Страница:
Всякая познавательная характеристика бывает лишь частична и приблизительна, ибо всякий реальный комплекс, к которому она относится, бесконечно сложен для познания своей конкретности. Частичны и приблизительны всегда поэтому и математические выражения величин комплексов. Если бы они были абсолютно точны, то никогда не получилось бы самой идеи количественного равенства. Мы принимаем расстояние между центрами Земли и Луны в 385 000 км; оно обозначается шестью цифрами. При этом фактически не только доли километра, но и целые километры и десятки километров в счет не идут: они «в пределах возможных ошибок вычисления». Если бы расстояние было определено с точностью до микронов, оно обозначалось бы пятнадцатью цифрами; при абсолютной точности потребовалось бы бесконечное число цифр. Число жителей города может, по-видимому, быть установлено вполне точно; однако это лишь потому, что мы произвольно принимаем за одинаковые единицы для нашего счета комплексы, заведомо не только разнородные, но даже несоизмеримые: личность взрослого человека, безличное существо новорожденного младенца, разложившуюся личность впавшего в детство старика, гениального мыслителя, идиота, атлета, карлика и т. д. Измерение и счет порождены практически-организационными задачами и не имели бы смысла, если бы не были только приблизительными: каждая величина развертывалась бы в бесконечное выражение и оставалась бы индивидуальной, а потому не могла бы служить орудием установления связей — познавательных или практических. Степень приблизительности или точности количественных определений всегда и зависит от конкретных задач, для которых они предпринимаются.
Так, экономисту, имеющему в виду выяснить размеры производительных сил страны, достаточно знать число жителей большого города в круглых тысячах, пренебрегая даже сотнями; для воинского присутствия, имеющего в виду производить ежегодный набор солдат, требуется учитывать каждую человеческую единицу. Расстояние от Земли до Луны для большинства задач, которые приходится разрешать астрономии, достаточно знать до каких-нибудь сотен километров; но для вопроса, например, об истории взаимоотношений между нашей планетой и ее спутником желательна несравненно большая точность, которая даже еще не достигнута.
Разумеется, и во взятом нами примере равенство чисел — результат их приблизительности: мы ограничились тысячами, пренебрегая уже сотнями; две математические характеристики имеют связку «385 тысяч», и только. Предположим, что оба комплекса подверглись изменяющим воздействиям: в город прислали несколько новых чиновников, скажем, с их семьями — 50 человек; Луна под влиянием относительной близости какой-нибудь планеты отдалилась от Земли на 100 км. К прежним равным счетным величинам прибавлены неравные. Но мы считаем тысячами, и наша «связка» (или равенство) двух величин образована из тысяч. Очевидно, хотя оба комплекса объективно изменены, и притом математически различно, но на эту связку численно-познавательного характера изменение не простирается: «равенство» остается. Это случай, выражаемый важнейшим положением анализа бесконечно малых: если к двум равным величинам прибавить неравные, но бесконечно малые по отношению к ним, то равенство не нарушится. Бесконечно малые — это те изменения, которые, будучи взяты в отдельности, не могут повлиять на численное выражение в пределах практически принятой нами или практически доступной нам точности. Но это действительные изменения, и вполне понятно, что простым их накоплением получаются изменения «конечные», способные нарушить равенство.
Другими словами, эта математическая схема является частным случаем чрезвычайно простой и очевидной схемы, относящейся к ингрессии вообще: если два ингрессивно-связан-ных комплекса подвергаются изменяющим воздействиям, недостаточным для того, чтобы в практически уловимой мере изменить их связку, то ингрессия остается в прежнем виде; но, прибавляясь одни к другим, такие воздействия при достаточном их накоплении способны преобразовать или разрушить связку, а с ней и всю данную систему.
Исчезает также кажущееся противоречие между аксиомой элементарной математики о нарушении равенства прибавлением неравных величин и указанным положением анализа о сохранении равенства в определенном случае прибавления неравных. То и другое вытекает из основных условий ингрес-сивной связи: если в двух комплексах те их части, совпадением которых образуется ингрессия, изменяются неодинаково, то связь преобразуется или нарушается; если воздействия, хотя и неодинаковые для обоих комплексов, недостаточны, чтобы изменить связку, то ингрессия остается в прежнем виде.
На численных равенствах мы видим, что возможна познавательная ингрессия понятий и там, где между реальными комплексами такой связи нет, где даже установить ее немыслимо: два комплекса бывают в каком-либо отношении «равны», несмотря на полную отдельность существования, а иногда и на полную качественную разнородность. Это общая черта познания: мы, например, знаем, что перчатка «подходит» к руке или гайка к винту, хотя перчатка не надета в данный момент на руку, а гайка на винт; мы принимаем, что звезда Антарес «такого же цвета», как догорающие угли в камине, хотя расстояние и различия этих объектов превосходят всякое воображение. Дело в том, что познание по существу своему есть всеорганизующая функция.
