Пришлось просить приюта у бабушки по отцовской линии. Ни сэр Гарри, ни кто-либо из его гостей не пожелали признать своим будущего ребенка. Сломанную, ставшую ненужной игрушку, хотя это и красивейшая женщина Европы, выбросили на свалку. Письмо к Гревилю – мольба о помощи!
Через несколько дней приходит ответ. Удивительный ответ. С точки зрения психологии все письма Гревиля удивительны. Редко встретишь такую мелочность в организации своей интимной жизни. Гревиль согласен стать спасителем Эмили, если та по-прежнему любит его и согласна на положение его любовницы. Но он выставляет условия.
Эмили поселится у него, в Паддингтон-Грин, вблизи Лондона. С матерью. Но и Эмили, и ее матери запрещено встречаться с прежними знакомыми. Эмили может видеться только с теми людьми, которых ей представит Чарльз. И ей, и матери придется сменить имена: теперь они будут называться Эмма Харт и миссис Кадогэн. Эмили начнет учиться хорошим манерам и изящным искусствам, например пению.
Но договор вступит в силу только после родов. А до этого ее ожидает в Лондоне уединенная жизнь, которую организует сам Гревиль. Если Эмма примет эти условия, Гревиль берет на себя все остальное. В том числе и ребенка, которого придется отдать на воспитание в чужие руки.
К письму прилагалась некоторая сумма денег на тот случай, если Эмма решится приехать к нему. «Не тратьте эти деньги понапрасну, сохраните их на известный случай. Да благословит вас Бог, дорогая Эмма. Примите поскорее решение и напишите мне».
В камине горит уголь. Через мелкие квадратики окна Эмма смотрит на холодные, застывшие поля. Эмили по-прежнему держит в длинных пальцах письмо от досточтимого Френсиса Чарльза Гревиля. На ее прекрасном лице, ничуть не подурневшем от беременности, написано недоумение.
Через три с половиной года, в июне 1785 года, Гревиль пишет письмо сэру Уильяму Гамильтону, послу Англии в Королевстве обеих Сицилии. Гревиль поддерживает со своим дядюшкой обширную и откровенную переписку, как и положено двум культурным людям, свободным от предрассудков. «Единственное, в чем мы должны идти навстречу людям нашего сословия, это придерживаться рамок благоприличия».
Уильям Гамильтон, вдовец пятидесяти пяти лет, любитель искусств, автор научных брошюр о Везувии, неравнодушен к хорошеньким женщинам. Гревиль относится к многочисленным галантным похождениям дядюшки со снисходительностью, поскольку женитьба посла может лишить его, Гревиля, немалого наследства. Вот что написал племянник дядюшке в письме, датированном июнем 1785 года:
«Эмма стала еще прекраснее, чем в ваш последний приезд в Англию три года назад. Она так красива, что не только Ромни, но и Рейнолдс[64] решил написать ее портрет. Она прелестно поет, и у нее безупречные манеры. Она стала моей гордостью в кругу друзей. Она не покидает меня, и я не сомневаюсь в ее верности, тем более что я знаю, какие предложения она получает. Короче говоря, трудно вообразить себе лучшую подругу».
Может быть, он собирается жениться на Эмме? Ни в коем случае. Прежде всего в определенных слоях общества любовниц в жены не берут. К тому же у Эммы нет ни пенни, а Гревиль едва поддерживает свой престиж с помощью оклада, который ему выплачивает Адмиралтейство. Но подошел возраст – Гревилю тридцать пять лет, – когда джентльмену следует жениться и устроить свою жизнь. «Предположим, что мне встретится леди, у которой тридцать тысяч фунтов...» Начиная с этих слов, все письмо представляет собой памятник циничной ловкости.
Устроение жизни, как его понимает Гревиль, предполагает отказ от Эммы. Просто прогнать ее, даже дав пенсию, человек с чувствительным сердцем не может себе позволить, нужно найти более гуманное решение. Что же делать? «Мне нужно время на размышление. Хочу немного попутешествовать по Англии. Почему бы вам, дорогой дядюшка, не пригласить Эмму в Неаполь на несколько месяцев? Она совершенно очаровательна. Вам даже не обязательно помещать ее у себя, можете поселить ее в каком-нибудь домике, она быстро привыкнет к уединенной жизни. Несмотря на ее прошлое, она ничуть не развращена. У нее есть гордость, она будет ценить ваших друзей, как ценит моих. Вы можете провести этот эксперимент, совершенно ничем не рискуя».
В этой фразе заложен скрытый смысл, поскольку дальше говорится: «Добавлю, что она единственная женщина, которая ничем не оскорбила моих чувств. Вряд ли есть более чистая, нежная и приятная подруга, чем она».
Посол проглотил приманку, как голодная щука. Он отправил приглашение Эмме. Эмма, уверенная, что через несколько месяцев Гревиль приедет за ней, соглашается. 26 апреля 1786 года она прибывает в Неаполь. А через четыре дня пишет письмо своему ненаглядному Гревилю:
«Все ко мне относятся хорошо, сэр Уильям очарователен, но меня обеспокоило то, что он мне сказал сегодня утром. Он сообщил, что вы не собираетесь приезжать за мной в Неаполь. Это ужасно. Лучше я тысячу раз умру от голода вблизи от вас, чем жить в богатстве, не видя вас. Гревиль, милый Гревиль, заберите меня! Никто и никогда не будет вас так любить, как я». Ответа не последовало.
Можно догадаться о последующих событиях. Устав от молчания Гревиля, Эмма уступает домогательствам влюбленного посла. Бывшая Эмма Лайон, аттракцион «Храма здоровья», становится леди Гамильтон. Уильям Гамильтон женится на ней в 1791 году во время путешествия в Англию, разрушив надежды племянника на наследство. В 1793 году, когда муж представляет ее Нельсону, Эмме двадцать восемь лет. Красота ее по-прежнему чарует.
Нельсона пригласили на торжественный обед к Гамильтонам, а затем на ряд официальных приемов. Его собеседники не удивлялись его расспросам о леди Гамильтон – она была украшением двора обеих Сицилии и высшего общества Неаполя. Король Фердинанд IV безуспешно домогался ее любви. Королева Мария-Каролина Габсбургская (сестра Марии-Антуанетты) приглашала на ее концерты по четыреста человек.
Нельсон женился в 1785 году на Фанни Нисбет, молодой вдове врача. Подобно многим морякам, он любил жену и обманывал ее во всех портах мира. В письме из Неаполя он написал ей, что леди Гамильтон – «женщина приятных манер, которая достойно занимает свое высокое положение в обществе». И все. Приятные манеры жены посла состояли из чарующих улыбок и взглядов, которые сокрушали сердца всех мужчин. Эмили обещала писать Нельсону.
20 флореаля VI года (9 мая 1798 года) в Тулон через Французские ворота прибывает кортеж из нескольких карет. В одной из них сидит генерал Бонапарт. В свои двадцать девять лет он успел наголову разбить австрийцев в Италии, угрожает Вене, а теперь решил нанести удар Англии в Египте. По-прежнему худой и желтый, он в то же время выглядит и одет лучше, чем некогда капитан-артиллерист. Кортеж направляется к особняку Марин, где разместится генерал и его супруга. Она собирается отправиться вместе с ним. Но через неделю она отказывается от поездки, ссылаясь на слабое здоровье. На самом деле она рвется в Париж, где ее ждет красавец гусар. Бонапарт отправится без нее. Но она будет присутствовать при отплытии экспедиции.
Когда генерал выходит из коляски, солдаты и моряки отдают честь. Собрались все власти и влиятельные лица Тулона. Бонапарта бурно приветствуют. Он отвечает благожелательно, но односложно, называя всех гражданами. Те, на кого падает его взгляд, не думают ни о его возрасте, ни о его невзрачной фигуре. Офицеры незамедлительно выполняют малейшие его приказы.
Вот уже несколько недель в Тулоне собираются экспедиционный корпус и флот для его транспортировки. Тринадцать линейных кораблей, в том числе один стодвадцатипушечный, два судна и шесть фрегатов, принадлежащих Венеции, восемь французских фрегатов, 62 корвета, тендеры и прочие мелкие суда, более 400 транспортных судов – всего 500 парусников, на борту которых – 38000 пехотинцев и 10000 моряков. Стоящий на рейде флот выглядит внушительно.
Никто не знает, к каким берегам он поплывет. По прибытии в Тулон Бонапарт воодушевляет войска, но не сообщает места назначения.
– Я поведу вас в страну, где ваши подвиги затмят все, что вы сделали до сих пор!
Судя по его словам, кампания будет столь же успешной, как и итальянская.
– Обещаю, что каждый солдат, вернувшийся из этой экспедиции, сможет купить шесть арпанов[65] земли!