§ 9. Социальная и мировая ингрессия
В. Механизм регулирующий
§ 1. Консервативный подбор
Так, экономисту, имеющему в виду выяснить размеры производительных сил страны, достаточно знать число жителей большого города в круглых тысячах, пренебрегая даже сотнями; для воинского присутствия, имеющего в виду производить ежегодный набор солдат, требуется учитывать каждую человеческую единицу. Расстояние от Земли до Луны для большинства задач, которые приходится разрешать астрономии, достаточно знать до каких-нибудь сотен километров; но для вопроса, например, об истории взаимоотношений между нашей планетой и ее спутником желательна несравненно большая точность, которая даже еще не достигнута.
Разумеется, и во взятом нами примере равенство чисел — результат их приблизительности: мы ограничились тысячами, пренебрегая уже сотнями; две математические характеристики имеют связку «385 тысяч», и только. Предположим, что оба комплекса подверглись изменяющим воздействиям: в город прислали несколько новых чиновников, скажем, с их семьями — 50 человек; Луна под влиянием относительной близости какой-нибудь планеты отдалилась от Земли на 100 км. К прежним равным счетным величинам прибавлены неравные. Но мы считаем тысячами, и наша «связка» (или равенство) двух величин образована из тысяч. Очевидно, хотя оба комплекса объективно изменены, и притом математически различно, но на эту связку численно-познавательного характера изменение не простирается: «равенство» остается. Это случай, выражаемый важнейшим положением анализа бесконечно малых: если к двум равным величинам прибавить неравные, но бесконечно малые по отношению к ним, то равенство не нарушится. Бесконечно малые — это те изменения, которые, будучи взяты в отдельности, не могут повлиять на численное выражение в пределах практически принятой нами или практически доступной нам точности. Но это действительные изменения, и вполне понятно, что простым их накоплением получаются изменения «конечные», способные нарушить равенство.
Другими словами, эта математическая схема является частным случаем чрезвычайно простой и очевидной схемы, относящейся к ингрессии вообще: если два ингрессивно-связан-ных комплекса подвергаются изменяющим воздействиям, недостаточным для того, чтобы в практически уловимой мере изменить их связку, то ингрессия остается в прежнем виде; но, прибавляясь одни к другим, такие воздействия при достаточном их накоплении способны преобразовать или разрушить связку, а с ней и всю данную систему.
Исчезает также кажущееся противоречие между аксиомой элементарной математики о нарушении равенства прибавлением неравных величин и указанным положением анализа о сохранении равенства в определенном случае прибавления неравных. То и другое вытекает из основных условий ингрес-сивной связи: если в двух комплексах те их части, совпадением которых образуется ингрессия, изменяются неодинаково, то связь преобразуется или нарушается; если воздействия, хотя и неодинаковые для обоих комплексов, недостаточны, чтобы изменить связку, то ингрессия остается в прежнем виде.
На численных равенствах мы видим, что возможна познавательная ингрессия понятий и там, где между реальными комплексами такой связи нет, где даже установить ее немыслимо: два комплекса бывают в каком-либо отношении «равны», несмотря на полную отдельность существования, а иногда и на полную качественную разнородность. Это общая черта познания: мы, например, знаем, что перчатка «подходит» к руке или гайка к винту, хотя перчатка не надета в данный момент на руку, а гайка на винт; мы принимаем, что звезда Антарес «такого же цвета», как догорающие угли в камине, хотя расстояние и различия этих объектов превосходят всякое воображение. Дело в том, что познание по существу своему есть всеорганизующая функция.
§ 9. Социальная и мировая ингрессия
Единство социальной организации слагается из бесчисленных и разнообразных связей между членами общества; среди этих связей основными и преобладающими являются отношения ингрессии. Исследуем в общей форме их содержание и происхождение.
В нашем обычном представлении о социальной связи людей ее первую предпосылку составляет их взаимное понимание. Без него общество немыслимо; и степень этого понимания мы привыкли — сознательно или бессознательно — делать мерой самой социальной связи. Мы знаем, что между членами общества существуют разные отношения родства, дружбы, общих интересов и проч.; но за подобными связями мы признаем лишь частный, а не общесоциальный характер. Например, наблюдая двух людей, заведомо для нас тесно объединенных какими-либо интересами, мы иногда можем прийти к выводу, что «это люди не одного общества». Этим мы хотим сказать, что они не созданы для полного взаимного понимания. Допустим, один из них аристократ, а другой — финансист; они оказывают друг другу помощь и поддержку в разных делах, может быть, даже питают взаимную дружбу и симпатию; но они «не одного общества»; а между тем этот финансист и другой, его ожесточенный конкурент и враг, — люди «одного общества», потому что в самом деле, способны полнее и точнее понять друг друга.
В чем же сущность этого взаимного понимания? В общем языке и той сумме понятий, которая им выражается, в том, что называют общей «культурой», или, точнее, идеологией. Так, если вернуться к тому же примеру, относительная социальная разнородность аристократа и банкира заключается в совокупности несходных идеологических элементов, привитых им воспитанием и жизнью в их обычной среде: различны их понятия, резюмирующие для каждого опыт того «общества», или, точнее, социального слоя, к которому он принадлежит; и хотя они говорят на одном языке, но неодинакова и их речь, по крайней мере многие оттенки, понятные и привычные одному, недоступны другому, и наоборот. Современное общество состоит из классов и социальных групп, во многом резко враждебных друг другу; но поскольку они говорят одним языком, поскольку у них есть общие для всех них понятия, постольку это классы и группы одного общества.