В ответ раздаются радостные возгласы. Но даже в штабе мало кто знает о цели похода. Предполагают, что речь идет о Сицилии или Неаполе. Присутствие великой армады на рейде развязывает языки. Полиция ищет английских шпионов. Чтобы обмануть Нельсона, бороздящего Средиземное море, распускаются слухи о подготовке нападения на Англию. Ни одно судно не может покинуть Тулон в течение двух дней после отплытия эскадры – нужно помешать английским шпионам добраться до Нельсона!
Отплытие состоялось 19 мая 1798 года (30 флореаля VI года). У арсенала стоит парадная шлюпка, которая должна доставить главнокомандующего на борт «Орьяна» («Восток»). Бонапарт выходит из кареты. Еще раз окидывает взглядом рейд, на секунду его взгляд останавливается на высотах Балатье, откуда пять лет назад его пушки обстреливали порт и город. Цепь солдат сдерживает приветствующую его толпу.
Неподалеку от города, на мысе Манег, около Большой башни, вокруг гражданки Бонапарт стоит небольшая группа офицеров, чиновников и дам. Бриз развевает легкий шарф на голове Жозефины. Эскадра готова к отплытию. Поднимаются громадные паруса. Фрегаты и корветы авангарда покидают рейд. Отплытие – торжественный и волнующий момент, приятный глазу и сердцу. Тяжелые суда с войсками на борту одно за другим проходят перед фортом Эгийетт, пропуская вперед военные корабли. Жозефине кажется, что перед ней проплывают все парусники мира.
– Гражданка Бонапарт, – говорит один из офицеров, – вот «Орьян». Генерал, несомненно, стоит на мостике.
Но прекрасные глаза Жозефины видят только чьи-то силуэты. Смотрит ли в ее сторону Бонапарт? Конечно, хотя она и не узнала его. Он послал ей прощальный привет: «Орьян» приспускает флаг – трехцветная эмблема медленно спустилась и снова поднялась. Свидетели говорят, что на глаза Жозефины навернулись слезы. Не просто устроено человеческое сердце!
Весной в Средиземном море бывают временами сильные ветры. Главнокомандующий укрылся в каюте, поскольку страдал от морской болезни. От нее страдали все соратники Бонапарта – ученые и высокопоставленные военные, солдаты, размещенные на нижних палубах и в трюмах, и даже лошади.
Через несколько дней море успокоилось, и жизнь на «Орьяне» вошла в обычное русло. Лучшее развлечение в плавании – азартные игры. Офицеры штаба играли по крупной, а когда несколько счастливчиков обобрали своих друзей, все набросились на книги^ Бонапарт выходил из каюты, прогуливался по палубе, спускался в кают-компанию, интересовался, что читают его подчиненные:
– Романы? Чтиво для горничных! Читайте историю!
Иногда корветы-разведчики захватывали нейтральное судно, и капитана приводили к Бонапарту для допроса. Когда отплыли из порта, какие корабли встретили, куда направлялись, видели ли английскую эскадру? Разумеется, английские шпионы наблюдали за армадой на тулонском рейде, присутствовали при ее выходе в море. Произойдет ли столкновение с англичанами, или встречи удастся избежать?
Каждый вечер главнокомандующий приглашал к столу ученых экспедиции и военачальников. Он предлагал ту или иную тему для дебатов, заставляя каждого отвечать на вопросы. Наполеона интересовало все. Эти вечера, которые он называл своим Институтом (скромное подобие Института Франции[66]), пришлись по вкусу не всем его гостям. Так, Жюно однажды заснул и, к его великому удовольствию, был отослан в каюту. 9 июня после трехнедельного морского перехода на горизонте возник остров Мальта.
Как только Бонапарт прибыл в Тулон, Горацио Нельсона, героя битвы с испанцами у мыса Сан-Винсенти, увенчанного славой калеку (он лишился руки при высадке в Санта-Крус на Тенерифе), назначают командующим «отдельной эскадрой» в Средиземном море с заданием любой ценой перехватить французский флот. Попав в бурю, в которой его «Вангард» потерял фок-мачту и две стеньги, он подошел к Тулону слишком поздно. К тому же он разминулся с быстрыми английскими фрегатами-разведчиками. Кроме шедшего под его флагом «Вангарда» в его эскадру входили один пятидесятипушечный и тринадцать семидесятичетырехпушечных кораблей. Британский консул в Ливорно, получивший донесения своих шпионов, сообщил ему сведения о составе французской армады.
– Как вы думаете, куда она движется? – осведомился Нельсон.