Итак, с той обыденной точки зрения, которую мы сейчас изложили, связкой в социальной ингрессии служит общность идеологических элементов. Но остановиться на этой точке зрения, ограничиться ею для нас невозможно: она привела бы нас к совершенно ложному представлению о генезисе социальной системы. Мы не можем допустить, чтобы общество произошло вследствие образования у отдельных личностей общих идеологических элементов, потому что сама идеология не могла возникнуть иначе, как в обществе, т. е. на почве социальной связи, очевидно, иной, чем она, и более глубокой.
Основная и первичная форма идеологии — это речь; все другие производны от нее, ибо они сводятся к мышлению или имеют его своей предпосылкой; а для современной науки «мышление есть речь минус звук». Поэтому начало идеологии лежит в происхождении речи; его же согласно гениальной теории Людвига Нуаре следует искать в сфере коллективного труда людей.
Совместная борьба за жизнь сплотила людей в стадные родовые группы раньше, чем их единение приобрело идеологические формы. Зародышем этих форм явились трудовые крики — непроизвольные звуки, сопровождающие трудовое усилие, результат неизбежной иррадиации нервного возбуждения в центрах мозга. Такие крики служили естественным и для всех членов общины понятным выражением или обозначением тех трудовых актов, с которыми были непосредственно связаны, составляя их физиологически-нераздельную часть.
Их понятность для всей группы вытекала из коллективного характера самого труда: работая вместе с другими, каждый прямо и воспринимал связь звуков с действиями. Эти крики были «первичными корнями», началом речи, а затем и мышления, и всей идеологии {21} . Ингрессия общих идеологических элементов развилась, как видим, из ингрессии труда: общих усилий, направленных к общей цели. Трудовая ингрессия и представляет действительную основу социальной связи, как бы ни была она усложнена и замаскирована дальнейшей эволюцией общества. Сущность дела не изменилась и теперь; взаимное понимание или общность идеологических элементов есть не что иное, как постоянная возможность координации усилий различных людей для общих целей. В координации усилий лежат объективный жизненный смысл и назначение всей и всякой идеологии; но он не сознается благодаря тому, что сотрудничество для общества в целом не организовано планомерно и переплелось с внутрисоциальной борьбой: конкуренцией рынка, антагонизмом классов.
Трудовая ингрессия, все равно, сознаваемая или не сознаваемая, в свою очередь предполагает общность среды, против которой направлены усилия людей: труд организационно един, поскольку он направлен против одной и той же совокупности враждебных сил и сопротивлений. Без этого условия не могло бы возникнуть также идеологической связи: только вследствие общности поля зрения каждый член первобытной общины воспринимал определенные трудовые крики как неразрывно соединенные у всех сообщинников с определенными действиями.
Единство поля зрения представляет, конечно, наиболее элементарное и только частичное выражение общности среды; реально средой коллективного труда является все то, что называют «внешней природой»: вся сумма активностей, которые он встречает, которые так или иначе ему доступны, которые преобразуются усилием человека или «воспринимаются» сопротивлением его органов.
Но следует ли считать «общую среду» ингрессивной связкой между людьми? Поскольку дело идет о социальной организации людей, постольку среда есть именно то, что этой организации противопоставляется, что лежит вне ее, что, следовательно, связкой социальной ингрессии быть не может; и слово «общая» тут не должно вводить в недоразумение.
Однако универсальная тенденция труда в техническом процессе заключается в том, что вокруг организации людей и в соответствии с ее потребностями он создает организацию вещей — организует природу для человека. Вырабатываются организационные связи между людьми и комплексами среды, с одной стороны, и между различными комплексами среды — с другой, например отношение между человеком и орудием, отношение между разными частями сложного орудия, как машина. Во всякой организации вещей ингрессия — также основная, первичная форма связи.
Область практической организации вещей всегда ограничена, но возрастает с расширением и развитием техники. Производной от нее является познавательная организация, но не самих вещей, а их символов — понятий. Она служит орудием организации практической, а в то же время не сталкивается непосредственно со всеми дезорганизующими активностями, со всеми сопротивлениями, с какими имеет дело эта последняя. Символы, организуемые познанием, или понятия, сами принадлежат к социальной природе как идеологические элементы. Поэтому, оперируя с ними, познание может развивать свою организационную функцию несравненно шире, чем это технически удается труду с реальными вещами; и мы уже видели, что многое, не организованное практически, может быть организовано познавательно, т. е. в символах: где нет ингрессии вещей, возможна ингрессия понятий о них. Здесь ингрессия становится универсальной, всеобъемлющей.
Мировая ингрессия в современной науке выражается как принцип непрерывности. Он определяется различно; тектологическая же его формулировка проста и очевидна:
Между всякими двумя комплексами вселенной, при достаточном исследовании устанавливаются промежуточные звенья, вводящие их в одну цепь ингрессии.
Другие формулировки могут быть сведены к этой. Например, определение А. Пуанкаре таково: непрерывность — это ряд, в котором между двумя уже различными звеньями всегда имеется третье, неотличимое ни от того, ни от другого (или математически: А=В, В=С, О А). Ясно, что это схема ингрессии, причем неотличимое промежуточное звено есть связка, сливающаяся с обоими крайними и соединяющая их.
Применения универсальной ингрессии бесчисленны. Принцип непрерывности господствует во всей пространственной и временной группировке элементов мирового процесса. Тот же самый принцип овладел и причинной связью в ее современном понимании — энергетическом, соединяющем в непрерывный ряд все активности вселенной. В биологии он породил эво-люционно-генетические теории, как и в космологии, и в социальных науках. Все познание продолжает проникаться им полнее и глубже.
Конъюгация, ингрессия, связка, дезингрессия, граница, кризисы С и кризисы D — все это основные понятия для формирующего тектологического механизма; они послужат нам для исследования различнейших случаев образования организационных форм, комплексов, систем. Но затем выступает вопрос о судьбах возникающих формирований — об их сохранении, закреплении, распространении или их упадке, гибели. Это вопрос о регулирующем тектологическом механизме.
В нашем обычном представлении о социальной связи людей ее первую предпосылку составляет их взаимное понимание. Без него общество немыслимо; и степень этого понимания мы привыкли — сознательно или бессознательно — делать мерой самой социальной связи. Мы знаем, что между членами общества существуют разные отношения родства, дружбы, общих интересов и проч.; но за подобными связями мы признаем лишь частный, а не общесоциальный характер. Например, наблюдая двух людей, заведомо для нас тесно объединенных какими-либо интересами, мы иногда можем прийти к выводу, что «это люди не одного общества». Этим мы хотим сказать, что они не созданы для полного взаимного понимания. Допустим, один из них аристократ, а другой — финансист; они оказывают друг другу помощь и поддержку в разных делах, может быть, даже питают взаимную дружбу и симпатию; но они «не одного общества»; а между тем этот финансист и другой, его ожесточенный конкурент и враг, — люди «одного общества», потому что в самом деле, способны полнее и точнее понять друг друга.
В чем же сущность этого взаимного понимания? В общем языке и той сумме понятий, которая им выражается, в том, что называют общей «культурой», или, точнее, идеологией. Так, если вернуться к тому же примеру, относительная социальная разнородность аристократа и банкира заключается в совокупности несходных идеологических элементов, привитых им воспитанием и жизнью в их обычной среде: различны их понятия, резюмирующие для каждого опыт того «общества», или, точнее, социального слоя, к которому он принадлежит; и хотя они говорят на одном языке, но неодинакова и их речь, по крайней мере многие оттенки, понятные и привычные одному, недоступны другому, и наоборот. Современное общество состоит из классов и социальных групп, во многом резко враждебных друг другу; но поскольку они говорят одним языком, поскольку у них есть общие для всех них понятия, постольку это классы и группы одного общества.
Итак, с той обыденной точки зрения, которую мы сейчас изложили, связкой в социальной ингрессии служит общность идеологических элементов. Но остановиться на этой точке зрения, ограничиться ею для нас невозможно: она привела бы нас к совершенно ложному представлению о генезисе социальной системы. Мы не можем допустить, чтобы общество произошло вследствие образования у отдельных личностей общих идеологических элементов, потому что сама идеология не могла возникнуть иначе, как в обществе, т. е. на почве социальной связи, очевидно, иной, чем она, и более глубокой.
Основная и первичная форма идеологии — это речь; все другие производны от нее, ибо они сводятся к мышлению или имеют его своей предпосылкой; а для современной науки «мышление есть речь минус звук». Поэтому начало идеологии лежит в происхождении речи; его же согласно гениальной теории Людвига Нуаре следует искать в сфере коллективного труда людей.
Совместная борьба за жизнь сплотила людей в стадные родовые группы раньше, чем их единение приобрело идеологические формы. Зародышем этих форм явились трудовые крики — непроизвольные звуки, сопровождающие трудовое усилие, результат неизбежной иррадиации нервного возбуждения в центрах мозга. Такие крики служили естественным и для всех членов общины понятным выражением или обозначением тех трудовых актов, с которыми были непосредственно связаны, составляя их физиологически-нераздельную часть.
Их понятность для всей группы вытекала из коллективного характера самого труда: работая вместе с другими, каждый прямо и воспринимал связь звуков с действиями. Эти крики были «первичными корнями», началом речи, а затем и мышления, и всей идеологии {21} . Ингрессия общих идеологических элементов развилась, как видим, из ингрессии труда: общих усилий, направленных к общей цели. Трудовая ингрессия и представляет действительную основу социальной связи, как бы ни была она усложнена и замаскирована дальнейшей эволюцией общества. Сущность дела не изменилась и теперь; взаимное понимание или общность идеологических элементов есть не что иное, как постоянная возможность координации усилий различных людей для общих целей. В координации усилий лежат объективный жизненный смысл и назначение всей и всякой идеологии; но он не сознается благодаря тому, что сотрудничество для общества в целом не организовано планомерно и переплелось с внутрисоциальной борьбой: конкуренцией рынка, антагонизмом классов.