– Сицилия, Мальта или Египет. Адмиралтейство не верит, что она направляется в Египет.
– А я уверен в этом.
Вперед! Мальта лежит на пути в Египет. 20 июня, когда английская эскадра подошла к острову, к ней устремились две парусные лодки с возбужденными людьми. Нельсон приказал лечь в дрейф и спустить трап.
Через минуту он знал все. Французская эскадра прибыла на Мальту 9 июня и произвела высадку 15000 солдат. Здешний гарнизон состоял из 332 рыцарей Мальтийского ордена, из которых 200 были французами. После некоторых колебаний Великий магистр Фердинанд Хомпеш отдал приказ о капитуляции.
– Буонапарте занял дворец Паризио. Он изгнал большинство рыцарей и присоединил остров к французским владениям, введя новую конституцию. На острове оставлен гарнизон из 4000 человек.
– А французский флот?
– Двинулся дальше. Вчера.
С минуту Нельсон смотрит своим единственным глазом (второй глаз он потерял при осаде Кальви, когда ему в голову угодил осколок ядра) на серый скалистый остров, лежащий на лиловой глади моря. С такого расстояния стены и форты не видны, но адмирал знает укрепления Валлетты, которые постоянно совершенствовались в течение двух последних веков и являются одним из лучших фортификационных сооружений в мире. Сейчас там разместился четырехтысячный французский гарнизон. Главная задача Нельсона – перехватить вражескую эскадру.
– В путь!
Еще неделя в море. 28 июня над низким берегом вырисовываются белые строения Александрии. В порту стоит несколько фелюк. И ни одного судна на рейде.
Нельсон в гневе топает ногой по палубе.
– Неужели я обогнал Бонапарта, не заметив его?
Он действительно обогнал французскую эскадру в ночь с 22 на 23 июня, но это выяснится позже.
– Не стоит терять время. Французский экспедиционный корпус, отплывший с Мальты, находится между Мальтой и Александрией. Разворот на 180 градусов!
Приказ выполнен. Но курс на Мальту взять нельзя из-за встречного ветра. Эскадра вынуждена лавировать. Вначале правым галсом в направлении Малой Азии. Средиземное море отступилось от Нельсона, как и в ночь с 22 на 23 июня. Французская армада получила невероятное преимущество. Ей удалось пройти к Египту. Ее упустили дважды!
Нельсон этого, разумеется, еще не знает, он прочесывает море. И делает это с завидным англосаксонским упрямством. Галс налево, галс направо. Нельсон добирается до Мальты, а затем до Сиракуз в Сицилии. Ничего!
Наступило 20 июля.
– Сегодня я знаю о положении противника не больше, чем двадцать семь дней назад.
Есть от чего прийти в бешенство. Он потерял связь с быстрыми разведывательными фрегатами («Моя эскадра словно ослепла») и наудачу идет из Сицилии в направлении Малой Азии. Его гордости нанесен ощутимый удар. Он еще больше худеет. Наконец, 28 июля в море у берегов Греции к югу от Морей (Рион) его авангард перехватывает небольшое французское суденышко и сигнализирует флагом:
– Бонапарт высадился в Александрии 2 июля.
Нельсон бросается вперед.
«Гром тысячи пушек разрывает воздух. Вокруг свистят осколки металла, борта кораблей с треском ломаются от ударов ядер, слышатся вопли искалеченных матросов и крики «ура» победителей при виде пламени, лижущего борта вражеских судов под непрерывный шорох волн». Для простого солдата все битвы – и сухопутные, и морские – одинаковы. Только главнокомандующий, особенно если он владеет инициативой, видит ход операции. «Война – искусство простое и требует лишь действий», – писал Наполеон. Задолго до того, как Бонапарт сформулировал эту мысль, Нельсон доказал ее на деле под Абукиром.
Перед походом на Каир Бонапарт посоветовал адмиралу Брюэсу не оставлять флот в открытом море перед Александрией ввиду возможного нападения англичан. Брюэс не решился войти в порт Александрии из-за узких и мелких проходов, а поставил суда на якорь на соседнем рейде, в бухте Абукир, под защитой скал, на глубоком месте, с тем чтобы вести оборону лишь со стороны открытого моря.
Удача Нельсона в сражении при Абукире (1-2 августа) – а в бою она всегда на стороне таланта, мужества, подготовки – состояла в том, что один из офицеров – капитан Фоули, командир «Голиафа», заметил ошибку в построении французского флота. Суда встали на якорь так, что между ними и берегом остался проход. Фоули направил туда свое судно, за ним последовали и другие, и французы оказались меж двух огней, чего Брюэс никак не ожидал.