Трудовая ингрессия, все равно, сознаваемая или не сознаваемая, в свою очередь предполагает общность среды, против которой направлены усилия людей: труд организационно един, поскольку он направлен против одной и той же совокупности враждебных сил и сопротивлений. Без этого условия не могло бы возникнуть также идеологической связи: только вследствие общности поля зрения каждый член первобытной общины воспринимал определенные трудовые крики как неразрывно соединенные у всех сообщинников с определенными действиями.
Единство поля зрения представляет, конечно, наиболее элементарное и только частичное выражение общности среды; реально средой коллективного труда является все то, что называют «внешней природой»: вся сумма активностей, которые он встречает, которые так или иначе ему доступны, которые преобразуются усилием человека или «воспринимаются» сопротивлением его органов.
Но следует ли считать «общую среду» ингрессивной связкой между людьми? Поскольку дело идет о социальной организации людей, постольку среда есть именно то, что этой организации противопоставляется, что лежит вне ее, что, следовательно, связкой социальной ингрессии быть не может; и слово «общая» тут не должно вводить в недоразумение.
Однако универсальная тенденция труда в техническом процессе заключается в том, что вокруг организации людей и в соответствии с ее потребностями он создает организацию вещей — организует природу для человека. Вырабатываются организационные связи между людьми и комплексами среды, с одной стороны, и между различными комплексами среды — с другой, например отношение между человеком и орудием, отношение между разными частями сложного орудия, как машина. Во всякой организации вещей ингрессия — также основная, первичная форма связи.
Область практической организации вещей всегда ограничена, но возрастает с расширением и развитием техники. Производной от нее является познавательная организация, но не самих вещей, а их символов — понятий. Она служит орудием организации практической, а в то же время не сталкивается непосредственно со всеми дезорганизующими активностями, со всеми сопротивлениями, с какими имеет дело эта последняя. Символы, организуемые познанием, или понятия, сами принадлежат к социальной природе как идеологические элементы. Поэтому, оперируя с ними, познание может развивать свою организационную функцию несравненно шире, чем это технически удается труду с реальными вещами; и мы уже видели, что многое, не организованное практически, может быть организовано познавательно, т. е. в символах: где нет ингрессии вещей, возможна ингрессия понятий о них. Здесь ингрессия становится универсальной, всеобъемлющей.
Мировая ингрессия в современной науке выражается как принцип непрерывности. Он определяется различно; тектологическая же его формулировка проста и очевидна:
Между всякими двумя комплексами вселенной, при достаточном исследовании устанавливаются промежуточные звенья, вводящие их в одну цепь ингрессии.
Другие формулировки могут быть сведены к этой. Например, определение А. Пуанкаре таково: непрерывность — это ряд, в котором между двумя уже различными звеньями всегда имеется третье, неотличимое ни от того, ни от другого (или математически: А=В, В=С, О А). Ясно, что это схема ингрессии, причем неотличимое промежуточное звено есть связка, сливающаяся с обоими крайними и соединяющая их.
Применения универсальной ингрессии бесчисленны. Принцип непрерывности господствует во всей пространственной и временной группировке элементов мирового процесса. Тот же самый принцип овладел и причинной связью в ее современном понимании — энергетическом, соединяющем в непрерывный ряд все активности вселенной. В биологии он породил эво-люционно-генетические теории, как и в космологии, и в социальных науках. Все познание продолжает проникаться им полнее и глубже.
Конъюгация, ингрессия, связка, дезингрессия, граница, кризисы С и кризисы D — все это основные понятия для формирующего тектологического механизма; они послужат нам для исследования различнейших случаев образования организационных форм, комплексов, систем. Но затем выступает вопрос о судьбах возникающих формирований — об их сохранении, закреплении, распространении или их упадке, гибели. Это вопрос о регулирующем тектологическом механизме.
В. Механизм регулирующий
§ 1. Консервативный подбор
Все что возникает, имеет свою судьбу. Ее первое, простейшее выражение сводится к дилемме: сохранение или уничтожение. То и другое совершается закономерно, так что нередко удается даже предвидеть судьбу форм. Закономерное сохранение или уничтожение — это есть первая схема универсального регулирующего механизма. Обозначать его всего лучше тем именем, которое он давно получил в биологии, — «отбор» или «подбор». Определение же «естественный» мы отбросим, так как для тектологии различие «естественных» и «искусственных» процессов не является принципиальным.
Понятие подбора, проложившее себе дорогу раньше всего в биологии, тем не менее, как мы сказали, универсально: организационная наука должна применять его ко всем и всяким комплексам, их системам, связям, границам. Чтобы проиллюстрировать эту всеобщность, возьмем ряд примеров самого разнородного характера.
В стране происходит изменение климата: он становится холоднее. Из животных и растений, там обитающих, одни в состоянии перенести эту перемену обстановки и выживают, другие погибают. В результате — организация жизни на данной территории регулирована новыми условиями.
Вместо перемены климата подставим вселение человека, раньше там не жившего. Он истребляет одни организмы, отнимает средства питания у других, поддерживает третьих непосредственно, четвертым помогает косвенно, уничтожая их врагов, и т. д. Тектологический случай, вполне однородный с предыдущим: организация жизни регулируется сообразно обстановке. Воздействие человека, планомерное или бессознательное, — для каждой жизненной формы такая же внешняя активность, полезная, или вредная, или разрушительная, как изменение температуры или влажности.
Город подвергается пожару. Погибают по преимуществу здания деревянные, сохраняются каменные. Тот же город оказывается в области землетрясения: многоэтажные и кирпичные постройки рассыпаются, одноэтажные и деревянные выдерживают.
В рукав платья идущего человека засунут ячменный колос остями вниз. Колос получает толчки по всевозможным направлениям; но все перемещения книзу уничтожаются сопротивлением остей, а кверху — происходят свободно: колос поднимается по рукаву.
Здесь подбору подвергается ряд комплексов-событий, следующих друг за другом во времени, тогда как в предыдущих примерах дело шло о комплексах-телах, существующих одновременно. Тектологической схемы это нисколько не меняет.
Если встряхивать в стороны коробку, в которой лежат, положим, неправильные куски колотого сахара, то куски эти постепенно укладываются так, чтобы центр тяжести всей массы занимал наиболее низкое положение, какое возможно. При разнообразных толчках те движения кусков, которые повышают центр тяжести, уничтожаются в большей мере, чем те, которые понижают, потому что первые встречают сопротивление не только со стороны столь же частых случайных толчков противоположного направления, но и со стороны постоянно действующего земного тяготения — веса кусков.
Если человек попадает в тяжелую обстановку, то из числа новых переживаний преимущественно удерживаются и закрепляются в его психике, а из прежних преимущественно всплывают в его сознании те, которые имеют мрачный, тягостный характер, соответствующий новой обстановке; аналогично и в противоположном случае: подбор психических комплексов со стороны внешней среды.
В обществе, в отдельном его классе, во всяком коллективе из числа вновь возникающих человеческих группировок, отношений, идей удерживаются и сохраняются те, которые соответствуют постоянным и общим условиям его жизни; распадаются и исчезают те, которые в противоречии с ними: подбор социальных комплексов.
Сопоставляя эти различные иллюстрации, легко видеть, что тектологическая схема подбора отличается от «естественного подбора» биологов одним необходимым упрощением или сокращением. Биологический подбор предполагает размножение вместе с наследственностью; общеорганизационная схема включать этого не может, потому что размножение — специальная черта живых организмов. Тектология берет из частных наук исходные пункты для своих построений, но всегда при этом вынуждена изменять заимствованные понятия, приспособляя их к универсальности своих задач. Так это было и в предыдущем с понятием «конъюгация».
Универсальность же схемы подбора такова, что она очевидным образом применима ко всякому комплексу и ко всякой его части во всякий момент, ибо это в сущности просто определенная точка зрения, с которой можно подходить к любому факту.
Пусть мы имеем обыкновенный качающийся маятник. Он проходит через ряд различных положений в пространстве; но все эти положения, кроме вертикального, неустойчивы; оно одно устойчиво; после некоторого числа качаний маятник под совместным действием земного тяготения, сопротивления воздуха и трения в точке привеса окончательно устанавливается по вертикали. Для взгляда, непривычного к тектологи-ческой схематизации, совершенно незаметно, что и здесь перед нами случай подбора в том общем и элементарном смысле, какой мы сейчас приняли. Между тем налицо имеется и объект подбора — разные положения маятника, и внешние активности, по отношению к которым происходит подбор. Ни то обстоятельство, что из многих положений может удержаться только одно, ни то, что эти разные положения не существуют одновременно, ничего не изменяют в применимости формулы подбора — они только прибавляются к ней, что и неизбежно, ибо конкретность всегда сложнее абстракции. Если заменить данный объект и данные условия подбора безразличными знаками, то этот пример нельзя будет отличить от подбора каких угодно других комплексов, форм, отношений, вполне подобно тому, как в математике за численным знаком нельзя отличить, идет ли дело об одновременно существующих объектах или, напротив, о сменяющих друг друга во времени, взаимно исключающихся, — о десяти человеках или о десяти последовательных событиях. Здесь с каждым качанием отпадают, т. е. устраняются подбором, некоторые наименее устойчивые (именно крайние) положения маятника; в других случаях будут устраняться иные комплексы, связи, соотношения, пока не останется то, что «устойчиво», т. е. что относительно организованно и удерживается положительным подбором.
Человек «живет», т. е. сохраняется в своей данной среде; следовательно, между ним и ею существует закономерное соответствие, достаточное для этого; он умирает — следовательно, такого соответствия уже нет; та или иная клетка его тела живет, пока приспособлена к своей среде, т. е. в первую очередь к самому организму в его целом, а через него — и к внешнему миру, и гибнет, когда это соотношение в достаточной мере нарушилось; и так же любой элемент клетки, любая из ее частичных связей и т. д.
Человечество в своей практике постоянно, на каждом шагу, применяет ту же точку зрения реально, т. е. действует методом подбора. Даже в специально биологическом смысле люди полусознательно выполняли «искусственный подбор» домашних животных и культурных растений, вырабатывая наиболее подходящие для себя формы тех и других, и делали это еще за тысячелетия до того, как был открыт «естественный подбор»: еще одна иллюстрация неизбежного тождества организационных методов человека и природы. А в общеорганизационном смысле все производство, вся социальная борьба, вся работа мышления ведутся непрерывно и неуклонно путем подбора: систематическое поддержание комплексов, соответствующих жизненным целям людей, уничтожение противоречащих этим целям.