Часть французских экипажей находилась в это время на берегу, и вообще французы уступали англичанам в доблести и выучке, да и пушки англичан били точнее. «Маневр англичан, – написано в отчете лейтенанта Лашдеседа из штаба Брюэса, – состоял в том, что несколько английских судов нападало на наше судно, они расправлялись с ним, а затем переходили к следующему в линии. Наши корабли, стоявшие на нескольких якорях, не могли развернуться, пока враг уничтожал соседа. Они беспомощно ждали своей очереди». Заметим, что морская тактика Нельсона точно соответствовала тактике Наполеона на суше. Несмотря на множество проявлений героизма (так, капитану «Тониана» Дюпети-Туару оторвало ядром обе ноги; он велел посадить себя в бочку с отрубями и командовал судном, пока не истек кровью), разгром оказался полным, и Бонапарт практически лишился флота.
Наполеоновская эпопея имеет и светлые, и темные стороны. Египетский поход с его грабежами, намеренным избиением пленных в Яффе не относится к числу славных дел; его омрачило и почти тайное бегство Бонапарта из Египта, где он оставил французскую армию на Клебера. Он даже не решился встретиться с Клебером и передал ему свои полномочия в письме.
На обратном пути французской эскадре пришлось просачиваться сквозь сеть крейсирующих английских судов. Флотилия, отплывшая во Францию, состояла из двух фрегатов венецианской постройки («Мюриона» и «Каррера») и двух шебек («Фортуны» и «Реванша») с запасом воды на три месяца и провизии на четыре месяца для четырехсот пассажиров.
Никто не знал, чем кончится этот переход, и следовало ждать худшего. Бонапарт со своим секретарем Бурьеном, а также с Бертье, Бертолле и Евгением Богарне отправился на «Мюрионе»; «Каррер» забрал Мюрата, Мармона, Персеваля де Гранмезона; на каждом фрегате имелся отряд охраны. Флотилия вышла в море 24 августа 1799 года.
Первая часть путешествия, от Александрии до Аяччо, длилась тридцать семь дней. Море было гладким, и морская болезнь никого не мучила. Бриз дул чаще всего навстречу. Флотилия буквально ползла вдоль африканского побережья, держась как можно ближе к берегу, чтобы избежать патрульных английских фрегатов. Месяц пути от Александрии до мыса Бон – в среднем 4,2 километра в час.
День тянется бесконечно. Чтобы хоть как-то убить время, пассажиры подолгу сидят за обеденным столом, и это раздражает Бонапарта. Долгая сиеста, чтение книг, потом генерал донимает бесконечными вопросами двух ученых – Монжу и Бертолле. Ночью плывут с погашенными огнями, любой проблеск света пугает. Однажды утром наконец показывается Тунис и развалины Карфагена. Бонапарт вспоминает о Ганнибале. Быстрые фелюки скользят по синей воде. Может быть, пираты? Но напасть на фрегаты они не осмеливаются. Африка остается позади. Курс на север! Будто по сигналу, бриз свежеет и дует в нужном направлении, флотилия словно летит по пустынному морю. Сардиния. 29 сентября – пролив Бонифача; 1 октября – Корсика, Аяччо.
Бонапарт провел там неделю, отчасти из-за того, что стих ветер, отчасти потому, что с радостью вернулся в родной дом и встретился со своей кормилицей. Но вести, которые доходят до него, тревожны: Франция в руках врата, завоеванные ею земли отобраны. Эти несколько дней на Корсике Бонапарт живет в каком-то отупении, он не в состоянии строить проекты на будущее, его преследует одна мысль: Жозефина постыдно обманула его, сделала всеобщим посмешищем, и с ней надо развестись!
7 октября. Снова благоприятный ветер наполняет паруса кораблей. Крохотная флотилия отплывает к вечеру. Сто тридцать морских миль (240 километров) отделяют Аяччо от залива Фрежюс. Бонапарту и его окружению путешествие кажется очень долгим, но не по причине жестокой качки, а из-за тревоги за свою судьбу. 8 октября, когда на закате дня корабли подходят к Йерским островам, выясняется, что английские суда блокировали французское побережье. Впереди по левому борту на западе вырисовываются паруса семи судов, затем на горизонте появляются новые паруса – еще семь судов.