Так, люди во всех странах истребляют хищников и иных «вредителей», разводят домашних животных и охраняют полезных диких животных; истребляют растения ядовитые и «сорные», т. е. бесполезные сами по себе, но конкурирующие с полезными; культивируют растения полезные, удовлетворяющие человеческим потребностям. То же и по отношению к природе неорганической: люди разрушают или устраняют одни комплексы, сохраняют другие; взрывают скалы, срывают иногда целые горы, осушают болота, озера, охраняют, где надо, от размывания берега, специально их укрепляя, и т. п. Добывая минералы и металлы, человек разрушает одни механические и химические связи горных пород, сохраняет другие, уже существовавшие или конъюгационно создаваемые его усилиями. Это относится и вообще к производству всякого продукта: оно необходимо заключает в себе момент подбора, который регулирует весь ход изменений материала на пути к окончательному результату; изменение, соответствующее задаче, сохраняется, не соответствующее устраняется новым воздействием. [113]
В этом виде принцип подбора весьма еще далек от своей теоретической, т. е. обобщенной, формы. Переходным звеном служат те частные технические применения подбора, которые можно назвать «косвенным трудовым подбором»: обособление полезного от ненужного или вредного для сохранения одного и устранения другого в них выполняется не прямой активностью человека, а иными активностями и сопротивлениями. Один из самых простых примеров — механизм сита. Техническая задача состоит в том, чтобы из смеси, положим, муки с отрубями выделить полезную муку, с одной стороны, и бесполезные или менее полезные отруби — с другой. Частицы муки более мелки, чем отруби; те и другие обладают весом. Если они падают на сито, то частицы муки сохраняют свое движение, проходя через отверстия, движение же отрубей уничтожается сопротивлением сетки. В действительности все это несколько сложнее, но суть именно такова: механизм, в котором сохраняется движение одних комплексов, уничтожает движение других в зависимости от его сопротивлений.
Понятие подбора, проложившее себе дорогу раньше всего в биологии, тем не менее, как мы сказали, универсально: организационная наука должна применять его ко всем и всяким комплексам, их системам, связям, границам. Чтобы проиллюстрировать эту всеобщность, возьмем ряд примеров самого разнородного характера.
В стране происходит изменение климата: он становится холоднее. Из животных и растений, там обитающих, одни в состоянии перенести эту перемену обстановки и выживают, другие погибают. В результате — организация жизни на данной территории регулирована новыми условиями.
Вместо перемены климата подставим вселение человека, раньше там не жившего. Он истребляет одни организмы, отнимает средства питания у других, поддерживает третьих непосредственно, четвертым помогает косвенно, уничтожая их врагов, и т. д. Тектологический случай, вполне однородный с предыдущим: организация жизни регулируется сообразно обстановке. Воздействие человека, планомерное или бессознательное, — для каждой жизненной формы такая же внешняя активность, полезная, или вредная, или разрушительная, как изменение температуры или влажности.
Город подвергается пожару. Погибают по преимуществу здания деревянные, сохраняются каменные. Тот же город оказывается в области землетрясения: многоэтажные и кирпичные постройки рассыпаются, одноэтажные и деревянные выдерживают.
В рукав платья идущего человека засунут ячменный колос остями вниз. Колос получает толчки по всевозможным направлениям; но все перемещения книзу уничтожаются сопротивлением остей, а кверху — происходят свободно: колос поднимается по рукаву.
Здесь подбору подвергается ряд комплексов-событий, следующих друг за другом во времени, тогда как в предыдущих примерах дело шло о комплексах-телах, существующих одновременно. Тектологической схемы это нисколько не меняет.
Если встряхивать в стороны коробку, в которой лежат, положим, неправильные куски колотого сахара, то куски эти постепенно укладываются так, чтобы центр тяжести всей массы занимал наиболее низкое положение, какое возможно. При разнообразных толчках те движения кусков, которые повышают центр тяжести, уничтожаются в большей мере, чем те, которые понижают, потому что первые встречают сопротивление не только со стороны столь же частых случайных толчков противоположного направления, но и со стороны постоянно действующего земного тяготения — веса кусков.
Если человек попадает в тяжелую обстановку, то из числа новых переживаний преимущественно удерживаются и закрепляются в его психике, а из прежних преимущественно всплывают в его сознании те, которые имеют мрачный, тягостный характер, соответствующий новой обстановке; аналогично и в противоположном случае: подбор психических комплексов со стороны внешней среды.
В обществе, в отдельном его классе, во всяком коллективе из числа вновь возникающих человеческих группировок, отношений, идей удерживаются и сохраняются те, которые соответствуют постоянным и общим условиям его жизни; распадаются и исчезают те, которые в противоречии с ними: подбор социальных комплексов.
Сопоставляя эти различные иллюстрации, легко видеть, что тектологическая схема подбора отличается от «естественного подбора» биологов одним необходимым упрощением или сокращением. Биологический подбор предполагает размножение вместе с наследственностью; общеорганизационная схема включать этого не может, потому что размножение — специальная черта живых организмов. Тектология берет из частных наук исходные пункты для своих построений, но всегда при этом вынуждена изменять заимствованные понятия, приспособляя их к универсальности своих задач. Так это было и в предыдущем с понятием «конъюгация».
Универсальность же схемы подбора такова, что она очевидным образом применима ко всякому комплексу и ко всякой его части во всякий момент, ибо это в сущности просто определенная точка зрения, с которой можно подходить к любому факту.
Пусть мы имеем обыкновенный качающийся маятник. Он проходит через ряд различных положений в пространстве; но все эти положения, кроме вертикального, неустойчивы; оно одно устойчиво; после некоторого числа качаний маятник под совместным действием земного тяготения, сопротивления воздуха и трения в точке привеса окончательно устанавливается по вертикали. Для взгляда, непривычного к тектологи-ческой схематизации, совершенно незаметно, что и здесь перед нами случай подбора в том общем и элементарном смысле, какой мы сейчас приняли. Между тем налицо имеется и объект подбора — разные положения маятника, и внешние активности, по отношению к которым происходит подбор. Ни то обстоятельство, что из многих положений может удержаться только одно, ни то, что эти разные положения не существуют одновременно, ничего не изменяют в применимости формулы подбора — они только прибавляются к ней, что и неизбежно, ибо конкретность всегда сложнее абстракции. Если заменить данный объект и данные условия подбора безразличными знаками, то этот пример нельзя будет отличить от подбора каких угодно других комплексов, форм, отношений, вполне подобно тому, как в математике за численным знаком нельзя отличить, идет ли дело об одновременно существующих объектах или, напротив, о сменяющих друг друга во времени, взаимно исключающихся, — о десяти человеках или о десяти последовательных событиях. Здесь с каждым качанием отпадают, т. е. устраняются подбором, некоторые наименее устойчивые (именно крайние) положения маятника; в других случаях будут устраняться иные комплексы, связи, соотношения, пока не останется то, что «устойчиво», т. е. что относительно организованно и удерживается положительным подбором.
Человек «живет», т. е. сохраняется в своей данной среде; следовательно, между ним и ею существует закономерное соответствие, достаточное для этого; он умирает — следовательно, такого соответствия уже нет; та или иная клетка его тела живет, пока приспособлена к своей среде, т. е. в первую очередь к самому организму в его целом, а через него — и к внешнему миру, и гибнет, когда это соотношение в достаточной мере нарушилось; и так же любой элемент клетки, любая из ее частичных связей и т. д.
Человечество в своей практике постоянно, на каждом шагу, применяет ту же точку зрения реально, т. е. действует методом подбора. Даже в специально биологическом смысле люди полусознательно выполняли «искусственный подбор» домашних животных и культурных растений, вырабатывая наиболее подходящие для себя формы тех и других, и делали это еще за тысячелетия до того, как был открыт «естественный подбор»: еще одна иллюстрация неизбежного тождества организационных методов человека и природы. А в общеорганизационном смысле все производство, вся социальная борьба, вся работа мышления ведутся непрерывно и неуклонно путем подбора: систематическое поддержание комплексов, соответствующих жизненным целям людей, уничтожение противоречащих этим целям.
Так, люди во всех странах истребляют хищников и иных «вредителей», разводят домашних животных и охраняют полезных диких животных; истребляют растения ядовитые и «сорные», т. е. бесполезные сами по себе, но конкурирующие с полезными; культивируют растения полезные, удовлетворяющие человеческим потребностям. То же и по отношению к природе неорганической: люди разрушают или устраняют одни комплексы, сохраняют другие; взрывают скалы, срывают иногда целые горы, осушают болота, озера, охраняют, где надо, от размывания берега, специально их укрепляя, и т. п. Добывая минералы и металлы, человек разрушает одни механические и химические связи горных пород, сохраняет другие, уже существовавшие или конъюгационно создаваемые его усилиями. Это относится и вообще к производству всякого продукта: оно необходимо заключает в себе момент подбора, который регулирует весь ход изменений материала на пути к окончательному результату; изменение, соответствующее задаче, сохраняется, не соответствующее устраняется новым воздействием. [113]
В этом виде принцип подбора весьма еще далек от своей теоретической, т. е. обобщенной, формы. Переходным звеном служат те частные технические применения подбора, которые можно назвать «косвенным трудовым подбором»: обособление полезного от ненужного или вредного для сохранения одного и устранения другого в них выполняется не прямой активностью человека, а иными активностями и сопротивлениями. Один из самых простых примеров — механизм сита. Техническая задача состоит в том, чтобы из смеси, положим, муки с отрубями выделить полезную муку, с одной стороны, и бесполезные или менее полезные отруби — с другой. Частицы муки более мелки, чем отруби; те и другие обладают весом. Если они падают на сито, то частицы муки сохраняют свое движение, проходя через отверстия, движение же отрубей уничтожается сопротивлением сетки. В действительности все это несколько сложнее, но суть именно такова: механизм, в котором сохраняется движение одних комплексов, уничтожает движение других в зависимости от его сопротивлений.